Онлайн чтение книги Шестое октября
XXII. ДАМА В АВТОБУСЕ

Выходя из мастерской, Вазэм ощупывал в кармане монеты, которые получил на водку от выигравших товарищей: около четырех франков пятидесяти сантимов. Один Пекле подарил ему два франка. Правда, поставив на Ларипетту пятнадцать франков, Пекле выиграл чистых двадцать семь.

Голова у Вазэма полна приятных мыслей. Встреча с Хаверкампом открыла перед ним широкие перспективы. Он к ним скоро вернется, когда будет обсуждать это дело с дядей. В данный же миг его восхищает то, что он вообще как бы получил только что гарантию на будущее и ощутимое доказательство благосклонности со стороны счастья. Молодой человек, к которому обращается солидный господин с целью дать ему ответственное поручение, а затем угостить его в кафе и предложить ему участие в своем деле, — это человек с привлекательной наружностью, который не до скончания века будет маляром.

Ему хотелось отпраздновать свою удачу и разом истратить свои 4 франка 50. Начал он с того, что купил пачку папирос высшего сорта, за 80 сантимов. Но уже собираясь закурить одну из них, он решил, что папироса, даже высшего сорта, не слишком ярко выделяется на будничном фоне жизни, и выбрал себе сигару за 15 сантимов. Он опять подошел к зажигательному прибору. Но в тот же миг подумал, что до обеда его стошнит от сигары, что лучше покамест удовольствоваться папиросой. Сигару он выкурит после обеда, при разговоре с дядей.

Выйдя из табачного магазина, он спросил себя, не выпить ли ему рюмку в кафе, не поехать ли домой в такси и не сделать ли того и другого. Но кафе поблизости показались ему слишком скромными. Чтобы найти более подходящее, пришлось бы отправиться на бульвары, и это слишком бы его задержало. Что касается такси, то это удовольствие, когда едешь один, имеет тот недостаток, что вкушаешь его без свидетелей. У прохожих есть свои заботы, и они не смотрят на тебя. Правда, приятно подкатить к подъезду, изумить хозяина фруктовой лавки и швейцара. Но такой эффект был бы преждевременным. Он оправдывается, когда подчеркивает уже совершившуюся перемену в положении. С простой надеждой он не согласуется. Если завтра торговец фруктами и швейцар узнают, что молодой человек из третьего этажа по-прежнему работает на улице Монмартр в качестве мазилки, то пожмут плечами, вспомнив про вчерашнее такси, и назовут Ваээма шалопаем.

В этот миг он увидел приближавшийся автобус маршрута J, шедший на Монмартр, и решил в него сесть. Остановка была в двух шагах.

Впрочем, автобусы, незадолго до того появившиеся и немногочисленные, пользовались еще престижем. Ваээм их любил. Им он был обязан почти всем своим практическим знакомством с автомобилем. Чтение руководства становится гораздо живее, когда знаешь шум перемены скорости, страшную вибрацию запускаемого двигателя, толчки при торможении, запах отходящих газов.

Сообразно с обстоятельствами Вазэм пренебрег империалом. Ему пришлось поэтому пожертвовать папиросой. Но он знал, что внутри найдет более избранное и в большинстве своем дамское общество, то есть более соответствующее его намерению пофорсить и окраске его мыслей, хотя в этот час уличного оживления случалось и скромным труженикам находиться среди пассажиров первого класса, за отсутствием мест на империале.

Автобусы маршрута J еще не знали системы участков, введенной за три года до того на линиях конной тяги. Проезд стоил шесть су в первом классе. Ваээм приготовил монету в десять су и обсудил вопрос, не следовало ли бы обратить на себя внимание, дав кондуктору два су на водку. Он наблюдал несколько раз, как это делали пожилые люди, в частности — старые дамы, просившие кондуктора указать им остановку и помочь сойти. Будет ли такой жест понят со стороны подвижного молодого человека, хотя бы и публикой первого класса? Вазэм не хотел показаться смешным. Как и у самых смелых людей, у него тоже были зоны робости. Они простирались вообще на все те поступки, которые он предполагал подчиненными некоему кодексу, ему неизвестному. Но когда он, правильно или ошибочно, считал, что знает «правила», то ни на миг не сомневался в своем поведении и поражал людей апломбом.

Он нашел выход. Когда кондуктор проходил мимо него, он громко его спросил, когда отходит последний автобус с Монмартра. Этот вопрос вдобавок окружил его некоторым ореолом гуляки. Немного позже, покупая билет, он смог пустить пыль в глаза — взять только половину сдачи.

Исчерпав этот инцидент, он занялся ходом машины. Ему посчастливилось. Этот автобус шел хорошо. Двигатель издавал свой ровный пулеметный треск без ненормальных взрывов. Трогание с места сопровождалось должным ревом, и спустя каких-нибудь десять секунд раздавался грохот, с каким бы паровоз раздавил ряд бочек: это был переход с первой на вторую скорость, удававшийся шоферу сразу.

«Ладно, ладно, — думал Вазэм, — посмотрим, каков ты будешь на подъеме».

За улицей Монтолон, действительно, улица Рошешуар шла круто в гору. Самые предательские подъемы находились по обе стороны перекрестка Кондорсе. И каждому из них предшествовала остановка, лишавшая машину разбега. Посчастливится ли на этот раз не принять и не высадить ни одного пассажира и сможет ли кондуктор позвонить, прежде чем шофер пустит в ход тормоза? Это было одно из любимых волнений Вазвма.

Увы, пришлось остановиться, и автобус, вопреки надеждам, которые он внушил Вазэму, тронулся с места самым мучительным образом. Не только не могло быть речи о переходе на вторую скорость, но шоферу пришлось пуститься на маневр, превосходно известный Вазэму и состоящий в том, что рычаг впуска газа попеременно доводят до упора и отпускают только на половину. Вазэм тщетно искал объяснения этого способа или хотя бы упоминания о нем в «Тайнах автомобиля». Но он столько раз видел, как им пользуются шоферы автобусного маршрута J, что в конце концов этот беспокойный жест накачивания вошел в состав его собственных рефлексов. Он иногда снился ему по ночам. Один из самых частых его кошмаров рисовал ему, как он сам ведет автобус по необычайно крутому подъему; как ни раскачивал Вазэм с искусной медлительностью рычаг, как ни вкладывал всю свою душу в это движение упрашивания и впрыскивания, автобус терял дыхание и откатывался назад, а Вазэм внезапно просыпался.

Первый подъем остался позади. Вазэм позволил себе небольшой отдых и, стряхнув с себя технический экстаз, восстановил свой контакт с публикой.

Вдруг он почувствовал, что ему жмут колено и правое бедро. Этот нажим не казался случайным; он, по-видимому, производился не в первый раз, но молодой человек был так поглощен, что не обратил на него раньше внимания.

Он кинул взгляд направо и покраснел. Его соседкой была дама, о которой он сразу мог только сказать себе, что она красива, немного полна и богато одета. Дама эта уголками глаз видела, как он покраснел, и чуть-чуть улыбалась. Вазэму было не по себе. Такого приключения с ним еще не бывало, а всевозможные мечтания о любви и женщинах не подготовили его к столь определенному положению. В данный миг ему больше всего хотелось перестать краснеть. Когда самообладание вернется к нему, близка уже будет площадь Дельты, где ему надо сойти. Сойдя, он поглядит на даму по возможности нагло, а очутившись в безопасности, сможет целыми часами вспоминать это чудесное происшествие. Оно заранее преобразовало сегодняшний вечер. Какому товарищу с улицы Полонсо или с Гвардейской улицы рассказать о нем?

Нажим возобновился. У Вазэма уже немного помутилось в голове. В ней плясали чувства неправдоподобия, счастья, гордости, опасности. Автобус окружал их кольцом треска. Что делать? Каковы правила на этот счет? Очевидно, не уклоняться от нажима; даже постараться его возвратить, насколько возможно.

Он ответил очень легким толчком; и в тот же миг почувствовал, как немного апломба к нему вернулось. Он решился посмотреть на даму. На ней была большая шляпа, в тени которой щеки ее казались бесконечно соблазнительными. Он увидел два широких блестящих темных зрачка, передвинувшиеся ради него в углы век; увидел трепещущие ресницы; новую улыбку, сошедшую от глаз к губам, довольно толстым и очень красным. Краска на этих губах встревожила Вазэма. Большинство женщин в ту пору красилось только втайне. Но у него не было досуга задавать себе много вопросов. Площадь Дельты приближалась. Надо было встать со скамьи и выйти на площадку заблаговременно, чтобы не наделать неловкостей. Надо было найти — в каком углу ума? — выражение взгляда и лица, которое бы произвело на эту даму выгодное впечатление.

Но и дама встала самым естественным образом. У Вазэма сердце заколотилось, мысли опять пришли вразброд. Положительно, жизнь от него требовала слишком много доказательств ловкости зараз. Подниматься до уровня обстоятельств — это понятно, он рожден для этого упражнения; но этаж за этажом. Иначе это — беспорядочное усилие, от которого кружится голова.

Едва лишь автобус оставил их на тротуаре, дама в большой шляпе заговорила с ним. Впрочем, Вазэм, будучи слишком уверен в дальнейшем, не пытался сбежать.

— Простите, молодой человек, но я здесь не привыкла выходить. Надо ли мне пойти обратно по улице Клиньянкур, чтобы прийти домой, на улицу Ронсара, или есть туда путь короче?

Голос у нее был низкий и звучный, веки немного тяжелы, и в рисунке слишком красных губ, к концу фразы, — явное желание целоваться.

— На улицу Ронсара?

— Да, знаете — дома вдоль большого сада, против стены из скал — из поддельных скал.

— Ах да, но вам лучше было сойти на улице Андрее дель Сарте, перед Дюфайэлем.

У нее вырвался гортанный смешок:

— Ай, какой хитрый! Говорит это так серьезно! Вот душка!

Рисунок губ сделался красноречивей.

— Что бы, кажется, предложить мне показать дорогу? И чему их учат, этих молодых людей?

— Но… меня ждут дома, мадам.

— Вас ждут? Вот как? В таком случае, не будем подвергать неприятностям этого прекрасного юношу, которого ждут. Но разрешено ли прекрасному юноше выходить из дому после обеда?

Вазэм опять покраснел, но от унижения.

— Пфф!.. Я возвращаюсь ночью, если хочу. И ни у кого не спрашиваю разрешения.

Робость его покинула. Ничто не раздражало его сильнее, чем обращение с ним как с молокососом. Чуть было не наговорил он неприятных вещей этой не в меру накрашенной даме.

— В таком случае приходите ко мне сегодня вечером на чашку чаю. Мои окна выходят в сад. Вид из них очень приятный. Улица Ронсара, 4. Пятый этаж, дверь слева. Ничего не спрашивайте у привратницы. В девять часов, хорошо? Не опоздайте.

Она протянула ему руку:

— Наверное, не правда ли? Да что ж он не отвечает? Вот глупый какой!

— Дом номер четыре?

— Да, пятый этаж, дверь слева. Я буду подстерегать.

— Хорошо. Я буду в девять, в десять минут десятого.

Она пожала ему руку нежно и сильно. Губы ее сложились в расцветающий поцелуй.

— До скорого свиданья!