Онлайн чтение книги Шофферы или Оржерская шайка
II. Гостиная в замке

Несмотря на свои аристократические предрассудки, мадам де Меревиль любезно встала, чтобы принять гостей, а Мария со своей обычной милой физиономией уже осыпала их приветствиями.

Нотариус, едва произнеся несколько вежливых слов, как человек изнемогший от усталости, с тихим стоном опустился на первый попавшийся ему стул. Что касается Леру, то он рассыпался в проявлениях уважения и почтения перед дамами и Даниэлем, совершенно забывая, что сам оказал им такие важные услуги.

Леру, действительно, отличался от других поставщиков своего времени и выскочек всех времен. Окруженный в настоящее время богатством, он не забывал своего скромного происхождения, бывая в обществе, он строго следил за собой, стараясь простотой своих манер заставить забыть окружающих о своем богатстве. Несмотря на великолепную обстановку своего путешествия, одет он был, как самый простой купец – в длиннополом синем сюртуке, полосатом бархатном жилете и черных шелковых панталонах.

Конечно, вглядясь попристальнее в его костюм, замечалось, что пряжки на подвязках его, башмаках и шляпе были бриллиантовые, булавка закалывающая галстук стоила по крайней мере двадцать тысяч франков, а шуба сброшенная им при входе лакею, была из дорогого соболя; но вся эта роскошь никого не поражала, так как он сам, видимо, не придавал всему этому большой важности.

Маркиза, ожидавшая заносчивости и дерзкого тона разбогатевшего выскочки, как она его называла, была обезоружена тем, что видела; не менее того она не вытерпела и не без мягкого оттенка иронии стала извиняться за свое дурное помещение, за дурное состояние замка, не позволяющее ей достойно принять своих гостей и их свиту.

Леру поняв тотчас же сарказм, прикрытый этими любезностями, и скромно ответил:

– Для меня все здесь будет превосходно, маркиза! Хотя в Париже мне и пришлось теперь усвоить некоторые привычки, но я всегда помню время, когда обед мой состоял из хлеба с сыром; даже и теперь в случае нужды я могу довольствоваться этим… Что же касается до моей свиты, как вы изволили назвать моих лакеев, они не обеспокоят вас, потому что за исключением одного, все вернулись в гостиницу с каретой и конвойными жандармами. Если же я дурно поступил, взяв с собой так много народу, то каюсь, маркиза, честь получить приглашение такого знаменитого семейства, как ваше, невольно вскружила мне голову и заставила гордиться.

Извинение это, так ловко придуманное, окончательно победило предрассудки маркизы. Добровольное это унижение финансового могущества перед павшим аристократизмом, приятно защекотало ее самолюбие.

– Впрочем, – продолжал Леру другим уже тоном, -вы живете, маркиза, в стране, где было бы весьма неосторожно путешествовать одному! И, по-моему, я предусмотрительно поступил, взяв с собой этих шестерых защитников, без которых в другое время так легко мог бы обойтись. И главное, со мной еще четыре жандарма, не считая лейтенанта Вассера – стоящего еще четырех, которым милый мой Даниэль поручил охранять меня. Дело в том, что без этой многочисленной свиты, право, не знаю, как бы отделался господин Лафоре от разбойников, к которым попал в когти.

– Разбойников! – испуганно вскрикнула маркиза.

Только тут Даниэль заметил расстроенный вид нотариуса.

– Как, господин Лафоре? Вас остановили?

– К несчастью, это совершенная правда, господин Ладранж. Но сумма, которую я вез, осталась целой. Вот, возьмите, – сказал он, передавая портфель, набитый банкнотами. – Тут двадцать тысяч экю. Мне хочется поскорее освободиться от них. Бог помог мне в пути, еще бы минута, и мне они стоили бы жизни!

И он снова впал в забытье.

– Я очень рад, милый мой Лафоре, что вы отделались лишь страхом. Но мне хотелось бы знать…

– Гражданин директор присяжных, – перебил его лейтенант Вассер, стоявший в продолжение всего разговора у дверей, – будьте так добры выслушать мой доклад, так как я спешу отправиться по делам службы.

– Как это, милый мой Вассер, – спросил Даниэль, подходя к нему, – разве вы не отужинаете с нами? Я могу выслушать ваш доклад по выходе из-за стола… Вы знаете, Вассер, что мне еще нужно помирить вас с этими дамами за ту давнишнюю историю…

– Шш! Даниэль, – прервала его мадемуазель де Меревиль, указывая пальцем на мать. И, подойдя к жандармскому офицеру, лукаво проговорила: – Действительно, нам следует извиниться перед господином Вассером за слишком поспешный… наш уход. Сознаюсь, что это было большой неблагодарностью с нашей стороны после оказанного нам внимания…

– Ну уж, если пошло дело на извинения перед лейтенантом, то в свою очередь и я попрошу его извинить меня за маленькую прогулку, которую я ему тогда доставил до Рамбулье в неприятном обществе моих четырех фургонов с пшеницей, не в состоянии бывших ехать иначе как шагом. Дело в том, господин офицер, что я тогда сильно боялся вашего проницательного глаза и всячески старался удалить вас, потому что у меня тогда находились спрятанными эти милые дамы и ваш теперешний начальник Даниэль.

И поставщик так расхохотался, что жемчужные брелоки затанцевали на его широком животе.

Немного сконфуженный Вассер улыбался, впрочем, не сердясь.

– Хорошо, хорошо! – ответил он. – Смейтесь надо мной, сколько хотите, я не горюю, что меня надули честные люди; к несчастью, есть и негодяи, которые могут похвастаться, что надули меня; вот это-то обстоятельство мучает меня. Впрочем, потерпим! Конец дело венчает!… Но я забываю, что команда ждет меня и что у нас на равнине есть дело. А потому, гражданин Ладранж, я вынужденным нахожусь отказаться от вашего любезного предложения и убедительно просить вас поскорее отправить меня.

– В чем дело? – спросил его Даниэль, отводя к окну.

Несмотря на то, что они говорили вполголоса, никто из присутствующих не пропустил ни слова. К счастью, мадам де Меревиль вышла из комнаты, чтобы похлопотать об ужине.

– Прежде всего, – начал офицер, – вот акт последнего воровства, совершенного три дня тому назад в окрестностях Этампа, с перечислением украденных разбойниками вещей.

– И еще воровство! – перебил с грустным удивлением Даниэль. – Не задержали ли хоть на этот раз кого-нибудь?

– Никого не задержали, – отвечал сердито Вассер. -Хоть руки себе грызи от досады… Вы на свободе рассмотрите эти бумаги и приготовьте ваши приказания. То же, что касается господина Лафоре, бывшего сегодня вечером в большой опасности…

– Как же это, Вассер! – перебил его с упреком Даниэль. – Не поручал ли я вам позаботиться о его безопасности?

– Я жертва своей собственной неосторожности, господин Ладранж, – вмешался подошедший Лафоре, – мне следовало бы заехать в жандармскую бригаду, как вы мне говорили, за конвоем, глупое же безрассудство толкнуло меня пуститься в дорогу одному. Но я рассчитывал приехать засветло, а между тем, ночь застигла меня в миле от Меревиля. Я начал было уже тревожиться, но стук почтовой кареты позади меня немного успокоил, и я пустил лошадь шагом; вдруг, точно из земли, выросло около меня человек восемь или десять, и один из них крикнул: "Вот он! Я узнал его!" Все бросились на меня. Лошадь моя поднялась на дыбы, а я стал звать на помощь. Мошенники уже хотели сбросить меня с седла, как послышался конский топот; гражданин Вассер с двумя жандармами скакал мне на помощь. Мошенники пропали столь же внезапно, как и появились, только все же унеся мой чемодан. Один из них успел крикнуть: "Еще увидимся!" Если бы господин Леру не был бы так добр, предложив мне место в карете, я положительно не мог бы ехать далее.

Даниэль чрезвычайно внимательно выслушал весь этот рассказ.

– И вы никого не подозреваете в этом злодействе? -спросил он.

– Никого, господин Ладранж. Кроме клерков моей конторы никто не знал даже о моем намерении ехать в Меревиль, и уж, конечно, никто не знал, что я везу с собой такую большую сумму денег. А, между тем, теперь ясно, что злодеи знали все эти подробности. Они схватили чемодан, надеясь найти там портфель с деньгами. Но у меня он был спрятан в платье с другим еще портфелем, заключающим в себе важные бумаги.

– Вот и опять серьезное дело! А я бы хотел теперь всецело отдаться предстоящей свадьбе! Но, нечего делать, с завтрашнего же дня начну следствие… Лейтенант Вассер, имеете ли вы еще что прибавить?

– Ничего, господин Ладранж! Я не видал злодеев, слышал только, как они шмыгнули в кущу у дороги. Сначала я хотел было броситься за ними. Но там было не пробиться, да и ночь чересчур уж была темна, никакой не было надежды на успех. К тому же, пришлось бы оставить наших путешественников… Теперь же, освободясь, я постараюсь наверстать упущенное. И уж черт будет слишком ловок, если мы хоть одного да не поймаем. Ведь мне только одного нужно, только одного молодчика для начала, а уж остальное потом все само придет… И знаете, гражданин Ладранж, с вашего позволения, я построже пересмотрю всех этих бродяг и нищих, наводняющих нынче страну; довольно уж мы их щадили и, может быть… гм, у меня своя идея тут!

– Будьте осторожнее, Вассер, не смешайте виновных с несчастными! Хлеб нынче тяжело достается, а время года холодное; много есть бедняков без пристанища, вынужденных прибегать к общественной благотворительности.

– Хорошо, хорошо! – упрямо ответил Вассер, гладя свой черный ус, – я беру все на свою ответственность и если сделаю глупость, буду отвечать за нее.

И, приподняв свою саблю, он собрался уже выйти.

– Право, Вассер, вы ничего не сделаете в такую темную ночь; согласитесь лучше отужинать с нами, а команда ваша в это время выпьет и по стакану вина за здоровье моей дорогой невесты. К тому же, завтра я жду сюда отряд гусар, которых просил у правительства на помощь жандармам и, конечно, экспедицией управлять будете вы.

На смуглом лице офицера ясно отразилось, как глубоко огорчило его это известие.

– Гусар! – с отчаянием повторил он. – И вы нашли нужным звать гусар нам на подмогу, военных безо всякой опытности для подобного рода службы и которые только будут мешать нам. По-настоящему, впрочем, нам нельзя и жаловаться!… Со всех сторон с каждым днем преступления увеличиваются, а мы и по сию пору не в состоянии ничего сделать и только вертимся в пространстве.

Ну так, черт возьми, я хочу же еще раз попробовать до приезда этих пресловутых гусар, а может, счастье и улыбнется мне! Обещаю, гражданин Ладранж, к вашей свадьбе приготовить вам подарок собственного изделия… Мое почтение мадам, прощайте господа; увидите, нужны ли нам ваши гусары.

И он уехал из замка.

По отъезде Вассера всеми овладело в гостиной какое-то неловкое чувство. Мария и особенно маркиза казались напуганными, Лафоре тоже никак не мог оправиться; только Даниэль с поставщиком тихо разговаривали о происшествиях того вечера.

Шепот их, сливаясь со стуком часов и треском огня в камине, не помешал, однако, обществу услышать слабый крик ужаса, раздавшийся около них. Говорившие обернулись. Старый нотариус, поднявшись с места и с протянутыми руками перепуганно глядел на одно из окон гостиной, расположенной, как мы уже говорили, в первом этаже замка.

– Что, что такое, любезнейший Лафоре? – спросил Даниэль.

– Там… там… за окошком… – говорил не шевелясь нотариус, только указывая рукой на предмет своего ужаса, – разве вы не видите человека, упершегося лбом в стекло?

Даниэль подбежал и быстро поднял легкие белые занавесы, закрывавшие некоторую часть окна.

– Но там ничего нет, – сказал он, – посмотрите сами!

Дамами овладел ужас, Даниэль жестом успокоил их.

– Я ничего не говорю, – бормотал Лафоре, – но я убежден, что видел…

Даниэль открыл обе половины рамы, холодный осенний ветер, ворвавшись в комнату, чуть не задул все свечи; несмотря на то, свет, падавший из комнаты, осветил весь цветник, бывший тут под окошком и при этом легко было убедиться, что нигде никого не было. Для большей вероятности Даниэль высунулся из окошка и несколько минут внимательно вслушивался; но ничего не услышал и не увидел.

– Ну, милый мой Лафоре, – сказал он, запирая окно, – вам показалось. Никто не посмеет прийти сюда подсматривать за нами, а если кто-нибудь из деревенских и захотел воспользоваться одной из прогалин в здешней стене, чтобы пробраться в сад и заглянуть, что здесь делают, то из этого не стоит так тревожиться и пугать дам.

Сконфуженный старик Лафоре снова уселся.

– Прошу вас и дам извинить меня господин Ладранж,

– начал он, – но мне так ясно представилось это страшное лицо, смотревшее на меня блестящими глазами; правда как вы говорите, все это, вероятно, только показалось мне, воображение мое все еще расстроено последними происшествиями, и мне все слышатся слова этого негодяя, обещавшего мне скорое свидание.

– Да, да, это так, добрейший мой Лафоре, – ответил ему Даниэль, улыбнувшись дамам, – вы еще слишком расстроены, и воображение ваше пугает вас… Но вот Контуа идет сообщить нам об ужине; стакан доброго вина вылечит вас, и я ручаюсь, что после стола у вас не будет уже более этих видений.

– Если позволите, господин Ладранж, я не буду и пробовать этого, а отправлюсь прямо в назначенную мне комнату; сейчас я не могу ни есть, ни пить и чувствую себя очень нехорошо, вероятно отдых и сон излечат меня; а потому я покорнейше прошу этих дам извинить меня… Завтра вы мне дадите квитанцию в полученных вами от меня деньгах, и в то же время я вам сообщу об одной личности из вашего семейства, заслуживающей особого внимания.

– Из моего семейства? – с удивлением переспросил Даниэль. – Как это можно…

Но видя, что бедный старик едва держится на ногах, он докончил:

– Хорошо, господин Лафоре, вы завтра все это мне расскажете, когда совершенно оправитесь… А теперь Контуа проводит вас в вашу комнату и – покойной ночи!

Поклонясь присутствующим, любезно изъявившим надежду, что нездоровье его будет без дурных последствий, он собрался уже выйти, опершись на руку лакея, как вдруг опять обратился к Даниэлю.

– Я вам покажусь трусом, господин Ладранж, но… крепко ли запирается комната, где я буду?

– Ну, уж это ребячество, добрый мой Лафоре; впрочем, успокойтесь: ваша комната во втором этаже, окна запираются крепкими ставнями, двери выдержат пушечный выстрел; все вместе составляет целую крепость. Как же можете вы здесь бояться этих негодяев?

– Конечно, господин Ладранж, но все-таки… Знаете, лучше возьмите вы к себе вот и этот портфель, в котором очень важные для вас бумаги. Завтра, если я буду здоров, я опять возьму его у вас; а до тех пор я предпочитаю, чтобы он был у вас.

Даниэль взял портфель с той снисходительностью, с которой всегда обращаются к слабостям стариков, и Лафоре ушел.

Вскоре маленькое общество перешло в столовую и уселось за стол. Благодаря шуткам поставщика, улыбка опять появилась на всех лицах, и к концу ужина неприятное впечатление вечера так изгладилось, что все посмеялись над страхом добряка Лафоре и не говорили уже о нем более. Возвратясь в гостиную, Даниэль дружеским тоном спросил у поставщика:

– Послушайте, дорогой мой Леру, теперь нам уже более не следует скрытничать; не можете ли вы как-нибудь объяснить нам появление у нас рубиновых серег, присланных мадемуазель де Меревиль от незнакомой особы?

– Я? – спросил изумленный Леру.

– Да, вы сами… Пожалуйста, не старайтесь отрицать, подарок великолепен, и именно это-то великолепие и смущает нас.

– Но, уверяю вас…

– Дорогой Леру, неужели вы так боитесь моей благодарности? – сказала Мария.

– Клянусь честью, я не знаю, о чем вы говорите, – ответил поставщик, – у меня никогда в уме не было предлагать вам рубиновый убор.

И видя, с какой недоверчивой улыбкой было принято его заявление, он прибавил:

– Рубины идут к брюнеткам, к белым же и светлым волосам мадемуазель де Меревиль идут одни бриллианты; и вот доказательство, – продолжал он, вынимая из своих объемистых карманов бархатный ящик. – Я хотел предложить вам мой свадебный подарок в более приличное для этого время, но так как меня обвиняют, то мне следует защищаться: мадемуазель де Меревиль! Удостойте принять это в память моего глубокого уважения и совершенно отеческой преданности!

С этими словами он открыл и показал полный набор прекрасных бриллиантов.

Даниэль и дамы невольно ахнули от восторга.

– Но в таком случае, кто же прислал мне рубиновый убор?

– Хорош вопрос! – ответила маркиза. – Можешь ли ты теперь сомневаться, дитя мое? Конечно, виновник этого подарка, тот скромный, бескорыстный молодой человек… спасший нам жизнь.

В эту минуту Контуа вошел в гостиную и подошел к маркизе, тихо сказав ей несколько слов, от которых она встрепенулась.

– Он, он в Меревиле! – начала она удивленно и радостно, – невозможно явиться более кстати, ведите его скорей!

И слуга ввел Бо Франсуа.