Онлайн чтение книги Семья Зитаров. Том 1
Глава шестая

1

Уезжая в Ригу, Зитар распорядился, чтобы Ингус сначала пошел к первому причастию и только после этого последовал за ним. Здесь принято было конфирмоваться сразу после окончания школы, но у Ингуса всегда получалось так, что на это не оставалось времени.

За годы, проведенные Ингусом в мореходном училище, в Зитарах произошли кое-какие перемены. Фасад старого дома обшили тесом и выкрасили в светло-коричневый цвет. Комнаты оклеили новыми обоями, а в верхнем этаже, обычно пустовавшем зимою, сложили печи, чтобы подрастающие сыновья имели каждый свою комнату. За последние годы материальное состояние семьи заметно улучшилось и в настоящий момент достигло вершины. Столь зажиточным, как Андрей, не был ни один из прежних Зитаров. Об этом говорила каждая мелочь домашнего обихода. Капитан вырастил жеребца в яблоках, его держали только для выездов. В каретнике стояло двое дрожек и несколько саней. В саду построили беседку, края дорожек и цветочных клумб обложили белыми гипсовыми плитами. В столовой появился новый буфет, наполненный красивой заграничной посудой. Гостиную украшала нарядная висячая лампа. Против портретов царя и царицы, выполненных масляной краской, висели в массивных рамах увеличенные фотографии Андрея и Альвины, а в углу у окна возвышалось громадное трюмо. А великолепное новое пианино, подаренное Эльзе в день ее конфирмации прошлой весной! Оно стоило немало денег, но зато какой вид: полированная крышка блестела, как зеркало.

Эльзе минуло девятнадцать лет. Окончив приходскую школу, она проучилась еще два года в прогимназии, и родители решили, что этого образования вполне достаточно, чтобы найти себе порядочного мужа. Эльза жила дома жизнью состоятельной барышни: занималась рукоделием, брала уроки фортепианной игры у дочери пастора и там же практиковалась в немецком языке; умение говорить по-немецки в зажиточных латышских семьях считалось признаком хорошего тона. Многие даже онемечивали свои фамилии, прибавляя к ним окончание «инг». Любая барынька, какая-нибудь рыночная торговка при всяком удобном случае старалась блеснуть своими познаниями в немецком языке. Для «избранной» нации это было большим почетом, и каждый истинный немец умел надлежащим образом оценить это, извлечь из этого пользу. Он смотрел на толпу льстивых попугаев с сознанием своего превосходства; его самомнение бесконечно росло, поддерживаемое униженно согнутыми спинами латышских мещан, забывших чувство собственного достоинства. Пасторы-латыши произносили в церкви проповеди с сильным немецким акцентом. Служанки и горничные разговаривали с собачками своих хозяев на немецком языке.

У Эльзы не было возможности практиковаться в немецком дома, так как ее мать не служила в молодости у господ. Не находила девушка сочувствия и у братьев. А отец предпочитал другим языкам английский. Вначале Эльза еще надеялась на Ингуса, но и тут ее постигло разочарование. За шесть-семь лет он, правда, научился бегло говорить по-русски и по-английски, но еще не начал упражняться в благородном немецком диалекте. Интересно, как станет он разговаривать с образованной женой, когда женится?

В то же время Эльза была миловидной девушкой; стройная, здоровая, с правильными чертами лица, светловолосая, с сияющими глазами, в которых порой мелькали опасные огоньки, присущие роду Зитаров. У нее было несколько поклонников, но предпочтение она отдавала помощнику аптекаря Рутенбергу. Он занимался изучением фармакологии и летом проходил практику в аптеке своего дяди. Рутенберг был в достаточной степени сентиментален, временами надменен, любил пиво и студенческие песни. На правой щеке его виднелся шрам от рапиры — след какого-то студенческого поединка. Эльза по вечерам встречалась с Рутенбергом, и они гуляли по взморью, держась подальше от устья реки, — там можно было встретить братьев Эльзы, а они всегда подтрунивали над поклонником Эльзы. Особенно дерзок был Эрнест.

Эрнесту исполнилось семнадцать лет. Оставаясь в каждом классе по два года, он так и не закончил курса приходской школы. В конце концов, родители пришли к выводу, что бессмысленно мучить сына. Если ему так трудно дается ученье, пусть сидит дома и занимается хозяйством. Рано или поздно кому-то из сыновей придется остаться хозяином в Зитарах. Правду говоря, он не отличался особым усердием ни в хозяйстве, ни в рыбной ловле, но со временем, надо надеяться, привыкнет.

Карл уже три зимы учился в реальном училище. В свое время он тоже мечтал о море и судах, но не так страстно, как Ингус. Нет необходимости всем сыновьям Зитара идти по стопам отца; кто-нибудь может остаться на суше и стать инженером.

Приезжая из Риги на летние каникулы, Карл привозил с собой много книг, часть их он прятал в ящике под кроватью и не показывал ни отцу, ни Эльзе, ни братьям: видимо, у него были на это свои причины. Там лежал журнал «Вестник знания» на русском языке, труды Дарвина о происхождении видов, несколько брошюр по философии и политической экономии. Некоторые из этих книг нельзя было добыть ни в одном книжном магазине, их дал Карлу студент, с которым он познакомился на тайной сходке в лесу за городом. В реальном училище у них существовал кружок, о котором никто не знал. Какие там происходили дискуссии, какие споры! Нет, об этом в Зитарах не следовало говорить: старому капитану такие интересы Карла, вероятно, не понравились бы.

Янке оставался один год до окончания приходской школы. Он еще не задумывался над тем, где будет дальше учиться, но по всем признакам было видно, что в его лице семья Зитаров растит еще одного моряка. Никто с таким нетерпением не ждал приезда Ингуса из училища, никто так жадно не слушал рассказов брата, как Янка. Как жаль, что он еще не окончил приходскую школу и отец не берет его с собой в плавание! Приходилось ограничиваться чтением романов Жюля Верна и перелистывать географический атлас. А разве это может заменить путешествия?

Ингус в этот раз возвратился домой совершенно неузнаваемым. В кармане у него лежал диплом капитана дальнего плавания, и он, по расчетам домашних, должен был сиять от радости и ходить, не чувствуя под собой земли. А он притих, стал каким-то задумчивым, словно его что-то угнетало, и почти ничего не рассказывал о своих похождениях в училище. Эльза вначале хотела прибрать его к рукам, даже повела однажды на взморье и познакомила с Рутенбергом, но молодому капитану этот человек не понравился. Из вежливости побыв с ними полчаса, он, отговорившись занятостью, ушел, не дав возможности сестре похвастаться перед студентом взрослым ученым братом. В следующий раз, когда Эльза опять пыталась увести его с собой, Ингус резко заявил, чтобы она оставила его в покое со своими Рутенбергами. Почему все так настроены против этого приличного молодого человека? И почему Ингус стал таким хмурым?

Однажды он получил письмо с местным штемпелем на конверте. Он притих еще больше и чуть было не прервал занятия по подготовке к конфирмации, собравшись сейчас же ехать в Ригу. Альвине с трудом удалось уговорить его остаться.

— Что с тобой, сын? У тебя какое-нибудь горе или неприятности? — спросила она.

— Ничего… все обойдется, — отозвался он и ушел из дому.

Вот наступил и день конфирмации. Капитан тоже вернулся из Риги и вместе с женой причащался в церкви. В честь такого события в Зитарах устроили большой праздник. На торжественный обед собралась вся родня и ближайшие соседи. Старшая сестра Андрея, жена капитана Зиемелиса, подарила крестнику дорогие часы. Другие родственники преподнесли ему перстни, изящные альбомы, серебряные безделушки. Ингус всех благодарил, но чувствовалось, что настоящей радости он не испытывает.

— Скоро ли «Дзинтарс» кончает погрузку? — спросил он отца.

— Погрузка уже закончена. Мы задержались в порту на два дня из-за тебя.

— Надо бы сегодня же вечером отправиться в Ригу.

— Совсем ни к чему так торопиться. Успеем и завтра. Такой день бывает у человека только однажды, и его следует отметить как подобает.

— А судно стоит без движения.

— Неужели тебе так надоело на берегу? — усмехнулся капитан. — Успеешь еще наплаваться, у тебя вся жизнь впереди.

Разве мог он догадаться, что заставляет юношу так торопиться с отплытием? Какую тревогу принесло его сердцу письмо с местным штемпелем? Он никому не мог рассказать об этом. Когда все уселись за стол, Ингус чутко прислушивался к грохоту колес на дороге и время от времени тревожно поглядывал в окно на улицу, словно ожидая, что кто-то с минуты на минуту должен появиться.

Наутро Зитар с сыном уехали в Ригу.

2

Судно было готово к отплытию: палубный груз привязан цепями и канатами, продукты завезены на полтора месяца. Но не было ветра, и «Дзинтарс» уже третьи сутки стоял на якоре в устье Даугавы почти у самого моря. Приходили и уходили пароходы, рокотали рыбачьи моторки, а белое судно, словно уснувшая чайка, одиноко покачивалось на гладкой поверхности воды. Капитан Зитар задумчиво смотрел вслед удаляющимся пароходам.

— Придется все-таки поставить на «Дзинтарсе» мотор, — обратился, он к сыну. — Это будет стоить недешево, но со временем себя оправдает. Как ты считаешь?

— Мотор? — Ингус с трудом оторвался от своих мыслей. — Да, не мешало бы. Подумай, отец, мы были бы уже почти у Зунда.

Люди от нечего делать собрались в кружок около якорной будки и играли в карты. Затянувшаяся стоянка всем надоела. Хоть бы скорее подул ветер! Что это за жизнь: на берег сойти нельзя, хотя он тут, совсем под носом, чувствуешь себя все время в пути и не двигаешься с места. Капитан все больше раздражается, а молодой штурман нем как рыба, всегда задумчив, ходит, понурив голову, точно на похоронах. Наверно, парню не хочется быть под началом у отца.

Зитар тоже стал приглядываться к сыну. Таким он никогда не видал Ингуса: унылый, словно старая кляча, замкнутый, ко всему равнодушный. Временами капитану хотелось расспросить Ингуса, но его удерживало самолюбие: если Ингуса что-то угнетает, он должен сам обратиться к отцу. Если он этого не делает, значит, у него есть на то причины. Может быть, это неудобно доверить кому-либо? Долги? Болезнь? Влюбился? Кто его знает! Куда годится штурман, который все вздыхает и хмурится: у него нет никакого интереса к работе, да и другим он его не внушит.

Зитар не догадывался, что Ингус не один раз сам порывался заговорить с отцом. Он не знал только, с чего начать, ибо тема была щекотливой. И всякий раз, когда слово уже было на кончике языка, капитан каким-нибудь неожиданным жестом или словом закрывал путь к откровенности. В конце концов, получилось так, что отцу все же пришлось сделать первый шаг.

Это произошло на четвертые сутки стоянки на якоре. Выкурив после ужина сигару, Зитар погрузился в чтение английского морского журнала. Там была напечатана большая статья о перестройке парусников в моторные суда и прилагалась подробная калькуляция. Прочитав статью, капитан некоторое время взвешивал правильность выводов и заключений автора. Вопросы эти его очень интересовали, и он уже прикидывал, где и когда начать перестройку «Дзинтарса». «Надо поговорить с Ингусом, их в училище учили всяким новшествам».

Зитар, сунув ноги в мягкие ночные туфли, вышел в коридор, отделявший его каюту от штурманской. Тихо постучал:

— Ингус, ты еще не спишь?

Ответа не было. Зитар открыл дверь: койка Ингуса была пуста. Капитан вышел на палубу. Стояла теплая летняя ночь. При свете луны чуть переливались воды Даугавы, а за молом сверкала серебристая гладь моря. В северной части небосклона виднелись редкие светлые облака. Взгляд капитана повеселел: будет ветер, хороший попутный ветер. На кватере со стороны штирборта стоял, опершись на поручни, Ингус и читал при свете фонаря письмо. Он не слышал осторожных шагов отца и не знал, что он на палубе не один. Освещенное светом фонаря лицо его было бледно, на лбу залегли глубокие морщины. Кончив чтение, Ингус вздохнул и бесцельно уставился в темноту. Рука с письмом повисла вдоль туловища.

Капитан кашлянул. Ингус вздрогнул и поспешно сунул письмо в карман.

— Ты еще не спишь, отец? — спросил он.

— Так же, как и ты.

— Я и не должен спать. Скоро начнется моя вахта.

— Да… — Зитар подошел к сыну и положил руку ему на плечо. — Ингус, я хочу поговорить с тобой. Скажи, что происходит? Почему ты все вздыхаешь и хмуришься?

Под пристальным взглядом отца Ингус опустил глаза.

— У тебя какие-нибудь неприятности? — продолжал Зитар. — Ну, говори же! Мне ты все можешь сказать. Мы всегда хорошо понимали друг друга. Разве я когда-нибудь сердился, если тебе случалось что-то сделать не так, как надо?

— Нет… Но как я тебе стану говорить о таких делах?.. Ты будешь сердиться.

— И это называется моряк! — рассмеялся капитан. — В конце концов, я просто имею право знать. Я видел у тебя в руках какое-то письмо. Наверно… какая-нибудь девушка?

— Да, — прошептал, покраснев, Ингус.

— А мне ты не можешь показать письмо?

Ингус долго молчал, затем пристально взглянул отцу в глаза.

— Я сам хотел тебе его показать.

— Так давай сюда. Не будь таким чувствительным. Ведь я не акула.

— Боюсь, отец, ты неправильно все поймешь. Я не виноват, она сама этого хотела. Если дашь слово, что не будешь очень сердиться…

— Какой ты смешной, Ингус. Что за разговор?

Мгновение помедлив, Ингус протянул письмо отцу:

— Прочти и обдумай все, только разреши мне теперь уйти.

— Ну хорошо, хорошо, — проворчал капитан и медленно направился в свою каюту.

— Да, вот еще что! — крикнул вслед ему Ингус. — Когда прочитаешь, скажи мне, что ответить.

— Увидим.

Зитар спустился в каюту, устроился поудобнее на вращающемся стуле и закурил сигару. Затем раскрыл письмо:

Зитар с досадой смотрел на исписанный листок и, барабаня по столу пальцами, сосал сигару. «Черт его знает, откуда это у нас у всех — замараться раньше времени… Эта Лилия, видно, не глупа. Да и все они таковы. Мальчишке двадцать лет, только, можно сказать, жить начинает… И как жить! А тут поди свяжись с девчонкой. Какой из этого будет толк? Они скоро надоедят друг другу и станут жить как кошка с собакой. И почему ему нужно начать именно с дочери Кюрзена? Хорошие знакомые, почти друзья… Как тут скажешь „нет“? Начнется вражда. Очень неприятное положение…»

Долго в ту ночь думал капитан Зитар. И, вероятно, что-то придумал, потому что, когда вышел на палубу, он был совершенно спокоен. Ингус, увидев его, остановился. Отец теперь все знал. Что скажет он? Взгляды их встретились: один лихорадочный и смущенный, другой спокойный и уверенный. Легким дуновением ветра унесло в темноту искорку с кончика сигары, о борт судна тихо плеснула волна. Капитан отвернулся и стал смотреть на море, навстречу поднимающемуся ветерку, в темнеющую даль и бегущие в свете месяца облака. Вдруг он вынул изо рта сигару, и по палубе раскатилась громкая команда:

— Все наверх! По местам! Поднять якорь! Распустить паруса!

При свете фонарей началась веселая суетня. На баке резко завизжала ручная лебедка, заскрипели блоки, паруса со свистом взвивались кверху. Серые полотнища надулись, судно медленно повернулось и заскользило в сторону моря. Матросы, забравшись на мачты, ослабили верхние паруса, гордо выпятили грудь паруса на реях.

Когда все было приведено в порядок и свободная от вахты смена легла спать, Ингус пошел принимать вахту.

— Ты подумал о том, что мне ответить? — несмело спросил он отца.

Капитан Зитар указал на паруса, распустившиеся во всей своей красоте и несущие судно навстречу западному горизонту:

— Вот наш ответ.

3

Лилия Кюрзен действительно была неглупой девушкой, но ее мать оказалась умнее: у нее был достаточный жизненный опыт.

— Если станешь стесняться да выжидать, никогда не выйдешь замуж, тем более за капитана, — сказала она, когда от Ингуса вторую неделю не было писем. — Не думаешь ли ты, что он станет тебя разыскивать?

— Что же мне делать? Уехать в Ригу и повиснуть у него на шее? Мы совсем не договаривались, чтобы сразу…

— Упусти только, упусти, потом будешь локти кусать. Ты думаешь, здесь никто не знает о ваших прогулках по взморью? Или у меня нет глаз? Сколько раз я находила твою кровать пустой! Я только ничего не говорила. Пусть гуляют, пусть встречаются, авось все будет по-хорошему. Но если теперь не сумеешь его удержать, ты просто глупая гусыня. Я твоего отца, когда мне нужно было, не отпускала. Он тоже собирался в плавание. А я ему: ни с места! Пойдем к пастору! Так и не поехал никуда. Первое время брыкался и плевался, потом обошлось. А разве сейчас мы живем хуже, чем любая другая супружеская пара?

— Но у нас не было так условлено…

— Конечно, вы хотите по-благородному. Смотри, как бы при таком благородстве с длинным носом не остаться. Почему он не пишет? Времени не хватает или денег на марку нет?

Беседа продолжалась долго. В тот же вечер Лилия написала Ингусу письмо, причинившее ему столько забот. Две недели в Кюрзенах ждали ответа. И вот однажды Кюрзениете уселась в комнате дочери и опять начала разговор:

— Ну что? Разве не получилось, как я говорила? Пока ты тут мудрила, он уже успел уйти в море. Письма-то так и нет.

— Может быть, он не получил моего письма.

— Неужели, уезжая, он сам не догадался написать любимой девушке? Тот, кто заинтересован по-настоящему, делает это без принуждения.

Лилия молчала. У матери все получалось резко и грубо, но она была права.

— Если он получил письмо и молчит, значит ясно — хочет улизнуть.

— Да, но что же я могу поделать? Я написала так, как ты говорила. Если он не хочет с этим считаться, я бессильна.

— Он тебе нравится?

— Ну конечно.

— И ты не знаешь, как заставить его сдержать слово? Кто тебе создаст такую жизнь, как Ингус?

— Но ведь не могу я бежать за границу вслед за ним.

— Можешь поехать в Зитары к его матери.

— Что мне там делать? Я для них совершенно посторонний человек.

— Невеста сына не чужой человек. Они не могут прогнать тебя. Побоятся позора и сделают все, чтобы избежать его.

— Но ты ведь знаешь, что… ничего нет.

— Им это неизвестно.

— Потом все равно узнают.

— Ну и что же? Разве ты недостаточно хороша, чтобы взять тебя и так? Что в этих Зитарах особенного… Если бы мы хотели, наш Фриц мог бы стать таким же капитаном, как Ингус.

На этот раз матери не удалось так скоро убедить Лилию. Но когда она продолжила разговор об этом и на второй, и на третий день, дочь начала сдаваться. Почему, в самом деле, не попытаться? Мать права: ожиданием и застенчивостью не добьешься ничего. Все имеют право на счастье; к кому оно не приходит само, тот завоевывает его в борьбе.

С очередным рейсовым пароходом, шедшим в Ригу, Лилия Кюрзен отправилась в путь, чтобы выяснить в Зитарах обстановку. Она захватила с собой небольшой узелок с одеждой и бельем, так как не собиралась там остаться. «Дзинтарс» в этот момент уже покачивался на водах Каттегата, и молодой штурман становился все жизнерадостнее, по мере того как убеждался, что темная грозовая туча прошла стороной.

4

Лодочник, доставивший на пароход несколько пассажиров, свез Лилию на берег. Был тихий и теплый июньский полдень. Рыбаки снимали с кольев высохшие сети, какой-то дед красил на взморье лодку, и его со всех сторон окружили дети. Лилии казалось, что она попала в царство глухонемых: каждый молча делал свое дело. Не слышно было криков детей; чайки, спрятав голову под крыло, дремали на отмелях; и ни малейшая рябь не нарушала покоя морской глади. Лилия расплатилась с лодочником и, узнав у него, как пройти в Зитары, направилась песчаной тропкой через дюны. Слева от тропинки текла река. В кустах щебетали птицы, тихо струилась вода, над ней летали стрекозы, иногда с глухим гудением проносились шмели. Взобравшись на гору, Лилия увидела на берегу реки какой-то дом и догадалась, что это Зитары. На реке в зарослях камышей плескался выводок уток; за хлевом, где зеленела конопля, среди многочисленного семейства топтался, распустив хвост, старый индюк; на верхушке флагмачты неподвижно застыл парусник, а около каретника под телегой лежала собака и тяжело дышала, высунув красный язык.

Лилия поправила волосы. Всю дорогу она чувствовала себя спокойно, но теперь, когда цель была близка, вдруг сильнее забилось сердце, и решительную девушку охватила робость. Ей было всего двадцать лет, а то, что она собиралась сегодня предпринять, требовало сильного, закаленного характера. Матери легко давать советы — не ей пришлось ехать к Зитарам. Хоть бы злоба или досада появились — это облегчило бы задачу. И погода сегодня, как нарочно, такая тихая! Если бы лил дождь, а морской ветер, гоняя по небу свинцовые тучи, гнул деревья на дюнах, и у нее в душе появились бы суровость и смелость. Тропинка спускалась под гору, но Лилии казалось, что она поднимается на скалистый обрыв.

— Komm, Ами, komm! [15]Пойдем (нем.). — послышался внизу чей-то голос. Лилия увидела молодую девушку, шедшую в ее сторону. Собака нехотя встала, потянулась и с безучастным видом последовала за девушкой, которая продолжала говорить ей что-то по-немецки.

«Вероятно, дачница…» — решила Лилия, медленно шагая навстречу девушке. Около конопляника они встретились. Эльза успокоила заворчавшую собаку. Лилия поздоровалась с ней по-немецки и спросила, это ли дом Зитаров.

— Да, — с готовностью ответила Эльза. Несложным вопросом, произнесенным на немецком языке, Лилии удалось завоевать уважение и благосклонность девушки. — Вам кто нужен?

— Дома ли госпожа Зитар?

— Да, конечно. Идемте, я вас провожу к маме. Перестань, Амис! Не бойтесь, барышня, он не кусается.

Значит, эта стройная девушка — сестра Ингуса. Лилия, следуя за Эльзой, украдкой разглядывала ее. Она была немного похожа на Ингуса, только походка у того не такая самоуверенная и черты лица грубее. Его сестра, должно быть, барышня гордая. Узкая шерстяная юбка, белая блузка и туфли на высоких каблуках говорили о том, что она не простая крестьянская девушка. Волосы собраны в узел на затылке и заколоты красивым гребнем, украшенным мелкими блестящими камешками, на правой руке золотой браслет, в левой — пестрый зонтик. А тут еще обращение к собаке на немецком языке. Лилия в душе порадовалась, что брала уроки у госпожи Гаусман. Сегодня она впервые убедилась в пользе этих занятий.

— Вы, вероятно, приезжая? — спросила Эльза, осматривая костюм Лилии. Тонкое светло-синее платье, соломенная шляпа с двумя вишнями, черные остроносые ботинки на шнурках — все было прилично и каждая вещь достаточно добротна, но в целом все как-то не сочеталось между собой. Следовательно, она не горожанка и приехала не затем, чтобы снять комнату на летние каникулы. А узелок?

— Да, я приехала на пароходе, — ответила Лилия, неизвестно почему краснея. — У нас в этом году будет плохой урожай яблок. Червь напал на цвет.

— Да? Не знаю, как у нас. Вы издалека?

Лилия тихо произнесла название местечка.

— Вот как? — заинтересовалась Эльза. — А у меня брат там учился в мореходном училище.

— Да, я знала его. Он у нас жил.

— Ах, как приятно! Тогда вы нам сможете многое порассказать. Ингус сам больше молчит.

— Он дома?

— Нет, он еще в прошлом месяце ушел в плавание. Теперь уж, наверное, они далеко отсюда. Как хорошо, что вы приехали! Вы же не уедете сразу?

— Увидим, как будет. Возможно, что я… смогу некоторое время задержаться.

— Куда вы направляетесь?

— У меня дела в здешних местах.

— Ах, вот что! Пожалуйста, заходите, я сейчас позову маму. Постарайтесь устроить дела так, чтобы немного погостить у нас. Я занимаюсь немецким языком, но дома нет никого, с кем бы можно было поболтать.

Эльза ввела Лилию в гостиную и предложила сесть, а сама прошла в соседнюю комнату. Сидя на мягком кресле, Лилия осматривала комнату. Плюшевые сиденья, тяжелая шелковая скатерть с золотистой бахромой, по стенам картины и фотографии, дорогие обои, широкие дорожки на полу — все говорило о состоятельности семьи. Такой занавески с вытканным посередине парусником не было даже у местечкового врача. А стенные часы с золоченым маятником Лилия видела впервые. Печь была облицована цветными изразцами, а вокруг висячей лампы переливались прозрачные стеклянные подвески, похожие на сосульки, застывшие на утреннем морозе после оттепели. Здесь неплохо бы пожить…

Она не успела еще всего осмотреть, как вернулась Эльза. За ней следовала полноватая женщина средних лет с покрасневшими от сна веками и помятой правой щекой, на которой еще виднелся отпечаток кружева наволочки.

— Вот эта барышня, мама, — представила Эльза.

Лилия встала и смущенно пожала госпоже Зитар руку. Альвина недоверчиво взглянула на узелок, который Лилия не выпускала из рук, затем, приветливо улыбнувшись, предложила гостье сесть.

— Значит, вы барышня Кюрзен? Мы уже кое-что слышали о вас, мой муж хорошо знает вашу семью. Эльза, ты приготовила бы для гостьи чай. Вы ведь побудете у нас немного? Пополдничаем и поболтаем. Расскажите, что у вас там хорошего.

— Да, мама, я посмотрю, может, в кухне еще чай не остыл, — отозвалась Эльза, выходя из комнаты.

— Вас, значит, привели сюда дела, — продолжала Альвина, садясь на диван. — У вас здесь есть родственники?

— Нет, я так… Госпожа Зитар… Я пришла…

В этот момент Альвина зевнула и не расслышала слов Лилии.

— Что вы сказали? — спросила она, мигая заспанными глазами.

Щеки Лилии горели, как маков цвет. С опаской поглядев на дверь, за которой скрылась Эльза, она, потупив глаза, теребила узелок своего свертка.

— Госпожа Зитар, мне нужно что-то сказать вам. Я бы хотела поговорить с вами так, чтобы никто не слышал.

Альвина зевнула еще раз, но взглянула на гостью уже более внимательно.

— Да? Тогда пойдем в соседнюю комнату. Я скажу Эльзе, чтобы она не входила, — приоткрыв дверь в переднюю, она позвала Эльзу и сказала: — Накрой на стол и подожди нас в гостиной. Мы с барышней Кюрзен побеседуем. Заходите, здесь нас никто не побеспокоит,

Лилия последовала за Альвиной в спальню. То ли почувствовав какую-то тайну, то ли из уважения к гостье капитанша перестала улыбаться. Ее серьезность придала смелость Лилии. Сев около окна, она, несколько помедлив, собралась с духом и сразу откровенно в нескольких словах рассказала все.

— Ваш сын жил у нас. Я его невеста, и этой весной перед экзаменами мы с ним обручились. Если не верите, взгляните на эту карточку.

Лилия вынула дрожащими руками из сумочки фотографию, где они были сняты вместе с Ингусом. Она сидела, а он стоял около нее, положив ей на плечо руку. Альвина взглянула на фотографию и тихо произнесла:

— Нам он об этом ничего не говорил. Да, ну и дальше? Что вы еще хотели сказать?

— Он обещал жениться на мне. Я ему поверила, потому что он порядочный юноша, и родители мои не возражали. А теперь… он больше не пишет. Мать гонит меня из дому, все презирают, и я не знаю, что мне теперь делать.

Так. Теперь все сказано, и у Лилии сразу отлегло от сердца. Будь что будет, самое страшное позади. Она украдкой взглянула на госпожу Зитар. После долгого молчания Альвина оторвалась от своих неприятных дум.

— Почему же ты не пришла раньше, когда Ингус был дома? — спокойно, без тени раздражения спросила она.

— Я не знала, что он так скоро уедет.

Теперь следовало бы заплакать, но у Лилии не было слез. Она молчала. Капитанша еще и еще раз сбоку осмотрела девушку. Выглядела она неплохо, не казалась слишком простенькой, такой же была и Альвина лет двадцать назад. Но Андрей был старше ее десятью годами и имел уже изрядный стаж капитана, когда заговорил о женитьбе, а эти оба молоды. Она хотела бы, чтобы ее любимец еще несколько лет погулял на свободе.

— Скажите, что мне теперь делать?.. — спросила Лилия, не выдержав тягостного молчания. — Мне некуда деваться.

Альвина вздохнула.

— Я не имею ничего против того, чтобы Ингус на тебе женился, если он, конечно, желает этого. Но тебе нужно сейчас же отправиться обратно к родителям и ждать, пока Ингус вернется из плавания. Тогда вы сможете пожениться… если таково будет ваше обоюдное желание. Сейчас об этом говорить преждевременно.

Лилия поняла, что ее ставка бита, по крайней мере, в этом году. Она не стала больше ни на чем настаивать.

Пополдничав, она простилась и ушла. Эльза хотела проводить ее до большака, но госпожа Зитар вовремя намекнула, что Эрнест видел на взморье господина Рутенберга. Услышав это, Эльза, естественно, поспешила в другую сторону.

— Зачем она приходила? — спросила Эльза у матери, когда Лилия ушла.

— О, это просто пустяки. Ингус забыл у них кое-какие мелочи. Я сказала, чтобы они оставили их себе на память.

— Конечно, зачем нам всякие пустяки? А она мне понравилась. Почему ты ее не уговорила остаться до завтра?

— Гм… — произнесла госпожа Зитар.

На взморье Эльза не обнаружила Рутенберга. Возможно, Эрнесту просто померещилось, что он был здесь.

5

В ту осень «Дзинтарс» опять направился в Атлантический океан. Следующим летом кончался срок классификации судна, и нужно было ставить его на капитальный ремонт, что требовало много денег; к тому же Зитар решил во что бы то ни стало поставить на судно мотор. Значит, нужно побольше заработать.

Всю зиму они оставались там, перевозили сахар и табак с Кубы в юго-восточные порты Соединенных Штатов. В Галвестоне сбежали кок и один матрос. Зитар нанял вместо них двух негров. В конце марта «Дзинтарс» с грузом каучука направился в Лондон. Они шли вдоль восточного берега Америки, поднимаясь к северу, чтобы попасть в течение Гольфстрима и пересечь океан по большому морскому пути. Предстоял долгий и опасный рейс, бурный Гольфстрим, туманы и льды в северной части океана.

Ингус впервые очутился так далеко от дома, и его гармонь звучала все печальнее. А в теплые тропические ночи молодой штурман мечтал о покрытой снегом родине. Он вспоминал о том, как темнеет лед на реке, стучит весенняя капель, как играет половодье и братья ставят на реке верши… Щуки и налимы, покрытое льдом взморье. А северное солнце светит с каждым днем все ярче, и люди, пьянея от него, чувствуют приближение новой весны. Здесь же не знают, что такое снег и прохладный утренний ветерок. По ночам море мерцает мириадами огней, волны извиваются подобно серебряным змеям, и каждая капелька воды горит, как расплавленный металл. Словно в сказке, скользит одинокий корабль мимо зеленых островов, мимо куп кокосовых пальм на отмелях, и редко на его пути встретится какое-нибудь судно. Когда-то давно здесь плавали смелые люди — флибустьеры [16]Флибустьеры — пираты XVI–XVII веков, в основном английские, французские и голландские, действовавшие преимущественно в водах Центральной и Южной Америки, где их главным врагом были испанцы., — слышался шум схваток и проклятия ограбленных торговцев. Белые черепа на черных парусах, жерла пушек, выглядывающие из межпалубных люков, пиратские сапоги с отворотами, вино, золото… Где ты, романтика прошлого, Морган [17]Генри Морган — известный английский пират XVII века. и Стратен [18]Филипп ван Стратен — известный голландский моряк XVII века, один из прообразов Летучего Голландца., огни святого Эльма [19]Огни святого Эльма — светящиеся электрические разряды в форме кисточек на верхушках корабельных мачт, башен, отдельно стоящих деревьев, скал. Свое название получили в средние века по церкви св. Эльма (Италия), на башнях которой они часто наблюдались. на мачтах Летучего Голландца [20]Летучий Голландец — легендарный капитан, обреченный вечно носиться на своем судне (его тоже часто называют тем же именем) по бурному морю, не приставая к берегу, в виде наказания за то, что он при противном ветре не сумел обогнуть мыс Доброй Надежды да к тому же отправился в путь в «страстную пятницу»., морское привидение Клабаутерман [21]Клабаутерман — по верованиям голландских и северогерманских моряков, рыжеволосый гном с белой бородой, живущий на судах и оказывающий морякам различные услуги, но покидающий суда, когда им грозит гибель. и судно с грузом серебра для короля Испании? Прошла юность человечества; свободолюбивые безумцы и любители приключений уже не властвуют над морскими просторами. Бронированные крейсеры, паровые турбины и телеграф разогнали тени былого. Место мечтателя занял торговец, станы флибустьеров заменили биржевые конторы и маклерские бюро. Человек стал умнее и старше. Но море осталось таким же, как в те отдаленные времена. Над «Дзинтарсом» мерцают те же звезды, которые сопутствовали Филиппу ван Стратену, когда он в ночь на страстную пятницу спешил к мысу Горн. Течение уносит мусор и масляные пятна, тропические вихри рассеивают дым и копоть, и вечно чистое, вечно молодое море опять сверкает в своей первозданной красоте.

Так размышлял Ингус Зитар, стоя на вахте. Неподалеку дремал старый Цезарь, свернувшись на канатном круге. Старый Цезарь… Всю свою собачью жизнь он прожил на палубе «Дзинтарса», сопровождая капитана во всех его поездках. Теперь пес состарился, поседел, у него выпали зубы, и он совершенно ослеп. Но он уверенно ходит по всей палубе, знает, где находится кухня и в каком месте в портах спускают сходни. Если на судне появлялся чужой, он чутьем узнавал это и сразу начинал лаять. С тех, пор как Зитар принял в Галвестоне на службу двух негров, в жизни Цезаря все спуталось: дело в том, что одного негра тоже звали Цезарем, и часто случалось, что оба — и собака, и человек — бежали на зов капитана. Зитар решил на следующую осень оставить — старого сторожа в Зитарах, так что это был последний рейс Цезаря.

Взаимоотношения отца с сыном опять стали хорошими. Зитар убедился, что Ингус с пользой посещал училище. Он не боялся работы и выполнял обязанности штурмана безупречно. Одно лишь не нравилось капитану в сыне: мягкий, можно сказать, женственный характер. Когда этого требовали обстоятельства, он держался, как подобает мужчине, давал распоряжения команде, ругался с грузоотправителями в порту, но в свободное время погружался в мечтательность. Это не годилось. Судоводителю полагается быть практиком, суровым, стойким и оперативным. Звезды он должен рассматривать лишь с точки зрения навигации, ветер оценивать по двенадцатибалльной системе и степени сопротивляемости парусов. Если у тебя ноет сердце и грудь щемит от каких-то глупых фантазий, залей все это бутылкой доброго рома и как следует покути на берегу, проветри застоявшиеся мозги. Объектом твоих мечтаний должны быть секстан и лаг, а не фотографии девушек.

Шли недели. Из знойных тропиков «Дзинтарс» перешел в туманные просторы Северной Атлантики. По ночам вахтенные у руля коченели от холода. Повелитель ветров Гольфстрим нес судно на восток со скоростью девяти узлов в час. Через две недели «Дзинтарс» будет покачиваться на волнах Ла-Манша. Всего только одна неделя, и они смогут запеть старую славную песню:

Но своевольное течение — повелитель ветров — знает свое дело. Оно и так достаточно долго способствовало движению судов, спокойно дремало всю весну. И вот как-то ночью в такелаже «Дзинтарса» запел ветер. Судно вдруг понеслось со скоростью двенадцати узлов. Наутро все небо стало свинцово-серым, а лица моряков обжигал ледяной северный ветер. Океан непрерывно волновался, все выше и выше вздымая седые гребни девятых валов. Точно через горные хребты понеслось маленькое суденышко. Но оно держалась стойко и, надув все паруса, прыгало с волны на волну, то взлетая на самый ее гребень, то проваливаясь в пучину. Ночью началась настоящая оргия стихий. После долгой разлуки норд праздновал свою встречу с Гольфстримом. Он яростно сорвал все паруса и, растерзав их в клочья, швырнул в темноту. Сломался марс. Судно, точно схваченное рукой гиганта, кланялось: корма в воду, корма кверху, бакборт под воду, бакборт кверху. Сильный треск — и грот-мачта переломилась пополам. Море клокотало, шипело и свистело, словно тысячи змей; с грохотом перелетали через палубу потоки воды, они смыли обе шлюпки. Каюты затопило, из шпигатов хлестали потоки зеленоватой морской воды, и волны, словно грабитель, пытающийся с разбегу высадить плечом закрытую дверь, бились и ломились в закрытые люки трюмов, вырывали клинья и пытались продавить прочные крышки. Люди, надев зюйдвестки и спасательные жилеты, боролись с необоримым. Каждый понимал: эту битву они проиграли.

Сильный ветер захватывал дыхание. Сломанные мачты, словно моля о пощаде, простирали к небу обломки, похожие на судорожно растопыренные пальцы. В полузатопленной каюте капитана с воем металась слепая собака. Судно стонало, скрипели заклепки, весь корпус содрогался в агонии. «Ха-ха-ха!» — хрипло выл ветер, обессилев от своего безумства.

Но вот, выдохшись окончательно, он оставил поле боя и свернул с большого морского пути. Жадный хищник был удовлетворен: четыре затопленных грузовых парохода, два поврежденных кьюнард-лайнера [22]Кьюнард-лайнеры — большие быстроходные пассажирские пароходы, принадлежавшие компании «Кьюнард лайнс» и курсировавшие между Западной Европой и Северной Америкой (трансатлантики)., с полдюжины искалеченных парусников и полузатопленный «Дзинтарс», похожий на подбитую чайку, плывущую со склоненной набок головой. Плывет он по утихшему морю, плывет, покачиваясь в темноте. Шесть человек, взобравшись на ванты, ждут наступления утра. Только шесть. А их было девять. И был слепой пес Цезарь. Теперь его уж нет.

К вечеру следующего дня потерпевший крушение «Дзинтарс» заметили с почтового парохода, направлявшегося со скоростью восемнадцати узлов в час в Саутгемптон. Капитан приказал спустить моторную лодку. Через полчаса она возвратилась с шестью полуживыми людьми. Они настолько застыли, что не могли расстегнуть пуговицы своей одежды, чтобы переодеться в сухое. Капитан Зитар держал под мышкой шкатулку с судовыми документами и деньгами. Негр Цезарь непрерывно бормотал имя своего погибшего друга и сердито сопротивлялся, когда врач хотел влить ему в рот стакан коньяку. Среди них не было старого Кадикиса и младшего матроса. А Ингус Зитар, странно улыбаясь, по временам зябко вздрагивал, хотя в каюте было очень тепло. Ему все еще мерещились ужасы страшной ледовой ночи.

6

Весть о гибели судна в Зитарах получили в начале июня. «Капитан и пять человек из команды спасены, остальные погибли», — так сообщали газеты. Что с Ингусом, жив он или погиб? Две недели домашние пребывали в мучительном ожидании. Альвина и старая капитанша не осушали глаз и все лелеяли в душе эгоистичную надежду, что Ингус окажется среди тех пяти счастливцев и что утонули чужие люди. Альвина вспомнила о молодой девушке, приезжавшей к ней год назад, и ее начали мучить угрызения совести: не лучше ли было оставить тогда Лилию в Зитарах? Не следовало ее отталкивать, она такая приятная девушка и была бы Ингусу хорошей женой. Если он утонул, не кара ли это божья за дурной поступок? Зачем она так сурово обошлась с несчастной девушкой?

Наконец, пришло долгожданное письмо с английской почтовой маркой. Оно было написано Ингусом. Альвина сразу же перестала печалиться о судьбе чужой девушки и молиться по ночам.

Как-то вечером, после Иванова дня, моряки возвратились домой. Капитан был в том же поношенном костюме, плаще и свитере, которые оказались на нем в штормовую ночь. Ингус купил в Англии новую одежду. Это была, пожалуй, самая молчаливая и грустная встреча из всех, происходивших в Зитарах, но зато и самая искренняя. Капитан осунулся и постарел. Седина перешла с висков на пряди густых волос надо лбом, серебристые нити показались и в бороде, а около рта залегли глубокие скорбные складки. Обычно румяное и пышущее здоровьем лицо приняло землистый оттенок, под подбородком висела складка кожи. Зитар не стал рассказывать о гибели «Дзинтарса» — пусть это сделает Ингус. Потеря лучшего судна нанесла ему сильный удар. Это разорило его основательно, и он уже не был так самонадеян, как прежде. У него, правда, еще оставались два старых, обветшалых суденышка, был дом, рыболовные снасти и деньги в банке, но расстроились все его замыслы, которые он намеревался осуществить в этом году: Зитар мечтал после капитального ремонта и установки мотора передать судно сыну, чтобы тот плавал капитаном на своем судне. Теперь Ингусу придется искать работу у чужих. Не захочет же он плавать по Рижскому заливу на жалком дровянике! Его ожидает тот же путь, каким шли сыновья многих бедных родителей: служить долгие годы штурманом, довольствоваться низкой оплатой и, может быть, к пятидесяти годам получить место капитана. Для того ли он вырастил своего сына добрым моряком? Два поколения Зитаров не служили чужим людям, а в третьем одному из них, может быть самому способному, придется стать наймитом. Эта мысль сильно угнетала Зитара. И он упрекал себя за многое. Сам избегая людей, он считал, что все его покинули. Когда близкие люди выражали сочувствие, ему чудилась в нем скрытая насмешка и презрение: он уже не был самым могущественным человеком в округе. Старый, усталый человек, всеми отвергнутый, ищет приюта и тепла.

Альвина догадывалась, что происходит в душе Андрея. Впервые обстоятельства позволили выполнить ей долг жены-друга. Бурные годы прошли, человека охватила усталость; пришло время, когда он стал бояться сквозняков и избегать солнца, закрывать окна и носить шерстяные носки, а по воскресным дням ходить к обедне. Альвина поняла это. Два жизнелюбивых человека, которые соединились в молодом порыве и впоследствии, случалось, заблуждались и забредали на ложные тропки, вернулись друг к другу, еще раз убедившись в том, насколько они необходимы один другому и что прошлые ошибки не в силах их разлучить. Андрей не ходил больше в корчму, Альвина окружила его заботой и создала тот уют, в котором он теперь так нуждался. Вечерами она беседовала с ним о доме, о хозяйстве.

— Взгляни, какой у нас в этом году будет урожай ржи и как растет картофель. К Мартынову дню [23]Мартынов день — 10 ноября, считался днем завершения активного хозяйственного полугодия и моментом начала зимы. В это время, завершив осенние полевые работы, подводили итог урожаю, устраивая обильные трапезы (резали свиней, гусей и т. п.), шествия ряженых. зарежем пять свиней, а остальных пять продержим зиму.

Разве они нуждались в чем-либо? У кого еще в округе были такие молочные коровы, такие хозяйственные постройки и так много рыболовных снастей? Если бы хозяйством руководила твердая мужская рука, хватило бы достатка на всю семью и без того дохода, что приносили суда. Старшие дети уже получили образование, остальным они тоже дадут возможность окончить школу. Если Ингусу необходимо иметь судно, разве нельзя его построить? Здесь, на побережье, немало хороших мастеров, и у них большие запасы материалов на постройку судов. Можно начать строить хоть этой же осенью, на это у них денег хватит. Постепенно, понемногу к капитану Зитару начала возвращаться его прежняя жизнерадостность. Пятьдесят четыре года — разве это старость для закаленного мужчины?

— Ингус, мы этой осенью построим новый «Дзинтарс», но уже четырехмачтовый, — сообщил он как-то сыну. — Это будет самый большой парусник среди латышских судов. Ты будешь наблюдать за постройкой как будущий капитан.

— Спасибо, отец.

Капитан Зитар, надев домотканую одежду, вместе с домочадцами косил сено на лугу у реки. Молодой капитан тем временем садился в лодку и отправлялся в море рыбачить. Его высокие сапоги и непромокаемая одежда покрылись чешуей и морскими водорослями, а лицо от постоянного пребывания на солнце приобрело медно-красный оттенок. Зитары не склонили головы перед ударами судьбы. Оправившись от потрясения и залечив нанесенные раны, они опять гордо выпрямились. И ни у кого не было повода подтрунивать над ними.

Всякий человек имеет свою цель в жизни, свои надежды. Ингусу построят новое судно, и он уйдет в дальнее плавание; Эрнест обзаведется моторной лодкой и когда-нибудь станет хозяином Зитаров; Карл окончит реальное училище и поступит в политехнический институт; Янка тоже пойдет в мореходное училище; Эльза выйдет замуж за образованного. Никто не мечтал о несбыточном, а лишь о том, что действительно могла дать им жизнь — спокойная, изученная и до мелочей знакомая. Поэтому так бодро звенели косы на заливных лугах Зитаров; поэтому-то молодые сыновья проводили ночи напролет в море и, возвратившись на берег, радовались улову, а Эльза, прогуливаясь вечерами с господином Рутенбергом, напевала песенку, звучавшую во всех концах Латвии:

Этот мотив, как шарманка, звучал на каждом шагу. Его распевали юноши и девушки, бубнили себе под нос пожилые люди и насвистывали мальчишки.

А тем временем под звуки «Пупсика» надвигалось нечто грозное и мрачное — страшный призрак, перечеркнувший все надежды, разбивший миллионы лучших намерений и грез и заставивший умолкнуть игривый напев. Приближался август тысяча девятьсот четырнадцатого года. Ударом молота по наковальне прогремело суровое, сокрушающее слово «война».

Зачинались новые судьбы и у отдельных людей, и у целых народов.