Онлайн чтение книги Шарло Бантар
Глава пятая. Вандомская колонна

16 мая омнибус — редкое в те дни явление, на улицах Парижа — курсировал между площадями Бастилии и Согласия для пассажиров, имевших пропуск на торжества по случаю свержения колонны.

Шарло и Жозеф скоро присоединились к непрерывному потоку людей, устремившихся с площади Согласия по улицам Риволи и Кастильонской на Вандомскую площадь.

Темой всех разговоров было предстоящее событие, и Кри-Кри старался ничего не пропустить мимо ушей.

До его слуха донеслись слова молодого человека, шагавшего впереди рядом с другим, несколько постарше:

— Я живу тут совсем неподалёку. Все окна мы заклеили бумажными лентами, чтобы стёкла не посыпались от сотрясения. Боюсь только, как бы бронзовый император не отскочил при падении и не пожаловал нежданным гостем в наш дом.

— Да нет, этого бояться нечего: императоры не заходят в рабочие дома, — усмехнулся второй. — Ты слышал, — продолжал он, — говорят, один американский банкир, из самых богатых, хотел купить у Коммуны Вандомскую колонну, чтобы поставить её потом в Центральном парке в Нью-Йорке.

— Как же так? — удивился первый. — Ведь в Америке, поди, республика…

— Что ж ты думаешь! Такова цена американским республиканцам! На словах они демократы, а на деле почитают деспотов.

— Некоторые газеты всё-таки отстаивают колонну, называя её большим произведением искусства.

— Это болтают писаки из тех, что остались на содержании у Версаля. Коммуна всё ещё разрешает этим тёмным листкам ежедневно распускать по городу всевозможную клевету на коммунаров. «Произведение искусства»! Какая нелепость! Да знаешь ли ты, что известный всему миру художник Курбе предложил убрать этот памятник с первого дня, как стал во главе Свободной ассоциации художников. Это он внёс предложение сбросить деспота и на его пьедестале установить статую в честь победы революции восемнадцатого марта. Курбе говорит, что Вандомская колонна не представляет никакой художественной ценности. Она лишь позорит Францию, потому что прославляет идею войны и завоеваний, которые нужны только императору и богачам, но ненавистны народу…

— Абади продолжает получать от тьеровцев письма с угрозами, — услышал Кри-Кри разговор других прохожих, слева. — Пишут, что его ждёт смерть, если он доведёт дело до конца. Ведь…

Толпа оттеснила говоривших от Кри-Кри, и он не услышал конца фразы!

— Дядя Жозеф, кто такой Абади? — спросил он.

— Абади — инженер. Коммуна поручила ему всю подготовку к свержению колонны, а бонапартисты хотят сохранить её во что бы то ни стало и дошли до того, что угрожают Абади.

Вандомская площадь была полна народу. Любопытные, не получившие пропусков, заняли все крыши.

Пестрота костюмов, шум голосов, суета, движение — всё это могло смутить и огорошить любого. У Кри-Кри, хоть он и привык к парижской сутолоке, разбегались глаза. Ему хотелось посмотреть и на колонну, для которой сегодня пробил последний час, и на запрудивших площадь защитников Коммуны.

Кого здесь только не было! И солдаты Национальной гвардии в форме, и добровольцы — рабочее население Парижа, и гарибальдийцы.[30]Гарибальди Джузеппе (1807–1882) — итальянский революционер, активный участник борьбы за объединение Италии; принимал участие в войне 1870–1871 годов между Францией и Германией на стороне французов. Гарибальди горячо приветствовал Коммуну, и многие из его товарищей по революционной борьбе, получившие название гарибальдийцев, сражались в её рядах. Последние были особенно живописны. Солнце обливало своими лучами их красные костюмы, ветер играл петушиными перьями на мягких шляпах. Их вооружение было разнообразно: ружья, карабины, сабли, тесаки…

Вандомская площадь невелика по сравнению с другими парижскими площадями и имеет восьмиугольную форму. Посредине площади высилась колонна. В этот день она походила на мачту большого корабля — так она была вся опутана канатами и блоками.

Сложные подготовительные работы к свержению колонны наконец закончились. Насыпь из земли, мусора и соломы в пять метров вышиной и десять шириной начиналась на расстоянии пятнадцати метров от цоколя. Слой песка покрывал ту часть подстилки, на которую должен был прийтись — самый сильный удар падающего памятника. Колонну прорезали наискось с двух сторон.

На возвышенности Нев-Пти-Шан был установлен ворот, прочно прикреплённый к земле. От него шёл к колонне толстый канат, охвативший кольцом её верхушку.

Кри-Кри очень хотелось подойти ближе и хорошенько рассмотреть отдельные детали памятника, который Наполеон отлил из тысячи двухсот неприятельских орудий. Но вокруг настила стояли ряды национальных гвардейцев; они не допускали никого подходить близко во избежание несчастного случая, возможного в ту минуту, когда сооружение будет падать.

Теперь Кри-Кри сожалел, что прежде, бывая столько раз на Вандомской площади, не удосужился разглядеть как следует бронзовую обшивку колонны. На бронзе, которая спиралью обвивала монумент, были изображены различные эпизоды наполеоновских войн.

Не только Кри-Кри, но многие присутствующие осаждали гвардейцев, желая подойти к колонне. Однако стража была неумолима.

Внезапно, при общей тишине, в воздухе разнеслись слова:

Кри-Кри узнал голос Виктора Лиможа. Поэт стоял невдалеке и смотрел на статую Бонапарта. Все молча повернули голову в его сторону. В глазах у многих можно было прочесть одобрение поэту, который сумел так хорошо выразить в эту минуту мысли и чувства парижан.

Напряжение толпы дошло до крайнего предела, когда наконец резкий свисток оповестил о наступлении торжественной минуты.

Сигнал подал морской капитан. Тотчас полковник Национальной гвардии в красном кепи с золотыми галунами взобрался на верхушку колонны и при криках толпы: «Да здравствует Коммуна!» — разорвал трёхцветное знамя, которое повесили там накануне.

Вслед за тем, по знаку того же морского капитана, несколько национальных гвардейцев и моряков направились к вороту. Послышался призывный звук рогов, и канат, который солдаты накручивали на ворот, стал медленно натягиваться.

Все взгляды устремились на колонну.

Бронзовый император, казалось, стоял так прочно на своём массивном постаменте, что его никак нельзя было поколебать.

Вдруг кто-то крикнул:

— Смотрите! Она падает!

Толпа замерла. Памятник покачнулся. Но в ту же минуту раздался сильный треск, похожий на взрыв. Натяжение каната ослабло, и колонна снова стояла неподвижно. Взгляды всех обратились туда, где вокруг ворота суетились люди. Два национальных гвардейца укладывали на носилки своего товарища. Нельзя было разобрать, ранен он или мёртв.

Ропот, возгласы возмущения неслись со всех сторон.

— Предательство! — кричали одни.

— Это дело рук версальских шпионов, не иначе! — возмущались другие.

— Довольно церемониться с врагами!

Звуки рога призвали толпу к спокойствию. На высокую насыпь поднялся инженер Абади и сказал:

— Подосланный Тьером негодяй вывел из строя ворот. Осколком убит национальный гвардеец Гюстав Питу. — Абади снял кепи, и все мужчины на площади обнажили голову. — Но недолго будет торжествовать враг, — продолжал Абади. — Через два часа ненавистный нам памятник всё же рухнет и бронзовый император будет валяться среди мусора.

Громом аплодисментов ответила толпа на слова инженера, которого минутой раньше готова была заподозрить в измене.

Второй, запасной, ворот был предусмотрительно приготовлен инженером заранее и находился неподалёку от площади. Абади приказал перенести его и сам принял участие в его установке. Вскоре новый ворот стоял на месте, а ровно в четыре часа всё было снова готово к свержению колонны.

Раздался сигнал. Но теперь толпа следила за канатом с некоторым недоверием и тревогой. Беспокоило даже лёгкое поскрипывание колёс и вала, на который наматывался канат. Но вот наконец памятник закачался и стал медленно наклоняться. Ещё секунда — и бронзовая громада заколебалась, наклонилась и, развалившись в воздухе на три части, рухнула. Земля содрогнулась при её падении. Голова деспота покатилась по мусору к ногам толпы. Оглушительный треск прозвучал как ответ на грохот версальских орудий, которые в этот день не замолкали ни на минуту: Тьер пытался помешать Парижу исполнить над тираном народный приговор.

Громкие крики торжествующей толпы слились с бурными звуками «Марсельезы», которую заиграли полковые оркестры.

Несколько человек из передних рядов подбежали к развалинам и водрузили на уцелевшем пьедестале красные знамёна.

Теперь ничто больше не сдерживало напора толпы. Все бросились подбирать мелкие осколки. Каждый хотел взять в руки и рассмотреть то, что было ещё недавно пресловутым Вандомским памятником.

Кри-Кри, конечно, не отставал от других. Забыв о дяде Жозефе, он пустился на поиски какого-нибудь любопытного кусочка бронзы, чтобы отнести его на память Мари, раз она не могла сама здесь присутствовать.

Ему посчастливилось: он нашёл кусок лаврового венка Наполеона, блестевший, как чистое золото. Кри-Кри подобрал его и спрятал в карман.

Стоявшие тут же два мальчугана, добыча которых была менее богата, тотчас предложили Кри-Кри обменять его драгоценность на куски бронзовой обшивки; в придачу один из них обещал пять су. Денег, конечно, у Шарло никогда не бывало. Он почесал в затылке, раздумывая, не согласиться ли ему на мену. На пять су он мог бы купить для Мари горячего картофеля или жареных каштанов… Но потом он всё же решил, что Мари будет приятно получить кусочек императорского лавра.

Кри-Кри был не прочь продолжить поиски, но снова прозвучал рог. На этот раз он возвещал о том, что один из членов Коммуны будет держать речь. Расшумевшаяся толпа сразу притихла. Все головы повернулись в ту сторону, где только что высилась колонна. Теперь на цоколе развевалось пять красных флагов.

Для Кри-Кри было приятной неожиданностью, что на трибуну поднялся Жозеф Бантар.

Явственно и чётко доносилась речь Бантара, взволнованного, полного гнева против версальцев и уверенности в том, что справедливое дело восторжествует:

— Сегодняшний день войдёт в историю как великий день. Наполеон Первый хотел создать славу себе и Франции на крови других народов. Мы же, водружая на обломках этой колонны красные знамёна, хотим равноправия и счастья для всех народов. Отныне площадь будет именоваться Международной, в знак единства рабочих всех стран!..

Одобрительными возгласами толпа поощряла его продолжать речь, когда он останавливался, чтобы перевести дыхание.

— Первый Бонапарт принёс в жертву своей ненасытной жажде господства миллионы детей из народа, — продолжал Жозеф, — своими руками он задушил республику, которую поклялся защищать. Преследуя всех, кто хотел быть свободным, он стремился туже затянуть петлю на шее бедного люда, чтобы самовластно царствовать, попирая его права.

Злодейства Бонапарта начались восемнадцатого брюмера,[31]18 брюмера (9 ноября 1799 года) генерал Бонапарт, будущий император Наполеон I, совершил государственный переворот и сделался первым консулом. когда он нарушил присягу и учинил кровавую бойню. Народы Европы стонали от наполеоновских нашествий. Но потом Франция дорогой ценой расплатилась за дела её монарха, который прикрывал свои преступления пышными словами о благе нации. Разрушая сегодня символ угнетения, Коммуна клеймит негодяев и предателей, которые выдают себя за демократов, а в решительную минуту схватки рабочих с поработителями наносят пролетариям удар в спину. Уже сколько раз Париж поддавался обману этих волков в овечьей шкуре! Сколько раз гибли французы и их благородные надежды рассыпались в прах из-за такого благодушия.

Неспроста на этой самой площади народ разрушает второй памятник, воздвигнутый для прославления монарха. Первым была статуя Людовика Четырнадцатого, уничтоженная восставшими парижанами в 1792 году.

Пусть каждый из вас твёрдо знает: если Коммуна когда-либо воздвигнет памятник, он никогда не прославит разбойника, а запечатлеет в памяти потомства лишь славные подвиги, несущие народам свободу или победу в труде и науке.

Однако, провозгласив Коммуну, мы ещё не установили социализма. Ещё много придётся трудиться и долго бороться. Но я спрашиваю вас: разве не легче нам станет, если вместо угнетателей у власти будут стоять рабочие и крестьяне? Кто скорее подумает о том, чтобы взять у земли побольше хлеба и справедливо разделить его между нуждающимися? Кто постарается, чтобы легче работалось на фабрике и лучше жилось рабочей семье? Кто скорее позаботится, чтобы не лилась кровь солдат ради хищнической выгоды эксплуататоров?

— Да здравствует Коммуна! Умрём за Коммуну! — раздалось со всех сторон.

Когда снова установилась тишина, Бантар закончил:

— Да послужат эти бронзовые обломки напоминанием всем честолюбцам, стремящимся к власти и притесняющим рабочих: их ждёт такая же судьба!

Мощные звуки оркестров и многоголосый хор толпы покрыли слова оратора.

Не успела ещё отзвучать боевая песня освобождённого народа, как с улицы Мира донеслись траурные звуки.

Жозеф спустился с трибуны и, взяв Кри-Кри под руку, сказал:

— Идём, Шарло! Это хоронят национальных гвардейцев, павших вчера у ворот Майо.

Перед зданием госпиталя на улице Мира стояли три траурные колесницы. Красные знамёна развевались на четырёх углах каждой из них. Гробы утопали в цветах.

Ожидали окончания торжества на Вандомской площади, чтобы двинуться на кладбище Пер-Лашез. Ничто не нарушало благоговейной тишины. Все стояли в молчании, грустно понурив обнажённые головы.

Вдруг откуда-то появился человек в шляпе, которая резко выделялась на фоне непокрытых голов. Федерат бесшумно приблизился к неизвестному и, не говоря ни слова, сбил с его головы шляпу прямо в канаву и вернулся на своё место. Подозрительный человек не осмелился протестовать, и все о нём тотчас позабыли.

На возвышение, наспех сколоченное из досок и прикрытое красной материей, взошёл член Коммуны Артур Арну.

Сюда же направился и Бантар. Красный шарф члена Коммуны оказал своё действие: толпа молча расступилась, освобождая Жозефу и его племяннику проход к колесницам.

— Теперь вы знаете своих врагов, — говорил Арну, — знаете, что они бездушны, и вы должны отстаивать собственную жизнь, жизнь ваших жён, детей и отцов против их мести… Если враг восторжествует — не только вожаки, все обречены на смерть! Версальцы хотят уничтожить Париж. Они понимают, что парижан можно победить, но и тогда они сохранят свою свободную мысль, своё уничтожающее презрение и ненависть к угнетателям. Версальцы боятся вас всех одинаково. Для них вы судьи, которых нельзя купить, совесть, чьи укоры нельзя заглушить. Вот почему Париж не получит прощения. Этот город — голова и руки революции — не может надеяться на пощаду. Вас убьют всех, не разбирая ни пола, ни возраста, ни чина…

Горячую речь Арну не встретили, как обычно, бурными аплодисментами и возгласами одобрения. Слишком торжественна была минута, слишком благоговейно молчание, чтобы его нарушить. Только женщина в чёрной косынке, стоявшая у гроба мужа, лейтенанта Шатле, прижала к груди трёх своих осиротевших детей и сказала прерывающимся от слёз голосом:

— Арман, Мари, Люси, повторяйте вместе со мной: «Да здравствует республика! Да здравствует Коммуна!»

Дети, из которых младшему было семь лет, тихо, но отчётливо повторяли за матерью слова священной революционной присяги.

— Навсегда запомните эти слова! — добавила мать вполголоса.

Арну сделал знак, и траурная процессия медленно тронулась в путь, направляясь по длинной улице Риволи к кладбищу Пер-Лашез.

Кри-Кри оказался совсем близко от первой колесницы. В гробу лежал пожилой мужчина с густой чёрной бородой, чуть тронутой сединой. Пуля попала в висок, и вся правая сторона его лица была обвязана. Но Кри-Кри почудилось в нём что-то знакомое.

В его воображении возникло другое видение: образ отца, павшего в борьбе с тем же врагом, за то же справедливое дело. С тех пор прошло всего два года, но тогда на похоронах не играл оркестр и за гробом не шли боевые товарищи.

Отец Кри-Кри, Жан Бантар, в числе тринадцати других рабочих был убит в Рикомари имперскими войсками, расстрелявшими демонстрацию бастовавших шахтёров в июле 1869 года. Под страхом новых расстрелов власти запретили организованные похороны убитых рабочих и следили за тем, чтобы при погребении присутствовали лишь самые близкие родственники. Жана Бантара провожали только два человека: сын и брат. Мать Шарло умерла, когда ему исполнилось шесть лет. Он родился в деревне в тяжёлый для французских трудящихся 1857 год, когда четвёртый подряд неурожай довёл крестьян до полного обнищания…

Толпа, сопровождавшая траурную процессию, не только не уменьшалась, но по мере приближения к кладбищу непрерывно росла.

На всём пути следования печальных колесниц встречные, как и у Дворца промышленности, безмолвно обнажали головы, провожая долгим взглядом неизвестных им героев Коммуны.

…Возвращаясь в «Весёлый сверчок», молодой Бантар сделал небольшой крюк, чтобы пройти мимо Сен-Флорентийского редута. Ему хотелось убедиться, не здесь ли его друг. Но тщетно два раза просвистал он условленный мотив — Гастон не отозвался на сигнал.

Кри-Кри подождал немного, поглядел, как возводится баррикада, как быстро растёт свежая земляная насыпь укрепления, и тронулся дальше, утешаясь мыслью о завтрашней встрече.