Онлайн чтение книги Счастье по собственному желанию
Глава 4

Начало августа перехватило эстафету изнуряющей жары у июля и постепенно довело ее до критической отметки. Тридцать пять в тени доводили до исступленного бешенства. А о том, чтобы постоять пару минут на солнцепеке, нечего было и думать. Тут же начинало ломить виски и щемить сердце. Одежда уже через десять минут после выхода на улицу начинала липнуть к телу, которое казалось потным и грязным, хотя ведь только что из ванны и дезодорантом укатан почти с ног до головы.

Люба медленно брела в тени домов к проходной, с тоской вспоминая события минувших выходных. На них выпала неожиданная, сломившая всех смерть Тимофея Савельева.

Нелепо, глупо, неожиданно…

Сколько же было высказано подобных слов по поводу его кончины! И сколько еще не сорвалось с губ!

Люба ничего и никак не комментировала, замкнувшись в себе от этого свалившегося на нее горя. Может, окружающие были и правы, сочтя смерть Тимоши нелепой. Может, и глупой она была, забрав такого хорошего человека. И уж точно неожиданной. Кто же ждет подобное?! Но никто не назвал его кончину страшной. Никто, включая обезумевшую от всего этого ужаса Таню. Одна Люба сочла, что это так.

Страшно… Это было так страшно… Что у нее просто язык окостенел, когда ей позвонил Ким и сообщил, что Тимоха погиб десять минут назад под колесами грузовика.

Она молчала все то время, пока он ей говорил и просил о чем-то. И молчала потом еще три дня. Что-то делала, кажется. Помогала с поминками. Ходила куда-то. Ей вручали какие-то справки, деньги. Потом что-то резала, заправляла майонезом, жарила, варила. Но вот говорить ни с кем не могла.

На Тимошу старалась не смотреть, вернее, на то, что от него осталось. Пыталась пару раз зайти в гостиную, где на савельевском обеденном столе возвышался гроб с истерзанным его телом, хотела проститься. Но всякий раз натыкалась там на кого-то голосящего, плачущего, причитающего, и тут же мчалась обратно. Все равно куда: на кухню, в прихожую, вон из дома…

Ким к ней так ни разу и не подошел. Все время был рядом с Татьяной и детьми. Высокий, с мрачным небритым лицом и сведенными у переносицы бровями. Это он их от горя так сводил, и еще оттого, что боялся заплакать. Люба знала. Она же почти все про него знала.

На кладбище он не выдержал и все же заплакал. Закрыв лицо полой черного пиджака, заплакал. И ушел потом куда-то, даже не успев проститься с погибшим другом.

Потом были поминки. Народ тихо переговаривался, выпивал, закусывал. Одна партия сменяла за столами другую, и все повторялось сначала. Люба металась между кухней и гостиной с тарелками, салатниками, бутылками, почти ничего не соображая.

Татьяна в какой-то момент подняла на нее от тарелки пустые глаза и вдруг сказала:

– Люба, ты бы присела, что ли. Что же ты мечешься-то? Посиди, съешь что-нибудь.

Люба кивнула ей и осторожно улыбнулась вмиг задрожавшими губами. Потом снова кивнула согласно и ушла на кухню. Сидеть за столом, что-то есть, пить, о чем-то говорить она не могла. А вдруг не сдержится и заорет в полный голос?! Заорет и станет, так же как и те другие, биться и причитать, и жалеть его, жалеть, жалеть…

Разве же так можно! Нельзя. Там Таня, дети, Ким. Она не может, не должна так вести себя. Ей надо сдерживаться из последних сил. Вот доберется до дома, тогда уж…

А переступив порог квартиры, она тут же натолкнулась на нетерпеливый телефонный звонок. Сняла трубку и через силу протолкнула сквозь саднящее от горя горло:

– Алло.

В трубке была тишина. Тогда она снова повторила «алло», а потом еще и еще раз. Результат был тем же. Ей никто не ответил. Люба положила трубку и какое-то время с изумлением ее рассматривала.

Кто бы это мог быть?

В голову никто, кроме Кима, не шел.

Может, все-таки он?! Господи, хоть бы и в самом деле он! Они же должны были встретиться на этих выходных. Тимоха ей железно обещал. Он потом перезванивал ей дважды, и даже время визита уточнил. И снова пообещал, что приведет с собой Кима. Снова назвал их дураками, играющими в гордость, или что-то в этом роде. А потом взял и умер. Страшно и навсегда. А Ким так ни разу за эти три дня и не подошел к ней. И не заговорил с ней ни разу. В какой-то момент Люба даже начала подозревать, что он ее и не замечает вовсе. Или не хочет замечать? И тут вдруг этот звонок. Господи, сделай так, чтобы это был он! Сделай так, чтобы он сейчас просто взял и пришел к ней без всяких условностей и предварительной договоренности. Только бы это был он!

Люба осторожно легла на диван, свесив с него ноги в туфлях. Надо же, она даже не разулась. Не заметила… Кто же звонил и молчал? Кто бы это мог быть?

Молчать мог тот, кому просто нечего ей сказать. Тут кандидатура Иванова подходила как нельзя лучше.

Хелин звонить ей домой не станет. И уж тем более молчать. Птица не того полета. Он ее после того гостиничного разового секса и вовсе перестал замечать, стал бы он еще в телефонную молчанку играть. Нет, это не он, стопроцентно.

Или это мог быть тот, кого много чего переполняло и это не позволяло начать разговор просто так, на голом месте. Хоть бы Ким…

Телефон снова зазвонил. Люба приподнялась и, с трудом переставляя ноги – надо же она и не заметила, как устала за эти дни, – снова подошла к журнальному столику, на котором у нее с незапамятных времен стоял телефон.

– Алло! – тишина в ответ. – Алло, кто это? Ким, это ты? Не молчи, пожалуйста! Ну, не молчи!

– Люба… – это действительно был Ким, слава господу! – Люба, нам надо поговорить.

– Да! – перебила она его. – Нам давно следовало это сделать! Еще несколько лет назад нам надо было поговорить.

Она вцепилась себе в горло и с силой зажмурилась, боясь, что не выдержит и зарыдает прямо в трубку и что-то одно из двух: или напугает или оттолкнет его.

– Я не об этом, – перебил ее Ким с заметным неудовольствием. – Что было, то прошло. Возвращаться к прошлому и копаться в нем… Это не по мне, ты же знаешь.

Внутри у нее все сжалось от мерзкого, тошнотворного на вкус разочарования.

Не об этом?! А о чем же еще, господи?! О чем они могут говорить спустя три года после совершенно глупого расставания? Нет, не так. Она ни о чем другом сейчас с ним просто говорить не сможет. Не сможет и не захочет.

– Что ты хотел мне сказать, Ким? – и как она это выговорила, сама не поняла, но ведь выговорила и даже не разревелась, а хотелось жуть просто как. – Понимаешь, мне сейчас нелегко.

– Мне легко, хочешь сказать?! – он непозволительно грубо перебил ее. – Мне так погано, как не было погано уже несколько лет, поняла?! Мой лучший друг… Мой верный Тимоха… Его нет больше, понимаешь!!!

Он пытается ее в чем-то обвинить, рассеянно подумалось Татьяне. Кажется ей или нет, что Ким ей что-то такое предъявляет? Может, ее нервной системе конец, и ей теперь в каждом слове чудится укор, упрек или что-то тому подобное?

– Ким, – вставила она, когда ее бывший жених (господи, ну все ее мужчины в бывших значатся, наказание просто какое-то) выдохся и замолк ненадолго. – Я что-то не пойму… Ты, собственно, зачем мне звонишь? Чтобы определить степень страдания друг друга или сопоставить его? Почему ты кричишь на меня?

– Я не кричу! – заорал он ей прямо в ухо. – Я не кричу, я пытаюсь понять, почему он погиб в тот день?!

– Это был несчастный случай, – вспомнила она милицейский отчет, кто-то из Тимохиных коллег давал ей его прочесть.

Она стояла у окна в кухне Савельевых. Давилась сигаретным дымом, потому что совершенно не умела курить. И читала прыгающие перед глазами строчки, пытаясь сложить из них предложения. Давилась дымом тлеющей в руке сигареты и единственное, что из всего напечатанного поняла, так это то, что Тимоха погиб в результате несчастного случая.

Водитель не справился с управлением. К тому же в машине оказались неисправными тормоза. С места происшествия парень скрылся, и теперь его якобы ищут. Что-то было еще и про машину, и про водителя. Она не помнила. А вот строчки о несчастном случае врезались в мозг, будто кто-то там ей их выгравировал.

– Несчастный случай?! – Ким горестно рассмеялся. – И ты веришь в то, что Савельев попал, как бродячий пес, под машину?! Что он зазевался?! Ворон, к примеру, считал, или доски в соседнем заборе, и попал под грузовик?! Ты была на месте происшествия, Любовь?

– Нет. – Как бы она, интересно, туда попала, если после его звонка буквально приросла к полу и простояла почти тридцать минут, не в силах шевельнуться. – Я там не была, Ким.

– А я был! И кое-что понял, черт возьми! А если ты не хочешь ничего понимать, то ты… Ты тогда просто дура!

И Ким отключился.

Что называется, поговорили.

Люба в сердцах бросила трубку и, снова упав на диван прямо в туфлях, расплакалась-таки.

Ревела она самозабвенно, забыв о времени. А потом, окончательно обессилев, уснула.

Проснулась, когда за окнами совсем стемнело.

Люба приподнялась было, но тут же снова упала навзничь. Тело болело, будто его пропустили через камнедробилку. В левом боку прочно угнездилась тупая ноющая боль. В голове тоже было неспокойно, в висках и затылке методично постукивало.

Надо было встать, накапать себе чего-нибудь из пузырьков в аптечке и съесть хоть тарелку супа. Три дня держалась на кофе и сигаретах, а курить ведь совсем не умела…

Кое-как добрела до кухни, включила свет и полезла в холодильник. Супа там никакого не оказалось. Да и откуда ему там было взяться, если она его не варила. Собиралась готовить много и вкусно к приходу ребят, но так и не успела.

Тимоша погиб. Ким сердится на нее и за смерть друга, и еще непонятно за что. А продукты не переработанной горой лежали в холодильнике. Курица в вакуумной упаковке. Два килограмма шикарной свиной вырезки. Зелень, овощи, фрукты чахли под стеклом в выдвижных ящичках. Водка уже сотню раз переохладиться успела. Кстати, о водке…

Люба достала бутылку, огромных размеров помидор и батон любимой докторской колбасы.

Раз нет супа, придется пить водку. Она уложила веером на одну сторону тарелки несколько ломтей колбасы, с другого бока пристроила кусочки помидора ровными полумесяцами. Достала из целлофанового пакета полбуханки черного хлеба и отрезала себе горбушку. Села за стол, поставив перед собой закуску и двухсотграммовый граненый стакан, наполненный до половины водкой, проговорила:

– Прости меня, Тимоша! Прости, что я такая дура и что я не смогла, как твой друг, углядеть в твоей страшной смерти чьего-то злого умысла! Его бы проницательность да в нужное русло. Знал бы тогда, как я его…

Она не успела ни договорить, ни выпить, в дверь неожиданно позвонили.

Первый взгляд на часы – там была половина двенадцатого. Совсем она никого не ждала в это время. Никого не ждала, а уж так поздно тем более.

Пришлось снова ставить стакан на стол и плестись к двери. По пути она сбросила с ног туфли. Нестирающиеся набойки производили оглушительный, на ее взгляд, грохот. И это ее нелепое цоканье тут же отдавалось рикошетом в голову.

Люба переобулась в домашние шлепанцы. Перевернула сползшую набок юбку, одернула черную трикотажную кофточку и, забыв поинтересоваться через дверь, кого это там принесло на ночь глядя, открыла.

– О, нет!!! – со стоном выдохнула она и инстинктивно попыталась захлопнуть дверь перед носом у Иванова.

Но тот уже держал наготове ногу, обутую в тупоносый ботинок. Тут же взгромоздил его на порог, не давая двери затвориться.

– Чего тебе, Иванов?! – Люба горестно сморщилась. – Ты видишь – какая я?!

– Какая? – Серега плотоядно облизнулся. – По-моему, как всегда соблазнительная. А какая же еще?

– Я никакая, понял! Проваливай!!! – Люба все еще налегала грудью на дверь и пыталась мягким носом домашнего шлепанца вытолкнуть Серегин ботинок. – Сегодня схоронили Тимошу, убирайся! Мне не до тебя!

– А я как раз по этому поводу и пришел, – совсем обиженно прогундел Иванов и ввалился-таки в квартиру. – Люб, я ненадолго, честно! Побазарим с тобой, и я свалю.

Верить ему было невозможно, но не в ее силах было ему сейчас противостоять. Она еле держалась на ногах. Еле шевелила языком и вообще с трудом соображала. Слишком уж много всего было для ее хрупких плеч, слишком…

Иванов разулся и сразу рванул на кухню. Руки в карманах тонких светлых штанов, посвистывает. Только переступил порог кухни, сразу захохотал в полный голос. Ну, не придурок, а! Нашел время и повод ржать!..

Тут же загремел дверцами шкафов, засуетился, разыскивая себе приборы.

Люба вошла в кухню следом и, недобро сверкнув в его сторону глазами, пригрозила:

– Если начнешь балагурить, выгоню.

– Молчу, молчу, жена! – Иванов притворно загородился от нее локтями, следом тут же ухватился за бутылку и щедро налил себе. – Давай помянем Тимоху. Пусть земля ему будет пухом! Выпили.

Он выпил, не дожидаясь ее, и тут же захрустел огурцом. Нашел под стеклом в холодильнике, не зря шарил. Жевал огурец, попутно облеплял хлебный ломоть колбасой и сыром, и его ведь отыскал. И все посматривал на мрачную Любу загадочно и со значением.

Люба глотками выпила свою водку, тут же закашлялась и быстро потянула с тарелки помидорину. Не любила она водку, и пить ее никогда не могла. Не то что бывший муженек. У того все, что горит, проскакивало внутрь с завидной легкостью. Опрокинул целый стаканище, будто воды попил. И жрет теперь, и глазами в ее сторону мерцает. Чего это его так разбирает, интересно? Какой-то не такой он сегодня. И приоделся…

Иванов и в самом деле поменял заношенные до дыр джинсы, облачившись в светлые брюки. И рубашечка на нем была новенькая, не из дешевых. Ботинки хоть и не по сезону, но тоже показались ей новыми. И сам весь из себя ухоженный, подстриг свои смоляные патлы, причесал даже. И под ногтями грязи нет. В люди, что ли, выбивается?

– А чем мы хуже? – надулся он сразу, стоило ей спросить его об этом. – Есть люди заинтересованные и нуждающиеся, в отличие от тебя. Приласкали, обстирали…

– Это кто же такие? Уж не твоя ли хозяйка квартирная? – вяло пережевывая помидорную дольку, спросила Люба; ей не было интересно, спросила просто так. – Может, она бы и прописала тебя к себе, а, Серега?

Это была их общая больная мозоль, и, всякий раз ее задевая, они причиняли боль друг другу. Не стал исключением и теперешний вечер. Серега сразу надулся, принялся пить водку стакан за стаканом и упрекать ее через слово в том, что она не смогла стать ему родной матерью, подругой и настоящей любящей женой. И ему теперь, несчастному, приходится жить в чужих людях, пользоваться подачками и терпеть упреки. А могли бы жить-поживать да добра наживать, а она… А она его последнего пристанища, пускай и условного, лишает.

– Во во! – Люба хмельно хихикнула, погрозив ему пальцем. – Все-то у тебя условно. Условно-освобожденный, условное пристанище, условное счастье… Ненастоящий ты какой-то, Иванов. Я вот даже и в благополучие твое теперешнее не верю.

– Это почему же? – его черные глаза превратились в злые узкие щелочки.

– Да потому, что ненастоящее оно. Слышал про такую поговорку, что не все золото, что блестит, потом еще что-то такое и про самоварное золото… Короче, фальшь из тебя, Иванов, прет через край. Враль ты и фальшивка!

Не стала бы она в другое время опускаться до такого вот откровения. Взрыв же неизбежен, ежу понятно. А за взрывом могло последовать еще чего и похуже. И в любое другое время Люба обязательно бы прикусила язык и не стала бы его провоцировать.

Но…

Сегодня у нее имелся целый ряд причин на такую вот бесшабашную смелость.

Перво-наперво, сегодня она похоронила Тимошу Савельева. Друга счастливой беззаботной юности. Хорошего человека. Симпатичного порядочного мужика…

Сегодня на нее накричал Ким, а это был удар. Последний раз они разговаривали почти три года назад. Мог бы быть и деликатнее, кажется. Но он орал на нее и даже обозвал дурой.

И еще сегодня она, кажется, напилась вдрызг. Вынужденное голодание, горькое горе, высушившее ее изнутри, три бессонные ночи. Все это наложилось на водку отличным балластом и тянуло ее теперь ко дну, на котором ее поджидал озверевший Серега Иванов.

Расправа не заставила себя долго ждать. Упившийся водкой бывший муженек вскочил с места, ухватил ее за волосы и потащил в гостиную, на ходу приговаривая:

– Я тебе сейчас покажу фальшивку! Я тебе сейчас, паскуда, покажу, что у меня имеется фальшивого, а что настоящего. Оскорблять она меня вздумала!!! Выписать решила!!! А вот хрен ты угадала! Даже в собственном доме на семи холмах буду жить, ни за что не выпишусь отсюда!

– Это почему? – спросила Люба, она, согнувшись, семенила за Ивановым, на ходу теряя тапки.

Пытаться вырвать из его сильных рук прядь волос было бессмысленно, сопротивляться тоже. Оставалось покориться, так случалось…

– А из вредности! – гыкнул Серега.

Дотащил ее до дивана, швырнул на спину и полез сверху.

– Я тебя сейчас и трахну из вредности. Не хочу ведь совсем, да и есть мне с кем время весело проводить, а трахну, и все! Что станешь делать?

– Хелину скажу, – соврала Люба и распаскудно улыбнулась в лицо взбешенного Сереги. – Я же тебе говорила, Серый! А ты снова и опять. А ну как давай-ка, слезай, и поговорим по-трезвому.

Фамилия Богдана Владимировича мгновенно привела Серегу в чувство. Он сполз с нее. Сел на полу, оперся спиной о диван и какое-то время беззвучно шевелил губами. Видимо, ругал на чем свет стоит и ее, и Хелина. Пусть себе. Лишь бы до нее не дотрагивался.

– Так чего ты приперся ко мне на ночь глядя? Сказал, что из-за Тимошиной смерти. Что ты хотел сказать? – Люба уселась, свесив ноги на пол и обхватив голову руками, болела та нещадно. – Говори и проваливай, Серега. Мне так худо, что впору умереть.

– Может, и умрешь! – вдруг воскликнул он обрадованно, потом поймал ее изумленный взгляд и, опомнившись, поспешил исправиться: – Когда-нибудь…

– Что-то ты темнишь, дружище. Что?

– А ничего! Думаешь, Ким твой просто так в городе появился?! Хрен там! – он снова сузил глаза и сердито засопел в ее сторону. – Небось, на свой счет его приезд приняла? Ага, как же! И стоило ему появиться, как началось…

– Что началось?

Люба ничего не понимала. Сереге, конечно, веры было мало, но вдруг именно на этот раз он не врет? Вдруг и правда что-то знает.

– Что, что?! Тимоху убрали? Убрали! Кто следующий?! Скоро начнется тут такое… – Иванов понизил голос до зловещего шепота.

И надо сказать, у него получилось нагнать на нее страху.

– Ты что-то знаешь, Сереж? Если знаешь, скажи. Кто… Кому помешал Тимоша?! Ким вон тоже уверен, что это был не несчастный случай и…

– Да шла бы ты со своим Кимом куда подальше! – взорвался непутевый праведным, но ненатуральным каким-то гневом. – Ким! Ким, Ким, Ким!!! А знаешь, кем твой Ким был в Москве-то?

– Кем? – внутри у Любы все невольно сжалось от нехорошего предчувствия.

– Бандитом! Бандитом был там твой Ким, вот кем! – Серегины пьяные глаза округлились до непозволительно огромных размеров, и в них вполне ощутимо завибрировал самый настоящий первобытный ужас. – И не просто шалупонью там какой-то, а самым что ни на есть крутым, во! А ты мне все: Ким, Ким… С чего он сюда прикоптил, спрашивается? Молчишь? Не знаешь потому что.

– А ты?.. Ты-то что знаешь?

Люба ему не верила. Он снова ей врал – ее непутевый бывший муж. Врал либо для красного словца, либо еще из каких соображений.

Как ей видится его визит…

Он зашел на огонек просто для того, чтобы похвастаться новыми штанами и рубахой. Нарвался на водку. Напился, нажрался, поскандалил… Это все в его духе, в его стиле. Хотелось еще и с ней попутно переспать. Не получилось. Что тогда? Тогда нужно снабдить ее какой-нибудь гаденькой легендой на сон грядущий, чтобы она этого самого сна лишилась. И промучилась остаток ночи, и проплакала…

– Ты снова мне врешь, гад! – вырвалось у нее в момент затянувшейся паузы. – Я не верю тебе! Ким не может стать бандитом! Он не такой!

– Я не такая, я жду трамвая, а впрочем, сколько вас? – дурашливо прогнусавил Иванов, сплюнул куда-то себе между коленей и качнул головой. – Дура ты, Любка! Ну, какая же ты дура! Ким ее не такой! А какой он, какой?! Славный, милый, хороший, так, что ли? Чего же он тогда за тебя бороться не стал, а? Пришел с букетиком, постоял у двери, тут же прыгнул на тачку и укатил в свою Москву. Чего так быстро сдался, не задавалась никогда вопросом, жена?!

Задавалась! Еще как задавалась. И ответа не было. Вернее, был, и не один, но все они получались какие-то нехорошие. Такие неправильные, что она тут же отметала их прочь и начинала придумывать что-то еще, что-то более приличное и справедливое.

– И с чего же он тогда так быстро сдался? – не хотела да спросила Люба у Иванова.

– Потому что уже одной ногой в Москве на крутого дядю работал. А потом дядю этого потихоньку под себя подмял, а со временем и укокошил, – вдохновенно распинался Серега и, видя ее замешательство, осмелел и снова взгромоздился на диван. Прижался к ее плечу и даже по спине осмелился погладить. – Ты, Любка, сильно не переживай. Что было, то прошло. Я-то всегда был рядом. Ох, а если я тебе еще кое-что расскажу, то ты ваще, блин…

– Что? – его рук, что вдруг полезли к ней под кофточку, она уже не замечала.

– Ты офигеешь совсем. – Серегин нос ткнулся ей в ключицу, а губы тут же вцепились ей в шею. – Он же… Он же все твои телефонные разговоры прослушивал, когда ты с ним встречалась.

– Врешь!!! Врешь, скотина!!! – Люба взвилась, будто ее кто облил кипящим маслом. Соскочила с дивана и больно ткнула Иванова кулаком в плечо. – Ты говори, да не заговаривайся, гадина! Чтобы Ким!.. Да как?! Ему такую аппаратуру не под силу было достать в то время, придурок!

– А ты не оскорбляй, а лучше вспомни, где он перед отъездом работал, умница ты моя, – совершенно не обидевшись, спокойно заявил непутевый и вдруг растянулся на ее диване самым наглым и собственническим образом. – А работала любовь всей вашей жизни на нашем радиозаводе. Так? Так! А ребята, что там работали, могли дистанционное управление всего ракетного комплекса страны собрать за смену. Такие Кулибины, блин… Твой Кимушка был из их числа, из самородков. Вот и упражнялся на тебе, дорогуша. Все твои телефонные разговоры прослушивал, или записывал, уж точно не знаю. Ты у него сама спроси. Слабо?

Ким и в самом деле работал на радиозаводе. И специалистом был высочайшего класса. Его рвали на части, приглашая ремонтировать бытовую технику. И даже пытались переманить в другие организации, фирмы и фирмочки. Когда он уехал в Москву, Люба считала, что наконец-то переманили. Кому-то удалось его все-таки уговорить и заполучить, а тут…

– Зачем ему прослушивать мои разговоры, Сереж? Мы же с ним никогда не расставались. И…

Она внезапно замолчала, вспомнив, как несколько раз ей приходилось удивляться проницательности своего бывшего возлюбленного. Начнет ему что-нибудь рассказывать, а он улыбнется так загадочно и обронит что-то типа того, что знаю, мол, знаю. Она по дурости млела тогда, решив, что это его любящее сердце так все способно чувствовать. А он, оказывается, разговоры ее прослушивал.

Гадость какая…

– Я тебе не верю, – скорее из упрямства повторила Люба, опускаясь в кресло подальше от непутевого. – Ты врешь мне снова, скотина.

– Ладно. Коль ты такая упрямая дура, на вот сама с ним поговори.

Серега вытащил из кармана новых штанов мобильник, потыкал толстым пальцем по кнопкам и через мгновение протянул телефон ей.

Люба взяла телефон с опаской и не сразу приложила его к уху, сочтя, что это очередной розыгрыш непутевого. Сейчас… Вот сейчас он заржет полковой лошадью и будет над ней потешаться потом еще минут двадцать. И в трубке никого не окажется, и весь его рассказ окажется лживым дерьмом.

– Алло, Серега, чего ты?

Ким! Это был Ким! И он отозвался… Что же это, а?! Как же это?!

– Ким, – позвала слабым голосом Люба и замолчала.

Она едва не опрокинулась в обморок от всего, что на нее сегодня свалилось.

Неужели Серега впервые в жизни ей не соврал и Ким действительно оказался мерзавцем, каких еще поискать? Как же ей жить потом со всем этим?!

– Люба, ты? – голос Кима не дрогнул, все так же ровно и чуть нетерпеливо он продолжил: – Чего ты мне звонишь с мобильника Иванова? Он у тебя, что ли?

– Да. У меня. – ответила она с вызовом. – А что?

– Да нет, ничего. Семейное дело, оно такое… – все же, не удержавшись, съязвил он. – Чего звоним?

– Тут такое дело, Ким. – Люба запнулась, не зная, как ей говорить с ним дальше. – Мне Серега в порыве откровения рассказал, будто бы ты раньше мои телефонные разговоры прослушивал. Это правда?

– Почему ты спрашиваешь? – разволновался вдруг Ким, надо же, а она-то думала, что он так и останется невозмутимым.

– Это правда, Ким?

– Это так важно для тебя? – снова ответил он вопросом на вопрос.

– Да важно, важно! Ответь!

– Ну… Это не совсем так… То есть, я конечно знал, о чем ты говорила по телефону, но это было не ради того, чтобы быть в курсе, и…

– А ради чего? – спросила Люба и горестно усмехнулась, невольно зажмурившись.

Кажется, только что разрушился последний в ее жизни розовый замок. Ждать от жизни больше нечего. Радоваться также, а уж мечтать и вовсе не приходится.

– Аппаратуру собственного производства испытывал, – в голосе Ким отчетливо зазвучали виноватые нотки. – И хотел тебя уберечь от неприятностей и…

– Испытывал, значит? – перебила его Люба. – На мне испытывал?

– Да, а что? – обеспокоенно переспросил Ким.

– Да так… Хорошо, что ты не ветеринаром тогда трудился и не патологоанатомом. А то совсем бы мне худо пришлось.

Люба отключилась и, не глядя на Серегу, вернула ему телефон. Потом встала и прошлась по комнате. Бывший муж наблюдал за ней со смешанным чувством любопытства и тайного торжества. Ну, а что с него еще было взять. Хоть одно утешало в данной ситуации: он не соврал ей, как обычно.

А что же Ким? А вот Ким оказался не на высоте. Ни сейчас, ни тогда, как оказалось.

Она подошла к окну, посмотрела бездумно на густую тополиную листву, безвольно поникшую от долгого зноя и пыли.

Дождя бы… Всем хотелось дождя, и людям, и природе. А его все не было. Все съела изнуряющая жара. Всю сочность летних красок слизала, забрызгав все вокруг жухлой желтизной, будто ранней ржавчиной. И пыль кругом, пыль…

Люба задернула штору. Обернулась и вздрогнула. Серега неслышно подошел к ней вплотную и стоял, оказывается, все это время за ее спиной.

– Чего тебе, Сереж? – она протянула для чего-то руку и коснулась его волос. – Стрижка тебе идет.

– Знаю, – самодовольно хмыкнул он и снова потянулся к ней руками, губами, телом. – Люб… Любаша, не гони, а… Ну, не гони ты меня… Плохо мне без тебя. Так плохо… Я вот рубашку новую с брюками купил и сразу к тебе похвастаться. Жалкий я, да?

Она ничего не ответила, неуверенно пожав плечами. Желание говорить снова пропало, вместе с мечтами, надеждами и воспоминаниями. Все вдруг разом притупилось и сделалось безразличным: и боль, и слезы, и любовь. Серега мял ее, тискал, расстегивал что-то, стягивал с плеч, с бедер. А она стояла, поникшая, безвольная, и даже не делала попыток отстраниться. Стало безразлично: уснет ли она одна или под его легкое похрапывание. Какая разница…

Он исчез ранним утром, не простившись и не оставив записки. Люба была благодарна ему за это. И странное дело, за минувшую ночь тоже. Серега был нежен и нетороплив. Даже что-то говорил ей сладкое и приятное. Хотя слышала она его в тот момент не так отчетливо, но умом понимала: он жалеет ее по-своему, или пытается от чего-то оградить. Все равно это было неплохо. Хоть какая-то польза от бесполезного существования на земле…

Рабочая неделя далась ей нелегко. Не хотелось ровным счетом ничего: вставать, идти куда-то, есть, пить, делать вид, что работаешь. Отвечать на звонки и самой звонить куда-то. Все через силу, все с невыносимым трудом. Тело корчило от непонятной, почти физической боли, мысли были путаными и противоречивыми.

То хотелось позвонить Сереге и позвать его на ужин, одной сидеть за столом в пустой квартире стало просто невыносимо. То вдруг сама затея казалась кощунственной. А если он поймет ее предложение как-нибудь по-своему и припрется со всем своим скарбом! Что ей тогда со всем этим делать? Она не готова…

Потом приходила сумасбродная идея позвонить Киму и наговорить ему всяких гадостей. Тут же остывала, брезгливо сморщившись, и начинала думать про Тимофея Савельева, про его смерть и странные обстоятельства, на которые намекал Иванов. Намекать-то намекал, да так ничего толком и не объяснил.

И еще очень хотелось позвонить Татьяне. Просто до зуда в ладонях хотелось набрать ее номер и поговорить. Но не звонила, потому что знала: разговора не получится. Татьяна непременно разрыдается, и Люба ответит ей тем же. Ни к чему бередить открытую кровоточащую еще рану.

А однажды ни с чего захотелось увидеть Хелина. Ну, не идиотизм! Увидеть, улыбнуться ему призывно и попросить свозить ее куда-нибудь. Не в римскую оперу, конечно же, куда ей. А так, хотя бы за город, на озеро. Чтобы послушать плеск воды, скрип весел в уключинах, шелест тростника. Эта идея, кстати, приходила ей в голову чаще остальных. Почему ей этого так хотелось? Наверное, потому, что встреча эта ни к чему их обоих не обязывала. Ни к чему. Просто встреча, просто диалог, просто секс, если угодно. Да, да, она уже и секс с ним рассматривала как избавление, а не как кару небесную. После всего, что случилось…

Пятница тянулась так, будто кто-то намеренно втиснул в нее трое суток сразу. Люба зевала, косилась то и дело на циферблат часов над дверью, сверялась со своими на руке и все ждала вожделенного звонка, оповещающего о конце рабочего дня. Звонок раздался, но телефонный.

– Алло.

Она шла к телефону намеренно долго, надеясь, что звонившему надоест слушать невостребованный зуммер и он отобьется. Там терпением обладали, как оказалось.

– Закатова! – рявкнул ей в ухо рассерженный голос Богдана Владимировича. – Какого черта к телефону не подходите?!

На «вы»! Исключительно на «вы», будто не было другой договоренности в его кабинете, и не сопел ей в ключицу тем вечером. И не стонал ей на ухо. Воспитанный…

– Спите на ходу?! – снова поинтересовался он, не дождавшись ее ответа. – Как дела с работой? Вы все успели?

– Да, – кротко ответила Люба, про себя подумав, что знал бы он, каких сил ей стоило не выпасть за пределы требуемых показателей.

– Показатели?

– В норме.

– Фасовка прошла без проблем? Прошлый раз произошла утечка при транспортировке. Этого допускать нельзя. – Хелин молча выслушал ее сбивчивый рассказ о том, что утечка произошла по вине водителя, допустившего аварийную ситуацию, а потом спросил: – Чем занимаемся в нерабочее время, Закатова?

Спросил все с той же строгостью, без намеков на фривольность. Поэтому и ответила она ему в тон.

– Ничем, собственно… Все больше дома сижу, Богдан Владимирович.

– Что так? – кажется, он изумился.

– Ограничен круг общения, Богдан Владимирович.

– Гм-мм, да… Гм-мм… Не будет большой смелостью с моей стороны пригласить тебя на выходные на озеро?

Опа-а!!! Вот это да! Сразу «ты». Стало быть, новый фарватер. И на озеро… Не иначе ее ангел протер глаза со сна и чуть встряхнулся.

Хотя, если разобраться, озеро было единственно заповедным местом, куда совершались паломничества горожан в выходные. Лесов, рек в округе не было. Только вот озеро.

– Ну что, Любовь? Так как? Едем?

– Да, – чего было отвечать отказом, если предавалась подобной утопии битых пять рабочих дней.

– Вот и ладненько. Кстати, тебе тут премиальные причитаются. В выходной и вручу. Созвонимся. Пока…

Ничего в сущности не изменилось, подумаешь, шеф пригласил на уик-энд. Но настроение чуть исправилось. В голову тут же поползла позитивная дребедень, типа: не все еще потеряно, жизнь продолжается и все такое… Даже зашла по дороге в универмаг и приценилась к купальнику и шортам. Не в линялом же спортивном костюме ей ехать. Стоимость, конечно, и того и другого впечатляла. Но душу грели два конверта под бельем. Наверное, пора их распечатать.

Люба вошла в квартиру. Не снимая босоножек, тут же бросилась к шкафу, достала конверт и, отсчитав чуть больше половины, снова вознамерилась уйти. И тут звонок по телефону.

– Алло, Люба?

Она едва узнала голос Татьяны, настолько он звучал безжизненно и тихо.

– Я, Таня, здравствуй. – Люба быстро взглянула на часы, до закрытия магазина оставалось еще предостаточно времени, успеет. – Как ты?

– Ничего, нормально. Зашла бы ко мне… – послышался короткий всхлип, и что-то зазвенело, будто разбилось. – Мне надо… Надо кое-что сказать тебе…

– Сказать? Мне? Ну… Хорошо, зайду. В понедельник устроит?

– А завтра? Завтра не можешь? – Татьяна со всхлипом вздохнула. – Извини, что настаиваю, но Тимоша… Он хотел поговорить с тобой об одном очень важном деле.

– Важном? Для кого важном, Тань? – сердце забилось часто-часто, тут же вспомнились предостережения Иванова, которые она несколько дней назад сочла обычным лживым трепом.

– Для тебя, конечно же, что ты, как маленькая, все время переспрашиваешь?! – Татьяна заметно разозлилась, голос ее зазвенел, лишившись прежней, безысходной глухоты. – Он хотел поговорить с тобой о чем-то.

– О чем?

– Я не знаю! – снова с раздражением ответила Татьяна.

– Но как тогда…

Имеет ли смысл тогда сам разговор, если она не знала. Именно это срывалось с языка у Любы, но она промолчала. Собиралась же сама позвонить, зайти. Все оттягивала, потому что боялась попасть не ко времени. Да и слез Тани боялась, если честно. А тут приглашение, грех не пойти.

– У него в столе я нашла кое-какие записи, Люба. Записи, касающиеся тебя. Тебе нужно все это просмотреть, перечитать и, может быть, ты что-нибудь поймешь в этом. Я не поняла, как ни старалась. – Таня заплакала в трубку. – Все спешил… Все спешил всегда… Все спешил спасти мир… И тебя тоже спешил спасти…

– Меня?! – сердце вдруг споткнулось, сбившись с бешеного ритма, и на мгновение будто бы зависло в ледяной пугающей пустоте. – Меня спасти?! От чего?!

Таня молчала бесконечно долго. Так, во всяком случае, Любе показалось. Савельева плакала, всхлипывала и что-то шептала, разобрать она не смогла, как ни старалась.

– Я не знаю! Что ты от меня хочешь?! – вдруг прорвалось сквозь ее горестный шепот сдавленное рыдание. – Он что-то говорил перед смертью. Пытался встретиться с тобой. Говорил, что это важно. Потом его не стало… Не стало, понимаешь ты или нет??? Его не стало, и, может быть, из-за тебя! А ты не можешь найти времени для того, чтобы… Говорю тебе, есть бумаги! Если хочешь… Если в тебе осталась хоть капля порядочности, придешь…

Слушать ее Любе было страшно и больно. Но остановить ее она не могла, она обязана была выслушать Татьяну до конца. И хоть что-то, хоть что-то понять, господи!

Важно…

Что Тимоше могло показаться важным?! Что это было?! Их неудавшаяся любовь с Кимом или что-то еще?! А что еще могло быть важнее этого?!

Что? Что? Что???

– Я приду. Я приду завтра утром, Тань. Слышишь! Я приду непременно. Завтра. Утром. Хорошо? – отправиться к Савельевым прямо сейчас она не смогла бы ни за что.

Снова слушать, видеть, страдать…

Нет, завтра. Завтра рядом с ней будет Хелин. Он поймет, он поддержит, он, быть может, даже сумеет помочь ей чем-нибудь, хотя бы советом. А сейчас… Вернувшись, снова оказаться одной в заточении собственных стен, собственного горя и собственного одиночества… Нет! Она не справится. Видит бог, не справится. Завтра…

– Хорошо. Я все приготовлю, – устало пообещала Савельева, продолжая плакать и звенеть стеклянной посудой. – Все бумаги сложу в большой бумажный конверт и заклею. Если меня вдруг не окажется дома, тебе ребята отдадут или мама. Я с утра могу уехать на кладбище. Я каждое утро туда езжу. Можешь меня не застать… Кто-нибудь отдаст тебе, Люба. А там уж смотри и думай сама, как тебе поступать…

Татьяна наскоро простилась и положила трубку. А Люба готова была разреветься.

Как же тяжко-то, господи! Так тяжко, что впору биться головой о стену и выть, выть, выть. А завтра встреча с Хелиным и она просто обязана улыбаться, источать настроение, шутить. Полноценно отдыхать, одним словом. А как же можно, если Таня вдруг говорит о таком.

Его не стало и, может быть, из-за тебя… Так она сказала, обвиняя.

Ким приехал, и все закрутилось… Савельев оказался первым… Так неделю назад заявил Иванов, страшно округляя глаза.

Это был несчастный случай… Водитель не справился с управлением, отказали тормоза… Так считают бывшие Тимошины коллеги.

Что из всего этого – правда, а что вымысел? Как все это связано? Где пересеклось? Пересеклось и замкнулось на ней…

Купальник она все же купила. Не тот, который присмотрела изначально. Он вдруг показался ей совершенно неприличным и кричащим. Взяла другой, черный. И шорты купила совсем не те, что примеряла час назад. Побродила по отделам. Скорее по инерции, чем из желания порадовать себя покупками. Какая уж тут теперь радость, после всего услышанного. Потом завернула к кафе на углу своего дома и просидела там до темноты, страшась идти в пустую квартиру. Сидела у самого окна и наблюдала сквозь стекло за бесцельно слоняющейся по бульвару молодежью.

А может, и была у них цель, а ей просто так казалось. Не было суетливости в их движениях, и спешки не было тоже. А цель вполне могла быть, не то что у нее. Хотя… Хотя про нее тоже нельзя было так сказать теперь. У нее теперь тоже цель появилась.

Разобраться…

Непременно нужно было разобраться в причине гибели лучшего друга ее счастливой юности – Савельева Тимофея. И если причина в ней самой, то начать разбираться и с этим тоже.

Татьяна расплатилась за четвертую по счету чашку кофе. Взяла в руки два ярких блестящих пакета с покупками и вышла на улицу.

Бульвар был пуст. Люба медленно обогнула угол своего дома и пошла к подъезду.

Тихо… Тихо и душно, невзирая на одиннадцатый час ночи. Ни дуновения ветерка, ни стрекота цикад, словно и их доконала полуденная жара, не оставив сил на ночное беспокойство. Двор был безлюден. Молодежь успела рассредоточиться по ночным дискотекам и барам, побросав до следующего дня три оставшиеся в живых дворовые скамейки. Где-то в глубине двора, у мусорных контейнеров, копошились бомжи. Громыхали металлическими крышками и переговаривались, в основном, по поводу находок.

Люба переложила пакеты в левую руку и взялась правой за ручку подъездной двери. Странное дело, как зима, холод, так незапертая дверь болтается из стороны в сторону. Как лето и зной, так к двери кто-то усердный постоянно прибивает чудовищных размеров пружину.

Она переступила порог. Дверь тут же вернулась на свое место, ощутимо приложившись к ее спине. Люба сделала шаг, другой и внезапно остановилась. Понять, что ее встревожило, было несложно. В подъезде на первом и втором этажах не горел свет. Кажется, и третий тонул в темноте. Но гореть-то свет должен был! И горел всегда, невзирая на дневное время. А что же теперь?..

Теперь света не было. Он горел где-то на верхних этажах. Слабый намек на его свечение тускло мерцал где-то далеко вверху и тонул на нижних этажах, словно в бездонном колодце. Сравнение с колодцем Любе особенно понравилось, оно было абсолютно точным, потому что абсолютно ничего не было видно. Идти ей пришлось на ощупь. Почти прижимаясь к стене и выставив впереди себя руку. Она заносила ногу над воображаемой ступенькой, нашаривала ее носом босоножки и осторожно ставила сначала одну, потом другую. И так шаг за шагом. Шаг за шагом. Пока ее рука не уперлась во что-то. Преграда, возникшая на ее пути – где-то между первым и вторым этажом, определенно была человеком, под пальцами колотилось живое человеческое сердце.