Онлайн чтение книги Сердце Зверя. Том 3. Синий взгляд смерти. Закат
Глава 6. Южная Гаунау. Талиг. Надоры. 400 год К.С. 22-й день Летних Скал

1

Не будь Бергмарк, горная Гаунау по праву считалась бы царством эдельвейсов, но вариты и агмы умудрились не поделить даже цветы – странные земные звездочки, глядящие в глаза близкому небу. Мать про них что-нибудь бы да сочинила, но мать сейчас любовалась шиповником. Если любовалась… О братьях Проэмперадор Севера не тревожился совершенно, но дом в последний месяц вспоминал часто. Валмоны вступили в игру, а где Бертрам, там и дядюшка Гектор, и мать… Втроем старики заменят хорошую армию, только армии имеют обыкновение драться. И нести потери…

– Мой маршал, авангард добрался до перевалов. Полковник Лауэншельд предлагает остановиться на дневку в Таркшайде, чтобы подтянулась артиллерия и обозы. По его словам, это последнее большое поселение по эту сторону границы.

– У вас есть основания этому не верить?

– Нет…

– Мы днюем в Таркшайде. Красивые места, капитан…

Давенпорт тщательно оглядел серебристый от эдельвейсов склон, словно собираясь нанести его на карту. Капитан ждал приказа и готовился оскорбляться и скрывать свои чувства. Из живущих в ожидании обид и подначек выходят разве что полковники, да и те не из лучших.

Савиньяк убрал зрительную трубу.

– Горы, в отличие от людей, неповторимы, – процитировал он кого-то умного, чье имя вылетело из головы, и добавил уже от себя: – Они не боятся, что их не оценят или поцарапают… Свободны.

В должной мере оскорбившийся Давенпорт пришпорил безответную лошадь и умчался к Лауэншельду. Лионель вздохнул полной грудью, решил не отказывать себе в удовольствии и тоже пустил Грато галопом. На время марша разумней было определить мориска в обоз и взять себе горную лохматку, но постоянно поступать разумно способен только бергер. Когда не видит гаунау.

Неизбежные разлуки Савиньяк воспринимал с привычным бессердечием, но расставаться с Грато без веских на то причин не собирался, тем более что лошадям стало полегче. Требовать от людей и животных невозможного можно и нужно, но лишь в случае необходимости, а промедление больше не было смерти подобно, напротив. Хайнрих желал, чтобы талигойцы очистили Гаунау как можно быстрее. Лионель это понимал и отнюдь не лез из кожи вон, дабы порадовать Медвежье Величество. Этого от Проэмперадора требовали не только политика, но и здравый смысл. Четыре месяца в походе вовсю давали себя знать – армия была далеко не столь бодра, как при выступлении из Надора. Иссяк после заключения перемирия и азарт, что поддерживал во время «догонялок», которыми было не стыдно похвастать хоть перед Рокэ, хоть перед предками-маршалами.

Пока гаунау висели на плечах, люди держались, сейчас им следовало отдохнуть… И армия отдыхала, делая в день по две хорны вместо пяти и получая восемь часов на сон. Отдыхал и маршал. Собственно, только в дороге Лионель последние лет пять и отдыхал. Когда все, что от тебя зависело, сделано, новое еще не началось и ты слишком мало знаешь, чтобы строить жизнеспособные планы, можно наслаждаться конским бегом и почти свободой. Наслаждаться так, как это еще не удавалось ни одному бездельнику.

Грато радостно несся пестрым лугом, срезая дорожную петлю, а по узкой дороге ползла артиллерия. Эрмали таки умудрился остаться с прибытком, сохранив легкие трофейные пушки и даже парочку средних… Вторжение в Гаунау было затеей рискованной, очень рискованной. Риск более чем оправдался, жалованье армии и то третий месяц «платил» добрый город Альте-Вюнцель, но второй раз затевать подобное, да еще с марша, – нет, не стоит искушать судьбу. Катастрофы в Придде не ожидается, у ноймаров – тем более, так что в Бергмарк можно и задержаться. Привести потрепанные полки́ в порядок, позаботиться о раненых, обсудить с маркграфом дела военные и дела безумные, а потом отправить Айхенвальда с Хейлом к Рудольфу и забыть, что ты управишься с Бруно лучше фок Варзов и лучше самогó регента. Коней на переправе не меняют, коней меняют на берегу.

Бьющая в лицо свежесть, стук копыт, зеленеющие склоны, дальние вершины, эдельвейсы и покой… Именно покой, потому что загадывать о будущем, не зная, что творится за перевалами, – глупость, достойная трепетного Давенпорта. Можно отдыхать, можно просто отдыхать, только почему он опять думает о матери? И о том, что все его нынешние удачи и победы не перевесят прошлогодней ошибки. Последней ошибки Сильвестра, за которую в ответе не только покойник, но и они с Рокэ и Рудольфом. Нельзя было покидать кардинала в Олларии. Живого кардинала при живых Манриках…

2

Огурцы Ричард, кажется, возненавидел на всю жизнь. Ранние огурцы, которые лупоглазый чесночник, чьего имени Дикон не знал и знать не желал, пихал в рот тем, кого брил. Можно было послать неумеху к кошкам, но обзаводиться бородой юноша не собирался. Перед дриксенцами должен предстать талигойский герцог, а не опустившийся бродяга. Ричард из последних сил терпел и брадобрея, и красную фасоль с чесноком. Привыкают ко всему. К Лаик, адуанам, кэналлийским разбойникам… Даже к бакранам с их хаблами, грязью и угощеньем из бараньих глаз привыкнуть можно, только не к плену! Плен можно лишь терпеть, делая вид, что тебе нет дела до убогих и при этом невыносимых унижений.

Рокэ пришлось проще, как и святому Алану, вокруг них была не обнаглевшая солдатня, а настоящие враги. Немного помогал старый сон, в котором Рамиро-Вешатель говорил о том, как просто не замечать королей и как трудно не думать о клопах в твоей постели. Сон оказался вещим, но даже им поделиться было не с кем, а время шло, стирая боль чудовищных открытий. Перебравшийся на северный берег Лукка отряд чего-то или кого-то ждал, а вокруг наливалось земляникой северное лето. Чесночники водили купать коней, валялись на солнце, кто-то приволок в лагерь зайчонка, тот два дня сидел в торбе, на третий обнаглел и принялся скакать между телег. Сбежать косой не пытался, Ричард тоже, но бездействие давалось со все бóльшим трудом. Последнее лето Круга Скал близилось к вершине, и тратить его на плен было преступлением.

– Готово! – возвестил брадобрей и сунул юноше то, что считал полотенцем. – Как огурчик!

Ричард пожал плечами и стер остатки пены.

– Огурец забери, – хмыкнул цирюльник. – С сольцой – милое дело…

Грызть огурцы ни с сольцой, ни просто так Дикон не собирался, мокрый овощ отправился в канаву, над которой качалось что-то желтое. Кажется, калужницы.

– Вот ведь, – долетело сзади, – разбросался!.. надорский.

– И то, – согласился еще какой-то урод. – Гонор не щетина, не сбреешь.

Гонор… Гонор – это в «Острой шпоре», может быть, в Нохе, а в плену либо остаешься рыцарем, либо превращаешься в тряпку. Ричард выбрал первое, хотя осадить чесночников смог бы и Наль. Хуан с его головорезами были посерьезней, держать эту свору на цепи было по силам разве что Ворону. Злоба кэналлийцев, пожалуй, могла испугать, фамильярность Роберовых олухов лишь бесила. С охранниками Ричард разговаривал только в случае крайней необходимости, а растянувшееся до невыносимости время коротал, составляя в уме письмо кесарю и выискивая в памяти все, что может пригодиться в будущих войнах.

Прямо из-под ног порскнул позабывший о страхе зайчишка, возившийся с упряжью солдат хохотнул и свистнул в два пальца, словно голубям. Ричард обогнул стоящую под рябинами телегу и выбрался к обрыву. Он любил это место. Внизу плескалась мутная речонка, не удостоившаяся нанесения на лаикские карты. Склон был глинистым, почти отвесным, но в него умудрилось вцепиться облезлое мертвое дерево. Юноша прихлопнул кого-то вроде комара и уселся на теплую траву. Сбежать от чесночников было легче легкого, и Ричард сбежал бы, не удерживай его здравый смысл – солдаты явно кого-то ждали, а кого они могли ждать, кроме Иноходца? Не то чтоб Дикон горел желанием встречи, разговор предстоял не из легких, но отказаться от него было бы не по-товарищески. Кроме того, Робер мог привести Сону и уж точно не отправил бы сына Эгмонта к союзникам без сапог и оружия. Это если Эпинэ хотел попрощаться, но у него могли быть и иные намерения.

При всех своих недостатках Иноходец оставался внуком Анри-Гийома и другом Альдо, что ему делать в Талиге, даже если его соизволят «простить»? Прислужники Олларов прощают герцога Эпинэ! Повелителя Молний. Человека, прошедшего Ренкваху, Барсовы Врата, Дараму… «Ха!» – как говорил Свин. Даже не смешно.

Эпинэ не мог оставить вцепившуюся в него кузину, кроме того, его заморочили все эти инголсы, но он человек Чести, а месяц – достаточный срок, чтобы одуматься. Сперва Робер не хотел встречи, и Ричард его понимал, потом что-то произошло, и Иноходец отправил вслед Дювье гонца с приказом остановиться и ждать. Будь иначе, они бы уже обогнули ненадежные Надоры, хотя, вернее всего, солдатам изначально велели проводить герцога Окделла до Лукка и присоединиться к ноймарам Эрвина. Во всяком случае, бóльшая часть обоза осталась на том берегу, Дювье переправил лишь четыре телеги, при которых был десяток человек. Судя по всему, из родового замка Эпинэ… Робер им верит больше, чем другим, хотя из нынешних южан хороших солдат не выйдет. Нынешние южане либо разбойники вроде кэналлийцев и адуанов, либо забывшие свое место бездельники. Много б они навоевали, даже с Робером, без Люра и без сюзерена! Хотя мысль отделиться от Олларов была здравой. Не для Внутренней Эпинэ, разумеется, там это дело безнадежное, а вот Надор… Королевство Надорэа, союзное Дриксен, Гаунау и Кадане, защищенное Лукком, Ренквахой и силой Скал, – это посерьезней выдумок Карваля! Северный союз заставит с собой считаться не только захромавший Талиг, но и Гайифу, а Щит Скал вынудит варитов признать первенство Надорэа.

Если ноймары и бергеры окажутся достаточно умны, они встанут на нужную сторону, нет – что ж, тем хуже для них. Впрочем, говорить с северянами следует, лишь завладев Щитом, не раньше, и говорить лучше всего с Эрвином, он человек неглупый и верный, а псы Лита должны служить его потомкам…

– Вот он! – долетело сбоку. – На бережку! Эй, не сверзись там…

Дик уже привычно не ответил. Объявится Иноходец, пусть со своими красавцами и разговаривает… Хотя представать перед кесарем с подобным эскортом неприлично, хорошо хоть не все дриксенцы понимают талиг.

3

До Бергмарк, несись они так же, как носились до перемирия, талигойцы добрались бы меньше чем за три недели, но сейчас на пятки никто не наступал, да и хозяева предпочитали, чтобы гости двигались одной колонной, не растягиваясь на ходу и не удивляя местные власти внезапными появлениями.

В попадавшихся на пути городах и городках о приближении чужой армии предупреждали заблаговременно, дня за два-три. Гаунау, в соответствии с полученным приказом, готовились ее принять, обеспечить чем нужно и, с благодарностью поминая короля и высшие силы, выпроводить. Со своей стороны, Савиньяк ручался за приличное поведение своих солдат и слово держал. Чарльз хорошо помнил восьмерых, повешенных в начале марша. Одного из них, драгуна, лихо дравшегося у Ор-Гаролис и избившего не пожелавшего отдать приглянувшееся седло шорника, Давенпорт узнал и смолчал, а мародер… Мародер насвистывал, а потом пожелал товарищам не менять раньше времени одного Савиньяка на всех закатных тварей и сам надел себе на шею петлю…

Мимо прошла вся армия, урок был усвоен, чему немало способствовали взгляды, которыми местные провожали больше не снимавшего родовых цветов командующего. Солдатам льстило, что их маршала держат за Леворукого, хотя это добавляло не только уверенности, но и страха. Вот Хейла, того просто любили… А гаунау любили своего Хайнриха. И боялись.

Чарльз видел медвежьего короля трижды. Этого хватило, чтобы убедиться: враг ему нравится больше собственного начальства. Признаваться в подобном открытии не тянуло, и Давенпорт сосредоточился на Лауэншельде, благо Реддинг, которому следовало заботиться о сопровождающих армию гаунасских офицерах, этим откровенно тяготился. Чарльз «фульгата» понимал: сухость к дружескому общению не располагает. Нет, гаунау не дичились, не смотрели на талигойцев зверем, хотя в присутствии бергеров и напрягались – бергеры, впрочем, тоже, – но медведь с кошкой может говорить лишь о делах, а делá улаживались быстро. В конце концов Лауэншельда предоставили Чарльзу. Сперва по молчаливому уговору, потом маршал заметил, что это поручение проходит по разряду особых и потому является прямой обязанностью капитана Давенпорта. Чарльз как-то сдержался, а гаунау общество младшего по званию, похоже, устраивало. Любезней полковник не стал, но молчать неделями, путешествуя бок о бок, трудно. Они стали говорить. Обо всем, но больше о войне. Про дриксов – кто был вполне себе, а кто – удрал, открыв фланг союзников. Про обход у Гемутлих и отбитые дриксенские пушки: «они теперь уже наш трофей, Фридрих потерял – мы нашли»… Про то, как король остановил уже двинувшуюся армию. Все вышло стремительно, а потом они смотрели на исчезнувший под обломками проход, в котором навсегда скрылись разведчики, и пытались прятать страх в шутках. Немудреных солдатских шутках о жизни и смерти, о том, что родные горы съели слишком прытких чужаков, а чужаки, уходя от рычащего завала, тоже прятали страх и тоже пытались смеяться и не думать о тех, кто только что шагал рядом и кого слизнули обвалы. Лауэншельд признался, что ему было не по себе, в ответ Чарльз рассказал об орущих над обреченными гнездами птицах и бегущем зверье.

Подобная болтовня ни к чему не обязывала, но чужое становилось менее чужим. Гаунау тоже чувствовали нечто подобное.

– Это не самая трудная миссия, с которой я выезжал, – признался третьего дня полковник, – и не самая невыносимая. Избавление от вредоносного родственника – большая услуга, и ваш маршал оказал эту услугу моему королю.

Здесь уже начиналась дипломатия, и Давенпорт не ответил. Лауэншельд понял, и понял правильно.

– Я не считаю нужным гладить ежа, – объяснил он. – Вы знаете мнение своего начальника о военных талантах уже, к счастью, не нашего командующего. Вы наблюдали и сами таланты. После этого не назвать Фридриха безмозглым гусаком – значит оскорбить себя. Мы не хотим считать его поражения своими. Мы воюем достойно.

Это следовало подтвердить, и Чарльз подтвердил, умолчав, что после Ор-Гаролис Савиньяк сделал ставку именно на раздрай в стане противника. И это сработало у Альте-Вюнцель, где маршал дал на спешно укрепленных позициях «правильное» оборонительное сражение. Офицеры свиты бились об заклад, когда в штабе Фридриха после неудачных первых атак вспыхнут ссоры, Савиньяк свитских, само собой, не слушал. Он выбрал время для контратаки по своему собственному разумению и ударил в стык между дриксами и гаунау, стараясь вбить клин между союзниками как можно глубже. Яростные атаки Хейла заставили дриксов удирать со всех ног, оторвавшись от гаунау, чем талигойцы и воспользовались. Удар по обнажившемуся флангу стоил «бурым» ощутимых потерь и по сути решил судьбу сражения.

– Вы очень любезны в своем молчании. – В голосе полковника послышалась едва заметная насмешка. – Но сейчас ваши воспоминания вряд ли расстроят меня сильней, чем мои собственные глаза – тогда.

– Принц Фридрих оказал Талигу большую услугу, – повторил Чарльз обросшую за время похода бородой шутку. – Нам его очень не хватает.

– Принц Фридрих ныне способствует успехам талигойского оружия в Дриксен. Насколько, по вашему мнению, вероятно, что Бергмарк присоединится к перемирию?

– Трудно сказать…

Айхенвальд не желает воевать до конца года, и Вайспферт тоже. Маркграф, конечно, человек просвещенный, но он живет в горах, имеющих собственное мнение, и правит людьми, которые верят старым сказкам. Горы хотят тишины, хотят птичьих криков и шороха ветвей, а не выстрелов. Не надо их злить, они и так раздражены до предела…

– Похоже, вам в самом деле трудно говорить. По крайней мере, когда у вас нет приказа и вам ничего не снится. К нам направляются ваши закатные коты и мой офицер. Это может оказаться важным.

«Фульгаты» вежливо придержали коней, пропуская вперед гаунау в запыленном мундире. Приехавший был одних лет с Чарльзом и достаточно любопытен, чтоб во все глаза разглядывать талигойцев, пока Лауэншельд вскрывал доставленный пакет. Надо будет угостить гонца обедом, хотя кто кого здесь угощает, решить трудно. Полковник аккуратно сложил письмо.

– Его величество прибывает в Таркшайде лично, – возвестил он. – Я имею честь передать вашему командующему и его свите приглашение на прощальный ужин.