Онлайн чтение книги Счастье первой тропы
Через три года

Пролетело три года. Шел год 1960-й...

Григорий Уралов шагал по улице, с наслаждением вдыхал чистый весенний воздух. Его догнала Элла.

— Вам письмо.

И Элла передала Григорию конверт.

Не глядя на него, Григорий уже знал: от Ирины. И чувствовал, что Элле больно вручать этот конверт.

Ирина! Она запечатывала свои письма в конверты с изображением летящего самолета. И оттого, что письма всегда на гладкой бумаге и сложены вдвое, оттого, что на конвертах все тот же рисунок, Григорию стало казаться, будто получает он одно письмо, будто, не отрываясь, читает одно письмо, которое кончится только их встречей.

Григорий услышал вибрирующий, сверлящий бледную синеву неба гул. Подняв голову, он увидел откинутые назад крылья самолета, и небо представилось ему голубым конвертом — весточкой от нее.

Ирина училась уже на четвертом курсе. Они редко виделись. В прошлое лето Ирина даже в летние каникулы не смогла приехать: мать начала прихварывать, и отца все чаще беспокоили до сих пор сидящие в теле осколки и контузия.

Редкие часы отдыха Ирина посвящала воспоминаниям о своем Грише и мечтам об их будущей жизни. Писала она ему часто, получала в ответ теплые письма, и весточки стали тем необходимым для них запасом тепла, который согревает человека в любую жизненную стужу.

Часто письма Григорию передавала Элла. И чем радостнее при виде письма вспыхивало его лицо, тем грустнее становилась она, обычно такая веселая и беспечная. Григорий делал вид, что не замечает этого.

Уралов работал мастером на строительстве водоочистного объекта.

Элла тоже перешла работать в бригаду каменщиков на строительство водоочистных сооружений. Ее фотография с Доски почета смотрела на Григория, когда он выходил из конторы.

...Григорий торопливо разорвал конверт, вынул сложенный вдвое, исписанный тесными строчками лист бумаги. И пальцы, касаясь строк, будто касались рук Ирины. И уже не видел этих светло-синих, точно у неба заимствованных чернил, — видел ее узкие брови, большие ласковые глаза и две милые морщинки, идущие от крыльев ее прямого носа к краям губ. Эти морщинки возникали при улыбке.

Он читал и слушал ее голос:

«Косынку — твой подарок ношу и ношу. Мама говорит, что скоро я буду с косынкой спать ложиться... Может быть... Я рассматривала на ней рисунок. Голубые такие, ясные точки... Так и жизнь для меня ясна: закончить институт, быть вместе. Зарядку делаю каждый день. Да что я пишу чепуху?.. Папа часто говорит о твоей талантливости. Откуда он о ней знает? Наверно, думает, что его дочке могут нравиться только талантливые люди.

Вот сейчас отчетливо, до мельчайшей черточки вижу твое лицо, твои голубые глаза, твой волевой подбородок, строгие губы со шрамиком справа, у самого угла губ... Ну ладно, а то я начинаю заговариваться. Пиши мне чаще. Целую. Твоя Иринка».

Григорий пришел домой, переоделся, умылся и сел за ответ Ирине, но перед этим снова достал из спецовки ее письмо. И ее строки стряхнули с него усталость.

Писал он, по-мальчишески высунув язык и помогая себе усиленной мимикой. Буквы выводил старательно, но потом вдруг сорвался и застрочил, зачастил, заторопился:

«Брось, брось все и приезжай. Учиться можно и здесь. Но мы будем вместе. Я жду тебя! Тут столько дел для тебя! Так нужны знающие люди! Если маме необходимы лекарства, каких нет в Куйбышеве, черкни, я бываю иногда в Иркутске, постараюсь достать. Целую тебя, целую, целую».

Не перечитывая, запечатал письмо, вышел из общежития.

Сегодня свадьба Дмитрия и Жени. «Счастливый Дмитрий, дождался, — думал Григорий, — а мне, сколько мне еще ждать?»

Свадьбу Дмитрий справлял не у себя (тесно было), а у Клима.

Когда Григорий пришел в ярко освещенную, полную шума и смеха квартиру, Дмитрий в знак особого уважения усадил его между Женей и Эллой.

— Штрафную! Штрафную! — требовал Серафим Иннокентьевич Дворин.

— Штрафную! — поддержала Элла.

Придвинули стакан водки. Григорий обхватил его пальцами, ощутил приятный холодок, приподнял и глянул на невесту.

Нарядная, смущенная Женя со счастливой улыбкой сидела на краю стула, все еще не веря, что это она — Женька, выросшая в детдоме, уехавшая в тайгу, сидит за свадебным столом и что она — невеста!

...Через несколько часов новобрачные вышли под первые капли весеннего дождя проводить гостей. Где-то погромыхивало. Ночной Шелехов нахохлился перед грозой.

Григорий и Элла шли вместе. Не прошли они и полдороги до общежития, как грянул ливень. Волна ветра и дождя забросила их на сухой островок. Этим островком была беседка.

Элла поскользнулась на проломанной доске, по которой скатывались хлещущие потоки. Поскользнулась и, чтобы не упасть, ухватилась за Григория, прижалась, обхватила его за шею так крепко, как сотни раз делала это в мечтах, и поцеловала.

Прокатился гром, раскалывая ночь.

Элла, оттолкнув ошеломленного Григория, выбежала из беседки под ливень. Вспышки молний выхватили из тьмы ее золотые волосы, потом уже дальше полыхнуло её светлое платье, потом вдали мелькнули ее стройные ножки.

Григорий смотрел на дорогу, на лужи, в которые упали белые начинавшие розоветь облака. Дождь кончался. Цветы раскрывались навстречу солнцу, а Григорию было душно.

Утром невыспавшийся Григорий вышел на работу с непоколебимым решением не заглядывать на участок Эллы. Но когда по необходимости все-таки зашел туда, она, стоя на лесах с мастерком в руках, вся пронизанная солнцем, крикнула ему весело и немного смущенно:

— Здравствуйте, Григорий Николаевич!

И бывшее в сердце Григория чувство досады и даже злобы на ее ночной порыв исчезло от ее незамутненной радости.

Григорий ничего не ответил, нагнулся, поднял упавший кирпич, положил его на место и прошел к рабочим, не заметив, как потемневшими от горя глазами смотрела вслед ему Элла.

Люда Сенцова достала деревянную шкатулку с резным замысловатым узором на крышке, осторожно приоткрыла ее, заглянула внутрь и поспешно захлопнула крышку. Спрятала коробку под подушку, вынула потрепанную тетрадь, и склонилась над ней.

«Так давно я не брала в руки свой дневник. Мы дружим с Женей Царевой, и я ей все свои секреты рассказываю. Так что вроде бы дневник мне перестал быть нужным.

А сейчас у меня появилась тайна. Об этом я Жене ничего рассказать не могу. Не имею права. Потому что тайна эта не моя, а Эллы.

Я с детства любила камни. Еще живя в деревне, мечтала стать геологом. За каждым камнем мне чудилась нераскрытая тайна. Мне кажется, каждый из них имеет свою судьбу.

И вот теперь в моей деревянной коробочке лежит камень. Камешек. Может быть, даже драгоценный. Он цвета морской волны. Зеленовато-голубой, чистый-чистый. Появился этот камешек на тумбочке у Эллы, завернутый в белую бумажку, как порошок от головной боли. И на бумажке слова: «Элла, это — ваше!»

Запятая на месте, тире на месте, восклицательный знак не забыли поставить, а вот о подписи не позаботились.

Кто это ей принес? И почему ей? Может быть, по ошибке? Как-то раз поздно вечером, когда мы уже легли спать, я сказала девчатам:

— Как красивы драгоценные камни! По древним поверьям каждый из них имеет свое значение. Я читала об этом.

Ни звука.

— Девочки, вы меня слышите?

Оказывается, все уже спали. Окно было открыто, и мне показалось, что за ним мелькнула какая-то тень.

А через несколько дней этот камешек с запиской и нашла у себя Элла Лускова. Она последнее время стала какая-то очень нервная. Хохочет все время, а я вижу, что ей совсем не весело. Вот и теперь она расхохоталась, обвела глазами всех, кто был в нашей комнате.

— Кто это мне прислал? — и отшвырнула камешек.

Я его подобрала и спрятала в свою коробку. Я его часто вынимаю. И когда смотрю на него, на меня будто веет чистотой нашей речки Снежеть. Я вижу ее голубоватую гладь, слышу зеленый шум высоких луговых трав.

На комсомольском собрании мы вывели из состава комитета Дмитрия Царева, который на всю страну прославился почином «Один плюс два», а на всю стройку осрамился как приписчик. Мы не могли ему простить лжи.

Нельзя ссылаться на смягчающие обстоятельства. Григорий правильно сказал, что обстоятельства не рождаются сами по себе, они создаются нами — каждым в отдельности. И общая правда возникает из правдивости каждого.

Я выступила и сказала, что членом комитета комсомольской организации Всесоюзной ударной комсомольской стройки не может быть человек, который пошел на обман.

Я сначала себя долго казнила за такое резкое выступление. Но теперь вижу — нет ничего сильнее правды, и Дмитрию она пошла только на пользу. Он до этого собрания ходил какой-то ссутуленный, приниженный, в глаза не смотрел. Точно на нем висел непомерный груз.

А когда его вывели из состава комитета, когда его отругали хорошенько его же товарищи и он понял, что ему только добра желают, тогда он как-то ожил. И опять работа в ДСО у нас пошла на улучшение.

Вот я опять расписалась. Долго не бралась за дневник, но уж дорвалась!»

Неожиданно для многих Элла стала всюду появляться с Климом. С Григорием держалась отчужденно. И он начал успокаиваться: «Ну вот и кончилось все, а то смутил ей душу...»

Когда Клим уходил в армию, ему были устроены торжественные проводы. На митинге выступили Жарков и Юра Кудрявцев, секретарь комсомольской организации «Иркутскалюминстроя». Под конец к микрофону подошла Элла:

— Многие провожают своих женихов в армию! И я при всех слово даю: клянусь, Клим, ждать тебя!

«Ирина, дорогая, здравствуй! Дел по горло. Трудно поверить, что еще три года назад здесь хлопали на ветру палатки. Ведь уже пущен завод железобетонных изделий. Выросли целые кварталы жилых домов. Людей прибавилось: уже семь тысяч строителей! Школа вечерняя открыта, и библиотека, и туристская база, и магазины, и многое-многое другое характерное для города. Города, заметь, а не поселка!

Знаешь, Иринка, мы с нашим комсомольским секретарем Юрой Кудрявцевым настояли на том, чтобы перекрасить цехи и оборудование завода ЖБИ в разные цвета. Ведь от того, как окрашены окружающие нас предметы, повышается или понижается производительность труда. Радостно работать в чистом и нарядном цехе. Настроение улучшается. А когда у человека хорошее настроение, у него и работа спорится. Ты извини, что я все время пишу тебе о работе. Но так хочется, чтобы наша жизнь, наша работа, наш отдых стали наряднее, праздничнее.

Иринка, заканчивай скорей институт! Тут столько дел! Целую. Твой Григорий».