Онлайн чтение книги Семья Зитаров. Том 1
Глава четвертая

1

Мод Фенчер получила понравившиеся ей серьги, а Ингус Зитар был вознагражден одним… двумя… нет, даже тремя поцелуями. И поцелуи эти были совсем не такие, как при обычном прощании. Но вот наступило время расставания. Само собой разумеется, что они обменялись фотографиями и обещали писать друг другу. Казалось, что в последний вечер спокойствие Мод было нарушено: она выглядела взволнованной и, словно стараясь наверстать упущенное, сделалась такой ласковой и капризно-милой, что Ингус просто таял, глядя на нее.

— Что вам привезти с Востока? — спросил он,

— Чадру, — не задумываясь, ответила Мод.

Он обещал, думая о том, какая чадра мешает ему познать эту женщину. Зачем чадра? Ее настоящее лицо и без того было скрыто от Ингуса. Она умела оставаться сдержанной в минуты самой большой нежности и, наоборот, сохраняла обаяние во время капризных размолвок. Очень женственная, она никогда не рисовалась женской хрупкостью, не отличалась податливостью, не проявляла всех тех милых, мелких слабостей, которые так приятны многим мужчинам. Слишком умная и изощренная или совершенное дитя — кто она? Намеренно или бессознательно, но Мод умела вызывать в Ингусе состояние мучительной напряженности, держать его в таком состоянии часами, днями, неделями и в то же время обуздывать его, внушая к себе такое благоговение, что он не осмеливался даже мысленно дать волю своей страсти. Она жгла его, словно раскаленный уголь, и охлаждала ледяным холодом. Она избегала разговоров о любви, ее не волновали душевные бури, но она дарила поцелуи — и какие поцелуи! — человеку, которого встретила на футбольном поле. Что она хотела, чего не хотела — сам дьявол не разберет.

Затем Ингус ушел в плавание и не виделся с Мод больше полугода, но он не переставал думать о ней. И чем больше думал, тем меньше понимал ее и тем сильнее его влекло к ней. До весны «Таганрог» оставался в Средиземном море и курсировал между Тулоном и Малой Азией, подвозя союзным войскам военные материалы. Ингус увидел многие города и порты Ближнего Востока, неоднократно побывал в Порт-Саиде и Александрии, стоял на рейде в заливах греческих островов, прославленных историческими легендами и мифами. Однако все эти достопримечательности проходили мимо его сознания; для него это было изгнание, принудительная отлучка, ибо в Манчестере на Маркет-стрит жила Мод Фенчер.

Весной, когда открылся путь на Архангельск, «Таганрог» перевели на северную линию. Из Тулона они отправилась в Хартлпул и взяли военные материалы для русской армии. Погрузка велась в большой спешке, работали, в несколько смен. Командный состав парохода был все время занят, и получилось так, что Ингус не смог поехать в Манчестер, чтобы повидаться с Мод. Восточную чадру он ей отправил по почте и тут же, в Хартлпуле, получил письмо Мод с благодарностью. Она сожалела, что Ингус не телеграфировал ей сразу, как только прибыл в Хартлпул, — она могла бы в воскресенье приехать. Мод только сожалела, а Ингус не мог простить себе недогадливость и упрекал себя. Теперь приходилось ждать еще полтора месяца, а может быть, и все два. Время шло, весенний хмель разливался и по северным просторам, и все живое опять было объято трепетным волнением. «Жить! Жить!» — кричала каждая клеточка тела. Земля благоухала, струился в лучах солнца теплый воздух, проснулись дремавшие силы природы, деревья и растения наливались соком, набухали почки, а пароход Ингуса скитался по пустынным морским просторам. Ему казалось, что этому рейсу не будет конца. Его желания опережали время, и бедный, безупречный «Таганрог», делая по одиннадцати узлов (скорость вполне достаточная для транспортного парохода), все же отставал от Ингуса.

Несмотря на нетерпеливое настроение юноши, рейс оказался одним из самых примечательных в его жизни.

Это началось в Хартлпуле. Старый кок проглотил нечаянно косточку, и за день до выхода судна в море его отправили в больницу. На другой день на «Таганроге» появился новый мастер кухонных дел, уроженец местечка Айнажи, — Зирдзинь, прозванный латышскими моряками с первого дня Зиргсом [67]…Зирдзинь, прозванный латышскими моряками Зиргсом. Zirdzins — по-латышски лошадка, zirgs — лошадь.. Так его, вероятно, прозвали бы и без этой фамилии, потому что тяжеловесная угловатая фигура кока, большие вылупленные глаза и похожий на ржанье смех поневоле напоминали всем известное домашнее животное. Зирдзиню шел сорок четвертый год. У него было широкое, похожее на полную луну лицо, рыжие моржовые усы и такого же цвета волосы, которые он стриг дважды в году. Так как до срока стрижки оставалось еще около месяца, то можно себе представить, как выглядела эта неряшливая, свалявшаяся грива. В ней, несомненно, водились насекомые, потому что жирные пальцы кока то и дело погружались в копну волос. Но свое дело кок знал прекрасно. Ни один повар не мог сравниться с этим неопрятным малым в приготовлении вкусных бифштексов, котлет, супов и компотов.

Внутреннее содержание Зирдзиня находилось в удивительном соответствии с его наружностью. Он отличался неуживчивым характером, всегда на кого-то дулся, большие глаза его смотрели исподлобья, к командному составу он относился заискивающе, помощнику своему на второй же день дал в зубы, а матросам не разрешал и шагу ступить в камбуз. Если в кубрике кочегаров за столом не хватало соли, юнга должен был сначала выслушать громоподобные проклятья кока и лишь тогда, когда Зирдзиню надоедало ругаться, получал соль. Кок вместе со стюардом, как вороны, растаскивали продукты, и до капитана Озолиня вскоре дошли слухи о том, что команда недовольна аптечным рационом.

— А что, эта братия воображает, что их на откорм сюда поставили? — заявил Зирдзинь, узнав о недовольстве команды.

Таким он был и таким остался, ибо справедливо говорится: «Горбатого могила исправит». Кок, прослуживший двадцать лет на пароходах, начинает зазнаваться и не желает слушать каких-то там мальчишек. Если его не оставят в покое, он может устроить кое-что похуже — ведь в его руках немало возможностей отомстить этим оболтусам.

Вот благодаря этому человеку на «Таганроге» и произошли события, каких капитану Озолиню за всю его морскую службу не приходилось переживать, — вызовы в суд, допросы, уголовные дела.

2

«Таганрог» вез боеприпасы. К боязни наткнуться на подводную лодку прибавилась еще другая: смертоносный груз в трюмах парохода, предназначенный для разгрома противника в грядущих боях, в неменьшей степени угрожал сейчас двадцати восьми морякам. Судно было застраховано, за провоз опасного груза судовладельцы получали хорошую плату, застрахованы были и вещи моряков: их одежда, обувь, белье; незастрахованной оставалась только жизнь двадцати восьми человек команды.

«Таганрог» был одним из первых пароходов, отправившихся этой весной из Англии в Архангельск. Немецкие подводные лодки успели уже затопить два ранее вышедших судна. По всему видно было, что война на море в этот сезон навигации будет еще ожесточеннее. Сколько окажется тех, кто выдержит до осени? Когда пробьет час «Таганрога»? Сколько раз еще придется менять обреченные на гибель суда? Не окажется ли одна из торпед последней, роковой, после чего не нужно будет больше ходить в плавание, не будет больше судов, моря, берега и людей? Кому станет посылать письма Лилия Кюрзен и чьего возвращения из дальнего плавания будет дожидаться Мод Фенчер? Эх, стоит ли об этом думать? Твои думы не отведут от тебя удара, твои догадки не облегчат его. Выходи на вахту, Ингус, наблюдай в течение четырех часов за горизонтом и следи за курсом, а потом спи четыре часа. В этой лотерее смерти кое-кто изредка выигрывает. Только не спрашивай, будешь ли это ты. Двадцать три года — срок жизни, конечно, небольшой, многое не изведано, но другие погибают еще раньше. Ты мечтал, любил, даже бывал счастлив, следовательно, кое-что повидал за свою жизнь. Многие и этому могут позавидовать. И даже если следующий час окажется последним, и тогда тебе позавидуют — на свете всегда найдутся люди; которым твоя судьба покажется прекрасной. Умирать в постели или на море — что благороднее? Умереть в бессилии, от дряхлости, или сломаться, как молодое зеленое деревце, занимавшее свое место в центре великих мировых событий?

Да, это была война. Война на суше и на море, в каютах судов и в человеческом сердце. Полгода «Таганрог» курсировал по Средиземному морю и Греческому архипелагу, и все было так, как полагается на хорошем пароходе: капитан доволен командой, члены команды довольны друг другом и капитаном; всякий уважает свой труд и труд другого, все чувствуют себя членами одной семьи. Но с тех пор, как они вышли из Хартлпула, все стало иначе. Люди сделались раздражительными, неразговорчивыми. Да, да или нет, нет, скупой капитан, плохое питание, тяжелая работа и ленивые работники. Все делается исподтишка: закулисные сплетни, тайная травля, в глаза говорят одно, за глаза другое, никто никому не доверяет.

— Какая это жизнь, если капитан скупердяй… — вздыхает Зирдзинь, разливая матросам суп по бачкам. — Тащит себе что может. Не хочет людей кормить как полагается.

— Боцман, — немного погодя шепчет кок Зирнису. — Если бы вы слышали, как старший штурман тут на ваш счет прохаживался! Говорит, трое — вы и два младших матроса — за весь день соскоблили ржавчину только с двух пластин на кватердеке! Он бы один соскоблил четыре.

— Господин штурман, почему вы держите Зирниса только на красках да на швабрах? — хитро улыбаясь, спрашивает он через некоторое время Волдиса. — Он, например, считает, что сумел бы определить курс судна лучше вас и даже самого капитана. Так, как это делаете вы, каждый мальчишка сумеет, а если пароходу придется дольше идти, то это результат тех новых премудростей, которыми вас напичкали в мореходном училище.

— Мистер чиф, — таинственно шепчет кок Иванову, — кочегары грозятся подать жалобу судовладельцам. Будто вы с капитаном приняли на пароход вместо бункерного угля мусор, а в счетах провели его как первосортный антрацит. Они, дескать, там внизу парятся, как грешники в аду, а вы оба кладете изрядные куши в карман. Я-то не знаю, как там на самом деле, но они так говорят…

— Эй, Антон… — качая питьевую воду кочегарам, обращается он к черному человеку. — Сейчас тут чиф разорялся — нет спасения. Обещал всех вас на берег списать. Вы, дескать, не смотрите, где уголь, а где шлак, целые куски угля за борт выбрасываете. Так, говорит, и на уголь не заработаешь.

Кок повсюду сеял щедрой рукой подозрение, недовольство, недоверие; заискивал и льстил перед сильными, травил слабых и плескался сам в этой мутной водице, как утка. Ему недостаточно было того, что люди теперь ненавидели друг друга. Он ненавидел их всех за то, что они были лучше его. Ему казалось недостаточным, что он воровал их продукты, ссорил их, нет — он жаждал еще и физического удовлетворения, а это ему могли доставить лишь их физические страдания. Из всей команды коку подчинялся только пятнадцатилетний юнга. Его-то он и гонял с утра до вечера, заставлял чистить весь картофель, мыть всю кухонную посуду и котлы, по утрам растапливать в камбузе плиту. Самым большим несчастьем для мальчика было то, что ему приходилось жить в одной каюте с Зирдзинем. Постоянно загружая его своей работой, кок устроил так, что мальчик не успевал убирать каюты офицеров, а это считалось его основной обязанностью. И офицеры стали придираться к нему. Увидев, что начальство невзлюбило юнгу, Зирдзинь окончательно распоясался и стал походя бить мальчика. Хлестал по лицу грязной кухонной тряпкой, тыкал кулаками в бока и грозил выбить все зубы, если тот вздумает пожаловаться.

Но здесь кока осадили. Он не учел того обстоятельства, что мальчик родом из Архангельска и что на пароходе у него много земляков. И вот однажды, когда мокрая кухонная тряпка кока опять хлестнула юнгу по лицу, кочегар Самойлов стукнул Зирдзиня кофейником по голове. Самое неприятное было то, что в кофейнике оказался горячий кофе, и вместе с увесистым ударом кока облила горячая жидкость, ошпарив ему нос. Зирдзинь взвыл от боли и схватил большой кухонный нож.

— Я тебя на куски изрежу, черный дьявол! — заревел он, устремляясь на Самойлова. — Оба уха отрежу, кишки выпущу, разбойник ты этакий!

Самойлов хладнокровно выплеснул ему в лицо остатки кофе. Взбешенный Зирдзинь бросил в него нож. Нож просвистел мимо лица кочегара, чуть не задев щеку.

— Чучело! — крикнул Самойлов. — Если ты не оставишь в покое мальчишку, мы с тебя с живого шкуру сдерем, а самого бросим в топку. А теперь налей снова кофе, да чтобы кофейник был полный.

Когда кочегар удалился, кок послал юнгу в каюту вымыть пол. Последовав за ним, он закрыл дверь на замок.

— Значит, ходишь жаловаться на меня кочегарам? На, понюхай кулак! Вкусно? На-ка еще!.. А если ты и теперь посмеешь жаловаться, я еще до Архангельска из тебя покойника сделаю. По жилочке вытяну из тебя твою подлую жизнь.

Таков был Зирдзинь — злой, жестокий, трусливый. Кроме всего, он был еще и суеверен: верил в привидения и порой даже видел их. Как-то ночью он, весь в поту, дрожа от страха, разбудил юнгу, жалобно бормоча:

— Взгляни, сынок, не залез ли он в шкаф… Ну, сходи, Петенька, посмотри! Я тебе завтра помогу за это вымыть офицерские тарелки.

— Кто он? — очнувшись от сна, спросил мальчуган.

— Он только что здесь был, я ясно видел.

Мальчик заглянул в шкаф. Там никого не было.

— Может быть, он залез под койку? — не унимался кок. — Нагнись, ты помоложе!

Но и под койками никого не оказалось. Все же Зирдзинь долго не мог успокоиться. Он задраил иллюминаторы, закрыл на ключ дверь и, вооружившись финским ножом, всю ночь просидел на койке, дрожа собачьей дрожью.

Этот случай скоро стал известен всему экипажу. А несколькими неделями позднее суеверие Зирдзиня погубило его.

3

На «Таганроге» служил эстонец — двадцатитрехлетний трюмный Матисон. Он пришел на судно еще в Манчестере, вместе с первым экипажем, и считался старожилом. Парню давно следовало бы стать кочегаром, но никто из стариков не уходил на берег, а искать себе место получше на другом судне Матисон не пытался. Это был тихий, покладистый человек, трезвый и бережливый. Большую часть своего заработка он посылал домой, оставляя себе только на самые необходимые нужды.

Зирдзинь с первого же дня старался подружиться с Матисоном. Оба они были из одной местности, так что им было о чем поболтать на досуге. Но неразговорчивый Матисон больше любил слушать, чем говорить, поэтому Зирдзиню от него мало было радости. Он пытался задобрить земляка всякими имеющимися в распоряжении кока средствами: время от времени потихоньку совал ему лакомый кусок со стола офицеров. Матисон стеснялся принимать подачки и даже избегал подходить к камбузу без надобности. Он знал, что вся команда ненавидит Зирдзиня. Если водить дружбу с коком, товарищи подумают, что он передает ему все их разговоры. Он уже стал замечать, что кочегары в его присутствии не так откровенны, как прежде. Это плохой признак на судне, где люди живут в тесной близости. Поэтому Матисон предпринимал все возможное, чтобы вернуть доверие товарищей. Обычно скупой на слова, он первым горячо осуждал Зирдзиня и выражал надежду, что капитан дольше одного рейса не станет терпеть присутствия этого молодчика.

Но не хотелось ему обижать и Зирдзиня. Как-никак он старый моряк, повидавший на своем веку больше, чем молодой трюмный. Как отказаться, когда Зирдзинь в Архангельске приглашает пойти с ним на берег в гости к его знакомым, приехавшим сюда во время войны? Как сказать нет, когда коку подвернулось выгодное дельце, и он приглашает тебя принять в нем участие, и ты сможешь заработать на этом кругленькую сумму, превышающую твой годовой заработок?

— Такая добыча попадается раз в несколько лет, — утверждал кок. — Я много плавал и всякое перевидал, но такой случай мне представляется впервые. Триста рублей тебе и триста мне, и никакого риска и ответственности.

Да, триста рублей… Это им обещали без всяких разговоров. Зирдзинь даже считал, что, когда судно будет в пути, можно будет сорвать и все пятьсот.

— Это мы устроим, предоставь мне свободу действий.

Вскоре после того как «Таганрог» начал грузиться для обратного рейса, около судна появился какой-то с виду интеллигентный человек. Он даже поднялся на палубу и разговаривал с Зирдзинем. Вечером они встретились на берегу, и после этого незнакомец больше в порту не показывался. А Зирдзинь разыскал Матисона и рассказал ему суть дела.

Этому человеку любой ценой нужно пробраться за границу. Легальным путем он этого не мог сделать, так как документы у него не в порядке, поэтому он должен пробираться тайком, «зайцем», в бункере «Таганрога». Бункер — это владения трюмных, и если кто-либо собирается там прятаться, то, по крайней мере, один из трюмных должен об этом знать, иначе может произойти нежелательная встреча, донесение капитану — и прощай все тайное путешествие. Вот для чего Зирдзиню понадобился Матисон. Не из чувства дружбы устраивал он хороший заработок парню, а по той простой причине, что без его помощи сам ничего не смог бы заработать.

— Ты спрячешь его в бункере и будешь носить ему еду, а я ее буду готовить… — сказал кок. — Одним едоком больше на судне, это совсем незаметно. Только никому ни слова — у этого молодчика есть причины скрываться, иначе бы он не платил такие бешеные деньги.

Матисон согласился. Он знал на дне бункера укромный уголок, откуда не придется брать уголь и куда никто носа не сунет. В один из вечеров они оба с Зирдзинем сходили в город и окончательно обо всем договорились с незнакомым господином. Тот уплатил каждому из них по сто пятьдесят рублей, вторую половину обещал заплатить по прибытии на место. Зирдзинь принес на судно узелок с одеждой и бельем «зайца», чтобы ему было во что переодеться, когда прибудет в Англию, а Матисон на следующий день приготовил в бункере укрытие. В конце междупалубного пространства в одном месте уголь навалили до самого потолка, а сзади оставили свободное пространство размером около кубической сажени. Чтобы пассажиру не пришлось лежать на угле, Матисон принес в тайник две старые крышки от люков и застелил их соломенными матами, употреблявшимися при упаковке хрупких грузов.

В ночь перед отправкой в море беглец пробрался на судно. Кок предусмотрел все, чтобы его появления никто не заметил. Юнгу в тот вечер отпустили на берег погостить у родных, а вахтенного матроса зазвали в каюту и угостили водкой, специально купленной для этой цели на деньги пассажира. Матисон весь вечер стирал в кочегарке белье и в назначенное время ожидал беглеца у трапа. Они тихо спустились в междупалубное пространство и через груды угля пробрались в тайник.

— Сидите тихо, прямо над вами находится каюта чифа, — предупредил Матисон беглеца. — Позже, когда судно будет в пути и заработают машины, вы сможете походить. Я приду будущей ночью. Питье здесь, в кружке.

Уходя, он забаррикадировал проход до самого потолка, и беглец остался один в кромешной тьме, наедине со своими заботами и судовыми крысами, которые с писком возились в углах.

Матисон зашел к Зирдзиню.

— Сделано, — значительно произнес он. — Все в порядке, можно ложиться спать.

— Что в порядке? — спросил вахтенный матрос, оценивая взглядом, сколько глотков водки осталось еще в бутылке.

— Белье выстирано, — не растерялся Матисон. Кок вышел с ним на палубу.

— У него что-нибудь было с собой? — тихо спросил он.

— Нет, только вот такой маленький чемоданчик.

— Маленький чемоданчик, — задумчиво повторил Зирдзинь. Его глаза радостно вспыхнули. — Да, Матисон, значит, все в порядке. Можно ложиться спать.

4

И вот «Таганрог» снова в пути. Ингус Зитар считал дни и вахты, остающиеся до Манчестера, — на этот раз они прямым курсом шли туда. До осени предвиделось несколько рейсов между Архангельском и этим крупным центром текстильной промышленности.

На дне бункера за кучами угля сидел тайный пассажир, о присутствии которого знали только два человека. Один раз в сутки, по ночам, Зирдзинь наполнял корзинку едой и Матисон относил ее беглецу. Они устроили все так ловко, что никто ничего не замечал. К юнге Зирдзинь теперь относился гораздо лучше, чем прежде. Кухонную посуду кок мыл сам, а по вечерам отпускал мальчика в кубрик кочегаров поболтать с земляками и не сердился, если тот там задерживался дольше, чем полагается. Иногда по вечерам Зирдзинь сам спускался в междупалубное пространство за углем. Матросы решили, что на кока повлияла угроза Самойлова и он боится побоев.

Однажды ночью, когда юнга уже спал, а трюмный Матисон высыпал в море золу, Зирдзинь наполнил едой корзинку и спустился в бункер к «зайцу». Не боясь запачкать свой костюм цвета хаки, он пробрался в тайник и зажег карманный фонарик. Пассажир спал на старых крышках люков, подложив под голову маленький чемодан. Он сразу проснулся и сел, инстинктивно прижимая к себе чемодан.

— Не бойтесь, это я, — шепнул кок. — Принес вам ужин.

— О, благодарю, еще не съедено то, что раньше принесли… — успокоенно улыбнулся «заяц»,

За шесть дней, проведенных в бункере, у него отросла борода и лицо стало совершенно черным от угольной пыли, так что Зирдзинь лишь по голосу узнавал в нем прежнего элегантного господина.

— Я думал, что пришли обыскивать. Сегодня сюда спускался человек. Осмотрел все уголки.

— Я знаю, — произнес Зирдзинь. — Это был механик Иванов. Он обмеряет уголь и подсчитывает, надолго ли его хватит.

— А если не хватит?

— Ничего. На пароходе еще много темных углов. А теперь давайте поужинаем. Этого вы, наверно, не ожидали? — Зирдзинь вытащил из корзины бутылку коньяку.

— Мартель [68]Мартель — марка дорогого французского коньяка.? — глаза незнакомца загорелись огоньком знатока.

— Да, это у меня осталось от прежних времен. Сегодня мой день рождения, и я хочу его отметить. Не позабыл и вас. Дайте-ка чемодан, он нам послужит столом.

Незнакомец вздрогнул, нехотя подвинул чемодан на середину крышки и сам подсел поближе к нему.

— Что у вас там? — равнодушно кивнул кок в сторону чемодана, откупоривая бутылку.

— Бумаги разные, документы.

— Так, так. Ну, меня это не касается. Я ведь не спрашиваю, как вас зовут, значит, и до остального мне дела нет. Я вас везу и кормлю, вы мне за это хорошо платите — и баста Я не любопытен. Пейте, господин.

Незнакомец отпил изрядный глоток.

— Жаль, что нет еще чашечки крепкого кофе, — улыбнулся он, протягивая бутылку Зирдзиню. — Что поделаешь, не в ресторане. Иногда так даже интереснее.

— Цсс… — прислушался Зирдзинь. — Кажется, кто-то ходит.

— Это крысы, — пояснил незнакомец. — Они каждую ночь посещают меня. Видите эту дыру в брюках — это они прогрызли прошлой ночью. Наверно, обозлились, что я им ничего не оставил от ужина.

— Пейте, пейте… — угощал кок. — Я вам достану крысоловку.

— О, этот коньяк вливает в тело замечательную бодрость, — удовлетворенно произнес беглец, вторично прикладываясь к горлышку бутылки. — От такого сидения, будто курица на яйцах, совсем одеревенеешь. Скажите, нам еще долго быть в пути?

— Недели полторы. Вам надо постараться сойти с парохода уже в Ливерпуле, когда мы остановимся у начала канала. Там легче, чем в доках.

— Разумеется, я это сделаю в Ливерпуле. Но почему вы не попробуете этот божественный напиток?

— Я, господин, сегодня уже достаточно пил. Пейте на здоровье. А я посижу и поболтаю с вами, пока вы не выпьете бутылку. Как вам нравится бифштекс? Не слишком жесткий?

— Нет, он великолепен. Вы достойны всяческих похвал. Если мне когда-нибудь опять потребуется повар; я с удовольствием приму вас к себе на службу.

Побуждаемый Зирдзинем, незнакомец продолжал прикладываться к бутылке, и вскоре она опустела. Вполне естественно, что ровно на столько, на сколько понижался уровень содержимого бутылки, повышалось настроение незнакомца — он становился энергичнее, смелее и хвастливее, как и все выпившие.

— Всяко пришлось пожить, — начал он. — Спросите в Петрограде в больших гостиницах, там вам любой расскажет. Такие кутежи, такие попойки… Как, бывало, начнешь — так на целую неделю.

— Вы, вероятно, хорошо зарабатывали?

— Зарабатывал? Я имел тысячи, десятки тысяч; столько, сколько мне была нужно и сколько я хотел. В моем распоряжении находились банки и магазины, наличные деньги и самые дорогие товары. Нужны только смелость, желание и, конечно, некоторая ловкость. Как, например, тогда, с векселем графа Давыдова… кхе, хорош коньяк, в самом деле хорош. Я кое-что понимаю в марочных винах.

— Я это вижу, — согласился Зирдзинь. — Но скажите, господин, если вам так хорошо жилось, почему вы бросили такие доходы и уехали? За границей жизнь недешевая.

— Вы думаете, я без копейки еду? — незнакомец нежно погладил чемодан. — Когда человеку становится слишком жарко, он ищет более прохладный климат. Перемена воздуха очень полезна, это утверждают все врачи.

— Все же: ну сколько может человек взять с собой?.. — продолжал Зирдзинь. — На полгода, на год. Деньги разойдутся скоро. Нескольких тысяч вам ненадолго хватит.

— Несколько тысяч, — незнакомец усмехнулся. — На это я плюнул бы. Видите эту банковскую расчетную книжку? Она стоит больше, чем шестиэтажный дом, чем весь этот пароход.

— В чемодане у вас тоже что-нибудь есть?

— В чемодане? Гм… — пассажир сразу подтянул его поближе и, словно защищая, облокотился на замок. — Моя жизнь обеспечена, и я теперь хочу почить на лаврах.

— Вы остановитесь в Англии?

— Нет, там нечего делать. У меня грандиозные планы. Я поеду в Южную Америку, куплю имение, два имения. Тысячи голов скота, сотни рабочих. У меня будет собственный замок, верховые лошади, автомобиль и черт его знает что еще. Может быть, я стану промышленником, построю фабрики, куплю рудники.

— А вас… там не будут разыскивать?

— Это далеко. Здесь, в Архангельске, не смогли найти, а за морем и подавно.

Бутылка опустела, ужин съеден. Пассажиру захотелось спать. Бессвязно побормотав еще некоторое время, он заснул, согнувшись над чемоданом. Он охранял его и во сне, обнимая обеими руками, словно невесту.

Напротив него на углях сидел кок, не спуская глаз со спящего. О корпус парохода бились волны; внизу, в кочегарке, слышался лязг лопат, стучали кочерги, звякали топочные дверцы. Наверху и в междупалубном пространстве стояла тишина. Сонно сопел охмелевший человек. У кока от дум закружилась голова.

Расчетная книжка и маленький чемодан!.. Много, много денег! Только двое знают об этом «зайце». А сейчас ночь.

5

На следующий день вечером Зирдзинь опять сложил еду в корзинку и подождал, пока Матисон придет за горячей водой для мытья посуды.

— Снеси-ка приятелю. И передай, что мы кормим его, как самого капитана. Если он и тогда не поймет, что надо делать, так лучше бы сидел на берегу.

Матисон знал: у Зирдзиня на уме увеличение платы, но он не вмешивался в расчеты — прибавит или не прибавит, все хорошо. Триста рублей — деньги. Улучив удобный момент, когда на палубе никого не было, Матисон пробрался к бункерному люку и спустился в междупалубное пространство. Зажег карманный фонарь и перелез через груды угля к тайнику.

— Алло!

Ответа не было. Пассажир, вероятно, спал. Отодвинув в сторону куски угля. Матисон спустился вниз, в темное углубление. Там было пусто. Незнакомец исчез, а вместе с ним все, что указывало на присутствие здесь тайника. Обе тяжелые крышки люков оказались перенесенными через все междупалубное пространство к левой двери (Матисон позже их там обнаружил); окурки, остатки еды, корки хлеба и бумажки — все было убрано, углубление наполовину засыпано углем. Может быть, при качке парохода уголь обвалился и засыпал спящего беглеца? Матисон принялся за работу и раскопал уголь до пола. Нет, там никого не было.

Может быть, незнакомцу стало скучно, и он решил пройтись по междупалубному пространству?

Матисон оставил корзинку с едой в тайнике и обошел весь бункер. Он знал здесь каждый уголок, все ходы и закутки и обшарил всюду, где только можно было пролезть человеку. Все оказалось напрасным — незнакомец исчез.

Это было странно. Если б даже ему надоело сидеть в темноте, он никогда не осмелился бы сменить свое местопребывание. Если бы кто-либо обнаружил его, об этом знала бы уже вся команда — о таких делах не принято молчать. Матисон пошел к коку.

— Ну, все в порядке? — равнодушно спросил Зирдзинь. — Что он сказал про блинчики?

— Он исчез, Зирдзинь, — смущенно прошептал Матисон. — Его нигде нет.

— Иди ты? — удивился кок. — Куда, к дьяволу, он мог провалиться? Не упал ли в боковой бункер? У вас там лючок постоянно открыт. Я сам однажды чуть не свалился.

— Нет. Я уже спускался вниз.

— Странно.

— Что же теперь делать?

— Подождем, может быть, где-нибудь найдется. Стоп! А если он действительно прячется, чтобы ускользнуть от расплаты?

— Но ему же нечего есть.

— Есть? Ха, ты думаешь, он все съедал, что мы приносили? Это тонкая штучка, голыми руками не возьмешь. Подкопил запасы, ознакомился с пароходом, а мы теперь остались в дураках.

— Не верится.

— Но что же в таком случае могло быть? Взбесился и прыгнул в море? Может, конечно, и это быть, прошлой ночью сильно качало.

— Зирдзинь, может, ты все же что-нибудь знаешь? — Матисон пристально взглянул на кока.

— Глупости болтаешь! Что я, колдун какой, что ли? Цсс! Мальчишка идет. Уходи и держи язык за зубами.

Так и осталось. Пассажир исчез. Напрасно Матисон обшаривал все уголки. А Зирдзинь? Тот вообще не любил говорить об этом и велел Матисону молчать:

— Может быть, произошло несчастье? В наших интересах, чтобы никто об этом не знал.

Матисона мучила страшная догадка, но, так как у него не было никаких улик, он молчал.

И вот однажды под вечер, за полчаса до захода солнца, примерно в двадцати морских милях от «Таганрога» появилась немецкая подводная лодка. Капитан Озолинь только что уселся за ужин, как первый штурман прислал к нему матроса. Озолинь немедленно распорядился изменить курс и быть готовыми ко всяким случайностям. В спасательные шлюпки снесли провиант и пожитки моряков, кочегарам послали подкрепление, «Таганрог» развил самую большую скорость, на какую был способен, — двенадцать узлов. Началось отчаянное состязание с противником в скорости. К счастью для «Таганрога», была пасмурная погода. Если до захода солнца подводная лодка не сумеет догнать пароход, наступающая темнота поможет ему исчезнуть с глаз преследователей.

Весь экипаж, за исключением команды машинного отделения, находился на палубе. Все говорило за то, что подводная лодка нагонит пароход, и, тем не менее, люди на что-то надеялись. Они с волнением, не отрывая глаз, смотрели на море, на заходящее солнце и на серый призрак, неотступно следующий за «Таганрогом». И вот, наконец, солнце село, и зарево заволокли кучевые облака. Тени на воде слились с сумраком небосклона, темнее стала глубоко изборожденная поверхность волн.

На подводной лодке вспыхнул сигнал Морзе: «Остановить пароход!»

Больше всех переживал Зирдзинь. Он бегал как помешанный из каюты на палубу, с палубы в каюту.

— Боже мой, боже мой! И что только будет? Господин штурман, неужели нас в самом деле торпедируют? Господин капитан, а эти спасательные пояса надежны? Они удержат меня на воде? Матисон, милый, иди помоги! Иди помоги!

Он увязал вещи в огромный морской мешок. Белье и одежду не взял, оставил обувь, новое пальто, но, завернув что-то прямоугольное в простыню, положил в мешок на самое дно. Матисон видел, как у него шевелятся губы: Зирдзинь читал молитву.

— Я дурной человек, я знаю, ради меня ты не пощадишь пароход. Но здесь много хороших людей. О, вспомни, как было тогда у Содома и Гоморры, когда у тебя спросили: «А если там окажется один праведный?»

Что это? Какой яркий свет! Ведь не утро же наступило! Нет, это прожекторы. Два, три прожектора. Что? Подводная лодка больше не преследует? Уходит? Английские крейсеры?

— Эй, гнида, где ты был, когда тебя искали? — вдруг заорал Зирдзинь на юнгу. — Сию минуту убери каюту! Пентюхи жалкие, испугались одной прусской лодчонки! Стоят, как мешочники, со своим барахлом на палубе. Я еще и подумать о таких вещах не успел. О!

Да, Зирдзинь казался несокрушимым, как скала. Только Матисон, слышавший его молитву, был о нем другого мнения. И когда улеглось волнение и спасенный пароход снова стал идти своим курсом, Матисон отыскал первого штурмана. Трюмный долго что-то ему рассказывал. Потом к ним подошел второй штурман, и все они — трое молодых людей — совещались о четвертом, и Волдис Гандрис в конце концов сказал:

— Да, на этом мы его поймаем. Предоставьте все мне. Этот верзила нисколько не лучше старой бабы. Ингус, помнишь, как я тогда в местечке…

— Когда ты думаешь этим заняться? — спросил Ингус.

— Завтра под вечер. А ты, Матисон, делай вид, что ничего не понимаешь.

На этом они расстались. Зирдзинь и не подозревал, какую ловушку готовил ему первый штурман «Таганрога» — веселый парень, шутки которого иногда могли быть и вполне серьезными.

6

На следующий день на пароходе творились странные вещи. Несмотря на прохладную погоду, кок Зирдзинь обливался потом и очень здорово потерял в весе. Поводом к этому послужили обстоятельства, о которых до вечера никто не догадывался.

Утром, приняв вахту в угольном трюме, Матисон уже через полчаса выбежал на палубу и разыскал Зирдзиня.

— Кажется, я теперь знаю, где он, — шепнул Матисон.

— Кто он? — ворчливо спросил Зирдзинь, помешивая угли.

— Тот беглец, наш пассажир, — продолжал Матисон. — Я сейчас работал в междупалубном пространстве. Вдруг слышу, в глубине в углу кто-то постукивает. Не то царапает стену, не то стучит. А то вдруг завздыхает, застонет. Я перепугался да бежать. Пойдем вместе послушаем.

— Я? — с трудом выдохнул Зирдзинь, заметно струсив. — Мне некогда, надо обед заправлять.

— Как же быть? — Матисон казался очень озабоченным. — Там такая темень, что с коптилкой ничего не увидишь, а он стучит. Похоже, что он забрался в танк для воды. Может быть, посоветоваться с офицерами?

— Рехнулся, что ли? Этого еще не хватало! — всполошился Зирдзинь. — Хочешь нас обоих погубить? Еще неизвестно, что это за шум, может, просто крысы.

— Дай бог, чтобы это оказались крысы. Прямо нехорошо делается, когда слышу. Мне даже показалось, что он кого-то зовет, только не разобрал я. Ей-богу, Зирдзинь, здесь что-то неладное. Постой! Ты слышишь!

Нет, Зирдзинь не слышал, как, впрочем, не слышал и Матисон. Да ему и не нужно было, чтобы кок слышал. Возвращаясь в бункер, он убедился, что желаемое достигнуто: Зирдзинь встревожился, теперь в голове у него засела эта мысль.

Некоторое время спустя, когда кок вошел в каюту и лег на свою койку, произошло новое непонятное явление: под полом раздался стук. «Тук… тук… тук…» Пауза. Затем опять этот жуткий таинственный стук. Лицо Зирдзиня покрылось крупными каплями пота. Он спрыгнул с койки и начал греметь посудой в камбузе. Грохотал металлическими банками, открывал и закрывал дверцу плиты, переставлял котлы и сковороды, кашлял, ругался, фыркал, стучал башмаками так, что в этом шуме потонули все остальные звуки. Но вот ему понадобилось взять муку для подливки, и на минуту в камбузе стало тихо. И, словно ожидая этого, из-под пола камбуза послышался троекратный стук.

— Жара, как в пекле, чертовская жара, — бормотал кок, отирая мокрый лоб.

Потом стук прекратился, и до самого обеда его не было слышно. Но в двенадцать часов, когда команда пришла в камбуз за обедом, он возобновился, и на этот раз на него обратил внимание даже кто-то из матросов.

— Кто там стучит?

«Тук… тук… тук…»

— Наверное, насос грохочет, — высказал предположение дункеман. — Сейчас как раз качают воду в котлы.

Это объяснение удовлетворило всех, за исключением Зирдзиня. Раздав людям обед, он, как обычно, пришел в каюту и лег на койку, но странный стук сразу же возобновился, и сон как рукой сняло. Кок встал, закрыл на ключ дверь и начал бормотать слова молитвы. Неизвестный продолжал стучать. Зачем он стучит, что предвещает его стук, несущийся из темноты? Что ему нужно?

Наконец, стук прекратился. Через некоторое время из кубрика пришел Матисон.

— Нет, Зирдзинь, я этого не вынесу! — пожаловался он. — В междупалубное пространство больше нельзя показываться. Мало того, что он царапается и вздыхает, — он начинает говорить.

— Что он сказал? — Зирдзинь повернул к Матисону страдальческое лицо. — Ты что-нибудь разобрал?

— Давеча, когда я перевозил в тачке уголь в боковой бункер, я вдруг почувствовал, что на меня кто-то дохнул холодом. Оглянулся — никого. Я крикнул: «Эй, кто тут, выходи, покажись!» И знаешь, что он сказал? «Не успеет кончиться сегодняшний день, как вы меня увидите. Близок роковой час одного человека». Да, и знаешь еще что, Зирдзинь?.. Наши кочегары рассказывают, что видели коричневый уголь, который я будто бы привез в тачке из междупалубного пространства. Некоторые куски, говорят, совсем мокрые. Самойлов котел даже один кусок показать чифу. Я кое-как отговорил его, но нельзя ручаться, что он все-таки не покажет. Что ты на это скажешь?

Зирдзинь сидел на краю койки, онемев от страха, тупым взглядом уставившись в пол. Не дождавшись ответа, Матисон ушел. В течение дня таинственный стук несколько раз возобновлялся, но потом прекратился. Зирдзинь совсем раскис и попросил стюарда дать ему порошки от головной боли. Уже под вечер, перед самым заходом солнца, его позвали в салон, чтобы посоветоваться насчет меню на следующий день. На палубе еще не были зажжены огни. В сумерках Зирдзинь заметил спускающегося с мостика капитана. Второй штурман был на вахте, а около ящика с золой, облокотившись на фальшборт, стояло несколько матросов. Зирдзинь хотел пройти мимо, но один из них задержал его.

— Зирдзинь, постой-ка, мне надо тебе кое-что сказать! — громко крикнул он, схватив кока за локоть.

— Говори скорей, мне некогда.

— Да мне только на пару слов… Что это? — матрос вдруг выпустил локоть Зирдзиня и, притворяясь испуганным, показал на открытый люк междупалубного пространства.

Зирдзинь повернулся. В люке показалось чье-то мертвенно-бледное лицо, затем плечи, туловище, закутанное в белый саван. Жуткая фигура медленно поднялась на палубу; придерживая одной рукой саван, другой словно нащупывая дорогу, она приблизилась к Зирдзиню.

— Верни мне жизнь, — послышался загробный голос, и вытянутая рука коснулась кока. — Верни мне жизнь!..

Зирдзинь закричал не своим голосом и с не свойственной его росту прытью метнулся в сторону. Широко раскрыв глаза, в ужасе смотрел он на привидение, медленно следующее за ним. Он крестился и отмахивался от него руками.

— Боже мой, помогите! Помогите, люди добрые!

— Что здесь происходит? — крикнул капитан.

Зирдзинь подбежал к капитану, дрожа, прижался к нему и, словно утопающий, вцепился в него обеими руками.

— Спасите, капитан, не дайте ему увести меня! Он явился за мной! Милый капитан, у вас есть револьвер, стреляйте в него, не отдавайте меня! Я вам все, все расскажу!

Привлеченные шумом, на палубу вышли любопытные. Странная белая фигура, причитающий кок и револьвер в руках капитана привели в смущение даже самых серьезных людей. Увидев, что инцидент может кончиться плачевно, Ингус спустился с мостика и что-то шепнул капитану. Озолинь спрятал оружие в карман и постарался освободиться от Зирдзиня.

— Ну, говори же, почему я должен тебя спасать? Что ты натворил? Что он хочет от тебя?

— Мою жизнь, капитан! — простонал Зирдзинь. — Не уходите, не оставляйте меня. Все расскажу, только не подпускайте его ко мне.

«Привидение» остановилось посреди палубы и пристально следило за коком.

— Даю тебе минуту времени. Расскажи, что ты со мной сделал, иначе я заберу тебя с собой.

Воцарилась глубокая тишина, нарушаемая только тяжелым сопением Зирдзиня. Наконец послышался бессвязный, полубезумный бред:

— В междупалубном пространстве, в самой глубине, у стены машинного отделения… Я его спрятал… Матисон и я… Ночью носил еду… У него было много денег, целый чемодан… Он напился и заснул. И я взял лопату… Он был убит на месте… Но ведь я его бросил в море еще там, у Нордкапа. Почему он не остался у Нордкапа? Капитан, скажите же ему, чтобы он уходил.

— Куда девал деньги? — спросил капитан, опять нащупывая револьвер.

— В каюте, в мешке — все до копейки целы! Я ничего не тронул.

— Позовите Матисона, — приказал капитан.

Матисон уже явился сам.

— Это правда, что рассказывает Зирдзинь?

— Да, господин капитан, мы везли «зайца». Но потом он вдруг бесследно исчез.

— Значит, ты его убил? — спросил Озолинь у Зирдзиня.

— Выходит, так, господин капитан. Он скончался на месте. Деньги, маленький чемодан, в моем морском мешке.

— Принесите мешок Зирдзиня!

Мешок принесли. В самом низу, завернутый в простыни и старую спецовку, лежал маленький чемодан. Замок был сломан.

— Люди! — обратился капитан к присутствующим. — Запомните, что вы сейчас слышали и видели. Вам придется быть свидетелями на суде. А теперь, боцман Зирнис, наденьте Зирдзиню наручники и заприте его. Вы арестованы, Зирдзинь! А вам, господин призрак, я весьма признателен за остроумную услугу. Прошу вас перевоплотиться в обыкновенного смертного.

— Слушаюсь, господин капитан, — «привидение» сбросило простыню и вытерло лицо. Задыхаясь от злобы и стыда, Зирдзинь увидел перед собой первого штурмана.

— Проклятый, так это ты меня разыгрывал! — заревел кок, порываясь к Волдису. — Я из тебя сделаю настоящее привидение!

Но ему не пришлось осуществить своей угрозы, его крепко держали три пары железных рук.

— Не брыкайся, Зирдзинь, твоя песенка спета!

Так кончилась эта история. Кока заперли, и до самого прибытия в Англию у его темницы дежурил вооруженный матрос. В маленьком чемодане лежала расчетная книжка Английского банка на десять тысяч фунтов стерлингов и несколько тысяч наличными деньгами. Убитый оказался широко известным уголовным преступником, которого давно разыскивала русская полиция. Зирдзиня привезли в Россию и судили в Архангельске. Его приговорили к восьми годам каторжных работ. Матисона оправдали, но на «Таганроге» он не остался. В бункер, где произошло убийство, ему было страшно спускаться. О маскарадном трюке Волдиса Гандриса в свое время было очень много разговоров среди моряков, об этом писали даже в газетах, но мальчишеская выходка нисколько не поколебала установившейся за ним доброй славы.