Онлайн чтение книги Семья Зитаров. Том 1
Глава седьмая

1

Война продолжалась уже два года. Стали заметно иссякать экономические ресурсы страны, быстро надвигался кризис. Немецкие войска уже применяли отравляющие газы и разрывные пули, подводные лодки топили суда торгового флота.

«Войну продолжать до победного конца!» — вещала пресса.

Когда наступит победа и кто, в конце концов, победит? Годы идут, гибнут миллионы людей, рушится народное хозяйство, нужда и голод душат народы, и солдат начинает тосковать по дому. Все очевиднее становится бессмысленность гигантской бойни.

Чувствовалось, напряжение в стране растет и что-то должно рухнуть. Во время рождественских сражений один из сибирских полков отказался идти в наступление, требуя, чтобы сначала очистили штаб армии от шпионов и предателей. Несколько десятков солдат расстреляли, но этим делу не помогли. Местами уже тайно братались с противником: патрули разведчиков, встречаясь в ничейной полосе, уступали один другому дорогу и стреляли в воздух, инсценируя «случайные столкновения». Некоторые полки на Рижском фронте сочли ненадежными и со стратегически важных участков перевели в тыл.

Продовольствия в городах становилось все меньше, у магазинов росли «хвосты», и открыто процветала торговля казенным имуществом.

Мартын Зитар продолжал наживаться. Рядом с его корчмой стояла большая баня. Теперь ее каждую неделю топили для войска. И каждый раз, когда взводы солдат приходили мыться, Мартын по дешевке покупал у них сапоги, ватные брюки и белье. Каптенармус сапожной команды приносил ему раза два в неделю по куску юфти. Сверху донизу распространилась эпидемия растрат и хищений. Крупные интенданты занимались этим в больших масштабах, мелкие чины — соответственно занимаемому положению. Государство несло убытки, спекулянты наживались. И люди, подобные Мартыну Зитару, отнюдь не мечтали о мире.

В ту ночь, когда полк Карла спешно отправился на позиции, чтобы ранним утром успокоиться навеки в снегах Малого Тирельского болота, в корчме происходила вечеринка. Эльза Зитар любезничала с офицерами, смеялась, непрерывно танцевала и признавалась, что давно так весело не проводила время. К ее коллекции прибавилась фотография нового поклонника. Прежние друзья изредка присылали письма в надушенных конвертах.

Несколько прапорщиков, два подпоручика и один штабс-капитан. Если бы Эльза пожелала, в коллекции оказался бы еще и полковник, но это был человек средних лет и менее интересный, чем молодые офицеры. Да, она пользовалась успехом. Месяцы и годы летели в пьянящем вихре, одни уходили, другие приходили, и горечь разлуки сменялась радостями встреч. Некоторые из ушедших сложили головы на поле боя, но их место заняли живые, и на этом волшебном карнавале не было времени думать о слезах и печали.

По улицам Риги в штабных автомобилях с высшим начальством катались сестры милосердия. На берегах Невы веселился величественный Петроград. Лилось потоками шампанское. Взоры тыловых героев услаждали оголенные плечи женщин. Изредка раздавался чей-нибудь предостерегающий голос, напоминавший аристократии, одурманенной пьяными оргиями, о тех, кто в траншеях кормит вшей. Никто, однако, не прислушивался к этим голосам и не думал о мере народного терпения. Два с половиной года выдерживали, выдержат и дальше. Скоро начнется победное шествие на Берлин, и российский двуглавый орел возьмет под свое крыло седую столицу Византии — Константинополь, а Айя-София из мечети снова превратится в православный кафедральный собор — осуществится давняя мечта славянофилов [56]Славянофилы — представители реакционного течения русской общественной мысли 40-50-х годов XIX века, выступавшего против революционного преобразования общества и против материалистического мировоззрения, за сохранение самодержавия и помещичьего землевладения и «объединение всех славян» под эгидой русского царя..

В таком водовороте событий совсем стушевывалась судьба отдельных людей, и даже такое событие, как смерть старой Анны-Катрины, прошло не замеченным жителями побережья. Анну-Катрину в последние годы редко кто видел; для большинства соседей она перестала существовать еще при жизни. Поэтому не удивительно, что в день ее похорон собралось значительно меньше народу, чем при проводах в последний путь капитанов или зажиточных хозяев. Не приехал даже внук старой капитанши Карл Зитар, и от борова, зарезанного специально для поминального обеда, осталось порядочно несъеденных кусков. Кровать и шкаф Анны-Катрины убрали на чердак, комнату проветрили и вымыли пол — она сразу стала светлее и свежее. Комнат в доме Зитаров было достаточно, поэтому некоторое время она пустовала.

2

После январских боев от полка, в котором был Карл, остались в строю неполные две роты. Большинство погибло 12 января на Малом Тирельском болоте, когда полк под ураганным огнем немцев пролежал весь день в открытом поле, не имея возможности ни продвинуться вперед, ни отойти назад. В стрелках с каждым днем крепла уверенность в том, что они стали игрушкой в предательских руках темных сил и что в этой нечистой игре не имеет никакого значения проявляемый ими героизм и самоотверженность.

17 января у Пулеметной горки произошел последний ожесточенный бой, в котором пали многие бойцы, благополучно прошедшие Остров смерти, Кекаву и Тирельские болота. После этого на всем фронте наступило затишье. Началась другая, внутренняя война, результатом которой было падение царского трона и конец династии Романовых.

В наступлении 12 января Карл Зитар был контужен, и ему опять пришлось пролежать несколько недель в госпитале. Приблизительно в то же время, когда полк отпустили на отдых в Ригу, Карл вышел из госпиталя и вернулся в роту. За участие в последних боях его наградили новым орденом и присвоили чин поручика. В первый же день к нему явился стрелок и вручил вещи, оставшиеся после павшего 17 января Ансиса Валтера, записную книжку и пачку писем. Карл взялся передать их родным.

Ехать домой нельзя было, в строю почти не осталось офицеров. Ходили разные слухи о событиях в Петрограде. В Государственной думе депутаты произносили бурные речи, кругом открыто поговаривали о внутреннем распаде государства. В Риге уже наблюдались тревожные симптомы: неповоротливых городовых обучали шагать в строю, везде шныряли жандармы, а солдатам запретили отлучаться из казарм без разрешения командиров. Стрелки, особенно рижане, не очень-то с этим считались, и многих из них на улицах задерживал жандармский патруль.

Как-то утром Карл, выйдя с ротой на прогулку, увидел около двадцати сибирских стрелков, которых конвоировали жандармы. Когда рота проходила мимо арестованных сибиряков, произошло замешательство, строй рассыпался, и сибиряки перемешались с латышской ротой. Жандармы выхватили шашки. Казалось, сейчас начнется свалка.

Карл, недолго думая, дал команду:

— По казармам, бегом — марш!

Рота вместе со сбежавшими из-под конвоя сибирскими стрелками вскоре нашла приют в маленьких домиках Задвинья. Через некоторое время явилось отделение жандармов, возглавляемое офицером, с требованием выдать сбежавших солдат. Много глаз в эту минуту испытующе, с немым вопросом устремились на Карла Зитара. Тот некоторое время молчал, погрузившись в раздумье.

«Неужели можно выдать боевых товарищей, с которыми мы шли в бой в ту мрачную рождественскую ночь? Тогда мы вместе проливали кровь; тысячи наших братьев вместе полегли костьми на Тирельском болоте… Их так же, как и нас, обманули и предали те, в чьих руках власть. Нет, нельзя этого делать! Будь что будет».

И он спокойно ответил жандармскому офицеру:

— Вам придется поискать их в другом месте. Здесь ваших арестованных нет.

— Позвольте тогда произвести осмотр помещений вашей роты! — сердито потребовал жандармский офицер.

— У вас есть на руках предписание о производстве обыска? — спросил Карл.

— Предписания нет, но ведь это только пустая формальность. Вы, как офицер, должны это понять.

— Я, как офицер, скажу вам следующее… — ответил Карл, пристально вглядываясь в лицо откормленного ротмистра. — Уходите отсюда, и как можно быстрее, иначе я не ручаюсь за ответ, который вы можете получить от моих стрелков. Их оскорбляет ваше присутствие здесь.

Одобрительный гул прокатился за спиной Карла Зитара из домиков, где у открытых окон столпились латышские и сибирские стрелки.

— Хороший у вас командир! — говорили сибиряки. — Молодец! Побольше бы таких.

— Мы на него не в обиде, — отвечали латыши. — Не выдал ведь!.. Да и вы не подвели нас на Тирельском болоте.

Жандармы мялись в нерешительности. Герои тыла хорошо знали, что имеют дело с видавшими виды фронтовиками, и это, конечно, не прибавляло им мужества.

А минутой позже началось такое, чего жандармы никак не могли предвидеть: из окон домиков, где расположилась рота Карла Зитара, в жандармов полетели котелки с супом и поленья. Послышались выстрелы с той и с другой стороны. Убедившись, что здесь ничего не добьешься, жандармы пустились наутек.

— Ну, теперь жди расправы, — рассуждали стрелки, когда суматоха кончилась. — Густую кашу мы заварили.

— А сибиряков мы все-таки не выдадим!

— Ни за что!

Карл Зитар понимал, что ему придется отвечать за столкновение. С минуты на минуту можно было ожидать появления жандармов или следственной комиссии.

Но будь что будет, ведь он не один: вместе с ним, готовая на все, его рота и все эти вырученные из беды сибирские стрелки.

Но все обошлось неожиданно благополучно. Не пришли ни жандармы, ни следственная комиссия. В тот же день, вскоре после этой стычки, по полкам и ротам распространилась весть: «Царь отрекся от престола — в Петрограде революция!»

Чаша народного терпения переполнилась.

— Наконец-то! — ликовал Карл Зитар. — Свершилось! Теперь все пойдет по-иному.

Среди стрелков роты — и не только роты, но и полка — после столкновения с жандармами авторитет Карла Зитара неизмеримо вырос: стрелки считали его своим человеком.

Неделю спустя, после того как весть о революции уже облетела всю необъятную Россию, Карл получил краткосрочный отпуск и поехал домой. На побережье, от Пярну до Гауи, стояла армейская резервная дивизия, и вполне понятно, что один из поручиков этой дивизии нашел радушный прием в Зитарах. Двенадцатый или тринадцатый по счету в коллекции Эльзы, он ничем не отличался от своих предшественников. Красивый, опрятный, сентиментальный, всю войну прятавшийся в тылу, он по сравнению с Карлом казался денди, и Эльзе вначале было неловко знакомить его со своим обтрепанным братом, на шинели которого в нескольких местах виднелись заплаты, папаха была продырявлена пулями, а носки сапог порыжели и голенища собрались в гармошку. Да и сам он совсем разучился улыбаться — все время мрачный какой-то, злой, нервный, с вызывающе угловатыми движениями, громким голосом — настоящий фронтовик. Вместо того чтобы радоваться встрече с родными, Карл доставлял им одни неприятности.

Заметив сидящего в комнате незнакомого офицера, Карл раздраженно отказался знакомиться с ним.

— Кто он такой?

— Командир роты, — поспешила сообщить Эльза. — Такой же, как ты. У отца под Москвой две большие фабрики.

— Скоро у него этих фабрик не будет, — зло усмехнулся Карл. Он с досадой вышел на кухню и уселся на подоконник. Эльза последовала за ним.

— Он живет здесь? — спросил Карл.

— Нет, просто заходит иногда. Очень симпатичный человек.

— Вот как! И что ему здесь надо?

— Какие ты странные вопросы задаешь! Почему же ему не прийти, ведь скучно все время возиться с солдатами. Он же интеллигентный человек…

— Ах, ему скучно! — рассмеялся Карл. — Пусть едет на фронт, это его развлечет. Бедняжка, соскучился. Ха-ха-ха! Не знает, как отцовские деньги спустить.

В кухню вошла мать. Она смущенно переглянулась с Эльзой, но не осмеливалась ничего сказать. Неужели это Карл, тихий, скромный мальчик?

— Кто он тебе? — допытывался он опять.

— Кто? Ну, знакомый, — надулась Эльза. — Тебя не поймешь. Чего ты хочешь от человека? Видно, зазнался на войне.

— Не твоего ума дело, милая сестричка! Но прошу запомнить одно: мне надоело в каждый свой приезд встречаться с этими паразитами, с этими скучающими тыловыми господами. Они мне осточертели до смерти. А сейчас одно из двух: или пусть он сию минуту убирается, или уйду я!

— Ну что вы ссоритесь, дети! — вмешалась мать. — Неужели нельзя по-хорошему? Что тут особенного? Обыкновенный человек. А ты уж сразу взъелся.

— Он или я! — повторил Карл, вставая. Мать только руками развела и вышла.

Эльза презрительно усмехнулась:

— Ты просто стал зазнаваться, вот и все.

— А тебе не стыдно водить знакомство с подобными типами? — резко заметил Карл. — Сын фабриканта… Ха-ха!

— Если ты так рассуждаешь, лучше бы тебе не приезжать. Конечно, ты не ради нас приехал, у тебя здесь свои интересы. Ну в чем ты меня упрекаешь? Разве сам ты не бегаешь на свидания к своей каштановой симпатии? Теперь уж нечего скрывать, мы все знаем. Беги скорее, наверно, заждалась. Она дома.

Карл вспыхнул, не то от злости, не то от смущения. Не говоря ни слова, он вышел в коридор и поднялся по лестнице. Эльза услышала его громкий стук у дверей Валтеров.

— Не удержался. А других осуждает.

Как бы там ни было, но поручика все же следовало удалить. Не придумав никакого повода, Эльза собралась в лавку, и угодливый офицер вызвался проводить ее. Обратно она вернулась одна. Карл еще был у Валтеров.

— Вот соскучилась — и отпускать не хочет, — издевалась Эльза.

— Ладно уж, пусть, — уговаривала ее мать. — Ты с ним будь поласковее. Ведь он не такой плохой, каким кажется. Он немало перенес, совсем доконали мальчика.

— Пусть не вмешивается в мои дела, тогда и я ничего не буду говорить.

Но когда мать послала маленькую Эльгу за Карлом и он спустился к обеду, Эльза все же не удержалась:

— Ну, налюбезничались досыта? Смотри, уже три часа.

Карл некоторое время молчал, затем проговорил безразличным тоном:

— Да, досыта. Я сообщил Сармите о гибели Ансиса, передал ей его вещи. Он погиб семнадцатого января у Пулеметной горки.

После этого в продолжение всего обеда за столом Зитаров царило молчание. Позже, преодолев упрямство, Эльза подошла к Карлу и сконфуженно сказала:

— Ты, наверное, сердишься? Прости, братик, я ведь не знала. Теперь я понимаю.

Карл промолчал.

3

Весна и лето 1917 года.

— Война до победного конца! — хрипло кричит темная стая мракобесов.

— Долой войну! Мир без аннексий и контрибуций! — облетел всю страну исторический лозунг партии большевиков.

«Ленин…» — из окопа в окоп, с фронта на фронт передавалось имя великого вождя революции, вселяя в сердца усталых бойцов надежду и веру в новую жизнь.

Звучали революционные песни, смело и гордо развевались красные знамена.

Рига клокотала. В первомайской демонстрации приняло участие несметное количество людей — народ и армия шли плечом к плечу.

Латышских стрелков было не узнать. Испытав на своих плечах всю тяжесть военного бремени, потеряв столько крови, латышские стрелки, не колеблясь, горячо откликнулись на призыв вождя революции и выразили свое доверие партии большевиков, которая вела народ к власти Советов.

Между солдатами и офицерами образовалась все увеличивавшаяся пропасть. Часть офицеров нашла с солдатами общий язык, и впоследствии они вместе прошли далекие фронты гражданской войны, защищая и охраняя молодую власть Советов; другая часть завязла в болоте реакции и контрреволюции, и их дальнейший путь был темен и полон позора, — изменив народу, они стали его врагами.

На фронте началось открытое братание.

Карла Зитара эти события не застигли врасплох. Когда настал решающий момент, ему не пришлось мучиться сомнениями: он пошел вместе со стрелками. Они давно уже считали его своим. Позже, когда началась чистка рядов армии от враждебных элементов и стрелки, обсуждая на открытых собраниях вопрос о доверии офицерам, изгоняли одних и оставляли на командных должностях других, Карла единогласно выдвинули командиром батальона вместо забаллотированного подполковника.

В начале лета полк Карла опять отправили на позиции. На фронте царило затишье — да иначе и не могло быть, раз в окопах шло братание. Карл за это время успел прочитать некоторые произведения Ленина. Иногда по вечерам он приходил к стрелкам и принимал участие в их беседах о целях революции и о последних событиях в жизни государства. И нередко ему приходилось убеждаться, что некоторые из этих простых парней, проучившиеся в школе не более двух лет, гораздо правильнее и глубже понимают смысл и сущность происходящих исторических событий, чем кое-кто из офицеров, в свое время протиравших штаны на скамьях гимназий, реальных училищ и даже университета.

…Для Зитаров нынешнее лето оказалось очень удачным. Давно так хорошо не ловилась салака, как в этом году. Весь май и июнь капитан с Эрнестом каждое утро привозили полные сети, и коптильня дымила до позднего вечера. На салаку держалась высокая цена: на базаре не хватало мяса и других продуктов. Кое-кто из менее разборчивых горожан уже ел жаркое из конины и жеребячьи котлеты. Скупщики из Риги приезжали на побережье за копченой салакой и скупали у рыбаков все до последней калы.

Сармите Валтер работала в рыбокоптильне Зитаров низальщицей, а ее мать чинила хозяйские сети, потому что Эльза Зитар была настоящей барышней и ей не пристало держать в руках коклюшку или иглу для нанизывания салаки.

Эльза недавно вступила в кружок молодежи, который раза два в неделю собирался в помещении волостного правления и разучивал революционные песни. Вообще Эльза стала очень активной, хотя активность эта носила чисто показной характер. Она не могла оставаться в стороне, когда в жизни и настроении общества происходили перемены. Когда «лучшие круги» латышского общества увлекались подражанием немецкому, она была усердной «липовой немкой». Война наполнила ее сердце патриотическими чувствами, немец Рутенберг получил отставку, и Эльза избыток своей любви перенесла на защитников отечества — солдат, унтер-офицеров, офицеров. Так неужели же она сейчас изменит своему обычаю? Конечно, нет. Слишком последовательные люди смешны — это все равно, что всю жизнь носить одно и то же, давно вышедшее из моды платье. Эльза считала, что человек должен обладать эластичными свойствами пружины или резины. Умный человек всегда старается подчинить свои индивидуальные особенности требованиям окружающей среды, в которой ему приходится жить. Счастлив человек, который всегда может сказать «да». Эльза Зитар принадлежала к числу таких людей.

…Ингус все это время плавал на транспортных судах — летом между Архангельском и Англией, в зимние месяцы в Средиземном море, между Порт-Саидом и Дарданеллами. Дважды суда, на которых он находился, были торпедированы, но оба раза ему удалось счастливо избегнуть гибели и сразу же устроиться на другие суда. В последнее время он расстался с Волдисом Гандрисом, тот получил место капитана на небольшом пароходе и плавал в других водах. После Иванова дня Зитары получили от Ингуса последнее письмо. Он сообщал в нем, что в следующий рейс переходит вторым штурманом на большой английский торговый пароход «Канадиэн Импортер» и в конце июля отправится за грузом зерна через океан из Манчестера в Канаду. После этого до конца августа от него не было никаких известий.

4

В субботу 19 августа 1917 года началось большое наступление немцев на Ригу. За день до этого капитан Зитар поехал в город, чтобы получить деньги за проданную рыбу. На обратном пути он с удовлетворением подумал о своем благополучии. Казалось, этим летом счастье опять улыбнулось семейству. Доход от рыбного промысла составлял кругленькую сумму, а на полях зрел обильный урожай. Капитан рассчитывал, что нынче Янка сможет поступить в среднюю школу. Прогимназию он окончил блестяще — грешно оставлять его дома. Недавно Зитару удалось приобрести строительный материал для постройки парусника. Что если приступить к делу этой осенью? Война, по всему видно, близилась к концу: за все лето не раздалось ни одного пушечного выстрела. Может быть, будущей весной вернется Ингус с какими-нибудь деньгами и закончит то, что начал отец. Возродится, наконец, прежнее благосостояние Зитаров, их суда опять начнут бороздить моря, и можно будет приобрести, в конце концов, пароход. Его назовут «Андрей Зитар». И, чем черт не шутит, возможно, под старость капитан еще удостоится чести стать консулом. Консул Панамы или Колумбии! Консул А. Зитар. Это звучит неплохо. Подобные мысли привели его в хорошее расположение духа. Вернувшись домой, будущий консул был очень весел, шутил с женой, дразнил Эльзу, прятал от нее привезенный подарок.

«Наверно, где-нибудь хлебнул», — решила Альвина, но при более тщательном наблюдении эта догадка не подтвердилась. Поди узнай, что со старым стряслось! Чудит как шут гороховый.

В этот день старый Зитар смеялся в последний раз. В субботу проснулось долго дремавшее чудовище — фронт. Загрохотали сотни батарей, немецкие войска тронулись со своих мест и двинулись через Даугаву, чтобы быстрым маршем зайти в тыл Двенадцатой армии и взять в плен защитников Риги — триста тысяч воинов, с артиллерией и прочим военным имуществом. Это была головокружительная и, казалось, легко достижимая цель, ибо при быстром наступлении от Икшкиле до берега моря можно было добраться за один день. Если бы план удался, это явилось бы новым Седаном [57]Седан — город на северо-востоке Франции, в районе которого в начале сентября 1870 года, во время франко-прусской войны, произошло сражение между немецкими войсками и французской армией маршала Мак-Магона (при ней находился и император Наполеон III), кончившееся разгромом, окружением и капитуляцией последней и падением империи Наполеона III., самым блестящим достижением за всю войну, более выдающимся, чем Танненберг и уничтожение армии Самсонова в лесах Восточной Пруссии. И почему бы ему не удаться? В сущности говоря, никакой войны уже не было — просто военная прогулка по территории противника. Но этот марш мог иметь очень важные последствия. Такой головокружительный успех на Рижском фронте поднял бы моральное состояние немецкой армии. Множество трофеев, целые корпуса пленных, давно желанная «Балтийская провинция» в руках немцев — тут от радости и мертвые из гроба встали бы.

Все было так хорошо продумано, каждое обстоятельство взвешено, и, тем не менее, надежды немецкого командования осуществились лишь частично, по той причине, что под колеса сокрушающей и неотразимой немецкой военной машины попал маленький камешек — несколько пехотных полков, — и она споткнулась об этот камешек. Споткнулась так ощутимо, что целый день не могла подняться и двинуться вперед. Когда ей удалось это сделать, было уже поздно: Двенадцатая армия отошла, и окружение не состоялось. Седан не повторился, славная страница в немецкую военную историю не была вписана.

…В субботу в Зитарах, как обычно, истопили баню, но вечером, когда все собрались мыться, на побережье показались первые обозы. Медленно шагали громадные украинские волы, поднимая на дороге тучи пыли. Фыркая и отгоняя хвостами мух, тянули пушки коренастые артиллерийские лошади. Сначала караваны отступающих и беженцев были редки, но вскоре они превратились в непрерывный поток. Среди военных подвод виднелись лошаденки гражданского населения, небольшие стада домашнего скота, женщины, дети, старики. Нервно сигналя, протискивались вперед автомобили со штабным начальством и сестрами милосердия. Кавалерийские эскадроны, будучи не в состоянии обогнать колонну едущих, поворачивали коней и, перескочив через придорожные канавы, двигались полями, начисто вытаптывая посевы овса и ржи. У Зитаров погибли все придорожные посевы. Капитан издали смотрел на опустошение и не произносил ни слова. Он видел, как солдаты ловят кур, как обозники уносят с полей целые охапки клевера и вырывают картофель. Это было его имущество, заботливо им посаженное и обработанное. И если бы вчера кто-нибудь его тронул, он не стоял бы здесь молча. А сегодня… Все походило на кошмар, на дурной сон. Так, вероятно, будет себя чувствовать человек, когда наступит конец света. Все гибнет. Огонь и подковы лошадей уничтожают плоды твоих трудов, и рука не поднимается для протеста. Нет даже настоящей жалости к гибнущему. Нет злости, ненависти, ничего больше нет. Есть только тупое чувство удивления и растерянности.

Всю ночь доносился гул с дороги. Под утро над лесом на восточной стороне небосклона появилось зарево. Эрнест от кого-то узнал, что солдаты подожгли имение и теперь грабят интендантский склад; потом и его собираются сжечь.

Эрнест быстро отыскал мешок и, сунув его под мышку, поспешил в имение.

Он бежал через лес, весь обливаясь потом, и думал по пути, что будет брать и сколько войдет в мешок. На пригорке, в полукилометре от имения, ему встретилась подвода, нагруженная разным имуществом. Эрнест узнал своего дядю, Мартына Зитара.

— Ну, как там, еще что-нибудь осталось? — спросил Эрнест.

— Сколько хочешь. Почему ты не взял лошадь?

Эрнест уже не отвечал. Ему некогда было даже смотреть, что у Мартына на возу.

Вот и склад. Сколько там народу! Солдат немного, все больше местные жители. Вломившись в толпу, Эрнест хотел сразу кинуться в сарай, но его оттолкнул какой-то солдат.

— Потише, голубчик, куда торопишься!

Эрнест осекся и поспешил предложить солдату папиросу.

— Разве нельзя?

— Конечно, нельзя.

Но у многих в руках были солдатские сапоги, пачки брюк и свертки с бельем. С мешками, правда, никого не было. Из разговоров окружающих Эрнест понял, что запасы, находящиеся на складе, обольют керосином и сожгут. Возможно, уже обливают. Спрятав мешок под пиджак, он стал потихоньку продвигаться к дверям сарая. Дружески улыбаясь караульному, он вопросительно подмигнул и предложил ему папиросу. Караульный взял всю пачку и пропустил в сарай. Эрнест очутился у громадной груды вещей. Пахло нафталином. Здесь лежали брюки, гимнастерки, сапоги, шинели, полушубки, продуктовые мешки, медные котелки и белье с клеймом, местами груды были разворочены и вещи раскиданы по земляному полу. Кое-где рылись мародеры. Эрнест не знал, что брать. «Жаль, что не приехал на лошади. Дядя Мартын умнее меня». Наконец, он опомнился и с жадной поспешностью стал запихивать в мешок все, что казалось поценней. В самый низ втиснул две шинели, затем несколько пар сапог, оставшуюся половину мешка заполнил солдатскими гимнастерками и черными артиллерийскими брюками, сверху положил еще полушубок, но не смог завязать мешок и с сожалением вынул полушубок. Оставлять его он не хотел. Завязав мешок, Эрнест надел полушубок и с трудом взвалил тяжелую ношу на плечи. В мешке было примерно около двух пудов. Тяжесть солидная, да еще полушубок на плечах, а время года такое, что люди ходят босиком, расстегнув ворот.

Эрнест с мешком на спине медленно дошел до пригорка. Он весь взмок, ноги подкашивались и перехватывало дыхание. Но он не сдавался. Время от времени присаживаясь отдохнуть, он ощупывал сквозь мешок носки сапог, и сердце его всякий раз загоралось радостью.

Добравшись до опушки леса, он в последний раз оглянулся. Слева от старого замка поднялся к небу, рассыпая огненные искры, новый столб пламени: горел склад. Пропало все добро! Много, много добра.

«Зачем они все жгут? — думал Эрнест. — Самим не нужно — отдали бы мне».

При воспоминании о вещах, что там остались, у парня защемило сердце. Ему казалось, что горит не военный склад, а его собственное богатство. Что значил этот пустячный мешок по сравнению с полным сараем вещей?

Немалых трудов стоило Эрнесту дотащить мешок до дому. Но отец вместо благодарности только высмеял его:

— Вот пустая голова! Скоро придется свои вещи бросать, а он чужие тряпки домой тащит.

5

В ту ночь в Зитарах никто не спал. Капитан в тревоге ходил из комнат во двор, со двора на дорогу. Коровник и клеть закрыли на замок, скотину и птицу загнали под крышу, и все же он чувствовал страх перед многолюдным потоком, устремлявшимся на север. Для этой толпы не существовало ни власти, ни закона. Она, как дикое стадо, стремилась вперед, подчиняясь инстинкту. Военные учреждения и артиллерия без пушек уже проехали, теперь шли разрозненными группами пехотинцы, усталые, угрюмые, одичалые и наполовину безоружные.

Одна из проходивших групп заночевала в прибрежном лесу и развела костер. Солдаты поймали где-то довольно большого поросенка. Его тут же около дороги зарезали, наскоро освежевали и всю ночь варили мясо. Дрова брали из штабеля Зитаров, для растопки изрубили старые ясли, валявшиеся под навесом конюшни. Каждый делал что ему нравилось, и никто даже не пытался что-либо запретить. Наутро, когда солдаты отправились дальше, Эрнест обшарил место их стоянки и обнаружил свиную шкуру, два топора и поросячью голову. Все это он унес домой.

Вскоре к Зитарам завернуло несколько офицеров выпить молока. Они отстали от своих частей и ничего точно не могли сказать о немцах. Один из них утверждал, что передовые немецкие части уже находятся в Цесисе, а около Царникавы кто-то видел их кавалерийские разъезды; другой сообщил, что ночью два цеппелина бомбили шоссе около Ропажи. Сегодня саперы взрывают мосты на приморской дороге — кто не успеет уехать, останется в плену у немцев.

Беженцы, едущие из-под Риги, рассказывали о немцах всякое. Говорили, что из-за латышских стрелков они очень злы на латышей — отнимают все имущество. И если кто-нибудь из местных «липовых немцев» взъелся на латыша, то достаточно одного слова, чтобы пруссаки его расстреляли. Другие, наоборот, утверждали, что немцы относятся к мирному населению хорошо и у них можно достать сколько угодно коньяка и вина. Кто-то даже рассказывал, что его брат, всю войну страдавший без спиртных напитков, только потому и остался в Риге, чтобы хорошенько напиться.

Но никто не знал правды. Слухи множились, как грибы после дождя; то, что один высказывал как предположение, другой выдавал за факт, растерянные люди, жадно подхватывали и распространяли фантастические слухи. Что делать — оставаться или бежать? Каждый должен был решать это сам. Со стороны Юглы доносилась артиллерийская канонада, вспыхивало зарево пожаров. А людская лавина, катившаяся по всем дорогам к северу, обладала такой же притягательной силой, как большой пароход, увлекающий за собой попавшие в водоворот мелкие предметы. Наблюдающему нескончаемые вереницы подвод казалось, что сдвинулся с места весь народ, и становилось страшно при мысли остаться одному в этой пустыне, разоряемой уходящими войсками и обреченной на окончательное опустошение теми, кто следует за ними по пятам.

И как-то так получилось, что, не сговариваясь, женщины Зитаров сразу же после завтрака принялись кое-что увязывать в узлы, а мужчины смазали колеса телег и осмотрели, в порядке ли сбруя. Они еще не думали об отъезде, это совершенно не укладывалось в их уме. Как можно оставить обжитое, привычное место и отправиться неизвестно куда? Они только готовились на всякий случай, если окажется, что другого выхода нет, если появится что-то более властное, чем их разум и воля. Ведь должна же прийти эта внешняя сила, наступит какой-то роковой момент, иначе человек не в силах сам оставить то, что было смыслом всей его жизни, для чего проливал пот и о чем думал заботливо всю жизнь.

Но ничего необыкновенного не случилось. Никто не сказал решающего слова: «Иди!» Все произошло совсем незаметно, само собой. Вначале человека охватывало равнодушие, апатия и душевная усталость. Ему не хотелось больше думать и до конца понять происходящее. Постепенно он поддавался массовому психозу, потребности двигаться, и, наконец, его подхватывало течение, и он инстинктивно доверялся ему, надеясь, что оно унесет его прочь от ужасов войны, от неприятеля, от ненавистной власти баронов.

Сармите и ее матери было легче решиться. Они уже снялись с насиженного гнезда. Зитары не были ни их домом, ни родиной. Уходя отсюда, они ничего не теряли. Везде их ждало то же, что и здесь: если теперь оставаться на месте, то какой же смысл был уезжать из своего дома. Они связали вещи и положили их на воз, забрав с собой все, что имелось. Глядя на них, и Зитары стали грузить на подводу более ценные вещи. Но разве в состоянии увезти две, пусть даже сильные лошади имущество, накопленное и пополнявшееся тремя поколениями? Самая основа их жизни, дом и земля, оставалась на месте. И когда возы были нагружены до отказа, все увидели, как много всего остается. Старый хозяин на миг словно протрезвел.

«Что я делаю? Ведь это сумасшествие…»

Но он не высказал этого. Растерянный ходил он по двору, касаясь то одной, то другой вещи, и в раздумье посматривал на дорогу. Там, поскрипывая и пыля, тянулись караваны беженцев, и ниоткуда не приходило ответа на сомнения капитана Зитара.

— Папа, а если бы мы поехали морем? — заикнулся Янка. — У нас две лодки, и погода совсем тихая…

Море… В самом деле, как он мог забыть об этом? В две лодки поместится гораздо больше вещей, чем на двух подводах. Янка, Эрнест и Криш могут ехать морем, а хозяин с женщинами — на лошадях. В одном из прибрежных селений они встретятся. Но тогда следует сейчас же собираться.

Подводы подвезли к морю, и вещи перегрузили в лодки. Оказалось, что еще есть свободное место. Значит, можно взять кое-что из мебели. В то время как мужчины трудились на берегу, женщины с помощью Сармите и ее матери увязывали новые узлы, вытаскивали во двор ящики и тюки, укладывали посуду и продукты. К обеду лодки и обе подводы были нагружены. Многие соседи успели уехать, другие, подобно Зитарам, еще собирались, но отъезд уже не казался таким невероятным — уезжали почти все. Зитар даже почувствовал, что ответственность за отъезд свалилась с его плеч: не он первый решился уехать.

В час дня, когда женщины подоили коров, Зитары и Валтеры отправились в путь. В последнюю минуту капитан передумал и решил сам ехать на лодках, а с подводами отправить Эрнеста, потому что наиболее ценные вещи находились в лодках, а по морю езда опаснее. Четырех коров привязали к задкам телег, а обоих подсвинков и борова женщины гнали по дороге. Из-за скотины возам пришлось двигаться вперед очень медленно.

У Альвины были красные, заплаканные глаза, Эльза казалась спокойной, а Эрнест был слишком занят лошадьми, чтобы дать волю каким-либо чувствам… Горели дачные домики. В воздухе стоял гул моторов аэропланов и автомобилей. Когда Зитары въехали в соседнее селение, какой-то рыбак сообщил, что в заливе замечены немецкие военные корабли, а утром совсем близко от берега показалась подводная лодка.

— Господи боже, а наши поехали морем! — запричитала Альвина. — Пустят их ко дну вместе с вещами!

— А ты не слушай, что болтают… — проворчал Эрнест. — Лодки идут совсем близко к берегу. Да и если наши заметят немцев, они смогут укрыться на берегу. Ну, Анцис, пошевеливайся!

И они поехали дальше.