Онлайн чтение книги Сатана и Искариот
Глава третья. МИЛЛИОНЕР

Прежде чем продолжить рассказ, я должен вспомнить одно ранее происшедшее событие. Я возвращался из долгого путешествия по Южной Америке и после благоприятного плавания сошел на сушу в Бремерхафене. Там я остановился в широко известном отеле Лерса, чтобы как следует упаковать свои вещи и подготовить их к перевозке по железной дороге.

За обедом напротив меня уселся молодой господин, лет двадцати шести, не более, который не принимал участия в общем разговоре, но украдкой меня разглядывал, стараясь при этом, чтобы я ничего не заметил. Он то и дело испытующе поглядывал на меня, опуская в промежутках между этими взглядами свои глаза в свою тарелку. Было видно, что он находится в нерешительности. Мне почудилось, что я где-то уже видел этого юношу, но, видимо, это была мимолетная встреча, так как я никак не мог его вспомнить. Наконец за десертом я увидел, что его глаза просветлели, а лицо его приняло удовлетворенное выражение. Казалось, он вспомнил, где меня встречал. Однако от этого его внимание ко мне ничуть не уменьшилось. Взгляд его по-прежнему был прикован к моей особе и к каждому моему движению.

Выйдя из-за стола, я уселся один за маленький столик у окна, чтобы выпить там кофе. Он прогуливался туда-сюда по столовой комнате. Я заметил, что ему очень бы хотелось поговорить со мной, и он не знал, как ему начать беседу. Наконец он решительно повернулся, подошел ко мне и сказал, несколько неловко поклонившись:

— Извините, господин! Не могли ли мы раньше где-то встречаться?

— Вполне возможно, — ответил я, вставая, чтобы ответить на его поклон. — Вероятно, вы помните лучше, чем я, то место, где это случилось.

— На том берегу океана, в Соединенных Штатах, на дороге из Гамильтона в Бельмонт, штат Невада. Вам знакомы эти города?

— Конечно. Когда вы там были?

— Года четыре назад. Я был среди золотоискателей, которые бежали от орды индейцев-навахо. Мы тогда основательно заблудились, так что не могли отыскать нужной дороги в горах, и наверняка бы погибли, если бы совершенно случайно и к счастью для нас не встретили Виннету.

— А, Виннету!

— Так вы знаете этого знаменитого вождя апачей?

— Немного.

— Только немного? Если вы тот, за кого я вас принимаю, то вы должны бы знать его гораздо лучше. Он тогда направлялся к озеру Марипоза, где он должен был встретиться со своим другом, точнее даже — со своим лучшим другом. Он позволил нам пойти с ним, потому что мы решились вернуться в Калифорнию, перевалив через Сьерра-Неваду. До озера мы добрались без приключений, а там нашли других белых, к которым мы смогли присоединиться. Накануне нашего отъезда появился друг Виннету. Оба собирались отправиться выше в горы, к Биг-Три, рассчитывая там поохотиться. Они покинули нас еще до рассвета следующего дня. Так случилось, что вы провели с нами только несколько часов у костра и плохо запомнили мое лицо.

— Я? — спросил я удивленно.

— Ну да, вы! Или это не вы были другом Виннету? Впрочем, тогда вы были одеты совсем по-другому. Именно поэтому я не так быстро вас узнал. Но теперь я мог бы поклясться, что вы-то и сидели у костра.

— А как зовут человека, за которого вы меня приняли?

— Олд Шеттерхэнд. Если я ошибся, то простите, пожалуйста, за беспокойство!

— Вы меня нисколько не побеспокоили. Я позволю себе задать вам тоже вопрос. Хотите ли выпить кофе?

— Да, я собираюсь заказать чашечку.

— Тогда прошу вас сесть рядом со мной!

Он принял приглашение, ему принесли кофе, он отпил глоток, а потом сказал:

— Вы были очень любезны, пригласив меня за свой столик. Однако куда менее любезно оставлять меня в неведении.

— Ну тогда я успокою вас, сказав вам, что вы не ошиблись.

— А! Значит, вы все же Олд Шеттерхэнд?

— Да, это я. Но не кричите так громко! Здесь есть господа, которым мало интересен и я сам, и мое имя, под каким я был известен там, на Диком Западе.

— Это радость делает меня таким крикливым. Вы же можете представить себе, в каком восторге я был, встретившись по эту сторону океана с таким…

— Тише! — оборвал я его. — По эту сторону океана, в море цивилизованных людей я подобен незаметной капельке. Вот, прочитайте мое настоящее имя!

Мы обменялись своими визитными карточками. На его карточке было напечатано: «Конрад Вернер». Когда я прочитал это имя, то заметил, что он меня при этом разглядывал так, словно ожидал, что оно знакомо мне. Когда же его ожидания не оправдались, он спросил:

— Может быть, вы уже слышали это имя?

— Возможно, и не раз, поскольку Вернеров в Германии, пожалуй, немало.

— Нет, я имею в виду — там, за океаном!

— Хм! Человека с таким именем я не встречал, но можно предположить, что я его имя услышал в тот раз из ваших уст.

— Разумеется, я сказал вам в тот раз, как меня зовут, потому что мы все назвали свои имена. Но я имею в виду другое. Имя Вернер, Конрад Вернер, очень известно за океаном. Не будете ли вы так добры, чтобы вспомнить Ойл-Свомп!

— Ойл-Свомп? Хм! Мне кажется, что я слышал это название, и притом в особых обстоятельствах. Это какая-то местность или болото?

— Это было болото, но сейчас здесь вырос город, и притом — часто упоминаемый город. Мне известно, что вы знакомы с Западом так, как немногие могут похвастаться, поэтому я до некоторой степени удивился, что вам незнакомо это название.

— Для этого есть веские основания. С какого времени об этом городе стали говорить?

— Да последние года два.

— Именно столько времени я провел в Южной Америке, и притом в таких краях, куда госпожа Молва либо совсем не приходит, либо появляется там слишком поздно. Поэтому не считайте меня каким-нибудь тунгусом или калмыком!

— О, нет! Тем больше меня порадует, что сегодня я смогу рассказать вам о том, что получилось из беспомощного парня, каким я тогда был. Поверите ли, что я превратился в нефтяного принца[1]Тема неожиданно разбогатевшего на открытии нефтяного источника землевладельца давно занимала К. Мая. Еще в 1877 г. он опубликовал в журнале «Фроэ штунден» рассказ под названием «Нефтяной принц». После окончания «Сатаны и Искариота», в 1893–1894 гг., писатель создаст на ту же тему один из самых увлекательных своих романов («Нефтяной принц»).!

— Эх, черт возьми! Нефтяной принц? Тогда мне надо поздравить вас от всего сердца!

— Спасибо! Да, теперь я — нефтяной принц. Конечно, я и не думал, что набреду на такое богатство, когда мы были с вами и Виннету. Собственно говоря, за это мне следовало бы поблагодарить апача, потому что это именно он внушил нам мысль перебраться из Невады назад в Калифорнию. Этот добрый совет и сделал меня миллионером.

— Если вы действительно им стали, то прошу вас больше не сердиться на это!

— Нет, нет! — рассмеялся он. — Если бы вы знали, кем я был прежде, то убедились бы, насколько излишня эта ваша просьба.

— Ну, и кем же вы были?

— Бездельником, праздным человеком!

— По вашему виду этого не скажешь!

— Потому что теперь я совершенно изменился. Я родился в приюте для бедняков и не раз попадал за тюремную решетку.

— Что вы говорите! Если это действительно так, то лучше уж покончить с такими воспоминаниями и промолчать про былое.

— Да мне бы и не пришло в голову говорить об этом кому-нибудь другому, но поскольку вы оказались именно тем, кто вы есть, я охотно облегчил сердце. Вы — немец. Возможно, вам знакомы места, из которых я родом.

Он назвал маленький городок в Рудных горах.

— Я очень хорошо знаю эти края, — отвечал я. — Я бывал там несколько раз.

— Тогда вы знаете, что местное население там живет в нищенских условиях. Теперь, может быть, там стало по-другому, лучше, но в мои времена государство гораздо меньше помогало общинам, которые были предоставлены сами себе. Представьте же себе очень бедных горожан и приют для бедняков с его еще более нищими обитателями! Они кормились только тем, что выпросят в соседних деревушках. Несколько сырых картофелин, несколько кусков засохшего хлеба, кусочек жесткого сыра — вот и все подаяние, которое они приносили домой из своих походов. Самые умные делали из этой жалкой милостыни муку. К сожалению, моя мать не была такой умной.

— Ваша мать? Она тоже жила в приюте для бедных?

— Да. Я же говорил вам, что родился в этом заведении. Когда мне было всего две недели, она стала и меня носить по деревням. Позднее я, маленький, ходил с нею. Это вызывало сострадание, потому что я, как и она, ходил в лохмотьях и был основательно обучен ею ремеслу попрошайки. Особенное внимание она обращала на то_г чтобы я хныкал от холода и голода, когда мы заходили в дом или встречали кого-нибудь на дороге. Мне не надо было особенно и учиться этому, потому что я и так всегда испытывал сильный голод. Мать моя почти ничего не ела, да и мне давала самую малость, а все, что мы получали от сострадательных людей, продавалось. Есть люди, которые всегда готовы дать несколько пфеннигов за выпрошенный хлеб. А на вырученные деньги мать покупала вино, которое она любила больше всего, даже больше своего ребенка.

— Но это просто ужасно! Думаю, что нам об этом не стоит говорить. Не так ли?

— Нет! Вы не должны считать меня плохим человеком из-за того, что я рассказываю такие вещи о своей матери. Это я делаю только для того, чтобы лучше показать различие между тогдашними днями и современностью. Мать можно было считать безнадежно погибшим человеком, и я поплелся по ее ведущему на дно жизни пути, пока община не вынудила меня поступить в учение к сапожнику. Мой учитель занимался только мелким ремонтом, а из хороших мастеров меня никто не хотел брать. Мне давали кое-что поесть, а для лучшего аппетита колотили шпандырем[2]Шпандырь — ремень, которым сапожники прикрепляют работу к ноге. по спине. Вы можете предположить, что мне такая жизнь не понравилась. Я несколько раз сбегал, попрошайничал по округе, но каждый раз меня ловили и возвращали назад. Вы можете себе представить, как меня встречали у сапожника! Так прошли два года; я ничему не выучился и старался отлынивать от работы. Одним прекрасным вечером под Рождество сапожник раздавал подарки своей семье. Он был бедняком и не мог много купить, но тем не менее каждый ребенок получал хоть что-то. Я не получил ничего. Конечно, я не смог этого вынести, и раздача подарков, естественно, закончилась шпандырем. Сапожник отколотил меня, как никогда прежде, а после этого я с окровавленной спиной вынужден был улечься на холодный пол, мое обычное спальное место, прикрытое пучком соломы — у меня даже не было одеяла!

— А теперь… нефтяной принц? Да, действительно, это разница!

— И преогромная. Но между двумя этими состояниями лежит много лет лишений! Когда я лежал на своей жалкой подстилке, меня грыз голод и тряс холод, и тогда я решился снова уйти, но на этот раз так далеко, чтобы меня никто не смог найти. И вот я тихонько проскользнул на первый этаж, потом выбрался из дома, обошел город, а потом потопал по глубокому снегу, в ужасающую метель, к той цели, которая светилась передо мной.

— К какой же это?

— Конечно, я собрался в Америку!

— Что за безумство!

— Да, это было безумием, но что я понимал тогда? Я думал, что для того, чтобы попасть в Америку, надо только побежать быстро, очень быстро. Я слышал, что там можно разбогатеть, а я хотел стать богатым, очень богатым. Потом я собирался вернуться и опозорить своего учителя. Я знал, что он только и умеет, что латать старую обувку, и собирался заказать у него пару новехоньких, с иголочки, ботинок. В этом заключалась моя месть. Испорченные ботинки вместе с причитающимися ему за работу деньгами я хотел швырнуть ему в лицо, а потом гордо уехать назад, в Америку.

— Ну, теперь вы можете это сделать!

— Да, и я это сделаю. Я буду мстить, но по-другому. Если бедняга еще жив, я буду оказывать ему поддержку. За каждый полученный от него удар — а вы можете представить себе, что их было немало — я дам ему марку, а то и целый талер[3]Талер — старинная серебряная монета, выпускавшаяся с середины XVI в. во многих среднеевропейских государствах. В Германии в результате денежной реформы 1871–1873 гг. был приравнен к золотой марке..

— Это бы мне понравилось, и я от всей души желал бы, чтобы этот сапожник был жив. Ваша история начинает интересовать меня, а вот начало было весьма печальным.

— Продолжение ее будет не намного лучше. В старой полотняной куртке, в полотняных брюках, какой-то ветхой шапке и деревянных башмаках я, прося милостыню, добрался до окрестностей Магдебурга.

— Боже милостивый! Но это же почти невозможно, чтобы во время такого продолжительного пути вас не увидел никто из полицейских, а уж тогда бы он непременно задержал вас!

— О, я был хитер; меня никто не мог поймать. Когда я чуял опасность, я никому не показывался на глаза, предпочитая голодать.

— И вы всегда находили людей, которые готовы были кормить вас и не задерживали?

— Да. Я заходил всегда только в самые бедные дома. Часто меня принимали подмастерья, которые, правда, смеялись надо мной, но не выдавали полиции. Наоборот, они кормили меня хлебом и давали добрые советы. Но я все же не мог долго вынести такой жизни, таких скитаний.

День ото дня мне становилось все хуже, пока наконец где-то за Магдебургом я не остался лежать посреди дороги. От голода, упадка сил я не мог двигаться дальше и зарылся в сугроб, чтобы там окончить свои дни. Я знал, что там наверняка замерзну. И я сейчас же заснул. Я проснулся оттого, что подо мной скрипели тяжелые колеса. Над собой я увидел брезент повозки; сам я лежал на теплой соломе и был прикрыт двумя толстыми попонами. Через какое-то время с передка повозки на меня взглянуло широкое, покрасневшее от мороза лицо. Возница увидел, что я открыл глаза, и спросил:

— Ты ожил, паренек? Откуда ты идешь?

— Из Саксонии.

— А куда направляешься?

— В Америку.

— Великолепно! А что на это скажет твой отец?

— Ничего. У меня его нет.

— А твоя мать?

— Ей не до меня. Она каждый день напивается допьяна.

— А чем ты, собственно говоря, занимался?

— Я — сапожный подмастерье.

— Как тебя зовут?

— Конрад.

— Хорошо! Теперь слушай, что я тебе сейчас скажу! Вот там, возле тебя, висят в корзинке хлеб и сыр: можешь поесть, сколько в тебя влезет. Потом заройся в солому поглубже и не вылезай оттуда до тех пор, пока я сам тебя не вытащу!

После этих слов человек исчез. Повторять про корзинку второй раз мне было не надо. В ней я нашел половину краюхи хлеба и большую головку сыра — всю эту еду я умял без остатка. Потом я залез под попоны, зарылся в солому и быстро заснул. Когда я проснулся, была глубокая ночь. Человек, говоривший со мной днем, лежал рядом со мной в повозке, которая остановилась посреди деревни, прямо на дороге.

— Парень, ты, однако, был голоден! — сказал он. — Да и спать ты горазд! Заметил ли ты, что мы несколько раз останавливались?

— Нет.

— Значит, ты хочешь в Америку? Ну, тогда ты попал очень кстати, потому что я тоже направляюсь за океан. Хочешь со мной?

— С большим удовольствием.

— Но ты же ушел без разрешения, удрал от своего хозяина! У тебя, наверное, и паспорта нет, и вообще никакого документа?

— Кроме того, что на мне, ничего нет.

— Слушай, а ведь это не так уж много! Но мне тебя жаль. Я выкопал тебя из снега, готов и в дальнейшем заботиться о тебе, если ты пообещаешь мне две вещи. Во-первых, ты должен меня слушать, а потом — ты никому не будешь рассказывать, кто ты такой, откуда взялся и куда направляешься.

— Это я охотно выполню.

— Хорошо! Тогда оставайся со мной, пока мы не попадем в Америку. Будешь называть меня братаном. Твой дедушка был братом моего отца. Ты — из Хальберштадта. Я взял тебя к себе, потому что все твои прочие родственники умерли, а со мной ты ездишь всего три месяца. Будешь говорить всегда только так, а не иначе?

— Да, — сказал я.

— Тогда тебе будет хорошо со мной. Значит, договорились! Пока ты спал, мы проехали через город; там я купил тебе у старьевщика ботинки и костюм. Примерь-ка!

Он немного откинул брезент, чтобы стало посветлее, и я мог сменить свои лохмотья на новое платье. Потом я должен был усесться рядом с ним, и мы покатили к гостинице, где он намерен был переночевать.

— Гуманный спаситель был, оказывается, возницей и занимался извозным промыслом? — прервал я его рассказ.

— Да он был тем, что называют в Гарце[4]Гарц — средневысотные горы в Германии. сельским возницей.

— А, я представляю, что это такое. Люди едут на тяжелых повозках из страны в страну, подбирают с оказией груз и часто возвращаются на родину только через несколько лет. Своих лошадей они украшают меховыми попонами и надевают на них какие-то особенные хомуты. Это — трудолюбивые и порядочные люди, которым можно доверить целое состояние, не заботясь о его сохранности. Но ваш возница, кажется, был нечестным, по меньшей мере — с вами, потому что он сказал вам, что тоже едет в Америку, а это не могло быть правдой. Весьма вероятно, что он просто хотел вас использовать.

— Правильно. Но сначала я полностью доверял ему и даже полюбил его. Он звал меня Конрадом, а я его братаном. Я кормил и чистил лошадь, спал с нею в стойле и по мере возможностей брал на себя и другую работу. За это он меня кормил, а время от времени давал какую-нибудь поношенную одежду, но больше ничего. Когда прошло несколько месяцев, а мы даже не приблизились к Америке, я, конечно, понял, что он меня обманул, но свободная жизнь мне нравилась, и я оставался у него, пока он не отправился как-то в Оттендорф. Местечко это расположено возле моря, и мечты об Америке внезапно вспыхнули во мне с новой силой, и в результате я убежал в Бремерхафен.

— Без денег?

— Он, конечно, думал, что у меня ничего нет, и это его успокаивало. Но за те полтора года, что при нем находился, я не раз нагружал и разгружал повозки, за что перепадали кое-какие деньги. Эти небольшие суммы я утаивал от братана и тщательно хранил их. Так вот и получилось, что я смог добраться до Бремерхафена, не нищенствуя. На долгую жизнь в городе моих денег, конечно, не хватило бы. Поэтому я сразу же спросил, как мне пройти в ближайший матросский кабачок. Я не раз слышал, что именно в подобных кабачках может представиться возможность уехать в Америку. В кабачке, куда я попал, сидело много матросов. Один из них обратил на меня внимание и стал меня расспрашивать, я рассказал ему столько, сколько посчитал нужным, а он ответил, что хочет помочь мне. Он заказал для меня еду, а потом мы пили различные напитки: ром, арак, коньяк, пунш — пока я не потерял сознание. Когда я пришел в себя, то увидел, что нахожусь в какой-то узкой норе, размером вряд ли больше собачьей конуры, и вокруг меня темно. Надо мной что-то скрипело, а подо мной журчала вода. Время от времени до меня доносились обрывки каких-то команд. Я ощупью попытался найти выход из своей конуры, но не нашел его и вынужден был остаться лежать. Самочувствие у меня было плохое, голова гудела, словно там кто-то играл на контрабасе, а все тело было разбитым. Через какое-то время, но не очень скоро, я услышал шаги, потом — скрежет отодвигаемой задвижки, сразу же за этим я увидел перед собой человека в матросской одежде, державшего в руке фонарь. Я узнал того самого матроса, с которым я накануне сидел в кабачке. Он громко расхохотался и сказал:

— Ну, сухопутная крыса, выходи! Капитан хочет тебя видеть. Но говори с ним повежливей и ни в чем ему не перечь, а то он не из добряков, может и ударить.

С трудом я вылез из своей норы. Позже я узнал, что провел ночь в арестантской для строптивых членов команды. Я последовал за своим «добрым другом» по двум очень узким и крутым трапам, а потом оказался на верхней палубе шедшего под всеми парусами корабля. Вокруг нас ничего не было видно — одна вода. Меня отвели на корму, где уже поджидал капитан. На нем были очень белые брюки, на голове — обшитая золотыми галунами фуражка, а лицо обрамляли огромные усы и клинообразная борода. Он взял меня за плечи, несколько раз повернул, потом проверил мои мускулы и крепость рук, осклабился, словно кошка на мышь, которую собирается вот-вот проглотить, и спросил: «Откуда ты?» И на этот, и на все последующие вопросы я, не колеблясь, отвечал только правду, потому что при одном взгляде на его физиономию ложь застывала у меня на устах. «Ты, кажется, тот еще фрукт, но тобой займутся. Я намерен взять тебя юнгой. Вот стоит боцман, которому ты будешь подчиняться. За любое неповиновение получишь порку. Ну, а теперь пошел вон!» Боцман, на которого он указал, выглядел еще ужаснее капитана. Он взял меня за руку и потащил за собой, потом дал в руки горшок с дегтем и указал на канат, который болтался за бортом судна. От меня, ни разу в жизни не видевшего моря, потребовали» чтобы я висел за бортом и мазал его дегтем с наружной стороны. Я отказался, и тогда меня привязали к доске и лупили так долго, пока я не лишился от крика голоса. Мне стало так грустно, как никогда еще в жизни не было, и это еще мягко сказано. Мы направлялись в Вест-Индию, где-то разгружались и загружались снова, но меня на берег не пускали, да к тому же запрещали общаться с каждым, кто там побывал. Потом мы пошли в Бостон, оттуда — в Марсель, затем — в Саутгемптон и наконец — снова в Америку, на этот раз — в Нью-Йорк.

— Дорогой мой, зачем же вы все это терпели?

— Потому что я боялся, что меня просто убьют.

— Ба! Вы просто ничего не соображали. В море вы, конечно, были в безраздельной власти капитана, но в любой гавани вы могли найти возможность освободиться.

— Даже если меня силой удерживали на борту?

— Даже тогда. На судно ведь приезжают разные чиновники. Вам достаточно было только обратиться к одному из них, и он бы помог.

— На такое я не осмелился, потому что был беглецом. Но в Нью-Йорке я все же освободился. Капитана возненавидели двое матросов, которые были поумней меня. Ночью они тайком удрали на шлюпке, прихватив меня с собой. Побег удался, и я вышел на американский берег свободным человеком. Сначала я спрятался подальше, чтобы меня не увидели ни капитан, ни кто-нибудь из его сыщиков. В день нашего побега жители города что-то праздновали и никто не работал. Я отыскал строящийся дом и забрался туда, намереваясь выспаться, потому что длительный отдых был мне даже нужнее, чем еда и питье. Проснулся я уже вечером. Я был голоден, но тем не менее продолжал лежать, потому что, во-первых, я все еще боялся капитана, а, во-вторых, мне пришла в голову мысль: не найду ли я работу на стройке.

— Это вы отлично придумали. Только работа могла вас спасти.

— Да, я это, пожалуй, хорошо понимал. Корабельная школа, пройденная мною, была ужасной и сломила меня. И вот я решил ждать до следующего утра. Очень рано пришли каменщики и плотники. Я обращался ко многим из них, но они не понимали по-немецки, пока наконец я не встретил пруссака, уроженца окрестностей Кенигсберга. Он представлял себе Америку страной, заполненной горами золота, и вот… стал здесь подносчиком кирпичей. Благодаря его хлопотам, я получил ту же работу. Она была нелегкой, но дело пошло. Я жил исключительно бережливо и к зиме отложил больше сотни долларов. На эти деньги я отправился в Филадельфию, чтобы там заняться своим первоначальным ремеслом.

— Но вы же сказали, что ничему не выучились!

— Конечно, если пользоваться понятиями наших соотечественников. Но я узнал, что такое разделение труда. В Филадельфии я поступил на фабрику, где каждый рабочий умеет выполнять всего лишь одну операцию. А для этого не надо быть опытным сапожным мастером. В течение целого года я пришивал носки. За это время я накопил триста долларов и поехал в Чикаго, чтобы там поступить точно на такую же фабрику. Там я, конечно, долго не остался. Я хотел чему-нибудь научиться, но при разделении труда это оказалось невозможным. Я встретил одного ирландца, также сколотившего небольшую сумму. Он знал страну гораздо лучше меня и предложил мне отправиться вместе с ним на Запад бродячим торговцем — они легко зарабатывают деньги. Я согласился. Мы перебрались через Миссисипи, сложили свои капиталы, закупили товары и отправились вверх по Миссури. За два месяца мы распродали все товары и удвоили свой первоначальный капитал. Были сделаны еще четыре таких поездки, пока мой компаньон внезапно не исчез, прихватив не только свои, но и мои деньги.

— Ага! Тогда вы снова смогли спокойно заняться пришиванием носков к ботинкам!

— Я брался за другие дела, за все, что мне предлагали, работал прилежно, но больше не смог сделать никаких сбережений. С отчаяния я подался в золотоискатели.

— Чтобы ничего не найти!

— Верно. Голодными мы скитались по горам, и среди нас не было ни одного вестмена. Поэтому нам страшно не везло. В конце концов на нас напали навахи. Мы едва скрылись от них, но они бы нас наверняка настигли снова, если бы мы не повстречали Виннету, который довел нас до озера Марипоза, где мы увидели вас.

— Если бы вы в тот вечер рассказали мне свою историю вот так, как сегодня, то я бы дал вам какой-нибудь хороший совет, а то и помог бы делом.

— Этого я не мог сделать. Мои беспрестанные несчастья запугали меня. Как мог я, оказавшийся на дне жизни, докучать Олд Шеттерхэнду! И эта робость, возможно, сослужила мне хорошую службу. Потому что, спрашиваю я себя, стал ли бы я миллионером, если бы следовал вашим советам.

— Разумеется, я разделяю ваши сомнения. Скорее, я даже твердо убежден, что мне самому не удалось бы зайти так далеко. Ну, рассказывайте дальше! Что вы делали в Калифорнии?

— Ремесло меня не обогатило, торговля — тем более, тогда я попытался заняться земледелием. Я нанялся слугой в одно из поместий. Хозяин вскоре полюбил меня. Дело мне нравилось, и скоро мне стали платить больше. Но однажды черт соблазнил меня сыграть в карты. Я поставил на кон половину своего годового заработка и выиграл, притом был достаточно рассудительным, чтобы закончить игру. За два года я скопил пятьсот долларов. В это самое время хозяин послал меня за покупками в Джоун-Сити, а я взял свои деньги с собой, чтобы в городе вложить их понадежнее. Там я повстречался с одним янки, предложившим мне кусок земли в верховьях реки Птичьих Перьев. Он клялся самым дорогим, что этот участок представляет собой самые лучшие земли во всей Калифорнии. Я подскочил как ужаленный. Тогда я был слугой, а мог сам стать хозяином. Сотоварищи янки тоже стали меня уговаривать, и я купил эту землю.

— За сколько?

— Четыреста долларов, и все наличными.

— Янки и в самом деле был владельцем земли или его право на нее можно было оспорить? Вы же знаете, сколько обмана встречалось при подобных продажах. Я знаю, что не раз продавались и покупались вовсе не существующие имения.

— Нет, в моем случае это было не так. Прежде чем совершить покупку, я дал документы на проверку властям. Имение это существовало в реальности, земля принадлежала самому янки, и он мог ее продавать.

— А почему же он ее продавал? Если он ее так расхваливал, то уж лучше бы ему оставить эту землю себе!

— Для этого у него были причины. Он любил приключения и не мог усидеть на клочке земли.

— Хм! Пожалуй, здесь что-то скрывалось!

— Конечно. Потому что его сотоварищи, едва была заключена сделка и я заплатил деньги, стали высмеивать меня. Они прямо сказали мне, что я купил болото, никуда не годное болото.

— Болото, или по-английски «свомп»? Ага, теперь-то мы приближаемся к вашему Ойл-Свомпу!

— Когда после своего возвращения я рассказал о сделке хозяину, он очень на меня разозлился. Он неохотно отпустил меня и попробовал даже уговорить меня плюнуть на это болото, позабыть о потерянных четырехстах долларах и остаться у него. Он считал, что тем самым я сохраню при себе последнюю сотню долларов, которая должна была пойти на дорогу, а потраченные деньги я очень быстро накоплю у него вновь. Но я не пошел на это. Раз уж я купил землю, то я хотел по крайней мере увидеть ее, хотя бы на это и должны были уйти последние деньги. Итак, я отправился в дорогу, а вскоре встретил и спутника. Им оказался сын одного немца по фамилии Аккерман, разбогатевшего в Сан-Франциско и купившего лесной участок в верховьях той же реки, поблизости от моего болота. Потом отец поехал туда, чтобы построить в своем имении лесопильный завод. Он уже начал понемногу заниматься заготовкой леса, но позднее объем работ должен был значительно возрасти. Дела пока удерживали его сына в Сан-Франциско. Покончив с ними молодой человек теперь отправился вслед за отцом. Так мы и встретились в дороге. Он бывал в тех горах, но только однажды, да и то ненадолго. Он посмотрел мою карту и план, покачал головой и сказал: «Я вижу, что вы стали нашим ближайшим соседом, и не могу вас ничем обнадежить. Вы действительно купили болото. Конечно, за такую цену вы приобрели очень большой участок, но он ни на что не годится, совсем ни на что». Это было плохим утешением. Когда мы добрались до его отца и тот обо всем услышал, он подтвердил слова своего сына: «Вы владеете большой котловиной, которая целиком занята болотом, а окружена она голыми неплодородными скалами. Самое большее, что вы там найдете — это несколько отдельно стоящих кустов. Что поделаешь! Вы свои деньги выбросили на ветер». Я был в полном расстройстве: «Тогда я хочу по меньшей мере увидеть это болото. Это ведь станет единственным, что я могу с него получить». И тогда старший Аккерман ответил: «Конечно, единственным. Отдохните сегодня у меня, а утром поедете, и, если вам будет угодно, я поеду вместе с вами». На следующее утро мы отправились в путь. Сын его тоже поехал с нами. Долго мы ехали через густой хвойный бор, который принадлежал Аккерману и был почти неисчерпаемым источником сырья для его лесопильного завода. Потом путь пошел между голыми скалами, среди которых внезапно открылась широкая котловина, имевшая весьма неприглядный вид. Перед нами лежало болото, одно сплошное болото. На краю его виднелось несколько кустов. Потом шли заросли тростника, а за ними — мох, буро-зеленый болотный мох, перемежавшийся лужицами воды. Каждое второе растение здесь было погибшим, а животные совсем покинули эти печальные места.

— Вот оно, ваше владение! — сказал старший Аккерман. — Выглядит оно так удручающе, что я, сколько раз ни появлялся здесь, сразу же поворачивал обратно.

— Дальше, на ту сторону болота, вы, пожалуй, не забирались?

— Нет.

— А я очень хотел бы перебраться туда, чтобы посмотреть, как участок выглядит с той стороны.

— Естественно, так же точно, как здесь. Это же понятно с первого взгляда.

— Может быть! Но я хотел бы хоть один раз объехать все свое поместье. Посмотрю на него со всех сторон, потому что заплатил за это удовольствие четыре сотни долларов, и больше никогда сюда не приеду.

— Как хотите! Время у нас есть. Давайте объедем эти места. Но мы должны быть очень осторожными. Почва здесь обманчивая, и не заметишь, как провалишься в болото.

Дальше мы поехали один за другим, очень осторожно. Ветер дул нам в лицо, принося с собой какой-то странный запах. Старший из моих спутников, ехавший впереди, заметил это. Он придержал лошадь, втянул воздух носом и сказал:

— Что это за жуткая вонь? Такой я прежде не замечал. Какой-то гробовой запах!

— Пахнет трупом! — согласился его сын.

— Похоже на скипидар! — добавил я.

Мы двинулись дальше. Запах усилился. Мы добрались до такого места, справа от расстилавшегося перед нами болота, откуда мох далеко отступил. Выглядело эта местность так, словно ее полили отравляющим веществом. Вода казалась маслянистой: ее покрывала голубовато-желтоватая пленка. Тут старший Аккерман громко вскрикнул, соскочил с лошади и быстро пошел к воде.

— Бога ради! Что ты задумал, отец? — испуганно закричал его сын. — Вода отравлена! Стой! Остановись!

— Я должен посмотреть на это, посмотреть! — ответил старший с непонятным волнением.

— Но почва прогибается под твоими ногами!

— Пусть прогибается!

Теперь он добрался до чистой воды и стоял по колено в болотной жиже, и его засасывало все ниже. Мы увидели, как он зачерпывает ладонями воду и также нюхает ее. Его засосало уже повыше колен, тогда он энергичными движениями выбрался из трясины и подошел к нам. Он не стал садиться в седло, а подошел ко мне и спросил:

— Не жаловались ли вы, что у вас осталось всего сто долларов?

— Да, было дело.

— Так я могу купить у вас это болото. Сколько вы за него хотите?

— Странный вопрос! Вы отдадите мне те четыре сотни долларов, которые я заплатил?

— Нет, я дам вам больше, много больше.

— Сколько?

— Очень много. Ну, скажем, сто тысяч или даже полмиллиона долларов!

Я буквально онемел от изумления, потому что его слова не могли быть шуткой. Аккерман вообще шутить не любил, а теперь его лицо приняло совсем серьезное выражение. Я ничего не ответил, и он продолжал:

— Молодой человек, да вы не представляете, какой вы счастливчик, настоящий баловень судьбы! На поверхности этой воды плавает нефть. Здесь она выходит на поверхность. В недрах ее должно быть огромное количество. Вы — миллионер!

— Мил… ли… о… нер! — повторил я заикаясь. — Вы ошиблись, вы, должно быть, что-то перепутали!

— Нет, ни в коем случае. Я долго жил по ту сторону от новых штатов[5]Новые штаты — автор имеет в виду штаты Айдахо, Монтана, Северная и Южная Дакота, Вайоминг и Вашингтон, принятые в Союз в 1889–1890 гг. Видимо, сюда же следует отнести и Оклахому, провозглашенную в 1890 г. федеральной территорией., в нефтяном районе. Я хорошо знаю, как выглядит нефть. Поверьте мне!

— Не-е-е-фть! Мил… ли… о… нер! — все еще растягивал я слоги, как будто бы Бог отнял у меня разум.

— Да, вы — настоящий миллионер! Таких здесь называют нефтяными принцами. То есть вы еще им не стали, но станете. Для этого недостаточно владеть землей, в которой скрыта нефть. Требуется еще добыть ее, а для этого нужны деньги.

— Добыть!

— Да, а это делают машины, которые дорого стоят.

— Тогда я не стану миллионером. Где же мне найти денег, чтобы купить машины?

— Дорогой мой сосед, не будьте таким наивным! Денег вам не надо, ни одного пфеннига. Дайте в газеты объявление, и сейчас же найдется сотня, а то и больше богатых людей, которые предоставят свои кассы в полное ваше распоряжение.

— А ведь верно! Да, это может быть!

— Но эти люди должны получить выгоду от вложения денег. Вам придется с ними поделиться прибылями, и весьма значительной долей. Но я знаю одного человека, который не надует вас, как эти господа.

— Кто же это?

— Он перед вами — это я, старый Аккерман, собственной персоной. Я поступлю с вами не только по-соседски, но и по-дружески. Хотите заключить сделку?

— А почему же не захотеть! Вот только хватит ли у вас на это денег?

— Да уж я как-нибудь наберу деньжат, не беспокойтесь об этом. А если моих денег не хватит, мы возьмем кредит, тогда как другие взяли бы с вас более высокие проценты. Подумайте над моим предложением! Ну, а теперь поедем дальше, чтобы осмотреть все болото и прикинуть, на что здесь можно рассчитывать.

Увиденное нами удовлетворило его до такой степени, что он тут же на месте предложил очень выгодный договор, который мы вскоре и подписали. Не буду рассказывать вам во всех подробностях, как дальше развивались события. Короче говоря, Аккерман оказался честнейшим человеком и не обманул меня, а вскоре слава о нашем Ойл-Свомп прошла по всем Соединенным Штатам и даже за их пределами. Нам предложили свои услуги крупные предприниматели, а наше предприятие достигло огромных размеров. Теперь, по прошествии неполных двух лет я назван нефтяным принцем, стал миллионером и приехал сюда, чтобы забрать с собой мать.

— А она еще жива?

— Надеюсь на это, хотя о ее судьбе совершенно ничего не знаю. Это была одна из причин, заставивших меня приехать в Германию.

— А у вас есть и другая причина возвращения? — спросил я, так как он перестал говорить и посмотрел на меня так, словно ожидал моего вопроса.

— Да, и я скажу вам о ней, потому что вы знаете хорошо Америку и не будете надо мной смеяться. А именно, я хочу разыскать в Германии кое-что… кое-что…

— Да говорите же, дорогой мой! Вам не стоит стыдиться. Если вы стесняетесь произнести это слово, то я скажу его за вас. Вы хотите найти здесь себе жену?

— Да, именно так!

— Потому что вам не нравятся американки?

— Верно! Что мне делать с женой, у которой маленькие ножки и крохотные ручки, но зато огромные претензии? Да, я мог бы легко удовлетворить эти требования, но я мог бы и себе кое-что позволить, а этого американка не потерпит. Я ведь никогда не знал семейного счастья, никогда. Я хотел бы понять, что это такое, почувствовать, ощутить. Тешу себя мечтой, хотя, может быть, это всего лишь предрассудок, что счастье можно найти только рядом с немецкой женщиной.

— Разделяю ваш предрассудок. Но вернемся к нашему разговору. Когда вы сюда прибыли?

— Вчера.

— И когда вы уезжаете?

— Завтра.

— И я тоже. Я поеду через Лейпциг, вам это по дороге. Хотите присоединиться ко мне?

— Охотно, если вы только позволите.

— Решено! Мы едем вместе!

Да, до Лейпцига мы поехали вместе. Там мы расстались. Мне надо было поехать в Дрезден, а его дорога шла на Цвиккау, в горы. Но перед расставанием он обещал разыскать меня в Дрездене, как только сможет, и рассказать о своей матери.

Он разыскал меня раньше, чем я ожидал — уже через два дня, и я узнал от него, что посещение родных мест оказалось напрасным. Матери в живых он не застал: она уже давно умерла от белой горячки. Он рассказал мне об этом таким равнодушным голосом, словно речь шла о совершенно чужом для него человеке. Конечно, он не знал материнской любви, но все-таки рассказ его я воспринял бы гораздо лучше, если бы он вложил в него хоть немного чувства.

Так как матери в живых он не застал, то бывшего своего учителя-сапожника разыскивать не стал и уехал со своей прежней родины, так и не сказав никому, кто он такой. Это странное бессердечие не позволяло судить о том, что происходит в его душе, но мне подумалось, что он вовсе и не пытался узнать, жива ли еще его мать. Он, так быстро разбогатевший человек, ни разу не помог ей, ни разу даже не написал. Это мне в нем очень не понравилось, хотя было достаточно причин, оправдывающих такое его поведение.

Он жил в лучшей гостинице города и ежедневно навещал меня, но мне все как-то не хватало времени пообщаться с ним так, как он этого хотел. Личность бывшего сапожного подмастерья, ставшего нефтяным принцем, представляла для меня определенный психологический интерес. Но это было и все. Я, правда, из вежливости принимал его визиты, но не чувствовал себя обязанным отвечать на них. Однако вскоре я должен был им заняться обстоятельнее.

Когда-то, на одной из прогулок по Рудным горам, я встретил в маленькой деревушке музыканта по фамилии Фогель[6]Птица (араб.). , который так великолепно играл на виолончели, что я завел с ним разговор. Это был забавный человечек, говоривший на потешном местном диалекте. Он рассказал мне о своем сыне и дочери, еще более музыкальных, чем он сам. Сын «играет на виолине[7]Скрипка (нем.). совсем, как Паганини», а девушка будет «во всяком случае саксонским соловьем» — такой у нее прекрасный голос. Это так возбудило мое любопытство, что на следующий день я разыскал его домик. Семья его жила очень бедно, но отец не зря хвалился — дети у него были очень одаренные. Франц, так звали сына, моментально подбирал мелодию, которую я ему напевал, а Марта, дочка, обладала таким многообещающим голосом, что нищета отца просто удивляла.

Я решил усыновить обоих, а, вернувшись в Дрезден, рассказал о детях моему знакомому дирижеру, у которого я когда-то брал уроки. К моему удовлетворению, он сразу же понял меня; нам удалось уговорить нескольких состоятельных любителей музыки организовать сбор пожертвований, чтобы скопилась сумма, достаточная для обучения молодых людей. Мы привезли их в Дрезден. Дирижер сам занялся детьми, а я, как только возвращался из путешествий на родину, давал детям понять, что мой интерес к ним ничуть не уменьшился. Они полностью оправдали наши ожидания, и вскоре Франц Фогель стал первым скрипачом знаменитого оркестра, а его сестра стала любимицей публики. Они стали зарабатывать столько, что смогли обеспечивать своих бедных родителей, а также старую бабушку. Позднее Франц оставил оркестр, решив учиться дальше. Он хотел стать виртуозом, и обладал для этого и природными данными, и огромным трудолюбием. При этом он рассчитывал на поддержку прежних покровителей, а также на помощь сестры, которая к тому времени превратилась в настоящую красавицу. Оба были особенно благодарны мне за все, что я сделал для них, и выражали свою признательность очень сердечно всякий раз, как я появлялся в Дрездене.

Разумеется, вокруг Марты Фогель роились молоденькие ухажеры, окружая ее поклонением. Ей представлялись не раз возможности сделать блестящую партию, но ни одному из ее почитателей не удалось достичь этой цели. Казалось, она жила только для родителей и своего брата.

Кстати сказать, от ее бабушки я узнал, что сын ее, а значит, дядя молодых Фогелей, когда-то уехал в Америку и там исчез. О нем больше никогда ничего не слыхивали и считали его погибшим.

Вернувшись из Южной Америки, я прежде всего поспешил к Фогелям. Франц был близок к цели, а Марта стала еще прекраснее. Но у меня создалось ощущение, что они что-то мне не договаривают, хотя и не показывают вида, что появились трудности. Оказалось, что во время моего странствия умерли оба их благодетеля, и брат мог теперь положиться только на заработки сестры. Это бы мало что меняло, если бы их родители оставались такими же скромными в своих потребностях людьми, какими они были прежде. Но мастерство их детей вскружило им головы, особенно отцу.

Он оставил свою маленькую деревушку и переселился в столицу[8]Столица — Дрезден, был с 1806 г. столицей Саксонского королевства (до его присоединения в 1866 г. к Пруссии); с 1485 г. он был резиденцией саксонских герцогов Веттинов. Официально в Германии Дрезден назывался «столичный и резидентский город»., живя там на широкую ногу, словно заработки его дочери сравнялись с доходами оперных звезд. Я узнал это не от нее, а от посторонних людей и вознамерился поддержать ее, но совершенно неожиданное обстоятельство помешало мне это сделать.

Случилось так, что «нефтяной принц», который вот уже несколько дней не был у меня, вдруг объявился и торжествующе сообщил, что он пришел пригласить меня на его обручение с певицей Мартой Фогель.

Я был скорее озадачен, чем поражен. Как это могло произойти столь быстро? Правда, я знал, что он посещал ее концерты, но и понятия не имел, какие планы он при этом строит. Любила ли она его? Вряд ли я мог этому поверить. Он был миллионером, однако, плохо его зная, я сомневался, достоин ли он такой чудесной девушки.

Я сразу же отправился к певице и нашел ее в таком хорошем и веселом настроении, что сразу же оставил намерение изложить ей свои сомнения. Я не хотел, чтобы она стала его женой, потому что не считал Вернера мужчиной, способным сделать Марту счастливой, однако у меня не было ни малейшего права копаться в тайниках личной жизни моего подопечного. Она выходила замуж за американского нефтяного принца, то есть делала «необычайно выгодную партию», как выражался ее отец. Против этого мне нечего было возразить, однако я нашел подходящее извинение, чтобы не присутствовать на помолвке.

Собственно говоря, Вернер как бывший беглец не имел документов. Не знаю, каким образом он достал необходимые для бракосочетания бумаги, но свадьба должна была состояться уже через четыре недели после обручения. Такая поспешность была вызвана его скорым отъездом в Америку.

Разумеется, меня пригласили на свадьбу, и я пошел — не ради него, а ради нее, потому что мое отсутствие обидело бы невесту. Через два часа после венчания Вернер был настолько… пьян, что вынужден был скрыться.

Его увидели опять только через несколько часов, и он снова принялся за шампанское. Вскоре он опять захмелел и показал свое настоящее лицо. Он хвастался своими миллионами и своей нищенской юностью, обливал пол ручьями шампанского, сыпал направо и налево оскорблениями и так нагло отвечал на обращенные к нему просьбы гостей, что те, один за другим, покидали вместе со своими дамами праздник. Я тоже намеревался удалиться, но новобрачная, со слезами на глазах, так искренне попросила меня остаться, что я выполнил ее желание. И вот вскоре остались только молодая чета, родственники Марты и я. Вернер все продолжал пить. Певица умоляюще посмотрел на меня. Я понял ее и с шутливым замечанием убрал бутылку. Он вскочил, вырвал бутылку из моих рук и, прежде чем я смог ему воспрепятствовать, ударил меня ею по голове, причем с губ его лился поток ругательств. Тогда я ушел, ни говоря ни слова.

Весь следующий день я прождал Вернера, полагая, что он придет извиниться, но он не появился, однако прислал мне письмо, в котором сообщал, что перед своим отъездом, который должен произойти сегодня же, вынужден сказать мне, что очень сожалеет о нашем знакомстве. Он, пожалуй, заметил, что я настроен против его брака, и строго-настрого запретил своей жене прийти попрощаться со мной.

Через несколько дней ко мне пришел Франц Фогель. Он не намерен был ехать в Америку и проводил новобрачных только до Бремерхафена. Франц передал мне несколько строчек, написанных рукой сестры, в которых она благодарила меня за все, но прежде всего за то, что на свадьбе я вел себя исключительно снисходительно по отношению к ее мужу.

Франц остался в Дрездене. Мне показалось, что его зять, несмотря на все свои миллионы, мало ему помогает. Время от времени Франц передавал мне приветы из-за океана. По его случайно оброненным словам, я понял, что его сестра не чувствует себя очень счастливой, а это ни в коей мере не способствовало изменению моего мнения о Вернере на более благоприятное. Я упрекал себя за то, что не сделал ни одной серьезной попытки воспрепятствовать браку славной девушки с этим негодяем.

Некоторое время спустя я снова оказался в Соединенных Штатах, потом был послан корреспондентом из Фриско в Мексику, пережил все, о чем было рассказано в предыдущих главах, и после всех этих приключений счастливо добрался до Техаса, где я на конфискованные мною деньги купил землю для немецких переселенцев и Плейера. Я долго оставался с ними, а потом вместе с Виннету поскакал через Льяно-Эстакадо в Нью-Мексико и Аризону, намереваясь поохотиться и посетить некоторые индейские племена. Наш путь шел через Неваду и Калифорнию, в Сан-Франциско, где Виннету намерен был превратить в наличные деньги слитки и золотые самородки, взятые им из его потайного «сберегательного ящика» во время нашего путешествия.

Мы рассчитывали пробыть там всего несколько дней. Во Фриско мы бывали часто и знали его столь же хорошо, как и сами горожане, а поэтому уговорили себя, что сможем там провести время гораздо плодотворнее, чем просто шатаясь по знакомому городу. Потом мы намерены были подняться в горы, проехать Неваду, Юту и Колорадо, где должны были расстаться, потому что я собирался из штата Колорадо, через Канзас и Миссури, податься на Восток и вернуться домой на пароходе.

Свои дела в Сан-Франциско мы закончили быстро и пошли прогуляться по городу. На мне был еще мой мексиканский костюм, а Виннету красовался в индейском наряде, но это не привлекло чьего-либо внимания, потому что подобные гости появлялись там чуть ли не ежедневно.

После обеда мы посетили знаменитые парки Вудворда, которые можно было бы сравнить с немецкими ботаническими и зоологическим садами. Мы как раз собирались зайти в аквариум, когда столкнулись с тремя людьми, которых я не заметил было поначалу, но они, как мне бросилось в глаза, остановились, завидев нас. Я на них совершенно не глядел. Это были чужестранцы, заинтересовавшиеся довольно необычным обликом Виннету. Но когда мы проходили мимо, я услышал прямо-таки родные слова:

— Черт побери! Не тот ли это доктор из Дрездена, который взял моих детей с собой в столицу?

Разумеется, я обернулся и увидел двух дам и одного господина. Одна из дам носила вуаль, поэтому я не мог различить ее черты. Другая была в весьма дорогом платье, которое ей не совсем шло, казалось, что внутри этого платья помещен совсем другой человек. Лицо ее было мне знакомо, но наряд и чужеродное окружение не позволяли мне вспомнить, где я ее встречал. Господин был одет как настоящий американец, но выглядел так смешно, что как только я взглянул на него, то сразу же засмеялся, воскликнув:

— Что за черт! Да вы ли это в самом деле? Вы стали самым настоящим янки!

Да, это был виолончелист Фогель из Рудных гор, отец Франца и Марты. После моих слов он гордо вытянулся на добрый дюйм вверх, стукнул себя в грудь и ответил:

— Мы стали не только американцами, но-о и мильонерами; подумайте только: настоящими мильонерами. А што это вы не спрашиваете о моей жене и о дочери? Вы што, больше их не знаете?

Стало быть, пожилая дама в платье с чужого плеча была фрау[9]Женщина; жена; госпожа (нем.). Фогель, а другая — Марта, сестра опекаемого мною музыканта. Она подняла вуаль и протянула мне руку.

— Да, дочь моя — нефтяная принцесса, мильонерша, — важно кивнул отец. — Знаете ли вы, что за океаном, в Рудных горах, то-оже живут люди, из которых может выйти кое-что приличное! Но для этого нужны способности, подлинные способности!

— Отец! — попросила его дочь. — Ты же знаешь, что мы всем обязаны этому господину!

— Ну-у, собственно говоря — да. Как кто понимает. Он шунул к нам швой нос, а потом с ним и оштался, так что мы всего добились своей собственной хитроштью. Но из-за этого — ни-икакой вражды. Что же пригнало вас сюда, в Америку?

— Старые привязанности. Вы же знаете, что я часто путешествую.

— Да. И вы очень правы в том, что совершаете та-акое ба-альшое путешествие, потому что, кто та-ак постра-анствует, тот приезжает домой ка-ак образованный человек. Я узнал это на со-обственном опыте. Я приехал сюда са-авершенно иным, чем был та-ам, за океаном. Зна-аете, что та-ак можно ста-ать и одним из ба-альших людей. Начинаешь пря-амо-таки уважать самого себя. Здесь все по-другому: прекраснее, благороднее и дороже. Но вы же еще не-е видели на-аше оборудование, а потому да-алжны поехать с нами! Ни-ичего та-акого вы еще не-е видели. Мы живем сло-овно кня-язья или великие герцоги. Па-аехали! Са-адитесь в на-аш экипаш. Не-е бойтесь, ме-еста для ва-ас у нас хватит.

— Мне очень жаль, но я занят другими делами. Да к тому же я не один. Там вон стоит мой друг Виннету, о котором вы, фрау Вернер, и слышали, и читали.

До сих пор глаза ее были обращены только ко мне, и она совершенно не замечала апача. Теперь она повернулась к Виннету, протянула ему руку, а потом спросила меня:

— Значит, у вас нет времени? Очень жаль. И как долго вы будете находиться в этом городе?

— Сан-Франциско мы покинем уже завтра.

— А с нами вы поехать не хотите? Разве вы не понимаете, что это жестоко? Поехали! Я прошу вас!

— А ваш супруг…?

— Он обрадуется вам от всей души. Правда, вероятнее всего, его нет дома.

— Хорошо, я поеду. Позвольте мне только попрощаться со своим другом.

— Нет-нет. Я столько слышала и читала о знаменитом вожде апачей, что отношусь к нему с величайшим уважением. Попросите же его составить нам компанию!

— Да, — кивнул ее отец, — индеец должен то-оже ехать. Ему нас нешего бояться, потому что мы та-акие люди, ка-аторые ни одному дикарю не причинят зла. Но в наш экипаш не войдут пятеро. Я с женой найму дрошки, или как они здесь зовутся? Пошли, Ханне, ты поедешь со мной! Мы уже отправляемся и приедем да-амой вовремя.

И папаша увел свою супругу. Виннету, естественно, мало что понял из нашего разговора, который велся на немецком языке. Однако ему не нужно было слов. Когда я предложил Марте свою руку, апач немедленно занял место справа от госпожи и шел рядом с ней так гордо и уверенно, что ей нечего было стыдиться подобного эскорта.

Экипаж «нефтяного принца» ждал на стоянке. Таких лошадей и такую карету мог позволить себе содержать только миллионер. Мы сели, расположившись напротив дамы, а потом умчались со скоростью ветра.

Конечно, встреча здесь, во Фриско, со знакомыми была случайной, но удивляться этому не приходилось. Я с удивлением узнал, что у Марты здесь дом. Почему же Вернер жил в городе, а не в горах, на своем промысле? Конечно, я не высказал вслух этой мимолетной мысли, мелькнувшей у меня в голове. Через несколько минут я и так мог получить ответ на свой вопрос.

Карета остановилась перед зданием, которое по праву заслуживало название дворца. Во что должен был обойтись один только мраморный портал! А над входом были выбиты буквы из настоящего золота. Я не нашел времени прочитать их, потому что мы уже должны были выйти из экипажа, причем нам помогали при этом два негра, точнее — хотели помочь мне и Виннету. Потом мы прошли во внутренние покои через пышную прихожую и открыли дверь в маленькую комнатку, обставленную почти как будуар[10]Будуар — небольшая гостиная богатых женщин для приема наиболее близкого круга знакомых.. Едва хозяйка дома опустилась на диван, как этот будуар пополз вверх.

Очаровательная комнатка оказалась подъемником, приводимым в действие при помощи пара. Кто-нибудь другой вскрикнул бы от восхищения и благоговения, но Виннету был молчалив и невозмутим, как будто такого рода сюрпризы были для него привычны и повседневны.

Мы оказались в расположенной на втором этаже гостиной. Она была обставлена с излишней пышностью. Было очевидно, что хозяин старался, чтобы его богатство бросалось в глаза, но различные мелочи и расстановка мебели показывали, что его жена постаралась смягчить это впечатление.

Теперь, когда мы вышли из лифта, Марта, казалось, обрела уверенность. Она протянула мне и Виннету обе руки и сказала сердечным тоном с такой душевной теплотой, на какую только могла собраться:

— Вот мы и дома. Вам не стоит торопиться. Вы можете остаться здесь на несколько дней и даже недель. Обещайте мне это!

Выполнить это желание было невозможно, потому что я не мог находиться под одной крышей с ее мужем. Поэтому я ответил:

— С удовольствием, если бы это было возможно, фрау Вернер, но нам и в самом деле надо завтра же уезжать.

— О, у вас есть время, очень много времени! Там, в диких краях, вам, может быть, надо будет преследовать врага, когда буквально каждая минута дорога, но я достаточно читала про вас, чтобы знать, что в таком городе, как Сан-Франциско, вы находитесь в безопасности.

— Вы действительно заблуждаетесь. Есть очень серьезные причины, по которым…

— Пожалуйста, без отговорок! — прервала она меня. — Давайте говорить прямо, совершенно честно. Ведь это ваши отношения с моим мужем являются причиной того, что вы не хотите остаться. Не говорите ничего! Не пытайтесь извиняться! Я вам сейчас же докажу, что ваш визит для него очень приятен. Я немедленно вытащу его из-за стола. Отпустите мне на это всего несколько мгновений!

Она удалилась. Виннету и теперь не знал, о чем мы говорили, тем не менее он сказал:

— Эта скво такая красивая, каких я еще, пожалуй, не видел в жизни. Мой брат должен мне сказать, есть ли у нее муж?

— Есть.

— А кто ее муж?

— Один бедняк с моей родины, который разбогател на том, что нашел месторождение нефти.

— Где он с ней познакомился?

— В том же краю, где он родился. Двадцать лун назад она последовала за ним сюда.

Виннету ненадолго задумался, а потом продолжал:

— Это было время, когда Олд Шеттерхэнд тоже был на своей родине. Мой брат хорошо ее знал в родном краю?

— Да.

— Значит, ее муж получил эту женщину от тебя. Хуг!

Когда он произносил слово «хуг», а это всегда случалось в конце утверждения или предостережения, то это было признаком того, что он твердо верил в правоту своих слов и никакие уговоры и убеждения не могли заставить его изменить мнение. Я снова удивился его проницательности: он сразу же понял то, о чем другой не догадался бы за всю свою жизнь.

И вот Марта вернулась. Она сообщила нам с явным разочарованием:

— Моего мужа, к сожалению, нет в бюро, а раз это так, то рассчитывать на его быстрое появление не приходится. Он так занят!

При этом она так вздохнула, что скорее, казалось, надо бы было говорить об обилии работы у нее.

— Занят? — спросил я. — Но у него же есть, разумеется, служащие, которые ему помогают и на которых он может положиться.

— Конечно, но дела часто бывают такими запутанными, а его компаньон недостаточно занимается ими, и так получилось, что большая часть работы легла на плечи мужа.

— Запутанные, говорите вы? Я бы об этом не подумал. А его компаньон Аккерман, судя по тому, что я о нем слышал, очень деятельный и предприимчивый человек.

— Аккерман? Но я не о нем говорю. Мой муж давно уже перестал сотрудничать с Аккерманом. Теперешнего его партнера зовут Поттером, и он вовсе не немец, а янки.

— Почему же он порвал отношения с надежным немцем, который ему так помог и…

— Вы спрашиваете, почему, — прервала она меня. — Ах, мне и в голову не пришло, что вы еще ничего не знаете о случившемся. Разве вы, выходя из кареты, не прочли над дверью название фирмы?

— Нет.

— Значит, вы ничего не знаете о том, что мой муж теперь стал совладельцем земельного коммерческого банка?

— Понятия не имею! Земельный коммерческий банк? Хм! Но при этом он еще и владеет Ойл-Свомпом?

— Нет. Он расстался с Аккерманом и консорциумом.

— Но почему же? Почему?

— Вы с какой-то робостью спрашиваете, герр[11]Господин (нем.). доктор! Ему перестала нравиться жизнь в горах, на болоте, ну, а мне с родителями здесь, в городе, естественно, гораздо приятнее. Мы познакомились с Поттером, очень деятельным предпринимателем, хотя он и перекладывает много работы на плечи моего мужа. Он кое-что нам посоветовал, и мы последовали его рекомендации. Мой муж уступил свои права на Ойл-Свомп за три миллиона долларов. Мы переселились в город и основали на эти деньги наш земельный банк.

— А какую сумму выложил Поттер?

— Ничего он не заплатил. Мой муж дал капитал, а Поттер — знания. Вы же знаете, что у Вернера нет никакого опыта в финансовых делах.

— Почему же он тогда расстался с надежным предприятием, обменяв его на рискованное?

— Вы считаете наше теперешнее положение рискованным?

— Я не могу оценивать вашего положения, потому что не знаю ваших дел. Я знаю только, что ваш бывший сосед Аккерман был надежным партнером.

— Поттеру тоже можно верить. Но я слышу, что пришли мои родители. Не говорите в их присутствии о делах. Не хочу, чтобы их охватывало беспокойство, которое, весьма вероятно, не имеет под собой каких-либо оснований.

Подъемник доставил наверх стариков.

— Вот и вы зде-есь! — крикнул нам бывший виолончелист, выходя вместе со своей супругой из лифта. — Я все еще путаюсь в английском языке, а здесь так мало кучеров, понимающих по-немецки, в итоге мы немало поколесили по городу, пока парень не остановился перед нужной дверью. Ну, теперь-то мы не скоро устроим выезд!

— Тем не менее вы очень недолго сможете тешить себя видом нашего дорогого соотечественника, — сказала Марта. — Скоро он хочет покинуть нас.

— Тогда ему не стоило во-обще приходить к нам! Если уж я схвачу его за полу, то ни за что не отпущу.

— Мы еще поговорим об этом. Сначала я хотела попросить господ остаться хотя бы до обеда. Тогда появится Вернер и уговорит их подольше погостить у нас. Я займусь мамой, а ты отведи господ в курительную. Возможно, тебе удастся на время занять их беседой.

Нам не оставалось ничего другого, как последовать за стариком. Курительная комната была обставлена столь же роскошно, как и остальные помещения. И здесь мебель излишне украшена позолотой. Старый Добряк Фогель чувствовал себя не очень-то уютно среди этих светильников и картин, среди этой пышной мебели. Он не знал, куда девать руки и ноги, и наконец сел в кресло-качалку, потому что оно оказалось самым низким и самым удобным. Некогда в родном своем домишке он сиживал только на табуретке.

Не ожидая приглашения, я взял себе сигару, и Виннету последовал моему примеру. К сожалению, он не смог принять участие в нашей беседе.

— Мы ве-едь а-адни, — начал старик, — са-авершенно а-адни среди разумных людей, а стало быть, мо-ожем а-аткрыто га-аворить между собой. Не-е та-ак ли?

— Конечно, — кивнул я.

— Что вы ска-ажете о мильонере, моем зяте?

— Я его не знаю.

— Я думал, что вы его узнали на нашей родине?

— Я был знаком с ним очень недолго. А с тех пор я его не видел, да и ничего не слышал о нем.

— Хм, да! Он бы мог по меньшей мере ра-азок написать вам, но он та-ак плохо га-аворил пра-а вас. Как только моя дочь упоминала вас, он сразу же сердился.

— У него были для этого причины?

— Не-е, никаких. Но он начинает опрокидывать рюмки с утра, а поэтому весь день ходит как в тумане.

— Не может быть!

— Да, это так! Должно быть, он унаследовал это от матери, которая умерла а-ат белой горячки.

— А что думает по этому поводу ваша дочь?

— Что она должна думать! Ей нечего сказать. Если она хочет, чтобы муж чего-то не делал, ей нужно только попросить его, чтобы как раз это он и сделал.

— Ах вот что! О Боже! Но это же ужасная жизнь…

— Кошки с собакой! — выхватил он у меня изо рта окончание фразы. — Но, знаете, мы, мильонеры, можем себе такое позволить. Он живет внизу, она наверху. За целый-целехонький день они не перекинутся ни а-адним словцом, разве что он выйдет к обеду.

— И он держал себя так с самого начала?

— Не-ет. Наверху, в Ол-Швомп, он вел себя иначе. Там мы жили как бы единой семьей, но с тех пор как нашим компаньоном стал мистер Поттер, мой зятек стал са-авсем другим и начал жить очень странной жизнью. Знаете, я очень хорошо отношусь к этому Поттеру. А он придерживается та-акже высокого мнения а-а ма-аей дочери.

— Справедливы ли жалобы вашей дочери на то, что вашему зятю приходится много работать?

— Глупости! Не-е ве-ерьте этому. Поттер ведет все дело. Он и бегает, и пишет, работает день и ночь. А Вернер… тот просто лодырь. Он стал членом клубов и всяких там других обществ, где изрядно напивается и играет в карты. Да он был бы а-аслом, если бы этого не делал, потому что он теперь мильонер, и может па-азволить себе та-акое. А Поттер обязан за него работать.

Он все продолжал и продолжал говорить в подобном духе и заходил все дальше и дальше. Старик нес полный вздор, защищаясь только миллионами своего зятя. Он и не думал о том, в каком свете предстают передо мной хозяйственные и семейные отношения в доме, что меня сильно встревожило. При этом мне было не особенно ясно, любит ли Марта своего супруга. Если истинной любви не было, то она старалась скрыть это. Супруги первое время жили довольно хорошо, но потом появился Поттер и познакомился с четой Вернеров. Мне показалось, что этот янки охотится за состоянием Вернера. А тот все передоверил американцу, все глубже и глубже заходя в западню, в которой его подстерегала финансовая катастрофа. Вероятно, Поттер хотел довести до краха дело своего компаньона, а сам получить вместе с его состоянием и прекрасную юную фрау.

Что же я мог здесь поделать? Для разоблачения этого человека нужно время, и пожалуй, очень много времени, а тогда, наверное, уже будет слишком поздно. Я должен попытаться получить какие-то финансовые данные об их совместном деле, а против этого, разумеется, выступят оба компаньона. При этом я легко мог попасть в неприятное положение. Пока красноречивый старик без устали что-то болтал, я многое передумал и пришел в конце концов к тому, что самым лучшим для меня было бы воздержаться от вмешательства в чужие дела.

Вскоре пришла фрау Фогель и позвала нас к столу. Марта отослала слугу, потому что, по-видимому, хотела остаться с нами наедине. Еда была простой, и я заметил, что молодая женщина снова за долгое время немного оттаяла. Выйдя из-за стола, мы снова смогли взять по сигаре, а Марта отправилась в соседнюю комнату, которая, как я вскоре понял, была музыкальным салоном. Раздались вступительные аккорды фортепиано, а потом зазвучал великолепный голос бывшей певицы. Она пела немецкую песню.

Я сидел спиной к входу, повернув лицо к музыкальному салону. Виннету сидел напротив меня и слушал, затаив дыхание. Он не понимал немецких слов, но весь был захвачен пением. Вдруг лицо его совершенно изменилось, я увидел, что он пристально смотрит на дверь и даже сделал движение, словно собираясь встать со стула. Я быстро обернулся. За мной, на пороге раскрытой двери стояли двое мужчин: нефтяной принц и, как я узнал позднее, Поттер. Компаньон миллионера оказался крепким молодым человеком, но в данный момент лицо его выражало подозрительность и настороженность. Сильно покрасневшие глаза Вернера уставились прямо на меня. Он заметно покачивался. С первого взгляда было видно, что он пьян.

На мне был мексиканский наряд, а поэтому он меня узнал только тогда, когда я обернулся. Но когда он увидел мое лицо, то сейчас же его руки сжались в кулаки, и он, сильно шатаясь, пошел на меня, выкрикивая:

— Вот он, мерзавец, который хотел отбить у меня жену! И теперь он с нею? И она поет для него эту песню? Тысяча чертей! Поттер, хватай его! Сейчас мы пересчитаем ему кости!

Поттер намеревался уже откликнуться на его приглашение, и тогда я встал. Но прежде чем они ко мне приблизились, появилась Марта. Она услышала голос мужа и прервала пение. Она промчалась мимо меня, встала между нами, широко раскинула руки и закричала:

— Ни шагу дальше! Ты оскорбляешь не только меня и мою честь, но и себя самого!

— Прочь с дороги! — набросился он на нее. — Я хочу поговорить сейчас с ним. С тобой я разберусь позже!

— Я не отступлю ни на шаг! Я совершенно случайно встретила герра доктора и, естественно, пригласила его к себе. Ты хочешь оскорбить нашего гостя!

— Гостя? Гостя! — издевательски расхохотался он. — Моего гостя зовут Поттером. Я его пригласил! А этому чернильному пятну из Германии я устрою головомойку. Иди сюда, Поттер! Мы будем его колошматить, пока он не перестанет кричать! Прочь с дороги, баба!

Он схватил жену за руку, но сразу же отпустил, потому что рядом с Вернером вырос Виннету. Одно его властное движение заставило обоих нападавших отступить на несколько шагов.

— Кто из вас двоих владелец этого дома? — спросил апач на чистейшем английском.

— Я, — ответил Вернер, с большим трудом стараясь удержаться в вертикальном положении.

— Я — Виннету, вождь апачей. Слышал ты обо мне?

— Тысяча чертей!.. Виннету, Виннету!

— Да, такое имя я ношу. Кажется, ты с ним знаком. Но мне не известно, знаком ли ты также с моим характером и правилами моего поведения. Не советую тебе близко познакомиться с ними! Послушай лучше, что я тебе теперь скажу! Здесь вместе со мной находится мой друг и брат Олд Шеттерхэнд, с которым мы повстречали твою жену. Она пригласила нас зайти, и мы пошли за ней, чтобы оказать тебе честь своим присутствием. Мы поели в твоем доме, а она спела нам песню. Вот и все, что произошло. Если ты ее накажешь, Виннету отомстит за нее. Власть моя протирается до самого центра этого огромного города и до самого последнего уголка самого отдаленного дома. Я буду наблюдать за тобой. Скажи одно только гневное слово, и один из моих апачей ответит тебе ножом. Теперь ты знаешь, чего я хочу. Если ты будешь действовать вопреки моим советам, ты погибнешь!

Потом он схватился за свой пояс, вытащил золотую монету, положил ее на стол и добавил:

— Вот плата за съеденное нами в твоем доме. Олд Шеттерхэнд и Виннету могут не принимать от тебя подарков, потому что они богаче тебя. Я сказал!

Вернер ничего не осмелился возразить. Он стоял словно школьник, который только что получил нагоняй от учителя. Поттер, казалось, разозлился, но тем не менее испытывал при этом какую-то тайную радость. Я положил свою руку ему на плечо и спросил:

— Мастер, вы слышали мое имя, а значит, теперь знаете, кто я такой?

— Да, — ответил он.

— Ваши планы я вижу насквозь. Будьте великодушны по отношению к вашему компаньону, иначе вы не найдете у меня снисхождения. Я вернусь сюда и буду судить вас не по параграфам ваших книг и актов, а по строгим законам прерий. Ваш компаньон расскажет вам обо мне. Не верьте ему, будто он меня знает! И не верьте, что я добрый и всех прощаю. И притом вы видите, что я серьезно хочу оставить на ваших мускулах след печати Олд Шеттерхэнда.

Я обхватил правой рукой его плечи и сдавил их. Он не столько вскрикнул, сколько по-настоящему взвыл. Ну, а я с Виннету направился к двери. Мы прошли, ни разу не оглянувшись, до порога, вышли в прихожую, а потом забрались в лифт. Нажатие на кнопку привело его в движение, и мы стали опускаться; а потом мы покинули дворец, которому, по моему предчувствию, была предназначена судьба стать домом нищеты.

На следующий день мы уехали из Сан-Франциско, а еще три месяца спустя простились с Виннету на полтора года. Я оставил ему своего жеребца, а прежде чем расстаться, мы уговорились, как это бывало и раньше, о точном времени и месте нашей следующей встречи.

Несколько месяцев я оставался на родине; потом я снова отправился в странствие, на этот раз на Ближний Восток, и путешествовал там в течение двадцати месяцев. После возвращения оттуда я на некоторое время погрузился в чтение литературы и очень мало бывал на людях. Но раз в неделю я все же посещал одно певческое общество, почетным членом которого я состою еще и сегодня. Эти визиты были для меня лучшим отдыхом.

Однажды в субботу, после репетиции, мы собрались вместе, чтобы поговорить о благотворительном концерте, и в нашу уединенную комнату зашел хозяин и сказал мне:

— Нас посетили два господина. Они хотят с вами о чем-то переговорить.

— Кто такие?

— Я их не знаю. Один из них молод и выглядит очень прилично, а другой, темнокожий, весьма странный на вид. Он ничего не говорит, не снял шляпу и так смотрит на меня, что мне просто стало не по себе.

— Чарли! — услышал я вдруг через открытую дверь.

Я моментально вскочил. Ведь это только Виннету так произносил мое немецкое имя. А вот и он сам остановился перед дверью! Виннету, знаменитый вождь апачей, в Дрездене! А как выглядел могучий воин: темные брюки, такой же жилет, обтянутый снизу поясом, мешковатый короткий пиджак. В руке он держал суковатую палку, а на голове красовался цилиндр! Его-то и не снимал вождь апачей! Я рассказываю о его появлении очень коротко, но вряд ли мне надо доказывать, что неожиданное его прибытие вызвало у меня удивление столь же большое, по меньшей мере, как и мой восторг.

Я бросился к нему, а он столь же стремительно пошел ко мне навстречу. На полпути мы попали друг к другу в объятья. Мы снова и снова обнимались, разглядывали один другого, и наконец разразились шедшим от всего сердца смехом, что с апачем еще никогда не случалось. Он увидел своего друга Шеттерхэнда таким типичным бюргером, а лицо храброго воина апачей было таким спокойным и забавным, что удержаться от смеха не было никакой возможности.

Виннету не стал дожидаться ушедшего докладывать о нем хозяина, а пошел следом за ним. Ну, а вместе с Виннету был приехавший вместе с ним молодой человек, и это был не кто иной, как… Франц Фогель, прежний ученик моего капельмейстера.

Все присутствовавшие певцы знали апача по моим рассказам, и он в их воображении был окружен сияющим ореолом. Сначала они не хотели мне верить. Они не могли и представить, что он может появиться не в индейском костюме, без своего знаменитого «Серебряного ружья». Я догадывался, почему он не снял свою шляпу — он упрятал под цилиндр свои длинные, темные волосы. Я снял с него головной убор, волосы освободились и упали подобно водопаду на плечи, спадая на спину. Теперь присутствовавшие поверили, что перед ними действительно апач. Все стали здороваться с ним, а когда наш замечательный бас пропел ему здравицу, то остальные шумно его поддержали.

Как часто я просил Виннету поехать как-нибудь со мной в Германию или навестить меня там! Но просьбы мои всегда наталкивались на отрицательный ответ. Видимо, какая-то очень серьезная причина побудила его теперь приехать ко мне. Он видел по мне, как я хочу узнать цель его приезда, но покачал головой и сказал:

— Пусть мой брат не беспокоится. Послание, которое я привез, очень важное, но за время моего пути прошла уже целая неделя, так пусть пройдет и еще один час.

— Но как же ты смог меня здесь найти?

— Виннету приехал не один, а вместе с молодым бледнолицым, которого зовут Фогелем. Он знает, где ты живешь, и привел меня сюда. Там мы услышали, что ты находишься там, где поют, тогда и я захотел услышать пение, которым все наслаждаются. Потом мы вернемся назад, в твое жилище, и там я тебе скажу, почему я поехал через Большую Воду.

— Хорошо, я подожду до того часа, а ты пока послушаешь немецкое пение.

Когда певцы услышали про желание апача, они, разумеется, весьма охотно согласились для него спеть. Мы же с Фогелем сели за отдаленный столик и заказали пива, которое Виннету пил охотно, но очень умеренно. Потом начались выступления, превратившиеся в настоящий концерт. Все его участники очень гордились тем, что их может услышать такой известный человек.

Мы с Виннету взялись за руки. Я был очень счастлив тем, что наконец-то вижу его на своей родине, а он был рад оттого, что смог мне доставить это удовольствие. Думаю, что в глазах присутствующих мы представляли из себя очень трогательную пару. Сейчас бы нас не признал никто из тех, кому довелось видеть нас вместе в прерии или в горах. Виннету казался мне черной пантерой в овечьей шкуре, видимо, и он думал про меня нечто подобное. В Германии, как, впрочем, и везде, прежде всего внимание обращают на одежду, костюм делает человека.

Было, пожалуй, около полуночи, когда апач объяснил, что он наслушался достаточно песен. Ревностные музыкальные братья охотно удерживали бы его и до утра своим пением, а то и еще дольше. Но Виннету поблагодарил певцов, и мы ушли. Он ни словом не обмолвился о том, что слышал, но так как я знал его характер, то мог себе, пожалуй, представить, какое глубокое и неизгладимое впечатление оставило в его душе пение немцев.

Когда мы пришли ко мне домой, он внимательно огляделся, осмотрел каждый предмет, время от времени закрывая глаза, чтобы получше все отложилось в его памяти. Я снял со стены две трубки мира, набил их табаком и протянул одну из них апачу. Фогель удовлетворился сигарой. Потом я расположился на софе, покуривая трубку и поглядывая на своего лучшего, вернейшего и благороднейшего друга, а он сказал:

— Мы приехали из-за прекрасной белой скво, которую я посещал с тобой в Сан-Франциско.

— А, Марта, ваша сестра?

— К сожалению, да, — ответил Фогель. — Мы ничего не можем вам рассказать про нее утешительного. Я пробыл за океаном четыре месяца.

— Это слишком мало!

— Да, но для меня вполне достаточно. Эти месяцы стали для меня годами, потому что они не принесли мне ничего, кроме горьких разочарований. Мой зять обанкротился.

— A-а, к сожалению, я так и предполагал! А как дела у Поттера, его компаньона?

— Разумеется, он тоже обанкротился.

— А вот в это я никак не могу поверить. Он высосал все деньги из вашего зятя и наверняка припрятал солидную сумму. Можно ли это банкротство посчитать обманом?

— Нет, потому что ни один человек не потерял ни пфеннига.

— Никто не потерял ни пфеннига, но тем не менее было объявлено о несостоятельности банка? Значит, за такое короткое время огромное состояние было полностью израсходовано? Как такое стало возможным?

— Поттер много потерял на спекуляциях. Мой зять доверял ему во всем.

— Это можно было предвидеть. Поттер занялся вашим зятем, заранее нацеливаясь на его разорение, а свое обогащение. Если бы это было не так, то столь большое состояние нельзя бы было истратить за такое короткое время. Для видимости, он будто бы потерял его на разных спекуляциях, а в действительности он набил себе полный кошелек. Надеюсь, что его еще можно поймать за руку.

— Я этому не верю, потому что, будь это так, он бы не стал задерживаться в Сан-Франциско, а давно бы исчез. Моего зятя, естественно, пустили по миру. То немногое, что у него осталось, он отнял у семьи и спрятал в свой собственный карман. При этом он ходит из притона в притон и пьет, пока вместе с последним центом у него не вылетает разум.

— А что же теперь делает ваша семья?

— Плохи их дела. Когда я туда приехал, то еще ни о чем не догадывался. Я полагался на Вернера. Я думал, что благодаря денежной поддержке с его стороны, буду делать быстрые успехи на сцене. Но уже через три недели его банк лопнул. Я приехал только для того, чтобы стать лишним едоком. Родители и сестра были в отчаянии. Правда, Марта сохранила хладнокровие и думала о спасении. Я помог ей. Нам пришла в голову отличная идея — давать концерты. На первое время на самое необходимое хватало денег, которые сестра выручала за немногие бывшие у нее лишние вещи. Мы подумали и про вас. Мы и так вам многим обязаны. Если бы вы тогда были в Америке, то, конечно, помогли бы нам делом и словом. Но вас-то там и не было. Тогда Бог привел в наш дом Виннету.

— Как? Он приехал к вам домой?

— Да.

— Трудно поверить. После того, что мы у вас пережили, нельзя было ожидать, что он когда-нибудь снова захочет посетить ваш дом.

— Это был уже не тот дом. Нас буквально вышвырнули из дворца. Мы снимали крохотную квартирку. К счастью, в Сан-Франциско приехал Виннету. Он вспомнил о нас, отыскал наше жилище и попытался утешить нас. Я почти сгораю от стыда, признаваясь, что он дал нам денег. Мы не решались их взять, но он уверил нас, что мы скоро сможем отдать ему долг. Он пообещал также серьезно поговорить с Поттером и с тех пор не выпускал его из виду. И вот пришло официальное письмо из Нового Орлеана. В нем сообщалось, что там умер наш дядя, брат моей матери.

— A-а, припоминаю. Ваша бабушка рассказывала мне, что у нее был сын, который уехал в Америку, и больше о нем ничего не слышали. Она была убеждена, что с ним в дороге приключилось несчастье, и он умер.

— Это так. Но он вовсе не умер, а ничего о себе не сообщал. Он просто оказался неблагодарным. И вот недавно он умер миллионером. По меньшей мере, так сообщали нам власти.

— Я бы не очень рассчитывал на это богатство. Вы же узнали, какую цену оно может иметь, если попадет не в те руки. Но как это нью-орлеанским властям пришло в голову разузнать ваш адрес в Сан-Франциско?

— Они просмотрели старые письма и записки умершего, узнали, откуда он родом, и в итоге написали в Германию. Оттуда и сообщили наш новый адрес.

— Ну, значит, вам помогли. Если вы докажете, что являетесь единственными наследниками и других притязаний на наследство нет, вам очень скоро его передадут.

— Конечно, это было бы хорошо, но в деле есть одна закорючка. Мы оказались вроде бы единственными наследниками, но в то же самое время — и не единственными. У покойного был сын, но он куда-то пропал.

— Да, это может надолго затянуть дело.

— Вот то-то и оно!

— Сына будут разыскивать через газеты, и только когда никто не сможет ничего о нем сообщить, его будут считать погибшим. К сожалению, может, придется ждать много лет.

— Да, мы должны ждать. Если бы только нам пока выплатили хоть часть наследства!

— Вряд ли это получится. Либо все, либо ничего.

— К тому же в Новом Орлеане за дело взялся адвокат пропавшего. Он объявил себя другом юноши и уверяет, что тот еще жив. Сын нашего покойного родственника взял себе в спутники очень опытного и надежного человека. Этот спутник — так утверждает адвокат — сообщил бы, конечно, если бы молодой путешественник не просто пропал, а погиб. Адвокат хорошо организовал поиски своего друга и добился отсрочки судебного решения о наследстве.

— Это еще больше затянет дело. Какую фамилию носила в девичестве ваша мать?

— Егер.

— Стало быть, и старый миллионер был тоже Егером. Кем он был?

— Сначала сапожником. Уехал он из Германии подмастерьем, потом в Нью-Йорке купил магазинчик, видимо, благодаря удачной женитьбе, а потом стал потихоньку все больше богатеть.

— Сапожный подмастерье? Нью-Йорк? Магазинчик? Удачная женитьба? О, мне кажется, что это весьма знакомая история, которую я уже слышал.

— Какая история? Где вы ее слышали?

— Подождите-ка немного, подождите! Я должен порыться в памяти.

Я встал с софы и некоторое время ходил по комнате. Я вспомнил о письме, найденном мною в вещах Мелтона. Письмо это написал его племянник. Я прошел в библиотеку и вынул только что упомянутое письмо из ящика, в котором оно хранилось, чтобы прочесть его Фогелю.

— Да, здесь же все четко изложено. Связано ли это письмо с обсуждаемым нами случаем?

Я должен был получить полную ясность, а поэтому продолжил расспросы:

— Значит, Егер стал владельцем сапожного магазинчика в Нью-Йорке? А не занимался ли он поставками для федеральной армии?

— Занимался.

— И сбывал не только обувь, но и скорняжные изделия?

— Да, да. Здесь-то он и заработал свои миллионы. Но откуда вам это известно? Что это за письмо у вас в руках?

— Потом расскажу! Скажите-ка мне еще вот что: всегда ли он пользовался только своей немецкой фамилией Егер?

— Нет, он американизировал его на английский лад: Хантер.

— Что же вы мне сразу это не сказали! Почему вы мне назвали лишь немецкую фамилию?

— Я думал, что это к делу не относится.

— Это имеет прямое отношение к делу, очень даже нам пригодится, очень, а может быть, все от этого и зависит! Вам известно, как звали этого пропавшего сына?

— Да, его звали Смолл, Малыш. Странное имя, не правда ли?

— Да, но для вас это выгодно, потому что чем диковиннее имя, тем меньше можно его носителя спутать с другим человеком. Итак, Малыш Хантер. Он исчез. И где же? Разумеется, на Востоке! Или не так?

— Да, на Востоке! — выкрикнул вконец удивленный Фогель. — Вы и про это знаете, герр доктор?

— Да, знаю и про это! Вы пришли к осведомленному человеку, дорогой друг, который кое-чем может вам помочь.

— И Виннету так говорил!

— Ага. Он отыскал крошечную частицу следа, по которому вы должны идти, и притом сделал все возможное, чтобы вы его больше не потеряли. Подведите его только к этому следу, и он тогда позабудет усталость и покажет вам, на что способен.

— Значит, у вас есть след пропавшего без вести?

— Да, но прежде я еще хочу у вас спросить: не было ли в официальном письме указаний, где Малыш Хантер может быть?

— Было! Я припоминаю. Нашли одно его письмо, которое Малыш написал своему отцу из Каира.

— Хорошо — это уже что-то. Письмо старое?

— Про это ничего не было написано.

— Жалко! Абсолютно необходимо знать, когда Малыш Хантер был в Каире.

— Он останавливался там в гостинице на берегу Нила, около знаменитого пальмового парка, который он очень подробно описал.

— Еще что-нибудь вы знаете о содержании письма?

— Нет!.. Однако… все же я что-то вспомнил. Он просил отца писать на адрес американского консульства.

— Это важно, очень важно! У нас теперь есть след. Теперь мы отыщем вашего пропавшего родственника, но он, вероятнее всего, будет уже трупом.

— Вы полагаете, что он умер?

— Да. И тем не менее он явился за наследством.

— Как это понять? Мертвец ведь не может прийти за наследством!

— Иногда может! Конечно, это происходит в исключительных обстоятельствах, о которых вы еще узнаете, когда я переговорю с Виннету.

— Вы возбуждаете мое любопытство!

— Я не буду вас долго томить, а поэтому буду говорить с апачем не на индейском наречии, а по-английски. Вы понимаете этот язык?

— И даже очень хорошо. С того дня, когда моя семья перебралась в Америку, я стал усиленно заниматься английским языком.

— Ну, тогда мы должны будем перейти на английский, потому что апач плохо понимает немецкий. Мне не обязательно обращаться только к нему. Но скажите мне, известно ли вам, обращались ли власти Нового Орлеана в американское консульство в Каире?

— Обращались и городские власти, и тот адвокат, о котором я только что говорил.

— И какой ответ они получили?

— Пока никакого, ведь прошло еще слишком мало времени.

— Тогда я знаю все, о чем хотел узнать, прежде чем дать вам совет, которого вы от меня ожидаете. Ведь именно за ним вы и приехали ко мне?

— Да, признаюсь в этом честно. Моя сестра обратила наше внимание на то, что вы очень хорошо знаете Восток и…

Он запнулся.

— И?.. Говорите дальше! — потребовал я от него. — Если вы хотите от меня совета словом и делом, то должны быть полностью откровенны со мной.

— Но вы сами угадали мое желание, когда упомянули о слове и деле. Моя сестра считает, что вы знаете Восток, и только вы способны найти пропавшего живым или мертвым.

— Хм! Очень благодарен вашей сестре за доверие. Значит, от меня ждут не просто совета, но и действий! А знаете ли вы, как это называется?

— Да. Мы уже задавались этим вопросом. Мы рассчитываем на ваш труд и ваше время.

— А может быть, и еще больше: в известных обстоятельствах на карту будет поставлена сама жизнь.

— Неужели? — ужаснулся он.

— Да, жизнь. След, который мы обнаружили, приведет нас к весьма крупному мошенничеству, которое либо уже совершилось, либо еще не произошло. Спутник Малыша Хантера похож на него как две капли воды. У меня есть веские основания предполагать, что такое исключительное сходство и станет причиной убийства, которое должно в скором времени случиться, если только уже не произошло.

— Вы меня пугаете!

— Спутник убьет Малыша Хантера, чтобы самому заменить его, ведь он так похож на Малыша, и стать наследником старика Хантера. Этот его так называемый приятель — преступник, как и его отец, как и дядя, к которому он написал письмо. Они все — вдвойне и втройне убийцы. Я еще расскажу вам об этом подробнее. Конечно, я не могу с полной уверенностью говорить об убийстве, но, насколько я знаю упомянутых только что людей, они обязательно придут к мысли об убийстве, использовав таким образом в свою пользу смерть старика Хантера. Но прежде всего я теперь хочу поговорить с Виннету.

До сих пор мы говорили по-немецки, и апач мало что понимал, но он очень внимательно следил за выражениями наших лиц. Сначала на его лице можно было легко прочитать выражение напряжения. Но с того момента, как я достал письмо, его лицо выразило удовлетворенность. Когда он заметил, что я хочу теперь обратиться к нему, то его слова опередили мои:

— Мой брат Олд Шеттерхэнд подтвердил мои догадки. Пропавший бледнолицый странствует вместе с племянником Мелтона по тем краям, которые белые называют Востоком.

— Виннету очень внимательно наблюдал за нами. От его острого глаза ничего не укрылось.

— На это не требуется особой проницательности. Олд Шеттерхэнд еще раньше показывал мне это письмо и читал его, а я хорошо его запомнил. И вот я поехал в Сан-Франциско, чтобы увидеть прекрасную молодую женщину, муж которой когда-то страшно обидел нас и свою жену, так что я даже пригрозил, что если с его женой когда-либо случится несчастье, то ему будет плохо. Итак, я узнал, что она бедствует, и пошел к ней, чтобы утешить ее. Так как она доверяет мне, потому что я являюсь твоим другом и братом, то рассказала мне обо всем случившемся. Она также прочла мне письмо, пришедшее из Нового Орлеана. Из него-то я и услышал имя Хантера и еще кое-что другое, что вполне совпадало с содержанием твоего письма. Так что догадаться обо всем было нетрудно, если ты не слепой и не глухой. Скво однажды подарила тебе свое доверие. И я решил помочь ей. А сделать это я мог только через одного человека — через тебя. Поэтому я здесь. Молодого человека я взял с собой, потому что он здесь родился и, конечно, понимает язык твоей родины, в котором я не силен. Что дальше мне скажет мой брат?

— Джонатан Мелтон писал, что намерен использовать свое сходство с Малышом Хантером. Как думает Виннету, что он предпримет? Только ли он займется подлогами и обманами?

— Нет. Малыш Хантер умрет, если только вовремя его не спасти.

— И я убежден в этом. А вместо него появится Джонатан Мелтон и заберет наследство. Надо, чтобы сейчас же в Каир отправился энергичный человек, чтобы навести справки в консульстве и выяснить, куда исчез Хантер.

— А этим человеком можете быть только вы! — вмешался Фогель, хватая меня за руку. — Поезжайте скорее, поторопитесь, иначе будет поздно!

— Хм! Конечно, это дело необычно заинтересовало меня, но разве вы считаете, что я сижу здесь только затем, чтобы по любому поводу отбросить свою работу в сторону и спешить на южный берег Средиземного моря в погоню за преступниками?

— И тем не менее вы должны сделать это, должны! Если вы спасете Малыша Хантера, он щедро вознаградит вас. Ну, а если не застанете его живым, то вы разоблачите его двойника, и тогда мы с охотой выделим вам часть наследства.

— Уфф! — разъярился вождь апачей. — Олд Шеттерхэнд не берет денег, а подобное путешествие вообще не сможет оплатить ни один человек!

Я несколько смягчил эту гневную тираду:

— Успокойтесь, в глубине души я уже давно готов хоть сейчас поехать в Каир, если только будут устранены некоторые препятствия, противостоящие мне сегодня и завтра.

Виннету и в этот момент, как всегда проявил проницательность и благородство чувств, положив одним из хорошо знакомых мне движений руку на свой пояс и сказав при этом:

— Виннету просит Олд Шеттерхэнда не обращать внимания ни на какие препятствия. Каков отсюда путь до Каира?

— Сначала надо доехать по железной дороге до Бриндизи, а потом на пароходе добраться до Александрии.

— Сколько времени надо ехать по железной дороге и когда отправляется пароход?

— Рейсы совершаются регулярно, в определенные дни недели. Если отправиться отсюда завтра, а в Бриндизи попасть послезавтра, то уже на следующий день можно оказаться в море.

— Тогда мы едем завтра. Хуг!

Примерно на это я и рассчитывал. Не для того Виннету приехал ко мне домой, чтобы отправить меня в Африку, а самому возвратиться домой. Тем не менее меня поразил его уверенный, решительный тон, которым были сказаны последние слова. Я спросил:

— Но все ли взвесил Виннету, отправляясь в совершенно чужую для него страну!

— Тем лучше знает эту страну мой брат. И пусть он не пытается вводить меня в заблуждение! Разве ты мне не рассказывал сотни раз, что ты видел в тех странах, говоря при этом, как бы ты желал, чтобы и я хоть однажды посетил эти края?

— Да, ты прав.

— Вот теперь твое желание исполнится. Значит, ты не должен возражать.

Вождь апачей в Каире! Что за мысль! Ничего подобного нельзя было предположить. Я обрадовался этому, потому что, во-первых, я получал уникальную возможность стать его учителем, а во-вторых, нам представлялся случай использовать суждение самого проницательного из всех умнейших людей с большой для себя пользой. И в-третьих, а в этот момент это было самым главным, он положил руку на свой пояс. Мое нынешнее финансовое положение не позволило мне отложить столько денег, сколько требуется на такое длительное и дорогое путешествие. Движение его руки показывало, что в поясе скрыто достаточное количество такого презренного, и вместе с тем такого благородного металла, как золото.

Фогель очень обрадовался принятому нами решению. Он снова и снова принимался благодарить нас, пока мы строго-настрого не запретили ему этого. Он отправился в гостиницу, ну, а апач, естественно, остался у меня, но не надолго, потому что ранним утром мы должны были уже отправляться в путь. Но забот это особых не причинило, потому что длительных приготовлений к путешествию не потребовалось, так как все, что для этого нужно, у меня было всегда наготове.

Фогеля мы снабдили деньгами на обратную дорогу до Сан-Франциско. Он простился с нами у своего купе, получив при этом достаточно указаний, как ему и его родственникам вести себя в самых различных ситуациях.

Меня немало веселило то всеобщее внимание, которое сопровождало появление апача. Не скрою, что с первого и не очень внимательного взгляда он казался одетым в новехонькое платье бродягой. Но кто повнимательнее вглядывался в его осанку, в благородные, гордые черты его светло-бронзового лица, тот принужден был подумать о том, что перед ним находится необыкновенный человек.

Небольшие происшествия, то интересные, то забавные, случавшиеся с нами в дороге, к данному рассказу не относятся, скажу только, что Виннету, несмотря на свою обычную индейскую сдержанность, не переставал удивляться. Ему было здесь на что посмотреть, узнать много нового, неизвестного. В Александрии он купил себе арабский наряд, который очень ему был к лицу, но, казалось, что он чувствует себя в нем не очень удобно.

Прибыв в Каир, мы сразу же отправились в «Отель дю Нил», в котором проживал Малыш Хантер. Там мы узнали, что он съехал месяца три назад. Это совпадало со сведениями, полученными нами в американском консульстве.

Но у соотечественников богатого наследника мы узнали еще кое-что. Нью-орлеанские власти наводили справки, как и уже упомянутый адвокат. Письма сначала пересылались в Александрию, а позднее — в Тунис. Посредником в последнем из названных городов был купец-еврей по имени Муса Бабуам.

Полученные сведения вынуждали нас отправиться в Тунис, причем Каир мы должны были покинуть уже назавтра, так как времени было в обрез. Но для нашего успокоения нам сказали, что Малыш Хантер чувствовал себя очень хорошо, причем находился со своим спутником в очень дружеских отношениях. Сходство этих двух людей было поразительным, тем более, что они были одеты в совсем одинаковые костюмы.

Вечером мы прогулялись до «Отель д’Ориент», в котором я останавливался прежде. Какой-то особой цели у меня не было, просто я охотно возвращаюсь туда, где уже бывал прежде. Мы зашли в ярко освещенный сад и сели за пустой стол, пожелав выпить по стакану лимонада. Нас заметили, так как Виннету, распустивший свои длинные волосы, бросался в глаза.

В саду были расставлены столы, за которыми находилось множество гостей, радовавшихся прохладному вечернему воздуху. На довольно значительном расстоянии от нас сидел господин, судя по одежде — мусульманин, который при нашем появлении встал. Он подошел ближе, потом еще ближе и все время не спускал с нас глаз. Видимо, он уже видел меня в этих краях. Я перестал обращать на него внимание. Тогда он наполовину откинул капюшон своего светлого хаика[12]Плащ (араб.; в дальнейшем автор подробно описывает эту деталь одежды). с головы, подошел совсем близко, положил мне руку на плечо и поприветствовал на чистейшем языке индейцев-техуа:

— Озенг-ге та, мо Олд Шеттерхэнд!

Это означало: «Добрый вечер, Олд Шеттерхэнд!» Потом он положил свою руку на плечо апача и повторил свое приветствие, изменив на этот раз имя:

— Озенг-ге та, мо Виннету!

Араб знал нас. От изумления я даже подскочил на стуле и спросил на том же самом индейском диалекте:

— To-а о ссе?[13]Кто ты, человек? (пер. автора).

Тогда он ответил по-английски:

— А ну, отгадай, старый убийца львов! Мне и в самом деле интересно, захочешь ли ты узнать меня по голосу!

— Эмери! Эмери Босуэлл! — закричал я, совсем откидывая капюшон и обняв его за плечи. Он также обнял меня, прижав к своей могучей груди, и сказал с умилением в голосе:

— Как я тосковал по тебе, старина! Ты бы никогда не напал на мои следы. И вот теперь мы встретились в этом благословенном саду. Этого хотела кисмет[14]Судьба, рок (тур.). , и у меня тоже появилось единственное желание: чтобы мы не сразу расстались. Ты согласен?

— Охотно, дорогой друг! Значит, ты сразу же узнал нас обоих?

— Тебя сразу же, но вождь очень изменился в новой одежде. Кто бы мог в таком непривычном обличье узнать величайшего и знаменитейшего воина апачей. Это необычная удача встретить в далекой Кахире[15]Арабское название города Каира. Виннету. Я так удивился, что не поверил бы себе, не имей я таких зорких глаз. Дело должно быть весьма необычным и очень важным, если вождь решился поменять Льяно-Эстакадо на Ливийскую пустыню, а Скалистые горы — на древний Мокаттам[16]Мокаттам (или Мукаттам) — гряда известняковых холмов на восточной окраине современного Каира, служившая, по библейскому преданию, источником материала для египетских пирамид; в настоящее время — район новой застройки..

— Да, это так. Садись к нам, и ты узнаешь про это дело.

Он приказал официанту принести за наш столик свой шербет и еще один стул и уселся рядом с нами.

Кто бы подумал о том, что именно сегодня я встречусь со своим добрым товарищем, смелым и непобедимым, знакомым мне по прериям и Сахаре! И у меня были все причины радоваться этой встрече. В это охотно поверят те читатели, которые знакомы с моим рассказом «Гум»[17]«Гум» — этот рассказ входит в Полном собрании сочинений в сборник «Апельсины и финики» («Orangen und Datteln»).. Позвольте мне повторить здесь то, что я там написал про своего приятеля:

«На той стороне океана, на Диком Западе, я встретил человека, который так же, как и я, только лишь из страсти к приключениям отважился проникнуть в мрачные и полные опасностей глубины Индейской территории и во всех трудных ситуациях оставался мне верным другом и помощником.

Сэр Эмери Босуэлл был типичным англичанином, гордым, благородным, холодным, скупым на слова, отважным до удали, исполненным присутствия духа, сильным бойцом, опытным фехтовальщиком, метким стрелком и притом готовым на самопожертвование, если потребуется помочь другу. Наряду с этими многочисленными достоинствами добряк Эмери отличался, конечно, и мелкими недостатками, присущими всякому англичанину и, пожалуй, способными оттолкнуть чужака. Но мне они не мешали, скорее, наоборот, чаще приносили легкое удовлетворение, впрочем, тайное и невинное».

Да, да, это был тот самый Эмери Босуэлл, который вместе со мной и с еще немногими мужчинами захватил в Сахаре целый невольничий караван. А то, что он, обычно немногословный человек, приветствовал нас такой длинной для себя речью, было признаком его огромной и искренней радости, которую он испытывал при этом неожиданном свидании. Он знал Виннету столь же хорошо, как и меня, так как мы с ним почти в течение года объехали весь юго-запад Соединенных Штатов, пережив при этом много необычных приключений. Поэтому апач радовался этой непредусмотренной встрече почти в той же мере, что и я, но не в его привычках было показывать перед всеми свои переживания.

Я был очень рад встрече с ним именно здесь, именно в это время. Так уж всегда получалось, что он всегда для полезных дел находил время, и я сейчас же убедился, что он присоединится к нам.

Речь шла о том, чтобы разыскать исчезнувшего человека, раскрыть возможное преступление или, по меньшей мере, предотвратить его, а это все были задачи, очень соответствующие его авантюрному духу. А так как у него были все необходимые качества для решения таких задач, то лучшего спутника, чем он, я не мог бы найти. И если разыскиваемые нами люди пока еще неизвестно где скрывались, то с Виннету, знаменитейшим следопытом Запада, и с Эмери, почти столь же знаменитым Белуван-беем алжирской пустыни, их убежище можно было раскрыть.

Эмери был в высшей степени удивлен, встретив Виннету в Каире. Он был уверен, что только исключительные обстоятельства вынудили индейца к этому путешествию. Виннету, как всегда сохранявший выдержку, ни о чем не спрашивал, он ждал. Но Эмери был белым, и он не мог подавить свое любопытство. Заняв место рядом с нами, он обратился ко мне со всевозможными вопросами о цели нашего путешествия.

— Возможно ли такое! — воскликнул он. — Вы направляетесь в Тунис? И я тоже еду туда!

— Когда?

— Как вам будет удобно!

— Отлично! Стало быть, мы поедем вместе. Тебя что-то там интересует?

— Что за вопрос? Приключения. А вас?

— Скорее всего, и мы там встретим приключения. Только я думаю, что должна быть и какая-то другая причина, которая влечет тебя в Тунис.

— Верно! И это — Малыш Хантер!

— Уфф! — воскликнул индеец, которого это имя так поразило, что невольно нарушило его молчание.

— Малыш Хантер? — быстро спросил я англичанина. — Возможно ли? Так ты его знаешь?

— Да. И ты тоже, как мне кажется.

— Нет, но я буду искать его в Тунисе.

— Ты ступил на ложную тропу. Он находится в Египте, скорее всего — в Александрии.

— Но мы только что приехали оттуда! Как жаль, что мы не знали об этом. Мы справлялись здесь о нем, и нам сообщили, что он уже три недели, как отправился в Тунис.

— Ерунда! Он еще здесь.

— Но он распорядился переправлять все адресованные ему письма в Тунис, и некоторые из них уже были туда отправлены!

— Это ничего не значит. Он еще там, но он хочет уехать, и притом как раз со мной. Он ждет меня в Александрии.

— Значит, ты уже был связан с ним?

— Вопросы, все время одни вопросы! Мне что, изложить тебе все подробно?

— Для меня это было бы самым приятным!

— Хорошо. Но рассказ окажется короче, чем ты думаешь. Я встретился с ним на юге, в Негиле. Потом мы вместе ездили в Берд-Айн, примерно, месяца на два. Теперь Хантер должен ехать в Тунис, и я поеду с ним. Но прежде мне надо было попасть в Каир, закупить кофе. Он будет ждать меня в Александрии.

— И ты собрался в Тунис только ради него?

— Нет. Я бы и без него туда поехал. Я путешествовал с тобой по алжирской Сахаре, а теперь вот побывал в Египте. Хочется же узнать, что там находится посередине. А это — Тунис и Триполитания.

— Так, так. И кто же был рядом с Хантером?

— Никого.

— В самом деле никого? Но вместе с ним путешествует один спутник, которого зовут Джонатан Мелтон.

— Я не знаю этого человека, я никогда его не видел.

— И Хантер не упоминал о нем?

— Ни слова!

— Хм! Странно! А он ничего не сообщал о своих связях с Мелтоном?

— Абсолютно ничего. А самому мне и в голову не пришло справляться об этом.

— Но ведь не принято путешествовать с незнакомцем!

— Неизвестным?.. Фу! Хантер держится как порядочный человек. Я мог убедиться, что он долгие годы провел на Востоке. Чего же ты еще хочешь!

— Мне кажется, что я знаю его получше тебя, хотя пока и не видел его в глаза. Мы его разыскиваем. Он должен немедленно ехать домой, где его ждет наследство, и весьма значительное. Его отец умер. В каком александрийском отеле ты его должен встретить?

— Он живет не в отеле, а на частной квартире. Он отправляется в Тунис, чтобы посетить друга, Калафа бен Урика, коларази[18]Капитан (прим. автора). тунисских войск.

— Калаф бен Урик? Странное имя! Так не могут звать ни араба, ни мавра, ни бедуина! Мне оно кажется придуманным им самим!

— Это тебя заинтересовало?

— Больше, чем ты думаешь. Может быть, ты знаешь, сколько лет этому Калафу бен Урику?

— Он уже пожилой человек. Хантер упомянул об этом случайно. Он также сказал, что я смогу говорить с коларази по-английски.

— По-английски? О! Выходит, что тунисский капитан понимает английский язык?

— Да, потому что он чужеземец. Хантер сказал мне, что восемь лет назад, когда капитан приехал в Тунис, он перешел в ислам.

— А откуда он приехал?

— Не знаю. Но поскольку он говорит по-английски, мне кажется, что мастер мой соотечественник.

— Англичанин? Я бы скорее принял его за американца, раз его посещает янки Хантер.

— Может быть. Мне это тоже кажется более правдоподобным. Меня бы очень обидело, если бы этот бывший христианин, а ныне магометанин уродился в моей Старой Англии.

Но о чем это ты задумался? Такие отсутствующие и вместе с тем колючие глаза я видел у тебя только тогда, когда ты напряженно ищешь разгадку чего-либо.

— Неужели? Возможно, я как раз теперь напал на один след, и притом исключительно важный и крайне интересный. Скажи мне только одно: Хантер, стало быть, ничего не сообщил тебе о своих знакомых. Не обмолвился ли он случаем о том, что он, кроме коларази, связан еще с одним человеком в Тунисе?

— Да, он говорил об этом. Письма, ему адресованные, пересылают одному тамошнему купцу.

— Ты запомнил его имя?

— Он еврей, и зовут его, если я не ошибаюсь… хм! Как же его зовут?

— Муса Бабуам?

— Да, верно, именно таково его имя! Но зачем ты расспрашиваешь о подобных мелочах, которые не представляют никакого интереса?

— Да потому, что подобные мелочи подводят меня к разгадке. Мне кажется, что этот твой Хантер — обманщик.

— Об… ман… щик? — спросил в высшей степени удивленный Эмери. — Но… это же… совершенно… невозможно!

— Не только возможно, но наверняка так оно и есть на самом деле.

Виннету до сих пор не проронил ни слова, но он все понял, потому что мы говорили по-английски. И теперь он сказал голосом убежденного в своей правоте человека:

— Мой брат Олд Шеттерхэнд находится на верном пути. Другой человек выдает себя за Малыша.

— Другой? — удивился Босуэлл. — Вы думаете, что он скрывается под фальшивым именем?

— Да, именно так мы считаем, — ответил я. — На самом деле Лже-Хантера зовут Джонатаном Мелтоном.

— Но раньше ты называл так его спутника?

— Конечно. Он и есть в действительности спутник того, за кого себя выдает.

— Для меня все это весьма загадочно и непонятно. Объясни, в чем тут дело!

Позднее он мог узнать обо всем, но сейчас я рассказал ровно столько, сколько ему нужно было, чтобы кое в чем разобраться. Он слушал со все возраставшим вниманием, а когда я окончил, казался не очень-то довольным услышанным. Я вынужден был подробнее посвятить его в это дело, и описал ему мое давнее путешествие в Мексику, а также другие события, словом, все, вплоть до нынешнего дня. Когда я закончил, то другой бы человек не сдержался в проявлении своих мыслей и чувств, но Эмери долго молчал, лишь задумчиво глядя перед собой. Потом, подняв голову, он сказал, прищурив глаза:

— Это будет крайне интересное путешествие в Тунис, потому что ты взял великолепный след. Мой мастер Хантер — это Джонатан Мелтон, его спутник, и никто другой.

— Как ты догадался об этом?

— И ты еще спрашиваешь! A-а, ты хочешь подвергнуть испытанию мою прозорливость!

— А знаешь ли ты, кто тот коларази — тунисский капитан?

— Томас Мелтон, которого девять лет назад ты преследовал от Форт-Юинты до Форт-Эдуарда. Вот уже восемь лет он здесь живет. Между этими двумя событиями, следовательно, прошел целый год, а для него этого времени было вполне достаточно, чтобы поднатореть в языке и поступить на военную службу в Тунисе. Что ты об этом думаешь?

— Полностью согласен с тобой.

— Тогда почему же тот Хантер, которого я знал, решил переадресовывать свои письма иудею, а не коларази, с которым он хорошо знаком?

— Именно потому, что он не Хантер, а Мелтон. Настоящий Хантер с коларази не знаком, следовательно, он должен был приказать переправлять письма к какому-нибудь деловому человеку, о котором только и знал, что сможет посетить его в Тунисе. Но это еще не все. Почему Хантер остановился в Александрии не в гостинице, а на частной квартире?

— Потому что он не хочет показываться на людях и старается забиться поглубже в свою нору.

— А почему же он целых три месяца не уезжает из Египта и скрывается здесь, в то время как все убеждены, что он давно живет в Тунисе?

— Потому что он выдает себя за подлинного Хантера, который и находится сейчас в Тунисе.

— Нет! Здесь, в Египте, он ни за кого себя не выдает — он просто прячется. Знакомство с тобой было с его стороны неосторожностью, за которую он, вероятно, еще будет себя упрекать.

— Но почему же он остался здесь? Почему он отправил в Тунис одного настоящего Хантера, в качестве спутника которого он поехал в путешествие?

— И это для тебя загадка? Ты этого не сможешь себе объяснить?

— По меньше мере — не полностью.

— Я предполагаю почти наверняка, что он узнал о смерти старого Хантера и ему пришла в голову мысль, которая, весьма вероятно, и раньше появлялась у него — стать наследником умершего. Это будет для него тем легче, что он удивительно похож на молодого Хантера, а во время длительного общения с ним он получил редкую возможность детально ознакомиться с жизнью юноши. Можно подумать, что он даже научился подделывать подпись своего попутчика. При известии о смерти старого богача он послал Малыша под первым удобным предлогом в Тунис, к коларази, а точнее говоря — к своему отцу Томасу Мелтону, а уж тот должен быстро найти верный способ убрать молодого человека с дороги. А сейчас он готовится ехать в Тунис, чтобы заменить пропавшего наследника, а потом собирается отправиться в Америку и получить наследство. Это — только мои соображения, но я думаю, что они верны.

— Мой брат Олд Шеттерхэнд прав, — согласился с моим мнением Виннету.

А Эмери на это сказал:

— Ты так это точно изложил, что я могу только согласиться с тобой. Но можно ли считать выполнимыми такие дьявольские планы?

— Подумай о Гарри Мелтоне, которого я зову сатаной и о котором я тебе рассказывал. Разве он не задумывал и не осуществлял еще худшие планы? К сожалению, некоторых из подобных типов и людьми-то трудно назвать. Вот к ним-то и принадлежит троица Мелтонов — отец, сын и дядя.

— Как я уже сказал, целиком разделяю твои мысли. Если твои предположения верны, то наш долг — спасти молодого Хантера, если только это возможно. Но как?

— Нам нужно как можно быстрее его найти. Мы должны действовать сами, не дожидаясь ничьей помощи, не полагаясь на вмешательство властей.

— Значит, отправляемся в Тунис?

— Да. Молодого Лже-Хантера мы возьмем под свое покровительство еще в Александрии, а отца его, думаю, захватим столь же легко.

— Но мы должны действовать осмотрительно!

— Что касается этого, то я не думаю, чтобы понадобилась особенная хитрость. Надо только действовать чуть поэнергичнее.

— Но мы же не можем все делать в одиночку, без поддержки тунисских властей!

— Да они проявят заинтересованность к моим планам, стоит лишь попросить их об этом.

— А-а, — засмеялся Эмери, — ты, пожалуй, пил на брудершафт с пашой Мохаммедом эс-Садоком, повелителем Туниса?

— Этого мне делать не приходилось. Однако у меня есть козырь получше: я хорошо знаю его военачальника, «господина ратей».

— Господин ратей? Что это за титул?

— Так прозвали моего друга Крюгер-бея, потому что он стал полковником личной охраны бея.

— Крюгер? Но это же вовсе не тунисское, а чисто немецкое имя!

— Да, он действительно по рождению немец. За плечами у него такая жизнь, какую не выдумает ни один романист. Этот случай совпадает с часто повторяемым мною утверждением: «Жизнь — это самый плодовитый писатель романов, который только может появиться на свет». Правда, о самом Крюгере, о его прежней жизни, я мало что знаю, но я полагаю, что он родом из Бранденбурга и был, вероятно, учеником пивовара или чем-то в этом роде. Но потом он отправился странствовать, его занесло во Францию, где он вступил в Иностранный легион[19]Иностранный легион — иностранные подразделения всегда были во французской армии, но формальная организация Иностранного легиона восходит к созданному в 1816 г. легиону Хоэнлоэ (Гогенлоэ). В 1831 г. по приказу короля Луи-Филиппа в Алжире был создан пехотный полк, набиравшийся из иностранцев, намеренных принять французское подданство. Полк этот впоследствии сражался в Испании, Мексике, заморских колониях, а в годы первой мировой войны Иностранный легион, разросшийся к тому времени до двух полков, участвовал в боевых действиях на западноевропейском фронте.. В Алжире он дезертировал, пересек тунисскую границу, а там стал рабом. За исполнительность его определили в военные. Он терпеливо вынес все тяготы военной службы, продвинулся и попал в гвардию, где и выбился в полковники. Мохаммед эс-Садок-паша ему полностью доверяет.

— Стало быть, он хороший солдат?

— Дельный солдат, верный чиновник и хороший человек. К сожалению, он перешел в мусульманство! Он все еще искренне привязан к своей родине, но о некоторых немцах и слышать ничего не хочет. Для меня он сделал исключение, и оба раза, когда я находился у него, чувствовалась его искренняя симпатия ко мне. Если бы ты с ним познакомился, то также научился бы уважать его, а при этом еще и запомнил о нем много смешного.

— Почему?

— Он отличается тем, что легко путает свою теперешнюю веру с прежней, смешивает Библию и Коран, причем то и дело возникают смешные ситуации. Но нет ничего более смешного, чем его немецкая речь. Поскольку в немецком ты достаточно силен, то очень бы позабавился его речевым оборотам. Он получил весьма скудное образование и с детства путал формы «меня» и «мне». Во Франции он немножко научился говорить по-французски, а в Алжире и Тунисе со временем выучился арабскому. Но его лингвистический талант не позволил ему отделить три языка один от другого, и с особым трудом он разбирается в построении фраз, что делает его синтаксические комбинации просто невероятными. Арабскую речь он слышит каждый день, и сам ежедневно говорит по-арабски, а поэтому здесь он не только делает меньше ляпсусов, но даже приспособился к исключительному образному восточному способу выражения. По-немецки он говорил только в юности, да и то на местном диалекте и с ошибками, а в зрелые же годы он почти не пользовался родным языком и потому владеет им хуже всего. Это необычайно забавно, но в редких обстоятельствах, когда нужно говорить коротко и ясно, например, перед лицом опасности, его незнание языка может принести вред.

— А этот Крюгер-бей или… как ты его назвал?

— Господин ратей. Так он называет себя сам или по-арабски, раис эль-джиюш[20]Правильнее: «раис-уль-джуюш», что в буквальном переводе с арабского означает: «стоящий во главе войск», «начальник армии».. Как только мы будем обращаться к властям, а это весьма вероятно, я буду просить у него помощи. Я даже намерен заранее разыскать его и убежден, что он мне обрадуется.

— Может быть, ты захочешь передать ему и Лже-хантера?

— Это, пожалуй, будет излишним.

— Возможно, и так. Если этот человек узнает о наших планах, он постарается сбежать от нас. В этом случае нам придется запрятать его в тюрьму, и притом надолго, пока мы не поймаем и его отца.

— Мы не должны допускать, чтобы нас разоблачили.

— Ну ко мне-то он вражды не испытывает. А вот как быть, если он случайно догадается, кто вы такие? Ведь известно, какую роль в жизни играет случай.

— Это был бы воистину удивительный случай, если бы он узнал, что мы — Виннету и Олд Шеттерхэнд!

— Нам придется взять себе другие имена. И лучше бы было, если бы мы их выбрали уже теперь. Чем раньше мы их изменим, тем большей будет наша уверенность в том, что мы не проговоримся.

— Правильно. Что касается меня, то я не должен выдавать себя за немца, потому что мошеннику определенно известно, что Олд Шеттерхэнд по национальности немец.

— Да. Может быть, ты захочешь стать моим соотечественником?

— Хорошо, если ты разрешишь.

— Ладно! Тогда будь моим дальним родственником, неким мистером Джонсом, которого я встретил здесь случайно и который по делам отправляется в Тунис. А Виннету? За кого мы его будем выдавать?

— Ему, наверное, понравится на время превратиться в африканца. Мы выдадим его за мусульманина-сомалийца по имени бен Азра.

— Превосходно! Остается узнать, не возражает ли Виннету против этого.

Услышав эти слова, апач сказал:

— Называйте Виннету, как вам будет угодно — он все равно останется вождем апачей.

— Это, конечно, верно, — ответил ему я, — но не безразлично, за кого мы тебя будем выдавать, так как ты должен позаботиться о том, чтобы тебя действительно считали именно таким человеком. По дороге я объясню тебе, кто такие сомалийцы и как ты должен вести себя, изображая одного из них. Мы скажем, что ты не понимаешь по-арабски, что будет истинной правдой, но несколько лет назад ты переехал с Занзибара в Индию и там за эти годы выучился английскому. Когда мы отсюда отправляемся?

— Завтра утром, — ответил Эмери. — Тогда мы прибудем в Александрию незадолго до того часа, в котором мой друг мистер Хантер надеется вступить на пароход, уходящий в Тунис.

— А что это за судно?

— Французский торговый пароход.

— Значит, не messagerie[21]Почтово-пассажирская контора (фр.)  — имеется в виду почтово-пассажирское судно, принадлежащее официально зарегистрированной компании и совершающее регулярные рейсы по расписанию (прим. перев.). ? Это меня радует. Стало быть, его предупредили из Туниса об этом пароходе.

— И я так думаю. Может быть, нам удастся что-нибудь узнать об этом.

— Но ведь мне и Виннету придется предъявить капитану какие-то документы!

— Положитесь на меня! Вы потеряли в дороге свои документы, и, я думаю, для капитана будет достаточно, если я покажу свой паспорт и поручусь за вас.

— А мне будет очень любопытно посмотреть, какие документы покажет Хантер. Настоящий, законный носитель этого имени, разумеется, взял свои документы с собой, если мы, конечно, не просчитались коренным образом.

— Увидим. Главное, чтобы у него не возникло никаких подозрений. Ты жил в Индии и там встретил Виннету, то есть богатого сомалийца бен Азру. Теперь вы едете в Лондон, где он хочет наладить торговые связи, и желает остановиться на короткое время в Тунисе, где тебе надо уладить кое-какие дела. Вот и все. Ну, а о дальнейших событиях пока говорить рано.

Очевидно, Эмери так близко принял к сердцу наши интересы, словно они были его собственные. Мы посидели еще некоторое время, а потом расстались, договорившись на следующее утро снова встретиться и отправиться в путь.