Онлайн чтение книги Школа ужасов
9

– Посмотрим, чем мы располагаем, – предложил Линли.

Сержант Хейверс, закурив очередную сигарету, удобно устроилась на стуле, поставив поблизости стакан «швеппса».

Они сидели в «Мече и подвязке», набитом людьми маленьком пабе в деревушке Киссбери, примерно в миле по узкому проселку от Бредгар Чэмберс. Как оказалось, Линли не напрасно облюбовал это местечко для разговора перед возвращением в Лондон. Он показал трактирщику фотографию Мэттью Уотли, не рассчитывая, конечно, что тот узнает мальчика, но, к его изумлению, хозяин пивной тут лее закивал лохматой головой и не колеблясь сообщил:

– А, это Мэтт Уотли.

– Вы его знаете?

– Еще бы. Он каждую неделю приходит к полковнику Боннэми и его дочери. Они живут тут неподалеку от деревни.

– Как зовут дочь?

– Джинни. Она заходит сюда с парнем, порой даже два раза в неделю. Отсюда она отвозит его в школу.

– Мальчик доводится им родственником?

– Нет. – Трактирщик выставил на стойку бутылку «швеппса», а вслед за ней– стакан с парой кусочков льда. Открыв шкаф, он вслепую пошарил в нем и извлек три пакетика с чаем, похоже, уже неоднократно использованные. – Он из «Бригады Бредгара». Я их называю «благодетелями». Мэтт из их числа, но он будет получше прочих. – Хозяин на миг скрылся за дверью слева от стойки и вернулся с изрыгающим пар чайником в руках. Налив кипяток в заварочный чайник, он трижды окунул в него чайные пакетики и поспешно убрал их в шкаф. – Молока? – предложил он Линли.

– Спасибо, не надо. Так что за «благодетели»?

– В школе их называют «Добровольцами Бредгара», это я зову их благодетелями. Они навещают стариков, помогают работать в поле или в лесу. Парни и девушки выбирают, кому какая работа по душе. Мэтт предпочел взять на себя посещения, и ему достался полковник Боннэми. Тот еще орешек, доложу я вам. Думаю, Мэтт изрядно хлебнул с ним горя. Как он терпит полковника – неизвестно. Да за это «добровольцы» должны бы его к награде представить!

Так Линли нашел ответ на один из вопросов. Стало известно имя женщины, к которой Мэттью обращался в письме: Джин, дочь полковника Боннэми. Из разговора с трактирщиком выяснилось также, что школа все еще ухитряется скрывать известие об исчезновении и гибели Мэттью. Несомненно, это заслуга Алана Локвуда.

Линли с Хейверс уселись за маленьким столом у окна, почти полностью скрытого еще не расцветшей жимолостью. Солнечный свет просачивался сквозь вьющиеся по стеклу стебли и листья, окрашиваясь зеленым. Линли задумчиво помешивал чай, а сержант Хейверс перечитывала начало своих записей. Потом она зевнула, несколько раз энергично расчесала волосы пальцами и опустила голову на руку.

Линли смотрел на свою спутницу, раздумывая, как странно все вышло: теперь он не мог бы довериться другому напарнику, а ведь поначалу был уверен, что они с Барбарой Хейверс не смогут сработаться. Самонадеянная, вечно лезущая в спор, то и дело вспыхивающая, постоянно с горечью напоминающая о социальном разрыве между ними, о непроходимой бездне, образованной различиями в происхождении, принадлежностью к разным классам общества, деньгами, жизненным опытом. Трудно было бы подобрать другую столь не совпадающую во всем пару. Хейверс со свирепой решительностью пробивала себе путь из угрюмого рабочего пригорода Лондона, а Линли беззаботно переезжал на серебристом «бентли» из корнуоллской усадьбы в городской особняк в Белгравии, а оттуда– в Скотленд-Ярд. Их несходство не ограничивалась социальной сферой, столь же контрастным было и их отношение к людям, к жизни. Барбара отличалась беспощадностью, она не знала сочувствия, во всем подозревала дурной умысел и относилась с закоренелым недоверием к миру, ничего не дававшему ей даром. А Линли был полон понимания и симпатии к другим людям, его жизненная позиция полностью обусловливалась чувством вины, требовавшим от него выйти за пределы собственного ограниченного мира, приобрести новый опыт, спасать, помогать, компенсировать. С улыбкой Линли подумал, сколь прозорливо поступил суперинтендант Уэбберли, объединив их с Барбарой и настаивая, чтобы они сохраняли это партнерство, даже когда Линли казалось, что они сделались заложниками невыносимой и все ухудшающейся ситуации.

Хейверс глубоко затянулась, окурок так и повис у нее на губе, а она, вся окутанная серым табачным дымом, начала разговор:

– Вы хорошо знаете заведующего пансионом– Джона Корнтела?

– Я помню его по школе, Хейверс. Насколько близко школьники могут узнать друг друга? А что?

Уронив блокнот на стол, она для пущей выразительности постучала по нему пальцем:

– Вчера в Ярде он заявил, что Брайан Бирн провел вечер пятницы в «Эребе», но сам Брайан говорит, что был в клубе шестиклассников в «Ионе» и вернулся в «Эреб» только к одиннадцати. Получается, Джон Корнтел солгал. С какой стати ему врать, когда этот факт так легко проверить?

– Наверное, Брайан сказал ему, что был в пансионе.

– Он не мог этого сказать – ведь любой шестиклассник, участвовавший в вечеринке, сообщил бы, что видел там Брайана.

– Вы считаете, что кто-то из учеников разоблачил бы Брайана? Я в этом отнюдь не уверен.

– Почему?

Линли задумался, как объяснить Барбаре тот специфический кодекс чести, которым регулировалось поведение учеников частной школы.

– Так не делается, – произнес он наконец. – В таком заведении ребята в первую очередь блюдут лояльность по отношению к своим однокашникам, а не по отношению к каким-либо правилам, а тем более законам. Доносить немыслимо. Ни один ученик никогда не станет ябедничать, что другой нарушил правила.

– А разве сегодня Брайан не выдал нам Чаза? Он сказал, что Чаз выходил, чтобы поговорить по телефону.

– Это отнюдь не является нарушением школьной дисциплины. Кроме того, я прямо-таки выудил у него это признание. – Линли вернулся к предыдущему вопросу: – Почему вы заговорили о Джоне Корнтеле?

Барбара выплюнула окурок, потянулась за новой сигаретой, но Линли остановил ее жалобным возгласом:

– Помилосердствуйте, сержант! Это просто бессовестно с вашей стороны!

Барбара оттолкнула от себя пачку сигарет:

– Извините. Если Корнтел считал, что Брайан Бирн добросовестно выполнял в тот вечер обязанности старосты, это означает одно из двух: либо Брайан сам сказал ему, что он был на дежурстве, а это маловероятно, поскольку от нас Брайан не скрывал, что был на вечеринке, либо сам Корнтел отсутствовал в общежитии и потому мог лишь предполагать, что Брайан находился на месте.

– А где, по-вашему, был Джон Корнтел? Хейверс прикусила зубами нижнюю губу и, стараясь не слишком задеть его чувства, намекнула:

– Вам не показалось кое-что странным в том, как он описывал Мэттью, сэр? В этом было что-то…

– Мечтательное? Соблазнительное?

– Да, пожалуй. А как по-вашему?

– Вероятно. Мэттью и впрямь был очень красив. Как вы представляете себе действия Джона Коритела?

– Мэттью хотел удрать из школы. У Корнтела есть автомобиль. Он предлагает парню помочь. Вы ведь к этому клонили в разговоре с директором?

Линли уставился взглядом в пепельницу. Острый запах сгоревшего табака мучил, дразнил, очаровывал, точно песнь сирен. Устоять невозможно… Линли поспешно отодвинул пепельницу подальше к окну.

– Кто-то помог ему бежать. Возможно, Корнтел. Возможно, кто-то другой.

Хейверс, нахмурившись, вновь перелистала записную книжку, вчитываясь в отдельные записи.

– Почему Мэттью решил сбежать? Сперва мы думали, что у него были проблемы с адаптацией, потому что он происходил из другой среды, не из аристократов, и не мог ужиться со всеми этими снобами. У него ничего не получалось, а когда его пригласили к Морантам и ему предстояло провести уик-энд в сельской усадьбе, посреди всякой знати, он струсил и удрал, лишь бы не предстать перед Морантами, которые могли бы сравнить его с другими мальчиками и убедиться, сколь безнадежно он отличается от них. Так представил нам дело Джон Корнтел, когда разговаривал с нами вчера. Я вполне понимаю, что Мэттью мог испытывать подобные чувства. Им пренебрегали, подчеркивая свою снисходительность к выходцу из низов. Но посмотрите на Гарри Моранта, на парня, пригласившего его к себе, – он-то, безусловно, из самых сливок. И тем не менее ясно как день, что Гарри не меньше Мэттью мечтал бы убраться подальше от этого места. Выходит, все равно, кто тут к какому классу принадлежит. В чем же дело?

Линли припомнил, с какой горечью отзывался о школе Смит-Эндрюс. А что означал обморок Арленса?

– Возможно, их запугивают.

Как это называлось? «Полировка»? Во всех частных школах это практикуют – учат новичков не задаваться, заставляют их усвоить свое место в самом низу школьной иерархии. При этом запугивать младших строжайше воспрещается уставом любой школы. Старшеклассника, издевающегося над новичками, предупреждают только один раз – за этим следует исключение.

– Значит, Мэттью сбежал, чтобы избавиться от издевательств, – подхватила Хейверс, – Он доверился человеку, которого считал своим защитником, а тот оказался хуже любого хулигана, оказался извращенцем. Господи, мне становится дурно при одной мысли об этом! Бедный малыш!

– Нужно еще кое в чем разобраться, Хейверс.

У его родителей нет лишних денег. Кевин Уотли изготовляет надгробия, его жена работает в гостинице. Чтобы Мэттью попал в эту школу, им нужно было обратить на него внимание Джилса Бирна. Бирн знал Мэттью…

– А он, как поведал нам Брайан, искал замену Эдварду Хсу. Но вы же не думаете, будто член совета попечителей…– Хейверс снова потянулась за сигаретой и, виновато покосившись на Линли, закурила. – Что-то тут, конечно, есть. – Она снова углубилась в записи, слышалось только шуршание энергично переворачиваемых страниц. Трактирщик пока что протирал стойку старой замасленной тряпкой. – Джон Корнтел вчера сказал, что кто-то из совета попечителей находился в школе, когда прибыли мистер и миссис Уотли. Вы думаете, это был Джиле Бирн?

– Это нетрудно выяснить.

– Если это был Джиле Бирн, надо бы узнать, чего ради он выдвинул Мэттью на эту стипендию. И почему Эдвард Хсу покончил с собой как раз перед выпускными экзаменами? Может быть, Джилс Бирн приставал к нему, совратил его? А с тех пор он вот уже четырнадцать лет подыскивал себе другого симпатичного мальчика взамен Хсу? – Хейверс посмотрела прямо в глаза Линли. – Что там было написано на фотографии поезда в спальне у Мэттью?

– «Ту-ту, паровозик».

– Инспектор, вы же не думаете, что Мэттью был чьим-то любовником? Ему было всего тринадцать лет! Он же еще не сформировался, далее сексуально!

– Может быть, нет. Может быть, да. А может быть, ему просто не оставили выбора.

– Господи боже! – Это прозвучало как молитва.

Линли припомнил, что сказал ему накануне ночью Кевин Уотли.

– Отец Мэттью говорил мне, что в последние месяцы мальчик ушел в себя, перестал обращать внимание на окружающих. Он словно погрузился в транс. Что-то его мучило, но он не хотел это обсуждать.

– С отцом – разумеется, нет. Но с кем-то он должен был поговорить.

– Судя по тому, что вы мне рассказали, он, скорее всего, был откровенен с Гарри Морантом.

– Да, наверное. Но юный Гарри не желает поделиться с нами информацией.

– Пока нет. Ему еще нужно время, чтобы подумать. Ему нужно понять, кому он может довериться. Он старается не угодить в ту же ловушку, что и Мэттью.

– Так почему бы вам не побеседовать с ним сегодня?

– Он еще не готов, сержант. Пусть дозреет.

Гарри уже сорок минут торчал в комнате привратника на восточной стороне школьного двора. Он сидел на единственном в этой комнате стуле, со спинкой из нескольких перекладин – только кончики его ботинок доставали до каменного пола – и упорно молчал, вцепившись обеими руками в сиденье и не отводя глаз от дощечки с крючками позади исцарапанной деревянной стойки. С крючков свисали всевозможные ключи– ключи от машин, от школьных зданий, от общежитий, от классных комнат. Послеполуденное солнце играло на них, и металл испускал то бронзовые, то серебряные и золотые блики. Привратник по ту сторону стойки разбирал почту. Униформа подчеркивала его военную выправку, хотя к военной службе он давно уже отношения не имел, придавая привратнику еще большую солидность и достоинство, что импонировало администрации школы.

Однако теперь именно униформа мешала Гарри, она подчеркивала дистанцию между школьным служителем и всем миром. Мальчик не мог бы сформулировать свое чувство, он видел только, что военная выправка, солдатские интонации и в особенности эта злосчастная форма не позволяют ему установить контакт с привратником. А Гарри так был нужен кто-то близкий! Человек, которому он мог бы довериться.

Но кому? Не этому же высокому мужчине, оторвавшемуся на миг от запечатанных конвертов, чтобы громко высморкаться в скомканный платок? Нет, привратник не подойдет.

Дверь распахнулась, секретарша директора просунула голову в комнату и близоруко прищурилась, точно ожидая найти ученика на полке или среди висевших позади стойки ключей. Убедившись, что ни там, ни там его нет, она наконец опустила взор и обнаружила Гарри.

– Мистер Морант! – ледяным голосом произнесла она. – Вас вызывает директор.

Гарри с усилием разжал пальцы, сжимавшие сиденье стула, и поднялся. Вслед за высокой и тощей секретаршей он вышел из конторы привратника в темноватый, пропахший кофе коридор.

– Гарри Морант, сэр! – возвестила секретарша и, втолкнув его в кабинет, захлопнула дверь.

Едва ступив на темно-синий ковер, Гарри ощутил прилив доходившей до дурноты растерянности. Его никогда прежде не приглашали в кабинет директора, а теперь не стоило оглядываться по сторонам – и так ясно, зачем его позвали. Наступил час расплаты. Будут бить. Пороть. Вздуют как следует. Что бы его ни ожидало, надо перенести это с достоинством, без слез – скоро это кончится и его отпустят.

Он обнаружил, что директор снял с себя мантию. На миг Гарри призадумался, случалось ли ему раньше видеть директора без этого облачения. Кажется, нет. Оно и понятно– не слишком-то сподручно было бы мистеру Локвуду орудовать розгами, когда мантия путается, сковывая движения рук и ног. Потому он ее и снял.

– Морант, – голос директора доносился словно издалека. Он стоял за своим столом, но с тем же успехом он мог бы окликнуть Гарри с Луны. – Садитесь.

В комнате было много стульев. Шесть возле стола для переговоров, еще два возле рабочего стола директора. Гарри не знал, какой следует выбрать, а потому предпочел остаться стоять.

Никогда прежде ему не доводилось стоять лицом к лицу с директором. Несмотря на разделявшее их расстояние– большой ковер, два стула, широкий стол, – Гарри разглядел некоторые детали наружности Локвуда, и они ему совсем не нравились. Щетина уже начала синевато-черной тенью проступать на щеках директора, кожа была вся в пупырышках, и Гарри тут же представился плохо ощипанный цыпленок в витрине китайского ресторана. Каждый раз, когда директор втягивал в себя воздух, ноздри его раздувались, точно у быка на корриде. Взгляд его метался от Гарри к окну, снова и снова, будто там, по ту сторону окна, притаился соглядатай.

При виде всего этого Гарри утвердился в своей решимости выдержать допрос и наказание, ничего не говоря, ничем не выдав себя, а главное– без слез. Когда плачешь, все оборачивается еще хуже прежнего.

– Садись! – повторил директор, простирая руку в сторону стола переговоров. Гарри послушно выбрал себе стул. Здесь мебель тоже оказалась слишком высокой, его ноги не дотягивались до пола. Мистер Локвуд подошел поближе, отодвинул другой стул от стола, повернул его так, чтобы сесть лицом к Гарри, и медленно опустился на сиденье, положив ногу на ногу и аккуратно поправив складку на брюках.

– Ты не явился сегодня на занятия, Морант, – приступил он к разговору.

– Нет, сэр. – Было нетрудно произнести эти слова, не отводя глаз от начищенных ботинок директора. На левой подошве Гарри заметил комочек грязи. Интересно, знает ли директор об этом упущении.

– Ты боялся контрольной?

– Нет, сэр.

– Ты не подготовил какое-то задание?

Да, он должен был участвовать в докладе по истории, но уж он-то потрудился над своей долей этой работы, так что вовсе не поэтому Гарри Морант прогулял в тот день уроки. Однако директор предлагал вполне разумное извинение его поведению. Наверное, он даже не очень больно побьет его за прогул.

– Доклад по истории, сэр.

– Понятно. Ты не успел подготовиться?

– Не так хорошо, как следовало. – Гарри сам расслышал нотки странного энтузиазма в своем голосе. – Конечно, я плохо поступил, сэр. Вы выпорете меня за это?

– Выпорю? Что за мысль, Морант? В нашей школе учеников не бьют. Как тебе это в голову пришло?

– Я подумал… Меня вызвали к вам, сэр. Старший префект застал меня в саду статуй. Я подумал, что за это…

– Ты подумал, что старший префект донес на тебя и тебя ждет порка? Разве Чаз Квилтер поступил бы так с товарищем, Морант?

Гарри не ответил. Коленки уже болели от неудобной позы. Он знал, какого ответа требует от него директор, но не мог выдавить из себя это слово, не мог даже сложить губы должным образом. Директор продолжал:

– Чаз Квилтер сказал, что видел тебя в саду и что ты чем-то очень расстроен. Ты переживаешь из-за Мэттью Уотли, так?

Гарри расслышал вопрос, но он ни в коем случае не мог сам произнести имя Мэттью. Он знал, если он снова впустит Мэттью в свои мысли, плотина рухнет и истина хлынет наружу. После этого наступит тьма. Он был уверен – такой конец ждет его. Он знал это. Никакой иной реальности жизнь в данный момент ему не предлагала.

А директор все токовал. Он старался успокоить ученика, но Гарри был уже знаком с такого рода неискренним, взрослым сочувствием. Он видел, что директор только делает вид, будто он все понимает, а на самом деле он торопится, как торопились его родители, затеяв на ходу разговор по душам и поглядывая на часы– не опоздать бы на гольф.

– Вы с Мэттью были приятелями? – спросил директор.

– Мы вместе ходили в кружок, собирали модели паровозов.

– Но ведь он был твоим близким другом, не так ли? Ты пригласил его на день рождения в те выходные. Значит, он был для тебя не просто одним из знакомых.

– Да, мы дружили.

– Друзья обычно откровенны друг с другом. Говорят обо всем, верно?

Теперь мурашки поднимались от ног по спине. Гарри понял, к чему клонит директор, и попытался сбить его с этой темы:

– Мэтт был неразговорчив. Он даже днем, когда мы играли, мало болтал.

– И все-таки ты знал о нем больше, чем другие, да? Ты же хотел, чтобы он побывал у тебя дома, познакомился с твоими родителями, с братьями и сестрами?

– Ну да. Он был…– Гарри корчился в отчаянии. Его решимость ослабела. Может быть, лучше во всем признаться директору, может быть, это не так уж и страшно, может быть, обойдется? – Он выручил меня. Так мы и подружились.

Мистер Локвуд наклонился поближе.

– Ты что-то знаешь, да, Морант? Мэттью Уотли что-то тебе рассказал? Почему он решил убежать? – Гарри чувствовал на своем лице дыхание директора, горячее дыхание, отдававшее запахами сытного ланча и кофе.

«Вздуть тебя, парнишка? Вздуть тебя? Вздуть?» Гарри распрямился, напрягся всем телом, пытаясь отогнать это воспоминание.

– Ты что-то знаешь, мальчик? Скажи что. «Вздуть тебя, парнишка? Вздуть тебя? Вздуть?» Гарри откинулся на спинку стула. Нет, он не сможет сказать. Ни за что.

– Нет, сэр. Я ничего не знаю. К сожалению. – Вот единственный ответ, какой он может дать директору.

К половине шестого Линли и Хейверс добрались до Хэммерсмита. С Темзы дул холодный ветер, шевеля отсыревшие страницы разбросанных на тротуаре газет. В канаве валялась пропитанная водой фотография герцогини Йоркской, на левой щеке ее отпечатался след шины. Словно прилив и отлив, вокруг то поднимался, то отступал шум городской жизни, поток транспорта, сгустившийся в часы пик, наполнял воздух неотвязным запахом выхлопных газов. Быстро приближались сумерки. Пока полицейские шли к реке, уже начали зажигаться фонари на Хэммерсмит-бридж, и отблески их ложились на безмятежные воды Темзы.

Не обменявшись ни словом, детективы спустились по ступенькам к набережной и, приподняв повыше воротники, повернулись лицом к ветру, к рыбацкому коттеджу возле паба «Ройял Плантагенет». Занавески на окнах дома были задернуты, но сквозь них, окрашиваясь янтарем, просачивался свет лампы. Пройдя по короткому тоннелю, соединявшему дом с пабом, Линли постучал в дверь. На этот раз, в отличие от прошлой ночи, за дверью сразу же зазвучали шаги, задвижку проворно отодвинули и распахнули перед ними дверь. На пороге стояла Пэтси Уотли.

Как и накануне, она вышла к гостям в нейлоновом халате, по которому вились демонические драконы, и на ногах ее были все те же зеленые тапочки, и волосы оставались неприбранными, она только неумело стянула их в хвостик, подвязав шнурком от обуви, когда-то белым, а теперь уже грязновато-серым. При виде полицейских женщина подняла руку, намереваясь то ли пригладить непослушные волосы, то ли запахнуть раскрытый ворот халата. На пальцах и ладонях густым слоем лежала мука.

– Бисквиты, – пояснила она. – Мэтти любил бисквиты. Увозил с собой в школу после каникул вот как. Особенно с имбирем. Я тут… сегодня…– Она опустила взгляд на свои руки, потерла ладонью о ладонь. На пол просыпалась тонкая струйка муки. – Кев утром ушел на работу. Мне тоже следовало, да? Но я не пошла. Не смогла. Это означало бы– конец. А я подумала, если я испеку бисквиты… – Да, Линли понимал, о чем она говорит. Если испечь бисквиты, Мэттью вернется, чтобы угоститься любимой едой. Он вновь переступит этот порог. Он не умер. Потеря не безнадежна. Он снова будет жив, снова будет в этом доме, с мамой.

Он представил миссис Уотли сержанта Хейверс и попросил разрешения войти в дом. Женщина растерянно моргнула:

– Ой, я и не подумала. – Она отступила, давая им пройти.

В гостиной витал аппетитный аромат только что испеченных бисквитов, пахло корицей, мускатным орехом, имбирем, горячим сахаром, и все же комната оставалась очень холодной. Линли прошел в угол к электрическому камину и включил его. Послышалось негромкое жужжание, и электрическая спираль начала краснеть.

– Вечереет уже? – пробормотала Пэтси. – Наверное, вы еще чаю не пили. Позвольте мне вас угостить. И бисквиты тоже. Для нас с Кевом тут чересчур много. Вы должны поесть. Вы любите с имбирем?

Линли хотел попросить ее не беспокоиться, не утруждать себя, но он видел, что женщина упорно цепляется за ритуал, за повседневные хлопоты, позволяющие, насколько возможно, отсрочить траур. Он не стал возражать, когда она направилась к буфету с чайной посудой.

– Вы бывали в Сент-Ивз? – спросила она, лаская рукой одну из чашек.

– Я вырос неподалеку от Сент-Ивза, – ответил Линли.

– Вы из Корнуолла?

– В общем, да.

– Тогда я поставлю для вас чашку из Сент-Ивза. А для сержанта… для сержанта Стоунхендж. Да, Стоунхендж подойдет. Вы бывали там, сержант?

– Как-то раз, на экскурсии вместе с классом, – сказала Хейверс.

Пэтси перенесла на стол чашки и блюдца. Нахмурилась озадаченно:

– Не знаю, с какой стати они огородили Стоунхендж. Раньше можно было просто пройти через долину и выйти к ним – ко всем этим камням. Побродить там. Такая тишина. Только ветер гудит. А когда мы поехали туда с Мэттью, мы смогли лишь издали посмотреть на Стоунхендж. Нам сказали, только раз в месяц пускают походить там, среди камней. Мы планировали еще раз вернуться туда с Мэттью, чтобы он мог побродить там. Думали, у нас будет на это время. Мы же не знали… – Оборвав свой монолог, Пэтси резко вскинула голову. – Чай. – И она устремилась в дальнюю часть коттеджа, где находилась кухня.

– Я помогу вам, – предложила Хейверс, следуя за ней по пятам.

Оставшись в одиночестве в гостиной, Линли перешел к полке у окна. Он отметил, что с вечера к статуэткам прибавилось еще две, принципиально отличающиеся от тех обнаженных бесстыдниц, среди которых они оказались.

Эти две фигурки были высечены из мрамора, и они заставили Линли припомнить изречение Микеланджело: любая скульптура с самого начала заключена в камне, и художник должен освободить ее. Он видел подобное произведение искусства во Флоренции, незаконченную работу– голова и торс словно вывинчивались, вырывались из камня. Обе скульптуры были решены примерно так же, однако поднимавшиеся из мрамора фигуры были тщательно отполированы, то есть художник считал свое дело завершенным и намеренно оставил фон без обработки.

К основанию каждой статуэтки были прикреплены небольшие прямоугольники белой бумаги. Неровным мальчишеским почерком на одной было написано «Наутилус», а на второй: «Мать и дитя». «Наутилус» был вырезан из тускло-розового мрамора, раковина выходила из камня плавной, гладкой спиралью, не имевшей ни начала, ни конца. Для матери с ребенком был выбран белый мрамор, две головы склонились друг к другу, чуть обозначена линия плеча, призрачная рука, обнимающая, защищающая. Все это казалось метафорой, намеком на реальность, шепотом, а не криком.

Невозможно поверить, чтобы создатель обнаженных красоток внезапно совершил такой скачок в своем творчестве. Наклонившись, Линли потрогал холодный изгиб раковины и в самом низу заметил две вырезанные в камне буквы: М. У. Оглянувшись на обнаженные фигуры, Линли обнаружил на них инициалы К. У. Отец и сын. Но сколь несхожи их вкусы.

– Это работа Мэттью. То есть не те, голые, – другие.

Линли обернулся. С порога кухни за ним наблюдала Пэтси Уотли, а за ее спиной слышался пронзительный, захлебывающийся свист чайника и звуки, свидетельствовавшие, что сержант Хейверс добросовестно занялась приготовлением чая.

– Красивые, – отозвался он.

Пэтси торопливо зашлепала тапочками по тонкому ковру, подошла вплотную к полке. Стоя рядом с ней, Линли ощутил въедливый запах немытого тела и с безрассудным гневом подумал: что он за человек Кевин Уотли, как мог он в первый же день оставить жену наедине с горем?

– Не закончены, – пробормотала она, с нежностью глядя на «Мать и дитя». – Кев принес их сюда прошлой ночью. Они лежали в саду, вместе с работами Кевина. Мэтт возился с ними прошлым летом. Не знаю, почему он не довел дело до конца. Это на него не похоже. Он всегда доводил любое дело до конца. Не мог успокоиться, пока всего не сделает. Таков уж он, Мэтти. До поздней ночи засиживался, когда чем-нибудь увлечется. Только обещал: еще минутку– и в постель. «Еще минутку, мама», – просил он. Но я слышала, он и после полуночи все что-то возился у себя в комнате. Не знаю, почему он не закончил свои статуэтки. Они такие красивые. Не такие правдоподобные, как у Кева, но очень миленькие.

Пока она произносила свой монолог, сержант Хейверс принесла из кухни пластмассовый поднос и поставила его на металлический кофейный столик возле дивана. На подносе рядом с чайником чашками и блюдцами стояла тарелка с обещанными имбирными бисквитами. Легко было догадаться, что они чересчур долго пролежали в духовке. С них ножом отскребли подгоревшие края, но бока все равно оставались чересчур темными.

Сержант Хейверс разлила чай, все трое сели и на несколько мгновений сосредоточили внимание на чае. В это время снаружи раздались громкие шаги, было слышно, как пешеход свернул в тоннель и остановился перед дверью. Ключ резко повернулся в замке, и вошел Кевин Уотли. При виде полиции он словно оцепенел.

Кевин перемазался с головы до ног. Редеющие волосы покрывала мелкая каменная пыль, она въелась в морщины на лице, на шее и на руках. От пота эта грязь отсырела, потекла, расплывшись неровными пятнами на коже. Голубые джинсы, хлопчатобумажная куртка, рабочие ботинки – все было в тех лее грязных разводах. Линли припомнил слова Смит-Эндрюса: Кевин Уотли зарабатывал себе на жизнь изготовлением надгробий. Неужели он и сегодня увлекся привычным делом?

Захлопнув за собой дверь, мужчина агрессивно произнес:

Ну? Что вы хотите нам сказать?

Он шагнул вперед, на свет, и теперь Линли увидел, что его лоб был недавно рассечен, а вместо пластыря рану покрывает слой свежей грязи.

Вы говорили вчера, что Мэттью получил стипендию в Бредгар Чэмберс, – заговорил он. – Мистер Локвуд сказал мне, что о стипендии хлопотал один из попечителей школы, мистер Джиле Бирн. Это верно?

Кевин молча пересек комнату, выбрал себе один бисквит. Грязные пальцы оставили черный отпечаток на тарелке. Он даже не глянул в сторону жены.

– Ну да, верно, – буркнул он.

– Меня заинтересовало, почему вы выбрали именно Бредгар Чэмберс, а не какую-либо другую школу. Мистер Локвуд сообщил, что вы записали Мэттью в эту школу, когда ему было восемь месяцев. Бредгар Чэмберс пользуется хорошей репутацией, но все же это не Уинчестер, и не Харроу, и не Рэгби. В такую школу посылают детей бывшие выпускники, чтобы поддержать семейную традицию, но люди со стороны редко выбирают именно ее, тем более если у них на это нет веских причин или если им ее не порекомендуют.

– Нам посоветовал мистер Бирн, – сказала Пэтси.

– Вы были знакомы с ним еще до того, как записали Мэттью в школу?

– Мы знали его, – коротко отрубил Кевин. Подойдя к камину, он уставился на узкую каминную доску и стоявшую на ней матовую зеленую вазу без цветов.

– Познакомились в пабе, – добавила Пэтси. Она неотрывно глядела в спину мужа, словно безмолвно умоляя его о сочувствии. Кевин по-прежнему не обращал на нее внимания.

– В пабе?

– Я работала там, пока не появился Мэттью, – пояснила она. – Тогда я перешла в гостиницу в Южном Кенсингтоне. Не хотела…– Она принялась разглаживать складки на халате. Один из драконов в ответ на ее ласку угрожающе изогнулся. – Я подумала, будет неправильно, если у Мэттью мама будет работать в баре. Я хотела, чтобы ему было хорошо. Хотела, чтобы у него был шанс, какого у нас не было.

– Значит, с Джилсом Бирном вы познакомились в пабе. В каком пабе – в том, что у вас по соседству?

– Нет, дальше по набережной. В «Сизом голубе». Мистер Бирн приходил туда, почитай, каждый вечер. Может, он и сейчас там бывает. Я туда уже давно не хожу.

– Он тоже, – вставил Кевин. – Вчера вечером его там не было.

– Вы пошли вчера в паб, чтобы встретиться с ним?

– Да. Он был вчера в Бредгаре, когда выяснилось, что Мэтти пропал.

Странно, что член совета попечителей навещает школу даже в воскресенье. Словно угадав его мысли, Пэтси Уотли сказала:

– Мы позвонили ему, инспектор.

– Он всегда принимал участие в Мэттью. – Кевин словно оправдывался в том, что побеспокоил члена совета попечителей. – Он мог присмотреть, чтобы директор не морочил нам голову. Он сам встретил нас. Только что толку. Они все твердят что Мэттью сбежал из школы, да перекладывают вину друг на друга. Ни один не хотел позвонить в полицию. Подонки.

– Кев! – умоляюще произнесла Пэтси.

– Чего ты ждешь от меня?! – обрушился он на жену. – Как мне их назвать? Локвуд всемогущий и сиятельный Корнтел? Мне сказать им спасибо за то, что мы потеряли нашего Мэтти? Этого ты хочешь от меня? Тогда все будет как надо, да, Пэт?

– Ох, Кев!

– Он мертв! Черт тебя побери, мальчик мертв! А ты хочешь, чтобы я поблагодарил этих господ за то, что они так хорошо заботились о нем? Ты этого хочешь? А ты пока испечешь бисквиты для этих подонков полицейских, которым и дела нет ни до Мэтти, ни до нас с тобой, он для них еще один труп, только и всего.

Лицо Пэтси съежилось, постарело под градом этих упреков. Она с трудом выговорила:

– Мэтти любит бисквиты. Особенно с имбирем. Кевин коротко вскрикнул, рванулся прочь, распахнул дверь коттеджа и скрылся в ночи. Хейверс бесшумно пересекла комнату и захлопнула за ним дверь.

Пэтси Уотли так и осталась сидеть на стуле, крытом желто-коричневым ситцем, перебирая складки халата. Одна пола халата открылась, обнажив пухлое бедро, кожу цвета теста, набухшие узловатые вены.

Линли казалось непристойным и дальше оставаться в этом доме. Было бы актом милосердия оставить супругов Уотли наедине. Но им предстояло еще кое-что узнать, и время поджимало. Линли помнил неумолимый, жестокий закон полицейского расследования: чем скорее после внезапной смерти удается собрать информацию о жертве, тем больше надежды, что эта смерть не останется неотомщенной.

Нельзя терять время, нельзя предоставить близким отсрочку для зализывания ран, нельзя ничем смягчить каменистый путь скорби, по которому бредут Уотли. И он продолжал допрос, ненавидя самого себя за это:

– Джиле Бирн часто приходил в «Сизого голубя». Он живет здесь, в Хэммерсмите?

Пэтси кивнула:

– На Риверкорт-роуд. Чуть в стороне от паба.

– Недалеко отсюда?

– Пешком пройти.

– Вы были знакомы с ним. А ваши сыновья? Мэттью и Брайан были знакомы до того, как Мэттью поступил в Бредгар Чэмберс?

– Брайан? – Кажется, она с трудом припомнила это имя. – Вы имеете в виду сына мистера Бирна? Да, я его видела. Он живет с матерью. Давно уже. Мистер Бирн развелся.

– Быть может, мистер Бирн искал в Мэттью замену родному сыну?

– Нет, ничего подобного. Мистер Бирн и видел-то его всего несколько раз в жизни. Может, он иногда проходил мимо, когда Мэтти играл на улице Мэтти любил там играть. Но он никогда не говорил мне, что видел мистера Бирна.

– Брайан рассказывал, что его отец опекал мальчика по имени Эдвард Хсу и с тех пор, с 1975 гола он искал ему замену. Что это значит? Мог ли Мэттью заменить Джилсу Бирну юношу, которого он насколько я понимаю, очень любил?

Если б Линли не столь пристально наблюдал за Пэтси, он бы упустил то почти незаметное движение, которым она отреагировала на его слова—пальцы сжали складки халата и тут же выпустили.

– Мэтти ни разу не видел тут мистера Бирна, инспектор. Я бы знала. Он бы мне сказал.

Она говорила убежденно, настойчиво, но Линли прекрасно знал, что дети вовсе не всем делятся с родителями. Кевин Уотли уже поведал ему весьма важные подробности о перемене в характере и поведении Мэттью. Этому должно быть какое-то объяснение. Такие перемены не происходят сами по себе.

Оставалось затронуть еще одну тему в разговоре с Пэтси Уотли.

Он постарался сделать это как можно деликатнее, сознавая, какую боль причиняет осиротевшей женщине.

– Миссис Уотли, я понимаю, вам трудно смириться с этим, но все указывает на то, что Мэттью сбежал из школы, по крайней мере собрался убежать, и договорился с кем-то, кто… – Тут Линли запнулся, сам недоумевая, почему ему так трудно перейти к делу. Хейверс пришла ему на помощь.

– С тем, кто его убил, – негромко проговорила она.

– Я не могу в это поверить. – Теперь Пэтси Уотли обращалась непосредственно к Хейверс. – Мэттью не мог сбежать.

– Но если его мучили, если над ним издевались…

– Издевались? – Взгляд ее снова метнулся к Линли. – Что вы такое говорите?!

– Вы виделись с ним на каникулах. У него не было синяков, ссадин? Никаких отметин на теле?

– Отметин?! Нет, ни в коем случае! Ни в коем случае! Неужели вы думаете, он бы скрыл от своей мамочки, что кто-то издевается над ним? Вы думаете, он бы не доверился родной матери?

– Мог и скрыть – если он понимал, как вы дорожите его учебой в Бредгар Чэмберс. Он не хотел разочаровать вас.

– Нет! – Этот возглас прозвучал сильнее всех отрицаний. – Никто не стал бы издеваться над моим Мэттью. Он был тихий, хороший мальчик. Учил уроки, соблюдал все правила. За что могли мучить моего Мэттью?!

Хотя бы за то, что он не вписывался в эту школу, не хотел следовать традициям, не подражал принятым образцам. И все же в Бредгар Чэмберс творилось еще какое-то тайное зло, проблема не сводилась к классовой принадлежности Мэттью Уотли. Линли различал этот страх во взгляде Смит-Эндрюса, в обмороке Арленса, в отказе Гарри Моранта идти на урок. Они все боятся чего-то. Только, в отличие от Мэттью, страх не вынудил их к бегству.

В окнах узкого кирпичного здания на Риверкот-роуд не было света. Уже по этому признаку Кевин мог бы догадаться об отсутствии хозяев, и все же он упрямо распахнул калитку, поднялся по ступенькам и принялся яростно колотить по двери медным молотком. Он знал, что ничего не добьется, но продолжал стучать все громче, прислушиваясь к разносившемуся по улице рокоту.

Он должен найти Джилса Бирна, он должен найти его нынче же ночью. Он найдет его, он набросится на него, сокрушит, в клочья разорвет виновника смерти Мэтти. Теперь он уже бил в дверь не молотком, а обоими кулаками.

– Бирн! – орал он. – Выходи, подонок! Выходи, мать твою! Открывай дверь! Извращенец! Извращенец долбаный! Слышишь меня, Бирн?! Открывай!

На той стороне улицы ближе к углу кто-то осторожно приоткрыл дверь, узкий луч света упал на мостовую.

– Потише! – попросили его.

– Отвали! – рявкнул Кевин в ответ, и дверь мгновенно захлопнулась.

По обе стороны крыльца стояли две высокие глиняные вазы. Поняв, что ответа от пустого дома он так и не добьется, Кевин обернулся к этим сосудам, потом медленно, словно в раздумье, оглядел свои руки. Вцепился в вазу, опрокинул ее набок, столкнул с узких ступенек. Из горшка посыпались листья и земля. Она приземлилась на плитки, которыми была вымощена дорожка у дома, и с грохотом рассыпалась.

– Бирн! – крикнул Кевин, злобно смеясь. – Видел, чего я сделал, Бирн? Хочешь еще? Щас получишь, приятель!

Он набросился на вторую урну, ухватился за ее изогнутое горлышко, поднял урну и шмякнул о белую парадную дверь. Дерево треснуло, ваза разбилась. Осколки разбитой керамики брызнули в лицо, земля– в глаза.

– Получил? – орал Кевин.

Он уже задыхался, грудь болела так, словно в нее вонзили копье.

– Бирн! – из последних сил крикнул он. – Бирн! Будь ты проклят!

Он опустился на верхнюю ступеньку крыльца, прямо в грязь. В бедро впился искривленный осколок разбитой вазы. Голова отяжелела, плечи ныли, зрение затуманилось. Он с трудом различал гибкую фигуру юноши, вышедшего из соседнего дома и заглянувшего во двор, перегнувшись через разделявшую участки живую изгородь.

– Ты как, парень? – спросил тот. Кевин с усилием втянул в себя воздух:

– Спасибо, все в порядке.

Он поднялся на ноги, кашляя и задыхаясь от боли, побрел к калитке, пиная комки грязи и разлетевшиеся во все стороны осколки. Он оставил калитку распахнутой– пусть погром сразу бросится в глаза – и потащился к набережной. Впереди на фоне ночного неба переплетались ветви огромного каштана. Кевин сморгнул слезы, припоминая: «Я влезу на него, папа, вот увидишь! Смотри, папа, смотри!»– «Спускайся, Мэтти. Ты себе ею свернешь, сынок, либо в реку свалишься». – «Свалюсь в реку? Вот будет здорово! Вот здорово!» – «Маме это не понравится, как ты думаешь? А ну, спускайся живо. Хватит дурака валять». .

Малыш послушно слезал с дерева. Конечно, он бы не разбился, даже если б и сорвался, он вскарабкался только на первую ветку, но пусть уж лучше стоит обеими ногами на земле, так оно безопаснее.

Отвернувшись от дерева, Кевин пошел в сторону «Сизого голубя», в сторону небольшой лужайки и рядом с этим пабом. Он запрещал себе глядеть по сторонам. Лучше забыть, где он, что он. Но каждый шаг приближал его к еще одному району по соседству, где любая деталь напоминала о Мэттью. Оборвавшееся детство его сына теснее всего связано с рекой.

Их дом, в числе немногих уцелевших на берегу Темзы и не подвергшихся перестройке коттеджей, имел собственный проход к воде – пережиток тех времен, когда рыбаки по этим тоннелям спешили на ежедневный лов. В дальнем углу погреба за дверью начинались крутые ступеньки, уводившие под набережную, а оттуда тоннель шел прямо к реке. Сколько раз, сколько раз он предупреждал Мэтти, чтобы он не смел открывать эту дверь! Сколько раз объяснял ему, как легко споткнуться, скатиться вниз головой по этим старым каменным ступенькам!

Он учил мальчика не перебегать через дорогу, запрещал ему выходить на Грейт-Уэст-роуд, велел держаться подальше от той стены, что отделяет набережную Лауэр-Молл от самой реки, он показал ему, как защитить глаза очками, когда сверлишь камень, остерегал не брать с собой радио в ванну. Любовное, терпеливое, отцовское попечение. Все, чего он хотел, – уберечь мальчика от беды.

Он твердил эти пустячные предостережения, а тем временем настоящая опасность таилась в засаде, готовясь к прыжку. Вся его любовь не помогла Кевину разгадать, какая беда подстерегает сына. Он ничего не видел, Джилс Бирн отвел ему глаза. Они с Пэтси доверились его логике, его уму, его опыту. Будь он проклят, проклят, проклят!

Мэтти не хотел ехать в Бредгар Чэмберс. Он просил, чтобы его не отсылали, позволили ему остаться дома, но родители настояли на своем. Кевин сам сказал: довольно парню держаться за мамину юбку. Что ж, теперь они с этим покончили, верно? Теперь уж Мэтти не сможет цепляться за мамину юбку. Не сможет. Никогда.

Мэтти! Кевину казалось, что в глаза попала жгучая кислота, горло запеклось, грудь вздымалась от подавленных рыданий, но он все еще удерживал слезы.

«Пожалуйста, папа, дай и мне камень! Я кое-что придумал… Можно, покажу тебе? Вот, смотри, как я нарисовал».

Как мог он умереть? Как могла внезапно оборваться эта милая, малая жизнь? Как они останутся теперь без Мэттью?

– Э, приятель, ты, видать, в хлеву отдыхал!

Какой-то пьяница, сидевший на скамейке с краю лужайки, поднялся навстречу ему в темноте, отхлебывая на ходу из спрятанной в бумажный пакет бутылки. Вытаращился на Кевина, растянул губы в злой усмешке.

– Свин-свин-свин, – захрюкал он. – Свин-свин-свин, свинтус-свин! – Он принялся хохотать, размахивая в воздухе своим пакетом.

– Отвяжись, – огрызнулся Кевин и сам удивился, услышав, как дрожит его голос.

– Завизжала жалобно свинка, – прокомментировал бродяга. – Свин-свин-нытик-свин! Штанишки запачкал и пустил слезу!

– Ты, чертов!..

– Ой, как страшно! Ой-ой-ой! Ой, я забоялся этой плаксы свинки. И о чем плачет наша свинка? Потеряла желудь? Потеряла своего свиненка? Потеряла своего…

– Ублюдок! Закрой пасть! – завопил Кевин и бросился на ночного прохожего, норовя ухватить его растопыренными пальцами за глотку. Тот был ниже его ростом, Кевину сподручно оказалось бить в это ненавистное лицо. Хрустнул под ударом хрящ, костяшки пальцев столкнулись с зубами, и с них потекла кровь.

И злоба, и боль казались желанным выходом, они несли облегчение. Пьяница яростно отбивался, заехал коленом Кевину в пах, но и эту, едва не убившую его боль Кевин радостно приветствовал. Руки его ослабли, и он рухнул наземь. Пьяница, добивая, нанес последний удар в ребра и кинулся бежать в сторону паба. Кевин остался лежать на земле, тело его корчилось в муках, сердце рвалось из груди.

Он так и не сумел заплакать.