Онлайн чтение книги Шиза
Компьютерные мальчики в животе

В последние месяцы город в прямом смысле лихорадило. То там, то здесь начали исчезать женщины. К расследованию подключились не только журналисты, но и мужья похищенных. Версий насчитывалось много, они даже печатались в прессе – одна страшнее другой и одна сумасбродней другой. Но единой, которая бы логично объясняла все происходящее, не было. Все терялись в догадках.

Требований выкупа не поступало, трупов никто не находил.

Не инопланетяне же вмешивались таким образом в земную жизнь!

И вот сидим мы с тем самым маньяком-одиночкой друг напротив друга по разные стороны стола и смотрим. Я – на него, он – по сторонам. Ему все интересно: диктофон с блокнотом на столе, люминесцентная лампа на потолке, календарь на шкафу, книги на полках, даже наручники на собственных запястьях. Медленно переводит выпученные глаза за кругляшками очков с одного предмета на другой, ожидая, когда же я заговорю.

А я по привычке спрашиваю себя, что бы подошло парню больше всего: обшивать веранду дома фальцовкой, к примеру, управлять экскаватором, шинковать луковицу или дирижировать оркестром…

Уж точно – не стоять на коленях с молотком над окровавленным женским трупом!

Нескладный, большеголовый, чуть одутловатый, как из другого измерения, он сидел сейчас передо мной, словно ждал начала сеанса в кинотеатре. Пальцы не суетились, губы и щеки не дергались. Не каждый нормальный так себя сможет вести после случившегося.

Меня заинтересовали его уши: оттопыренные, словно с другого черепа. Их дизайном занимался явно не тот, кто рисовал все остальное. Говорят, такая форма раковин является признаком тонкой организации души, недюжинного интеллекта. Ну-ну…

Внезапно меня осенило: где-то я уже видел этот покатый лоб, эту поперечную морщинку на переносице, этот подбородок с ямкой посредине…

– Почему вы ничего не спрашиваете? – не выдержал он наконец. – Не пора ли начинать? Время-то идет!

– Во-первых, за вами наблюдаю и делаю выводы, это иногда информативней любых слов, – приоткрыл я завесу тайны, нажимая кнопку на диктофоне. – А во-вторых, скоро подойдут мои коллеги, все же экспертная комиссия должна состоять из трех специалистов, а не из одного. Вот их-то я и жду.

– А я голову ломаю – для кого еще два стула?! Хорошо, а записывать-то зачем? – он кивнул на диктофон.

– Видите ли, я никогда не слышал, как плачут компьютерные мальчики, тем более – в животе молодого мужчины. Надеюсь, вы не против?

– Вот вы о чем, ну да, ну да, – расслабился он, улыбнувшись. – Должен вас разочаровать. Они успокоились и вряд ли сегодня подадут голос. Когда это случится, я вас приглашу послушать. Только для этого диктофон придется приложить к самому животу. Это как сердцебиение у плода, лучше один раз услышать…

– И давно они у вас кричат?

– Как только у меня появился первый компьютер, с тех пор… Значит, где-то лет пятнадцать. Иногда довольно громко, мне кажется, даже соседи слышали их крики.

– Давайте познакомимся, меня зовут Илья Николаевич, я врач-психиатр. Как мне к вам обращаться?

– Можно называть меня Костей, можно даже на «ты»… Мама в детстве звала Костиком, мне это нравилось, – он вдруг соединил ладони под подбородком, словно собрался прочитать молитву. – Но с тех пор прошло много лет, и назад вернуть ничего нельзя. Время неумолимо движется…

– Ты хорошо помнишь своих родителей?

– Помню, конечно. Десять лет назад они погибли в автокатастрофе.

– Сочувствую… Братья, сестры у тебя есть?

– Нет, один я был у мамы с папой. Как перст.

– А полностью, с отчеством, с фамилией тебя как звать-величать? Сколько тебе лет?

Он вздохнул, разведя руками, дескать, и вы туда же.

– Тридцать пять мне. Полностью меня величают Константином Аркадьевичем, фамилия – Бережков. Думаю, на этом можно закончить и вернуть меня в больницу, откуда меня, собственно, и привезли. У меня больные остались без присмотра, что с ними стало за ночь? Работы – непочатый край!

– Детство свое ты помнишь хорошо? – продолжал я невозмутимо, не обращая внимания на его озабоченность.

– Помню только, что приходилось переезжать с места на место. Родители много работали, на меня у них времени не хватало, и я месяцами гостил у маминой сестры, тетки Тамары. Начиная с восьми лет.

В этот момент дверь раскрылась, в кабинет вошел Давид Соломонович и незнакомый мне доктор лет тридцати. Оценив груду мышц, перекатывающуюся под халатом, и сбитые костяшки пальцев, я окрестил его каратистом.

– Мы тут с Ираклием Борисычем ознакомились с делом, – начал после представления Либерман, перекладывая на столе отпечатанные на принтере листы с места на место. – Так вот, Константин Аркадьевич, мы не видим никакого смысла ходить вокруг да около. Лучше сразу все карты раскрыть.

– Я… я тоже… Давайте сразу, – засуетился Бережков, даже в глазах его появился блеск. – Чтоб никаких там… инсинуаций.

– Тебя взяли в очень красочном интерьере, в недвусмысленной ситуации, отягчающих обстоятельств – выше крыши… Отпечатков полно. И все понимают…

– Чего тут красочного? – Бережков дернулся, звякнули наручники. – Ворвались грязными ногами на чистую простынь… Красота, нечего сказать! Хоть бы выражения выбирали!

Либерман сделал паузу, набрал в грудь воздуха, потом усмехнулся, выдохнул:

– Думаю, и ты тоже понимаешь, что при таком раскладе, пожалуй, изображать умопомрачение – единственный выход, шанс, соломинка для тебя. Чтобы не получить пожизненное… Другого пути просто нет. Но изображать шизофрению или маниакально-депрессивный психоз при их отсутствии – невозможно. Мы тебя очень быстро расколем.

– Ну да, ну да… А вы что-нибудь умеете, кроме того как колоть? Я вам что, полено?! Другие бы извинились за вторжение, а вы еще и угрожаете. Хороши доктора, нечего сказать!

Когда он произносил свою тираду, я внимательно всматривался в его немного раскосые, увеличенные линзами очков глаза. Иногда неискренность при плохом актерском мастерстве можно уловить именно в минуты наивысшего эпатажа. И снова мне показалось, что я где-то видел и эти оттопыренные уши, и эти линзы. Правда, наручников на запястьях тогда не было…

– Что ж, раз ты предпочитаешь играть в игру… – Либерман развел руками. – Изволь. Только потом, чур, не обижаться!

– Так как насчет моих больных? – невозмутимо уточнил Бережков. – Я до вашего появления вашему коллеге как раз втолковывал…

– Не волнуйтесь, Константин Аркадьевич, ваших больных развезли по другим клиникам, – подчеркнуто сухо продекламировал Давид Соломонович, – их состоянию ничего не угрожает. Лучше скажите, по какому адресу вы прописаны?

– Макар Афанасьевич снял для меня квартиру на улице Гагарина, – спокойно сообщил Бережков, словно и не было предыдущей словесной перепалки. – Дом сто шестнадцать, квартира восемьдесят восемь.

– Извини, Константин, а этот Макар Афанасьевич, он кто? – уточнил Либерман, кое-как успев записать адрес. – Родственник? Наставник? Коллега по работе?

– Директор сердечно-сосудистого центра, естественно, – Бережков снял очки и удивленно уставился на моего шефа. – Вы не знаете профессора Точилина? Это уже совсем… ни в какие ворота. Я у него работаю, между прочим! На втором посту медбратом. Он далеко не каждого берет в свою клинику, желающих знаете сколько?! Очередь! Легион! Это человек… космических масштабов. Я личность его имею в виду.

Интонация сидящего напротив была такой убедительной, что в глубине души у меня шевельнулось чувство стыда из-за того, что я не знаю такого уважаемого человека. Но я действительно его не знал! Думаю, как и коллеги, сидящие рядом.

Ошибку следовало исправить.

– Где его можно найти, чтобы познакомиться? – поинтересовался я. – Как с ним пообщаться?

– Это еще зачем? – насторожился Константин. – У него много дел, отвлекать его не стоит. Сейчас он, наверное, оперирует в центре, потом у него с двух часов консультации. Потом…

– Может, ты знаешь его домашний адрес? – перебил Либерман. – Чтобы не отвлекать его во время работы, мы бы могли… Во внерабочее время.

– В отдел кадров обратитесь на пятом этаже центра, – махнул рукой Бережков, – там вам подскажут.

– А вчерашний день ты хорошо помнишь? – включился в разговор каратист. Оказывается, он обладал высоким, почти женским голосом. – Что вчера с тобой случилось? Как ты оказался здесь?

– Разве такое забудешь! – с укоризной взглянув на него, Бережков водрузил очки на переносицу, положил подбородок на кулаки, локти упер в стол и начал медленно вспоминать. – Я пришел на работу в ночную смену, поставил капельницу… больной с аортальным пороком, разложил таблетки по ячейкам, напомнил, кому завтра с утра на рентген…

– Как же в ночную, когда полиция накрыла вашу «клинику» днем, – усмехнулся Ираклий, перевернув напечатанный на принтере лист. – Здесь четко зафиксировано…

– Мне-то лучше знать! – спокойно отреагировал Бережков, продолжая рассказ. – И только я решил сходить попить чайку, как ворвались какие- то бойцы в камуфляжных костюмах, наследили, устроили погром в отделении, бедняжке Федорчук из шестой палаты даже голову разбили прикладом, забрызгали мне очки кровью. Я уж не говорю про то, что был нарушен санэпидрежим!

О, это незабываемое чувство, когда больного после нескольких наводящих вопросов начинает «нести» туда, не знаю куда, и он отправляется искать то, не знаю что… У кого-то из коллег сосет под ложечкой в такие минуты, у кого-то появляется металлический привкус во рту, у меня же, как у автомобилиста со стажем, возникает ощущение, что машина наконец «села» колесами в продавленную колею, из которой выедет не скоро.

Бережков кипятился, отчаянно жестикулировал, а мы, кивая и поддакивая, пытались как-то уложить те или иные его фразы, жесты, гримасы в прокрустово ложе синдромов и симптомов.

– Вы говорите, что развезли по клиникам? – почти кричал Бережков. – Кто развез? Я видел – ни одной «Скорой» у центра не дежурило, никаких сирен не звучало! Только машина с решетками, где повезли, кстати, меня! Кто у больной из второй палаты капельницу с поляризующей смесью убрал вчера? Я точно помню, там полфлакона оставалось! А из пятой палаты надо было готовить к операции аортокоронарного шунтирования. Анализы взяли? У нее, по-моему, со свертываемостью проблемы. Возможно, камуфляжные ребята и владеют техникой…

– Хорошо, Костя, ворвались люди в камуфляжных костюмах, – прервал Либерман поток ненужных подробностей. – Дальше что было?

– Что-что! Начали гавкать, рявкать… Руки назад, мордой в пол, браслеты… Ничего хорошего, я вам скажу, – насупился он, опустив глаза. – Заломили мне руки назад, надели наручники… Звери, не люди! Что с них взять, у них приказ. Один как заедет прикладом в висок больной – у той мозги наружу.

Здесь было все ясно, вектор обсуждения стоило поменять, и я спросил:

– Давно ты работаешь в сердечно-сосудистом центре?

– Почти год. До этого работал в пансионате для престарелых, где, кстати, директором был Макар Афанасьевич, – затараторил он, легко сменив одну тему на другую, словно перепрыгнув через лужу. – Коллектив там дружный, веселый, все праздники вместе, выезды на природу. Как это сейчас называется – корпоративы. А когда Макару Афанасьевичу предложили возглавить только что открывшийся сердечно-сосудистый центр и он ушел, стало так грустно… Он меня потом, собственно, и переманил к себе. Место подготовил. Я долго думал, переходить или нет… Не люблю таких перемен, знаете ли, консерватор по натуре. Люблю, чтоб все текло своим чередом и ничего не менялось…

– Я правильно тебя понял, – решил уточнить я, прервав Бережкова. – Макар Афанасьевич каким-то неведомым образом переквалифицировался в кардиохирурга? До этого был директором пансионата, а стал руководить сердечно-сосудистым центром и оперировать?

Он помолчал какое-то время, потом улыбнулся, мотнув головой, словно раздражаясь, дескать, я же говорил, сколько можно повторять?!

– Вот, слушаю я вас… Вы хоть представляете, о каком человеке идет речь?! Всегда поражался его способностям, – начал он негромко, как бы исподволь, – его неиссякаемой энергии, трудолюбию. Сколько в нем всего – не пересчитать. Для него, например, остаться на дежурство, а потом с утра снова работать – ничего не стоило. Мне бы потребовался целый день, чтобы отоспаться, а он – как огурчик. Оперирует, не щадя себя. А ведь со здоровьем у него проблемы.

– Кто направлял больных вам в стационар? – сухо поинтересовался мой шеф.

– В нашей клинике были только те больные, которых лично направлял Макар Афанасьевич. Он их сам и доставлял, без всякой «Скорой». Эту помощь пока вызовешь, пока дождешься – сто лет пройдет… А Макар Афанасьевич ждать не мог, он душой и сердцем болел за каждого больного.

– Как же он их доставлял? – постарался я удивиться как можно натуральней. – На своей машине, что ли? И как в таком случае узнавал про новых… нуждающихся в лечении?

– Как узнавал? Сердцем чувствовал, что там или здесь кому-то плохо. А доставлял по-разному, – Бережков прищурился, как бы припоминая. – В зависимости от запущенности случая. Кого-то, случалось, и на руках приносил. Если человек умирал, надо было срочно что-то предпринимать…

Слушал я Бережкова, а в глубине шевелилось что-то сродни жалости к самому себе. Такая у тебя, доктор, профессия: пациенты валят на тебя всякую ахинею килограммами, центнерами… А ты слушай и отсортировывай – что похоже на правду, а что – первосортный бред. Но это так, сноска.

– Ты не мог бы описать его, Макара Афанасьевича, какой он? – допытывался Либерман. – Рост, волосы, полный или худощавый… Какое лицо у твоего шефа? Круглое, продолговатое? Нос большой, вздернутый, с горбинкой? Глаза карие, голубые, серые… какие? Может, есть борода и усы?

– Ростом выше среднего, седую шевелюру обычно сзади резинкой перехватывал, – начал бойко Бережков, но к концу фразы почему-то сник. – Да что описывать, портрет профессора Точилина в вестибюле центра висит, в отделе кадров можете фотографию попросить… Это настолько известный человек, что спрашивать о его внешности как-то… Вы в интернете наберите – «профессор Точилин» – и всего делов!

Он уставился в окно, сделав вид, что для него сейчас нет ничего интереснее того, что происходит там.

– Ты примерял когда-нибудь его вещи, – спросил я как можно будничней, незаметней, – его одежду, обувь?

– Вы что! – вмиг утратив интерес к заоконной жизни, он уставился мне в глаза. – Да как вы смеете! Считаете, я этот… фетишист? Зачем мне надевать его вещи? С чего вы взяли? У меня есть свои вещи для этого! И халат, и костюм. Отдельный шкафчик. У Макара Афанасьевича свой, у меня – свой. На замок закрывается. Все чики-пуки!

– Сколько ему лет? – спросил каратист, которого шеф представил как Ираклия Борисовича. – Судя по твоему рассказу, он должен быть близок к пенсионному возрасту.

Услышав про пенсию, Бережков напрягся, заиграл желваками.

– Ну да, ну да… Пенсионерами мы никогда не будем, не дождетесь! Останемся навсегда молодыми, перспективными, подающими надежды.

Мне показалось, что описания внешности шефа нам сегодня не дождаться, поэтому решил снова сменить тему.

– Скажи, Костя, а как ты добирался до работы?

– Макар Афанасьевич всегда заезжал за мной на своем «мерседесе», – незатейливо пояснил он. – Подъедет к дому, посигналит, а я уже одет, уже готов, жду его. И так – каждое утро.

– А если у него, как ты говоришь, дежурство…

– Никакие дежурства не могли ему помешать заехать за мной! – В его голосе появились капризные нотки, словно я поинтересовался у ребенка, было ли такое, чтобы мама из детского сада вовремя не забирала его. – Тоже мне скажете! Дежурство… Никогда такого не было, он заезжал за мной всегда!

– Он сам управлял машиной? – снова подключился Ираклий. – Или, может, у него был водитель? Главврачу ведь полагается…

– Был одно время, – заулыбался Бережков, кивая. – Димоном звали. Только Макар Афанасьевич его уволил после того случая на загородной трассе. Ну, помните, еще в газетах писали.

– Что за случай, расскажи, – встрепенулся Либерман, многозначительно взглянув на нас с Ираклием. – Может, и писали, да только мы с коллегами не читали.

– Ну да, ну да, не читали… – усмехнулся Бережков. – Поверил я вам, как же… Ехали мы после встречи с избирателями… И он превысил скорость, представляете, идиот! Везет кандидата в губернаторы, а скорость не соблюдает. Ну, гибэдэдэшники… тут как тут, за кустами притаились

Мне показалось, я ослышался, даже, кажется, ущипнул себя.

– Извини, на встречу с кем вы ездили?

– С избирателями, – несколько растерянно повторил Константин. – Макар Афанасьевич в прошлом году баллотировался на пост губернатора. Только не говорите мне, что вы и про это не слышали. Про это невозможно не слышать. Мы по области мотались – одна встреча за другой, одна за другой. И похожа одна на другую. Везде у людей одни и те же проблемы: кризис неплатежей, высокие цены, безработица, низкие зарплаты. Мы работали на износ…

Бережков начал перечислять города, в которых профессор Точилин встречался с избирателями, а я невольно отметил появившийся блеск в его глазах, румянец на щеках и ожившую мимику. Интересно, а происходило ли что-то с ним без присутствия его шефа вообще? Существовал ли он вне этого тандема? Они ведь не сиамские близнецы!

– Хорошо, баллотировался Макар… Афанасьевич, – кивая, я легонько хлопнул ладонью по полировке стола. – А зачем он брал с собой тебя? Кто в это время вел больных, кто оперировал?..

– Он сделал меня своим доверенным лицом, – с гордостью отрапортовал Бережков, пропустив слова про больных мимо ушей. – Посвятил во все нюансы своей программы, пообещал, что в случае его избрания меня ждет пост министра здравоохранения области. Эх, славные это были времена! Жизнь наполнялась хоть каким-то смыслом!

Костя зажмурился, вспоминая подробности этих самых времен.

– Мы, кажется, остановились на том, что Димон, как ты говоришь, – попытался я продолжить разговор, – превысил скорость, и вас остановил гибэдэдэшник, когда вы возвращались после встречи с избирателями. Вас в машине, как я понял, было трое? Макар Афанасьевич, ты и водитель?

– Почему трое? – Бережков резко открыл глаза и даже чуть привстал от негодования, дескать, за кого вы нас тут с Макаром Афанасьевичем держите?! – С нами ехал представитель местного отделения партии, сейчас не припомню, какой, честно говоря. Он спал на переднем сиденье. Макар Афанасьевич еще называл его то ли идеологом, то ли комиссаром.

Другой бы на моем месте, наверное, почувствовал себя политически близоруким, возможно, стало немного стыдно от того, что он не помнит и этой предвыборной кампании, и кандидата на пост губернатора по фамилии Точилин.

Другому, но не мне.

– Хорошо, значит, четверо вас было. Димон превысил скорость, и гибэдэдэшник выписал ему штраф?

Бережков снисходительно улыбнулся:

– Ну да, ну да, штраф… Какой может быть штраф, когда в машине Макар Афанасьевич! Нет, этот крысолов вначале, само собой, наезжал со своим радаром, мол, летите, на знаки не смотрите. Удостоверение, страховка, то, се… Зря, что ли, он бежал из кустов, чуть фуражку ветром не сдуло! Но тут из машины появился Макар Афанасьевич со своим мобильником, и все пошло совсем по другому сценарию. Один звонок начальнику ГИБДД области, тот попросил передать трубочку этому крысолову, и через пару минут все было чики-пуки. Мы продолжали путь. Нас ведь ждали больные, которые нуждались в помощи. А тут какой-то бегун на короткие дистанции, вояка с жезлом нас тормозит, понимаешь…

Телефонный звонок заставил его вздрогнуть и прервать монолог на полуслове.

Либерман взял трубку, буркнул в нее короткое «Понял. Заканчиваем» и положил трубку на место.

Я взглянул на часы и чуть не крякнул: мы проговорили с подозреваемым больше часа. Для первой беседы более чем достаточно.

Пусть сумбурно, перепрыгивая с одного на другое…

Но поговорили!

– Костя, мы пока с тобой прервемся, – Либерман не спеша поднялся, положил мне руку на плечо. – Завтра с тобой беседовать будет Илья Николаевич. Это один из наших лучших специалистов. Все, о чем он спросит, ты расскажи ему подробно…

– Как? Вы уже уходите? – Бережков внезапно рванулся вперед, вытянув в нашу сторону руки в «браслетах». – Вы же медики, настоящие врачи, я это чувствую, чувствую! Вы должны меня выпустить отсюда. Вы меня бросаете? У меня больные, которые не могут ждать. Некоторые из них могут умереть в любой момент. Пусть меня вернут как можно скорее в клинику. В психушке мне не место!

– Хорошо, хорошо, – закивал я, следя за тем, чтобы быть вне его досягаемости. – Я поговорю обязательно. Константин, ты напрасно так расстраиваешься…

– Вы не можете… – он распластался перед нами на столе, потом скатился с него на пол. – Я здесь сгину, погибну. Здесь я никому не нужен, здесь…

В этот момент в кабинет вбежали охранники и скрутили Бережкова. Все это время он ревел, рычал, брызгал слюной. Был момент, когда его буквально волокли за под мышки.

Цепляясь за все, что можно, он сопротивлялся до последнего.

– Пару кубиков седуксена внутримышечно, – сказал я подбежавшей медсестре. – Остальное распишу чуть позже.

– Приехал майор Одинцов, – проинформировал нас с Ираклием шеф, едва в коридоре стихли крики Бережкова. – Илья Николаевич, возьми его на себя, пожалуйста. Мне пора на кафедру. Значит, объясни, что необходима стационарная экспертиза в течение месяца, заключение мы подготовим сегодня же, подпишемся. Да, кстати, познакомься, это Ираклий Борисович Цомая, пишет кандидатскую по психопатиям, собирает материал.

Мы с доктором обменялись рукопожатием, и вскоре я остался в кабинете один. Правда, ненадолго. Примерно через минуту в проеме дверей нарисовался тот самый майор, что вчера задержал Бережкова в одном из подвалов городской окраины.

– Вы что, с ним один беседовали? – поинтересовался Одинцов после того, как представился. – Я думал, комиссия…

Мне пришлось долго объяснять, почему коллеги покинули меня.

– И каково ваше мнение, доктор? – задал он наконец сакраментальный вопрос.

– Случай сложный, – уклончиво начал я. – Скажу лишь, что это наш пациент. Мы берем его. Понаблюдаем, дальше видно будет.

– Понимаете, дело… – он долго подбирал подходящее слово, – резонансное, советую посмотреть двухчасовые новости, и все поймете. Готовьтесь к атакам журналистов. Сейчас главное – определиться, этот Бережков нормален? Как к нему относиться?

Поймав меня в фокус, майор не собирался выпускать из прицела до тех пор, пока я не вынесу свой вердикт. Окончательный, не подлежащий обжалованию.

– Могу ответить только после стационарной экспертизы. Через месяц, примерно. Заключение будет готово позже. Больше пока ничего не скажу. С выводами повременю, но, по-моему, на матерого маньяка он не тянет. У этого Макара Афанасьевича, его руководителя, гораздо больше шансов им оказаться, чем у… нашего горе-лекаря.

В этот момент у меня в мозгу вспыхнуло: а почему бы нашего злодея не назвать Лекарем? Кажется, во всех детективных романах у маньяков были клички, как-то их характеризующие. Пусть наш будет Лекарем. Долгим будет наш «роман» или коротким – посмотрим, а кличка у маньяка уже есть. И неплохая, по-моему!

– Скажите, вы уверены в этом, доктор? – как-то сурово спросил майор.

– В чем? – не сразу сообразил я, отвлекшись от своих мыслей.

– Ну, что этот… как его… Бережков не похищал женщин, а похищал их Макар…

– После одной беседы? – удивился я. – Ни в чем я не уверен, высказываю только предположения. Сейчас – ничего определенного, все после стационарной экспертизы.

– Но какие-то предварительные выводы есть?

– Предварительный алгоритм их поведения я только что изложил: Макар женщин похищал и как-то доставлял в подвал, а наш… Лекарь за ними – типа надсмотрщика. Этого… директора сердечно-сосудистого центра надо срочно искать.

– Может, он пыль пускает вам в глаза? Вчера нам все уши прожужжал про этого Макара, сегодня – вам. Признаюсь, у нас пока ни одного кандидата нет на эту роль…

– Может, и пыль пускает. Но выбора у нас нет. Время покажет.

– Хорошо, я понял. Изучайте его вдоль и поперек. Когда еще мы доберемся до Макара – неизвестно.

– Разумеется, имя и отчество у Макара может быть другим. Но это ничего не меняет.

– Понимаю. Еще бы узнать, что он за овощ. Его никто никогда не видел, в этом все дело! А вы, насколько я понял, пока никаких конкретных зацепок не даете. Нам бы хоть какую-нибудь мало-мальскую… Короче, мы очень надеемся, что вам удастся из этого Бережкова что-то выудить.

– Можно предположить, что Макар связан с медициной. Более того, – вставил я как заправский оперативник. – Сейчас, когда вы взяли Бережкова, жизнь пленниц, которые восстанавливаются в стационаре, в опасности, следует выставить охрану. Ведь они – свидетельницы! Если наш маньяк имеет отношение к медицине, то может спокойно проникнуть в любое учреждение здравоохранения.

– Это наша головная боль, доктор, не волнуйтесь, – перебил меня майор, рубанув ладонью воздух. – Вряд ли маньяк будет пытаться проникнуть в больницу. Думаю, пленницы не представляют опасность для него. Если его кто-то и видел, то – убитая. Перед самой смертью. У двух других глаза были завязаны. Они ничего не видели, были в полной темноте наверняка с момента похищения и до момента освобождения. Как слепые котята, без преувеличения.

– Дикость средневековая, – вставил я. – Так и ослепнуть можно.

– Вы не забыли, – майор начал манипулировать пальцами перед самым моим носом, по-видимому, чтобы я надежней усвоил его слова. – Их вообще-то никто не собирался отпускать живыми. Если бы мы не нагрянули… Короче, вы хотите сказать, что мы взяли вчера, скорее всего, овцу, а никак не пастуха. Хотя были уверены, что это пастух и есть. И теперь задача номер один – найти пастуха. Ну-ну…

Как-то не хотелось заканчивать разговор на безысходной ноте, и я заметил:

– Так ведь не на свободу же я предлагаю выпустить! Овцу-то!

– Понятно, что не туда, – вздохнул он, грузно поднимаясь из-за стола.

– Кстати, чуть не забыл, – спохватился я. – У той женщины, которую убили, голову которой молотком… Как фамилия? Не Федорчук, случайно?

– Нет, не Федорчук, – развел руками майор. – Синайская. У нее осталась восемнадцатилетняя дочь.

Я открыл блокнот, чтобы записать.

– Последняя деталь, доктор, – заметил майор, собираясь уходить. – Как-то очень странно, но мы в подвале не нашли ни одного сотового телефона. Ни того, что принадлежал бы Бережкову, ни тех, что принадлежали бы женщинам. Искали тщательно, но не нашли. И в мусорных контейнерах, расположенных поблизости, тоже.

– Да, согласен, странно, – согласился я.

Мы обменялись рукопожатием, он пообещал держать меня в курсе относительно поисков сообщника.