Онлайн чтение книги Сезон охоты на людей
Глава 09

Первый корпус морской пехоты непрерывно полоскался под проливным дождем. Стоял конец дождливого сезона, а дождливый сезон нигде не бывает дождливее, чем в республике Южный Вьетнам. Дананг, столица этой умирающей империи, был залит водой, но в сотне с небольшим километров от него, где было еще мокрее, стояла укрепленная полевая база, которую немногочисленные морские пехотинцы, еще остававшиеся в Дурной Земле, называли Додж-сити в честь знаменитого пограничного форта на реке Арканзас: обветшавшие валы из мешков с песком, 105-миллиметровые гаубицы, склады, ограждения из колючей проволоки и омерзительные дощатые нужники на четыре очка. Это было жалкое охвостье проигранной войны, и никто не хотел погибнуть зазря, прежде чем придет приказ о том, что эти печальные мальчики тоже могут вернуться домой.

Но морские пехотинцы еще оставались даже за пределами Додж-сити, в индейской стране[29]Индейская страна – так в США во времена войн против североамериканских индейцев называли любую территорию, где можно было встретить враждебно настроенных индейцев.. Двое из них прятались в рощице низкорослых деревьев подле вершины холма, обозначенного на картах только высотой в метрах – высота 519. Они, съежившись, сидели под дождем и смотрели, как капли собираются на полях их широкополых шляп, образуют лужицы и в конце концов проливаются ручейками, в то время как дождь выбивает барабанную дробь по плащ-накидкам, которыми они укрывались сами и защищали свое снаряжение.

Один из них грезил о доме. Это был ланс-капрал Донни Фенн, он уже дослуживал свой срок. В мае истекал его четырехлетний срок, и ему предстояло вернуться домой. Он совершенно точно знал свой ПСВОСР (предположительный срок возвращения по окончании службы за рубежом), как, впрочем, и любой человек, попавший во Вьетнам, начиная с тех, кто первыми прибыли туда в 1965 году, и заканчивая теми, кто все еще торчал там. У Донни этот срок приходился на 7 мая 1972 года. У парня это была уже вторая ходка сюда, он был награжден «Пурпурным сердцем» и Бронзовой звездой, и, хотя больше не верил в войну, он верил, страстно, неистово верил, что вернется домой. Он должен был вернуться.

Этим промозглым дождливым утром Донни мечтал о радостях сухой жизни. Ему представлялись родные пустыни округа Пима, что в Аризоне, городок Ахо и сверкающий знойными миражами сухой, как дыхание дьявола, воздух, сквозь который можно разглядеть причудливо искажающиеся Сонорские горы далеко в Мексике. Он мечтал о том, чтобы как следует прожариться на солнце в этих местах, а потом вернуться в колледж, на свой юридический факультет. Он мечтал о доме, о семье, о работе. А больше всего он мечтал о своей молодой жене, от которой только что получил письмо, и сейчас, когда он сидел под проливным дождем, ее слова явственно представали перед его мысленным взором: «Крепись, держись веселее, морской пехотинец! Я знаю, что ты вернешься, и молюсь о том, чтобы этот день скорее наступил. Ты – самое лучшее, что у меня есть и когда-либо было, так что, если ты позволишь убить себя, я очень рассержусь! Я так на тебя обижусь, что никогда больше не стану с тобой разговаривать».

Он написал ей ответ перед тем, как отправиться на эту никчемную вылазку: «О моя сладкая, мне так тебя не хватает. Здесь все прямо-таки прекрасно. Я никогда раньше не знал, что пауки могут быть большими, как омары, или что дождь может лить непрерывно на протяжении трех месяцев, но это полезные знания, и когда-нибудь в мирной жизни они могут очень пригодиться. Но сержант намерен оставить меня в живых, потому что он самый классный из всех морских пехотинцев, которые когда-либо жили на свете, и он сказал, что если я сгину понапрасну, то ему будет некого шпынять и у него не останется вообще никаких развлечений!»

Под подкладкой его шляпы была спрятана завернутая в целлофан фотография Джулии. Она миновала свое увлечение хиппи и теперь работала в тусонском госпитале для ветеранов, среди людей, раненных на другой войне, и даже подумывала о карьере медицинской сестры. Красота Джулии на этой фотографии действовала на него, как луч света среди непроглядной ночи на заблудившегося и изголодавшегося человека.

По хребту Донни бегали мурашки от всепроникающего нескончаемого холода. Окружающий мир превратился в полужидкую субстанцию: грязь, туман или дождь – кроме них не существовало ничего. Это был сумрачный мир, тусклое освещение которого не давало возможности хотя бы приблизительно угадать время. Просто пар все время клубился в серой мгле – своего рода универсальное олицетворение безысходного несчастья.

Под накидкой он ощущал холодное прикосновение своей винтовки М-14 – таких во Вьетнаме к этому времени оставалось совсем немного; двадцатизарядный магазин упирался ему в ногу, и оружие можно было мгновенно пустить в ход в том случае, если «Сьерра-браво-четыре» подвергнется нападению, но этого ни в коем случае не могло произойти, потому что сержант обладал величайшим опытом по части выбора укрытий.

С собой у Донни было две фляги, рюкзак М-782, набитый сухими пайками – это были главным образом банки с жареной свининой, четыре гранаты M-26, автоматический кольт калибра 0,45, корректировочная труба M-49, кинжал с черным вороненым клинком, десять запасных двадцатизарядных магазинов с 7,62-миллиметровыми патронами натовского стандарта, перевязь с тремя клейморовскими противопехотными осколочными минами, одна электрическая подрывная машинка M-57, брезентовая сумка, набитая сигнальными ракетами, поверх которых лежала ракетница, и главный враг его жизни, отрава его существования, самая ненавистная из всех вещей, существующих на земле,– рация PRC-77, шесть килограммов радиодеталей, являвшихся для них единственной связью с Додж-сити.

– Пора свистнуть нашим,– сказал сержант; он сидел в нескольких метрах от Донни и пристально вглядывался в казавшийся размытым за струями дождя пейзаж, состоявший из мокрой листвы, плотно укрывавшей равнины, прогалины, джунгли и невысокие, тоже как бы оплывшие холмы.– Берись за дудку, Свинина.

– Проклятье,– пробурчал Донни, ведь для того, чтобы развернуть рацию, нужно было двигаться, а двигаться означало потревожить тонкую пленку испарившейся влаги, образовавшуюся на плащ-накидке вокруг его шеи, а это значило, что на теплую еще спину хлынет целый холодный водопад. В мире не было более холодного места, чем Вьетнам; впрочем, более горячего места тоже не было.

Донни заерзал под прикрытием своей накидки, извлек «прик-77» и, зная, что частота установлена совершенно точно, умудрился все-таки не вытаскивать рацию под дождь, а аккуратно наклонил ее вперед, выдвинув наружу, в наполненный сыростью воздух, только стодвадцатисантиметровую антенну.

Затем он вытащил из-под накидки наушник, прижал его к уху и щелкнул тумблером, перекинув его в положение «включено» И тут струя холодной воды, словно ледяное лезвие, проникла под его тропический камуфляжный костюм и побежала между лопатками. Донни вздрогнул всем телом, чуть слышно выругался сквозь зубы и продолжил сражение с рацией.

Главным недостатком «приков» были не столько их ограниченный радиус действия и немалый вес, из-за чего они могли обеспечить надежную связь только в пределах прямой видимости, сколько – и это было самым главным – большой расход заряда батарей. Поэтому патрульные использовали их как можно экономнее, на заранее выставленных частотах, связываясь с базой только для кратких докладов. Донни нажал кнопку «передача»:

– «Фокстрот-сэндмэн-шесть», это «Сьерра-браво-четыре», перехожу на прием.

Но, нажав «прием», он услышал только громкий треск, вой и шипение. Ничего удивительного в этом не было: низкая облачность, дождь да еще и собственные причуды ландшафта. Иногда радиоволны проходили, а иногда и не проходили.

Он попробовал еще раз:

– «Фокстрот-сэндмэн-шесть», это «Сьерра-браво-четыре», вы меня слышите? Эй, кто-нибудь есть дома? Тук-тук-тук, откройте, пожалуйста, дверь.

Ответ оказался тем же самым.

– Может быть, они все спят?

– Не-а,– отозвался сержант со своим подчеркнутым южным протяжным акцентом,– сейчас уже слишком поздно, чтобы дрыхнуть с похмелья, и слишком рано для того, чтобы снова нажраться. Это как раз тот волшебный час, когда детки скорее всего продрали глазки. Продолжай долбить.

Донни снова нажал «прием» и еще пару раз повторил вызов, так же безрезультатно.

– Пожалуй, я попробую резервную частоту,– в конце концов сказал он.

Сержант кивнул.

Донни расправил накидку, чтобы можно было добраться до шкалы. Два диска с ухмылкой глядели на него, рядом с ними находились два переключателя: один для мегагерц, другой для килогерц. Он принялся вращать диск, разыскивая частоту 79,92, на которую Додж-сити иногда переходил без предупреждения, если нарушались условия прохождения радиоволн или были сильные атмосферные помехи. По мере вращения регулятора его рация продиралась через бесчисленное множество переговоров, которые велись над Вьетнамом в начале 1972 года, в сверхъестественной реальности улавливая такие станции, до которых ни при каких условиях не могла бы дотянуться.

Они слышали заблудившегося водителя грузовика, пытавшегося вернуться на 1-е шоссе, пилота, разыскивавшего свой авианосец, штабного писаря, уточнявшего какие-то данные; все это было хрипло, отрывочно и не слишком разборчиво, потому что радиоволны имели различную мощность, угасали и уходили.

Часть переговоров шла по-вьетнамски, потому что армия Южного Вьетнама пользовалась тем же самым диапазоном; часть вели армейцы, которых оставалось здесь гораздо больше, чем морских пехотинцев,– пятьдесят с лишним тысяч; часть относилась к Специальным силам, у которых все еще оставалось несколько крупных авиабаз на севере и на западе. Были здесь и призывы оказать огневую поддержку, и просьбы разрешить закончить поиск, и требования прислать побольше пива и говядины.

В конце концов Донни нашел то, что ему требовалось.

– Эй, «Фокстрот-сэндмэн-шесть», это «Сьерра-браво-четыре», слышите меня?

– «Сьерра-браво-четыре, я «Фокстрот-сэндмэн-шесть», да, мы вас слышим. Как ваша вахта, закончилась?

– Скажи им, что мы вот-вот утонем,– велел сержант.

– «Фокстрот-сэндмэн-шесть», мы промокли до костей. Здесь никакого движения. Ничего живого. «Фокстрот», прием.

– «Сьерра-браво-четыре», Свэггер что, хочет аварийно свернуть работу? Прием.

– Они хотят знать, не хочешь ли ты потребовать аварийного отзыва?

Патрулирование следопытов-убийц должно было продолжаться еще двадцать четыре часа, прежде чем охотников эвакуируют по воздуху, но сержант, похоже, совсем не надеялся на встречу с противником в такое время.

– Подтверждаю,– сказал он.– Нигде нет ни одного плохого парня. Они слишком умны для того, чтобы вылезать в такую погоду. Скажите им, чтобы нас как можно скорее выволокли отсюда ко всем чертям.

– «Фокстрот-сэндмэн-шесть», мы подтверждаем. Запросите воздушную эвакуацию.

– «Сьерра-браво-четыре», наши птички на приколе. Вам придется погулять, прежде чем мы снова замашем крылышками.

– Вот пакость,– сказал Донни,– они там завязли.

– Ладно, скажи им, что мы будем сидеть, не сходя с места, и ждать перемены погоды, но наверняка не принесем домой ни одного скальпа.

Донни нажал «передачу».

– «Фокстрот», вас понял. Мы сидим на месте и вернемся к вам, как только выглянет солнышко. Прием.

– «Сьерра-браво-четыре», ваше сообщение принял. Закрываю связь.

В наушниках раздалось потрескивание.

– Ну вот,– сказал Донни.– Как насчет того, чтобы закрыть коробочку?

– Да... – протянул сержант с легким вопросительным оттенком.– Послушай-ка, Свинина,– сказал он, помолчав пару секунд.– Ты ничего не заметил, пока шарил по резервному диапазону? Ничего не показалось странным?

Сержант был в чем-то схож с полицейским, обученным понимать и расшифровывать самую быструю морзянку или же отдельные, казалось бы, совершенно невразумительные частицы радиопереговоров.

– Нет, я не слышал ничего особого,– ответил Донни.– Так, болтовня, ну, ты знаешь, обычная мешанина.

– Ладно, Свинина, тогда сделай мне одолжение.

Он всегда называл Донни Свининой. Он называл Свининой всех своих корректировщиков. Донни был у него уже четвертым корректировщиком.

– Свинина, пробегись-ка еще раз по этому диапазону, только теперь медленно и очень внимательно. Мне показалось, что я слышал слог, который прозвучал, как «стре».

– Стре? Как «стре-лковый батальон»?

– Нет, как «бы-стре-е».

Пальцы Донни медленно щелкнули переключателями, он взялся за диск, и в его уши влились сотни различных сигналов и переговоров на исковерканном военном языке, который становился еще непонятнее благодаря сокращениям, кодовым названиям и позывным: «Альфа-четыре-дельта», «Дельта-шесть-альфа», «Виски-фокстрот-от девятки», «Железное дерево-три», «Скважина-зулу-шесть», «Тан Сан Нут, даю настройку», и так далее, и тому подобное. «Доброе утро, Вьетнам. Как поживаете? Погода сегодня будет дождливой». Все это не имело никакого значения.

Но сержант всем телом подался вперед, застыл, напряженно вслушиваясь, даже перестал дрожать от холода; в его напряжении проглядывало нечто нечеловеческое. Он был тощим как палка человеком двадцати шести лет от роду с подстриженными ежиком белокурыми волосами; загар так глубоко въелся в его кожу, что трудно было с первого взгляда узнать в нем белого человека, из-под кожи выпирали острые скулы, серые глаза были всегда прищурены, как у профессионального охотника на белок. Ни дать ни взять стопроцентный американский краснокожий, да еще и с акцентом, который давал основания отнести его к самым нижним слоям населения какой-нибудь слаборазвитой общины, далекой от премудростей современной жизни. Но при всем этом он обладал некой своеобразной привлекательностью и определенными дарованиями.

Он-то ни о чем не мечтал, ни о пустыне, ни о ферме, ни о городе, ни о доме, ни о семейном очаге. Он был самым настоящим профессиональным головорезом, морским пехотинцем до мозга костей, кадровым сержантом, и если он о чем-то и мечтал, то лишь о своем жестоком и яростном паршивом Долге, которому он никогда не изменял, которому был глубоко предан и выполнял его уже на протяжении третьей ходки. Первый раз он побывал здесь взводным сержантом в шестьдесят пятом, а во второй раз участвовал в глубоком патрулировании вдоль демилитаризованной зоны. Если он и имел какую-то внутреннюю жизнь, то никому и никогда не раскрывал ее. Поговаривали, что он как-то раз одержал победу в крупных гражданских соревнованиях по стрельбе, кто-то рассказывал, что его отец тоже был морским пехотинцем во время Второй мировой войны и даже заслужил Почетную медаль Конгресса[30]Почетная медаль Конгресса – высшая военная награда в США., но сержант сам никогда не упоминал ни о чем подобном, и уж конечно, ни у кого не хватало смелости прямо спросить его об этом. У него не было семьи, не было жены или подруги, не было дома – ничего, кроме Корпуса морской пехоты да ощущения того, что он являлся порождением бурных и тяжелых времен, о которых предпочитал молчать, что ему приходилось переносить страдания, которые навсегда останутся тайной для окружающих.

О нем можно было много чего сказать, но для Донни имело значение только одно. Он был лучшим. Боже, до чего же он был хорош! Он был настолько обалденно хорош, что аж голова кружилась. Если он стрелял, то кто-то погибал, и это всегда был вражеский солдат. Он никогда не стрелял, если не видел противника с оружием. Но когда он стрелял, он убивал. Никто не мог сказать о нем ничего иного, и никто не стал бы связываться с ним. Он сохранял абсолютное спокойствие во время операций – прямо-таки ледяной король, хладнокровно наблюдающий за развертыванием событий,– всегда видел и слышал все раньше любого другого и ориентировался в происходящем с головокружительной быстротой. А потом он начинал действовать, замечая малейшее шевеление плохих парней, и делал свою работу. Находиться рядом с ним было почти то же самое, что составлять во Вьетнаме компанию Мику Джаггеру или еще кому-нибудь из самых прославленных звезд, потому что все отлично знали, кто такой Боб-гвоздильщик, и если кто-то и не любил его, то, ей-богу, боялся его, потому что он был к тому же Смертью Издалека в исполнении морской пехоты. Он был, пожалуй, в большей степени винтовкой, чем человеком, но притом еще и в большей степени человеком, чем кто-либо другой. Его знали даже в армии Северного Вьетнама; ходили слухи, что за его голову назначена награда в 15 000 пиастров. Сержант считал, что это очень забавно.

Но в конце концов, думал Донни, это должно было убить его. Война его когда-нибудь сожрет. Он будет устраивать отчаянно смелые штуки, стремясь превзойти самого себя, переступит через ведомую ему самому грань и все-таки найдет смертельное приключение на свою чересчур храбрую задницу. Он так и не дотянет до своего ПСВОСР. Для таких ребят, как он, такая вещь, как ПСВОСР, просто не существовала. Вьетнам был для них единственным прошлым, настоящим и будущим.

Он кого-то напоминал Донни, но Донни так и не мог сообразить кого. И все же в нем было нечто странно знакомое, нечто такое, что непонятным образом отзывалось в душе Донни. Это ощущение возникало уже не раз, но Донни никак не мог разобраться в своей памяти. Может быть, это был кто-то из его учителей? Или родственник? Или морской пехотинец из первой ходки или того времени, когда он служил в «Восемь-один»? Какое-то время ему казалось, что Боб похож на Рея Кейза, сурового взводного сержанта из Вашингтона, но стоило ему познакомиться со Свэггером немного поближе, и эта аналогия исчезла, как не бывало. Конечно, Кейз был хорошим, жестким, профессиональным морским пехотинцем, зато Боб был великим морским пехотинцем. Таких, как Боб Ли Свэггер, делают поштучно.

Но на кого же все-таки он так походил? Почему он казался таким знакомым?

Донни потряс головой, чтобы отогнать растерянность.

Свэггер сидел, накрывшись плащом, с полей шляпы стекала вода, его глаза казались совершенно пустыми, настолько внимательно он вслушивался в трескучую суматоху эфира. Его снаряжение было почти таким же, как у Донни: обмотанный для маскировки темно-зеленой изолентой толстый ствол снайперской винтовки M-40 (на самом деле «Ремингтон-700» под патрон «Верминт» 0,308 дюйма с 9-кратным оптическим прицелом «Редфилд») высовывался из-за ворота накидки, поскольку сержант прилагал все усилия для того, чтобы сохранить сухими механизм и деревянный приклад, который от сырости мог покоробиться. Он также нес с собой четыре гранаты M-26, две сумки с клейморовскими минами, электрическую подрывную машинку M-57, кольт калибра 0,45, рюкзак М-782 с сухими пайками (любимая отрава – ветчина и порошковая яичница) и семьдесят два патрона М-118, изготовленных на Арсенальном заводе в Солт-Лейк-Сити, с пулями весом 173 грана; такими патронами пользовались лучшие стрелки сухопутных сил и морской пехоты на соревнованиях в Кэмп-Перри. Впрочем, он всегда уделял подготовке снаряжения очень много внимания, так что у него был с собой многоцелевой нож «рэндолл» с пилой на оборотной стороне лезвия, на плече, под камуфляжным комбинезоном прятался в летчицкой кобуре маленький бескурковый кольт калибра 0,380, а за спиной болтался автомат и подсумки, в которых находились пять магазинов на тридцать патронов каждый.

– Вот,– сказал он.– Слышишь? Клянусь Христом, я что-то слышал.

Донни ничего не разобрал в щебете, чириканье и треске, но тут же перестал вращать верньер настройки и начал очень медленно поворачивать его обратно, внимательно глядя на маленькие цифры, проплывавшие в прорези. В конце концов он все-таки уловил еле слышный сигнал, его было очень легко пропустить, и он заметил его только потому, что подошел к самому краю шкалы мегагерцового диапазона и собирался уже перейти на другую частоту; сигнал был слышен только в то время, пока Донни держал включенной кнопку переключения диапазонов.

Но они все же разбирали эту слабую и отдаленную передачу. Сами слова, казалось, стремились вырваться из хаоса сигналов, и вскоре слышимость показалась морским пехотинцам отличной.

– Всем, кто слушает на этой частоте! Всем, кто слушает на этой частоте! Вы слышите меня? Прием. Быстрее ответьте, черт возьми. Прием!

Никто не отвечал.

– Это «Аризона-шесть-зулу». У меня тут до черта плохих парней со всех сторон, будь они прокляты. Всем, кто меня слышит! «Чарли-чарли-ноябрь», где вы там? Прием.

– Нам до них никак не достать,– сказал Донни.– И черт возьми, кто это такие – «Аризона-шесть-зулу»? – вслух подумал он.

– Скорее всего один из лагерей Специальных сил на западе. Они используют названия штатов как позывные. Они называют их БПО – базы для передовых операций. Он пытается достучаться до «Чарли-чарли-ноябрь», это командование Специальной оперативной группы и северного направления, оно находится в Дананге.

Но «Аризона-шесть-зулу» все же получил ответ.

– «Аризона-шесть-зулу», это «Лима-девятка-майк», Застава Гикори. Пуллер, это вы? Я с трудом разбираю ваш сигнал. Прием.

– «Лима-девятка-майк», моя большая машина разбита, я работаю по «прик-77». У меня серьезные неприятности. Тут повсюду плохие парни, они атакуют меня с фронта. Разведчики сообщают, что уже на подходе их главные силы, и они, похоже, всерьез хотят захватить мою базу. Мне нужен воздух или артисты, которые могли бы поддержать меня огнем. Прием.

– «Аризона-шесть-зулу», с воздухом ответ отрицательный, отрицательный. Мы завязли, все сидят на земле. Дай-ка я постараюсь насчет артистов. Прием.

– Я базовый лагерь команды «Аризона», квадрат «виски-дельта» 5120-1802. Мне нужен «отель "Эхо"», самые лучшие номера, и как можно скорее.

– Проклятье, «Аризона-шесть-зулу», насчет артистов ответ отрицательный. У меня нет, повторяю, у меня нет огневых баз, которые могли бы забросить камешки в ваш район. На прошлой неделе закрыли «Мэри Джейн» и «Сюзи Кью», а морские пехотинцы в Додж-сити тоже слишком далеко. Прием.

– «Лима-девятка-майк», вас понял. Я здесь один с одиннадцатью американцами и четырьмя сотнями аборигенов, мы сидим по уши в дерьме, я экономлю боеприпасы, продовольствие, воду. Мне срочно, повторяю, срочно необходима поддержка.

– «Аризона-шесть-зулу», у меня есть ваши координаты, но я не имею ни одной действующей артиллерийской базы в пределах досягаемости. Побегу к морякам, посмотрим, не смогут ли они подбросить вам огоньку, и как только появится первый просвет, вызову тактическую авиацию. «Аризона-шесть-зулу», вы должны продержаться до улучшения погоды.

– «Лима-девятка-майк», если их главные силы подтянутся сюда раньше, чем улучшится погода, я стану собачьей жратвой. Прием.

– Держитесь изо всех сил, «Аризона-шесть-зулу», обещают, что погода изменится завтра к полудню. Я немедленно свяжусь с «Чарли-чарли-ноябрь», и мы в самом срочном порядке вышлем к вам «фантомы».

– Вас понял, «Лима-девятка-майк»,– сказала «Аризона-шесть-зулу»,– связь кончаю.

– Благослови тебя Бог, «Аризона-шесть-зулу», удачи тебе,– ответила «Лима», и наушники наполнились потрескиванием эфирных разрядов.

– Похоже, дружище, что этим парням скоро станет очень жарко,– сказал Донни.– Погода не изменится еще несколько дней.

– Планшет с картами у тебя? – спросил Свэггер.– Дай-ка я взгляну... Какие он назвал координаты?

– Вот дерьмо, я не запомнил,– ответил Донни.

– Ну что ж,– сказал Боб,– хорошо, что запомнил я.

Сержант открыл планшет, который Донни торопливо сунул ему в руки, пролистал упакованные в пластик листы пятидесятитысячного масштаба и наконец нашел тот, который был ему нужен. Он долго всматривался в него, а потом вскинул голову.

– Знаешь, парень, пусть меня черти разорвут, но если я еще не разучился читать карты, то похоже, что мы с тобой находимся ближе всех к этим беднягам из Специальных сил. Они немного западнее нас, в Кхамдуке, это в десяти километрах от границы с Лаосом. Мы находимся в квадрате «виски-чарли» 155-005, а они «виски-дельта» 5120-1802. Как ни прикидывай, это приблизительно в двадцати километрах на запад.

Донни прищурился. Его сержант совершенно точно определил нужный квадрат, и до лагеря Специальных сил действительно не больше двадцати километров. Но... но на эти двадцать километров приходятся предгорья, по дороге придется пересечь раздувшуюся от дождей коричневую извилистую реку и цепь высоких холмов, и все это – индейская территория.

– Я считаю так,– продолжал Боб.– Один человек, двигаясь достаточно быстро, сможет добраться до них раньше этих самых главных сил. А тем парням нужно будет пробираться вот тут, через долину Анлок. Стоит только попасть в эти холмы, как у тебя будет сколько угодно целей.

– Христос! – сказал Донни.

– Нужно только задержать их вот тут совсем немного, до тех пор, пока погода не переменится.

Крупная холодная дождевая капля шлепнулась на шею Донни и скатилась по спине. Его резко передернуло.

– Свяжись еще раз с Додж-сити, Свинина. Передай им, что я отправился на небольшую прогулку.

– Я тоже пойду,– сказал Донни.

Боб уставился на него, немного помолчал и наконец сказал:

– Черта с два ты пойдешь. Мне здесь не нужен ни один краткосрочник. Ты останешься здесь и вызовешь эвакуаторов, как только установится погода. А за меня не беспокойся. Я проберусь в этот лагерь и вытащу «Аризону».

– Боб, я...

– Нет! Тебе слишком мало осталось. Ты будешь чересчур волноваться из-за того, что у тебя всего три с небольшим месяца до ПСВОСР. А если ты не будешь волноваться, то я буду. И помимо всего прочего, в одиночку я смогу двигаться гораздо быстрее. Это работа для одиночки, иначе вообще не стоит браться. Это приказ.

– Сержант, я...

– Нет, черт тебя побери. Я уже сказал. Это тебе не какая-нибудь проклятая игра. Я не могу позволить себе тревожиться из-за тебя.

– Это тебя черт побери. Я не стану сидеть здесь под этим поганым дождем, дожидаясь, пока меня вытащат, как дерьмо из лужи. Ты собрал команду – ты и я. Ты стреляешь, а я контролирую цели и обеспечиваю прикрытие. Предположим, тебе придется работать ночью. Кто будет пускать ракеты? Кто вызовет вертушки, когда станет слишком горячо? Кто будет работать с рацией и определять по карте координаты? Ну а если на тебя навалятся сзади? Кто разберется с ними? Кто поставит мины?

– Ты прямо-таки требуешь, чтобы я позволил тебе самому влезть в могилу, ланс-капрал. И что намного хуже, ты этим самым очень сильно меня расстроишь.

– Я не убегаю из боя. И никогда не убегу!

Боб прищурил глаза. Он очень подозрительно относился к любым проявлениям героизма и самопожертвования, потому что его собственное выживание было никак не связано с такими понятиями, а основывалось скорее на досконально освоенных профессиональных боевых навыках, еще более доскональном учете любых обстоятельств и, что самое главное, ясном осознании необходимости агрессивной тактики боя, поскольку именно это пока что позволяло ему выходить живым из любых переделок.

– Что ты хочешь мне доказать, малыш? Ты все время что-то доказываешь с тех пор, как мы с тобой стали напарниками.

– Я ничего не доказываю. Я просто не хочу никаких послаблений, вот и все. Никаких чертовых послаблений. Я иду до конца, только и всего. Когда я вернусь в мирную жизнь, возможно, что-нибудь изменится. Но здесь, черт возьми, я пройду до конца.

Его вспышка, похоже, смягчила Свэггера, которому не раз уже приходилось утихомиривать мальчишек, когда складывалась вот такая поганая ситуация, который заставлял солдат идти, когда у тех не оставалось сил даже на один шаг, который никогда еще не отправлял своих корректировщиков домой в пластиковых мешках, который потерял намного меньше молодых морских пехотинцев, чем любой другой. Но этот упрямый мальчишка все время ставил его в тупик. Единственный из всех его напарников, он вставал по утрам раньше его самого и никогда не допускал ошибок, проверяя снаряжение перед заданием.

– Донни, ладно, никто не говорит, что ты что-то доказываешь. Я только пытаюсь дать тебе лишний шанс. Тебе нет никакого смысла погибать сегодня. Сегодня сольный спектакль старого Боба. Как раз для этого Боб сюда поставлен. Это вовсе не футбольный матч с соседним колледжем.

– Я иду. Черт возьми, мы с тобой «Сьерра-браво-четыре», и я иду.

– Дружище, ты уверен, что родился в свою эпоху? Ты, поганый ублюдок, принадлежишь к старой породе, той же, что и мой покойный старик. Ладно, давай пошевеливаться. Вызывай их. Я собираюсь напрямик по компасу отправиться в этот проклятый квадрат, а когда вернемся, куплю тебе бифштекс и ящик «Джека Дэниелса».

Донни еще немного помедлил. Он снял шляпу и вынул из-под подкладки завернутую в целлофан фотографию Джулии.

Он смотрел на нее, пока капли дождя не заблестели на пластике. Джулия выглядела такой сухой и находилась так далеко от него. У него без нее болела душа. До ПСВОСР еще три месяца и несколько дней. Он вернется домой. Донни снова придет, он вернется домой, ура, ура, ура!

«Детка,– сказал он про себя,– детка, я верю, что ты со мной. Каждый час и каждый шаг».

– Ну что, Свинина,– пропел Боб Гвоздильщик.– Пора в поход.