Онлайн чтение книги Сатана и Искариот
Глава четвертая. ВОЗМЕЗДИЕ

Виннету скоро вернулся назад; тем не менее он очень хорошо изучил место лагерной стоянки и заметил при этом, как послали двух лазутчиков.

— Ясное дело, мы их поймаем? — спросил я, но он не отвечал, считая само собой разумеющимся, что людей этих необходимо задержать.

Итак, мы, чтобы не быть услышанными, проехали еще немного по лесу, а потом свернули к южной его опушке, вдоль которой должны были пойти разведчики. Примерно через полчаса мы снова свернули в лес и спешились там. Привязав коней, мы прошли немного назад и залегли в подходящем месте. Судя по всему, двое краснокожих должны были пройти именно здесь.

Если бы такое действительно случилось, они бы не смогли уйти от нас, потому что мы должны были их увидеть заранее, так как тем временем стало светлее. Взошла луна, хотя мы ее и не видели, потому что она была скрыта кронами деревьев.

Подождать нам пришлось минут десять, прежде чем справа послышались шаги. Те, кого мы ждали, приближались, и притом они держались так близко к краю леса, что мы отчетливо видели их фигуры, хотя и не могли разобрать лиц. Они шли друг за другом. Фигура первого показалась мне знакомой; он был повыше своего шедшего позади товарища и шире его в плечах.

— Я беру первого, ты — второго, — шепнул я Виннету.

Индейцы приблизились и медленно проследовали мимо, осторожно вглядываясь перед собой. Мы выскочили в тот момент, когда они уже прошли нас. Я сделал два-три быстрых скачка, опередил замыкающего, свалив его мимоходом, чтобы облегчить задачу Виннету, а потом обеими руками вцепился в горло переднего индейца и опрокинул его на землю. Я быстро поставил свое колено ему на грудь, а когда приблизил лицо к распростертому лазутчику, то сразу его узнал. Это был Большой Рот, вождь юма, собственной персоной. Правую руку он нес на перевязи, и даже если бы я не схватил его крепко за шею, он не смог бы успешно обороняться одной левой рукой.

Всего один взгляд бросил я на Виннету, но этого было достаточно, чтобы увидеть, как кстати пришелся мой удар по второму индейцу. Виннету сидел у него на спине, связывая пленнику руки его же собственным лассо. Краснокожий был слегка оглушен и поэтому нисколько не сопротивлялся. Потом Виннету поспешил ко мне и, пока я держал вождя, снял у него с бедра лассо и связал его так же прочно, как только что перед тем проделал это со вторым разведчиком. При этом он, конечно, увидел лицо пленника и совершенно вопреки своему обыкновению изумленно воскликнул:

— Уфф! Видел ли мой белый брат, кого мы тут поймали?

— Да, — ответил я, только теперь освобождая горло Большого Рта. — Нам достался хороший улов.

Пленник смог теперь вздохнуть. Хлебнув побольше воздуха, он заскрежетал, буквально пожирая меня глазами:

— Олд Шеттерхэнд! Только злой дух мог привести тебя сюда.

— Не злой дух, а воин, которого ты видишь сейчас рядом со мной, — ответил я, указывая на апача. — Взгляни на него! Ты его узнаешь?

Как раз в этот момент луна вышла из-за верхушек деревьев и озарила своим светом нашу группу, причем особенно ярко — моего краснокожего друга.

— Неужели это Виннету? Уфф, уфф! Вождь апачей! — выдавил из себя юма.

— Да, ты видишь Виннету, — продолжал я. — Теперь ты, пожалуй, понимаешь, что не сможешь на этот раз освободиться. Кто окажется в плену у Виннету, получает свободу только тогда, когда знаменитый апач сам добровольно отпускает свою добычу.

— Ошибаешься, — ответил с угрозой в голосе юма. — Через несколько минут я снова буду свободен.

— Как это?

— Меня освободят мои воины. Мы прошли вперед, а они идут за нами по пятам. Вы погибли. Однако если вы немедленно нас развяжете, я милостиво разрешу вам убежать.

— Это самые глупые слова, которые ты когда-либо произносил, — рассмеялся я.

— Я сказал правду, — стоял он на своем.

— Если бы ты говорил с неопытными людьми, твоя хитрость, может быть, имела бы успех; но перед тобой оказались Виннету и я; пытаться запугать нас таким нелепым способом — просто смешно. А что, есть у твоих воинов лошади или нет?

— У некоторых есть; тебе же это известно. Тем скорее они будут здесь.

— У вас есть лошади, но вы не едете на них и тем не менее опережаете всадников? Не считает же Большой Рот нас детьми! То, что вы идете пешком, а не едете верхом, сказало бы нам все, даже если бы мы сами не знали правду. Но мы знаем, что юма разбили лагерь и что вы двое отправились искать меня и мимбренхо. Вы — шпионы, а ваши воины не пошли за вами. Я думаю, что многие уже улеглись спать.

— Ты меня оскорбляешь! Как можешь ты считать вождя шпионом?

— Если ты взялся нас выслеживать, то почему бы и не назвать? Тебе так важно было заполучить меня, что ты сам бросился на поиски.

— Нет, ты не прав, ты заблуждаешься. Развяжите нас, а если вы этого не сделаете, то через несколько мгновений сюда явятся мои воины. Они, конечно, освободят нас, и тогда я не смогу помешать им убить вас.

— Мы вас не боимся, — возразил Виннету. — Точно так же, как мы захватили вас, мы возьмем в плен и всех ваших воинов.

— Они будут защищаться и уничтожат вас, — пригрозил Большой Рот.

— Твои речи пусты, как и твой мешочек с порохом, в котором не осталось больше ни зернышка. Я говорю тебе, я, Виннету, что ты сам отдашь своим воинам приказ не сопротивляться нам!

— Я этого никогда не сделаю.

— Никогда? Ты сделаешь это, едва настанет день. Я знаю это так же точно, как и то, что мне нужно сейчас сказать еще моему брату Олд Шеттерхэнду, можно не хранить в тайне. Ты тоже можешь это послушать.

И, повернувшись ко мне, он продолжал:

— Кто должен отправиться с двумя пленниками к нашим друзьям? Одному из нас придется остаться здесь, чтобы наблюдать за юма и провести тщательную разведку окрестностей лагеря.

— Виннету сам может это решить, — ответил я.

— Тогда я останусь, а ты поедешь. Вернувшись, ты найдешь меня здесь. Пленников мы посадим на моего коня, крепко их привяжем и будем все время присматривать за ними, чтобы не сбежали.

Я привел коней. Оба пленника вынуждены были покориться. Им даже не пришла в голову мысль о том, чтобы позвать на помощь, потому что мы были настолько далеко от лагеря, что даже самый громкий крик не был бы там услышан.

Большому Рту пришлось забраться на жеребца Виннету, к которому его и привязали. Другой индеец устроился за его спиной и был прикручен к своему вождю. Потом мы связали им ноги под животом коня, причем таким образом, что правая нога вождя была прикручена к левой ноге простого воина, а левая нога вождя соответственно — к правой его спутника. Таким вот образом мы побеспокоились о том, чтобы даже при самом счастливом для них и непредвиденном обороте дела пленники не смогли развязаться. И даже если бы им удалось каким-то образом высвободить руки, их ноги остались бы связанными, и пленники не смогли бы соскочить с коня. Я взял вороного моего друга за повод, сам вскочил в седло и уехал, естественно — в восточном направлении, так как именно в той стороне находились мимбренхо.

Так как я не хотел терять времени, то поскакал галопом, и сделать это мне было тем легче, что луна хорошо освещала дорогу, по которой мне надо было проехать. Пленные долго молчали, но потом вождь все же не мог удержаться от важного вопроса, который вертелся у него на языке:

— Кто эти люди, к которым скачет Олд Шеттерхэнд?

— Мои друзья, — ответил я коротко.

— Ну, это мне и без вас известно. Я хотел узнать, бледнолицые они или краснокожие?

— Такие же индейцы, как и вы.

— Из какого племени?

— Мимбренхо.

— Уфф! — испуганно вскрикнул он. — Их привел Виннету?

— Нет. Он у них находится на правах гостя.

— Кто же тогда вождь этих краснокожих?

Вообще-то я бы не стал отвечать на его вопросы, но в данном случае у меня была причина так поступить, потому что я знал, что Большой Рот враждует с Сильным Бизоном. Одно его имя отнимет у юма надежду, которая в нем еще, возможно, теплилась. Поэтому я ответил с готовностью:

— Налгу Мокаши.

— Уфф! Сильный Бизон! Довелось же мне попасться именно в его руки!

— Ты испугался? Разве ты не знаешь, что воин не может бояться какой-либо опасности, какого-либо человека?

— Я не испугался! — гордо заверил он меня. — Сильный Бизон известен как мой злейший враг. И много с ним воинов?

— Гораздо больше, чем у тебя.

— Я знаю, что он потребует моей смерти. Ты станешь меня защищать?

— Я? Такой вопрос задаст разве что глупец. Ты хотел видеть меня умирающим у столба пыток, а теперь спрашиваешь, буду ли я тебя защищать! Если бы я не освободился сам, ты ни в коем случае не отпустил бы меня.

— Нет. Но я с тобой хорошо обходился. Ты не голодал, не испытывал жажды, пока находился в полной моей власти. Разве ты не обязан поблагодарить меня за это?

— Никто не может сказать, что Олд Шеттерхэнд когда-либо был неблагодарным!

— Тогда я рассчитываю на твою благодарность.

— Что ж! Ты ее получишь. Я готов сделать для тебя то же, что ты делал для меня.

— Как ты это понимаешь?

— Сильный Бизон потребует твоей смерти; он повезет тебя к вигвамам мимбренхо, где ты должен будешь умереть у столба пыток.

— Ты согласишься на это?

— Да, но я позабочусь о том, чтобы по дороге с тобой хорошо обходились и ты не испытывал ни голода, ни жажды.

Он почувствовал иронию в этих словах и замолчал. Но я знал, что его молчание продлится недолго. Мексиканские индейцы сильно уступают в гордости и отваге своим краснокожим собратьям из Соединенных Штатов. Апач, команч или даже дакота посчитал бы себя обесчещенным, если бы вообще начал со мной разговор. Он без лишних слов внешне примирился бы с судьбой, но настойчиво выискивал бы любую возможность освобождения. Ну а уж если бы он таковой не нашел, то пошел бы на самую мучительную смерть, не унижаясь и не показывая даже ни одним жестом своего желания стать свободным. Южные индейцы не настолько стоичны; да, они принимают вид полностью равнодушных или, по крайней мере, стремятся напустить на себя безразличие, но когда дело заходит слишком далеко, то их притворное равнодушие и бесчувственность разом исчезают.

Вождь юма знал, что у Сильного Бизона он не найдет пощады; он раздумывал о спасении и наконец сказал то, что я давно от него ожидал, а именно, что он может спастись только с моей помощью. А следствием этого была его новая попытка вступить в разговор, предпринятая им через несколько минут:

— Мне казалось, что Олд Шеттерхэнд всегда был другом краснокожих…

— Я друг и краснокожих, и бледнолицых, но я враг любого негодяя, вне зависимости от того, светлая или темная кожа на его лице.

— Значит, ты меня считаешь плохим человеком, способным на любой дурной поступок?

— Да.

— А если я исправлюсь к лучшему?

— Это невозможно, потому что у тебя для этого просто нет времени. Кто скоро умрет у столба пыток, тот уже не успеет стать лучше.

— Так дай же мне время!

— Почему и зачем? Мне в высшей степени безразлично, станешь ты лучше или нет. Даже если бы ты и нашел время исправиться, меня бы это оставило равнодушным.

— Тогда меня осудят несправедливо. Значит, то, что я слышал о вас, христианах, не соответствует истине.

— Кто это тебе сказал?

— Да ведь Христос приносил великие жертвы и все делал для того, чтобы из злого человека сделать доброго, не получая от этого никакой пользы.

— Разумеется, это верно; но хочу тебе сказать откровенно, что я в таком случае являюсь плохим христианином. Поэтому тебе просто не повезло. Если я что-то делаю для человека или чем-то для него жертвую, то должен извлечь из этого пользу. Когда я это говорю и об этом думаю, мне приходит в голову мысль, что, может быть, стоит найти какое-то основание, чтобы согласиться с твоими доводами.

— Будь откровенным! Поделись со мной своим основанием!

— Я готов по возможности изменить судьбу, которая тебя ожидает; вероятно, я даже скажу слово за твое освобождение, но за это ты должен быть со мной откровенен.

— О чем ты хочешь узнать?

— Я задам тебе вопрос о Мелтоне и Уэллере; от твоей искренности зависит твоя судьба.

— Так спрашивай же скорее! Я готов все тебе рассказать.

— Не сейчас, позднее, когда мы приедем на место.

Как я сказал, так и случилось. Два быстрых, как ветер, коня несли нас вперед. Мы приближались к месту, где расположились лагерем мимбренхо, поэтому я придержал коней и поехал дальше шагом. Вскоре из мрака появились очертания нескольких индейцев, наставивших на нас свои ружья; кто-то из них приказал остановиться.

— Это едет Олд Шеттерхэнд, — крикнул я им. Тогда они опустили оружие и позволили нам проехать.

Мимбренхо не разжигали костра, схоронившись в лесной тени. Услышав мой голос и мое имя, некоторые из них подошли ближе, чтобы отвести меня на место, где располагался вождь, ибо иначе я бы его не нашел. А он подумал, увидев двух приближающихся коней, что мы приехали вместе с Виннету; но когда я остановился перед ним и спрыгнул с лошади, вождь увидел двоих чужаков на другой лошади и спросил:

— Ты вернулся без вождя апачей? Где же он и кто такие те двое краснокожих, которых ты привез с собой? Почему они неподвижно сидят в седле и не спускаются на землю?

— Они не могут этого сделать. Здесь, в тени деревьев, темно, и ты не можешь видеть, что они привязаны к коню.

— Привязаны? Так, значит, это пленные собаки-юма?

— Ты угадал.

— Это хорошо! Они никогда больше не увидят свободу, и я надеюсь, что самый паршивый из этих псов, Большой Рот, попадет в наши руки так же, как они. Снимите их и привяжите к дереву!

Отдав такой приказ, он хотел отвернуться от пленных, но в этот момент я предупредил его:

— Ты упомянул вождя юма. Посмотри-ка повнимательнее на пленных!

Он подошел к коню Виннету и, посмотрев в лицо переднему всаднику, внезапно отступил на шаг назад и воскликнул:

— Уфф! Верно ли я увидел или меня обманула тень, в которой я нахожусь? Это тот паршивец, чьим именем я только что осквернил свой язык?

— Да, это он.

— Большой Рот! Большой Рот! — пронеслось по толпе мимбренхо. Индейцы толкались, чтобы увидеть вражеского вождя, с их губ срывались обидные словечки и проклятия, которые можно было слышать, но нельзя было передать. Пленников, несмотря на путы, стащили бы с коня, если бы я не воспрепятствовал этому произволу.

— Отойдите назад! — приказал я воинам. — Пленники принадлежат мне; я их поймал, а не вы.

— Но ты принадлежишь нашему отряду, — вмешался Сильный Бизон, — а поэтому пленный вождь в такой же степени наш, как и твой. Но сейчас я ему ничего не сделаю. Снимите его с коня, привяжите вместе с его сотоварищем к дереву и хорошенько их стерегите, чтобы у пленных не осталось никакой надежды на бегство.

— Нет, — возразил я. — Снимите обоих и привяжите каждого к отдельной лошади! Мы сейчас же должны выступать на лагерь юма, разбитый за лесом. Возле лагеря остался наблюдать Виннету.

— Мы нападем на них?

— Вероятнее всего — нет. Думаю, что сражения не будет. У меня не было времени посоветоваться с Виннету, но он разделяет мое мнение, что мы возьмем в плен юма, не пролив и капли своей крови.

— Тем лучше, потому что тогда все они умрут у столба пыток, и в вигвамах мимбренхо будет большой праздник. Воины, вы слышали, что Олд Шеттерхэнд приказал выступать!

Не прошло и двух минут, как все уже сидели верхом, и мы галопом поскакали по только что проделанному мной пути. Я уже больше не беспокоился о пленниках, потому что знал: они находятся под более чем надежным присмотром. Возглавив вместе с Сильным Бизоном отряд, я рассказал вождю, что произошло с нами.

— Мой брат Олд Шеттерхэнд находился в большой опасности, — сказал он, когда я окончил рассказ. — Воины мимбренхо знают, что пума даже ночью не нападает на всадников; их бы ты не смог обмануть. Но от собак-юма ты ускользнул, потому что их черепа набиты гнилой травой. Значит, ты, так же как и Виннету, полагаешь, что нам не придется сражаться?

— Да, я думаю, что они сдадутся без боя.

— Юма — трусливые жабы, но число их немалое, и я убежден, что они станут защищаться.

— Защищается тот, на кого нападают, а мы вовсе не станем на них нападать.

— И тем не менее они сдадутся?

— Да, я уверен.

— Тогда они достойны быть осмеянными. Я стар и многое пережил, чего не знают другие, но никогда я еще не видал, чтобы кто-нибудь сдавался по собственной воле.

— Ты услышишь обо всем попозже, когда мы поговорим с Виннету. Теперь же давай поспешим к нему!

Мы быстро пронеслись через лес и добрались до того места, где я расстался с Виннету. Он поджидал нас, весь залитый лунным светом, выпрямившись, чтобы мы издали могли узнать его. Мы спешились. Лошадей привязали к деревьям на опушке, а пленных оставили под надежным присмотром. Краснокожие расположились в тени, и вскоре воцарилась такая тишина, что, пожалуй, только опытнейшему разведчику юма удалось бы нас раскрыть.

Виннету, Сильный Бизон и я уселись вместе, чтобы обсудить наши действия. Никто другой не осмеливался приблизиться настолько, чтобы расслышать наш негромкий разговор. Индейский воин далеко не так дисциплинирован, как европейский солдат, но к вождю он проявляет глубочайшее уважение, нисколько не меньшее, чем почтение, испытываемое подчиненными к генералу.

Сильный Бизон был много старше и Виннету, и меня, но одновременно гораздо нетерпеливее. Едва мы заняли свои места, как он уже начал:

— Собаки-юма перебежали нам дорогу; скорее давайте их разобьем и не позволим им вернуться в их пещеры.

Виннету ответил ему не сразу, я тоже молчал. Старик жаждал крови, но для меня смерть стольких людей была бы ужасной. Я решился содействовать полюбовному соглашению между мимбренхо и юма, но не мог объявить об этом вождю дружественного мне племени, иначе он бы, пожалуй, не согласился и решил бы действовать по своему усмотрению. Насколько я знал Виннету, можно было быть уверенным, что он разделит мои взгляды, по меньшей мере в том, что кровопролития следует по возможности избегать. Так как мы медлили с ответом, Сильный Бизон продолжал:

— Слышали ли братья мои слова? Почему они не говорят? Олд Шеттерхэнд не хочет сражаться. Что же тогда должно произойти? Может ли Виннету поведать мне об этом?

— Я могу раскрыть тебе наши планы, — ответил апач.

— Мое ухо открыто для твоих слов. Я жажду их услышать.

— Юма сдадутся, не вступая в бой с нами.

— В это я не могу поверить. Если они так сделают, то будут величайшими трусами, чего я никак не могу предположить, несмотря на все мое презрение к ним.

— А разве не бывает так, что храбрый человек бывает вынужден сдаться без боя? Хороший воин не только смел, но и осторожен, осмотрителен, умен. Кто может сказать про Виннету, что он когда-либо был малодушен или даже труслив? И тем не менее случалось, что он сдавался своим противникам без боя. Если бы он сражался, то был бы убит, не причинив своим врагам никакого вреда. Однако он сдался в плен, потом сбежал и смог отомстить своим врагам. Так что же было лучше — слепая храбрость или расчетливая осторожность?

— Последнее, — вынужден был согласиться мимбренхо.

— А разве не так же поступал Олд Шеттерхэнд? Когда юма его поймали, он мог бы долго защищаться от них, но его наверняка сразила бы какая-либо стрела. Но он действовал не так, а позволил схватить и связать себя. Посмотри на него! Разве он не свободен? Разве теперь он не пленил вражеского вождя? Разве он трусливо вел себя? Нет, всего лишь умно! Так поведут себя и юма, когда увидят, что сопротивление бесполезно.

— Но сможет ли Виннету внушить им все это?

— Да, если ему помогут воины-мимбренхо.

— Тогда он должен поделиться с нами своими мыслями.

— Мы окружаем юма. Пока Олд Шеттерхэнда не было, я хорошо изучил место, где расположен лагерь. Юма очень устали; они спят на окраине леса, прямо на траве; они положились на своих разведчиков и даже не выставили часовых. Только возле пасущихся лошадей остались двое сторожей, которые следят за тем, чтобы животные далеко не уходили. Разве трудно окружить спящих?

— Со стороны леса это легко: в лесу темно, там можно подкрасться, оставаясь незамеченными. Но на опушке леса светло, потому что светит луна. Нас увидят люди, сторожащие лошадей, и поднимут шум.

— Да, луна-то светит, но Сильный Бизон не замечает главного. Юма не откроют нашего приближения. Мы оставим лошадей и подкрадемся так близко, как только возможно. Если мы поползем, то нас никто не увидит.

— Уфф! Если Виннету в этом уверен, то я не могу не согласиться с ним. Но что же должно произойти, когда мы их окружим?

— Мы потребуем от них, чтобы они сложили оружие.

— И мой брат верит, что они это сделают?

Сильный Бизон задал этот вопрос с иронической улыбкой, но Виннету ответил, как всегда, спокойно:

— Не только верю, но твердо убежден, что они так сделают.

— Тогда я скажу вождю апачей, что произойдет. Юма, правда, увидят, что они окружены, но они будут прорываться из окружения, что им удастся легко.

— Тогда пусть Сильный Бизон скажет, почему это им будет сопутствовать легкий успех! Смогут ли они укрыться в лесу?

— Нет, потому что там, под защитой деревьев, спрячутся наши воины, и каждый из них сможет убить с десяток врагов, прежде чем одиннадцатый дойдет до него. Значит, они побегут в другую сторону.

— Но ведь там тоже будут наши воины!

— Ну и что! Конечно, они перебьют нескольких юма, но другие смогут уйти. Даже лучший бегун не сможет перегнать конника.

— Уфф! Так Сильный Бизон полагает, что юма будут на лошадях?

— Да. Как только они увидят, что окружены, то бросятся к лошадям и прорвутся на них на равнину.

— Но у них же не будет лошадей, — отрезал Виннету со свойственной ему уверенностью.

Тогда Сильному Бизону стало кое-что ясно. Он выдохнул с легким присвистом и спросил:

— Виннету хочет угнать у них лошадей? Это будет трудно, очень трудно.

— Да это же сможет даже ребенок. Если у юма не будет лошадей, то они не смогут прорваться. Правда, они попытаются, но за каждую попытку заплатят кровью.

— А если они не будут прорываться, но и не сдадутся. Что тогда намерен делать Виннету?

— Призвать их сложить оружие. Большой Рот прикажет своим людям сдаться.

— Только если ты вынудишь его отдать приказ, угрожая ему смертью.

— Можно попытаться.

— Это не удастся, хотя он и трус. Он знает, что на месте мы его не убьем, а заберем с собой, чтобы заставить умирать у столба пыток. Он подумает, что сможет по пути сбежать.

— Может быть, мой краснокожий брат прочел его мысли? А если он так не думает? Большой Рот позволит нам перестрелять всех его воинов, чтобы самому в одиночку быть увезенным нами? А может быть, ему больше понравится быть окруженным в плену своими людьми? Если они будут вместе, то организовать побег, возможно, будет легче, чем в одиночку.

— Но тогда и следить за ними будут строже. Если бы бегство казалось ему возможным, то он бы для видимости согласился выполнить наши требования.

— Значит, надо так устроить, чтобы у него возникла уверенность, и я знаю человека, который очень легко его в этом убедит — это Олд Шеттерхэнд.

— Олд Шеттерхэнд, мой белый брат! Как это ему удастся убедить Большого Рта, что он убежит, если вместе со всеми своими воинами сдастся, и что он погибнет, если откажется это сделать?

— Спроси его сам! Пока я тут с тобой говорил, он все обдумал. Он знает, что Большой Рот хочет его обмануть, а поэтому придется обмануть самого вождя.

Было просто достойно удивления, как точно мог угадать мои мысли Виннету. Я не сделал ему ни малейшего намека, да и не мог он знать, о чем я по пути разговаривал с Большим Ртом, и все-таки Виннету уверенно говорил о моих мыслях, словно они были его собственными.

— Виннету прав? — спросил меня мимбренхо.

— Да, — ответил я. — Большой Рот призовет своих людей сдастся.

— И ты в состоянии его уговорить?

— Да, встречной хитростью, потому что он намерен перехитрить меня. Поэтому я пообещаю вождю тайно освободить его вместе с его людьми.

— Он тебе не поверит.

— Он должен будет поверить, потому что знает, что Олд Шеттерхэнд никогда не нарушает своих обещаний.

— Но в этом случае тебе придется нарушить их и ты, таким образом, прослывешь лжецом! Или же ты захочешь сдержать свое обещание и позволишь ему убежать вместе со своими людьми против нашей воли?

— Видимо, так.

— И я в этой затее должен участвовать! Ты хочешь стать из моего брата и друга врагом?

— Нет, потому что я не позволю юма и их вождю убежать.

— Но ты же только что утверждал обратное! Я не знал, что в твоем рту находятся два языка. Какому из них я должен верить?

— У меня только один язык, и ты должен верить ему.

— Но он говорит то одно, то другое!

— Он говорит правду, только правду. То, что я тебе говорю, это верно, но то, что я обещаю Большому Рту, тоже верно. Главное в том, что он сам себя перехитрит. Я пообещаю ему свободу, а выполнение этого обещания будет обусловлено определенными обстоятельствами. Он для видимости согласится на это условие, но не выполнит его; тогда я откажусь от своего слова, и мне не придется его держать.

— А ты точно знаешь, что он не выполнит своего обещания?

— Уверен.

— Что же это за обещание?

— Рассказать мне правду о нападении на асиенду Арройо. Он пообещает мне все рассказать, но наверняка не выполнит обещания. Конечно, он притворится. Он угостит меня сказкой, в которой все будет выдумкой. Впрочем, сейчас нет надобности говорить об этом. Достаточно, что я знаю о том, что произойдет и что я буду делать. Мой друг Виннету хорошо понял мои мысли, точно так же, как и я увидел, что его план единственно верен. Давайте не будем терять времени! Полночь уже прошла, а еще до того, как начнется утро, юма должны быть окружены.

— Вы сказали, значит, так и должно произойти, и я подчиняюсь. Виннету и Олд Шеттерхэнд всегда знают, что им делать, и я не стану им противоречить, хотя и не могу понять всего. Хуг!

«Хуг!» — это слово означало согласие. Если оно сказано, то вопрос считается решенным и более не подвергается пересмотру.

Теперь надо было предпринять необходимые меры предосторожности. Пятеро сторожей должны были остаться здесь с пленными и не сводить с них глаз. Они получили приказ: в случае необходимости скорее убить пленников, чем позволить им уйти. Шестьдесят краснокожих должны были пробраться в кусты за лагерем юма и не пропустить ни одного вражеского воина. Остальные должны были выйти на открытую равнину, чтобы окружить с этой стороны, как можно плотнее, лагерь юма. В лесу командовать должен был Виннету, тогда как в прерии руководство взял на себя Сильный Бизон. Все прочие обязанности передали мне. Вроде бы дел у меня было не слишком много, и тем не менее они могли оказаться чрезвычайно важными, так как любой непредвиденный случай мог все испортить.

Прежде всего надо было провести незаметно вокруг лагеря шестьдесят человек. Это была задача Виннету, ставшего во главе этих людей. Перед уходом он обратился ко мне:

— Мой брат может сопровождать меня, потому что охотнее всего я пойду к лошадям с ним. Никто, кроме него, не справится лучше всего с часовыми.

Это мне понравилось, и я присоединился к своему другу. Конечно, обезвредить двух находившихся при лошадях юма не составляло никакого труда, однако сделать это надо было очень осторожно, потому что малейший подозрительный шум мог выдать нас, а тем самым сделать невозможным выполнение всего плана.

Мы прошли по самому краю леса, пока не оказались точно в вершине лесного клина; там мы прошли под деревья и с величайшей осторожностью направились дальше. Теперь мы находились на западной опушке леса и скоро приблизились к месту, расположенному прямо напротив лагеря юма. Дальше мы пошли еще медленнее, потому что Виннету расставлял через короткие промежутки посты. Когда последний из мимбренхо занял свое место, шестьдесят воинов образовали цепь в лесу, которая полудугой охватила лагерь, и каждый постовой располагался так, чтобы ему удобно было наблюдать за лагерем, а его бы враги не могли заметить. Они уже были подробно проинструктированы, как им себя вести.

Теперь я остался вдвоем с Виннету на опушке леса и мог спокойно наблюдать за лагерем противника. С этой стороны луну заслоняли деревья, а поэтому было несколько темнее, чем там, где мы стояли лагерем, однако все-таки можно было разглядеть каждого спящего краснокожего. Некоторых усталость скосила прямо там, где они оставили лошадей, другие, а таких было большинство, лежали рядышком, один возле другого, положив рядом с собой свое оружие. Справа от спящих паслись лошади, и двое индейцев ходили вокруг табуна, возвращая забредших подальше лошадей. Виннету показал на сторожей и шепнул:

— Жизнь мы им оставим. Пусть мой брат возьмет на себя одного, а я — другого.

Когда он хотел ускользнуть, я удержал его и спросил:

— Может быть, Виннету заметил, что на этом посту время от времени меняются сторожа?

— Да, это я сразу заметил.

— Тогда нас слишком рано раскроют. Мы должны подождать.

— Олд Шеттерхэнд прав. Пусть сначала замкнется кольцо вокруг лагеря, тогда нам нечего бояться разоблачения. Мой белый брат может вернуться и сказать Сильному Бизону, что теперь он должен выдвинуться со своими воинами.

— Хорошо! Я пойду вместе с ним. Так как я знаю, где оканчивается твоя линия, то смогу сказать ему, где он должен расположить своих людей.

— А потом ты вернешься ко мне?

— Конечно. И где я тебя найду?

— Я буду ждать тебя на этом же месте.

На обратном пути я прошел мимо всех наших постовых и убедился, что все они на своих местах. Здесь юма было невозможно пройти.

Когда я прибыл к Сильному Бизону, тот отдал приказ выступать. Каждый из индейцев взял за повод свою лошадь; образовалась длинная шеренга, во главе которой находились мы с вождем. Вначале мы шли возле леса; потом мы описали широкий полукруг вокруг лагеря юма. Время от времени мы оставляли на посту одного из воинов, естественно, вместе с лошадью, пока последний из мимбренхо не занял своего места.

Наши посты были настолько далеки от лагеря, что оттуда нас нельзя было достать пулей. Каждый индеец сначала привязал свою лошадь к колышку, а потом пробирался на двести шагов вперед, чтобы там залечь и ожидать наступления дня. Лошади были взяты для того, чтобы моментально догнать врага, если ему в каком-то месте удастся прорыв. Ну, а лошади тех шестидесяти человек, что стояли в лесу, сторожила та пятерка, которая наблюдала за пленными. Они должны были присматривать и за лошадьми, что было нетрудно, потому что верховые животные были стреножены.

Выдвижение на двести шагов замкнуло цепь. Оба звена внешнего полукруга сомкнулись с постами скрывшихся в лесу людей. Когда наш маневр закончился, лошади юма все еще оставались внутри круга, и надо было вывести их оттуда в надежное укрытие.

Я упал на землю и осторожно пополз к тому месту, где мы договорились о встрече с Виннету. Он увидел меня и, не дожидаясь моего приближения, пополз мне навстречу.

— Часовые сменились всего несколько минут назад, — сообщил он мне. — Они сразу же улеглись и быстро заснули.

— Тогда мы можем приступать к захвату сторожей. Куда нам отнести этих двоих?

— В лес, к нашим людям, которые за ними присмотрят.

— Этого я бы не хотел делать. Все свое внимание воины должны уделять лагерю. Если же они станут отвлекаться еще и на пленников, то легко может произойти нечто непредвиденное. Отдай этих людей мне! Я отведу их к вождю, там они не смогут нам помешать, тогда как здесь, если мы передадим их своим людям, может случиться, что они позовут на помощь и выдадут нас.

— Мой белый брат прав. Он может взять вон того, который пошел с белой лошадью.

Один из часовых отправился было за сивой лошадкой, отошедшей слишком далеко в сторону; теперь он медленно возвращался. Я прикинул, где он скоро окажется, и пополз, прижимаясь к самой земле, к угаданному мною месту, а добравшись туда, замер между двумя лошадьми. Часовой подошел, постоял, потом, повернувшись спиной ко мне, стал смотреть в небо. Не знаю, о Чем он размышлял, может быть даже, об астрономии, одно мне ведомо: это созерцание не пошло ему на пользу.

Я прополз под лошадью к стоящему человеку, неслышно поднялся, схватил его левой рукой за горло, а сжатой в кулак правой ударил его в висок; он рухнул на землю, и я потащил его прочь.

При этом я оглянулся на другого часового; его тоже не было видно — значит, Виннету уже справился с ним. Апач подобно мне прокрался под лошадью и повалил юма. Мы оттащили оглушенных пленников к ближайшему посту мимбренхо и передали нашим союзникам, строго-настрого наказав немедленно заткнуть им рот, если юма вздумают поднять шум. Теперь надо было заняться лошадьми. Это было нетрудно, потому что они уже съели всю траву на той площадке, где им разрешали пастись, и теперь жадно озирались в поисках нового корма. Мы, все еще передвигаясь ползком, отогнали двух лошадей за линию наших постов, где животные сразу же накинулись на свежую траву. Когда это увидели остальные лошади, то все они постепенно перешли на новый выпас, отойдя даже еще дальше, так далеко, что некоторые из них достигли привязанных к колышкам наших лошадей, где и остановились, потому что наши животные не могли уйти. В общем, все лошади собрались вместе.

Задумка, стало быть, удалась. Апач вернулся на свой пост. Теперь, когда лошади юма были угнаны, и враги были окружены, ничто не мешало их пробуждению. Наши были готовы к бою, если таковой непременно должен был состояться. Мне же предстояло теперь заняться транспортировкой взятых в плен часовых. Оглушенные, они постепенно приходили в себя. Их сторожа были достаточно хорошими воинами, но они и не подумали связывать пленников, а сидели возле них с обнаженными ножами, вынуждая юма лежать спокойно и не шуметь. Понадобилась моя помощь, чтобы скрутить им руки за спиной и связать. Для этого пригодились их собственные лассо, оказавшиеся у юма при себе. Под страхом немедленной смерти я запретил пленникам переговариваться и вынудил их следовать за мной. Они пошли без сопротивления, да и боялись наставленного на них мною револьвера.

Естественно, мы двигались по полуокружности, образованной нашими постами, а потом направились на южную опушку леса, где находились под строгой охраной вождь юма и его спутник. Видимо, он немало удивился и очень огорчился, когда увидел, что еще двое его людей попали в плен, но не сказал ни слова. Мне только хотелось показать ему, что мы окружили его соплеменников и им не удастся вырваться из кольца. Для этого я развязал ему ноги, чтобы он мог идти, зато руки, несмотря на поврежденную правую, были скручены еще крепче, кроме того, один из ремней я прикрепил к своему поясу, предварительно обвязав вокруг тела, и при этом сказал вождю юма:

— Большой Рот, наверное, испытывает тоску по своему лагерю, поэтому он может пойти со мной: я покажу ему этот лагерь.

Он с почти радостным изумлением посмотрел на меня, так как подумал было в первый момент, что его недавнее обращение к моим христианским чувствам приносит уже плоды. Но тут же он вспомнил о предосторожностях, предпринятых мною только что, и ответил, нахмурив брови:

— Куда ты меня тащишь?.. Ведь не к нашему же лагерю!

— Ну не к самому лагерю, так в его окрестности, но я надеюсь выполнить твое желание еще до обеда.

— Почему это нельзя сделать теперь?

— Потому что в данный момент твои воины встретили бы меня с оружием в руках, а у меня нет желания предоставлять им возможность прострелить в моем теле несколько дырок.

— Ничего они тебе не сделают; наоборот, они станут благодарить тебя за то, что ты возвратил меня моим соплеменникам.

— Очень был бы рад принять эту благодарность, и именно поэтому я подожду до завтрашнего утра. Сейчас, несмотря на лунное сияние, недостаточно светло, чтобы мои глаза могли насладиться твоим восторгом.

— Мне кажется, что твоя душа темнее ночи. Твои слова звучат по-дружески, но в них сокрыто коварство, которое я пока не могу раскрыть!

— Не может обвинять в коварстве тот, кто сам готов унизить другого. Пойдем-ка со мной, и ты увидишь, что я хочу тебе показать!

Ему ничего другого и не оставалось — только следовать за мной, но он пошел, пожалуй, не по принуждению, а подгоняемый любопытством. Я провел его туда, где на краю леса стоял первый постовой, а оттуда — по всей линии постов, пригрозив ему:

— Запомни, что я тебе скажу! Ты не должен произносить ни звука, пока я тебе этого не разрешу; даже если ты громко вздохнешь, я тут же всажу тебе в сердце клинок моего ножа. На-ка, пощупай ею кончик!

Я вытащил нож и кольнул его кончиком грудь вождя так, что на теле образовалась маленькая ранка. Большой Рот не на шутку испугался и попросил приглушенным голосом:

— Не надо меня колоть! Я буду вести себя тихо — ты не услышишь от меня ни звука!

— Надеюсь на это, тем более что молчание будет в твоих интересах, потому что иначе я немедленно приведу свою угрозу в исполнение. А теперь пошли дальше; держись поближе ко мне и запоминай все, что увидишь и услышишь!

Вождь увидел лежащих на земле первых часовых, а мы уже прошли ко второму посту. Так как в лесу было темно и постовой мог меня не узнать и принять за врага, то я, не доходя до него несколько шагов, негромко сказал:

— Это я, Олд Шеттерхэнд. Ничего не случилось?

— Нет, они еще спят.

Так мы шли с Большим Ртом от одного поста к другому, обмениваясь с каждым часовым несколькими словами, и вождь юма узнал совершенно точно, что его люди окружены. У последнего поста я наткнулся на Виннету. Когда он увидел вождя юма, то сразу же угадал мои намерения и сказал:

— Ты пришел убедиться, что ни один из твоих юма не сможет выскользнуть? Они хуже собак, потому что те хотя бы сторожат, а твои люди спят. Быть вождем столь негодных воинов — сущий позор. А пробуждение будет для них ужасным, потому что они, если только не сдадутся, будут истреблены все до последнего человека.

По лицу вождя юма я заметил, что он хочет кое-что сказать, возможно, это была просьба, но он вспомнил мое предупреждение и промолчал. Мы пошли дальше, выйдя из леса на открытое место, опять продвигаясь от поста к посту, пока не обошли этот большой полукруг. При этом мы наткнулись на Сильного Бизона, распоряжавшегося здесь. Он был менее проницателен, чем Виннету, и не догадался, зачем я взял с собой Большого Рта. Поэтому он почти враждебно спросил меня:

— Зачем Олд Шеттерхэнд таскает с собой этого пса? Ты хочешь предоставить ему возможность бежать? Оставь его на попечение пяти сторожей! У тебя всего два глаза и только две руки, а у них и того и другого — по десять.

— Да, но мои два глаза так же хороши, как их десять, а руки мои, как ты знаешь, сделают больше. Что ты злишься! Разве ты не сказал сам, что Олд Шеттерхэнд всегда знает, что делает?

— Но если ты пришел, чтобы убедиться, не спим ли мы на посту, то совершенно бесполезно было брать с собой пленного!

— Я пришел сюда не для проверки, а совсем по другой причине. Как ты думаешь, удастся ли хотя бы одному из этих юма пройти через наше оцепление?

— Что же ты спрашиваешь, когда сам точно так же, как я, должен знать, что это невозможно. Если они попробуют это сделать, мы перестреляем их.

— Вот это я и хотел знать. Если тебя навестит чувство сострадания, подави его! Чем больше ваши пули прочистят ряды юма, тем меньше нам их придется ловить.

— Сочувствие! — рассмеялся он полунасмешливо-полурассерженно. — А разве эта собака проявила сочувствие к моим детям? Если бы ты не появился и не стал их спасителем, он бы убил их. Как это тебе пришло в голову говорить со мной о сочувствии? Пока мимбренхо жив, ни один юма не найдет у него сострадания!

Он отвернулся, но при этом плюнул вождю юма в лицо и отошел. Я видел, какое впечатление произвело на юма поведение свирепого вождя, и посчитал своевременным разрешить Большому Рту говорить. Поэтому я сказал:

— Теперь ты можешь разговаривать. Теперь ты знаешь, что у мимбренхо больше воинов, чем у юма. Я показал тебе, как расположены силы ваших врагов. Все их оружие готово к бою. Твои люди окружены, и многие из них будут убиты первым же залпом, остальные же могут спастись только в том случае, если они сдадутся.

— Они пробьются, несмотря ни на что!

— Через ячейки такой мелкой сетки! Да ты сам в это не веришь!

— Я убежден в этом. Когда они разгонят своих лошадей в галоп и внезапно обрушатся на посты мимбренхо, некоторые, пожалуй, будут убиты вашими пулями, но большинство уйдет.

— На своих лошадях? А где же у них лошади?

— Там, — ответил он, показывая место, где увидел в свете луны табун.

— Да, там пасутся лошади. Только где же лагерь? Разве ты по дороге не обратил внимания, что ваши лошади хитростью уведены от лагеря?

— Уфф! — удивленно вскрикнул он, только теперь заметив, что лошади находятся далеко от лагеря.

— Посмотри-ка туда и убедись, что наши воины лежат между юма и их лошадьми! Ничего не вышло из твоей надежды на то, что окруженные все же смогут прорвать наше кольцо.

Он молча уставился в землю, а я боялся каким-нибудь ненужным замечанием ослабить впечатление, произведенное на вождя моими словами. Прошло не так уж много времени, тогда он поднял голову и сказал:

— Если мимбренхо в самом деле станут стрелять, то это будет убийством, потому что мои воины совсем не подозревают об опасности.

— А разве ты не нападал на селения мимбренхо, не уничтожал их? Они тоже ничего не знали о вашем грабительском походе. Разве ты не хотел убить обоих сыновей и дочь Сильного Бизона? Они же не знали о том, что ты находишься в долине; они были застигнуты врасплох. Разве ты не напал на асиенду Арройо, разве не ограбил ее, не превратил в пепел, позволив при этом убить многих ее обитателей? Они тоже ничего не ведали о вашем приближении, они были застигнуты врасплох. Поэтому то, что юма не знают о ловушке не может служить основанием для твоей просьбы о пощаде.

Он молчал. Да что он мог мне возразить! Но я добавил еще, чтобы совершенно убедить его:

— То, что вы сделали, не считая ограбления, это обыкновенное убийство, но если мы предадим вас смерти, это будет расценено не как убийство, а как справедливая расплата, как наказание за ваши поступки. Можешь ли ты возразить мне хоть что-нибудь на это?

Он ничего не сказал, тогда и я замолчал. Луна теперь находилась в зените и заливала лагерь юма серебряным светом. С того места, где мы стояли, отчетливо различались фигуры спящих. Вождь испуганно поводил вокруг боязливо бегающими глазами. Он напряженно думал, как найти выход, отыскать возможность спастись самому и спасти своих людей; я не мешал его размышлениям, потому что они должны были привести его туда, куда я и хотел. И вот я увидел, как он внезапно вскинул голову.

— Уфф! Что же теперь делать! — выкрикнул он.

Я проследил за направлением его взгляда, обращенного в сторону лагеря, и увидел, что там встал один из воинов-юма и осмотрелся вокруг. Он не заметил лошадей в том месте, где они должны были пастись, а увидел их много дальше. Он наверняка заметил также и наших лошадей. Хотя они стояли отдельно, образуя правильный полукруг, ему это не показалось подозрительным — нет, он посчитал их также за скакунов своего племени и никого не разбудил, а вышел из лагеря, направляясь туда, где в этот момент оказался большой табун. Он посчитал, что оба часовых находятся при табуне, и хотел упрекнуть их за небрежность.

— Он погибнет! — вырвалось у вождя. — Сейчас раздастся выстрел, и воин упадет!

— Нет, — возразил я вождю. — Его не убьют.

— Так ты думаешь, что ему дадут вырваться наружу, через кольцо оцепления?

— Его возьмут в плен, точно так же, как я захватил тебя самого.

— Но он будет защищаться и поднимет шум!

— Ничего у него не выйдет. Ты же знаешь, где стоит Виннету. Юма, если он будет идти в том же направлении, что и прежде, то пройдет близко от него, и апач схватит его так же, как я поступил с тобой. Смотри!

Все случилось так, как я предсказывал. Юма беззаботно шел вперед. Потом мы увидели, как за ним с быстротой молнии вынырнул апач; столь же мгновенно оба исчезли. Их скрывала трава, где мы не могли их видеть. Но короткое время спустя Виннету снова поднялся, он схватил пленника и исчез с ним за деревьями.

— Он… он его одолел! — выдавил из себя Большой Рот.

— И притом в полной тишине, так что твои люди ничего и не заметили! Ты видишь, как у нас все отлажено. И тем не менее я был бы рад, если бы твой воин успел поднять шум.

— Почему?

— Потому что тогда мы бы все уже могли решить. Зачем нам долгое ожидание? Я бы дал сигнал к атаке.

И тут я поднес два пальца ко рту, словно хотел свистнуть. Тогда вождь юма быстро, так быстро, как только мог, заговорил:

— Стой! Не делай этою! Подожди еще немного!

— С чего это? Вам ведь не избежать своей судьбы.

— А вдруг? Ты сам говорил об этом, когда мы ехали к мимбренхо.

— Что-то не припомню.

Конечно, я сказал это только для того, чтобы вождь еще больше разволновался. Он же с настоятельной просьбой в голосе продолжал:

— Ты не мог этого забыть, ты должен был помнить об этом!

— И что же я тогда сказал?

— Ты потребовал от меня быть правдивым!

— Правдивым? Ах, вот что! Но когда я, наконец, доберусь до правды, это не сможет никого спасти, потому что ты не хочешь выполнить то, что я тебе предложил.

— А что это такое?

— Призвать своих воинов сложить оружие и сдаться.

Он пристыженно посмотрел в землю. Я умышленно загонял его в тупик, добавив:

— Тебе же говорили достаточно ясно, что на рассвете ты должен быть готов к этому, но ты нас высмеял. Утро еще не занялось, а ты уже изменил свое мнение. Поэтому я могу рассчитывать и на другие перемены — я тебе не верю. Я полагаю, что за твоими словами скрывается какая-то хитрость, и дам сигнал: пусть начнется бой.

— Подожди, хоть немного еще подожди, послушай, что я скажу тебе!

— Говори, но только быстрее! У меня нет желания бесполезно тратить с тобой время.

— Есть ли гарантия, что вы пощадите моих воинов, когда они сложат оружие, и смогут ли они снова получить свободу?

— Скажу прямо: такая возможность есть.

— А мне тоже сохранят жизнь и выпустят на свободу?

— Это гораздо труднее. Твои люди менее виновны, чем ты. Твои злодеяния так велики, что для твоего спасения должно произойти нечто чрезвычайное. К тому же Сильный Бизон не помилует тебя ни в коем случае, ни при каких условиях. К нему ты можешь просто не обращаться.

— А к тебе и Виннету?

— Ну, это надо подумать. Возможно, что-то получится.

— Возможно, всегда — только возможно! Кончай скорее, перестань меня томить! Если ты произносишь слово «возможно», то должен и думать об этой возможности!

— Это, конечно, верно. Я хотел бы знать всю правду, всю подноготную о твоих связях с теми бледнолицыми, которых зовут Мелтоном и Уэллером, о том, почему по их желанию ты совершил нападение на асиенду Арройо, о том, какие намерения у них относительно белых переселенцев. Готов ли ты все это мне рассказать?

— А ты готов спасти меня за мои откровения?

— Если это будет в моих силах, то да.

— Тогда я расскажу тебе все, что ты хочешь знать.

— Хорошо! Стало быть, я стану задавать тебе вопросы, на которые ты будешь отвечать в строгом соответствии с истиной, а потом…

— Не сейчас, не сейчас! — живо прервал он меня. — Теперь для этого нет времени. Если проснется еще кто-нибудь из моих воинов, то вряд ли он поведет себя так же спокойно. Если он поднимет шум, то проснутся остальные, а тогда ваши воины начнут в них стрелять.

— Пожалуй, это верно!

— А если мимбренхо увидят кровь, то будет намного труднее, чем сейчас, спасти нас, если это вообще окажется возможным!

— В этом я тоже убежден, — хладнокровно заметил я.

— Поэтому торопись! Прежде всего постарайся предотвратить кровопролитие! Потом я тебе все расскажу. Клянусь тебе!

— Твоей клятве я поверю только в том случае, если ты подтвердишь ее трубкой мира.

— Но у нас на это нет времени! Трубку мира мы можем раскурить позже!

— Вполне возможно, но сейчас я могу лишь с большим трудом тебе поверить. Подумай, как тяжело мне будет добиться твоего освобождения, когда Сильный Бизон станет противиться этому изо всех сил!

— А ему и знать не надо, что ты ночью развяжешь нам путы.

— Хм! Может быть, так я и сделаю, потому что, будучи христианином, чувствую глубокое отвращение к смерти даже самого злостного своего врага.

— Тогда поспеши, не заставляй меня больше ждать! Не надо больше слов! Поторопись.

Он оказался куда более торопливым, чем я это предполагал; пришлось несколько сдержать его порыв:

— Но прежде я должен совершенно определенно знать, на что мне можно рассчитывать. Ты хочешь, чтобы я тайно выпустил тебя и твоих людей, а за это обещаешь, что они сдадутся потом добровольно? Правильно ли я тебя понял?

— Ну, ясное дело!

— Ты еще должен рассказать мне возможно подробнее всю правду о тех двух бледнолицых, чтобы я смог разобраться во всех их планах?

— Да, клянусь тебе в этом! Однако я хочу, чтобы и ты сдержал свое слово! Ты в самом деле освободишь нас?

— Я всегда держу слово.

— Тогда мы договорились, и теперь ты можешь прямо приступить к действиям, чтобы предотвратить убийство моих воинов.

— Я сделаю это, но только при том условии, если у тебя нет тайных мыслей.

— Моя душа свободна от всяких коварных мыслей. Спаси же нас!

— Тогда иди к Сильному Бизону и Виннету, скажи им, что ты хочешь отправить к своим воинам посыльного с приказом.

— Ты думаешь, что я должен отправить к ним посланца? Ему воины вряд ли поверят, я должен сам пойти к ним!

— Сам? На это я не могу пойти.

— Ты должен согласиться, если серьезно намерен спасти меня и моих людей!

— Я должен? Заметь себе, что Олд Шеттерхэнд никогда не бывает должен! Я обещал тайно освободить тебя, но не говорил, что позволю тебе отправиться к твоим воинам.

— Тогда ты не сможешь нас освободить, потому что мои воины будут слушать только меня и ни за что не поверят словам посланца.

— Ну, не я же, а ты сам виноват в том, что твои воины не будут слушаться переданного им приказа вождя. Ты должен был внушить им больше уважения и почтительности к себе, больше послушания!

У него, разумеется, не было каких-нибудь скрытых мыслей, когда он настаивал на том, чтобы самому отправиться к соплеменникам. Теперь он увидел, что я неумолим, и пошел на уступки:

— Как можешь ты требовать, чтобы мои воины подчинились какому-то мимбренхо!

— А разве ты единственный юма, которого мы взяли в плен? Воин, которого мы захватили вместе с тобой, ехал с нами вместе и видел весь наш отряд. Двое часовых, плененных мною, прошагали вдоль всей внешней стороны наших постов и знают, стало быть, почти так же хорошо, как ты, что юма погибнут, если только вынудят нас взяться за оружие. Если я пошлю эту троицу в ваш лагерь, а ты передашь с ними свой приказ, то им несомненно поверят. Если же нет, то я свое дело сделал и не несу никакой вины за то, что так много юма пойдут на смерть.

— Хорошо, я согласен; веди меня к троим сторожам!

— Подожди еще немного!

Я прошел с ним до ближайшего поста и передал свое указание немедленно разыскать Сильного Бизона и Виннету и сообщить им: Большой Рот готов призвать своих воинов сдаться. А сам я направился на другой край леса, где находились пленные.

Вождь, естественно в моем присутствии, должен был передать им свой приказ, а пока он объяснял им все причины, я следил, чтобы в его словах не промелькнуло какого-нибудь тайного умысла. Тихо, чтобы его не могли услышать воины-мимбренхо, вождь рассказал пленникам о моем обещании тайно освободить всех, лишь бы избежать кровопролития, а потом подчеркнул:

— И вы все знаете, что Олд Шеттерхэнд всегда выполняет свои обещания. Он еще никогда не нарушал своего слова!

— Да, я держу свое слово и выполню все обещания, — заверил их я.

Потом троим пленникам развязали ноги, чтобы они могли свободно передвигаться, однако руки пока оставались связанными; двое из пяти часовых пошли с ними, тогда как я с тремя юма и их вождем вернулся на территорию, охраняемую нашими постами.

Там я увидел стоящих рядом Виннету и Сильного Бизона и пошел к ним. Последнему было трудно поверить в правдивость послания, которое я ему отправил. Он поспешно пошел мне навстречу, спрашивая:

— Верно ли, что собаки-юма собираются выдать нам своих людей вместе с их оружием?

— Да.

— Тогда либо ты совершил чудо, либо за всем этим скрывается обман, который ты не смог разглядеть и раскрыть! Олд Шеттерхэнд должен быть осторожным!

Тут своим спокойным, уверенным голосом вмешался Виннету:

— Не родился еще тот юма, которому бы удалось обмануть Олд Шеттерхэнда. Большой Рот, разумеется, останется у нас. Трое других юма должны вроде бы передать приказ в лагерь?

— Да, — ответил я.

— Они точно знают, что им надо передать?

— Я отдал разные распоряжения.

— Что это еще? — быстро спросил стоявший рядом Большой Рот, предполагая какой-то подвох.

— Да кое-что очень простое, о чем мы только потому не говорили, что это подразумевалось само собой. Ты так торопился, что согласился со мной, когда я потребовал, чтобы твои воины моментально подчинились тебе.

— Какой срок ты им определил?

— Да, собственно говоря, никакого. Повиновение должно быть мгновенным и безусловным. Если оно требует еще какого-то срока, то это уже не повиновение. В мои намерения не входит оставаться здесь надолго, пока твои люди соизволят сообщить мне, что они согласны проявить послушание. Я предоставлю им полчаса сроку.

— Дай хотя бы час!

— Нет, полчаса. Это и так слишком много для осуществления наших планов. Как только пройдет полчаса, а юма еще не согласятся с нашими условиями, тогда, без малейшего промедления, заговорят ружья. От этого я не отступлюсь и думаю, что ты со мной согласишься.

— Что поделаешь — вынужден. Но ты говорил о различных распоряжениях. Каковы же другие?

— Они касаются сдачи оружия. Как только юма подчинятся твоему приказу, я укажу место поблизости от вашего лагеря, окруженное нашими людьми. Туда станут приходить юма… поодиночке… разумеется, и сдавать свое оружие, а потом сейчас же будут возвращаться к себе в лагерь. Думаю, ты не посчитаешь такое распоряжение несправедливым.

— Я с ним согласен.

— Ну, ладно! Но я предупреждаю тебя, что каждый юма, у которого мы найдем какое-либо оружие или то, что может сойти за оружие, будет считаться предателем и будет расстрелян!

— Это жестоко, очень жестоко! Ну, а как будет с лошадьми и личными вещами моих воинов?

— Лошади, естественно, принадлежат нам; они — наша законная добыча. Позднее мы будем по своему усмотрению в зависимости от поведения юма, возвращать кому-то из вас лошадь или нет. Все боеприпасы — порох, свинец, пули или даже патроны — относятся к оружию, а значит, должны быть сданы вместе с ним. Все прочее, что у вас имеется, мы тщательно обыщем. Я не думаю, чтобы мы захотели что-то взять из ваших личных вещей, но все, что вы награбили на асиенде, мы отберем и вернем асьендеро, законному владельцу. У тебя есть еще вопросы?

— Нет, мне все ясно.

— Тогда трое посланцев могут отправляться в лагерь, а ты садись-ка здесь и никуда не уходи до тех пор, пока тебе не даст на это разрешение один из нас троих — Виннету, Сильный Бизон или я!

Юма удалились, чтобы исполнить поручение, скорее неприятное, чем тяжелое. Большой Рот присел на корточки, по моему знаку справа и слева от него выросли два часовых, не спускавшие с пленного вождя глаз.

Я посмотрел на часы, потому что был твердо намерен по прошествии получаса дать несколько предупредительных выстрелов, если мы не получим ответа, а чуть позже начать и настоящую стрельбу.

Посланцы, как мы видели, достигли лагеря и разбудили спящих. Сначала возникла короткая ссора, но потом юма тесно столпились вокруг посланцев, и через недолгое время из этой группы раздался многоголосый гневный крик. Посланцы передали приказ вождя; это произвело действие, какого и можно было ожидать, а именно — необычайное возбуждение, ставшее для нас весьма примечательным зрелищем. Пройди оно, не увлекая юма к необузданной вражде, и успех нашего предприятия был бы обеспечен.

Я вместе с Виннету и вождем мимбренхо немного отошел от Большого Рта, чтобы он не мог слышать, о чем мы говорим. Когда во вражеском лагере поднялся неистовый шум, Сильный Бизон сказал:

— Сейчас они бросятся на нас. Это чувствуется по их крикам. Но мы их достойно встретим.

— Это — временное явление. Когда они узнают, что полностью окружены, то придут в себя, — ответил я.

— В такое я поверю с большим трудом. Олд Шеттерхэнд должен все обдумать; он ничего не должен забывать.

— А что же я мог бы позабыть?

— То, что юма до сих пор чувствовали себя уверенно. Они заснули с мыслью, что на рассвете нападут на нас и уничтожат. Теперь, когда они еще не совсем стряхнули с себя сон, им дали понять, что они окружены и должны сдаться. Почти наверняка спросонок, придя в сильное возбуждение, они схватятся за оружие.

— Они моментально опомнятся, потому что я им отправил послание, которое быстро их успокоит и вселит надежду.

— На что им надеяться, когда все они должны умереть? Может быть, ты дал им немного надежды на освобождение?

— Конечно.

— Им всем и даже их вождю?

— Вождю тоже, но на особых условиях.

— Ты с ума сошел! Моего согласия на это ты никогда не получишь!

— А я в нем не нуждаюсь.

— Как это? Разве ты один здесь распоряжаешься? Разве у Виннету и у меня нет своего мнения?

Он опять рассердился, что с ним происходило часто. Я спокойно ответил ему:

— Да, и вы тоже решаете, но я пообещал на этот раз не прислушиваться к вашему мнению. Кроме этого, я еще много чего наобещал.

— А что конкретно?

— Тайно освободить Большого Рта и всех его людей, перерезав их путы.

— Что? И ты такое мог обещать? — с яростью набросился он на меня. — Как мог ты осмелиться на такой поступок! Как мог ты без нашего согласия…

Дальше он не смог продолжить, потому что Виннету так крепко схватил вождя за руку, что от боли у него отнялся дар речи, а Виннету принялся поучать его:

— Что это мой краснокожий брат раскричался, словно старая женщина, у которой болят зубы? Или он хочет, чтобы Большой Рот услышал, о чем мы здесь говорим? Разве когда-либо Олд Шеттерхэнд действовал легкомысленно? Если он все взвесил и дал обдуманное обещание, то он его выполнит, а если это была игра, то можно и не сдержать свое слово.

— Но ведь Олд Шеттерхэнд имеет привычку выполнять свои обещания!

— Если выполняются условия, при которых обещания эти были даны.

— Ах вот что! Условия! — буркнул все еще не успокоившийся вождь. А потом он злобно крикнул мне: — Оставь свои условия себе — я ничего не хочу о них знать!

С этими словами он отвернулся от нас и, отойдя на значительное расстояние, бросился в траву. По лицу Виннету скользнула улыбка, но он ничего не сказал. Я подумал, что должен кое-что разъяснить ему, и заметил:

— Я дал обещание, потому что совершенно точно знал…

— Довольно! — прервал он меня. — Все, что делает Олд Шеттерхэнд, правильно, ему не надо оправдываться передо мной. Я знаю, что он обманет юма, потому что тот, в свою очередь, хотел провести его. Сильный Бизон, бесспорно, очень храбрый воин, но ему не хватает проницательности, а мысль его достает лишь на дальность броска его томагавка. Его гнев быстро возникает, но столь же быстро и испаряется. У него доброе сердце; он попросит у Олд Шеттерхэнда прощения.

Когда Виннету говорил, всякая обида исчезала. Он наблюдал теперь за лагерем, в котором волнение быстро утихало. Юма о чем-то спокойно говорили меж собой, стараясь хорошенько разглядеть наше расположение. Полчаса еще не истекли, а один из посланных вернулся и сообщил:

— Три старейшины юма хотели бы поговорить с Олд Шетгерхэндом, Виннету и Сильным Бизоном. Могут ли они прийти?

— Да, но без оружия.

— А смогут ли они, даже в том случае, если соглашение не будет достигнуто и они предпочтут биться, смогут ли они вернуться в лагерь? Не попадут ли они в ловушку?

— Они же будут посланниками; они смогут уйти, откуда пришли.

Юма побежал к лагерю, чтобы поскорее передать это известие, и вскоре мы увидели, как оттуда вышли трое старейших воинов. Они скинули покрывала и даже верхнюю одежду, чтобы нам было ясно видно: никакою припрятанного оружия они с собой не несут. Сильный Бизон, обрадованный таким поворотом событий, снова присоединился к нам.

Трое воинов прошли мимо своего вождя, не бросив на него даже взгляда, что ни в коем случае не означало презрения к нему. Теперь они шли, как представители своих соплеменников, а поэтому в данный момент для них вождь просто не существовал. Трое воинов остановились и слегка поклонились, приветствуя нас, потом один, вероятно, старейший из воинов, обратился ко мне:

— Большой Рот, вождь юма, находится в плену, и он приказал нам также сдаться. Олд Шеттерхэнд обсудил с ним условия этой сдачи. Насколько хватает памяти у наших старейших воинов, ничего подобного раньше не происходило; поэтому юма собрались, чтобы в отсутствие вождя принять решение, и послали нас к тебе, желая убедиться, нельзя ли изменить полученный нами приказ. Если ты вместе с обоими знаменитыми твоими краснокожими братьями дашь нам разрешение посмотреть на тех воинов, которые нас окружили, какие позиции они занимают и какое у них оружие…

— Ни один командир не покажет врагу то, что вы желаете увидеть, — оборвал я их. — Да к тому же пройдет то время, которое я вам выделил, значит, у меня есть полное право открыть огонь. Но я уважаю ваше стремление все изучить получше и знаю, что спасения для вас нет, поэтому пусть ваше желание исполнится. Виннету, великий вождь апачей, возьмет вас под свое покровительство, чтобы с вами не произошло ничего плохого. Идите же, но возвращайтесь не позже чем через четверть часа; тогда вы сообщите мне свое решение. Но это станет последней отсрочкой, какую я вам могу предоставить.

Они повернулись, чтобы следовать за Виннету, ставшим их проводником. Они прошли вдоль всей линии наших постов, в том числе и по лесу. Когда они возвратились, предрассветный сумрак уже начал борьбу с лунным светом. На лицах троих юма также виднелись следы внутренней борьбы, которую они хотели бы скрыть, но не могли этого сделать — это была борьба между своей гордостью и сознанием неизбежности происходящего. Некоторое время они молчали, потупив взоры, потом тот, кто уже говорил раньше, сказал:

— Олд Шеттерхэнд находился в наших руках, однако с ним ничего не случилось. Неужели теперь он решится расправиться с юма?

— За то, что со мной ничего не случилось, мне вас благодарить нечего. Да и что стоят слова! Пусть старейшие воины-юма скажут мне, что они решили!

— Мы согласились, что Большой Рот, наш вождь, принял единственно верное решение. Стволы ваших ружей нацелены на нас со всех сторон, а наши лошади, на которых мы могли бы вырваться из окружения, уведены вами, пока мы спали.

— Так вы сдаетесь?

— Мы считаем себя твоими пленниками.

Он особенно подчеркнул слово «твоими», что было сделано не без причины. Он хотел быть моим пленником, потому что я обещал их отпустить.

— Теперь вы должны сдать оружие, но по одному. Никто не должен выходить из лагеря, пока сдающий оружие воин не вернется.

— Можем ли мы, по крайней мере, оставить свои амулеты?

— Великий дух позволил, чтобы вы попали в наши руки. Его лик отвернулся от вас, и теперь ваши амулеты ничего не стоят, но я не хочу так сильно унижать и обижать вас. Вы можете сохранить свои калюме и «лекарства».

Безусловно, это было большим облегчением для самолюбивых воинов. Если даже случайная потеря «лекарства» считается тяжело восполнимой потерей, то передача индейцем победоносному врагу «лекарства», да к тому же еще и калюме, является несмываемым позором.

Старейшие воины собрались возвращаться в лагерь. Но едва они прошли десять или пятнадцать шагов, тот, кто вел со мной переговоры, остановился, обернулся и посмотрел на меня. В его взгляде читался явный призыв подойти к нему, потому что он хотел еще что-то сказать мне. Я предполагал, о чем он заговорит, и подошел к нему.

— Пусть Олд Шеттерхэнд простит, что я задерживаю его, — сказал он. — Я знаю, что оба других вождя не смогут меня услышать.

— Говори, но будь краток!

— Правда ли, что Олд Шеттерхэнд собирался тайно освободить нас?

— Да, если ваш вождь выполнит свое обещание.

— Какое?

— Он не разрешил мне говорить вам об этом.

— А если он не выполнит это обещание?

— Тогда я буду считать, что не давал своего.

— Тогда мы ему скажем, что он не сдержал своего слова. Хуг!

После этого скрепляющего обещание слова он собрался было идти, но еще раз остановился и спросил:

— Куда вы нас отведете?

— Это мы еще не решили.

— Какие мучения выпадут на нашу долю по пути?

— Никаких. Вы ведь меня тоже не мучили. Вы не будете испытывать ни жажды, ни голода. Вы меня ведь тоже хорошо кормили и давали вволю пить.

— Сможем ли мы ехать верхом под вашей охраной или должны будем идти?

— Нет, потому что у вас я был связан по рукам и ногам. Для еды руки мне развязывали. Ты видишь, что все оплачивается и за все следует наказание. Кто делает добро, тот и пожинает доброе. Ну, а теперь довольно; пора кончать разговоры.

Пока старейшие воины возвращались, были отобраны тридцать мимбренхо, которые должны были принимать оружие от юма. Хорошо вооруженные мимбренхо выстроились шагах в пятидесяти от лагеря, и едва это произошло, как говоривший со мной ветеран первым подошел, чтобы выполнить условия договора. Я находился рядом и, чтобы дело шло быстрее, подозвал еще нескольких мимбренхо для проверки карманов пленников. Увидев это, Виннету и еще несколько воинов приблизились ко мне, чтобы поскорее выполнить процедуру пленения; они связали старика и уложили в траву. Так же и каждый следующий из подходивших юма был сначала разоружен, потом у него проверяли содержимое его карманов, и наконец Виннету связывал его.

Разоружение шло очень быстро. Не уступали в скорости и те, кто связывал пленников. У самих юма было достаточно ремней и лассо. Но тяжелее всего приходилось мне, занявшемуся проверкой карманов. Было просто нелегко отличить, являлся ли тот или другой предмет законной собственностью теперешнего владельца или же он был похищен на асиенде, можно ли было расценить его как «лекарство», которое я обещал оставлять хозяину. Сильный Бизон не особенно интересовался разоружением и обыском, он появлялся то там, то здесь, то подходил ко мне, то к Виннету, стараясь по возможности устроить так, чтобы с его ненавистными врагами обращались как можно строже.

Утро почти уже прошло, когда мы управились с юма. Вражеские воины лежали связанными друг подле друга, словно мешки на картофельном поле. Отобранное оружие, образовавшее довольно высокую кучу, нужно было разделить еще до полудня. А из вещей, которые я определил как собственность асьендеро, тоже образовалась солидная груда. Они были переданы на хранение одному уважаемому воину-мимбренхо.

Потом впервые за этот день мы поели. Насытились все, потому что мы объединили в одно продовольственные запасы двух отрядов. Поскольку ночью мы не спали, то было решено выспаться во время послеполуденной жары.

К вечеру мы собирались выступить. Куда — это подразумевалось само собой, а именно к тому месту, где расположились воины-юма, оставшиеся с ранеными и угнанным скотом. Люди должны быть взяты в плен, а животные возвращены асьендеро.

При разделе оружия начались довольно оживленные споры. Каждому хотелось получить добычу получше. Каждый хотел взять ружье, но ни в коем случае не лук со стрелами, а так как ружья юма немногого стоили, то часто возникали перебранки, участников которых приходилось успокаивать властным словом.

Круг, образованный нашими воинами, конечно, давно распался. Мы расположились на опушке леса, в тени, и кому нечего было делать, тот спал, набираясь сил для долгого марша, который должен был закончиться не раньше, чем мы достигнем цели. Пленных было слишком много, и пришлось приставить к ним десяток охранников; меньшего количества было бы недостаточно. Каждый час их меняли. За каждой сменой попеременно следили Виннету, Сильный Бизон или я.

Мне досталась первая смена, а после меня дежурил Виннету. Когда вождь мимбренхо разбудил меня, я почувствовал себя чуть ли не еще более усталым, чем прежде, и принужден был постоянно двигаться, чтобы снова не уснуть. Десять часовых, заступивших на пост, расхаживали туда-сюда и так внимательно следили за пленными, что тем просто невозможно было совершить любое подозрительное движение. Большому Рту, поскольку он был вождем, выделили место чуть в сторонке, где он лежал неподвижно и казался спящим, но когда я проходил мимо него во второй раз, он открыл глаза и позвал меня. Я подошел к нему и спросил, чего он хочет. Он повернул ко мне очень удивленное лицо и ответил:

— Чего я хочу? Неужели Олд Шеттерхэнд не понимает, что у меня только одно желание — свобода!

— Этому я верю. Когда я был твоим пленником, у меня постоянно было такое же желание.

— Ты ее добился. Когда же теперь я получу свободу? Сегодня?

— Как это сегодня? — спросил я удивленно. — Ты, кажется, еще спишь и видишь сон!

— Я не сплю. Кроме тебя, нас стерегут только десять воинов. Разве тебе кто-нибудь запретит разрезать мои путы? Сделай это, и я запрыгну на ближайшую лошадь и галопом умчусь прочь, я исчезну, прежде чем кому-либо придет в голову пуститься в погоню за мной.

Это было такое страстное желание свободы, что другой бы свидетель этой сцены, менее выдержанный, от удивления или от гнева вышел бы из себя, но мне оно показалось таким комичным, что я разразился громким смехом, так что все часовые повернулись ко мне, а многие из спящих проснулись.

— Что ты ржешь? — грубо спросил вождь. — Ты думаешь, что я шучу?

— Конечно, я мог бы предположить такое. Теперь, среди белого дня, когда все могут видеть, что это сделал я, мне надо тебя освобождать?

— Чем это тебе повредит? Ни один человек не посмеет тебя за это упрекнуть. Ты же мне обещал это!

— Я обещал освободить тебя и твоих воинов, а не одного тебя. Ты можешь получить свободу только вместе с ними.

— Так сделай же это как можно быстрее! Ты обязан сдержать свое обещание.

— Сдержу, когда ты выполнишь свое. Ты, конечно, полагаешь, что придумал очень умную штуку, но я выпущу тебя на свободу не раньше, чем ты ответишь на мой вопрос.

— А я буду отвечать на него только свободным человеком!

Я уже хотел снова рассмеяться, но вдруг снова стал совершенно серьезным, потому что Сильный Бизон, лежавший поблизости и принятый мною за спящего, вскочил в этот самый момент и сердито закричал на меня, скорчив отчаянно злую мину:

— У Олд Шеттерхэнда найдется время, чтобы ответить мне на один вопрос?

— Да, — кивнул я.

— Тогда пусть он подойдет ко мне, чтобы его выслушать!

Я подошел к нему. Он отвел меня подальше, чтобы нас никто не мог слышать, потом остановился, гневно посмотрел на меня и спросил:

— Олд Шеттерхэнд говорил с Большим Ртом. Я, правда, не понял слов, но я догадался, что это были за слова.

— Если это действительно так, то мне просто непонятно, почему ты не остался лежать на своем месте. Ведь тебе, как и всем остальным, необходим сон.

— Как я могу спать, если я вижу и слышу, что среди нас поселилась измена!

— Измена? Не хочет ли мой краснокожий брат сказать мне, кого он подозревает в этом?

— Тебя, тебя самого я считаю предателем.

— Меня подозревать в измене? Если Сильный Бизон считает изменником Олд Шеттерхэнда, которого нельзя упрекнуть даже в малейшем отступничестве, то причиной этому может быть только то, что Великий дух отнял у вождя мимбренхо память и помутил ум. Я очень тебе сочувствую, а поскольку считаю тебя своим другом, то очень сожалею, что придется лишить тебя наших советов на такой срок, пока в твоей голове не наступит просветление.

Сказав эти слова, я оставил вождя одного и пошел дальше. Но он последовал за мной, схватил меня за руку и рассерженно крикнул:

— Что ты сказал? Ты хочешь похитить мой разум и уничтожить мой дух? Ты полагаешь, что раз твоя сила так велика, а твое умение настолько превышает наше, то ты можешь не только побеждать врагов, но и обижать друзей? Вынь свой нож! Я хочу с тобой сразиться! Подобное оскорбление смывается только кровью!

Не только слова, но и его искаженное лицо свидетельствовали о том, что старый вождь по-настоящему вышел из себя. Он выхватил из-за пояса свой нож и встал в боевую позицию. Я же спокойно ответил:

— Конечно, подобное оскорбление тебе следует искупить, только я должен сказать, что ты не можешь считать себя обиженным, потому что оскорблен был я. Это ты назвал меня изменником. Может ли быть большее оскорбление для воина? Если бы такие слова мне бросил чужак, я бы сразу же убил его; но это сделал друг, значит, я должен предположить, что он внезапно сошел с ума. Если ты чувствуешь себя оскорбленным, то я здесь ни при чем, потому что ты сам дал мне повод так о тебе подумать.

— Но я прав! Ты хочешь освободить Большого Рта!

— Да, но я поставил ему одно условие, которого он не выполнит, а стало быть, я знаю, что мне не придется его освобождать.

— А что же ты с ним разговаривал! Разве не должно было мне показаться подозрительным, что ты подошел к нему и вел с ним переговоры, думая, что я сплю?

Тогда я положил ему на плечо свою тяжелую руку, так что он присел на добрых полфута, и сказал серьезно:

— А кто же это приставил вождя мимбренхо шпионить за мной? Когда Олд Шеттерхэнд заступил на пост, другие могут спокойно спать. Это ты должен себе зарубить на носу. Я прощаю тебе твои слова об измене, потому что знаю, что ты осознаешь свою вину. Пусть тем дело и кончится.

Я снова хотел идти, и опять он задержал меня, закричав:

— Нет, ты мне не заткнешь рот! Ты будешь сражаться со мной! Возьми свой нож, иначе я просто-напросто заколю тебя!

Само собой разумеется, что индейцы, отличающиеся гораздо более чутким сном, чем белые, были разбужены криком старика. Проснулся и Виннету, он подошел к нам и спросил:

— Почему это мой краснокожий брат вызывает на бой Олд Шеттерхэнда?

— Потому что он меня оскорбил. Он сказал, что мой разум помутился.

— Почему он это сказал?

— Потому что я назвал его изменником.

— Какие для этого были основания у вождя мимбренхо?

— Олд Шеттерхэнд стоял возле Большого Рта и разговаривал с ним.

— Разве он обсуждал с ним изменнические действия?

— Да. Олд Шеттерхэнд сам сказал, что хочет его тайком развязать.

— И это была единственная причина? Скажу тебе, что мой брат Олд Шеттерхэнд всегда знает, что надо делать, и если бы все краснокожие, белые и черные люди на Земле оказались изменниками, он один бы остался неподкупным и честным!

— Так ты считаешь, но я знаю другое. То, что я сказал, верно. А он еще оскорбил меня, значит, ему придется со мной сразиться!

Мне доставило своеобразное удовольствие видеть, как Виннету оглядел старика снизу доверху, а потом услышать его слова:

— Мой краснокожий брат хочет стать посмешищем?

Это еще больше разозлило Сильного Бизона, теперь он буквально рычал:

— Ты тоже хочешь меня разъярить? Посмотри-ка на мои мускулистые руки и плечи? Ты полагаешь, что я уступлю?

— Да! Если Олд Шеттерхэнд захочет, то он воткнет свой клинок тебе в сердце первым же ударом, только он этого не захочет.

— Захочет, он должен захотеть, я требую, чтобы он сразился со мной, а если он не решится, то я назову его трусом и немедленно заколю его!

Брови Виннету сошлись, лицо его закаменело и приняло хорошо знакомое мне выражение, которое подсказало мне, что душа апача замкнулась. Он приподнял одно плечо чуть выше — также отлично известное мне движение, и объявил:

— Ну, что ж, если Сильный Бизон решил осрамиться, то Олд Шеттерхэнд может с ним выйти на поединок. Какие условия ставит мой краснокожий брат?

— Борьба не на жизнь, а на смерть.

— Какое он назначит время?

— Сейчас же!

— По каким правилам вы будете сражаться?

— Без всяких правил. Я буду колоть, как мне понравится.

— Что произойдет, если один из соперников потеряет нож? Может ли другой прикончить своего врага?

— Если он сможет это сделать, пусть колет, но потерявший нож может защищаться кулаками, он может бить соперника или даже задушить его.

— Ну, тогда я уже знаю, кто — если этого захочет соперник — отправится сегодня в вечные охотничьи угодья[71]Вечные охотничьи угодья — эквивалент христианского рая у североамериканских индейцев.. Мои братья позволят мне быть судьей. Я готов, и они могут начинать свою смертельную схватку.

Глаза старого ворчуна засверкали жаждой битвы. Он знал меня, но в этот момент не думал ни о нашей дружбе, ни о том, что пережил вместе со мной. Когда он гневался, разум покидал его душу, когда же гнев испарялся, он становился любезнейшим человеком, настолько приветливым, насколько таковым может быть индеец. Конечно, его гневные вспышки сыграли с ним злую шутку, и он надолго потерял свой авторитет и свое влияние на соплеменников, хотя когда-то считался достойным вождем и ужасно сильным человеком. Поэтому я, когда называл его «стариком», вовсе не имел в виду слабосилие и дряхлость. Ему было лет под шестьдесят, но вождь отличался богатырским сложением и исполинской силой, к тому же он сохранил подвижность, хорошую реакцию, что немногим удается в его возрасте. Стало быть, он был для меня равным соперником, а в данный момент даже намного превосходил меня, потому что крайне серьезно воспринимал поединок, в то время как в мои планы, разумеется, не входило ни ранение, ни тем более убийство. Он владел оружием, которого я был лишен.

Охотнее всего я бы вообще отказался от поединка, но я знал, что в таком случае мне бы грозила смертельная опасность; охваченный гневом, он мог бы наброситься на меня с ножом в руках, а это вынудило бы меня сражаться по-настоящему. Поэтому-то я выказал свою готовность, заняв оборонительную позицию и вытащив нож, но взял его не в правую, а в левую руку. Сделал я это для того, чтобы правая рука была свободной. Вождь, однако, этого обстоятельства не заметил.

Мимбренхо видели и слышали, что происходит, поэтому они подошли ближе. Пленные юма подойти не смогли, но они попытались занять, несмотря на мешающие им путы, такое положение, чтобы можно было видеть поединок. На всех лицах было заметно величайшее напряжение, если не считать обоих сыновей вождя. Они не хотели этого показать, но я-то видел, что они очень взволнованы. Если победителем буду я, то погибнет их отец, если же он убьет меня, то не будет их спасителя и благодетеля.

Мы стояли в пяти шагах друг от друга, каждый с ножом в руках, каждый напряженно следил за действиями противника. Прежде чем дать знак к началу поединка, Виннету спросил:

— Не хочет ли мой краснокожий брат, вождь мимбренхо, выказать пожелание на случай своей смерти?

— Я не умру! — мрачно ухмыльнулся вождь. — Дай только знак, и сразу же мой нож проткнет сердце Олд Шеттерхэнда!

— Не собирается ли белый брат дать мне какое-нибудь поручение? — спросил апач меня.

— Да. Если Сильный Бизон меня заколет, скажи ему, что я спас его сыновей, а одному из них дал имя. Может быть, тогда он будет иначе относиться к друзьям, которых он должен был бы благодарить.

Я подумал, что это напоминание вернет старику разум, но ошибся, потому что он вспылил:

— Изменник никогда не сможет рассчитывать на благодарность. Я хочу увидеть кровь!

Значит, поединок неизбежен, и если раньше я решил вести его как можно осторожнее, то теперь я почувствовал волнение в своей крови и вознамерился проучить вождя мимбренхо. Тогда я кивнул Виннету, и тот поднял руку, а потом громко сказал:

— Пусть никто из зрителей не сходит со своего места, пока я не разрешу! Поединок может начаться. Хуг!

Он также вынул свой нож, чтобы уложить каждого, кто посмел бы помешать поединку, но разгоряченные зрители об этом, пожалуй, и не думали.

Кто начнет первым? Теперь этот вопрос занимал всех. Я твердо решил, что первым с места не сдвинусь, но обезврежу вождя при первой же его атаке. Я надеялся, что мне это удастся. Медлить я не мог, потому что чем дольше я буду стоять перед ножом противника, тем большей окажется опасность быть пораженным этим оружием.

Сильный Бизон стоял прямо и спокойно, словно колонна. Неужели и он не хотел нападать первым? Его лицо было непроницаемым, но наверняка внутри у него все кипело. Живой огонь в его глазах показал мне, что он только для видимости застыл в неподвижности, чтобы притупить мою бдительность, а потом внезапно броситься на меня. Я не заблуждался, потому что внезапно между его веками вспыхнул огонек, а я выпустил нож из рук, убежденный, что теперь-то он прыгнет на меня. И действительно он уже приподнял ногу, но потом неожиданно опять опустил ее на землю и крикнул:

— Вы видели, что Олд Шеттерхэнд боится? Нож выпал из его руки, потому что страх парализовал его.

Не отвечая ему, я нагнулся, притворившись, что хочу поднять нож, но я знал, что он, будучи опытным и искусным воином, непременно использует для атаки мою оплошность. И он мгновенно сделал решающий прыжок — решающий, потому что им было определено его поражение. А именно, так как я нагнулся, то и он, чтобы ударить в меня ножом, вынужден был наклониться, нацелив удар в ту точку, которая находилась на моей согнутой спине, то есть примерно в полутора локтях от земли.

Но тут я молниеносно отступил в сторону и сразу же выпрямился. Таким образом я оказался вытянувшимся во весь рост рядом с согнувшимся вождем, пытавшимся пронзить ножом пустое место, где всего мгновение назад находилось мое тело. Стало быть, теперь я мог использовать всю свою силу, и тогда я ударил сжатой в кулак правой рукой снизу в его затылок, так что он не упал, а просто-таки рухнул на землю, словно мешок. Резким рывком я выхватил из его руки нож; другим рывком я перевернул вождя на спину, уперся коленом ему в грудь и приставил нож к его горлу. Но я не докончил этого движения, потому что меня остановил его взгляд. Глаза его были широко открыты и остекленело уставились прямо вверх. Рот тоже был открыт. Темное обветренное лицо, казалось, внезапно окаменело. Ноги и руки не шевелились. Я встал и обратился к Виннету:

— Вождь апачей видит, что Сильный Бизон лежит на земле, а нож его в моих руках. Пусть вождь апачей решит, кто же стал победителем!

Апач подошел и опустился на колени, чтобы осмотреть вождя мимбренхо. Когда он снова поднялся, его лицо стало более чем серьезным, а его голос слегка задрожал, когда он объявлял:

— Вождь апачей сказал, что Сильный Бизон еще сегодня отправится в вечные охотничьи угодья, и он оказался прав. Кулак Олд Шеттерхэнда сравним со скалой; он поражает, как молния, даже если мой бледнолицый брат не хочет убивать.

Это было правдой, потому что я на самом деле не хотел убивать Сильного Бизона. Сильный человек, пожалуй, довольно легко может оглушить другого ударом своего кулака, хотя потом кисть и будет болеть несколько часов, но убить, по-настоящему убить — это может случиться только тогда, когда удар приходится в особо чувствительное место, в жизненно важный орган. Зрители стояли молча, в том числе и оба сына поверженного, перед которым я также опустился на колени, чтобы проверить, не ошибся ли Виннету.

Выпученные глаза мимбренхо были глазами мертвеца; его раскрывшийся рот свидетельствовал о параличе; сердце его слабо пульсировало. Значит, он еще жил. Я попытался свести его веки; тогда он шевельнул губами, издав несколько несвязных звуков. Глаза его тоже ожили, они будто кого-то искали, а потом остановились на моем лице. При этом взору вернулось выражение, и это было выражение ужаса. Губы то смыкались, то открывались, пытаясь выговорить слова, но это моему противнику никак не удавалось, а все его тело содрогалось, и это свидетельствовало, что временно парализованный напрягает все свои силы, чтобы превозмочь оцепенение. Тогда я встал и сказал напряженно ожидавшим индейцам:

— Он не умер — он жив. Душа еще находится в его теле, но будет ли это тело повиноваться ему, как и прежде, я сказать не могу. Чтобы судить о том, надо переждать некоторое время.

Но тут распростертый на земле вождь издал долгий пронзительный крик, подскочил, словно подкинутый пружиной, замахал руками и закричал:

— Я жив, жив, жив! Я могу говорить, я могу двигаться! Я не умер, не умер!

Тут Виннету взял у меня из рук его нож, протянул ему и спросил:

— Признает ли Сильный Бизон себя побежденным? Олд Шеттерхэнд мог бы его заколоть, но он этого не сделал.

Тогда мимбренхо медленно поднял руку, с трудом протянул ее мне и ответил, причем на лице его отразился сильнейший страх:

— У бледнолицего в кулаке спряталась смерть. Это было ужасно: сохранить жизнь и все же быть мертвым. Я хотел бы стать мертвым, по-настоящему мертвым. Олд Шеттерхэнд может вонзить мне мой нож в сердце, но так, чтобы я потом ничего не мог ни видеть, ни слышать!

Он стоял передо мной в позе человека, ожидающего смертельный удар. Я взял его за руку, отвел к тому месту, где стояли его сыновья, и сказал младшему из них:

— Твой старший брат получил от меня имя; тебе я даю столь же ценный подарок — я возвращаю живым твоего отца. Прими его, но скажи ему, чтобы он всегда верил Олд Шеттерхэнду!

Старик испытующе посмотрел на меня, потом закрыл глаза и произнес:

— Это, пожалуй, хуже смерти! Ты доверяешь мою жизнь ребенку! Старые женщины будут показывать на меня пальцами, а своими беззубыми ртами будут шамкать, что я был побежден тобой и теперь принадлежу ребенку, у которого даже нет имени. Моя жизнь наполнится позором!

— Нисколько! Быть побежденным в единоборстве — не позор, а твой младший сын очень скоро получит столь же славное имя, как и его старший брат. Честь твоя осталась при тебе. Спроси Виннету, спроси старейшин своего племени, они подтвердят это!

Чтобы уклониться от дальнейших возражений, я удалился. Естественно, мое поведение стало для него таким же ударом, как и тот, что он получил в затылок. Он прошел к своему месту и там, опечаленный, опустился на корточки. Остальные мимбренхо также разошлись по своим местам, но прерванный сон пришел к ним не скоро. Когда через положенное время меня сменил Виннету, он спросил:

— Мой брат Шеттерхэнд уже наносил когда-нибудь такой удар, который не только оглушает, но и отнимает у души власть над телом?

— Нет, такого не случалось.

— Смотреть на это было ужасно! И такой паралич мог длиться долго?

— Да, конечно. Вероятно, недели, месяцы, а, может быть, и годы.

— Тогда мой белый брат никогда больше не должен бить по затылку, лучше уж сразу убивать врагов! Сильный Бизон никогда не вызовет тебя на поединок. Я догадываюсь, о чем ты говорил с Большим Ртом. Он уже сегодня хотел получить свободу?

— Да.

— Но он же тебе не сказал того, что ты хотел знать?

— Нет.

— Он и не скажет, лишь постарается обмануть тебя. Если он уже сегодня потребовал освобождения, то это просто дерзость, какой нет и у стервятников. За это он заслуживает смерти у столба пыток. А ты какую судьбу ему предрекаешь?

— Ту же самую, какую определил мой брат Виннету.

— Ты это знаешь, потому что тебе известны все мои мысли. Олд Шеттерхэнд и Виннету не жаждут крови, но они не могут спасти Большого Рта. Если мы решим дать ему свободу, то на нас падет вина за все его будущие преступления. Большой Рот — смертельный враг мимбренхо. Они могли бы взять его с собой, чтобы судить по своим законам и обычаям.

Значит, опять наши мнения совпали, причем каждый из нас догадался о пожеланиях другого. В сущности, мы думали и действовали, как близнецы-братья.

Столь неожиданно навязанный мне поединок был не в состоянии нарушить мой душевный покой; я заснул так крепко, что даже не сам проснулся: меня должны были разбудить. Мы выступили в назначенное время.

Под вечер мы достигли тесного ущелья, выходившего к лагерю, где сторожа-юма охраняли стада. Было вполне возможно, что они поставили в ущелье дозорного; стало быть, нам пришлось быть осторожными и послать вперед разведчика, причем ему пришлось слезать с лошади, потому что цокот копыт далеко разносился бы среди скал. Вследствие важности этого поста, а также потому, что я уже знал это ущелье, роль лазутчика мне пришлось взять на себя. Когда мой юный друг, Убийца юма, узнал про это, он подошел ко мне и полным трогательного почтения тоном спросил:

— Простит ли меня Олд Шеттерхэнд, если я обращусь к нему с одной просьбой?

— Говори!

— Олд Шеттерхэнд собирается отправиться на разведку. Я тоже хорошо изучил эту местность. Могу ли я пойти с ним?

— Конечно, мне нужен спутник, чтобы потом оставить его на страже, но ты уже достаточно сделал и получил имя. Путь к великим деяниям теперь открыт для тебя, потому что ты уже стал воином. Моей помощи тебе больше не потребуется, и я бы предпочел открыть другому человеку путь к признанию. Пошли-ка сюда своего младшего брата! Пусть он сопровождает меня!

Маленькому Убийце юма, конечно, милее было бы, если бы я согласился с его просьбой, в которой я ему отказал из-за его брата, тем не менее он вынудил себя на бодрый ответ:

— Сердце моего белого брата полно доброты и великодушия. Мой младший брат будет достоин твоего доверия и скорее умрет, чем совершит ошибку.

Отряд должен был остановиться, потому что кто-нибудь из юма, которых мы хотели захватить врасплох, мог оказаться в ущелье. Как только мы углубимся в узкий проход, то можем просто-напросто натолкнуться, например, на часового. Пленникам доверять мы не могли. Ведь они могли бы, оказавшись поблизости от своих товарищей, попытаться предупредить их громкими криками. Значит, пришлось остановиться и спешиться, тогда как я пошел пешком с мальчишкой-индейцем.

Он шел за мной и не говорил ни слова. Время от времени я оборачивался назад и оставался доволен выражением его лица. Он полностью осознавал как важность нашей миссии, так и оказанное ему предпочтение, поэтому его еще по-юношески мягкие черты приняли счастливое и достойное выражение.

Разница между мной, опытным воином, и им, неизвестным мальчишкой, не позволяла ему решиться идти рядом со мной, однако я с удовольствием заметил, что временами он совершенно бессознательно делал несколько шагов, догоняя меня, но, опомнившись, быстро отставал. Что-то у него было на сердце; он хотел мне о чем-то сказать, но никак не мог отважиться начать разговор. Тогда я несколько замедлил шаг и сказал:

— Мой юный брат может идти рядом со мной!

Он немедленно повиновался, потому что вежливая медлительность оказалась бы здесь неповиновением.

— Мой маленький брат желает начать со мной разговор? — продолжил я. — Он может со мной говорить!

Он благодарно посмотрел на меня своими умными глазами, но ничего не сказал. Значит, ему нечего было мне сообщить, а вопроса он еще пока не мог высказать, так как ему позволено было говорить вообще, а не задавать вопросы.

— Я знаю, что у моего краснокожего брата вертится на языке, — говорил я дальше. — Сказать?

— Олд Шеттерхэнд может говорить, если пожелает!

— Ты хочешь спросить о своем отце, Сильном Бизоне. Я прав?

— Олд Шеттерхэнд верно угадал.

— Ты, конечно, хотел бы спросить, почему его жизнь я доверил тебе?

— Хотел, но не осмеливался спросить.

— Я прочитал этот вопрос на твоем лице. Ты можешь говорить со мной прямо, как со своим товарищем.

— Если Олд Шеттерхэнд позволит мне сказать правду, то я скажу, что мой отец должен умереть!

— Почему ты так думаешь?

— Это видно по нему, и мой старший брат того же мнения. Он убьет себя, потому что не вынесет двойного позора.

— Разве можно считать позором поражение от меня? Я же победил Виннету, прежде чем он стал моим братом. Ну, спроси его, стыдится ли он этого. Поговори на эту тему со своим отцом. Его гордость мешает ему поделиться со мной своими мыслями, но ты его сын, которого он может послушать… Ты сказал о двойном позоре. Видимо, под этим ты понимаешь дарение его тебе?

— Да.

— А ты действительно считаешь это позором?

— И очень большим! Почему ты это сделал?

— Я поступил так, чтобы уберечь его от позора. Если бы я даровал ему жизнь, то он воспринял бы это как унижение. А тс, что ты называешь позором, таковым не является, напротив, он избежал его.

— Я всего лишь мальчик и еще ничего не знаю об этом, но если так говорит Олд Шеттерхэнд, это должно быть правдой.

— Это верно. Повторяю: поражение твоего отца от моих рук нельзя считать позором. Все краснокожие воины знают, как тяжело меня победить. Но он в гневном ослеплении посягнул на мою жизнь: он бы меня не пощадил, а обязательно заколол. Значит, было бы настоящим позором, если бы именно я пощадил его. Теперь его жизнь стала твоей собственностью, а так как ты еще ребенок, он может принять ее от тебя в подарок, не краснея. Теперь ты меня понимаешь?

Он подумал немножко, а потом ответил:

— Из-за истории с отцом у меня было тяжело на сердце, но теперь стало гораздо легче. Слова Олд Шеттерхэнда мудрые и умные, они очень понятны. Ни один воин не вел бы себя так, как он. Мой отец может жить теперь не стыдясь, так я ему и скажу. Но за то, что мой белый брат вручил жизнь отца в мои руки, моя жизнь должна принадлежать Олд Шеттерхэнду. Если он прикажет, я сейчас же готов пойти на смерть!

— Я не хочу, чтобы ты умирал. Ты должен жить, чтобы стать не только храбрым воином, но и хорошим человеком. А я не могу сделать тебя хорошим человеком: к этому ты должен стремиться сам. Я хочу, чтобы ты был добрым и никогда не поступал несправедливо. Я могу тебе помочь стать храбрым воином. Я позабочусь о том, чтобы ты всегда находился поблизости от меня, пока я остаюсь в этих краях.

Тогда он схватил один палец моей руки — всю руку он не решился взять, — прижал его к своей груди и сказал таким тоном, что чувствовалось: слова идут из переполненного благодарностью сердца:

— Я уже говорил моему большому белому брату, что моя жизнь принадлежит ему, теперь я хотел бы, чтобы у меня было много жизней, и тогда все они стали бы принадлежать Олд Шеттерхэнду!

— Знаю, знаю! Ты — благородный мальчик, и ты выбрал путь, на котором расцветают все добродетели. Срывай их заблаговременно, потому что чем длиннее будет этот путь, тем реже они станут попадаться, тем больше окружат их колючки, жалящие руку!

У маленького человека захватило дух. Мои слова проникли ему в сердце и нашли там благодатную почву. Его шумное глубокое дыхание было очевидным признаком волнения и искренности чувств.

Солнце быстро клонилось к закату. В ущелье стало довольно темно. Значит, мы должны были торопиться. Лучше было бы идти неслышно, чему мальчишка уже обучился. Индейцы с ранней юности посвящаются в это искусство, а такой способ передвижения можно действительно считать искусством.

Оказалось, что врагов в ущелье не было. При последних проблесках дня мы достигли выхода из теснины. Это позволило нам кое-как сориентироваться.

Когда я был пленником юма, мы стояли лагерем недалеко от ущелья. Тем временем угнанный скот подъел всю траву поблизости, и пастухи были вынуждены перебраться подальше. Коровы и лошади казались нам издали меньше собачонок, а индейцы, наблюдавшие за ними, выглядели трехлетними детьми.

Только один из них был значительно крупнее, потому что был гораздо ближе: он шел к нам, точнее — к выходу из ущелья. Желая выяснить, насколько сообразителен мальчик, я спросил его:

— Ты видишь приближающегося к нам юма. Дойдет ли он до самого ущелья или повернет с полдороги?

— Он подойдет сюда и останется поджидать здесь воинов, погнавшихся за тобой.

— Не лишнее ли это?

— Нет. Когда они подъедут, он должен сказать им, где теперь находятся его товарищи, потому что они достаточно далеко отошли отсюда.

— Однако воины нашли бы своих товарищей и без подсказки, потому что пастухи наверняка разожгут костер.

— Они будут осторожными и не решатся зажечь костер. Они ведь не знают, удастся ли юма поймать тебя, а Олд Шеттерхэнд очень опасен для своих врагов.

— Хм! Почему же этот человек идет только сейчас? Почему он не мог прийти на свой пост засветло?

— Потому что те, кого он ожидает, днем увидели бы стада, а значит, никакого подсказчика им не понадобилось бы.

— Совершенно верно. Ты, вообще, во всем правильно разобрался. Но одних знаний недостаточно, необходимо уметь действовать.

— Пусть Олд Шеттерхэнд скажет мне, что надо делать! Я выполню все распоряжения.

— Я хотел бы взять в плен этого юма.

И без того темное лицо мальчишки почти почернело от волнения, вызванного моими словами, однако он ответил:

— Если Олд Шеттерхэнд только протянет свою руку, юма не сможет уйти от него.

— Разве у тебя нет своих рук?

Сверкающими глазами он посмотрел на меня, но сдержал себя и ответил подчеркнуто скромно:

— Это всего-навсего руки мальчика, который не смеет действовать в присутствии великого воина.

— Я разрешаю тебе действовать. Ты должен показать своему отцу, что был рядом со мной.

— Тогда я его подстрелю.

— Нельзя. Его товарищи услышат выстрел. К тому же я сказал, что хочу взять его в плен.

— Пусть Олд Шеттерхэнд отдаст любое приказание: я все выполню.

— Ты и сам должен бы знать, что надо сделать. Если ты будешь следовать только моим советам, то действия будут не совсем твоими. Соображай быстрее, пока не стало слишком поздно!

Он взглянул на теперешнее местонахождение юма, оценивая расстояние, а потом внимательно осмотрелся. Лицо его при этом стало сосредоточенным и сообразительным.

— Я знаю, что делать, — сказал он потом. — Мы стоим у выхода из ущелья, а прямо над нами возвышается скала. Юма не останется снаружи, он войдет в ущелье.

— Я считаю, что твое предположение весьма правдоподобно.

— Я выбрал для себя укрытие, там и спрячусь, пока он не подошел. Потом я проскользну позади юма и ударю его по голове прикладом своего ружья. Он упадет, и тогда я свяжу его своим лассо.

— Если укрытие хорошее, то и весь план неплох. Где оно находится?

— Сразу за нами.

Мы стояли, как я уже сказал, за скалой, прикрывавшей выход из ущелья. В нескольких шагах позади находился уступ шириной локтя в два и чуть повыше человеческого роста. Если забраться на уступ и распластаться на нем, то проходящий мимо скалы юма не сможет заметить лежащего наверху человека. Поэтому я спросил:

— А ты сможешь забраться? Камень же совершенно отвесный и гладкий.

— Пустяки! — бросил он презрительно. — Я мог бы забраться и повыше.

— Но когда ты спрыгнешь вниз, он может услышать!

— Я не буду прыгать, а тихо соскользну вниз.

— Тогда быстрее вверх! Еще есть время.

— А куда спрячется Олд Шеттерхэнд?

— Это — мое дело. Не рассчитывай на меня: я не смогу помочь тебе. Если ты не будешь действовать умно, быстро и решительно, он тебя убьет.

На это мальчишка гордо ответил:

— Юма еще никогда не убивали ни одного мимбренхо, так будет и в дальнейшем. Я возьму его в плен и поставлю к столбу пыток.

Он хорошо лазил и быстро, как белка, забрался на упомянутый уступ, прижавшись к скале так, что его нельзя было увидеть снизу.

Теперь самое время было и мне подумать о том, куда бы спрятаться, потому что юма до нас не дошел самое большее трехсот шагов. Я немного отступил назад, за выступ той же скалы, возле которой мы стояли. Несмотря на мое присутствие, маленький герой рисковал жизнью. Если юма заметил его и готов к схватке, то я не смог бы достаточно быстро оказать помощь, а стрелять мне было нельзя, ибо этот выстрел был бы услышан оставшимися снаружи пастухами. Поэтому я ожидал наступления событий в большом напряжении, поскольку я подвиг мальчика на опасное дело и чувствовал себя ответственным за его жизнь. Конечно, я от всего сердца желал маленькому мимбренхо удачи. Он отвез мое послание своему отцу и своевременно привел помощь. За одно это я охотно отблагодарил бы его, как и брата, достойным боевым именем.

Действия мимбренхо облегчались тем, что стало еще темнее, особенно здесь, в ущелье. Появилось еще одно обстоятельство, которое до того мы, как чисто случайное, не приняли во внимание. Юма, подойдя к выходу из ущелья, остановился на том же углу, где незадолго до этого мы устроили свой наблюдательный пункт, и совсем не собирался заходить в теснину. Он занял свой пост, начав медленно прохаживаться то в одну, то в другую сторону. При этом он не раз подходил к скале, на которой лежал мимбренхо, но не настолько близко, чтобы тот мог дотянуться прикладом до головы часового.

Я успокоил себя, что маленький мимбренхо подождет, пока юма подойдет к нему достаточно близко, и вооружился терпением. Время текло очень медленно. Стало так темно, что я не видел дальше, чем на двадцать шагов. Напрягая слух, я улавливал каждый звук и уже собирался поближе подкрасться к скале, чтобы в случае чего оказаться поближе к месту схватки, когда до меня донесся шум, напоминавший удар палкой по тыкве. Видимо, юма неосторожно приблизился к скале, где лежал мальчик. Я застыл на месте и слушал дальше. Донесся хриплый стон, потом снова повторился уже слышанный мною звук. Юма, должно быть, получил второй удар прикладом. Теперь я больше не заботился о мальчике и только ждал, что он предпримет. Очень скоро я услышал шаги, а потом мимбренхо вполголоса произнес мое имя. Когда он подошел ко мне совсем близко, я вышел к нему и спросил:

— Ну, как мой юный брат выполнил свою задачу? Удачно?

— Да. Юма ходил под моей скалой туда-сюда; а когда он подошел, я нанес удар, и он упал. Часовой застонал и захотел подняться, но я спрыгнул сверху и нанес ему второй удар, после чего он затих и остался лежать неподвижно. Тогда я связал его своим лассо. Не знаю, жив ли он или я убил его.

— Сейчас выясним. Пошли, посмотрим!

Мы подошли к уступу, где я сразу увидел лежащего юма. Он уже пришел в себя. Удары оглушили его только на несколько мгновений, за которые его и связал мальчишка. На помощь он не звал, потому что ему было неизвестно, сколько врагов на него напало. Тем более что он слишком удалился от своих товарищей, и они вряд ли бы услышали его крики. Все, что при нем было, стало, естественно, добычей пленившего его, но она оказалась невелика. Карманы пленника были совершенно пусты, а вооружен он был только ножом да луком с колчаном, в котором остались три или четыре плохоньких стрелы. Я пожелал бы моему маленькому герою более богатой добычи, потому что индейцы считают, что чем больше добыча, тем значительнее подвиг.

Наша рекогносцировка прошла удачно и дала благоприятный результат. Теперь нам надо было возвращаться, взяв с собой пленника, потому что нельзя же было оставлять его здесь. Я был уверен, что часового придут сменять, и прежде чем это произойдет, мы должны были снова быть здесь и успеть схватить сменщика, иначе он, не найдя постового, поднимет шум. Поэтому я спросил пленного:

— Слушай, ты меня знаешь?

— Олд Шеттерхэнд! — ответил он с испугом. — Да, я тебя знаю!

— Если тебе дорога жизнь, то не говори громко и отвечай на мои вопросы только правду! С того времени, как я убежал от вас, сюда приходили новые юма?

— Нет, никого не было.

— Не случилось ли за это время чего-нибудь важного?

— Нет.

— Когда тебя будут менять?

— Через два срока, которые бледнолицые называют часом.

— Сейчас ты пойдешь с нами. Мы освободим твои ноги, чтобы ты смог идти. Если ты только попытаешься убежать, я заколю тебя на месте!

Я развязал ему путы на ногах, а руки прикрутил к телу. Таким образом, он для нас не представлял опасности. Несмотря на темноту, мы возвращались куда более быстрым шагом, чем двигались по пути сюда, потому что тогда мы вынуждены были идти медленно, опасаясь неожиданной встречи с пастухами.

Когда я рассказал Виннету, на каком отдалении мы видели юма, он сказал:

— Значит, легче будет напасть на них, только пленных нам с собой брать не надо, потому что они могут криками выдать нас. Что думает мой брат Шеттерхэнд о том, скольких мимбренхо достаточно для нападения на врагов, притом что ни один из них не должен уйти от нас?

— Половины наших воинов более, чем достаточно, но лучше взять побольше, так как всегда надо рассчитывать на неожиданность.

— А другой половины хватит, чтобы охранять здесь пленных?

— Я думаю, что да.

— Кто будет им приказывать?

— Сильный Бизон, потому что Виннету и я должны участвовать в нападении. Нам даже необходимо обойти пастухов, чтобы узнать про их расположение. Это придется нам сделать вдвоем, потому что это тяжело, так как они не разожгли костра.

— Я предпочел бы держать Сильного Бизона возле себя, потому что я больше не доверяю ему так, как прежде, а поэтому за ним нужно присматривать. После поединка с моим братом Шеттерхэндом он стал другим человеком. Глаза его смотрят только к себе в душу, не обращая больше внимания на происходящее вокруг.

— Это не мешает передать ему присмотр за пленниками. Он не будет заботиться о них, да это и не нужно, но следить за ними он будет. Поединок вызван как раз его ненавистью к юма. Он считал, что я хотел отпустить их на свободу, или, по крайней мере, одного вождя. Он хочет всех их поставить умирать у столба пыток и, конечно, не совершит ошибки, вследствие которой хотя бы один из пленников сможет убежать. Я поговорю с ним.

Сильный Бизон не слышал моего разговора с Виннету, потому что находился далеко от нас. Я пошел к нему, забрав с собой и его младшего сына вместе с пленником.

— Почему вождь мимбренхо не сидит рядом с Виннету? — спросил я его. — У Виннету есть для него важное сообщение.

— Что он еще может дать мне, кроме моей славы, которую я потерял! — мрачно ответил он.

— Разве слава твоих сыновей не так же важна для тебя, как и твоя собственная?

— Ты говоришь об Убийце юма?

— Нет, о твоем младшем сыне.

— Но у него еще нет ни имени, ни славы; о нем я не думал.

— Ты заблуждаешься. Он будет знаменитым воином. Он доказал уже это.

— Тем, что пошел с тобой посмотреть, нет ли в ущелье юма — какое ж тут геройство? Каждый мальчишка племени мимбренхо умеет выслеживать врага.

— Но сбить врага с ног и взять его в плен — каждый ли ваш мальчишка может выполнить такое? А твой сын это сделал. Вот здесь, перед тобой, стоит юма, взятый им в плен.

— Наверное, ты сам пленил его, а потом подарил моему мальчику, как уже вручил ему прежде мою жизнь.

— Нет. Он это сделал сам. Я ушел, а он подстерег юма, свалил его с ног и связал своим лассо. Когда я вернулся, все уже было кончено, так что мне больше нечего было делать.

Тут лицо у старика оживилось. Он встал, положил своему второму сыну руку на голову и проговорил:

— Ты — мой младший сын, но тебе нечего завидовать своему старшему брату ни из-за имени, ни из-за храбрости, потому что Олд Шеттерхэнд с нами и он поможет тебе получить славное имя. Пленник принадлежит тебе, и когда он будет стоять у столба пыток, ты пошлешь в него смертельную стрелу.

— Позаботься о том, чтобы все они дошли до столба пыток, — напомнил я вождю. — Мы передаем пленников под твой надзор и в помощь оставим тебе половину твоих воинов.

— А другой половиной вы хотите пленить остальных юма? А я должен оставаться здесь? Почему вы не хотите взять меня с собой?

— Потому что один из нас троих, ты, Виннету или я, должен остаться здесь, а мы знаем, что ты будешь хорошо их охранять. Пленные принадлежат тебе, значит, ты и должен ими заниматься.

— Мой белый брат прав: пока я здесь, ни одной собаке не удастся уйти от нас. Вы можете идти без опаски.

— Что мы и сделаем. Будь готов следовать за нами, как только мы пришлем к тебе посланца!

Затем были выбраны воины, которые будут нас сопровождать. Потом мы сели на коней и поскакали к выходу из ущелья, где спешились и передали лошадей нескольким сторожам. Мы торопились не пропустить смены часовых, поэтому пустили лошадей в галоп, так как, не найдя никого на посту, юма бы подняли шум. Прихода смены можно было ожидать в любой момент. А так как подходящий караульный мог услышать стук лошадиных копыт, то мы с Виннету пошли ему навстречу. Направление я знал. В нескольких десятках метров от ущелья мы остановились и стали ждать. Не прошло и двух минут, как мы услышали шаги. Мы разошлись: я отступил налево, Виннету — направо, а когда юма проходил между нами, мы крепко схватили его с двух сторон и потащили к ущелью, где возле своих лошадей мы оставили стражу.

Потом я решил вместе с Виннету обойти стоянку юма. Они все еще не разжигали огня, тем не менее через каких-нибудь полчаса мы нашли их и вернулись, чтобы позвать своих людей и дать им указания. Враги сделали нашу задачу легкой. Они сидели вместе, примерно в середине выпаса, и лишь четверо из них были несколько подальше, не позволяя животным расходиться. Если бы нам удалось безо всякого шума захватить этих четверых, мы легко окружили бы всех остальных, так что те вынуждены были бы сдаться, не оказав никакого сопротивления. В противоположном случае мы вынуждены были бы стрелять.

К счастью, этого не потребовалось. На четверку мы напали внезапно и связали без труда. Одному из них я сообщил обо всем, что произошло, а когда мы окружили сидящих, я послал его предупредить своих товарищей, что они окружены, а также сказать, что, если они через десять минут не сдадутся, мы будем стрелять. Они были настолько умны или настолько трусливы, что не потребовалось и времени на раздумье: они сразу же сдались.

Теперь мы разожгли костры и подвели лошадей. Потом послали гонца к Сильному Бизону, чтобы он двигался к нам с остальными мимбренхо и пленниками. После этого в лагере началась большая суета. Хотя мы считали украденный скот собственностью асьендеро, однако забили несколько голов, чтобы у нас было мясо. Можно было считать это небольшой платой за то, что остальной скот мы непременно собирались возвратить хозяину. Мы с Виннету решили в то же утро выступить со стадами в направлении асиенды. Когда об этом сообщили вождю мимбренхо, он спросил:

— А какова будет судьба пленных?

— Они принадлежат тебе. Делай с ними все, что хочешь, — ответил Виннету.

— Тогда я сейчас же отправлю их к пастбищам моего племени, где мы устроим над ними суд.

— Для этого тебе нужны люди, а я же не могу один с Олд Шеттерхэндом гнать стада на асиенду!

— Я дам вам пятьдесят человек, которые вам помогут.

Мы ожидали этого и, разумеется, мгновенно согласились. Мне теперь надо было переговорить с Большим Ртом, чтобы получить самые необходимые сведения о мормоне и его планах. Конечно, я был убежден, что он не скажет мне правду, однако все же надеялся, что кое-что попытаюсь выведать. Мне даже не надо было думать о том, как начать с вождем разговор, не надо было давать ему понять, как мне необходимы эти сведения. Я не раз замечал, что как только я оказывался поблизости, он, увидев меня, сразу же сам обращался ко мне. Поэтому, притворившись, что иду проверить, крепко ли связаны пленники, я подошел и к вождю. Когда я прикоснулся к его ремням, он спросил меня рассерженно, но все же достаточно тихо, чтобы слышать его мог лишь один я:

— Зачем ты напал на моих воинов?

— Потому что они наши враги.

— Но зачем ты это сделал, раз должен будешь сдержать свое обещание и снова освободить их?

— Но я же должен был отнять у них угнанный из поместья скот, так как я хочу вернуть стада асьендеро.

— Дону Тимотео Пручильо?

— Конечно.

— Но он же теперь вовсе не асьендеро! — рассмеялся он.

— А кто же тогда владеет поместьем?

— Бледнолицый, которого вы зовете Мелтоном.

— Мелтон? Но как же он успел стать асьендеро?

— Он купил у дона Тимотео асиенду. Может быть, ты хочешь ему вернуть скот?

— Это не мое дело! Я верну стада дону Тимотео Пручильо!

— Ты не найдешь его. Он уехал из Мексики.

— Откуда ты об этом знаешь?

— От Мелтона, который вместе с Уэллером заставил его так поступить.

— Значит, Мелтон теперь в качестве законного владельца находится на асиенде?

— Нет.

— Где же он тогда?

— Сейчас он на… в…

Он запнулся. Хотя он уже собирался дать мне ответ, но опомнился, и когда я повторил вопрос, он огрызнулся:

— Я этого не знаю.

— Но ведь ты только что хотел мне об этом сказать! Тогда скажи мне, что случилось с белыми переселенцами?

— Они должны… они… они находятся…

Он снова запнулся.

— Ну, говори же! — потребовал я от него.

— Но я не знаю, где они!

— Нет, я слышу по твоему голосу, что ты знаешь!

— Я не могу знать об этом. Все люди, о которых ты говоришь, были моими пленниками. Тебе известно, что я их отпустил. Как могу я знать, что с ними случилось и где они находятся!

— Ты должен это знать, потому что ты посвящен в планы Мелтона. Ведь это он потребовал от тебя напасть на асиенду.

— Что ты такое говоришь? Кто это так налгал тебе?

— Это не ложь, а самая настоящая правда. Когда Мелтон с переселенцами находились на пути к асиенде, ты вместе с Уэллером разыскал его, и вы обо всем договорились.

— Но это неправда!

— Не ври! Я сам это видел.

— Твои глаза тебя обманули.

— Мои глаза никогда меня не обманывают. Ложь не принесет тебе никакой пользы. Я должен непременно узнать, что случилось с переселенцами после вашего нападения на асиенду, которую вы сожгли.

— А я не могу тебе об этом сказать, потому что сам ничего не знаю.

— Знаешь. Ты обещал мне сообщить эти сведения.

— А ты обещал освободить нас, но вместо того, чтобы выполнить свое обещание, ты взял в плен новых моих братьев.

— Я выполню свое обещание, если ты сдержишь свое.

— Я сдержал его и сказал тебе все, что знал сам.

— Это — неправда, и ты напрасно об этом споришь! Таким образом, мы были квиты, если бы каждый из нас сдержал свое слово. Но теперь мы тоже расквитались, потому что никто из нас двоих не выполнил своего обещания. Сегодня я в последний раз ночую с вами. Рано утром я расстанусь с Сильным Бизоном, который поведет вас к своим пастбищам, где всех вас ждет смерть у столба пыток.

Я притворился, что хочу уходить. Это помогло. В голове Большого Рта пронесся целый рой мыслей. Утром я ухожу от мимбренхо! Он-то надеялся, что я его освобожу! А я проведу возле него только один вечер! От Сильного Бизона ему нечего было ждать милости.

— Подожди-ка! — крикнул он, когда я уже сделал несколько шагов.

— Ну? — спросил я, подходя к нему снова.

— А ты действительно освободишь нас, если я тебе все скажу?

— Да. Но ты же ничего не знаешь!

— Я все знаю. Только Мелтон приказал мне молчать.

— Тогда открой наконец рот. Что произошло с переселенцами?

— Сдержи сначала свое слово! Ты помнишь, что я сказал тебе, когда ты взял нас в плен? Я буду отвечать на твои вопросы только свободным человеком.

— А я, со своей стороны, сказал тебе, что отпущу тебя на свободу не раньше, чем ты ответишь на мои вопросы.

— Я остаюсь при своем решении, и, значит, ты должен передумать.

— И я не изменю своего решения, и все останется так, как я сказал: Сильный Бизон завтра утром уведет вас.

Я снова собрался уходить. На этот раз он отпустил меня подальше, но потом крикнул вслед:

— Пусть Олд Шеттерхэнд подойдет еще раз!

Я подошел к нему и решительно заявил:

— Скажу тебе свое последнее слово: сначала ты все мне расскажешь, и только потом я отпущу тебя на свободу. Это мое последнее слово. А теперь решайся быстрее! Ты хочешь говорить?

— Да, но я надеюсь, что после этого ты выполнишь свое обещание.

— Что я сказал, то и будет. Итак, Мелтон хотел, чтобы вы напали на асиенду?

— Нет.

— Были ли в сговоре с Мелтоном те двое бледнолицых, которые называют себя Уэллерами?

— Нет.

— Но Мелтон купил асиенду?

— Да.

— Какие планы были у него относительно переселенцев?

Он немного помедлил, как будто собираясь найти уловку или набираясь мужества высказать еще один раз уже произнесенную ложь, и только тогда, когда я повторил свой вопрос, он ответил:

— Он хочет их продать.

— Продать? Что? Продать людей! Но это же невозможно!

— Возможно! Ты должен знать это даже лучше меня, потому что ты бледнолицый, а покупают и продают людей одни бледнолицые. Или ты станешь отрицать, что чернокожие тоже относятся к людям? Разве их не продают в рабство?

— Здесь речь идет не о черных. Я говорю о бледнолицых, которых нельзя купить, как рабов.

— И все же их продают! Я слышал, что в морских портах есть такие капитаны, которые так плохо относятся к людям, что никто не идет к ним в матросы. Когда такому жестокому капитану нужны люди, он крадет их или покупает.

— A-а! Хм! Не хочешь ли ты сказать, что белые переселенцы были проданы именно такому капитану?

— Именно так оно и есть.

— Кем же они были проданы?

— Мелтоном. Переселенцы принадлежали ему, значит, он мог с ними сделать все, что ему придет в голову. Он вызвал их из родной страны, заплатив там за них очень много денег.

— Это были не его деньги, а средства асьендеро.

— Так он же купил асиенду, а вместе с ней и белых. Теперь он захотел вернуть эти деньги, а так как эти люди не могли их ему предоставить, он просто-напросто продал их капитану какого-то судна.

— Откуда ты все это знаешь?

— От него самого. Прежде чем я выпустил его на свободу, он сказал мне, что хочет продать белых людей.

— Где же находится этот капитан.

— В Лобосе. Вот теперь я сказал тебе все, что знаю. Твое пожелание я выполнил, а теперь требую, чтобы ты сдержал свое слово.

— Ты и в самом деле требуешь этого? Так. Ты умный, даже очень умный человек, но ты не учел, что могут найтись люди поумнее тебя.

— Я не понимаю, что ты хочешь этим сказать?

— Тот, кто желает ввести в заблуждение кого-то поумнее себя, должен быть очень осторожным и тщательно обдумывать каждое слово. Это ты должен запомнить! Кто этого не сделает, того легко разоблачат и он обманет не другого, а самого себя. История, которую ты мне рассказал, лжива от начала до конца. Капитан судна существует только в твоем воображении. Вообще-то ты должен знать, что ни один капитан не возьмет в матросы ни женщин, ни детей.

— Значит, ты мне не веришь? Тогда мне жаль, что я тебе все рассказал. Все это — чистая правда, которую я слышал от самого Мелтона. Значит, я выполнил свое обещание, и теперь ты должен сдержать свое слово!

— Разумеется. Я дал слово освободить тебя, если ты мне скажешь правду, но теперь я должен сдержать свое обещание, свое слово, хотя ясно, что ты меня обманул.

— Как? Ты не хочешь мне помочь, не хочешь освободить меня?

— Нет.

Если бы он мог, то подскочил бы от гнева, а теперь, несмотря на сдерживающие движения ремни, он все же с трудом сел и прошипел:

— Ты назвал меня лжецом, но ты сам стал позорнейшим обманщиком, который только существует где-либо! Будь мои руки свободны, я бы удушил тебя!

— Охотно верю, что ты по меньшей мере сделал бы такую попытку, но не потому, что я говорю ложь, а потому, что я не так глуп, чтобы верить твоим выдумкам. Такой парень, как ты, не сможет обмануть меня!

— Да ты сам обманщик, ты…

— Молчи! — оборвал я его. — Мне с тобой больше говорить не о чем. Одно только еще хочу тебе сказать: ты все-таки не промолчал, конечно, не по своей воле. Теперь я все же кое-что знаю, а ты завтра отправишься с Сильным Бизоном.

— Ты ничего не знаешь, совсем ничего, и даже никогда ничего не узнаешь! — мрачно усмехнулся вождь.

Я отошел в сторонку и там остановился, потому что, пока я говорил с Большим Ртом, за кустом, возле которого было устроено его ложе, я заметил какое-то движение. Там кто-то прятался; я догадывался, кто это был; посмотрев туда, где сидел Сильный Бизон, я не увидел вождя мимбренхо. Присмотревшись к кусту, я заметил какую-то фигуру, прячущуюся за ним. В тот же момент я убедился в том, что есть еще более зоркие глаза, чем мои, потому что, опустившись на землю возле Виннету, сидевшего несколько поодаль, я услышал слова, сорвавшиеся с его насмешливо улыбающихся губ:

— Мой белый брат говорил с Большим Ртом. Видел ли он куст, за которым лежал этот вождь юма?

— Да.

— И того, кто за ним прятался?

— Да.

— Сильный Бизон все еще полон недоверия, но теперь он убедился, что был не прав.

Таким проницательным был мой брат Виннету. Он видел только, что я говорил с вождем юма, но не слышал ни единого слова из нашей беседы, и тем не менее он в точности знал все, что произошло между мною и Большим Ртом. Мы так хорошо знали и любили друг друга, что каждый мог читать в душе друга.

Как раз в это время Сильный Бизон стал переходить от одной группки своих людей к другой. Он попытался пройти мимо нас, но Виннету окликнул его:

— Мой краснокожий брат мог бы присесть к нам. Мы хотим поговорить с ним.

— Я готов беседовать с вами, — ответил мимбренхо на наше приглашение.

— Мой белый брат Шеттерхэнд, — продолжал Виннету, — получил от Большого Рта такие сведения, которые мы сейчас же должны обсудить.

И эти слова говорили о том, какой сильной логикой обладает апач. Тоном дружеской иронии он задал вопрос:

— Сильного Бизона не было видно на его месте. Он, вероятно, ходил и высматривал, не найдется ли где какой-нибудь куст?

— Я не понимаю вождя апачей, — ответил мимбренхо в явном замешательстве.

— Куст, за которым можно было бы спрятаться и подслушивать, о чем говорит Олд Шеттерхэнд с Большим Ртом?

— Уфф! Так Виннету меня видел?

— Я видел, как Сильный Бизон подполз и уполз. Теперь он будет знать, что зря оскорбил моего белого брата. Олд Шеттерхэнд не может быть предателем, он честный человек. Кто неправедно поступает по отношению к другому человеку, а потом осознает это, но молчит, тот не может быть настоящим мужчиной!

Скрытый вызов, прозвучавший в последних словах, усилил смущение мимбренхо. Некоторое время он боролся со своим самолюбием, но потом дружеские чувства одержали верх, и он признался:

— Да, я тяжело обидел моего доброго брата Олд Шеттерхэнда. Я назвал его изменником. Это тяжелейшее оскорбление, какое можно нанести обычному воину. Но как же назвать его, если оно направлено против Олд Шеттерхэнда! Он не может меня простить.

— Я прощаю тебя, — успокоил его я. — У тебя вспыльчивая натура, но доброе сердце. Если ты признал свою неправоту, у меня больше не будет к тебе претензий.

— Да, признаю и скажу это громко при всех, кто слышал это оскорбление. Никогда больше я не стану в тебе сомневаться!

— Надеюсь на это ради нашей дружбы, я верю тебе. Оставим это и больше не будем вспоминать!

— Да, забудем эту историю, такое больше никогда не повторится. Ты оправдан, хотя многое из того, о чем вы говорили с юма, я просто не понял.

— В этом я убежден. Понятым я мог быть только тем человеком, который исповедует мои собственные убеждения, а такая личность одна на свете: это я сам.

— Ты не поверил в рассказ о капитане судна?

— Нет.

— Значит, белые переселенцы не были проданы?

— Нет, по меньшей мере — не в том смысле, как это представил юма. Не проданы, а обмануты, они были постыдно обмануты Мелтоном и обоими Уэллерами.

Так как Виннету только догадывался, но не знал ничего конкретного о моем разговоре, я передал апачу его содержание. Он внимательно выслушал мой рассказ, потом ненадолго задумался и наконец сказал:

— Кто вызвал чужих бледнолицых, асьендеро или Мелтон?

— Первый из них.

— Значит, именно он за них заплатил?

— Да.

— Ты считаешь, что он обошелся с ними честно?

— Я убежден в этом. Он был сам обманут.

— Мелтон купил у него асиенду?

— Теперь я могу в это поверить. Но прежде Мелтон организовал нападение на имение, которое затем разграбили и сожгли, после чего скупил землю по дешевке.

— А переселенцев он тоже купил?

— Я думаю, что да, потому что в контрактах переселенцев была одна фраза, в которой говорилось, что нанятые работники продолжают выполнять свои обязанности и в том случае, если поместье переходит к наследникам асьендеро. Вот это-то как раз и волнует меня больше всего. Если Мелтон станет их хозяином, то их благополучию придет конец.

— Одного только я не могу понять. Он позволил разгромить асиенду, чтобы она потеряла всякую ценность, а потом ее все-таки купил. Значит, имение, несмотря на его опустошение, имеет какую-то цену, по меньшей мере для Мелтона, а не для асьендеро.

— Это, безусловно, верно, но и мне здесь ничего не ясно. После того как поместье сожжено и все там уничтожено, владелец асиенды не сможет заниматься ни земледелием, ни скотоводством. Значит, Мелтон предусматривает какое-то другое использование этой земли, именно этим он хочет заставить заниматься переселенцев. Я убежден, что он уже обдумал свой коварный план, когда уговорил асьендеро пригласить чужеземных рабочих. В любом случае речь идет о каком-то мошенничестве, от которого я должен защитить чужестранцев, детей моей родины.

— Олд Шеттерхэнд — мой брат, следовательно, и они — мои братья. Виннету готов предложить им свои услуги.

— Благодарю тебя! Ты можешь заменить многих воинов. Промедление в этом деле опасно. Мы могли бы приступить к помощи переселенцам уже сейчас, но нам надо как можно скорее вернуть стада асьендеро. На это у нас уйдет свыше четырех дней.

— Нет, мы поскачем одни. Что будет делать Сильный Бизон? Он будет нас сопровождать?

— Я поехал бы с вами, — ответил вождь, — но мои братья увидят, что будет лучше, если я останусь с пленными юма. Моих воинов придется разделить на два отряда. Пленных необходимо увести к нашим вигвамам, но надо и скот доставить на асиенду. Пятидесяти моих воинов хватит для выполнения последнего задания, а в предводители им я дам опытного воина. Когда они пригонят скот на асиенду и окажется, что мои воины вам понадобятся, они будут подчиняться вам, словно мне самому. С другими воинами я уведу юма. Чем дальше пленные уйдут от асиенды, тем меньше надо будет о них заботиться, тем меньше надо будет бояться, что они убегут и кинутся за ворованным скотом и нападут на вас, подвергнув опасности ваши жизни.

Все сказанное было в высшей степени разумно. Вождь был прав. Кроме того, я не очень-то хотел иметь в числе спутников вспыльчивого старика. Я был убежден, что с Виннету куда легче и скорее доберусь до цели, чем с этим весьма вспыльчивым человеком. Поэтому я сразу же дал согласие, что одобрил и апач:

— Мой краснокожий брат правильно рассуждает. Может быть, пятьдесят воинов нам понадобятся и после того, как мы перегоним скот владельцу. Поскольку мы с Олд Шеттерхэндом поедем вперед, то нам, возможно, придется переслать им какое-то сообщение. Для этого нам потребуется еще один воин, который будет сопровождать нас двоих и сможет стать посланцем.

А я еще добавил:

— Я бы очень попросил Сильного Бизона оставить нам обоих своих сыновей. Ребята смелы и умны, они доказали мне, что могут выполнить роль посланца. Это устраивает моего друга Виннету?

— У Олд Шеттерхэнда всегда разумные предложения, — ответил апач.

Вождь также выразил свое согласие. Он был горд тем, что его сыновья, несмотря на свою молодость, удостоились такого отличия, и обещал найти для них двух самых быстрых и самых выносливых среди своих лошадей. Нам, конечно, это понравилось, так как если бы мальчишек посадили на клячей, то они не смогли бы выдерживать шаг наших вороных.

После того как были обсуждены еще кое-какие детали, мы легли спать, чтобы проснуться пораньше. Едва засерело утро, как мы набрали провианта, потому что не знали, найдем ли съестное на ограбленной асиенде, и сели на коней. Мимбренхо простились с нами очень сердечно. Их вождю мы должны были пообещать, что разыщем его после выполнения своей задачи. Если же его помощь понадобится раньше, то мы обратимся за нею именно к нему, а не к другому вождю. Только пленные юма мрачно смотрели на наш отъезд. Их предводитель, Большой Рот, крикнул нам вслед:

— Вот уезжают предатели и трижды лжецы. Если бы у меня не были связаны руки, я бы тут же расправился с ними.

Да, он находился в плену, и мы надеялись, что он никогда не получит свободу. Тем не менее очень скоро мы опять должны были встретить этого опасного человека!..