Онлайн чтение книги Серебряная ветка
Глава 2. Шепот на ветру

По мере того как шли дни, Юстин привыкал к громадной крепости — ядру защитных сооружений Караузия против саксов и его ставке. Под сенью высокого серого маяка, некогда победно сиявшего бронзой и мрамором, прибывали и уходили галеры и купеческие суда, и день-деньской над шумом гарнизонной жизни, над командами, доносящимися с плаца, над звуками труб и топотом марширующих ног стоял в воздухе скрип тёсел и грохот молотов. Но за. всеми этими звуками, характерными для жизни дока, постоянно слышался гул моря.

Трижды за эту осень, прежде чем зима перекрыла морские пути, случались стычки между британским флотом и кораблями саксов под черными парусами. Так что Юстину хватало практики и возможности показать свое умение, когда доставляли раненых. Он даже заслужил ворчливую похвалу раздражительного старшего лекаря, отчего почувствовал себя счастливым.

Осень оказалась удачной и в других отношениях — и для него, и для Флавия, с которым он проводил большую часть свободного времени. Зародившаяся в первую встречу симпатия переросла в тесную, прочную дружбу. Сблизило их и чувство одиночества: Флавия после смерти родителей, унесенных чумой, вырастила вдовая двоюродная бабушка, так что с одиночеством он тоже был знаком. Всю осень, а потом и зиму друзья охотились вместе на кабанов в Большом лесу, ходили с луками на болотную птицу или слонялись по рыбачьей деревне, мнившей себя городом. Ее лавчонки, храмы и пивные громоздились под самыми стенами крепости.

Чаще всего они посещали лавку, ютившуюся у подножия Северного бастиона. Держал ее некий Серапион, небольшого роста сморщенный человечек, полубритт-полуегиптянин, с блестящими, как у ящерицы, глазками и заостренными тонкими пальцами. Снаружи лавочка походила на собачью конуру, но внутри была полна чудес. Пучки сушеных трав, горшочки и кувшинчики с неведомыми отварами, душистые масла в хрустальных сосудах, какие-то высохшие, съежившиеся предметы, к которым и приглядываться-то не хотелось… Лавка пользовалась популярностью у гарнизона — тут всегда можно было найти душистые масла и мази для себя или палочку духов для подружки.

Флавий захаживал туда, чтобы купить Серапионово растирание, снимающее одеревенелость и усталость мышц после долгой изнурительной охоты, а также еще ради мази, от которой, как он тщетно надеялся, волосы у него перестанут стоять торчком. Юстина же интересовали целебные составы Серапиона, а еще больше его рассказы о целительных и ядовитых травах и о влиянии светил.

Однажды вечером после окончания Сатурналий Юстин и Флавий заглянули в Серапионову лавку и, пройдя в низенькую дверь, увидели, что маленький египтянин обслуживает какого-то покупателя. Несмотря на тусклый свет лампы, висящей под потолком, они сразу же узнали его — то был Аллект. Юстин уже много раз видел его в свите императора — высокий, со светлыми, почти белыми волосами и тяжелым лицом, которое так легко преображала улыбка, — этот человек после Караузия был самым могущественным в Британии. Юстин так ничего и не сказал Флавию про ночную бабочку, да и о чем, собственно, было говорить? «Я видел, как он раздавил бабочку и испытывал при этом удовольствие»? Только и всего. Он и сам почти успел забыть о том случае, но не совсем.

Аллект обернулся, когда они вошли, и улыбнулся своей легкой, очаровательной улыбкой.

— Надеюсь, вы не очень торопитесь. Сегодня я что-то безобразно долго не могу ни па чем остановиться. — И он снова обратился к прежнему занятию — продолжил выбирать флакон духов. — Хочется что-нибудь необычное, чтобы это был не просто подарок даме ко дню рождения, но и дань восхищения.

Серапион поклонился, улыбнулся и дотронулся своим острым пальцем до красного алебастрового сосуда, который поставил на прилавок перед знатным покупателем.

— Те самые духи, что я составил специально по твоему заказу в прошлый раз, сиятельный. Разве госпожа не была довольна?

— Была, но теперь это другая госпожа, — засмеялся Аллект своим особенным холодноватым смешком и небрежно бросил через плечо двум друзьям, ждавшим своей очереди стоя у двери в полумраке: — Никогда не дарите одинаковых духов разным женщинам — вдруг они встретятся? Запомните это, молодые петушки.

— Теперь я понял, сиятельный. — Египтянин снова поклонился. — Если бы твоя милость дал мне время до завтра, я сумел бы составить духи, достойные госпожи, которую Аллект почтит своим подарком.

— Разве я не сказал тебе, что день рождения завтра и я должен послать духи сегодня вечером? Покажи, что у тебя есть готового.

Серапион с минуту размышлял, потом повернулся и, ступая бесшумно как кошка, исчез в дальнем темном углу комнаты. Впрочем, он тут же вернулся, неся что-то в сложенных лодочкой руках.

— Вот, — сказал он, — лучшие из лучших. Я составил их сам. Так смешать драгоценные эссенции в одно изысканное целое умею только я.

Он поставил духи на прилавок, и маленький хрустальный флакон засверкал, заиграл под лампой, как золотисто-зеленый драгоценный камень.

— Прелестный флакон. — Аллект повертел его в сильных белых пальцах.

— Флакон, конечно, прелестный, но каков аромат того, что внутри! Здесь душа тысячи цветов с тысячи летних лугов! Погоди, я сломаю печать — и ты сам будешь судить.

Он взял у Аллекта флакончик, острым ногтем содрал восковую пленку с горлышка и вытащил пробку. Затем окунул тоненький стеклянный стержень в духи и мазнул Аллекта по тыльной стороне руки. Мгновенно коснувшись теплой человеческой кожи, капелька драгоценной жидкости распространила по лавке дивный аромат, крепкий, но нежный, поглотив все остальные запахи.

Аллект поднес руку к носу:

— И сколько это стоит?

— Сто сестерциев, сиятельный.

— Не слишком ли велика цена за такой маленький флакончик?

— Зато какие духи, сиятельный! Цена каждой составной части в отдельности тоже очень высока. Уверяю тебя, сотня сестерциев очень маленькая награда за потраченное мною время и за мое искусство.

— Понятно. И все же я по-прежнему считаю: цена слишком высока. Но я беру их. Запечатай.

— Аллект очень добр и щедр. — Серапион поклонился, нагрел палочку воска и запечатал горлышко флакона, не прекращая в то же время своих жалоб: — Ох-ох-ох, уж такие они дорогие, эти составные части, — жидкое золото, да и только. Ведь за многие из них приходится выкладывать немалую сумму, иначе не ввезешь в провинцию. Горе мне, горе, тяжело даются бедному человеку эти новые императорские налоги…

Аллект вкрадчиво засмеялся:

— Ха-ха! А может быть, в налогах виноват я, приятель. Кому же еще брать на себя вину, как не министру финансов, а?

— И то верно, сиятельный. Вот, пожалуйста. — Серапион протянул пузырек и бросил осторожный взгляд на Аллекта, словно прикидывая, как далеко он может позволить себе зайти. — Но всегда ли император слушается своего министра? На рынке говорят, будто министр порой… бывает не во всем согласен с императором. Будто налоги были бы не такие жестокие, если бы…

— Глупо прислушиваться к рыночным толкам, — оборвал торговца Аллект. — И еще глупее повторять их. — Он спрятал флакончик под тонкую шерстяную тунику у себя на груди и покачал головой, с нетерпеливой улыбкой отмахиваясь от уверений египтянина, что, мол, он ничего плохого не хотел сказать. — Ладно, ладно, все мы подчас распускаем языки. На, держи свою сотню сестерциев. — И, вежливо пожелав «доброй ночи» присутствующим, он плотнее запахнул плащ и вышел в морозную темноту.

Египтянин постоял, глядя ему вслед с выражением лукавого понимания в блестящих хитрых глазках, потом повернулся к приятелям, и на лице его читалось одно, лишь желание угодить.

— О, юные господа, извините, что вам пришлось так долго ждать. Что вам угодно — опять мышечное растирание или, может быть, подарок кому-то из домашних? Я слыхал, вы в ближайшие дни оба уезжаете в отпуск?

Юстин был поражен: ведь только сегодня утром Флавию удалось поменяться с одним центурионом, чтобы ему и Юстину уйти в отпуск одновременно.

Флавий засмеялся:

— Бывает ли так, чтобы ты не знал в течение часа, если кто чихнул в Рутупиях? Нет, нет, только растирание.

Они забрали покупку и отправились назад, в казармы, тут же выбросив из головы разыгравшуюся сценку. А через несколько дней выехали верхом в двухдневную поездку, держа на запад, в Меловые Холмы, где стояла старая ферма Флавия.

— В Каллеву ехать смысла нет, — заметил Флавий, — тетя Гонория это время года всегда в Аква-Сулисе, принимает воды. Так что двинемся сразу на ферму и свалимся нежданно-негаданно на голову Сервию. Он будет рад нас видеть. И ферма тоже.

Заметив удивленный взгляд Юстина, Флавий ухмыльнулся, но объяснил вполне серьезно:

— Она всегда рада тем, кого она любит и кто ее любит. Чувствуешь, что она довольна, — прямо как старая умная охотничья собака.

И вот в сумерки второго дня, когда в колеях уже похрустывал ледок, они наконец миновали рощу дубов, берез и дикой вишни и увидели низину, дом и хозяйственные постройки в начале долины, и тогда Юстин понял, что имел в виду Флавий. Он почувствовал радушие, исходящее от фермы. Почувствовал, что радушие это относится к нему, чужаку, тоже: словно признала его за своего и обрадовалась его приезду.

А вскоре радушный прием оказали им и ее обитатели: старый управляющий Сервий, служивший когда-то опционом[6]Опцион — помощник центуриона. у отца Флавия, Кута, его жена, Киндилан, их сын, когда вернулся из хлева, и другие работники — мужчины и женщины, все вольнонаемные.

— Тетя Гонория держит несколько старых рабов, — пояснил Флавий, — но на нашей ферме всегда трудились только вольные работники. Бывают иногда кое-какие трудности, но мы с ними справляемся. Переменить уже ничего невозможно.

Друзья провели там пять дней, и именно в эти пять дней Юстин впервые открыл для себя Британию. Обнаженные зимние леса, пестрые, как грудка куропатки; медлительная, резкая речь работников; чибисы на зимней пашне и низкий, длинный господский дом, который неоднократно перестраивали последующие поколения, но где в самой сердцевине его еще сохранился закопченный зал — нынче кладовая, а некогда центр жилища, того самого, построенного другим Марком Флавием Аквилой для себя, своей жены-британки и народившихся у них детей. Все это вместе и было для Юстина Британией.

Он много думал о том, первом, Марке Флавии Аквиле, пока с удовольствием обходил вместе с Флавием нынешним хлев, коровники и амбары или помогал старому пастуху Бьюку ухаживать за новорожденными ягнятами. Ведь и в нем самом тоже была частица крови того Марка, и старый дом и вся долина как бы связывали их между собой.

Раздумывал он о том Марке и в последний вечер, когда они с Флавием стояли рядышком, облокотясь на невысокую стену, которая защищала от оползней виноградники, располагавшиеся террасами на теплом южном склоне холмов. С того места, где они стояли, было видно все хозяйство, доходившее до края леса, который замыкал долину. Все вокруг выглядело успокоенным, притихшим в сгущающихся зимних сумерках.

— Знаешь, Юстин, странное дело, — проговорил вдруг Флавий, — я бываю здесь очень помалу, от силы по две-три недели, с тех пор как… как помню себя. Но всегда это место было для меня родным домом. — Он теснее прижался к старой стене. — И выглядит все неплохо, несмотря ни на что.

— На что несмотря?

— Прежде всего на то, что я служу в легионе и меня здесь вечно нет. Вообще-то, мне бы следовало остаться тут и помогать Сервию управлять фермой. Но сам знаешь, какие мы, — военная служба у нас в крови. Вот взять хотя бы тебя: ты лекарь, но и тебе не удалось избежать службы в Орлах. К счастью, Сервий в тысячу раз лучше меня управляется с хозяйством, хотя в наше время хозяевам небольших поместий приходится тяжело. Вероятно, в те времена, когда мой тезка впервые расчистил долину и поселился здесь, было гораздо проще.

Они помолчали немного, потом Флавий добавил:

— Знаешь, я давно ломаю себе голову над вопросом: что, собственно, кроется за возникновением нашей фермы?

— Что ты хочешь этим сказать? Флавий заколебался.

— Понимаешь, — наконец ответил он, — он… ну Марк… если верить семейному преданию, он был всего лишь младший центурион, когда его ранили в ногу в какой-то стычке с местным племенем и умолили из рядов легиона по состоянию здоровья. И тем не менее сенат пожаловал ему землю под поместье и наградные за полный срок службы. Как-то не похоже на сенат.

— А может, у него была сильная рука в сенате? Случается же такое.

Флавий покачал головой:

— Сомневаюсь. Наша семья не из тех, кто обзаводится могущественными друзьями.

— Ну тогда, может быть, какое-то особое вознаграждение?

— Вот это больше похоже на правду. Вопрос только — за что? А?

Юстин почувствовал, что Флавий повернул голову и смотрит на него, явно не решаясь что-то сказать.

— У тебя есть какая-то идея?

— Да… только я не уверен… — Флавий неожиданно вспыхнул до корней своих огненно-рыжих волос. — Знаешь, мне не раз приходило в голову: а не связано ли это как-то с Девятым легионом?

— С Девятым легионом? — недоумевающе переспросил Юстин. — Это тот, который послали в Валенцию усмирять тамошние племена и он бесследно сгинул?

— Ну да. Я знаю, звучит надуманно, никому, кроме тебя, я бы этого не сказал… Но дело в том, что отец Марка, если помнишь, исчез вместе с легионом, а сам Марк, по семейным преданиям, еще до того, как женился и обосновался здесь, пережил какое-то приключение на севере. Это… да еще чутье мне подсказывает… понимаешь?

Юстин кивнул. Он все понимал. Но сказал только:

— Интересно. Для меня это все так ново. А ты, наверное, изучил семейную историю вдоль и поперек.

Флавий засмеялся. Несвойственная ему серьезность улетучилась в один миг.

— Не я. Тетя Гонория. Каждый чих в семье в течение двухсот лет ей известен. — Флавий перегнулся через стену и окликнул Сервия, который появился на нижней из трех террас виноградника: — Эй! Сервий! Мы тут, наверху!

Старик задрал голову вверх, увидел их и направился к ним размашистым легионерским шагом — так и казалось, что в такт шагам звякают металлические налокотники.

— Вот вы где. — Он остановился прямо под ними. — У Куты ужин почти готов.

Флавий кивнул.

— Идем, — сказал он, однако не тронулся с места. Он медлил, как будто не женил покидать свой наблюдательный пост и сидеть последний вечер в четырех стенах. — Мы говорили, Сервий, о том, что поместье хорошо выглядит.

— Да, неплохо, несмотря ни на что. — Серпий, сам того не зная, повторил недавние слова Флавия. — Но я считаю, мы отстали от времени. Вот бы нам поставить на пруду водяную мельницу, одну из этих новых. Высоты напора воды у нас бы хватило, колесо бы поворачивало.

— Да, было бы замечательно, — отозвался Флавий. — Но, увы, это невозможно.

— Мне ли этого не знать. Налог на зерно нынче так подскочил, что дай нам боги сохранить все как есть, куда уж там заводить новшества.

— Не ругай хлебный налог, Сервий. Платить надо, — рассудительно проговорил Флавий. — Чтобы защищаться от саксов, требуется и флот, и береговые крепости. Помнишь, до того, как Караузий взял власть в свои руки, летними ночами пылали поместья на побережье, и мы смотрели и думали: как далеко в глубь суши зайдут Морские Волки?

— Можешь не напоминать, — проворчал Сервий. — Я и так помню. Да нет, я не жалуюсь на хлебный налог — надо так надо. Только имей в виду, говорят, будто правая рука императора, тот, кто этим занимается, не во всем согласен с ним и нашел бы способы облегчить налоги, если бы мог.

— Кто это говорит? — быстро спросил Флавий.

— Народ. Один сборщик налогов тоже говорил про это в Венте с неделю назад. — Сервий двинулся прочь. — Глядите, Кута зажгла лампу. Я иду ужинать, а вы как хотите. — И он широко зашагал к дому.

Вкрадчиво наползали сумерки, и как оранжевые ноготки зажглись огни в окнах.

Друзья некоторое время молча провожали его взглядом, потом, не сговариваясь, посмотрели друг на друга. Вот опять, опять намек на то, что не за Караузием, а за Аллектом надо следовать, за человеком, который печется о благе людей.

Юстин сдвинул брови, складка на лбу обозначилась резче.

— Гляди-ка, уже второй раз, — сказал он.

— Да, — подтвердил Юстин, — я тоже об этом подумал. Однако Серапиона он поставил на место достаточно твердо.

Юстину вспомнилась недавняя, казалось бы незначительная, сценка в лавке под стенами Рутупий, и вдруг ему стало ясно то, что тогда прошло мимо его сознания.

— А ведь он не стал отрицать слова египтянина! — воскликнул он.

— Может, это была правда?

— Все равно, какая разница, — упрямо сказал Юстин, у которого было свое строгое представление о верности.

Флавий смотрел на него с минуту, потом медленно произнес:

— Да, ты прав, разницы нет, — и вдруг в раздражении воскликнул: — Ад и все фурии! Мы тут с тобой в темноте воображаем невесть что, точно две глупые девицы! То нам Девятый легион мерещится, теперь это… Пошли. Я есть хочу.

Он оттолкнулся от стены и пустился вниз по крутой тропе с террасы на террасу, к светящемуся внизу окошку.

Юстин двинулся за ним, решив не напоминать другу, что не ему, Юстину, пришла в голову мысль о Девятом легионе.