Онлайн чтение книги Школьные годы Тома Брауна Tom Brown’s Schooldays
Глава VIII Война за независимость

Младший четвёртый класс, в котором Том очутился в начале следующего полугодия, был самым большим классом среди всех младших и насчитывал более сорока учеников. Здесь были юные джентльмены всех возрастов в промежутке от девяти до пятнадцати лет; ту часть своей энергии, которая посвящалась латыни и греческому, они тратили на книгу Ливия,[96]Книга Ливия — «История Рима от основания города» Тита Ливия, одного из самых известных римских историков. «Буколики» Вергилия и «Гекубу» Еврипида, которые вдалбливались небольшими ежедневными порциями. Вести этот злополучный младший четвёртый было нелёгкой задачей для бедного учителя, потому что более неудачного по составу класса не было во всей школе. Здесь застревали здоровенные, но тупые мальчики, которые, хоть убей, не могли усвоить основы, и представляли собой попеременно объект то насмешек, то ужаса для младших, которые потешались над ними на уроках, а потом бывали биты за это во внеурочное время. В этом классе было не менее трёх несчастных, ходивших уже во фраках, с заметным пушком на подбородке, которых учитель вместе с Доктором всё время пытались протолкнуть в следующий класс, но все их самые добрые намерения разбивались об их полную неспособность переводить и делать грамматический разбор. Затем шла основная масса класса, мальчики одиннадцати — двенадцати лет, — самого озорного и бесшабашного возраста британской молодёжи, типичными представителями которого были Том и Ист.

Домашние задания младшего четвёртого и всех классов младше выслушивались в большом школьном здании, а готовиться самостоятельно им ещё не доверяли; поэтому учителя загоняли их в помещение за три четверти часа до урока, и там, рассевшись по скамейкам, они долбили свои двадцать строк Вергилия или Еврипида с грамматикой и словарём, среди такого гвалта, как при вавилонском столпотворении. Учителя ходили по зданию взад-вперёд или сидели за столами, читая или проверяя работы, и старались, по мере возможности, поддерживать порядок. Но младший четвёртый был слишком велик, одному человеку с ним было не справиться, и это делало его идеальным классом, прямо-таки раем, для юных разгильдяев, которые составляли основной его элемент.

Том, как уже говорилось, был переведён из третьего с хорошей характеристикой, но искушения младшего четвёртого оказались слишком сильны для него, и вскоре он разболтался и стал таким же неуправляемым, как и все остальные. Однако в течение нескольких недель ему удавалось поддерживать видимость прилежания, и учитель смотрел на него благосклонно, пока ему не открыл глаза следующий небольшой эпизод.

Кроме того стола, за которым сидел учитель, в углу стоял ещё один большой стол, за которым никто не сидел. Добежать первым и занять место за этим столом, который стоял на возвышении из трёх ступенек, и за которым помещалось четверо мальчиков, было заветной мечтой всего младшего четвёртого класса; ссоры за обладание этими местами создавали такой беспорядок, что, в конце концов, учитель вообще запретил подходить к этому столу. Но это послужило вызовом для самых безрассудных голов, и, поскольку стол был достаточно вместительный, чтобы двое мальчиков могли спрятаться в нём полностью, он редко пустовал, невзирая на вето. Спереди были прорезаны маленькие дырочки, сквозь которые его обитатели могли видеть, как учителя ходят туда и сюда, а когда приближалось время урока, они по одному выползали из него и спускались по ступенькам, когда учитель поворачивался спиной, и смешивались с общей массой на скамейках внизу. Том и Ист успешно занимали этот стол с полдюжины раз, и настолько осмелели, что стали потихоньку играть в нём в шарики, когда учителя отходили в другой конец. К несчастью, однажды они так сильно увлеклись игрой, что шарик выскользнул из пальцев Иста и медленно покатился вниз по ступенькам прямо на середину помещения, как раз в тот момент, когда учителя, дойдя до противоположного конца, повернули назад и оказались лицом к столу. Малолетние правонарушители видели сквозь прорези в столе, как учитель не спеша проследовал прямо к их убежищу, а все мальчики по соседству, конечно же, оставили свою работу и стали смотреть, что же будет; и их не просто постыдно выволокли наружу и отлупили тростью по рукам тут же на месте, они ещё потеряли репутацию прилежных учеников. Правда, поскольку ту же участь разделяли три четверти класса, это их не слишком угнетало.

Единственными моментами, в которые их заботила учёба, были ежемесячные экзаменовки, когда Доктор в течение одного ужасного часа экзаменовал их класс по тому материалу, который они прошли за месяц. Вторая по счёту такая экзаменовка наступила вскоре после того, как Том потерял свою репутацию, и утром экзаменационного дня он стоял во время утренней молитвы вместе с другими учениками своего класса в состоянии, весьма далёком от приятного предвкушения.

Молитва и перекличка в тот день показались им вдвое короче, чем обычно, и они ещё не успели перевести ни крошки из трудных отрывков, отмеченных на полях книг, как Доктор уже стоял рядом с их учителем и о чём-то шёпотом с ним говорил. Том не мог разобрать ни слова и не смел поднять глаза от книги, но посредством какого-то магнетического инстинкта знал, что лицо Доктора мрачнеет, взгляд загорается возмущением, а левая рука всё сильнее стискивает край академической мантии. Напряжение было мучительным, и Том знал, что его, как принадлежащего к Школьному корпусу, вполне могут вызвать, чтобы дать урок остальным. «Пусть только начинает, — думал Том, — мне уже всё равно».

Наконец шёпот прекратился, и прозвучала фамилия — но не Браун. На мгновение он оторвался от книги, но лицо Доктора было слишком ужасно, Том не согласился бы встретиться с ним глазами ни за что на свете и снова зарылся в книгу.

Первым вызвали умненького и весёлого мальчика из Школьного корпуса, одного из их компании; он приходился Доктору каким-то родственником, был его любимцем и своим человеком у него в доме, потому-то его и выбрали первой жертвой.

— Triste lupus, stabulis,[99]triste lupus, stabulis (лат.) — Опасен волк для конюшни. Ошибка мальчика основана на том, что в английском языке есть слово tristful — «печальный». Кроме того, triste значит «печальный» по-французски, что также могло сбить его с толку, если он обладал некоторым знанием этого языка. — начал несчастный малый, и, запинаясь, прочитал ещё восемь или десять строк.

— Достаточно, — сказал Доктор, — теперь переводи.

При обычных обстоятельствах тот, возможно, перевёл бы этот отрывок неплохо, но теперь он совсем потерял голову.

— Triste lupus, печальный волк, — начал он.

По всему классу пробежала дрожь, а гнев Доктора вырвался, наконец, наружу; он сделал три шага по направлению к переводчику и залепил ему пощечину. Удар был не особенно сильный, но мальчик от неожиданности подался назад, зацепился за стоявшую сзади скамью и полетел на пол. Во всем здании повисла мёртвая тишина; это был первый и последний раз на памяти Тома, когда Доктор ударил ученика на уроке. Должно быть, искушение было невыносимым. Однако несчастная жертва спасла свой класс, потому что Доктор повернулся к скамейке лучших учеников и гонял их в течение остального часа; и, хотя по окончании экзаменовки все они получили от него такие оценки, которых долго не могли забыть, этот знаменательный день окончился без суровых кар вроде порки или других наказаний. Поэтому перед вторым уроком каждый из сорока юных разгильдяев по-своему выразил свою благодарность «печальному волку».

Однажды потерянную репутацию прилежного ученика не так-то просто восстановить, как обнаружил Том, и в течение нескольких лет ему пришлось подниматься по школьной лестнице без неё, в непрекращающейся конфронтации с учителями, которых он рассматривал как своих естественных врагов. В корпусе тоже не всё шло гладко, потому что старший Брук покинул школу на Рождество, и ещё один — два шестиклассника — на следующую Пасху. Их правление было строгим, но справедливым, и постепенно начинал устанавливаться более высокий стандарт; собственно, это было краткое предвкушение по-настоящему хороших времён, которые настали только через несколько лет. Однако как раз теперь, напротив, всё снова угрожало погрузиться во мрак и хаос. Новые старосты были либо слишком юные и мелкие мальчики, которые сумели попасть на вершину школьного мира благодаря своему уму, но которым для участия в управлении ещё не хватало ни физической силы, ни силы характера; либо здоровые ребята худшего сорта, с низкими вкусами и наклонностями, которые не прониклись в должной мере значением своей работы и занимаемого положения и не ощущали лежавшей на них ответственности. И вот при этом безвластье для Школьного корпуса настали плохие времена. Здоровенные пятиклассники, любители охоты и выпивки, начали узурпировать власть и заставлять фагов прислуживать себе так, как будто они были старостами, и всячески угнетать и преследовать тех, кто оказывал хотя бы малейшее сопротивление. Бoльшая и худшая часть шестого класса вскоре заключила с ними союз, а меньшая, подавленная изменой своих коллег, не могла оказывать сопротивление. Так фаги остались без своих законных наставников и покровителей и оказались под деспотической властью тех, кому они не были обязаны повиноваться, и чьё единственное право командовать ими было правом кулака. Как и предсказывал старший Брук, корпус постепенно начал распадаться на мелкие кучки, группировки и компании, исчезло то сильное чувство товарищества, которое он всегда так старался поддерживать, а вместе с ним и лидерство в играх и во всех прочих школьных делах.

Нигде в мире индивидуальный характер не имеет большего значения, чем в публичной школе, и я прошу помнить об этом всех тех, кто переходит в старшие классы. Возможно, именно сейчас, а не когда-нибудь потом, в вашей жизни наступает время, когда вы будете иметь наибольшее влияние на общество, в котором живёте. Ведите себя как мужчины; не бойтесь высказаться ни словами, ни с помощью кулаков за то, что действительно хорошо, справедливо и правильно; никогда не стремитесь к популярности, а просто выполняйте свои обязанности и помогайте другим выполнять свои, и, возможно, вам удастся изменить атмосферу в школе к лучшему по сравнению с тем, какой она была, когда вы туда попали. Тем самым вы принесёте пользу поколениям своих ещё не родившихся соотечественников, измерить которую не в силах никто из живущих. Ведь мальчишки следуют друг за другом, как стадо, к добру ли, к худу ли; думать они терпеть не могут, и у них очень редко бывают какие-то установившиеся принципы. В действительности в каждой школе существует свой традиционный стандарт хорошего и плохого, который нельзя нарушать безнаказанно, и в соответствии с эти стандартом одни поступки считаются подлыми и низкими, а другие — достойными и правильными. Стандарт этот постоянно меняется, хотя и очень медленно, потихоньку; а кроме этого стандарта есть ещё ученики, занимающие ведущее положение, и вот они-то и задают тон и делают школу либо благородным общественным институтом для обучения юных английских христиан, либо местом, пребывание в котором принесёт мальчику больше вреда, чем если бы ему пришлось пробивать себе дорогу на лондонских улицах; а может быть, чем-то, занимающим промежуточное положение между этими двумя крайностями.

Однако на наших юных героях перемены к худшему в Школьном корпусе поначалу никак не отразились; им повезло, они спали в той спальне, где оставался единственный способный поддерживать порядок староста, к тому же его кабинет был в том же коридоре, что и у них; поэтому, хотя и на их долю время от времени доставались удары и пинки или же их заставляли прислуживать, в целом всё это их затрагивало мало; весёлая школьная жизнь, полная игр, приключений, хороших товарищей, тысячекратно перевешивала все их неприятности с учителем в классе и эпизодическое плохое обращение в корпусе. Плохое они забывали быстро, хорошее помнили долго, а от будущего ждали только лучшего. Прошло несколько лет, прежде чем староста из их спальни и коридора покинул школу. Никто из других шестиклассников не перебрался к ним в коридор, и, к крайнему негодованию и отвращению Тома и Иста, однажды после завтрака их поймал Флэшмен и заставил переносить свои книги и мебель в оставшийся пустым кабинет, который он теперь и занял. С этого времени они стали на собственной шкуре испытывать тиранию Флэшмена и его компании, и теперь, когда беда пришла к их порогу, начали искать сочувствующих и сторонников среди остальных фагов. Начали проводиться тайные сборища недовольных, на которых звучали призывы к восстанию и разрабатывались планы, как освободиться от гнёта и отомстить врагам.

В таком состоянии были дела, когда однажды вечером Ист и Том сидели у себя в кабинете. Они уже приготовились к первому уроку, и Том сидел в мрачном раздумье, размышляя, как юный Вильгельм Телль, о несправедливостях, которым подвергались фаги вообще и сам он в частности.

— Слушай, Скороход, — сказал он, наконец, поднимаясь, чтобы снять нагар со свечи, — какое право имеет пятый класс заставлять фагов себе прислуживать?

— Прав у них не больше, чем у тебя — заставлять прислуживать их, — ответил Ист, не отрываясь от одного из ранних выпусков «Пиквика»,[100]«Записки Пиквикского клуба», роман Ч. Диккенса. который тогда только начал выходить, и который он с удовольствием поглощал, лёжа на диване.

Том опять погрузился в своё мрачное раздумье, а Ист продолжал читать, то и дело хихикая. Контраст в выражении их лиц мог бы очень позабавить стороннего наблюдателя: один — серьёзный и сосредоточенный, другой просто корчится от смеха.

— Знаешь, старина, я много об этом думал… — опять начал Том.

— Знаю, знаю — о пятом классе. Да ну их всех, ты лучше послушай, как смешно: лошадь мистера Уинкля…

— И я решил, — перебил его Том, — что буду прислуживать только шестиклассникам.

— Правильно, мой мальчик, — закривчал Ист, отрываясь от книги и закладывая палец на том месте, где остановился, — только и наживёшь же ты себе неприятностей, если попробуешь играть в эту игру! А вообще, я и сам за забастовку, если только мы сумеем уговорить остальных, а то житья уже не стало.

— Может, нас поддержит кто-нибудь из шестого? — спросил Том.

— Можно попробовать; думаю, Морган вмешался бы. Только, — добавил Ист после минутного колебания, — понимаешь, нам ведь придётся рассказать ему об этом, а это против школьных принципов. Помнишь, как старший Брук говорил, что мы должны научиться сами стоять за себя?

— Как бы я хотел, чтобы он снова был здесь, — в его время всё шло хорошо.

— Ну да, тогда в шестом классе были самые лучшие и сильные, пятый класс их боялся, и они поддерживали хороший порядок; а теперь у нас шестиклассники какие-то мелкие, пятому классу на них плевать, вот они и творят в корпусе что хотят.

— И вот теперь у нас двоевластие, — с негодованием сказал Том, — одна власть законная, эти хоть перед Доктором отвечают, а вторая незаконная, это тираны, которые вообще не отвечают ни перед кем!

— Долой тиранов! — закричал Ист. — Я обеими руками за закон и порядок, и да здравствует революция!

— Да я не против прислуживать, например, младшему Бруку, — сказал Том, — он славный парень и настоящий джентльмен, я всё что угодно для него сделаю, хорошо бы он был в шестом. Но этот подлец Флэшмен, он же ни разу в жизни ни с кем не заговорил без ругательства или пинка…

— Скотина трусливая, — перебил Ист, — как я его ненавижу! И он это знает, он знает, что мы с тобой считаем его трусом. Вот невезуха, что у него кабинет в нашем коридоре! Слышишь, они сейчас как раз у него ужинают? У них там пунш с бренди, спорим на что хочешь. Вот бы Доктор зашёл и поймал их за этим занятием! Нужно нам с тобой как можно скорее сменить кабинет.

— Сменить или не сменить, а я ему больше прислуживать не буду, — сказал Том, ударив кулаком по столу.

— Фа-а-а-аг! — разнеслось из кабинета Флэшмена по всему коридору.

Мальчики молча посмотрели друг на друга. Уже пробило девять, поэтому фаги, дежурившие в коридоре, уже ушли, и они были ближе всех к пирующей шайке. Ист сел, и вид у него был комичный, как всегда, когда он находился в затруднении.

— Фа-а-а-аг! — донеслось опять.

Молчание.

— Эй, Браун! Ист! Лодыри чёртовы, — проорал Флэшмен, подходя к своей открытой двери, — я знаю, вы у себя, не сметь отлынивать!

Том прокрался к двери и как можно тише задвинул засовы, а Ист задул свечу.

— Смотри, Том, теперь не сдаваться, — прошептал он.

— Можешь на меня положиться, — ответил Том сквозь стиснутые зубы.

В следующую минуту они услышали, как пирующая шайка вышла в коридор и подошла к их двери. Затаив дыхание, они прислушивались к шёпоту за дверью, но смогли разобрать лишь слова Флэшмена:

— Я знаю, эти скоты там!

Затем они потребовали открыть дверь, на что не получили ответа, и тогда начался штурм. К счастью, это была крепкая дубовая дверь, и она выдержала общий вес Флэшмена и его компании. Последовала пауза, во время которой они услышали, как один из осаждающих заметил:

— Они точно внутри. Видите, как дверь держится сверху и снизу? Значит, задвинуты засовы. Замок мы уже давно бы выломали.

При этом научном замечании Ист толкнул Тома в бок.

Дальше последовали атаки на отдельные панели двери, одна из которых, в конце концов, не выдержала ударов ногами и сломалась. Но проломилась она вовнутрь, а выломанный кусок застрял, потому что с внутренней стороны дверь была обита зелёным сукном, и вытащить застрявший кусок снаружи оказалось очень непросто. Тут осаждённые, презрев маскировку, усилили защиту, подперев дверь диваном. Так что после ещё одной-двух неудачных попыток Флэшмен и К? ретировались, изрыгая проклятия и обещания мести.

Опасность ненадолго миновала, и осаждённым оставалось только обеспечить себе безопасное отступление, потому что скоро уже было время ложиться спать. Они внимательно слушали, как компания опять рассаживается по местам, а потом осторожно отодвинули сначала один засов, а потом другой. Постепенно шум пирушки возобновился с прежней силой.

— А теперь бегом! — сказал Ист, распахнув дверь, и выскочил в коридор. Том мчался за ним по пятам. Они бежали слишком быстро, чтобы их можно было поймать, но Флэшмен был начеку и запустил им вслед пустую банку из-под солений, которая чуть не попала Тому в голову и разбилась на мелкие осколки в конце коридора.

— Этот и убить может, если будет знать, что его не поймают, — сказал Ист, когда они завернули за угол.

Погони за ними не было, поэтому они направились в холл, где возле каминов собралась кучка младших ребят. Они рассказали, что случилось. Война за независимость была объявлена, но кто же присоединится к революционным силам? Несколько из присутствующих тут же заявили, что больше не станут прислуживать пятому классу. Один или два стали бочком-бочком отходить и оставили мятежников. Что ещё можно было сделать?

— Я готов идти прямо к Доктору, — сказал Том.

— Так не годится. Ты что, забыл про общешкольное собрание в прошлом полугодии? — сказал другой.

Действительно, на этой торжественной ассамблее выступил глава всей школы и сказал, что было несколько случаев жалоб учителям, и что это нарушение школьных традиций и общественной морали; что по этому поводу было собрание шестиклассников, которое постановило, что подобную практику следует немедленно прекратить, и что любой ученик любого класса, который пожалуется учителю, не обратившись предварительно к кому-нибудь из старост, будет публично бит и подвергнется бойкоту.

— Тогда давайте пойдём к кому-нибудь из шестого. Попробуем к Моргану, — предложил ещё один.

— Бесполезно. Болтовней тут не поможешь, — таково было общее мнение.

— Могу вам дать совет, ребята, — раздался голос с другого конца холла.

Все вздрогнули и обернулись, а говоривший тем временем встал со скамейки, на которой лежал, никем не замеченный, и встряхнулся. Это был большой долговязый парень с длинными руками и ногами, которые торчали из слишком коротких рукавов и штанин.

— Не ходите ни к кому вообще. Просто стойте на своём. Скажите, что не будете им прислуживать, и им скоро надоест лупить вас. Я сам испробовал это несколько лет назад на их предшественниках.

— Нет, правда? Расскажи! — закричали они хором, теснясь вокруг него.

— Ну, всё было точно так же, как у вас. Пятый класс заставлял нас прислуживать, а я и ещё несколько отказались. И мы победили. Хорошие парни прекратили сразу же, а подлецы сначала продолжали, но потом испугались.

— А Флэшмен здесь тогда уже был?

— А как же! Был, поганый сопливый нытик и ябеда. Присоединиться к нам он боялся и вместо этого подлизывался к пятому классу, предлагал им свои услуги и подговаривал против нас.

— Почему же ему не объявили бойкот? — спросил Ист.

— О-о, подлизам никогда не объявляют бойкот, они слишком полезные. Кроме того, ему ведь без конца присылают из дома большие корзины с вином и дичью, так что он завоёвывал благосклонность подачками и подхалимажем.

Без четверти десять прозвенел звонок, и младшие мальчики отправились наверх, продолжая обсуждение по дороге и с благодарностью отзываясь о своём новом советчике, который опять растянулся на скамье у камина. Этот странный представитель школьного племени носил фамилию Диггс, а также прозвище «Мусорщик». Из-за высокого роста он казался старше, чем был на самом деле, и к тому же был очень умный — один из лучших учеников пятого класса. Его родные, ориентируясь, по-видимому, на его возраст, а не на рост и положение, которое он занимал в школе, до сих пор ещё не позаботились одеть его во фрак, и даже куртки всегда были ему малы; кроме того, он обладал особым талантом уничтожать свою одежду и всегда выглядел потрёпанно. С Флэшменом и его компанией он не водился. Они насмехались у него за спиной над его одеждой и манерой поведения, он это знал и платил Флэшмену той же монетой, задавая ему при всех разные неприятные вопросы и вообще обращаясь с ним пренебрежительно. С другими старшими у него тоже не было особой дружбы, очевидно, их отталкивали странности, которых у него хватало; так, помимо прочих своих недостатков, он ещё и вечно сидел без денег. Он привозил с собой в школу не меньше, чем все остальные, но умудрялся мгновенно всё потратить, и никто не знал, как. А так как он отличался ещё и крайней беспечностью в таких вопросах, то занимал у всех, у кого только мог, а когда долгов набиралось много, и на него начинали давить кредиторы, устраивал в холле аукцион, на котором распродавал всё своё имущество вплоть до учебников, подсвечников и письменного стола. После такого аукциона кабинет его становился не пригодным для обитания, и он неделями жил в холле и в комнате пятого класса, делал домашние задания на оборотной стороне старых писем и на случайных бумажках и вообще непонятно как умудрялся готовиться к урокам. Он никогда не обижал младших, и они относились к нему хорошо, хотя и с некоторой долей сочувствия, и называли его «Бедняга Диггс», потому что не могли совсем не обращать внимания на внешность и на насмешки, даже если они исходили от их врага Флэшмена. Однако он был совершенно безразличен как к насмешкам старших, так и к жалости младших, и с видимым удовольствием продолжал жить своей собственной странной жизнью. Рассказать так подробно о Диггсе необходимо, потому что он не только оказал Тому и Исту добрую услугу, о которой будет рассказано дальше, в их теперешней войне. Вскоре после этого он перешёл в шестой класс и выбрал их своими фагами, и освободил от уборки кабинета, чем заслужил себе вечную признательность и с их стороны, и со стороны всех, кто с интересом и участием следит за их историей.

Вряд ли когда-нибудь младшие мальчики больше нуждались в друге, потому что на следующее утро после осады буря со всей мощью обрушилась на головы мятежников. Флэшмен устроил засаду и изловил Тома перед вторым уроком. Получив в ответ на приказание принести ему шляпу твёрдое «нет», он начал выкручивать ему руку и применять все прочие бывшие в ходу методы пытки. «А я всё-таки не заплакал, — рассказывал потом Том остальным мятежникам, — и я здорово лягал его по ногам». Вскоре выяснилось, что Тома и Иста поддерживают многие фаги, и Флэшмен обратился к своим приятелям с просьбой помочь привести в чувство маленьких бездельников. Корпус стал ареной бесконечных погонь, осад и взбучек, а в отместку фаги разоряли и поливали водой кровати своих недругов и писали на стенах их имена с самыми оскорбительными эпитетами, на которые у них только хватало воображения. Борьба была яростная, но длилась она недолго; как и предсказывал Диггс, все хорошие ребята из пятого класса вскоре оставили их в покое, и общественное мнение стало склоняться против Флэшмена и двух-трёх его близких приятелей; но эти-то как раз были испорчены по-настоящему, и, хотя им пришлось прекратить наезжать на младших в открытую, не упускали ни единой возможности поиздеваться, когда этого никто не видел. Флэшмен в этих делах был знаток, но особенно отличался умением говорить настолько язвительные и жестокие вещи, что часто доводил этим младших до слёз, чего не добился бы от них никакими побоями на свете.

И, поскольку его деятельность больше не могла развиваться в других направлениях, он посвятил себя главным образом тому, чтобы изводить Тома и Иста, которые жили с ним по соседству. При малейшей возможности он силой врывался к ним в кабинет и сидел там, иногда один, иногда с кем-нибудь из приятелей, не давая им делать уроки и наслаждаясь явными страданиями, которые ему удавалось причинять то одному, то другому.

Буря очистила атмосферу в большей части корпуса, и состояние дел в целом было теперь лучше, чем когда-либо после отъезда старшего Брука; но тяжёлые грозовые тучи по-прежнему висели над тем концом коридора, где располагались кабинеты Тома, Иста и Флэшмена.

Он чувствовал, что это они были первыми мятежниками, и что восстание в высокой степени увенчалось успехом; но больше всего его бесило и вызывало ненависть то, что в стычках, которые часто происходили в последнее время, они открыто называли его подлецом и трусом, а это невозможно было простить, потому что это было правдой. Когда он лупил их, они орали ему в лицо про те случаи, когда он трусил на футболе или уходил от драки с хамом, который был вдвое меньше, чем он сам. Конечно, об этом и так прекрасно знали в корпусе, но слышать, как это выкрикивают маленькие мальчишки, чувствовать, что они его презирают, быть не в силах заставить их замолчать никакими пытками и видеть открытые насмешки со стороны своих же приятелей (которые смотрели на это, не скрывая своего презрения к нему, но не делали никаких попыток ему помешать и дружбы с ним не прекращали), — просто выводило его из себя. Будь что будет, но уж он им жизнь испортит. Так эта борьба превратилась в личную борьбу Флэшмена с нашими юными героями, войну не на живот, а на смерть в маленьком тупичке в конце коридора нижнего этажа.

Флэшмену, надо сказать, было тогда лет семнадцать, и он был большим и сильным для своего возраста. Он хорошо играл во все игры, где не нужна была храбрость, а там, где она была нужна, как правило, умел делать соответствующий вид; и благодаря своей грубовато-добродушной бесцеремонной манере поведения, которая могла сойти за сердечность, имел в школе в целом репутацию неплохого парня. У него всегда водились деньги, и он постоянно держал запас вкусной еды, поэтому даже в Школьном корпусе сумел с помощью искусного подхалимажа не только добиться того, что его терпели, но даже стать популярным среди своих сверстников, хотя младший Брук едва удостаивал его словом, и ещё пара ребят лучшего сорта при каждом удобном случае показывала, чтo они о нём думают. Однако на тот момент преобладал именно худший сорт, так что Флэшмен оказался грозным врагом для младших ребят. Скоро это стало ясно. Флэшмен не останавливался ни перед клеветой, ни перед чем-либо ещё, что могло каким-либо образом навредить его жертвам и изолировать их от всего остального корпуса. Один за другим от них отпали все остальные мятежники, а дело Флэшмена тем временем процветало, и вот уже несколько других пятиклассников стали поглядывать на них косо и демонстрировать своё враждебное отношение, когда они попадались им где-нибудь в корпусе. Днём Том и Ист старались держаться за пределами школьной территории, или, во всяком случае, за пределами корпуса и внутреннего двора, а вечером тщательно запирались на все засовы; так им удавалось кое-как продержаться, но не более того. И тем сильнее тянулись они к старине Диггсу, который в своей неуклюжей манере стал всё больше обращать на них внимание, и даже пару раз заходил к ним в кабинет, когда там сидел Флэшмен, в результате чего тот сразу же сматывал удочки. И мальчики решили, что Диггс наблюдает за происходящим.

Примерно в это же время было объявлено, что вечером в холле состоится аукцион, на котором должно было пойти с молотка, помимо всяких ненужностей и излишков других мальчиков, всё школьное имущество Диггса. Том и Ист посовещались и решили потратить всю имевшуюся у них наличность (около четырёх шиллингов в звонкой монете), чтобы выкупить те вещи, на которые хватит этой суммы. Они приняли участие в торгах, и Том стал обладателем двух лотов вещей Диггса: лот 1, цена один шиллинг и три пенса, состоял, как выразился аукционист, из «ценного собрания старинного металла» в виде мышеловки, тостерной вилки без ручки и кастрюли; и лота 2, который состоял из чудовищно грязных скатерти и занавески. Ист, в свою очередь, приобрёл за один шиллинг и шесть пенсов кожаный портфель с замком, но без ключа, когда-то красивый, но теперь сильно потрёпанный. Оставалось решить, как вернуть эти вещи Диггсу, не оскорбив при этом его чувств. В конце концов, они просто подбросили их ему в кабинет, который никогда не запирался, когда Диггс уходил. Диггс, присутствовавший на аукционе, запомнил, кто купил эти лоты, и вскоре после этого пришёл к ним в кабинет и долго сидел молча, похрустывая суставами своих больших красных пальцев. Потом взял их домашние задания и начал их просматривать и исправлять ошибки, говоря:

— Вы славные ребята… я дорожу этим портфелем, мне его сестра подарила на каникулах… я этого не забуду, — после чего выкатился в коридор.

Они немного смутились, но не жалели, что он узнал о том, что это сделали они.

На следующий день была суббота, в этот день каждую неделю выплачивался один шиллинг на карманные расходы, — важное событие для расточительных юнцов; и велико было негодование мелюзги, когда оказалось, что все деньги изымаются для лотереи дерби.[101]Дерби — конские скачки для лошадей 3-леток, которые проводятся в июне в Эпсоме (Epsom), графство Суррей (Surrey), Англия. Были впервые организованы лордом Дерби (Derby) в 1780 г. и названы в его честь. Являются одним из главных событий светской жизни Соединённого Королевства. Это важное событие английского года — дерби — в те дни отмечалось в Рагби проведением множества лотерей. Благосклонный читатель, я признаю, что это был предосудительный обычай, который вёл к держанию пари на деньги и другим нежелательным результатам; но если уж наш английский парламент находит нужным объявлять этот день выходным, и многие его члены сами вовсю держат пари, то можно ли винить нас, мальчишек, в том, что мы следовали примеру наших старших? Так или иначе, но мы ему следовали. Сначала проводилась большая общешкольная лотерея, главный выигрыш которой составлял шесть или семь фунтов; кроме того, каждый корпус проводил собственную лотерею, а то и несколько. Обычно всё это делалось добровольно, и тех, кто не хотел отдавать свой шиллинг, никто не принуждал. Но в Школьном корпусе, кроме Флэшмена, было ещё трое-четверо деловых юных джентльменов — поклонников спорта, которые считали, что участвовать в лотерее обязан каждый, а чтобы младшим было легче выполнить эту обязанность, они просто потихоньку забрали все карманные деньги, когда их принесли для раздачи. Возмущаться было бесполезно, так что в ту субботу было куплено намного меньше шариков для игр, а также съедено пирожков и яблок, чем обычно; а после закрытия, когда деньги так или иначе были бы уже истрачены, многие младшие утешились, услышав, как дежурившие в тот вечер фаги выкрикивают в коридорах:

— Господа спортсмены Школьного корпуса, лотерея будет проводиться в холле!

Было приятно слышать, как вас называют «господа спортсмены», к тому же был шанс вытащить фаворита.

Холл был полон мальчишек, и у одного из длинных столов стояли члены спортивной шайки со шляпой, в которой лежали сложенные билеты. Один из них называл фамилии по списку; каждый, чью фамилию называли, тянул билет и разворачивал его; большинство старших ребят, вытянув свой билет, тут же выходило из холла и отправлялось по своим кабинетам или в комнату пятого класса. Вся спортивная шайка вытащила пустые билеты и была поэтому в довольно мрачном настроении; когда подошла очередь старшего четвёртого класса, никто ещё не вытянул ни одного фаворита. Поэтому теперь, когда младшие подходят и тянут билеты, Флэшмен или ещё кто-нибудь из его компании выхватывают их у них из рук и разворачивают. Но ни один фаворит не был вытянут до тех пор, пока не подошла очередь Головастика. Он перемешал билеты в шапке, вытащил один и попытался удрать, но его поймали и развернули его билет точно так же, как у остальных.

— Вот, пожалуйста! Странник! Третий фаворит! — кричит развернувший билет.

— Пожалуйста, отдайте мой билет, — протестует Головастик.

— Эй, постой, не спеши, — встревает Флэшмен, — за сколько продашь Странника?

— Я не хочу его продавать, — возражает Головастик.

— Не хочешь? Слушай, дурачок, ты же в этом не разбираешься, зачем тебе эта лошадь? Он не выиграет, а мне он нужен просто для страховки. Я дам тебе за него полкроны.[102]Полкроны — монета достоинством в два с половиной шиллинга (1/8 фунта). Вышла из обращения в 1970 г.

Головастик сначала держится, но потом уступает под напором угроз и лести и, в конце концов, продаёт половину за один шиллинг и шесть пенсов, примерно одну пятую рыночной стоимости; но он рад, что выручил хотя бы это, потому что, как он мудро замечает, «Странник, может, ещё и не победит, а шестипенсовик я точно уже заработал».

Скоро подходит очередь Иста, ему достаётся пустой билет. Затем подходит очередь Тома; его билет, как и у всех остальных, выхватывают и раскрывают.

— Нате вам! — кричит развернувший билет, поднимая его вверх, — Чуткий! Ей-Богу, Флэши, твоему юному другу везёт!

— Дай сюда билет, — говорит Флэшмен, прибавляя ругательство, и тянет руку через стол. Лицо его потемнело от злости.

— Что, и тебе захотелось? — говорит развернувший билет, который в глубине души был неплохим парнем и не принадлежал к поклонникам Флэшмена. — Эй, Браун, держи!

И он вручает билет Тому, который тут же кладёт его в карман. Увидев это, Флэшмен тут же направляется к двери, чтобы Том не удрал с билетом, и сторожит там до тех пор, пока лотерея не оканчивается. Наконец, расходятся все, кроме пяти или шести представителей спортивной шайки, которые остаются сверять свои записи и заключать пари, Тома, который боится выйти, пока Флэшмен стоит в дверях, и Иста, который чует беду и не хочет бросить друга одного.

Вся спортивная шайка собралась вокруг Тома. Боязнь общественного мнения не даёт им просто ограбить его, отобрав билет силой, но любые запугивания или обман, направленные на то, чтобы заставить его продать весь билет или его часть по заниженной цене, считаются вполне допустимыми.

— Ну, Браун, давай, за сколько ты продашь мне Чуткого? Я слышал, что он вообще не побежит. Я дам тебе за него пять шиллингов, — начинает тот, который разворачивал билет.

Том, помня его добрый поступок и особенно желая заручиться чьей-нибудь поддержкой в этом безнадёжном положении, готов принять это предложение, но тут другой выкрикивает:

— Я дам тебе семь!

Том колеблется, переводя взгляд с одного на другого.

— Нет, нет! — кричит Флэшмен, протискиваясь к нему, — предоставьте это мне, а потом разыграем билет по жребию. Так вот, сэр, вы меня знаете. Или вы продадите нам Чуткого за пять шиллингов, или очень об этом пожалеете.

— Я его не продам, — резко отвечает Том.

— Слышите? — говорит Флэшмен, поворачиваясь к остальным. — Это самый наглый юный мерзавец во всем корпусе, я вам давно это говорил. А мы, значит, стараемся, устраиваем лотереи для таких вот, как он, ещё и идём при этом на риск!

Флэшмен забыл объяснить, на какой же именно риск они шли, но его слова попали на благодатную почву. Азартные игры делают мальчиков эгоистичными и жестокими точно так же, как взрослых мужчин.

— Правда, нам всегда попадаются пустые билеты! — закричал один. — Так вот, сэр, вы продадите по крайней мере половину.

— Не продам, — сказал Том, краснея до корней волос. В его сознании в тот момент они все слились с его заклятым врагом.

— Отлично, давайте его поджарим, — кричит Флэшмен и хватает Тома за воротник. Один или двое колеблются, но остальные присоединяются к нему тут же. Ист хватает Тома за руку и пытается оттащить, но его отбрасывают назад, а упирающегося Тома волокут к камину. Его плечи прижимают к каминной доске и держат перед огнём, а Флэшмен натягивает брюки, чтобы было больнее. Бедный Ист страдает даже больше, чем Том; вдруг его осеняет, и он опрометью мчится за Диггсом.

— Продашь за десять шиллингов? — говорит один, которому становится его жалко.

В ответ Том только стонет и пытается вырваться.

— Слушай, Флэши, ему уже хватит, — опять говорит тот же самый и отпускает руку, которую держал.

— Нет, нет, ещё чуть-чуть, — отвечает Флэшмен.

Но бедный Том уже готов; он смертельно бледнеет, и голова его падает на грудь как раз в тот момент, когда в холл вбегает Диггс вне себя от волнения, а по пятам за ним — Ист.

— Ах вы скоты трусливые! — только и может он сказать, отбирает у них Тома и кладёт его на стол. — Господи, он умирает! Скорее принесите холодной воды и бегите за экономкой!

Флэшмен с парой приятелей крадучись уходят; остальным и жалко, и стыдно, одни склоняются над Томом, другие бегут за водой, а Ист мчится за экономкой. Приносят воду, брызгают ему в лицо и смачивают руки, и он начинает приходить в себя.

— Мама, как холодно сегодня вечером, — говорит он слабым голосом.

Бедняга Диггс плачет как ребёнок.

— Где я? — продолжает Том, открывая глаза. — А-а, вспомнил.

И он опять закрывает глаза и стонет.

Слышится шёпот:

— Слушайте, мы тут всё равно ничем не поможем, а сейчас придёт экономка, — и все, кроме одного, потихоньку уходят. Только один остаётся с Диггсом и обмахивает Тому лицо.

Приходит экономка с нюхательными солями, и скоро Том настолько приходит в себя, что может сесть. Поскольку в воздухе стоит запах гари, она осматривает его одежду и вопросительно смотрит на них.

Все молчат.

— Как это случилось?

Молчание.

— Наверняка здесь без какой-нибудь гадости не обошлось, — говорит она, и вид у неё очень серьёзный. — Я буду говорить об этом с Доктором.

Опять молчание.

— Может, отнесём его в комнату для больных? — предлагает Диггс.

— Я сам могу идти, — говорит Том и отправляется туда, поддерживаемый с двух сторон Истом и экономкой. Единственный парень, который не сбежал, вскоре присоединяется к остальной компании, которая находится теперь в смертельном страхе.

— Он наябедничал?

— Она знает?

— Не сказал ни слова. Он крепкий парнишка.

И после минутной паузы добавил:

— Меня от этого тошнит. Какие же мы скоты!

Тем временем Тома укладывают на диван в комнате экономки. Ист рядом с ним, а она достаёт вино и другие укрепляющие средства.

— Тебе очень больно, старина? — шёпотом спрашивает Ист.

— Только ноги сзади, — отвечает Том.

Ожог действительно сильный, брюки местами прогорели насквозь. Скоро Тома укладывают в постель с холодными компрессами. Сначала он чувствует себя совсем разбитым и думает написать домой, чтобы его забрали; в голове у него вертятся строчки из гимна, который он выучил много лет назад, и он засыпает, шепча: «Там беззаконные перестают наводить страх, и там отдыхают истощившиеся в силах.[103]Ветхий завет, книга Иова, глава 3, стих 17, Синодальный перевод.»

Но наутро, после хорошего ночного сна, к нему возвращается прежнее расположение духа. К нему приходит Ист и сообщает, что весь корпус на его стороне, и он забывает обо всём, кроме своего решения никогда больше не уступать этому подлецу Флэшмену.

Никто из них ничего не рассказал экономке, и хотя Доктор узнал обо всём, что знала она, тем же утром, больше он не узнал ничего.

Я верю и надеюсь, что подобные сцены невозможны в школах в наше время, и что лотереи и пари теперь вышли из употребления; но я пишу о школе, какой она была в моё время, и должен рассказать не только о хорошем, но и о плохом.