Онлайн чтение книги Семья Зитаров. Том 1
Глава пятая

1

Вечером в пятницу «Таганрог» пришвартовался в манчестерском доке. Капитан сообщил в соответствующие органы о Зирдзине, и на пароход немедленно явился полицейский комиссар. После допроса экипажа Зирдзиня отвезли на берег и заключили в тюрьму, чтобы несколькими днями позже с попутным русским судном отправить в Россию.

По ряду причин Ингус в тот вечер не пошел на берег. Во-первых, идти к Мод было уже поздно, во-вторых, еще не получены деньги, а он по опыту знал, что к этой девушке нельзя являться с пустым карманом. О последнем обстоятельстве он избегал думать и рассердился бы, если б кто-нибудь ему об этом намекнул. Мод и деньги! Она была Мод, прекрасная, милая, самая нежная, и если даже после каждой встречи с ней в кармане делалось просторнее, то в этом нельзя обвинять ее. Ведь она ничего не требует. Просто самому хочется тратиться, доставить ей приятное. И если у тебя нет денег и потому ты после шести месяцев разлуки торчишь весь вечер на судне, то это просто твой каприз.

Торговый агент принес почту. Ингус получил два письма — от Лилии и от Янки.

Лилия писала:

«В этом году хороший улов. И на рыбу такие цены, просто страшно. Мама считает, что нужно было бы купить хутор нашего соседа Клуги. Ты уже, вероятно, забыл — это старый дом с черепичной крышей, большой сарай, хлев и несколько пурвиет земли. Его можно довольно дешево купить. Но Фриц на военной службе, и я не знаю, как мы сможем справиться с двумя хуторами. Из тебя ведь тоже хозяина не выйдет. Но если ты считаешь, что иметь собственность не мешает, я скажу отцу, пусть покупает. У Клуги хороший яблоневый сад и рядом море — довольно приятный уголок. У меня дома много работы, я ведь теперь почти хозяйка: мать больше занимается рыбой и рынком. Да так оно и лучше — мало свободного времени и некогда скучать. Хорошо бы получать от тебя письма подлиннее, если, конечно, у тебя на это есть время и желание. И пришли свою фотографию, хочется посмотреть, каким ты теперь стал англичанином…»

Милое, бесхитростное сердце. Она живет мыслями о завтрашнем дне, мыслями о тебе и о какой-то далекой мечте. Дом на берегу моря, несколько пурвиет земли и яблоневый сад, где моряк может отдохнуть после далекого рейса. Ты делаешь прививки на молодые деревца, для возбуждения аппетита копаешь грядки, и на твоем дворе высится мачта с реями и парусником на верхушке — так же, как в Зитарах. Со своего балкона ты любуешься синими водами залива, где виднеются парусники, покачиваются на волнах рыбачьи лодки и в тумане гудят пароходные сирены. Изредка, пока ты еще молод, уходишь в плавание, потом остаешься на берегу, посасываешь длинную трубку и рассказываешь мальчуганам о ветрах, которые называются пассатами, и теплых странах, где растут банановые деревья. И у тебя есть гнездо, есть нежный друг, который натрет спину, если тебя мучат боли в пояснице, — он ничего не требует, разреши только ему находиться рядом с тобой.

Так можно было думать, когда образцом служил отец, и так можно будет думать, когда тебе перевалит за сорок. Сейчас же ты живешь в шумных доках сегодняшним днем, ждешь наступления утра, когда капитан принесет деньги, и ты пойдешь на Маркет-стрит, к той, которая тебе ничего не обещает. И чтобы ночь не казалась такой долгой, ты пишешь письмо на двух-трех страницах: бумага стоит недорого, а кое-кому оно доставит радость. И возможно, ты не лжешь ей, ведь сердце человеческое обширно — там хватает места многим. Ты говоришь «милая Лилия», и так оно и есть на самом деле. Ты загорался, возможно, воспламенишься и опять, бежал и вернулся; Гольфстрим жизни струится и вдоль прохладных, и вдоль жарких берегов. Как поется в песне о вольной морской птице чайке?

Ты тоже похож на эту счастливую, радостную птицу. Устав летать, ты возвращаешься на берег и отдыхаешь на песчаных отмелях.

Ночь тянется бесконечно долго, еще бесконечней будет грядущий день. Почему тебе не спится? Ты пишешь одно письмо, затем другое — своему маленькому брату, такому же мечтателю, как ты. Ты ежемесячно посылаешь ему деньги, чтобы он мог посещать школу, и сердишься на него, что он благодарит тебя за такие пустяки. Благодарить за деньги! Какой абсурд! Тогда ведь и Мод… Благодарность — тень радости. Почему мы не можем делать приятное своим друзьям, не затрудняя их выражением чувств благодарности?

Два часа ночи. В доках тишина. Судно уснуло. Только ты один, словно призрак, не спишь и грезишь наяву. А жаль, что ты сейчас один. Надел бы ты на плечо гармонь, свой новый, замечательный инструмент, купленный после гибели «Пинеги». Это настоящий маленький орган с чистым, нежным звуком, и ты играешь на нем, как редко кто умеет. Если бы ты не стал штурманом, ты был бы музыкантом, играл бы в портах, на судах, в матросских кабачках. В твою шапку кидали бы деньги, тебя приглашали бы к столам, возможно даже, у тебя была бы маленькая обезьянка или собака, умеющая ходить на задних лапах. Но к Мод Фенчер ты не пошел бы с гармонью. Сколько стоят эти серьги? Восточная чадра?

Вечером в семь часов на Маркет-стрит…

2

Он встретил Мод на лестнице. Она была с подругой. Поднимаясь по ступенькам, Ингус увидел их впереди. Девушки не замечали его, пока им не пришлось посторониться, давая дорогу. Навстречу шла совсем не та Мод, какую он привык видеть. Ее подруга щебетала и смеялась, а лицо Мод кривилось в презрительной усмешке. Она сердито бросала подруге какие-то резкие слова. У нее был усталый, мрачный взгляд, в голосе слышались непривычные, по-мужски грубые нотки. Похоже было, что подруга чем-то раздражает ее.

Ингус громко откашлялся и загородил девушкам дорогу.

— Добрый вечер!

Мод кинула на него косой, почти враждебный взгляд, затем, всмотревшись пристальнее, вдруг преобразилась. Морщины разгладились, презрительно сжатый рот принял более мягкие очертания, брови поднялись кверху — в один миг ее лицо приобрело то кроткое выражение, которое пленило Ингуса полгода назад.

— Вы! Какой сюрприз! — и голос Мод тоже зазвучал по-прежнему, фигура стала снова по-девичьи стройной, она даже чуть-чуть покраснела.

Присутствие подруги наложило на первые минуты свидания отпечаток сдержанности. Ингусу пришлось удовольствоваться рукопожатием и дружеской улыбкой. Мод поспешила познакомить его с Долли Колстоун — так звали ее сослуживицу, худощавую узкоплечую брюнетку с маленьким лицом. Разговаривая, она все время улыбалась, и ее руки никогда не оставались в покое. Очевидно, зная кое-что об Ингусе со слов Мод, она с нескрываемым любопытством смотрела на моряка, хотя он уделял ей ровно столько внимания, сколько требовало приличие.

— Я вас не задерживаю? — спросил Ингус.

— Нисколько, — отрицательно покачала головой Мод. — Мы собрались пойти к портнихе. Но это можно отложить, не правда ли, Долли?

— Я схожу на примерку одна, — поспешно согласилась Долли. — Скажу, что ты сегодня не можешь прийти.

— Тогда желаю счастливого пути. Передай всем привет от меня и скажи, что я передумала.

Ингус понял: своим появлением он помешал, и Мод должна от чего-то отказаться. Он почувствовал гордость, видя, как ради него девушка отказывается от намерения пойти с подругой, и в тоже время не хотел жертв. И он сказал, не сознавая, что этим лишает себя возможности провести долгожданный вечер с Мод:

— Я зашел мимоходом. Мне вечером нужно быть на судне, сегодня я дежурный офицер.

— В таком случае… — начала было Долли, но запнулась, встретив повелительный взгляд Мод. — Ну, хорошо, я пойду.

Она поспешно простилась и ушла.

Мод повернулась к Ингусу и насмешливо улыбнулась.

— Вы думаете, я вам поверила?

— Вы совершенно напрасно нарушили свой план и испортили вечер себе и друзьям, — ответил Ингус.

— Вы хотите сказать, что мне совсем не нужно было идти к портнихе? — Мод сделалась серьезной.

— Так же, как мне дежурить на судне сегодня вечером.

— Вам не кажется, что это звучит невежливо?

— Безусловно, если бы это было сказано незнакомому человеку. Но друзья, по-моему, имеют право на откровенность. Впрочем, может быть, я ошибаюсь, считая вас другом? Тогда все становится понятным, и мне остается только откланяться.

Он поднял фуражку, слегка поклонился и стал спускаться вниз. «Как глупо и театрально, — думал он. — Пришел к любимому человеку с самыми искренними чувствами и поссорился из-за пустяка. Каким иногда бываешь идиотом!»

Сознавая комизм положения, понимая, что его поступок бессмыслен, он все же не желал ничего исправлять. Мод лжет. Кто сознательно позволяет обманывать себя, тот трус и простофиля — он заслуживает сожаления и в том, и в другом случае. Правильно, Ингус, ты поступил по-мужски. Это доказывает, что ты еще не совсем запутался в юбках этой женщины. Тверже шаг и не оглядывайся, чтобы она не подумала, что ты чего-то ждешь от нее. Сейчас должно выясниться, кем ты для нее являешься.

Ступенька за ступенькой, площадка нижнего этажа, поворот за шахту лифта.

— Генри!

Не оглядывайся, ты ничего не слышал. Мелкие торопливые шаги.

— Генри!

Ингус повернулся, ожидая приближения Мод. «Победа… Победа…» — выстукивало сердце, и этого было достаточно. Он не признавался себе в том, как ничтожна эта победа и что, если б в Мод говорило настоящее чувство, она бы так не поступила.

— Вы сердитесь? — спросила она, положив руки ему на плечи. — Я ведь только пошутила. Как вы можете такие пустяки принимать всерьез?

— Какое право имею я, чужой человек, сердиться? — возразил он, но в голосе его ясно слышались огорчение, радость, тоска влюбленного.

— Вы действительно так думаете? — теперь была огорчена Мод. Она отвернулась, словно для того, чтобы скрыть навернувшиеся на глаза слезы.

«Неужели он в самом деле так любит меня?» — думала Мод.

«Неужели я ее действительно обидел?» — спрашивал себя Ингус.

Он мягким движением взял ее одной рукой за локоть, другой бережно обнял и поцеловал золотистый узел волос.

— Мод… забудем все эти глупости, будем такими, как прежде. Куда мы сегодня вечером пойдем?

Постепенно, с необходимой в подобных случаях медлительностью, она оттаивала, потом повернулась к Ингусу и улыбнулась сквозь слезы — ей на самом деле удалось выжать из каждого глаза по слезинке. И это придало ей такой прелестно-беспомощный вид, что Ингус совсем потерял голову. Он целовал пальцы Мод, шептал нежные слова, тогда как ее безвольный стан все доверчивее и ближе склонялся к нему. Ингус властно и смело привлек Мод к себе, крепко поцеловал в губы и затем отпустил, словно очарованную птицу, зная, что она никуда от него не улетит.

Мод оправила одежду, лукаво, с дружеским упреком улыбнулась ему и произнесла:

— Пойдем наверх. Здесь нельзя…

Ингусу показалось, что он наконец сломал преграду, которая до сих пор разделяла их. Но наверху, в комнате Мод, где все оставалось таким же, как полгода назад, где нужно было разговаривать вполголоса и где постоянно сковывала близость посторонних людей, его вновь охватили сомнения.

— Я предложила бы вам чашку чаю, но не держу дома таких вещей, — так же, как и в первый раз, произнесла она.

— Если бы вы не сочли это неудобным, мы могли бы пойти в ресторан, — ответил он.

Немного посидев, они отправились в ресторан, но, так как еще не наступило время ужина, они завернули в кино. Все повторилось с той же последовательностью, только во всем этом не хватало первоначальной свежести.

После ресторана Мод созналась, что собиралась сегодня вечером поехать со своими знакомыми в маленький приморский городок у Моркамбского залива и провести там весь завтрашний день.

— А что, если нам завтра поехать туда? — предложил Ингус.

— Не стоит. В нашем распоряжении останется всего лишь четыре часа. Лучше поедем туда в следующее воскресенье. Вы ведь еще пробудете в порту?

— Как будто да.

На следующий день — это было воскресенье — они поехали за город, сошли с поезда на какой-то станции и до вечера гуляли по окрестностям. Там были крестьянские фермы, стада овец, пасшиеся на склонах зеленых холмов, маленький промышленный городок и много фабрик. Самым красивым местом оказалось кладбище городка. Многочисленные памятники были расположены в цветущем саду, и по краям аллей тянулся искусно подрезанный кустарник. Вчерашний случай был предан забвению. Чем дольше они гуляли, тем покорней и смиренней становился Ингус. В руках Мод он делался инструментом, из которого она могла извлечь любые звуки. Чтобы обуздать Ингуса, достаточно было одного ее взгляда, и он слушался, сам не сознавая этого. Мод играла им, заставляла загораться и обдавала холодом, влекла и отталкивала — у него больше не было собственной воли.

Однажды она допустила маленький промах. Во время обеда в маленькой гостинице служанка подала им десертные тарелки. Мод заметила на краю тарелки соринку и велела подать другую. Не ограничиваясь этим, она осмотрела и стаканы и попросила переменить скатерть. Все претензии она выражала в таком резком тоне, что служанка совсем растерялась. Ингус почувствовал себя неловко и весь обед просидел молча. Ему было стыдно перед служанкой, он чувствовал себя виноватым за поведение Мод. В этот момент Мод показалась ему неприятной и чужой. Нужна была еще какая-нибудь мелочь, чтобы он, наконец, увидел ее в естественном виде, без ореола одухотворенности, созданного им самим, — и на этом все было бы покончено. Но Мод сразу поняла, что ее акции падают, и угадала причину этого. Она больше не фыркала и, словно оправдываясь, пояснила:

— Такова наша провинция. Вы еще не знаете ее.

Но Ингуса долго не оставляло неприятное чувство, и порою он ловил себя на странных мыслях: «Стоит ли?.. Что, в конце концов, представляет собой Мод? Что Мод нужно от меня? Если бы у меня не было денег…» Ему казалось, что Мод просто использует его.

Но она уже начала борьбу за утерянные позиции, с изумительной ловкостью пуская в ход все женское лукавство и обаяние. И Ингус вскоре почувствовал еще большее влечение к ней.

Были ли у них общие духовные интересы? Вряд ли. Если и были, то лишь самые незначительные. Тут преобладала слепая страсть. И, вероятно, поэтому молодой Зитар не мог освободиться от этой связи. Это было рабство, самоунижение, издевательский деспотизм самки, которому Ингус добровольно подчинился. Поцелуй Мод, ничего не стоящий звук, издаваемый губами, в котором не чувствовалось сердечного тепла, казался ему божественным даром, и за него он готов был жертвовать всем, даже своим человеческим достоинством — самым ценным, что мы имеем. И если бы она хоть понимала это!

3

Вернувшись на судно, Ингус словно очнулся после сильного опьянения, и его начало мучить моральное похмелье. В присутствии Мод он был в состоянии думать только о ней, о ее близости; она его подавляла, делала счастливым, разжигала и все сильнее влекла к себе. Разлученный с Мод, наедине, он чувствовал себя внутренне свободнее. Рассудок искал недостатки в Мод. Ингус брал под сомнение те ее достоинства, из-за которых терзался в тоске, и порой в его сознании мелькало что-то похожее на презрение к себе за свои слабости. Десятки раз он мысленно возводил эту женщину на пьедестал и повергал на землю, и тогда рядом с ней он казался себе великаном. А потом снова окружал ореолом это обыденное существо и преклонялся перед созданным им кумиром, чтобы в следующий момент развеять его в прах. Но одна крайность была такой же ошибочной, как и другая. Во время приступов нравственных терзаний он мог как угодно презирать Мод, но освободиться от ее чар был не в состоянии. И, чтобы капитуляция не казалась такой позорной и чтобы хоть сколько-нибудь сохранить свое достоинство, он раз и навсегда признал, что Мод неотразима. «В семь часов на Маркет-стрит!» — это был лейтмотив, который теперь неотступно звучал в личной жизни и работе Ингуса, пока судно стояло в солфордских доках.

— Господин капитан, нельзя ли мне получить немного денег? — такие просьбы с небольшими интервалами возобновлялись несколько раз в неделю.

Ингус посещал Мод каждый свободный от вахты вечер, всегда нетерпеливый перед свиданием и разочарованный после него. Штурманского жалованья еле хватало на вечерние расходы. Мод высказывала желания, и Ингус Зитар должен был выполнять их. Порой приходилось занимать фунт-другой у Волдиса. Но когда друг как-то раз шутя поинтересовался, что это за гиена, которая так основательно опустошает его карманы, Ингус рассердился и два дня не разговаривал с Волдисом. Заметив, что подобные шутки раздражают Ингуса, Волдис продолжал его дразнить, пользуясь правами дружбы. Он по-всякому разрисовывал таинственную Дульсинею [69]Дульсинея — героиня романа Мигеля Сервантеса (1547–1616) «Дон-Кихот», нарицательное имя явно идеализированного предмета любви., предсказывал самый пошлый и нелепый конец романа, неоднократно напоминал другу о непомерных расходах (чего Ингус не мог отрицать) и, в конце концов, привел его в совершенную ярость.

Но все это не давало желаемых результатов и не излечивало от слепой любви. В минуты протрезвления Ингус сам понимал, что от любовного яда может помочь только сильное противоядие. Если бы рядом с Мод находилось какое-нибудь другое милое, светлое существо — обаяние Мод померкло бы. В такие моменты ему вспоминалась Лилия. Но она была далеко, письма приходили с большими перерывами, и, какими бы они ни казались дорогими и желанными, слова не в состоянии были воскресить свежесть чувств. Ингус должен был бороться один.

Возможно, Волдис относился бы безразлично ко всему, что происходило с Ингусом, будь они просто товарищами по работе, земляками, случайно встретившимися на пароходе. И если он теперь не выпускал его из поля зрения и не относился равнодушно к тому, что этот бодрый, жизнерадостный юноша превращался в унылого меланхолика, то это следовало отнести и за счет их давнишней дружбы, и за счет другого обстоятельства, которое Волдис скрывал от Ингуса, так же как тот скрывал от него все, что касалось Мод Фенчер: Волдис небезразлично относился к Эльзе Зитар. Они переписывались, обменивались фотографиями и так или иначе давали друг другу понять, что это не просто флирт, а нечто более серьезное. Волдис, правда, еще не уточнил себе, чего, собственно, он добивается этой перепиской, еще меньше думала об этом Эльза, но Волдис, во всяком случае, считал себя ответственным перед ней за судьбу Ингуса.

Он не жалел о том, что Ингус тратит жалованье на удовлетворение прихотей незнакомой женщины, он даже мысленно не упрекал Ингуса за эту связь (упаси бог в возрасте двадцати пяти лет сделаться моралистом и опекуном!), но он понимал, что его друг попался в сети какой-то эгоистичной, алчной и недостойной женщины. Предоставить его судьбе, отдать этому вампиру в жертву лучшего друга — этого он не мог допустить.

Но чем помочь Ингусу? — Возбудить в нем сомнение, заставить переоценить ценности? Он уже пытался это сделать, но безрезультатно — Ингус замкнулся в себе, и его уже нельзя было никакими способами вызвать на откровенность. Вся беда в том, что Ингус не умел критически относиться к жизненным явлениям; он все чувствовал и воспринимал слишком страстно, не знал середины и неопределенности.

Условия жизни моряка обычно помогают ему прийти к правильным выводам и более глубокому пониманию своих чувств. Благодаря периодическим разлукам, пребыванию в одиночестве легче становится рассеять все искусственное, надуманное и вернуть себе моральную свободу, если это необходимо. Не так выходило у Ингуса. В нем разлука гасила даже те еле заметные искорки сомнения, которые появлялись у него в присутствии Мод; находясь вдали от нее, он переставал видеть ее недостатки и всякий раз, возвращаясь к ней, уже заранее мысленно шлифовал ее, словно драгоценный камень. То, что для другой явилось бы минусом, для Мод было плюсом.

Весь сезон навигации 1915 года они курсировали между Архангельском и Англией. В Архангельск съехалось много латышей — целая колония. Многие из них работали в порту и на лесопильных заводах, другие плавали на ледоколах: Если добавить к этому моряков, которых немало было почти на каждом прибывавшем в Архангельск пароходе, то можно сказать, что это было обширное и пестрое общество латышей. Чувствуя себя в изгнании, оно держалось более сплоченно, чем на родине, каждый вновь появившийся земляк казался дорогим родственником.

Волдис, по своему обыкновению, быстро освоился с жизнью этой латышской колонии, после каждого рейса разыскивал земляков, тащил с собой Ингуса в надежде, что тот среди здешних земляков найдет кого-нибудь, кто заставит его забыть манчестерское наваждение. Напрасно. Ингус всецело был поглощен Мод, и никто другой не мог пробудить в нем новых чувств. Мало удовольствия испытывали земляки от общества бравого штурмана. Занятый своими мыслями, он скучал в самом веселом обществе. Наконец, Волдис предоставил Ингуса самому себе.

— Ты дохлая курица, больше ничего, — сказал он ему однажды. — По мне, лезь хоть крокодилу в глотку!

Во второй половине лета 1915 года Ингус получил письмо от Карла. Брат описывал, насколько это позволяли условия военной цензуры, свою жизнь в латышском стрелковом батальоне, а в конце письма упоминал об Эдгаре Алкснисе, работающем в Архангельске конторщиком на большом лесопильном заводе. «Мы два года учились вместе в реальном училище, — писал он. — Алкснис, по известным обстоятельствам, вынужден был уйти, не закончив последнего класса. Может случиться, что он как-нибудь явится к тебе на судно и попросит об одолжении. Если это будет в твоих силах, помоги ему. Это честный парень. Можешь ему доверять так же, как мне».

А несколько дней спустя Эдгар Алкснис пришел к Ингусу на судно. Молодому моряку сразу понравился этот тихий, почти застенчивый парень. Побеседовав с полчаса, Ингус понял, почему Карл подружился с ним: оба они были людьми одного направления, возможно, у них много общего и в юношеских мечтах, и в жизненных целях. И когда Алкснис, наконец, сказал, что ему нужно отправить в Ньюкасл письмо, которое не пошлешь по почте, Ингус, не колеблясь, ответил:

— Я охотно это сделаю.

— Только должен предупредить вас, если письмо найдет полиция, у вас могут быть большие неприятности, — прибавил Алкснис.

— Не найдут! — заверил Ингус. — Еще не было случая, чтобы английские таможенные ищейки шарили в карманах офицеров русского торгового флота.

— Если все обойдется хорошо, не согласитесь ли вы привезти ответ или то, что вам передадут для меня? — спросил Алкснис.

— Разумеется. Мне доставит удовольствие оказать услугу друзьям брата.

— Я вам очень признателен, — тихо сказал гость.

За день до ухода судна в море они встретились на берегу, и Алкснис передал толстое письмо. На конверте вместо адреса было написано:

«Милому брату в день именин».

Адрес был написан отдельно на полоске папиросной бумаги.

— В худшем случае, — сказал Алкснис, — если вас задержит полиция и вздумает обыскать, проглотите эту полоску бумаги с адресом. Она не должна, понимаете ли, ни в коем случае не должна попасть в руки полиции.

— Понятно, — ответил Ингус. — Я постараюсь заучить этот адрес наизусть. Тогда мне и бумажка не понадобится.

— Так будет лучше всего, — согласился Алкснис.

Но все предосторожности оказались излишними. В Ньюкасле Ингус безо всяких осложнений вручил письмо адресату — какому-то рабочему порта — и несколько дней спустя спрятал у себя на судне довольно большой пакет, который получатели письма посылали своим друзьям в Архангельске. И не нужно было быть особенно догадливым, чтобы понять, что там находится что-то запретное — скорее всего, революционная литература, отпечатанная за границей.

После этого Ингус несколько раз возил из Архангельска в Англию и из Англии в Архангельск тайные посылки. Это занятие его даже увлекало, как захватывающий, полный риска спорт. Если его товарищи в каждый рейс провозили контрабанду, зарабатывая лишние рубли, то почему бы ему не перевозить запретный товар другого рода, получая в награду за это лишь искреннюю благодарность и дружбу некоторых незнакомых ему людей. У него было такое ощущение, точно он соприкоснулся с новым, своеобразным миром, вступил в связь с тайными силами, скрытыми от глаз большинства. Но эта связь для Ингуса была лишь интересным приключением, с помощью которого частично заполнялась пустота, образовавшаяся от вынужденной разлуки с Мод. Он не пытался понять смысл того, что делает, не собирался из простого технического исполнителя стать сознательным участником армии борцов, героически выполняющих свою историческую задачу. Если бы он это сделал, может быть, Мод Фенчер потеряла бы свою неограниченную власть над Ингусом Зитаром. Но он не сделал этого, продолжая оставаться только мечтателем, романтиком, жаждущим приключений путешественником, полет мечты которого не в состоянии подняться выше мелких непритязательных требований личной жизни.

4

Так прошел еще один год. На зиму «Таганрог» отправили в Средиземное море, а весной 1916 года опять вернули на север. Много судов потопили немецкие подводные лодки, и немало погибло знакомых моряков, с которыми Ингус когда-то вместе учился, плавал или встречался в портах. «Таганрог» тоже не однажды находился в опасности, но его час пробил только летом 1916 года. Он направлялся в Архангельск с грузом боеприпасов, когда в трехстах морских милях к западу от Лофотенских островов его встретила немецкая подводная лодка.

Было тихое, солнечное утро, когда «Таганрог» прогудел морю свое последнее прости. Двое суток экипаж парохода скитался по водным равнинам Северного моря, пока его не подобрал маленький норвежский пароход и не доставил в Абердин. Им пришлось прожить на берегу три недели, и опять, так же как после гибели «Пинеги», часть экипажа рассеялась по другим пароходам. Ингус и Волдис остались вместе, когда капитан Озолинь вербовал команду для нового судна. На этот раз они оказались предусмотрительнее и, отправляясь в рейс, в котором судно было торпедировано, взяли с собой лишь самое необходимое из своего обихода, оставив лучшие вещи на берегу у знакомого манчестерского шипшандлера. Поэтому им не пришлось истратить всю аварийную премию на приобретение новых вещей. Как ни парадоксально это звучит, но некоторые моряки, попадая в судовые аварии, накапливали за счет этих премий приличную сумму денег. Один латышский боцман, который за два года пережил торпедирование шести судов, как-то похвастал Волдису расчетной книжкой: на банковском счету лежало больше двухсот фунтов стерлингов. Вскоре после этого он во время шторма сломал предплечье левой руки и получил сто фунтов стерлингов за частичную потерю трудоспособности. «На мой век хватит… — рассуждал он. — Куплю хутор и заживу после войны хозяином…»

Чтобы с пользой проводить время на чужбине, Волдис обзавелся программой английского мореходного училища и стал готовиться к экзаменам. Зимой, когда судно курсировало между портами Средиземного моря, к нему присоединился и Ингус, и они, соревнуясь и помогая друг другу, за короткий срок весьма заметно пополнили свои знания. Весной 1917 года оба сдали выпускные экзамены в одном из английских мореходных училищ дальнего плавания и получили дипломы, дававшие им право занимать офицерские должности на английских торговых судах.

Такая возможность вскоре представилась. Весной 1917 года немцы объявили беспощадную подводную войну чужим торговым судам независимо от того, принадлежали ли они воюющим или нейтральным странам. Судостроительные верфи со сказочной быстротой выпускали новые суда, и все же не удавалось заполнить брешь, пробитую в тоннаже союзного флота немецкими торпедами. Вскоре Англия направила четырем нейтральным странам — Норвегии, Швеции, Голландии и Дании — ультимативное требование передать в ее распоряжение их торговый флот.

Вот в это время и создалось такое положение, что моряков с образованием искали днем с огнем, и если человек хоть что-нибудь понимал, то его знания старались немедленно применить на деле. Только этим обстоятельством можно объяснить, что двадцатишестилетнего Волдиса Гандриса поставили капитаном на торговый пароход «Элизабет» грузоподъемностью в две тысячи четыреста тонн. Это была головокружительная карьера даже в такой исключительной обстановке. Такой молодой «старик» на пароходе — явление совсем необычное. В известной степени здесь помогло покровительство капитана Озолиня. За два года совместной работы он убедился, что Волдис не посрамит себя на самой ответственной морской службе.

Пути двух друзей разошлись. Волдис отправился на своем пароходе в бискайские порты Франции, а Ингусу представилась возможность устроиться первым штурманом на большой английский пароход «Канадиэн Импортер». Первый штурман на иностранном пароходе грузоподъемностью в девять тысяч тонн — это звучало очень заманчиво и многообещающе.

Пароход должен был вскоре отправиться через Атлантику в Канаду. Ингус уже написал письмо домой и Лилии, сообщил новый, адрес, и, казалось, с этим вопросом было покончено. И однако, он не попал на «Канадиэн Импортер», не пережил страшного шторма и не утонул вместе с судном, как весь его экипаж.

5

Произошло это так.

В связи с ожидаемым поступлением на «Канадиэн Импортер» Ингус прибыл в Манчестер, откуда отправлялось и судно Волдиса. На следующее утро Ингус должен был явиться к администрации порта подписать договор. Накануне он зашел в союз английских моряков, чтобы выполнить разные формальности и стать полноправным работником торгового флота Великобритании. В союзе он встретил Яновского, первого штурмана большого торгового парохода, с которым немного был знаком по мореходному училищу. Яновский окончил училище двумя годами раньше Ингуса и сразу пошел служить на иностранные пароходы. Это был ловкий, энергичный человек, умевший всего добиваться в жизни и не отказывавший в совете другим. Узнав о намерении Ингуса наняться на канадский пароход, Яновский пренебрежительно поморщился.

— Не стоит. Ты там ничего лишнего не сможешь заработать. Если тебе предстоящая твоя должность еще не окончательно вскружила голову, я бы посоветовал тебе пойти вторым штурманом на мой пароход «Саутэрн Принс». Его грузоподъемность — восемь тысяч тонн, и он регулярно курсирует между Южной Америкой и Англией. Мы только что закончили полукапитальный ремонт и сейчас комплектуем экипаж. Если у тебя есть английский диплом штурмана, то ручаюсь, что «старик» возьмет тебя с распростертыми объятиями. Прежний второй штурман перешел на другое судно.

— Но какие же на «Саутэрн Принс» преимущества в сравнении с канадцем? Здесь я буду первым штурманом…

— И у тебя ничего, кроме твоего штурманского жалованья, не будет. А у нас ты за один рейс получишь больше, чем все твое годовое жалованье. Монтевидео, Буэнос-Айрес — это же настоящее золотое дно для контрабандистов. У тебя есть хоть сколько-нибудь денег?

— Фунтов тридцать наберется.

— Если ты вложишь их в дело, то после первого же рейса у тебя будет сто пятьдесят, после второго — семьсот, а потом тебя и за уши не стащишь с «Саутэрн Принс». Я знаю ребят, которые согласны без жалованья работать, лишь бы попасть на судно.

— А риск? — высказал сомнение Ингус.

— Риска никакого. Я знаю, кому сбывать товар, у меня хорошие отношения с некоторыми таможенными чиновниками. Пять процентов от заработанных денег, и все идет как по маслу. А если ты говоришь о риске, то не забудь, что на северном направлении орудуют немцы. Топят суда так, что только пузыри остаются на поверхности. А наш маршрут спокойный. Хочешь, поговорю с капитаном. Он мне доверяет.

Ингус согласился дать окончательный ответ на следующий день.

«Сто пятьдесят фунтов, потом семьсот, — думал он, бродя по улицам Солфорда. — За полгода можно стать обеспеченным человеком и подумать о будущем».

Вполне естественно, он сразу же вспомнил Мод. Когда у тебя есть семьсот фунтов, можно разговаривать совсем по-иному. Это тебе не тридцать. Ингусу казалось, что деньги эти уже у него в кармане. Его вдруг охватила отвага, нетерпение. Мод… чудеснейшая Мод…

В тот же вечер он отправился в знакомый дом на Маркет-стрит с твердым намерением определить все окончательно. Они знали друг друга полтора года — срок вполне достаточный для того, чтобы выяснить свои отношения. Полтора года Ингус жил в романтическом опьянении, восхищался, мечтал, страдал, и теперь, наконец, наступило время исполнения всех ожиданий. Он любит Мод и ни о чем так не мечтает, как о том, чтобы соединить свою судьбу с ее судьбой. Но что сказать о Мод? Любила ли она его или только мирится с его обществом ради собственной выгоды? Сегодня все выяснится. Если Мод скажет «да», он наймется на «Саутэрн Принс», если откажет, уйдет в Канаду и перестанет думать об этой женщине:

И вот они уже сидят рядом на диване в комнате Мод и перелистывают какой-то журнал.

— Изумительный вечер, — говорит Мод. — Мы могли бы часок погулять.

— Нельзя ли потом, через час? — возражает Ингус. — Мне нужно поговорить с вами.

— Хорошо, — равнодушно соглашается Мод. — Ну, так почему же вы не начинаете?

— Я не знаю, как начать, — покраснев, отвечает Ингус.

— Вот так… — Мод берет из его рук журнал и кладет на стол.

Они одновременно улыбаются, и Ингусу кажется, что в улыбке Мод он увидел поощрение. Ему и самому не хочется слишком долго мямлить и ходить, как кот около горячей каши. Но он боится чрезмерной поспешностью испортить дело. Чтобы как-то оттянуть роковой разговор, он закуривает сигарету.

— Ну? Говорите же.

— Хорошо, сейчас, — Ингус силится набраться духу. — Но прежде всего у меня к вам огромная просьба: что бы я вам ни говорил и как бы вы к этому ни отнеслись, вы должны обещать не смеяться надо мной.

— Странная причуда! — смеется Мод, но сразу стихает и становится серьезной. — Я обещаю, хотя ваша просьба совершенно излишня.

— Мод… — Ингус берет ее руку и в продолжение всего разговора не выпускает ее. — Мне кажется, мы достаточно хорошо знаем друг друга.

— Правильно. Продолжайте.

— Если это так, то мне остается сказать, что я нашел в вас женщину, с которой охотно бы связал свою жизнь. Мне не нужно говорить, как я вас люблю, — вы знаете об этом уже полтора года. И если меня мои чувства не обманывают, то и у вас ко мне не только простая дружба. В наш век, так же как и во все предыдущие, принято в таких случаях жениться, если мы уже достигли установленного законом возраста. Мне двадцать четыре, вам…

— Двадцать два, — подсказала Мод.

— Следовательно, с этой стороны никаких препятствий нет. Если вас удивляет, что я говорю об этом именно сегодня и так внезапно, то должен сознаться, что к этому у меня есть определенные причины, не говоря уже о том, что тяжело находиться в неведении полтора года. Ну, как вы думаете?

— Сейчас?

— Лучше всего сейчас, потому что к утру я должен решиться на один очень важный шаг, зависящий от вашего ответа. Можете говорить совершенно смело, лучше всего без всяких обиняков. И чтобы вам было легче ответить, я вам помогу двумя… тремя вопросами.

— Первый? — Мод лукаво заглядывает Ингусу в глаза.

— Любите ли вы меня?

— Да… — следует решительный ответ.

— Согласны ли вы стать моей женой?

— Этого я сразу не могу сказать.

— Я это предвидел, и поэтому разрешите поставить третий и последний вопрос: почему?

— Потому что сначала нужно выяснить и взвесить ряд обстоятельств.

— Я тоже этого хочу. Никаких внешних препятствий у нас нет. Мы совершеннолетние, свободные люди. Закон и общество не запрещают нам жениться. Мы любим друг друга, следовательно, отпадает самое главное препятствие. Что еще вас волнует?

— На какие средства мы будем существовать?

— Я штурман и получаю определенное жалованье, которого вполне хватит, чтобы прилично жить вдвоем.

— Вы ведь не захотите, чтобы я после свадьбы продолжала работать в конторе? — спрашивает Мод.

— Конечно, нет.

— После свадьбы нам необходимо будет иметь квартиру, по крайней мере, из трех комнат. Нужна прислуга. Сможем ли мы обставить квартиру, купить мебель и отложить необходимую сумму на жизнь?

— Через полгода у меня будет семьсот фунтов.

— А в настоящий момент?

— Не больше тридцати.

— Следовательно, вы собираетесь устраивать свадьбу через полгода?

— Да, когда будут деньги.

— Откровенно признаться, весь этот разговор мы ведем несколько преждевременно. Нам следовало бы говорить об этом через полгода.

— Но мне нужно знать ваше решение сегодня, иначе эти полгода пройдут так же бесцельно, как предыдущие полтора.

— Почему?

— Мод… — Ингус принужденно улыбнулся и крепко сжал ее пальцы. — Я хочу добыть эти деньги только ради нас. Иначе они мне не нужны. Но я не могу действовать вслепую, мне нужно видеть впереди цель. Полгода неизвестности или полгода светлых надежд. Вы понимаете, какая в этом разница?

Тронуло ли Мод отчаяние, написанное на лице Ингуса, или что-то другое, но она совершенно преобразилась. Ее серьезность, деловой, почти коммерческий тон исчезли. Она подсела ближе к Ингусу и прижалась к нему.

— Дорогой… Неужели вы еще сомневаетесь?

Потом начался чудесный, идиллический вечер. Они никуда не пошли, просидев до поздней ночи в комнате, забыв зажечь огонь. Крепко прижавшись друг к другу, они тихо ворковали, как пара голубков, наслаждаясь этой близостью, которую уже не омрачали никакие сомнения. Они мечтали о будущей совместной жизни, придумывали, как обставить квартиру, мысленно выбирали мебель и подсчитывали, сколько будет стоить обстановка; еще и еще раз клялись друг другу в верности, листали календарь и выбирали день свадьбы. С обеих сторон было проявлено много нежности. Впервые за все время Мод предстала перед Ингусом во всей своей женственности. Но если подвести итог содержанию их беседы, то окажется, что она была весьма прозаичной. Мод будет ждать Ингуса шесть месяцев. За это время он добудет семьсот фунтов стерлингов. Если он через шесть месяцев вернется с семьюстами фунтами, они поженятся, если же нет, то этот вечер и все сказанное сейчас сведутся к нулю.

Вот почему Ингус не пошел первым штурманом на «Канадиэн Импортер» и не погиб на море.

Две недели спустя после этого разговора «Саутэрн Принс» отправился в Южную Америку, и второй штурман Зитар вез с собой на тридцать фунтов английских стерлингов контрабандных товаров. «Дорогой…» — произнесла, расставаясь, одна женщина. Это слово он не забывал всю жизнь.