Глава IV

Онлайн чтение книги Школьная горка Schoolhouse Hill
Глава IV

Когда час спустя совсем стемнело, началась Великая Буря, как ее здесь именуют по сей день. В сущности, это был снежный ураган, но тогда это выразительное слово еще не придумали. Буря собиралась похоронить на десять дней под снегом фермы и деревни в длинной узкой полосе сельской местности так же надежно, как грязь и пепел погребли под собой Помпею почти восемнадцать веков назад. Великая Буря принялась за дело тихо и хитро. Она не стремилась к внешним эффектам: не было ветра, не было шума, но путник видел в полосках света от незанавешенных окон, что она крыла землю тонкой белой пеленой мягко, ровно, искусно, уплотняя покров быстро и равномерно; замечал путник и то, какой необычный был этот снег; он падал не из легкого облачка пушистыми снежинками, а стоял белой мглой, будто сеялся порошок, — удивительный снег. К восьми часам вечера снежная мгла так сгустилась, что свет лампы был неразличим в нескольких шагах, и без фонаря путник не видел предмета, пока не подходил к нему так близко, что мог тронуть его рукой. Любой путник был, по сути дела, обречен, если только он случайно не набредал на чей-нибудь дом. Ориентироваться было невозможно; оказаться на улице — означало пропасть. Человек не мог выйти из собственной двери, пройти десять шагов и найти дорогу обратно.

Потом поднялся ветер и завел свою песню в жуткой мгле, с каждой минутой он нарастал, нарастал, пение переходило в рев, завывания, стоны Он поднял снег с земли, погнал его вперед плотной стеной, нагромоздил то здесь, то там поперек улиц, пустошей и против домов огромными сугробами в пятнадцать футов высотой.

Не обошлось, конечно, без жертв. Тех немногих, кто оказался под открытым небом, неминуемо ждала беда. Если они шли лицом к ветру, он мгновенно залеплял его плотной маской снега, слепившего глаза, забивавшегося в нос; снег перехватывал дыхание, сражал на месте; если они шли спиной к ветру, то валились в сугроб, и встречная стена снега погребала их под собой. В ту ночь только в этой маленькой деревеньке погибло двадцать восемь человек; люди слышали крики о помощи и вышли из дому, но в ту же минуту сами пропали во мгле; они не могли отыскать собственную дверь, заблудились и через пять минут сгинули навеки

В восемь часов вечера, когда ветер начал постанывать, присвистывать и всхлипывать, мистер Хотчкис отложил в сторону книгу о спиритизме, снял нагар со свечи, подкинул полено в камин, раздвинул фалды сюртука и, повернувшись спиной к огню, стал перебирать в уме сведения об обычаях и нравах в мире духов, о их талантах и повторять с вымученным восторгом стихи, которые Байрон передал через медиума. Хотчкис не знал, что на улице — снежная буря. Он был целиком поглощен книгой часа полтора. Появилась тетушка Рейчел с охапкой дров, бросила их в ящик и сказала:

— Ну, сэр, в жизни ничего страшней не видывала, и Джеф то же самое говорит.

— Страшней чего?

— Бури, сэр.

— А что там — буря?

— Господи, а вы и не знаете, сэр?

— Нет.

— Жуть берет, какая буря; век проживешь, а такого не увидишь, масса Оливер: сыплет мелко, будто золу сдувает, в двух шагах ничего не видать. Мы с Джефом были на молитвенном собрании, только что воротились, так, верите ли, у самого дома едва не заплутали А теперь выглянули наружу — сугробище намело, какого сроду не бывало; Джеф говорит… — Рейчел оглянулась, и выражение ужаса появилось у нее на лице. — Я-то думала, он тут, а его нет!

— Кого нет?

— Где молодой масса Сорок четвертый?

— Ну, он где-нибудь играет, скоро вернется.

— Вы его и не видели, сэр?

— Нет, не видел.

— Боже правый!

Рейчел убежала и вернулась минут через пять, задыхаясь от слез.

— Нет его в комнате, ужин нетронутый стоит, нигде его нет, я весь дом обегала. О, масса Оливер, пропало дите, не видать нам его больше.

— Ерунда, не бойся. Мальчишкам и бури нипочем.

В это время появился дядюшка Джеф.

— Масса Оливер, — сказал он, — буря-то не простая. Вы хоть наружу выглядывали?

— Нет.

Тут и Хотчкис заволновался, побежал с ними к передней двери, распахнул ее настежь. Ветер пропел на высокой ноте, и лавина снега, будто из ковша землечерпалки, обрушилась на них, и они затерялись в этом мире снега.

— Закройте двери, закройте двери! — насилу выдохнул хозяин.

Приказание было выполнено. От мощного порыва ветра дом зашатался. Снаружи послышался слабый сдавленный крик. Хотчкис побледнел.

— Что делать? Выйти наружу — смерть. Но мы должны что-то сделать, вдруг это наш мальчик?

— Погодите, масса Оливер, я отыщу бельевую веревку, а Джеф… — Рейчел ушла, быстро принесла веревку и обвязала Джефа за пояс. — А теперь, Джеф, ступай. Мы с массой Оливером будем держать другой конец веревки.

Джеф приготовился; отворили дверь, и он рванулся вперед, но в это мгновение удушающая масса снега захлестнула их, залепила глаза, оборвала дыхание; хозяин и Рейчел осели на пол, и веревка выскользнула у них из рук. Они повалились лицом вниз, и Рейчел, отдышавшись, простонала:

— Он теперь пропал!

Вдруг в свете лампы, висевшей над дверью, она смутно различила Сорок четвертого, выходящего из столовой, и молвила:

— Благодарение богу, хоть этот нашелся, как это он набрел на заднюю калитку?

Мальчик шагнул настречу ветру и захлопнул дверь передней. Хозяин и Рейчел выбрались из-под снежного покрывала, и Хотчкис произнес прерывающимся от слез голосом:

— Я так благодарен судьбе! Я уж отчаялся увидеть тебя снова.

К этому времени рыдания, стоны и причитания Рейчел заглушили рев бури, и Сорок четвертый спросил, что случилось. Хотчкис рассказал ему про Джефа.

— Я схожу и подберу его, сэр. Пройдите в гостиную и притворите дверь.

— Ты отважишься выйти? Ни шагу, стой на месте. Я не позволю!

Мальчик прервал его — не словами, взглядом; хозяин и служанка прошли в гостиную. Они услышали, как хлопнула наружная дверь, и молча глянули друг на друга. А буря бушевала, шквал за шквалом обрушивался на дом, и он дрожал; а ветер в затишье выл, как душа грешника; в доме, замирая от страха, вели счет каждому шквалу и каждому затишью и, насчитав пять шквалов, утратили последнюю надежду. Потом они отворили дверь гостиной, хоть и не знали, что делать; и в ту же минуту наружная дверь распахнулась, и показались две фигуры, занесенные снегом, — мальчик нес на руках старого бездыханного негра. Он передал свою ношу Рейчел, закрыл дверь и сказал:

— Какой-то человек укрылся под навесом — худой, высокий, с рыжеватой бородкой; глаза — безумные, стонет. Навес, конечно, ненадежное убежище.

Он произнес это безразличным тоном, но Хотчкис содрогнулся.

— Ужасно, ужасно! — молвил он. — Этот человек погибнет.

— Почему — ужасно? — спросил мальчик.

— Почему? Потому, потому — ужасно, и все!

— Что ж, наверное, так оно и есть, я не знаю. Сходить за ним?

— Проклятие, нет! И не думай — хватит одного чуда!

— Но если он вам нужен… Он вам нужен?

— Нужен? Мне… как тебе сказать… мне он не нужен — опять не то — я хочу сказать… Неужели ты сам не понимаешь? Жаль, если он умрет, бедняга, но нам не приходится.

— Я пойду за ним.

— Остановись, ты сошел с ума! Вернись! Но мальчика и след простыл.

— Рейчел, какого черта ты его выпустила? Разве ты не видишь, что парень явно безумен?

— О, масса Оливер, ругайте меня, поделом мне, голову от счастья потеряла, что старина Джеф снова дома, будто ума лишилась, ничего вокруг не вижу. Стыд-то какой! Боже милостивый, я…

— Он был здесь, а теперь мы снова его потеряли, и на сей раз — навсегда! Это полностью твоя вина, это ты…

Дверь распахнулась настежь, кто-то весь в снегу повалился на пол, и послышался голос мальчика:

— Вот он, но там остались другие. Дверь захлопнулась.

— О! — в отчаянии простонал Хотчкис. — Нам придется им пожертвовать, его не спасти! Рейчел! — Он сбивал тряпкой снег со вновь принесенного. — Разрази меня гром, да это ж Безумный Медоуз! Поднимайся, Джеф, помогите мне, вы оба! Тяните его к камину!

Приказ был выполнен.

— А теперь — одеяло, еды, горячей воды, виски — да поживее двигайтесь! Мы вернем его к жизни, он еще не умер!

Все трое хлопотали вокруг Безумного Медоуза с полчаса и привели его в чувство. Все это время они были настороже, но их бдительность не была вознаграждена: ни звука, только рев да грохот бури. Безумный Медоуз сконфуженно огляделся, постепенно сообразил, где он, узнал лица и произнес:

— Я спасен, Хотчкис, неужели это возможно? Как это случилось?

— Тебя спас мальчик — самый удивительный мальчик в мире. Хорошо, что у тебя был с собой фонарь.

— Фонарь? Никакого фонаря у меня не было.

— Да был, ты просто запамятовал. Мальчик описал, как ты сложен, какая у тебя борода.

— Уж поверьте, не было у меня фонаря, и никакого света там не было.

— Масса Оливер, разве мисс Ханна не говорила, что молодой господин может видеть в темноте? — напомнила Рейчел.

— Ах, ну конечно, теперь, когда ты заговорила об этом, вспомнил. Но что он видел сквозь снежную пелену? О боже, хоть бы он вернулся! Но он уж никогда не вернется, бедняжка, никогда, никогда!

— Масса Оливер, не беспокойтесь, господь не оставит его своей милостью.

— В такую бурю, старая дура? Ты себе отчета не отдаешь в своих словах. Впрочем, погодите — у меня есть идея! Быстрее за стол, возьмемся за руки. Все помехи — прочь! Отбросьте сомнения: духи бессильны перед сомнением и недоверием. Молчите, соберитесь с мыслями. Бедный мальчик, если он мертв, он придет и расскажет о себе.

Хотчкис оглядел сидевших за столом и обнаружил, что круг не замкнулся: Безумный Медоуз заявил, не преступая этикета рабовладельческого государства и не обижая присутствующих рабов, ибо они за свою жизнь успели привыкнуть к откровенности этого этикета:

— Я пойду на любые разумные шаги, чтобы доказать свою озабоченность судьбой моего благодетеля; нельзя сказать, что я неблагодарный человек, или озлобленный, хоть дети и гоняются за мной по пятам и забрасывают меня камнями — просто так, шутки ради; но всему есть предел. Я готов сидеть за столом с черномазыми сейчас ради вас, Оливер Хотчкис, но это самое большее, что я могу для вас сделать; я думаю, вы избавите меня от необходимости держаться с ними за руки.

Благодарность обоих негров была глубокой и искренней: речь Безумного Медоуза сулила им облегчение; ситуация была в высшей степени неловкой: им пришлось сесть вместе с белыми, потому что им было велено, а повиновение вошло в их плоть и кровь. Но чувствовали они себя не вольготней, чем на раскаленной плите. Они надеялись, что у хозяина хватит благоразумия отослать их, но этого не произошло. Он мог провести свои seance и без Медоуза и намеревался это сделать. Сам Хотчкис ничего не имел против того, чтобы взяться за руки с неграми, ибо он был искренний и страстный аболиционист [10] Аболиционист (от лат. abolitio — уничтожение, отмена) — в США сторонник движения за отмену рабства негров.; фактически он был аболиционистом уже пять недель и при нынешних обстоятельствах остался бы им еще недели две. Хотчкис подтвердил искренность своих новых убеждений с самого начала, освободив двух своих рабов, правда, это великодушие было лишено смысла, потому что рабы принадлежали жене, а не ему. Жена его никогда не была аболиционисткой и не имела намерения стать аболиционисткой в будущем.

По команде рабы взялись за руки с хозяином и сидели молча, дрожа от страха, ибо ужасно боялись привидений и духов. Хотчкис торжественно наклонил голову к столу и молвил почтительным тоном:

— Присутствуют ли здесь какие-нибудь духи? Если присутствуют, прошу стукнуть три раза.

После паузы последовал ответ — три слабых постукивания. Негры сжались так, что одежда повисла на них, и принялись жалобно молить, чтоб их отпустили.

— Сидите тихо и уймите дрожь в руках!

То был дух лорда Байрона. В те дни Байрон был самым деятельным из потусторонних пиитов, медиумам спасения от него не было. Он скороговоркой изрек несколько поэтических строк в своей обычной спиритической манере — рифмы были гладкие, позвякивающие и весьма слабые, потому что ум его сильно деградировал с тех пор, как он усоп. Через три четверти часа он удалился — подыскать рифму к слову «серебро».

— Будь счастлив, и — с глаз долой, такого слова не найдешь, — напутствовал его Безумный Медоуз.

Затем явился Наполеон и начал толковать про Ватерлоо: бубнил одно и то же — это-де не его вина — в общем, все то, что он раньше говорил на острове Святой Елены, а в последнее время — на веселых спиритических сеансах. Безумный Медоуз язвительно заметил, что он даже даты перевирает, не говоря уж о фактах, и залился своим сумасшедшим неистовым смехом; эти пронзительные, резкие, страшные взрывы смеха давно уже пугали деревню и здешних собак, а ребятишки забрасывали Медоуза камнями.

Потом прибыл Шекспир и сочинил нечто крайне убогое, за ним последовала толпа римских сановников и генералов, и единственно примечательным во внесенной ими лепте было прекрасное знание английского языка; наконец около одиннадцати раздалось несколько громовых ударов, от которых подскочил не только стол, но и вся компания

— Кто это, назовитесь, пожалуйста.

— Сорок четвертый!

— О, как печально! Мы глубоко скорбим, но, конечно, мы опасались и ждали такого исхода. Ты счастлив?

— Счастлив? Разумеется!

— Мы так рады! Это огромное утешение для нас. Где ты?

— В аду.

— О, боже правый, сделайте милость, масса Оливер, отпустите меня, умоляю, отпустите! О, масса Оливер, мы с Рейчел не выдержим!

— Сиди спокойно, дурак!

— Ради бога, масса Оливер, сделайте милость!

— Да замолчишь ли ты, болван! О, если б мы только смогли убедить его материализоваться! Я еще не видел ни одного духа. Сорок четвертый, дорогой пропавший мальчик, прошу тебя, явись!

— Не надо, масса Оливер, рад» бога, не надо!

— Заткнись! Пожалуйста, материализуйся! Явись нам хоть на мгновение!

Гопля! [11]Традиционное восклицание фокусника В центре круга сидел мальчик! Негры взвизгнули, повалились спиной на пол и продолжали визжать. Безумный Медоуз тоже упал, но сам поднялся и, тяжело дыша, глядя на мальчика горящими глазами, встал чуть поодаль. Хотчкис потер руки в порыве радости и благодарности, и преображенное лицо его засветилось торжеством.

— Пусть теперь сомневаются неверующие и насмешничают зубоскалы, если им это нравится, но их песенка спета. Ах, Сорок четвертый, дорогой Сорок четвертый, ты сослужил нашему делу огромную службу.

— Какому делу?

— Спиритизму. Да перестаньте же верещать!

Мальчик наклонился, тронул негров рукой.

— Вот так — засыпайте. А теперь — в кровать! Утром вам покажется, что это был сон.

Негры поднялись и побрели прочь, как лунатики. Сорок четвертый обернулся и глянул на Безумного Медоуза — его веки мгновенно опустились и прикрыли безумные глаза.

— Иди, выспись в моей постели. Утром и тебе все происшедшее покажется сном.

Медоуз поплыл, словно в трансе, вслед за исчезнувшими неграми.

— Что такое спиритизм, сэр?

Хотчкис с готовностью объяснил. Мальчик улыбнулся, ничего не сказал в ответ и сменил тему разговора.

— В бурю в деревне погибло двадцать восемь человек.

— О боже, неужели это правда?

— Я их видел, они под снегом — рассеяны по всей деревне.

— Ты видел их?

Сорок четвертый пропустил мимо ушей вопрос, прозвучавший в слове, на котором было сделано особое ударение.

— Да, двадцать восемь.

— Какое несчастье!

— Несчастье?

— Конечно, что за вопрос?

— Я не имею представления об этом. Я мог бы их спасти, если бы знал, что это желательно Когда вы захотели, чтоб я спас того человека под навесом, я понял, что это желательно, обыскал всю деревню и спас остальных заблудившихся — тринадцать человек.

— Как благородно! И как прекрасно — умереть, выполняя такую работу! О, дух священный, я склоняюсь перед твоей памятью.

— Чьей памятью?

— Твоей, и я…

— Так вы принимаете меня за усопшего?

— Усопшего? Ну, разумеется. Разве это не так?

— Конечно, нет.

Радость Хотчкиса не знала границ Он красноречиво изливал ее, пока не перехватило дыхание, потом помедлил и взволнованно произнес:

— Пускай для спиритизма это неудача, да, да, — неудача, но, как говорится, выбрось это из головы и — добро пожаловать! Я бог знает как рад твоему возвращению, даже если расплачусь за него такой дорогой ценой; и черт меня подери, если мы не отпразднуем это событие. Я — трезвенник, в рот не брал спиртного вот уже несколько лет, точнее, месяцев… по крайней мере — месяц, но по такому случаю…

Чайник еще стоял на столе, бутылка, вернувшая к жизни Медоуза, была под рукой, и через пару минут Хотчкис приготовил две порции отличного пунша, «пригодного, на худой конец, для человека непривычного», как он выразился.

Мальчик попробовал пунш, похвалил его и поинтересовался, что это такое.

— Как что? Господь с тобой! Виски, разумеется! Разве не узнаешь по запаху? А сейчас мы с тобой закурим. Я сам не курю, уж много лет как не курю, ведь я президент Лиги некурящих, но по такому случаю! — Хотчкис вскочил, бросил полено в камин, помешал дрова, и пламя забушевало; потом он набил пару ореховых трубок и вернулся к гостю. — Вот, держи. Как здесь хорошо, правда? Ты только послушай, какая буря разыгралась! Ух, как завывает! А у нас до того уютно — словами не описать!

Сорок четвертый с интересом рассматривал трубку.

— Что с ней делать, сэр?

— Ты еще спрашиваешь? Уж не хочешь ли ты сказать, что не куришь? Не встречал еще такого парня. Чего доброго, скажешь, что соблюдаешь священный день отдохновенья — воскресенье.

— А что там внутри?

— Табак, разумеется.

— А, ясно Его обнаружил у индейцев сэр Уолтер Рэли [12] Рэли Уолтер (ок. 1552 — 1618) — английский мореплаватель, организатор пиратских экспедиций, поэт, драматург, историк., я читал об этом в школе. Теперь все понимаю.

Сорок четвертый наклонил свечу и прикурил; Хотчкис смотрел на него в замешательстве.

— Ты читал об этом? Видит бог! Сдается мне, ты знаешь только то, что прочитал в школе. Так как же, разрази меня гром, ты родился и вырос в штате Миссури и никогда…

— Но ведь я нездешний. Я иностранец.

— Да ну! А говоришь, как образованный житель здешних мест, даже без акцента. Где же ты рос?

— Сначала в раю, потом в аду, — простодушно ответил мальчик.

Хотчкис выпустил из одной руки стакан, из другой — трубку и, чуть дыша, с глупым видом уставился на мальчика. Наконец он неуверенно промямлил:

— Я полагаю, пунш с непривычки, всякое бывает, может, мы оба…— Хотчкис замолчал и только хлопал глазами; затем, собравшись с мыслями, сказал: — Не мне судить об этом, все слишком загадочно, но как бы то ни было, мы запируем на славу. С точки зрения сторонника сухого закона…— Хотчкис наклонился, чтоб снова наполнить стакан и набить трубку, и понес нечто бессвязное и невразумительное, а сам тем временем украдкой поглядывал, поглядывал на мальчика, пытаясь успокоить свой потрясенный и взбудораженный ум и обрести душевное равновесие.

А мальчик был спокоен, он мирно курил, потягивал виски и всем видом выражал довольство. Он вытащил из кармана книгу и принялся быстро листать страницы.

Хотчкис присел, помешивая новую порцию пунша, и не сводил с Сорок четвертого задумчивого и встревоженного взгляда. Через одну-две минуты книга легла на стол.

— Теперь мне все понятно, — заявил Сорок четвертый. — Здесь обо всей написано — о табаке, спиртном и прочих вещах. Первое место отводится шампанскому, а лучшим табаком признается кубинский.

— Да, и то, и другое — своего рода драгоценность на нашей планете. Но я что-то не узнаю этой книги. Ты принес ее сегодня?

— Да.

— Откуда?

— Из Британского музея.

Хотчкис опять сконфуженно заморгал глазами.

— Это книга новая, — пояснил мальчик — Она лишь вчера вышла из печати.

Снова сконфуженное моргание Хотчкис принялся было за пунш, но передумал, покачал головой и опустил стакан. Потом открыл книгу якобы для того, чтобы глянуть на обложку и шрифт, но тут же захлопнул ее и отложил в сторону. Он разглядел штамп музея, датированный вчерашним днем. С минуту Хотчкис нервозно копошился с трубкой, потом поднес ее дрожащей рукой к свече, просыпав при этом часть табака, и смущенно спросил:

— Как ты достал эту книгу?

— Я ходил за ней в музей.

— Боже правый, когда?

— Когда вы наклонились за трубкой и стаканом

Хотчкис застонал.

— Почему вы издаете этот странный звук?

— По-по-потому что я боюсь.

Мальчик потянулся к нему, тронул дрожащую руку и мягко сказал:

— Вот так. Теперь все прошло.

Беспокойство исчезло с лица старого поборника сухого закона, и он произнес с чувством огромного облегчения и довольства:

— Я весь трепещу, ликование пронизывает меня Восхитительно! Ликует каждая клеточка, каждый волосок — это колдовство! О, волшебник из волшебников, говори со мной, говори! Расскажи мне обо всем.

— Разумеется, если вы хотите.

— О, это чудесно! Только сначала я разбужу старуху Рейчел, мы перекусим и сразу почувствуем себя славно и бодро. Я едва на ногах держусь, да и ты, полагаю, тоже.

— Подождите. Нет нужды ее будить. Я сам что-нибудь закажу.

Дымящиеся блюда стали опускаться на стол; он был накрыт в минуту.

— Все как в арабской сказке. И теперь я не чувствую страха. Сам не знаю почему, наверное, из-за магического прикосновения Но на этот раз не ты принес эти блюда; ты никуда не исчезал, я наблюдал, за тобой.

— Да, я послал своих слуг.

— Я их не видел.

— Можете увидеть, если захотите.

— О, я бы все отдал за это!

Слуги сделались видимыми; они заполнили всю комнату. Ладные они были ребятишки — маленькие, алые, словно бархатные, с короткими рожками и острыми хвостиками; те, что стояли, стояли на металлических пластинках, те, что сидели — на стульях, кружком на диванчиках, на книжном шкафу, — дрыгая ногами, тоже подложили под себя металлические пластинки.

— Предосторожность, чтобы не опалить мебель, — спокойно пояснил мальчик, — они только появились и еще раскалены.

— Это маленькие дьяволята? — спросил Хотчкис слегка сконфуженно.

— Да.

— Настоящие?

— О да, вполне.

— Им здесь не опасно?

— Нисколько.

— А мне можно их не бояться?

— Конечно, нечего их бояться.

— Тогда не буду. По-моему, они очаровательны. Они понимают по-английски?

— Нет, только по-французски. Но их можно обучить английскому за несколько минут.

— Это поразительно. Они — извините, что я спрашиваю, — ваши родственники?

— Нет, они сыновья подчиненных моего отца. Вы пока свободны, джентльмены.

Маленькие дьяволята исчезли.

— Ваш отец…

— Сатана.

— Господи помилуй!


Читать далее

Марк Твен. Школьная горка
Глава I 16.04.13
Глава II 16.04.13
Глава III 16.04.13
Глава IV 16.04.13
Глава V 16.04.13
Глава VI 16.04.13
Глава IV

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть