Онлайн чтение книги Возвращение Скарамуша Scaramouche the Kingmaker
Глава III. ПОЛКОВНИК ДЕ БАЦ

Андре-Луи злился; нет, не кипел от злости — это вообще было ему не свойственно, — но пребывал в состоянии холодной, горькой ярости. Если принять во внимание, кем были его слушатели, то вряд ли можно назвать тактичными выражения в которых он дал выход своей ярости.

— Чем больше я наблюдаю дворянство, тем сильнее сочувствую плебсу; чем ближе узнаю королевское окружение, тем больше восхищаюсь чернью.

Андре-Луи, Алина и господин де Керкадью сидели в длинной узкой комнате, захваченной сеньором де Гаврийяком на первом этаже гостиницы «Три Короны». На вид комната была типично саксонской: вощёные полы без ковра; стены, обшитые полированной сосной, украшенные охотничьими трофеями — полудюжиной оленьих голов с ветвистыми рогами и меланхоличными стеклянными глазами, маской, изображавшей медведя с огромными клыками, охотничьим рогом, устаревшим охотничьим ружьём и ещё несколькими предметами того же рода. На дубовом столе, с которого недавно унесли остатки завтрака, стояла хрустальная ваза с большой охапкой роз, перемежающихся несколькими лилиями.

Эти цветы и были одной из причин, повергших Андре-Луи в дурное расположение духа. Час назад их принёс из Шенборнлуста очень элегантный, завитый и напомаженный господин, который представился господином Жокуром. Он вручил букет мадемуазель де Керкадью с выражениями почтения от Мосье Принца. В записке его высочества выражалась надежда, что цветы оживят обстановку комнаты, которую украшала своим присутствием мадемуазель, а тем временем ей подыщут другое, более достойное её положения жилище. Вторая записка, тоже принесённая господином де Жокуром, объясняла, на какое жилище намекал Мосье. Она явилась второй причиной раздражения Андре-Луи. В этой записке её высочество объявляла, что мадемуазель де Керкадью назначена фрейлиной. Радостное оживление, охватившее Алину при известии о такой высокой и неожиданной чести, послужило третьим источником досады Андре-Луи.

В течение всего визита господина де Жокура молодой человек с вызывающей неучтивостью простоял у окна спиной к обществу. Он смотрел на пелену дождя, на пенящуюся грязь Кобленца, и не потрудился повернуться, когда господин де Жокур, церемонно откланявшись, объявил о своём уходе.

И, только когда посыльный дворянин удалился, Андре-Луи соизволил наконец заговорить. Беспокойно меряя шагами унылую, сырую и холодную комнату, он вдруг перебил восторженную болтовню Алины своим нелицеприятным заявлением.

Девушка вздрогнула, поражённая его тоном. Её дядя тоже был шокирован. В былые дни он пришёл бы в ярость от куда более безобидных слов, набросился бы на крестника с упрёками и попросту выгнал бы за порог. Но путешествие из Парижа подействовало на сеньора де Гаврийяка угнетающе: временами он как будто впадал в летаргию, его неукротимый дух был подавлен. Страшные события десятидневной давности внезапно состарили господина де Керкадью. Тем не менее он вскинул большую голову и в меру сил дал отпор чудовищному попранию сословной гордости:

— Ты находишься под защитой этого самого дворянства, так будь любезен воздерживаться от своих республиканских дерзостей. — Голос дядюшки звенел от гнева.

Алина, нахмурившись, окинула возлюбленного внимательным взглядом.

— Что с тобой, Андре? Ты чем-то расстроен?

Она сидела за столом, и, посмотрев на её свежее, невинное лицо, такое прекрасное в обрамлении высокой причёски с выбившимся из неё и упавшим на белую щёчку густым локоном, Андре-Луи почувствовал, что его негодование остывает, уступая место благоговейному восторгу.

— Я боюсь всякого, кто приближается к вам, не сознавая, по какой священной земле он ступает.

— А, ветер переменился! Теперь нас будут потчевать Песнью Песней, — поддел крестника господин де Керкадью. В глазах Алины засветилась нежность, а её дядя продолжал добродушно подшучивать над Андре-Луи. — Ты полагаешь, что господину де Жокуру, перед тем, как он вошёл в эту святыню, следовало снять башмаки?

— Я бы предпочёл, чтобы он просто держался подальше. Господин де Жокур — возлюбленный госпожи де Бальби, любовницы монсеньора. Не совсем ясно, в каких отношениях состоят эти два господина, но, думаю, их рога не затерялись бы среди этих великолепных трофеев. — Андре-Луи махнул рукой в сторону оленьих голов со стеклянными глазами.

Сеньор де Гаврийяк переменил положение в кресле.

— Я был бы весьма тебе признателен, если бы ты относился к моей племяннице хотя бы в половину той почтительности, которой требуешь от других. — И сурово добавил: — Ты опустился до скандальных сплетен!

— Опустился? Нет, этот скандал такой громкий, что хоть уши затыкай. А заодно и нос.

Невинная Алина, не понявшая предыдущий намёк, внезапно покраснела и отвела взгляд. Андре-Луи, не обратив на это внимания, продолжал развивать тему:

— Госпожа де Бальби, между прочим, фрейлина её высочества. А теперь, сударь, эту честь оказали вашей племяннице и моей будущей жене.

— Боже! — воскликнул господин де Керкадью. — На что вы намекаете? Чудовищно!

— Согласен с вами, сударь. Это чудовищно. Вам остаётся только спросить себя, можно ли считать порочное подобие королевского двора подходящим местопребыванием для вашей племянницы.

— Было бы нельзя, если бы я тебе поверил.

— Вы мне не верите? — Андре-Луи удивился. — А собственным глазам и ушам? Вспомните, как эти люди приняли вчера наши новости. Известия, которые должны были вызвать бурю, подняли только лёгкую рябь на поверхности этого болота.

— Воспитанные люди не выставляют свои чувства напоказ.

— Но они по крайней мере остаются серьёзными. Вы заметили, на сколько им хватило серьёзности, когда прошло первое потрясение? А вы, Алина? — Не дав обоим времени ответить, он продолжал: — Монсеньор довольно долго занимал вас беседой, достаточно долго, чтобы вызвать неудовольствие госпожи де Бальби…

— Андре! О чём ты говоришь? Это же нелепо!

— Возмутительно! — подхватил дядюшка.

— Я только собирался спросить вас, о чём с вами разговаривал принц? Об ужасах последних недель? О судьбе короля, своего брата?

— Нет.

— Так о чём же?

— Я не очень запомнила. Он говорил о… Ах, да ни о чём. Принц был очень любезен, пожалуй, даже льстив… Он говорил… О чём говорит галантный кавалер, беседуя с дамой? Обо всяких пустяках. Кажется, так и было.

— Вам кажется! — мрачно повторил Андре-Луи. Скулы и нос резко выделялись на его узком лице, глаза горели по-волчьи спокойным, но недобрым, желтоватым огнём. — Вы дама и не раз вступали в беседу с галантными кавалерами. Они вели себя так же?

— Ну… приблизительно. В таком духе. Ох, Андре, что у вас на уме?

— Да, во имя святого: что? — рявкнул господин де Керкадью.

— Ничего. Просто я считаю, что в данных обстоятельствах монсеньору не пристало тратить время на галантные беседы с дамами. Есть дела и поважнее.

— Вы выводите меня из терпения, — не выдержал господин де Керкадью. — Его высочество был потрясён. А когда первое потрясение прошло, он успокоился. Чем ещё он может помочь королю? Да и о чём тревожиться? Через месяц союзники войдут в Париж и освободят его величество.

— Если раньше эта провокация не вызовет возмущение народа и народ не убьёт Людовика. Вот о чём следовало бы тревожиться его брату. Как бы то ни было, я считаю, что Алина должна отказаться от чести составить компанию мадам де Бальби.

— Но, ради Бога, Андре! — вскричал сеньор де Гаврийяк. — Как мы можем отказаться? Ведь это не предложение, это назначение.

— Её высочество не королева. Пока.

— Здесь она на положении королевы. Монсеньор — регент de posse[5]Здесь: номинальный (лат.)., а вскоре может стать и de facto.

— Значит, — тяжело выговорил Андре, — значит, от назначения нельзя отказаться?

Алина грустно смотрела на него, но ничего не говорила. Крёстный тоже молчал. Андре резко встал и снова подошёл к окну. Стоя там и глядя на бесконечный дождь, он долго барабанил пальцами по раме. Де Керкадью, хмурый и раздосадованный, хотел было что-то сказать, но Алина жестом остановила его.

Она встала, подошла к Андре-Луи, обняла и, притянув его голову, прижалась щекой к его щеке.

— Андре! Ну почему ты иногда такой глупый? Неужели ты ревнуешь меня к монсеньору? Это же нелепо!

Андре-Луи смягчился. Помолвка была всего неделю назад, и каждое прикосновение казалось ему упоительным; новизна и острота ощущений перевешивали упрямство и раздражение.

— Моя дорогая, ты так много для меня значишь, что я постоянно за тебя боюсь. Меня пугает этот двор, где испорченность возведена едва ли не в предмет гордости, и то, какое влияние он может оказать на твою жизнь.

— Но я и раньше жила при дворе, и ничего страшного не случилось, — напомнила Алина.

— То было в Версале, а тут не Версаль. Как бы здесь ни притворялись, будто это всё равно.

— А мне ты веришь недостаточно?

— О, как ты можешь сомневаться? Конечно, я тебе верю!

— Тогда в чём же дело?

Андре-Луи, хмурясь, пытался найти довод, но не так и не смог.

— Не знаю, — признался он. — Наверное, любовь превратила меня в пугливого глупца.

— В таком случае оставайся им подольше, — со смехом сказала Алина и поцелуем в щёку положила конец дискуссии.

В тот же день мадемуазель де Керкадью приступила к своим почётным обязанностям, и, когда господин де Керкадью с крестником, прибыв в Шенборнлуст, смешались с толпой придворных в том же бело-золотом салоне, Алина, очаровательное видение в коралловой тафте с серебряной тесьмой, рассказала им о любезном приёме, оказанном ей Мадам, и о снисходительности монсеньора.

— Между прочим, Андре, он подробно расспрашивал о тебе.

— Обо мне? — насторожился Андре-Луи.

— Ты вчера возбудил его любопытство. Он спросил, какие нас связывают отношения. Я упомянула о нашей помолвке. Он, кажется, удивился, и тогда я рассказала твою историю, как ты когда-то представлял своего крёстного в Генеральных штатах Бретани и выступил там, как самый блестящий адвокат дворянства; как убийство твоего друга, Филиппа де Вильморена склонило тебя на сторону революционеров; как в конце концов ты пожертвовал своим положением ради нашего спасения и вывез нас из Франции. Он выслушал всё это с большой благосклонностью, Андре, и относится с уважением.

— Это он так сказал?

Алина кивнула.

— Он сказал, что ты ведёшь себя независимо и он считает тебя смелым и решительным.

— Он хотел сказать, что я дерзок и не знаю своего места.

— Андре! — с упрёком произнесла Алина.

— И он прав. Я действительно его не знаю и не хочу знать, пока оно не стоит того, чтобы им гордиться.

К собеседникам спокойной, уверенной походкой подошёл высокий худощавый господин в чёрном, лет сорока на вид. Его прорезанные глубокими морщинами щёки были очень впалыми, как это обычно бывает при отсутствии многих зубов. Впалые щёки вместе с глубокими глазными впадинами придавали довольно красивому, в общем-то, лицу несколько зловещее выражение. Подошедший объявил, что хотел бы познакомиться с господином де Моро. Алина представила его как господина графа д'Антрага. К описываемому времени имя графа стало уже довольно широко известно — граф снискал репутацию убеждённого, храброго роялиста, а также участника многих интриг.

Алина и Андре-Луи втроём с графом завели светскую, ни к чему не обязывающую беседу, которую прервало появление графини Прованской. Подойдя к ним, она с глупой, фальшивой улыбкой игриво упрекнула мужчин в том, что они отвлекают молодую фрейлину от новых обязанностей, и увела девушку с собой. Но господин граф и Андре недолго оставались вдвоём. Минуту-другую спустя они увидели, что к ним направляется граф д'Артуа, тридцатипятилетний красавец телосложения столь изящного, что трудно было поверить в его принадлежность семье, из которой вышли его дородные братья, король Людовик и граф де Прованс.

Д'Артуа сопровождала свита из нескольких человек. Двое были в богатых камзолах с золотым шитьём и алыми воротниками — мундирах личной гвардии графа. В числе прочих лиц Андре-Луи заметил презрительно-насмешливую физиономию де Баца. Барон коротко кивнул и дружески улыбнулся. Подошёл и напыщенный господин де Плугастель, который приветствовал молодого человека чопорным полупоклоном.

Граф д'Артуа с серьёзной учтивостью выразил удовлетворение счастливыми обстоятельствами, приведшими сюда господина Моро. После вежливых фраз графа в беседу снова вступил господин д'Антраг. Андре-Луи заподозрил, что весь разговор был заведён с определённой целью. Д'Антраг принялся подробно расспрашивать о положении дел в Париже и о главных целях различных революционных партий.

Андре-Луи отвечал правдиво и обстоятельно, не испытывая смущения или чувства вины, словно он предаёт единомышленников. Он полагал, что его сведения способны повлиять на ход событий не сильнее, чем прогнозы предсказателей погоды — управлять стихиями. Искренность Моро произвела на слушателей впечатление, будто он готов служить делу монархистов, и граф д'Артуа не преминул похвалить молодого человека.

— Господин Моро, позвольте мне высказать радость, что человек ваших способностей понял наконец свои заблуждения и сделал правильный выбор.

— Как это ни прискорбно, дело вовсе не в моих заблуждениях, — ответил тот. Сухость ответа неприятно поразила брата короля.

— Тогда чем же вызвано ваше решение? — столь же сухо осведомился граф.

— Безответственностью людей, долгом которых было укрепление конституции. Они не имели права выпускать власть из своих рук, нельзя было допускать, чтобы она попала в руки негодяев, которые, заручившись поддержкой всякого сброда, используют власть для достижения собственных, корыстных целей.

— Стало быть, вы обратились лишь наполовину, господин Моро? — задумчиво произнёс его высочество и вздохнул. — Жаль. На мой взгляд, разница между двумя партиями черни очень незначительная. Я собирался предложить вам пост в войсках, но, поскольку их целью является умиротворение любого сброда без разбора, включая и ваших друзей — поборников конституции, я не стану огорчать вас таким предложением.

Он резко повернулся на каблуках и удалился. Свита последовала за ним, задержались только Плугастель и Бац. Господин де Плугастель сразу дал понять, что хочет выразить порицание.

— Вы поступили неблагоразумно… — начал он с мрачным самодовольством.

— Приехав в Кобленц, сударь? — быстро уточнил Андре-Луи.

— Нет, взяв этот тон в разговоре с его высочеством. Это… немудро. Вы погубили своё будущее.

— А-а. Ну, мне не привыкать.

Скрытый в его ответе намёк был понят, ведь госпожа де Плугастель была одной их тех, ради кого Андре-Луи погубил свою революционную карьеру. Господин де Плугастель смутился и поспешил сбавить тон.

— О, конечно, конечно, сударь. Всем известно ваше великодушие, но сейчас… Сейчас не имело смысла вести себя так вызывающе. Немного такта, чуть больше сдержанности, вы могли бы…

Андре-Луи посмотрел ему в глаза.

— Сейчас я сдерживаюсь, сударь.

Он недоумевал, почему муж его матери вызывает в нём столь сильную неприязнь. Первой, мимолётной встречи с ним оказалось достаточно, чтобы Андре-Луи понял и простил неверность матери этому человеку. Скучный, напыщенный, в жизни не отступивший ни на шаг от стереотипов поведения и готовых рецептов, без единой независимой мысли, де Плугастель не мог претендовать на истинную привязанность женщины. Удивляло не вступление госпожи де Плугастель в любовную связь, а то, что эта связь осталась единственной. По-видимому, подумал Андре-Луи, это свидетельствует о врождённой душевной чистоте его матери.

Между тем господин де Плугастель напустил на себя чрезвычайно нелепый вид оскорблённого достоинства.

— Я подозреваю, сударь, что вы надо мной смеётесь. Вам следовало бы помнить о том, что я слишком многим вам обязан и не вправе обижаться. — И в дополнение к словам он подчеркнул своё негодование поспешностью ухода.

— Неблагодарное это занятие — давать советы, — с усмешкой заметил барон де Бац.

— Слишком неблагодарное, чтобы приниматься за него без приглашения.

Де Бац опешил, пристально посмотрел на собеседника, потом от души рассмеялся.

— А вы за словом в карман не лезете. Временами, как, например, сейчас, ваши реплики даже чересчур стремительны. Но излишняя стремительность порой вредна, об этом нелишне знать. Секрет успеха в жизни, как и в фехтовании, — в умении улучить момент.

— Многозначительное замечание, которое тоже смахивает на совет, — сказал Андре-Луи.

— Ну нет, советов я давать не собирался. Я никогда их не даю, не будучи уверен, что их примут с благодарностью.

— Надеюсь, вы не обманываетесь.

— Право слово, я на это надеюсь тоже. Но вы опасный человек. Вы ухитряетесь так повернуть любой разговор, что он неизбежно приводит к ссоре. Вы доставляете мне удовольствие.

— Навряд ли ваше удовольствие разделяют другие. Так вы хотите ссоры, господин де Бац?

— О! Вовсе нет, уверяю вас. Но вы только что ещё раз продемонстрировали своё искусство. — Полковник улыбнулся. — Однако я хотел спросить о другом. Из вашей беседы с господином д'Артуа я сделал вывод, что вы всё-таки монархист. Я прав?

— В той мере, в какой меня вообще можно кем-то назвать, в чём я порой сомневаюсь. Конечно, я сотрудничал с людьми, стремившимися учредить во Франции конституцию сродни английской. И это стремление не означает враждебность королю. Более того, его величество всегда открыто одобрял идею конституционной монархии.

— Да, и тем вызвал неудовольствие своих братьев, — подхватил барон. — И потому-то он так непопулярен среди господ, поддерживающих абсолютизм и дворянские привилегии. И вот около тридцати тысяч дворян эмигрировали из страны и основали здесь новый двор. Французский трон сегодня напоминает папский престол тех времён, когда у католиков было две столицы: одна в Риме, а другая в Авиньоне. Вы враг абсолютизма и даже не считаете нужным это скрывать, а Кобленц — его оплот, так что, вроде бы вам тут нечего делать. Об этом и сказал вам граф д'Артуа. Только, согласитесь, в нынешние времена способному и предприимчивому молодому человеку негоже оставаться не у дел. А у монархистов работы с избытком.

Барон выдержал паузу, испытующе поглядывая в глаза Андре-Луи.

— Пожалуйста, продолжайте, сударь.

— Вы очень любезны, сударь.

Де Бац огляделся. Они стояли посреди зала, их обтекал поток фланирующих придворных. Справа, у огромного, облицованного мрамором камина сидел, лениво развалясь в кресле, монсеньор. На принце был тёмно-синий костюм со сверкающей алмазной звездой на груди. Д'Артуа праздно тыкал металлическим наконечником трости в свой левый башмак и развлекал беседой группу дам. Все были не по обстоятельствам веселы и оживлены. Смех принца то и дело раскатывался по всему залу. Тонкий слух Андре-Луи уловил в смехе принца фальшь, и он подумал, что не следует доверять уму и сердцу человека, который так смеётся. В центре кружка, между графиней де Бальби, герцогиней де Келю и графиней де Монлеар, Андре-Луи с досадой заметил Алину. Его невесте явно льстила благосклонность августейшего принца, который то и дело задерживал на ней довольный взгляд.

Де Бац взял Андре-Луи под руку.

— Давайте отойдём в сторонку, где не будем мешать проходу и где нам тоже не помешают.

Андре-Луи позволил отвести себя к окну, выходящему на двор. На дворе стояли разнокалиберные экипажи. Дождь перестал, и, как и вчера в этот же час, солнце силилось пробиться сквозь облака.

— Положение короля, — продолжил разговор барон, — становится крайне опасным. Скоро он поймёт, что эмиграция, которую он когда-то осудил, была разумным шагом. Да он, собственно, уже осознал это, когда попытался последовать за своими братьями, но был задержан в Варенне. Следовательно, он был бы рад вырваться из Франции, если бы мы сумели это устроить. И вы, господин Моро, как монархист, должны желать, чтобы монарх оказался вне опасности.

Андре-Луи помедлил с ответом.

— Обеспечить бегство короля… За такой труд, вероятно, будет назначено неплохое вознаграждение.

— Вознаграждение? Значит, вы не считаете, что возможность совершить благое дело — сама по себе награда.

— Опыт подсказывает, что бескорыстные, как правило, кончают дни в нужде и нищете.

Барон выглядел разочарованным.

— Многовато цинизма в ваши-то годы.

— То есть, мой рассудок не замутнён чувствами? Но это не значит, что их нет.

— То есть, вы непоследовательны. Объявляете себя монархистом, но остаётесь равнодушны к судьбе монарха.

— Во-первых, я не объявлял, а сказал, что в какой-то мере меня можно назвать монархистом. Но мой монархизм не привязан к личности Людовика XVI. Какая разница, кто занимает трон? Король Людовик может умереть, погибнуть, но у страны всё равно будет король. Даже если он не будет править.

Смуглое лицо де Баца помрачнело.

— Сударь, вы сказали огромное множество слов, вместо простого ответа «Нет». Я разочарован. Я считал вас человеком действия, человеком, способным на смелые поступки, а вы просто… теоретик.

— Любая практика основывается на теории, господин де Бац, и наоборот. Я не вполне понимаю, что и как вы предлагаете осуществить. Впрочем, это предприятие не для меня.

Полковник поморщился.

— Что ж, быть по сему. Нет смысла скрывать, что я сожалею о вашем отказе. Возможно вас не удивит, сударь, хотя мне самому это представляется странным, но я не нашёл здесь и дюжины дворян, готовых составить мне компанию в этом рискованном деле. Когда вы назвались монархистом, я воспрял было духом. По мне, вы один стоите двух дюжин этих бездельников. Да прочеши я хоть всю Францию, вряд ли я найду более подходящего человека.

— Господин де Бац, вы мне льстите.

— Нисколько. Вы обладаете качествами, необходимыми для выполнения подобной задачи. Кроме того, в Париже у вас есть друзья, облечённые властью. Они помогли бы вам выпутаться из затруднительного положения, если бы вы в него попали…

Андре-Луи покачал головой.

— Вы переоцениваете и мои качества, и моё влияние на недавних товарищей. Как я уже сказал, сударь, это предприятие не для меня.

— А жаль! — холодно заключил полковник и удалился. А Андре-Луи испытал чувство потери. Потери возможности обзавестись другом здесь, в Шенборнлусте.