Онлайн чтение книги Шадринский гусь и другие повести и рассказы
Необыкновенное возвышение Саввы Собакина

1

Лейб-медик Фукс приходил в отчаяние от нескрываемого пристрастия государыни Елизаветы Петровны к тяжелой и обильной пище. Матушка царица любили щи, буженину, кулебяку и гречневую кашу, отчего стан императрицы грузнел, расплывался, давала о себе знать и изрядная одышка: возраст государыни был почтенный. К этому Елизавета Петровна и в другом попирала медицинский регламент Фукса. Она ложилась почивать только на рассвете. По опыту своих царственных предшественников государыня превосходно знала, какие неприятные неожиданности иногда сулит ночь императорским особам. Окруженная верными придворными женщинами, служанками, чесальщицами пяток, государыня проводила ночи в тихой беседе.

Эти два обстоятельства — обильный обед и бессонная ночь — делали особенно приятными минуты послеобеденного отдыха. Горе тому, кто бы нарушил сладостный покой императрицы!

Однажды, в знойную июньскую пору, государыня Елизавета Петровна изволила по обыкновению отдыхать.

На берегу царского пруда, в синеватой густой тени векового дуба камер-фрау разостлали ковер. Полулежа на шелковых подушках, ее величество сладко дремала. После обильной пищи и небольшого возлияния венгерского государыню одолевало легкое опьянение. Хотя стояла несносная жара, но с прудов обдавала прохлада. Покрытая шалями, государыня почивала. Фрау веером отгоняла от нее докучливых мух. Окружающие царедворцы хранили благоговейное молчание.

В эту столь возвышенную и благостную минуту вдруг совершилось неслыханное и непозволительное. Камер-юнгфера, усердно отгонявшая мух, неожиданно стала морщить свой припудренный носик и вдруг громко чихнула.

К ужасу всех, государыня открыла глаза, и рука ее потянулась к туфле. Быть камер-юнгфере битой по щекам! У царедворцев остановилось дыхание от страха.

Но в этой напряженной предгрозовой тишине за оградой дворцового парка внезапно раздался звонкий и чрезвычайно сладенький напев:

— Све-жа-я те-ля-ти-на!

Все с великим гневом устремили взоры на ограду, за которой с ношей на плечах шел молодец-разносчик. Гофмаршал покраснел, как индюк.

— Какая дерзость! — возмутился он и устремился вперед, но ее величество изволила благосклонно остановить его:

— Ах, оставьте!

Государыня приподнялась и напрягла слух. Разносчик, словно в угоду ей, стал повторять свой призыв к покупателям:

— Све-жа-я те-ля-ти-на! Све-жа-я те-ля-ти-на!

— Какой превосходный голос! — мечтательно вздохнула императрица.

Она обожала вокальное искусство и всех, обладавших голосом, весьма жаловала. Даже те, кто имел хоть малейшую склонность к пению, особо отмечались.

Придворные, следуя примеру государыни, угодливо стали прислушиваться.

— Сколь превосходный тембр, — повторила с умилением государыня и приказала: — Гофмаршал, озаботьтесь сию же минуту пригласить его ко мне!

Разносчика немедленно догнали и доставили в парк. Узнав, что перед ним государыня, молодец упал на колени и взмолился:

— Пощади, царица-матушка! Видит бог, телятина свежая.

— А ты пропой, какая телятина, — благосклонно улыбнулась императрица.

Молодец растерянно оглянулся на придворных, те подталкивали, ободряли его:

— Пой, орясина! Ну, пой, дурень…

«Господи, спаси меня и помилуй», — подумал молодец, глубоко вздохнул и во всю силу своих обширных легких грянул:

— Све-жа-я те-ля-ти-на!

— Сколь восхитительно! — умилилась государыня. — Гофмаршал, сего певуна извольте взять в поставщики для моей кухни.

У разносчика подкосились ноги, он бухнулся в землю:

— Матушка государыня, облагодетельствовать изволили!

Лакеи отвели молодца в гофинтендантскую контору, и там он назвался Савкой Собакиным. Гофинтендант склонил перед ним голову:

— По указу ее величества будем числить вас, сударь, в поставщиках императорского двора. Льстим себя надеждой отныне питаться отменно свежей телятиной.

Гофинтендант выложил перед Савкой горку червонцев:

— Извольте задаточек, сударь.

Савка жадно сгреб их.

— Премного благодарен, ваше сиятельство. Уж будьте покойны, телятину доставим отменную.

Облагодетельствованный не чуял под собой ног: «Шутка ли, поставщик двора ее императорского величества! Уж не морок ли то?»

Но червонцы в тугой кисе подтверждали счастливую перемену.

Молодец Савка Собакин недавно пешком пришел в Санкт-Петербург из своего родного городишка Осташкова, Тверской губернии. У него было родительское благословение да полтина в кармане. В столице малец упросился в артель и стал разносить по улицам телятину. Счастливец Савка к вечеру явился в артель и поклонился старосте:

— Времена ноне пошли, батюшка, невиданные; я жар-птицу, счастье свое, за хвост сграбастал. Отныне, батюшка, ты мне не указчик, а я тебе не холоп.

Бородатый староста ощерил пасть, прищурил лукавые глаза:

— Он как, ишь ты! А ну, дыхни, окаянец!

Савка, не смутясь, подошел к артельному старосте и дыхнул.

— Ишь ты! — весьма удивился мужик. — И не пахнет брагой!

Молодец присел к столу и загоготал на всю горницу:

— Не унюхал, кто я, то-то! Был Савка-разносчик, а ноне поставщик ее величества государыни-матушки Елизаветы Петровны. Он как! Чуял?

Артельный староста опасливо покосился на дверь:

— Братцы, рехнулся парень! Эх, Савка, Савка…

Но молодец, не долго думая, достал кису и со звоном высыпал на стол добротные червонцы.

— Он как, Савка!

— Ограбили! — ахнул артельный староста и заорал благим матом: — Караул! Детушки, вяжите разбойника!

Разносчики окружили Савку и начали его вязать…

Чем бы кончилась эта пренеприятная история, неизвестно. Весьма возможно, Савка не досчитался бы полдесятка зубов, и, что еще горше, исчезли бы со стола звонкие червонцы. Но в эту минуту красноречивых восклицаний и решительных действий внезапно за окном раздался стук колес, и к дому, в котором обитали разносчики, подкатила нарядная карета с дворянским гербом. С козел проворно соскочил рослый гайдук и открыл дверцу. Из кареты неторопливо вышел дородный господин в малиновом кафтане. Он осторожно поднялся на крылечко и степенно спросил:

— Поставщик ее величества двора купец Савка Собакин здесь изволит пребывать?

Эти слова поразили артельщиков как гром, — все рты разинули.

Прошло не малое время, пока все очнулись и вытолкали молодца на крыльцо;

— Савка… Савелий Яковлевич, тебя кличут!

Собакин не моргнул глазом, соблюдая достоинство, он поклонился приезжему:

— Чем могу служить, ваша милость? Господин надул выбритые до синевы щеки и с важным видом изрек:

— По поручению его светлости камергера двора князя Голицына, управляющим конторой коего я имею честь состоять, покорнейше прошу, ваше степенство, не отказать в любезности быть поставщиком, — господин тяжело перевел дух и поклонился.

Собакину немедленно был вручен задаток; он же не преминул его благосклонно принять…

В этот день суждено было поразить артель дальнейшими событиями. Весь день к Савке являлись нарочные, посыльные, дворецкие, — многие знатные вельможи, желая угодить государыне, поручали избранному ею поставщику снабжать их кухни телятиной.

Наконец-то артель воочию убедилась в несомненном счастии Савки. Все разводили руками и приговаривали:

— Ну и талант выпал Савке! Теперь успевай наш земляк загребать денежки! Не ходить теперь кудрявому, как нам грешным, с утра до вечера по улицам и не голосить без толку.

С этого дня Савка Собакин быстро пошел в гору. Карманы и сундуки его невиданно быстро стали наполняться червонцами и богатством. Поставщик открыл на Сенной обширные мясные. Не прошло и трех лет, как на Невском он отгрохал каменный домище и завел бойких молодцов-приказчиков. В церкви Спаса на Сенной во время церковных служб Савка занимал особо почетное место, и священнослужитель подносил ему для целования крест первому. Гильдейские купцы, когда Савка сходил с церковного крылечка на паперть, бережно брали его под локотки и заискивающе просили:

— Вы, Савва Яковлевич, извольте осторожней. Церковный причт возглашал Савке многолетие, и было за что. Он присылал духовным отцам под праздники балычку, икорки, телятинки, не забывал и про вино. Покатилась жизнь Савки Собакина привольно, как по широкому полю-полюшку…

2

Савка Собакин на вид был прост, но это впечатление было весьма ошибочно. Про себя вновь испеченный купец полагал: «Ласковое теля двух маток сосет», «Не пойман — не вор», «Украл, да ушел — ровно нашел». Эти изворотливые изречения купецкого ума Савка усердно применял на житейской стезе. Никто не ведал, что в Савке схоронился отменно умный дипломат.

Государыня императрица Елизавета Петровна пребывала в преклонных годах, и нетрудно было предугадать, что не за горами последняя колесница, которая отвозит и великих и малых сих в небытие. В последние годы государыня усиленно жаловалась на несносные колики. На глазах придворных она заметно слабела, и часто на вечеринках в Эрмитажном театре во время беседы государыня клонила голову и безмятежно засыпала. Такое столь не блестящее состояние здоровья императрицы внушало одним страх и трепет, а другим — смелые ожидания. Кто знает, что может случиться, если государыня, к прискорбию, как и все смертные, оставит земную юдоль, наполненную скорбями и печалями?

Один Савка Собакин, видя быстрое увядание своей покровительницы, не унывал. Проворный купец все знал, предвидел и по-своему усердно вносил посильную лепту в придворные интриги.

Было известно, что при дворце воспитываются и готовятся к престолонаследию принц голштинский Петр и привезенная из Штеттина захудалая принцесса, нареченная в крещении Екатериной. Обе эти наследные особы пребывали в весьма стесненном материальном положении. Савка не замедлил безотказно и в долг снабжать скромный двор наследника необходимыми припасами и вином, а весьма привлекательную на вид и очень доброжелательную в обхождении с ним цесаревну Екатерину он снабжал и червонцами.

Времена были переменчивые. Купцы намекали Савке:

— Постерегись, степенный! Ноне он князь, а завтра ты прах в студеном Березове.

Собакин не унывал:

— Ничо, дорогие! Где Савка Собакин посеял, там дважды взойдет, и умолот будет обильный. Такая у меня легкая да веселая рука!

Вышло так, как предрекал Савка. Государыня в один из дней занемогла и в бозе почила. На престол вступил голштинский принц, нареченный императором России, — Петр III. Отдав дань скорби и воздыханиям, Савка вновь воспрянул духом и решил закрепить положение. Государь, помня услуги купца Собакина, отдал ему на откуп поставку сена для конной гвардии. Однако не успел Савка размахнуться, как государь Петр III нежданно-негаданно отдал в Ропше душу господу богу, а на престол взошла супруга его Екатерина. Возликовало сердце Собакина. Настало времечко обильного умолота. Савка явился во дворец, был допущен к императрице и пал к ее ногам.

— Многим мы бывали благодетельствованы царями российскими. Не оставь, государыня-матушка.

Екатерина была женщина тонкого ума и поняла купеческую хитрость и лесть, но, помня Савкины червонцы, взяла его за плечо и повелела:

— Вставай, шут! Быть тебе откупщиком таможни в Риге!

— Матушка царица, благодетельница наша, — снова повалился ей в ноги Савка.

Государыня сдержала свое слово. Савка Собакин получил на откуп таможни в Риге; и не прошло десяти лет царствования новой монархини, как купец нажил на таможенном откупе миллионы российских рубликов. К тому времени он уже перешел из крестьянского состояния в чиновничье для того, чтобы добиться дворянства, а через это приобрести право на покупку населенных имений.

Быстро лез в гору Савка Собакин!

3

Необыкновенное и быстрое возвышение и обогащение не насытило, однако, жадности Савки Собакина. Задумал он великое дело — взять поставку на армию. «Но как к сему Делу подойти, где заручка?» — мозговал купец, и тут дознался он, что счастливец, который сполна пользуется сердечными утехами государыни, есть не кто иной, как причудливый, но простой, вновь воссиявший на петербургском небосклоне Григорий Потемкин. Великан, совершенство человеческой красоты: открытое белое лицо, густые темные брови и голубые глаза. Он не любил пышных напудренных париков, ходил без них, красуясь белокурыми природными завитками. Добродушию его не было предела, но неуравновешен был его характер — он то предавался безудержному веселию, то впадал в бесконечное уныние. В минуту веселия всеми признанный фаворит государыни задавал умопомрачительные балы, поражал всех широтой натуры и роскошью. Через преданных людей Савка дознался, что ее величество жалует своего вновь избранного любимца записками, в которых именует его милюшечкой, любезным, сердечком, любимым Гришаткой…

«Через сего мужа и надо выше лезть», — решил про себя Савка и выждал счастливой минутки. В чаянии встречи с Потемкиным Савка старался покороче сойтись с Михеичем, домашним слугой вельможи. Купец посылал Михеичу ко дню именин отрезы добротного аглицкого сукна, фунтики китайского чаю, бутылочки венгерского. Через Михеича было дознано, что удобный момент представления купца Потемкину — это день, — когда, воздав должное Бахусу, светлейший страдает жестоким похмельем. В часы эти предстать перед страдающим вельможей — значило попасть в клетку могучего льва. В день этот все весьма тщательно избегали апартаментов светлейшего, и он одиноко валялся в страданиях на канапе, оберегаемый только старым брюзгой Михеичем.

«Сие несказанно добро», — прикидывал, обстановку Собакин, но слегка трусил. Правда, купецкая кость была изрядно крепкая и тело жильное, но ведь и князь, слава творцу, создавшему сей перл, был не младень, а богатырь Илья Муромец. «Как после этого обстоятельства подойти к нему, вести речи и не быть битым?» — ломал голову Савка.

Тут осенила его мысль: странности и неустойчивость характера князя — добрый знак! Именно после воздания должного Бахусу и есть удобный день явки к вельможному.

Савка решил действовать.

После одной веселой пирушки Потемкин, злой и мучимый головной болью, по обыкновению валялся на канапе в пустом огромном зале, когда в приемную явился купец Савка Собакин. Под мышкой купец держал ведерный бочоночек плотной дубовой клепки.

В приемной было пустынно и тихо; в стрельчатом высоком окне билась докучливая муха да невесть откуда, из отдаленных покоев, доносились протяжные стоны и крепкие ругательства. Дежурный адъютант с удивлением взглянул на храброго посетителя, но тот все стоял, чего-то ожидая. В приемную вышел Михеич, и Савка степенно поклонился ему:

— Выручай, родимый, доложи их сиятельству: сердечно лицезреть их желает купец Собакин и почтет то за великое счастье.

Михеич мигнул купцу и поманил пальцем:

— Следуй, супостат!

Адъютант пошел было наперерез купцу, но всемогущий Михеич охладил его пыл:

— Купец изволил прибыть по особому и личному вызову князя. — Старик насупил седые брови и зашаркал во внутренние покои. За ним проследовал Савка.

Рычание и стоны становились явственней. Слуга медленно проходил покой за покоем, распахивая перед Савкой двери. Наконец они очутились перед последней. Купец побледнел, но держался храбро. Михеич с великим сердечным сокрушением взглянул на купца и предупредил несчастного:

— Ну, Савка, быть тебе битому! Ежели чего, ты не скорби, со смирением прими смерть мученическую, — и предупредительный старик распахнул последнюю дверь.

В зале были спущены штофные шторы, стояла полутьма, под потолком в хрустальной люстре колебалось желтенькое пламя, догорала свеча. В полутьме Савка рассмотрел широкую софу, крытую ковром, на ней в беспорядке раскиданные шелковые подушки и валики. Поперек софы лежал ничком широкоплечий богатырь с белокурой гривой волос на затылке.

— Кто вошел? — не поднимая головы, зарычал он.

Савка упал духом, но откликнулся дрогнувшим голосом:

— Это я, ваша светлость. Я, Савка Собакин.

— Какая это еще собака? — заревел Потемкин.

— Не собака, ваше сиятельство, а Собакин, купец Собакин, — зашептал Савка.

— А-а! — вскипел вельможа и вскочил с софы. Лицо его было искажено муками похмелья, глаза пылали гневом. Он был в цветистом восточном халате нараспашку, обнаженная волосатая грудь была могуча. Он занес кулаки: — А-а… Убью пса! Как смел?

Савка упал на колени и поставил перед собою бочонок. Купец умильно, по-песьи смотрел в глаза вельможи.

— Головка болит? Драгоценная болит? — соболезнующе прошептал он.

— Что это за бочонок? Червонцы в нем? Подкуп, аршинник? — окончательно вышел из себя богатырь. Грузный кулак его готов был опуститься на Савкину плешь, но в эту столь критическую секунду раздался сладкий шепот Собакина:

— Рассол это! Огуречный рассолик от головной больки, ваше сиятельство. Дозвольте избавить от мук?

— Как рассол! — Потемкин в первое мгновение обалдел. Хлопая глазами, он засиял весь и потянулся к Савке — Ах, собака, вот пес, ну и удружил! Открывай живо!

Купец быстро выбил затычку и стал глазами отыскивать в зале подходящую посудину.

— Не иши всуе, — хрипло сказал князь и поднял бочонок. — Дай-кось сюда. Хорошее питье добро и без чаши.

Он запрокинул голову. В бочонке забулькало.

Собакин онемел, изумленно разглядывая богатыря. Тот, шумно дыша, жадно пил. Несколько раз он отрывался от бочонка, глубоко переводил дыхание и снова прикладывался. На щеках его постепенно появлялся румянец, глаза повеселели.

— Ах, и рассол! Фу ты, — наконец-то оторвался красавец от бочонка и рукавом дорогого халата вытер мокрые губы. — Ох-х, — сладко рыгнул он и повалился на софу. — Михеич, остуда! — Открой шторки, дай взглянуть на сего мага и чародея!

— Ну, как головушка, ваше сиятельство? — ласково спросил Савка.

— Легчает, ох, как легчает!

Из-за двери, шаркая, вышел Михеич и стал открывать шторы. Савка неловко топтался на месте.

— Ну, пока уходи, а я отосплюсь. — Потемкин опрокинулся на спину и закрыл лицо подушкой. Через минуту во дворце раздался его богатырский храп.

Неделю спустя Савка Собакин был удостоен санкт-петербургского питейного откупа, и нажива обильной рекой потекла в купецкие карманы.

4

Шли годы, менялись люди, чередовались события. Светлейший князь Потемкин заметно постарел, жил на юге — государыня находила дела для своего бывшего любимца подальше от столицы. То завоевание и устройство Тавриды, то война с турками вызывали нужду в светлейшем в далеких теплых краях. Савка Собакин к этому времени ворочал миллионами, но он остался прежним. Савкой. Непомерная жадность и купецкая хватка привели его к нежданной беде. В 1774 году после кровопролитной войны с Турцией был заключен мир в Кучук-Кайнарджи. Государыне угодно было ознаменовать для народа этот исторический день. По указу ее величества было велено после обнародования манифеста о мире на три дня открыть все петербургские кабаки. Каждому простолюдину дозволялось зайти в кабак и на казенный счет выпить чарку водки в честь победы Румянцева.

С утра в городе началось небывалое столпотворение и несусветное пьянство. Уже к вечеру первого дня на улицах, площадях и в канавах было подобрано пять сотен опившихся и покалеченных людей. Полицейские клоповники переполнились забияками, скандалистами и подозрительными личностями.

Кончилось торжество, придуманное государыней, весьма печально, не менее печален был для казны и счет, Представленный питейным откупщиком Саввой Собакиным. Цифра опустошенных винных бочек была столь велика, что правительство вынуждено было нарядить следственную комиссию для разыскивания правды. Ревностные чиновники раскопали истину. Оказалось, что во всем Санкт-Петербурге и во всей губернии никогда не обреталось такого огромного количества водки, которое было выписано откупщиком. В итоге следствия купец Савва Собакин угодил под суд. Злопыхатели и недоброжелатели загодя радовались его беде: «Быть Савке на каторге!»

Но счастье не оставило Собакина и снова улыбнулось ему. По заступничеству князя Григория Потемкина государыня весьма мягко обошлась с Савкой и помиловала его. Стремясь предать все происшедшее в дни торжества забвению, ее величество изволило повелеть Собакину впредь именоваться по отчеству — Яковлевым. В государственных реестрах и документах с этого времени фамилия Собакиных исчезла навсегда. Однако Савка был лишен питейного откупа, и ему указали заняться другими делами.

5

История с превеликим пьянством постепенно забылась. Спустя несколько лет на Урале появился заводчик Савва Яковлев. Здесь им был приобретен знаменитый Невьянский завод Демидовых.

С переменой заводских хозяев жизнь работных людей нисколько не облегчилась. Демидовы были известные всему миру стяжатели; жадные и свирепые, они не давали никому спуска. Тысячи кабальных и приписных крестьян маялись на шахтах и рудниках Демидовых. Грозен был хозяин Каменного Пояса Демидов! Заводы походили на каторжные остроги, в них было свое войско, тюрьмы и палачи.

Не полегчало и с приходом в Невьянск Саввы Яковлева. Хозяин новый, а порядки старые. Дабы придать больше пристойности и строгости, Савва не замедлил составить приказчикам свой рескрипт, состоящий из восемнадцати пунктов. В нем предписывалось мужикам недреманным оком беречь лес, изводить его по крайней нужде и весьма ограниченно. В Невьянске, где пребывал отныне Савка, работные должны были блюсти строгое благочиние, порядок и тишину. Настрого наказано, чтобы по кабакам и улицам не шатались бы пьяные, песельники и крикуны. По всем улицам и переулкам и в рядах предлагалось блюсти чистоту, канавы и мосты иметь в исправности, коз и поросят на людные места не выпускать. Соблюдая свято и нерушимо все эти нравоучительные правила, благодарные работные люди и служилые, завидя заводчика, должны были снимать шапки и класть перед ним пристойные поклоны. Дабы потомство помнило о благих делах мудрого хозяина, Савва привез из Москвы пиита, который, однако, больше поклонялся Бахусу, богу веселия и пьянства, нежели вел дружбу с музами.

Изрядно постаревший и грузный чревом Савка вставал рано и в заботе и попечении о делах и людях ему подвластных, разъезжал и заглядывал во все уголки своего обширного царства. Нерадивых, неучтивых и нарушителей изданного рескрипта он самолично хлестал или кликал ката,[1]Кат — палач. и тот при нем чинил скорый суд и расправу.

Жизнь Савки среди хлопот и деяний незаметно клонилась к закату. Сам Савва Яковлевич превосходно сознавал, что неумолимо близится день, когда природа потребует его туда, где нет ни печали, ни воздыхания…

Напрасно тщился Савва оставить неблагодарному потомству память о себе — она и так жила бы. Последнее его лиходейство надолго сохранилось на Каменном Поясе. И мы, прощаясь со своим героем, не можем не отдать дани этому деянию Собакина.

В 1764 году в горную канцелярию в Екатеринбурге явился приписной к Невьянскому заводу крестьянин Алексей Федоров и объявил о золотых рудах, найденных им на даче Прокофия Акинфиевича Демидова. В горной канцелярии знали силу и ретивость Демидовых и потому заявку утаили и предали забвению. При водворении на Невьянском заводе Саввы Яковлева горщик Федоров напомнил правительству о своей находке. Смелое заявление приписного изрядно напугало Собакина. При обнаружении залежей ценного металла — золота владельцу грозило изъятие земель. Савка вспомнил старину и удаль, он решил схватить заявителя и посчитаться с ним по-своему. Отец и сын Федоровы в ту пору пребывали на Ирбитской ярмарке. Об этом узнал Савка и, не медля ни часу, выслал верных людишек. Глухой ночью налетели они в Ирбит, выволокли из избы отца и сына и, повязав их, бросили в сани. Заодно захватили их товары и деньги. Глухими проселками и лесными запутками их доставили в Невьянск, где нещадно били. Алексея Федорова бросили в потайной подвал грозной Невьянской башни, где приковали к сырой стене, а сына его увезли по зимнику до Костромы, где и утерялся его след.

С той поры и до 1797 года о Федоровых не было ни слуху ни духу.

Но тут случилось необыкновенное и непонятное событие. Алексею Федорову, пробывшему весьма длительное время в оковах в подземных казематах башни, неведомо каким путем удалось подать челобитную на высочайшее имя, и, что было поразительно, челобитная дошла по назначению, и было строжайшим образом препоручено берг-коллегии расследовать дело.

Из канцелярии правления главных заводов в Невьянск нежданно прибыл чиновник Яриев с горными солдатами, обыскал подвалы, башни и освободил Алексея Федорова. Заключенный более походил на скелет, нежели на живого человека. Долгие годы пребывания в сырых склепах невьянского владыки не прошли для него бесследно.

Горным ведомством по настойчивому требованию из Санкт-Петербурга было приступлено к дознанию о горьких и незаконных притеснениях, которым подвергались Федоровы. По всему предвиделось — последуют суд и крутая расправа.

Но, увы, все это было бесполезно и ни к чему. Виновника и вдохновителя громкого преступного дела давно не было в Невьянске. В 1784 году, задолго до следствия, Савва Собакин безмятежно почил на невьянском погосте.

1940