Глава десятая

Онлайн чтение книги Семья Зитаров. Том 2
Глава десятая

1

Пока Карл Зитар со своими товарищами очищал степь от остатков белогвардейских банд, в Бренгулях произошли некоторые знаменательные перемены. Волостного старшину Шамшурина во время переворота застрелили. Точно такая же судьба постигла бы и Симана Бренгулиса, если бы он заблаговременно не спрятался у сапожника Зилума и не переждал там, пока на местах создадутся органы молодой Советской власти. По заданию Бренгулиса Зилум ежедневно отправлялся на разведку в село и ближайшие деревни, чтобы узнать о распоряжениях Советской власти, о местных событиях.

Скоро стало ясно, что новая власть твердой рукой устанавливает порядок на освобожденной земле и беспощадно борется против всякого самоуправства на местах. Один чересчур ретивый представитель местных органов власти, не пожелавший считаться с законами и спешивший свести кое-какие давнишние личные счеты, обжегся на этом и попал под суд.

Когда стало известно, что в ближайшее время повсюду будут происходить выборы Советов, Бренгулис сказал Зилуму:

— Настало время тебе возглавить жизнь нашего села. Ты, Зилум, должен стать председателем.

— Но как же я могу это сделать? — усомнился Зилум. — Председателем будет тот, кого выберут.

— Надо сделать так, чтобы избрали тебя и никого другого, — продолжал Бренгулис. — Теперь основная сила — бедняки. А разве ты недостаточно беден? Да ты настоящий пролетарий. Говорить ты умеешь как никто. Если ты сейчас начнешь действовать, проявишь нужную сноровку и смелость, на тебя обратят внимание и обязательно изберут. Ты понимаешь: это необходимо нам с тобой, как хлеб и вода. Нельзя допустить, чтобы власть попала в руки какого-нибудь голодранца с гари. Тогда с меня первого сдерут десять шкур; такими налогами обложат, что не вздохнешь. Откуда ты возьмешь бадейки с маслом и свиные окорока, если меня разорят? А если ты будешь у власти, всякий раз при распределении налогов ты сначала посоветуешься со мной, и мы устроим так, чтобы те с гари тоже что-нибудь давали Советской власти, если уж она им так дорога. Двери моей клети всегда открыты для тебя — ты будешь есть и пить на мой счет сколько влезет. Только позаботься о том, чтобы в этой клети что-нибудь было. Не будет у меня — не будет и у тебя. Что, стоящее дело?

— Конечно, — согласился Зилум. — Если бы только можно было все сделать по-вашему.

— Старайся, не зевай, и все будет в порядке. Здесь, в лесу, есть кто-нибудь, кто тебя давно знает?

— Нет, никого нет.

— Значит, все будет хорошо. Ты можешь со спокойной совестью выдать себя за давнишнего борца, за пострадавшего и героя. Ври сколько влезет. Наговори всяких чудес, чтобы выглядеть в глазах большевиков героем. Все равно никто не сможет проверить правильности твоих слов.

— Гм… — Зилум задумался. Предложение Бренгулиса все больше начинало нравиться ему. — Можно попытаться.

— Правильно, Зилум. А теперь слушай внимательно. Я хочу тебе дать несколько добрых советов.

Зилум подсел ближе к Бренгулису. Целый час учил его хозяин села, как себя вести, начиняя голову Зилума кулацкой мудростью.

Ученик оказался достойным своего учителя. Вскоре в селе Бренгули и даже на небосклоне всей волости засияла звезда Зилума. Раньше даже и ближайшие соседи не имели представления о способностях и заслугах этого человека. Теперь вдруг всем стало ясно, что среди них незаметно жил один из героических борцов за дело трудящихся и выдающийся оратор.

Зилум первый явился на выборное собрание и говорил за семерых. Это он предложил охарактеризовать перед собранием жизненный путь и прошлую деятельность каждого кандидата. Несомненно, это было ценным предложением, ведь избиратели обязаны знать, с кем они имеют дело. Они очень мало знали друг друга. Каждый кандидат рассказал о себе. И только теперь жители села узнали, что за человек Зилум. Если верить его рассказам, он революционер чуть ли не с 1905 года; работал в партийном подполье, подвергался преследованиям, сидел в царских тюрьмах и даже ссылался в Сибирь. Конечно, у него были все преимущества и права стать во главе села. Может быть, кое-кто и не верил рассказам Зилума, но каких доказательств можно было требовать от него? У подпольщиков ведь не было ни партийного билета, ни других документов. Приходилось верить на слово.

И Зилум стал председателем сельского Совета. Больше того, его послали делегатом от села на волостное собрание по выборам в волостной Совет. Там он снова рассказал свою биографию и успешно прошел при голосовании в волостной Совет. Из волости его послали на выборы уездного Совета, и новоиспеченный борец уже мечтал о высоком посту в Бийском уездном исполнительном комитете. Но на сей раз он просчитался: не помог ему ни хитрый трюк с биографией, ни получасовая речь на выборном собрании. В Бийске нашлись люди, которые томились на каторге и не только сами помнили о своих заслугах, но которых знал весь город и уезд. Зилума это ничуть не смутило: полный энергии, он вернулся домой и стал блистать во всем своем великолепии — революционнейший из всех революционеров. Что из того, что его революционность всего двухнедельной давности, — другие, может быть, не имели и того.

Когда после долгих месяцев борьбы вернулся Карл Зитар, все уже было сделано: Зилум сидел в сельском Совете и управлял жизнью села по своему и Бренгулиса усмотрению.

Чем же занимался Зилум?

Он вытаскивал людей из задымленных землянок, устраивал собрания, организовал хор и сам учил молодежь русским и латышским песням. После собраний у Зилума обычно собирались домашние вечеринки. Под его благосклонным покровительством по всему лесу пышно развилось самогонокурение. Беженцы стали более зажиточными. Перебравшись из темных землянок в светлые дома, они обзавелись скотиной и имели свой хлеб. Заботы о завтрашнем дне отодвинулись, вернулась прежняя жизнерадостность. Сыновья и дочери беженцев вспомнили, что они молоды и что в мире, кроме забот и работы, существуют веселье и развлечения.

Человеку, пользующемуся всеми удобствами культурной жизни, трудно себе представить, каким важным событием становятся для лесных жителей эти беззаботные вечеринки, когда в скудно освещенной комнате пиликают гармонь и скрипка, молодежь играет и танцует, робко и лукаво блестят глаза девушек; как радостно, что они слетелись наконец вместе, словно стая птиц, долго летавших в одиночку. Все, и старые, и молодые, с нетерпением ждут наступления такого вечера. Откладывается в сторону всякая работа, и по лесным тропинкам шагают люди. Сегодня они собираются у одного, завтра у другого. Повсюду любят веселые песни и танцы. В каждом из этих домов находится глоток крепкого, хмельного напитка. И люди думают: после пережитых страхов и горя пришла, наконец, светлая пора.

Янка Зитар долго не посещал эти вечера. Все ходили: родители, братья, сестры, а он оставался дома. Никто не мог его расшевелить. Ему было неполных восемнадцать лет. Пока другие наслаждались жизнью, он мечтал, и ему казалось: это даже прекраснее, чем жить. Но вот в один из вечеров, кончив писать свою первую поэму — о девушке, живущей в горах, — он тоже вышел в этот странный мир, совершенно незнакомый ему. Ничего особенного он там не встретил — обычная домашняя суматошная вечеринка. Однако в этот вечер Янка обрел друзей среди молодых парней, с которыми до тех пор даже не был знаком. И не только друзей…

Одинокого мечтателя захватило жизнерадостное настроение окружающих. Он со всей стремительностью закружился в вихре зимних развлечений, и, словно во сне, пролетели несколько месяцев — прекрасное, сумасбродное время.

2

Это началось у Силиней. В тот вечер там собралась очередная вечеринка. Когда Янка вошел в комнату, где танцевали, его охватила робость. Здесь он был чужой, его мало кто знал. И только сейчас Янка увидел, сколько молодых парней и девушек живет в тайге. Так же как все, он разделся в сенях и в большой комнате остановился в темном углу недалеко от дверей.

Да, здесь много молодежи, и все они знакомы между собой, болтают, играют и, как умеют, изображают дам и кавалеров. Никто их такой премудрости не учил, но каждый, вероятно, постиг это без школы.

Разгоряченные танцами парни выходили на улицу освежиться. Некоторые принимались бороться или другим способом демонстрировали свою силу — единственное богатство, приобретенное в тяжелом труде. В один из таких перерывов состоялось первое знакомство Янки с парнями села. Он тоже вышел на улицу посмотреть, как борется хозяйский сын Фриц. Фриц считался силачом, и вскоре у любителя борьбы не оказалось противника. А какой смысл быть сильным, если некому показать эту силу. Ломать руки девушкам, валять в снегу неповоротливых мальчишек? Этим не прославишься. Хозяйскому сыну хотелось настоящей борьбы. Вдруг он заметил Янку и, хотя совсем не знал его, со свойственной сыну зажиточного отца развязностью подошел к Янке и толкнул его в снег.

— Выходи, померяемся!

— Хорошо! — согласился Янка, и они схватились.

Только теперь молодой Зитар убедился, что он силен, у него две здоровые руки и упругое, закаленное в труде тело. В барнаульском цирке ему приходилось видеть борцов-профессионалов, и он научился у них некоторым приемам. Сейчас они ему очень пригодились. Фриц Силинь скоро лежал плашмя на снегу, удивленный своим неожиданным поражением не меньше, чем Янка победой.

— Давай еще раз! — предложил Фриц.

— Давай!

И еще раз Фриц Силинь лег на обе лопатки так основательно, что в этот вечер больше не пытался бороться.

— Да, у тебя настоящая хватка, это надо признать, — сказал он Янке. — Теперь пойдем в комнату и отведаем пива.

Пиво было хорошее и крепкое. После нескольких глотков Янка почувствовал прилив смелости, и, когда начались игры, он последовал за другими парнями в большую комнату. У каждого уже была своя девушка, но это вовсе не значило, что вновь прибывший должен оставаться одиноким. О нет, он повалил на обе лопатки самого сильного парня и мог повалить еще кого угодно. И когда во время игр его берет за руку стройная кареглазая девушка, ему становится удивительно тепло — так тепло, что он даже забывает, что это всего лишь игра. Он, понятно, не может остаться в долгу, и вот наступает его черед выбирать — он протягивает руки смелой девушке с карими глазами и выводит ее из хоровода на середину круга. После этого он больше не танцует, не играет, а уходит в сторону и изредка ищет глазами незнакомую девушку. Иногда их взоры встречаются, тогда они, оба смущенные, делают вид, что не смотрели друг на друга. Это, конечно, не Лаура, о нет. Но сегодня Янка забыл о девушке из долины Казанды. Ее образ скрылся где-то в глубине сознания, а по поверхности скользнула чья-то новая тень. Она не вызывает в нем такой щемящей боли, какую он испытывал тогда в горах, тут только радостное настроение и беспокойство. Выходит ли он из комнаты или возвращается с улицы — всегда его провожает и встречает сияющий взгляд карих глаз; он находит Янку в самой густой толпе, и Янке нравится эта смелость.

Девушка живет в дымной землянке на другом конце гари, и ее зовут Айя. Айя Паруп. С ней весь вечер танцует один из парней. Он не разговаривает с Янкой, заметив взгляды, которые девушка украдкой бросала на Янку. Танцуя, он показывает Айе на Янку, стоящего в углу, и говорит:

— Он не умеет танцевать. Может быть, пойдем домой?

— Нет еще, — отвечает она.

Янка Зитар скучает еще некоторое время, затем тихо выходит в другую комнату и отыскивает свою одежду. Ему немного грустно, и он не знает почему. Медленно идет Янка лесом, любуясь на звезды, и напевает песенку без слов. Она здесь лучше всех, эта Айя. В селе нет другой такой. Но у нее есть свой парень. Эх, чего там!..

Наступает воскресенье. В большой деревне Чесноково будет вечер. Зилум собирается выступить с речью и показать сибирякам, как латыши умеют петь. Туда едет весь хор и все желающие принять участие в вечере. Нужно кому-нибудь ехать и от Зитаров, но никто не хочет, уж очень сильный мороз.

— Придется мне ехать… — говорит Янка.

Он запрягает лошадь, накладывает в сани сено и едет к месту сбора на хутор Бренгулиса, где теперь находится сельский Совет. Десять подвод отправляются в путь, и на одной из них Янка замечает Айю. В Чеснокове лошадей оставляют в каком-то дворе, а приезжие отправляются на деревенскую площадь. У трибуны собирается хор. И случается так, что рядом с Янкой оказывается Айя. Они поют вместе со всеми «Марсельезу» и «Варшавянку», а в перерыве не говорят друг другу ни слова. После окончания митинга Зилум предлагает поехать в степное село Тараданово, где живет несколько латышских семейств, и устроить там вечеринку. До Тараданова двенадцать верст, и не всякий хочет тащиться в такую даль, но молодежь с восторгом соглашается.

— Поедем? — набравшись храбрости, спрашивает Янка у Айи.

— Можно, — отвечает она. Все отправляются к лошадям и усаживаются в сани. При этом оказывается, что Айя садится в сани Янки. Ее друг Рейнис Сакнитис, с которым она танцевала на вечерах, отвел ей место в своих санях, но теперь остался с носом.

Пять подвод выезжают в степь. На передней Зилум с Бренгулисом в качестве возчика, затем Фриц Силинь, Янка и в хвосте — Рейнис Сакнитис. Въехав в гору, все начинают петь, пустив лошадей легкой рысью. Кругом расстилается белая однообразная степь, кое-где виднеется омет соломы или летний шалаш, необозримые снежные равнины, в лицо дует резкий северный ветер. Монотонно, изредка резко взвизгивая, свистит он в ушах, пробирается за воротник и под белый заячий треух, отыскивая незащищенное место. Окончив песню, парни, стоя в санях, погоняют лошадей и стараются перегнать друг друга. Рейнис Сакнитис настегивает лошадь, пытаясь обогнать всех.

— Привязывай сани к моим саням! — кричит он Янке, когда они поравнялись. — Я возьму тебя на буксир.

— Не нуждаюсь! — огрызается Янка и натягивает вожжи. Лошадь, увидев, как ее пытаются обогнать, сама понимает, что нужно делать. И вот начинается сумасшедшая езда вскачь. Пять подвод мчатся по безбрежной степи, где дорога так широка, что на ней хватило бы места еще пяти саням. Парни, погоняя лошадей, пронзительно свистят, но кони уже сами охвачены горячкой состязания и не нуждаются в понукании. Девушки визжат, Зилум в приливе восторга стреляет из револьвера в воздух, а встречные заблаговременно сворачивают перед обезумевшими лошадьми. Гонка кончается тем, что сани Рейниса Сакнитиса опрокидываются и все седоки вываливаются в снег. Янка ослабляет вожжи и позволяет лошадям идти шагом. Только теперь он замечает, что Айя, страшно взволнованная, уцепилась за его локоть, а глаза ее сияют, на щеках темный румянец. Янка берет ее руку в свою, слегка сжимает и спрашивает:

— Не холодно?

— Нет, мне тепло, — отвечает она и с улыбкой смотрит Янке в глаза. В этих карих глазах есть что-то вызывающее, ликующе смелое. И опять звенят бубенцы, и опять свистит ледяной ветер. А над степью раскинулось холодное сибирское небо, и по нему скользят на юг редкие разорванные облака, плывут туда, где синеет тайга и высокие горы. Эх, горы, голубые горы и глубокие долины!

Янке вдруг становится грустно, он чувствует себя точно одинокий волк в снежной пустыне. Два карих глаза наблюдают за ним обеспокоенно и тревожно: что случилось? Но это не глаза Лауры, хотя в них больше огня. Он не боится их. Этой девушке он мог бы сказать все, что не осмелился сказать той, первой. Потому что ему не страшно потерять ее.

В других санях сидят по трое, по четверо седоков, а они едут только вдвоем. Там раздается смех, слышится говор и веселый спор, а они едут молча — помрачневший юноша и смущенная девушка. Через некоторое время она говорит:

— Знаете что, я пойду лучше к другим. Вам, кажется, не нравится, что я здесь сижу.

Он ничего не отвечает, только нащупывает в рукаве полушубка ее руку и крепко сжимает ее. Сжимает и не отпускает. Она не пытается освободиться и не говорит больше об уходе.

…Под вечер они въехали в Тараданово и остановились у здешнего учителя Капаклиса. Приезд земляков поднял на ноги всех латышей. Зазвучали песни и гармонь. Начались танцы, появилось не только пиво, но и кое-что покрепче. Многострадальный борец Зилум опять выступал с речами, которые под влиянием самогонки становились все продолжительнее и глубокомысленнее. Потом он вышел во двор и стрелял из револьвера в воздух, растревожив всех деревенских собак.

Так продолжалось до утра. Кое-кто вздремнул часок-другой, но молодежь веселилась всю ночь напролет. С наступлением утра парни запрягли лошадей, и все приезжие отправились назад в тайгу. К ним присоединилось несколько подвод из Тараданова. Опять Айя сидела в санях Янки, и они ехали вдвоем. Свежий холодный воздух быстро рассеял ночную усталость. При выезде из деревни крестьяне советовали молодежи повременить до полудня, так как ожидается пурга, но захмелевшие парни только усмехнулись: — Разве в пургу нельзя ехать? Эх-ма!

Крестьяне оказались правы: не проехали и половины пути, как началась свирепая снежная вьюга. Все вдруг побелело, земля слилась с небом, исчезла дорога, в вихрях снега затерялись всякие следы, и подводы раскидало в разные стороны. Завывание ветра заглушило голоса перекликающихся ездоков, глаза запорошил мелкий, как пыль, снег, и они, как слепые, кружились по степи.

Янка с Айей отбились от остальных. Опустив вожжи, Янка предоставил лошади свободу, а сам поплотнее закутался в овчинную шубу.

— Что теперь будет? — спросила Айя, нагнувшись к самому уху. — Мы заблудимся.

— Может быть, — ответил он. — Вам холодно?

— Холодно.

— Залезайте под мою шубу.

Повернувшись спиной к ветру, они крепко прижались друг к другу. Но это не спасало их: метель свирепствовала, и снег со всех сторон забивался под шубу, ледяными иголками колол лицо. Что за сила у этой пурги! В воздухе завывало так, словно над головой пролетала огромная стая птиц, снова и снова повторялись страшные порывы ледяного ветра невероятной силы, и кругом белая тьма! Не видно ни лошадей, ни людей — белый туман нес их в открытую степь, и только сила притяжения не позволяла им улететь в пространство.

Так продолжалось около часа. Вдруг, так же внезапно, как началась, непогода утихла, и в воздухе сразу потеплело. Снег, лежавший на лице, волосах и одежде, стал таять. Янка встал и осмотрелся. Везде намело высокие сугробы, местами в степи возвышались белые ометы соломы, а впереди блестела колокольня чесноковской церкви. Остальных подвод не было видно.

— Теперь мы скоро будем дома, — сказал Янка, усаживаясь в сани. — Страшно было?

— Немножко, — улыбнулась Айя.

— А если бы нас занесло в каком-нибудь овраге? Разве не обидно так рано умереть? — пошутил Янка.

— Не говорите этого, — прошептала девушка. — Тогда нас обоих постигла бы одинаковая участь, не только меня.

Оба были утомлены. Айя вскоре заснула, прижавшись щекой к плечу Янки. Он сидел, боясь пошевельнуться, и молчал. Тайга встретила их покрытыми инеем деревьями. На ветвях елей сверкали прозрачные снежинки, в этом белом наряде деревья походили на напудренных красавиц, украшенных драгоценностями. В лесу уже не чувствовалось ветра. Глубокая тишина разбудила Айю. Смутившись, она в первый момент в поисках опоры обняла Янку, а потом, опомнившись, отшатнулась.

— Почему вы дали мне заснуть? — сконфуженно упрекнула она его.

— Почему же вы не предупредили меня, чтобы я не разрешал вам спать? — улыбнулся он. — Видите, скоро будем дома.

Да, до гари было недалеко. Янке нужно было сворачивать на свою дорогу, дом Айи находился рядом. На развилке Янка остановил лошадь.

— Сегодня в Бренгулях вечеринка, — напомнила Айя.

— Да, и тарадановцы там будут, — ответил Янка.

— Вы пойдете?

— А вы?

Нет, она не может так часто ходить. Помимо вечеринок и развлечений, у девушек, живущих в землянках, была еще и работа: прялка, ткацкий станок. Они с матерью пряли для Бренгулиса, а отец делал корыта и лопаты.

— Тогда и я не пойду, — сказал Янка.

Он помог Айе выбраться из саней, отряхнул с ее одежды солому и снег.

— Ну, мне нужно идти… — промолвила Айя, теребя варежки.

Янка смотрел на нее, улыбаясь.

— Да, выходит так…

— Придется попрощаться, — улыбнулась Айя и протянула Янке руку.

— Попрощаться? — Янка задержал ее руку в своей.

— Ну, тогда до свидания, если вам так больше нравится.

— Захотите ли вы еще встретиться со мной?

— Почему же нет?

— Потому что…

Он не боялся потерять ничего, поэтому был так смел. Притянув Айю к себе, он обнял ее и поцеловал. Потом, осторожно освободив ее из объятий, спросил:

— А теперь вы захотите встретиться со мной?

Покраснев как маков цвет, Айя погрозила ему пальцем.

— Это мы еще посмотрим.

И она исчезла. Янка медленно ехал домой, удивляясь, почему так грустно и так пусто у него на сердце. Он ведь впервые поцеловал девушку. Почему же он не испытывает радости? Или он слишком утомлен, чтобы по-настоящему почувствовать смысл случившегося? Может быть, он поцеловал не ту, которую следовало и по которой тосковало его сердце?

3

Это было необыкновенное время. Два месяца Янка не брал в руки книг и пера, не написал ни одной новой строчки и даже не думал об этом. Жизнь его потекла в новом, стремительном ритме, для размышлений не оставалось времени. Он появлялся на всех собраниях, спевках и вечеринках, если только там была Айя. Вечерами, когда нигде не предвиделось никаких сборищ, Янка надевал лыжи и отправлялся на прогулку, но лыжи постоянно приводили его к землянке Парупов, и всегда получалось так, что он встречался с Айей. У Айи не было взрослых братьев, и Янка стеснялся заходить к Парупам, но она постепенно приручила Янку. И он часами просиживал в землянке Парупов, не заботясь о том, чем объяснить свое присутствие здесь и что об этом подумают окружающие.

Эрнест и Эльза изредка подтрунивали над ним, но Янка не обращал внимания. Он не был опьянен, охвачен безумием безрассудной любви. Нет, он все понимал и во всем отдавал себе отчет, его чувства отнюдь не господствовали над ним — он был их хозяином. Просто ему было хорошо у Айи, там он не тосковал о недосягаемых далях. Настоящее словно приобретало новое содержание и впервые за все время показалось ему достаточно ценным. Не стоило пренебрегать им ради воображаемого будущего. Стало гораздо легче жить.

Айя… Это, конечно, не Лаура, с той никто не может сравниться. Но она была здесь, ее можно было видеть каждый день, она не жила где-то далеко, за высокими горами, и не была для Янки загадкой. Он знал, о чем она думает, что чувствует, — он победил ее без борьбы, и никто не смел оспаривать его победу. Айя… Она была хороша, даже прекрасна. И все же Янка из-за нее не стал бы бороться, а потеряв, не бился бы головой об стену. Ему даже казалось, что он любит ее, и он был счастлив, что может так спокойно и тихо любить, не ощущая дрожи в сердце, когда к его любимой приближался чужой. Может быть, он был слишком уверен в себе и не боялся, что ее могут отнять у него, а может быть… Нет, он не считал ее такой уж незначительной.

Через два месяца он получил ответ на все эти вопросы — ответ, который он все время носил в себе, не прислушиваясь к нему.

Это случилось в начале февраля. В доме Бренгулиса опять собралась вечеринка. В тот вечер туда вместе с Янкой пришел и Карл с Сармите. Они редко посещали вечера, и, должно быть, поэтому их появление каждый раз бросалось всем в глаза. Много девушек заглядывалось на стройного силача Карла, который шутя выносил из лесу бревно на плече и один выкорчевывал самые большие пни на гари; многие завистливо шептались о Сармите, которой принадлежал этот парень, принадлежал полностью, безраздельно. И что такое она по сравнению с ним? Неужели он не замечает, что есть девушки красивее и привлекательнее, чем эта маленькая Сармите? Хоть бы когда-нибудь потанцевал с другой девушкой! У него хорошая фигура, упругая походка, он образован, имеет боевую славу. Если бы захотел, мог бы командовать батальоном, а не корчевать пни. Странный человек…

В тот вечер из Бийска приехал спекулянт Йоэлис, бравый молодой человек в блестящей черной кожаной одежде летчика. Когда он, поскрипывая лакированными сапогами и блестя напомаженными волосами, вышел на середину комнаты, сердца многих девушек замерли: кого он пригласит танцевать?

Йоэлис был львом, когда нет поблизости других львов. Во время разговора он умел шикарно щелкнуть языком, его носовой платок благоухал, а когда он благодарил партнершу после танца, так галантно раскланивался, точно перед ним была не девушка из тайги, а настоящая дама. В довершение всего у него всегда была уйма денег. В перерыве между танцами, когда Янка сидел с Карлом и Сармите, к ним подошел Йоэлис.

— Мне сказали, что вы Зитары, — начал он и, получив утвердительный ответ, продолжал: — В таком случае я должен вам кое-что сказать. Месяц назад я выезжал в горы и на обратном пути ночевал на одном латышском хуторе. Их фамилия Ниедра…

Янка, который только что отыскал глазами Айю, так стремительно отвернулся от нее и уставился на Йоэлиса, что девушка растерялась и испуганно продолжала смотреть на друга: не рассердила ли она его чем-либо?

— Мы по дороге сюда ночевали у них, — сказал Карл Йоэлису.

— Да, да, они рассказывали, — продолжал спекулянт. — Они вас помнят и спрашивали, не знаю ли я, как вам теперь живется. Когда я сказал, что поеду в колонию, Ниедры передали всем вам привет и просили написать им. Они живут очень уединенно, вокруг нет ни одного земляка. А ведь хочется иногда получить весточку от знакомых людей.

— Мы не знаем их адреса, — сказал Янка. — Я бы написал, если б знал.

— Я адрес знаю, — произнес Йоэлис. Он вынул записную книжку, написал адрес и дал Янке. — К весне мне опять придется там быть, и я смогу сообщить Ниедрам, как вы живете.

Завязалась беседа. Карл рассказал Йоэлису о своих партизанских походах и о хозяйственных достижениях Зитаров, а Йоэлис развязным тоном описывал, что видел на хуторе Ниедры.

— У них хорошенькие дочери, — шутливо добавил он. — Особенно младшая.

Айя появлялась и исчезала. Она с подругами прошла уже и в третий, и в четвертый раз мимо угла, где сидел Янка, но он не обращал на нее никакого внимания. Начались танцы, и Айя танцевала с Рейнисом Сакнитисом; потом ее пригласил сам Йоэлис, но Янка точно ослеп. Мирное, скромное счастье унесло мощной волной прилива, поднявшейся в его груди после случайного напоминания спекулянта. Там, в горах, жила Лаура, единственная, первая, и этот торгаш в форме летчика видел ее, может быть, даже разговаривал, шутил с нею. Янка завидовал этому человеку и ненавидел; его охватила досада при мысли о том, что весной Йоэлис опять поедет в горы! Как смел этот раздушенный спекулянт приближаться к ней, смотреть на нее! Может быть, даже зариться на нее? И как он мог так забыться, целых два месяца веселиться с этими ничтожными людьми? Забыть о Лауре, тешить себя какими-то жалкими иллюзиями!

Его обуревали стыд и жалость. Он ни минуты не желал оставаться в Бренгулях, это казалось ему преступным по отношению к Лауре. Видно, счастье не дается тем, кто хочет взять его с беззаботной улыбкой на лице: оно заставляет страдать, мучиться, испытывать боль каждой клеточкой тела, ибо боль — это жизнь; кто ее не испытывает, тот не живет.

— Может, пойдем домой? — спросил Янка Карла.

— Еще рано, — ответил тот. — Успеем.

— Мне здесь надоело. Я ухожу.

Янка встал и пошел одеваться. На противоположном конце комнаты Йоэлис болтал с Айей. Она громко смеялась, слишком громко, и улыбающимися глазами искала Янку: смотри, я совсем не несчастна, со мной самый шикарный кавалер на этом вечере. Слышишь, как я смеюсь…

Но тщетно: Янка даже не оглянулся, был глух и нем. Он вовсе не казался оскорбленным, напротив — глаза горели восторгом. Его просто больше не интересовали ни Айя, ни ее шикарный кавалер.

Музыкант объявил:

— Дамский вальс!

— Извините, — сказала Айя и оставила обиженного Йоэлиса одного. Девушка быстро пробралась сквозь толпу и догнала Янку в сенях.

— Почему ты сегодня такой гордый? — спросила она.

— Тебе это просто показалось. Я совсем не гордый, — равнодушно ответил тот, даже не улыбнувшись.

— Почему уходишь? Тебе что-нибудь не нравится?

— Да нет же, мне некогда… Хочется поразмыслить о том о сем…

— Если ты думаешь, что меня интересует этот Йоэлис, то ты просто глуп.

— Мне нет никакого дела до него. Всего хорошего, Айя, я пошел.

— Подожди немного, я накину пальто.

Она поспешно оделась, и они вместе ушли из Бренгулей.

— Что с тобой сегодня, почему ты такой странный? — спросила Айя, не дождавшись, когда он заговорит.

— Со мной? Ничего. Мне хорошо, совсем хорошо. Знаешь, Айя, ты могла бы еще потанцевать, если тебе хочется. Не обращай на меня внимания. Сегодня я действительно странный.

— Если тебе не хочется идти со мной, я пойду одна.

— Ты сердишься?

— Ну что ты? Сегодня было так интересно, как никогда. Этот Йоэлис…

Легко и беззаботно она стала рассказывать о том, что ей говорил Йоэлис и что она ему отвечала, о том, какой он остроумный. Она говорила без умолку и только на полпути заметила, что Янка, погруженный в свои мысли, не слушает ее. Она замолчала, веселье ее как рукой сняло. А он — он позволял ей следовать за собой, словно тени, и, казалось, не замечал ее присутствия. Возможно, он ее и на самом деле не замечал. На перекрестке Айя остановилась.

— Ну, мне пора домой. Ты дальше со мной не пойдешь?..

Он рассеянно протянул ей на прощание руку.

— Ты завтра не придешь к нам? — спросила опять Айя, и голос ее стал каким-то чужим.

— Не знаю, смогу ли…

— Вернее всего, ты никогда уже не придешь… — она отвернулась.

Янка не ответил.

— Я знаю, у тебя есть другая. Ты думаешь о ней. Скажи, разве не так?

— Да.

— И кто же она?

— Ты ее не знаешь.

Янка еще раз пожал руку Айе и ушел не оглядываясь, жестокий, как зверь. Все его чувства принадлежали той, далекой. Для этой у него не оставалось даже капельки чувства.

Те же самые звезды, которые теперь мерцали над заснеженной тайгой, в эту минуту сияли и над долиной Казанды. Там была Лаура. И под этими же звездами на узкой лесной тропинке в снегу, прислонившись к столетней ели, стояла Айя. О далекой, невидимой думал тот, кто ушел, чтобы никогда не возвращаться. Никто не слышал всхлипываний Айи, не замечал ее присутствия, кроме разве какой-нибудь продрогшей, испуганной птицы. И сама она походила на оставшуюся на севере замерзающую птицу. Она не нужна была ему.

4

В феврале состоялась свадьба Эльзы Зитар с Сашей Шамшуриным. Чесноковского попа расстреляли во время наступления Черняева, и молодым пришлось ограничиться гражданской церемонией в волостном загсе. Но независимо от этого свадьбу следовало отпраздновать пышно, солидно, как и полагалось первому богачу в Чеснокове. Наготовили несколько ведер самогона, Зитар сварил пиво, а Саша Шамшурин зарезал для свадебного стола большого борова и быка-двухлетку.

На торжество собрался полный дом народу; из латышей — вся семья Зитаров, Бренгулис с женой и председатель сельского Совета Зилум. Жених, помимо родни, пригласил своих ближайших товарищей и всех наиболее видных людей, в том числе теперешнего председателя волостного исполнительного комитета Хазарова. Хазаров был известный человек, глава всей огромной волости, охватывавшей четырнадцать больших деревень и несколько таежных поселков. Это был лучший друг Саши Шамшурина, наполовину русский, наполовину татарин. Во время наступления Черняева он, бывший фельдфебель, присоединился к партизанам и участвовал в боях. Хазаров был маленького роста, обладал мягким голосом и всегда приятно улыбался, по его боялись как огня все кулаки волости. При Колчаке Саша Шамшурин два раза спасал его от ареста и отправки в Ануй, своевременно предупреждая о грозившей опасности. Хазаров не забыл этой услуги: только благодаря ему Сашу не расстреляли вместе со старым Шамшуриным и не конфисковали его имущество.

На второй день свадьбы гости сели в пароконные сани, и началась бешеная езда по окрестным деревням. Разукрашенные кони с колокольчиками и бубенцами под крики свадебной ватаги неслись по деревенским улицам. Встречные заблаговременно сворачивали с дороги; кто был недостаточно поворотлив, тех сталкивали в сугроб. Загнав лошадей до пены, гости под вечер прискакали назад в Чесноково.

Следующее лето 1920 года не принесло жителям села Бренгули ничего нового. Кто сколько сумел до сих пор приобрести, тот с тем и оставался. К новым достижениям беженцы не стремились. Большинство из тех, кто построил новые дома, начали привыкать к мысли, что они остаются в Сибири. Другие жадно ловили всякий слух о Латвии и мечтали о возвращении на родину. Они походили на перелетных птиц, ожидающих весну: чувствовали себя здесь временными жильцами и не вили гнезд.

— Зачем строиться, если все придется оставить? — оправдывали они себя.

К середине лета пронеслись слухи, что латышских беженцев скоро повезут обратно на родину. Пришло даже распоряжение зарегистрировать всех, кто желает уехать. Как это взволновало село! Как все оживилось! Кое-кто из наиболее нетерпеливых начал уже собираться в дорогу — резал свиней, коптил свинину, искал покупателей на поля и постройки. Позднее выяснилось, что регистрация проводилась лишь для статистики и об отъезде нечего еще и думать. И опять потянулось время, полное неясных надежд и неизвестности. Люди снова попрятались по лесным уголкам, косили сено, собирали хмель и с нетерпением ожидали возвращения из города каждого соседа, чтобы узнать, не слышно ли чего о реэвакуации.

А жизнь тем временем становилась все тяжелее. Старую одежду сносили или продали, новую купить было негде. На одежде жителей тайги появлялось все больше заплат. Дети росли без школы, взрослая молодежь не торопилась начинать самостоятельную семейную жизнь: за три года в поселке не возникла ни одна новая семья и не родился ни один ребенок.

Подошла осень. Как и в прошлые годы, сразу после уборки урожая крестьяне открыли ворота выгонов и дали скотине возможность пастись на свободе. Скотина, наголодавшаяся на обглоданных до земли выгонах, рвалась в тайгу, где было полно сочной, вкусной травы. Коровы, овцы и лошади, большими стадами и поодиночке, без всякого присмотра бродили по лесу. Иногда они доходили до гари и забредали еще дальше в чащу. Многих из них растерзали здесь волки, которые по вечерам давали о себе знать протяжным завыванием.

Эрнест Зитар не мог переносить все это спокойно. Если бы его родные были настоящими людьми и понимали толк в молодом бычке или хорошо откормленном баране! Но попробуй заговори с ними! Они как собаки накинутся на тебя, и волей-неволей придется замолчать и с грустью смотреть на то, как добыча уходит из рук.

Нет, этого Эрнест не в силах был перенести. Убедившись, что дома поддержки не найти, он стал искать ее в другом месте. И нашел. Первой жертвой его ножа пал большой баран. Эрнест отнес его к Зариене и получил самую горячую благодарность. Потом подошла очередь двух подсвинков. Они были зарезаны и засолены на зиму. Удачное начало вдохновило Эрнеста на более крупные дела. Он обещал Зариене обеспечить ее мясом на всю зиму. Уже несколько дней в тайге, около гари, бродил одинокий бык. Он пытался было примкнуть к стаду Зитаров, но маленькая Эльга, пасшая стадо, всегда отгоняла его прочь. Тогда он оставил попытки и стал пастись один. Никто не разыскивал этого быка — он, видимо, пришел сюда из какой-нибудь дальней деревни. Эрнест посоветовался с Зариене и, получив согласие, однажды вечером пригнал быка к землянке вдовы. Все обошлось благополучно. Меткий удар обухом топора в лоб — и красивое животное лежало на земле. С помощью Зариене Эрнест освежевал его, шкуру зарыл в землю, а мясо разрубил и засолил, оставив куски получше, чтобы съесть их теперь же.

Неделю спустя Эрнест пытался повторить эту проделку на пастбище у деревни Чесноково. Но как раз в тот момент, когда он намеревался перерезать годовалому теленку горло, его застиг хозяин теленка — высокий, здоровый мужчина. Он так сильно избил Эрнеста, что парень с трудом добрался до гари. Несколько недель он не выходил из дому, залечивая раны и ожидая, пока с лица исчезнут предательские синяки. В это время он не посещал даже свою даму сердца. Позже, когда Эрнест возобновил визиты в землянку Зариене, он нашел там Симана Бренгулиса и так основательно поколотил богатого хозяина, что тот закаялся ходить в горелый лес. Зариене тоже получила хороший нагоняй, потому что именно ради нее Эрнест ходил на чесноковское пастбище. В конце концов, они помирились и до самой весны жили в добром согласии, как и полагается дружной паре.


Читать далее

Глава десятая

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть