Онлайн чтение книги Шофферы или Оржерская шайка
VIII. Сбор

В кромешной темноте маленький отряд, оставя Меревиль, пустился в путь; еле-еле можно было различать дорогу. Впереди всех ехал верхом Борн де Жуи, между Вассером и другим жандармом. За ними шло меревиль-ское ополчение, среди которого, закутанный в плащ, мрачный, задумчивый, ехал Даниэль рядом с мэром. Старая алезанская кобыла последнего, обсыпанная вся мукою, так как владетель ее вместе с занимаемой им должностью муниципала был и мельником, была совершенно белая. Позади всех стройной, длинной линией ехали жандармы и гусары, казавшиеся издали на белом фоне только высыпавшего снега, черной полосой.

Между ехавшими царствовало глубокое молчание, так как разговор даже шепотом был запрещен, для большей предосторожности даже обернули тряпицами ноги лошадей, чтобы не слышно было звука копыт о замерзшую землю, только слабое бряцанье ружей и сабель выдавало шествие этого войска. Зато, когда вой ветра, гудевшего между голых деревьев, доносился издали, были слышны звуки барабанного боя и заунывный звон колоколов, бьющих набат: то была тревога по случаю приказаний Даниэля призвать всех жителей к оружию для охраны окраин тех лесов, где засели разбойники.

Все шло хорошо пока ехали по большой дороге, но скоро пришлось свернуть на проселок и пуститься по узкой, изрытой дороге. Трудно было сохранять в рядах тот порядок, в котором отправились из Меревиля: на каждом почти шагу пешие спотыкались о кочки и падали, лошадям тоже не легко было справляться с комьями замерзшей грязи. Между тем, никто не падал духом, так как Мюэстский лес был недалеко, и все надеялись доехать туда не позже как через два часа.

Но расчет этот был сделан без расчета постоянно усложнявшихся затруднений. Мало-помалу дорога превратилась в едва заметную тропинку; с другой стороны почва в этой части Орлеании не была так ровна, как в Шартрской области, тут постоянно холмы, рвы, ручьи и кустарники сменяли друг друга; только с хорошим знанием местности, каким обладал Борн де Жуи, можно было вести команду среди всех этих препятствий и в такую темную ночь.

Даже самые терпеливые из команды, и даже Вассер, заподозрили, что проводник смеется над ними; действительно, он вел их постоянно по оврагам, кустарникам, делая столько зигзагов, что даже самые хорошие знатоки местности терялись. Остановясь на опушке сплошного леса, он объявил что тут следует всем сойти с лошадей и пробираться сквозь чащу. Вассер гремел ругательствами и проклятиями, приказывая провожатому выбирать дорогу поудобнее.

– Что за черт, гражданин Вассер, никак вы думаете, -сказал Борн де Жуи, – что Бо Франсуа легко найти и что к его бивуаку можно подъехать шестерней в карете? Сегодня ночью там много народу, наверное, расставлены часовые около Мюэстского леса, и при малейшей тревоге наши птицы разлетятся или приготовят нам такую встречу, что никому не придется по вкусу. Если хотите, чтоб я сдержал свое обещание, то дайте мне самому выбирать дорогу, а если нет – то уж лучше поищем гденибудь фермы, чтобы можно было погреться, что очень было бы кстати в эту дьявольски холодную ночь.

Может, и в самом деле Борн де Жуи находил удовольствие помучить команду, водя их по самым неприступным местам, но все же причины, приводимые им, были настолько уважительны, что Даниэль первый подал пример покорности. Сойдя с лошади и взяв ее за поводья, он взошел в кущу, куда перед ним уже проникли пешеходы; жандармам и гусарам, как ни сердились они, ничего не оставалось более, как последовать его примеру.

По счастью чаща леса в середине не была так сплошна, как на опушке, часто попадались прогалины, где вся команда, собравшись вместе, могла отдыхать по несколько минут. Но зато были и такие места, где ветви почти сплошных деревьев были так перепутаны, что, казалось, невозможно было двинуться и на шаг вперед. А потому, несмотря на строгое запрещение говорить, солдаты, не стесняясь, громко ругались, тем более что офицерам в темноте мудрено было различить ослушников.

После четвертьчасовой утомительной ходьбы все выбились из сил, а между тем, ничто еще не заявляло о близости конца леса; неудовольствие возросло до угрожающих размеров для проводника. Может быть, несдерживаемые выражения этого неудовольствия наконец его и поколебали, потому что, остановясь на минуту, он смешался и объявил, что сбился с дороги.

Хотя обстоятельство это из-за ночной темноты и запутанности дороги и не имело в себе ничего невозможного, тем не менее негодование всей команды вышло из границ. Офицерам пришлось употребить все свое влияние, чтобы не допустить солдат броситься на Борна. Последний же и – без того трусливого свойства – тут окончательно растерялся.

Даниэль позвал несколько человек из поселян, лучше других знавших местность, и заставил их переговорить с Борном де Жуи. После непродолжительного совещания они, казалось, поняли, куда следовало направляться. Взобравшись на бывший тут невдалеке пригорок и достигнув вершины, проводник радостно объявил, что он узнает место и уверен в дороге, по которой следует идти.

Новость эта возбудила всеобщую энергию в пешеходах, как и в кавалеристах; но много времени оказалось потерянным в этих бесполезных изгибах; более половины ночи уже прошло, и можно было опасаться, что, когда наконец достигнут сборного пункта шайки, ее там не окажется.

Проходя по открытой площадке, команда увидала огромное зарево.

– Вот, наконец, и их бивуачные огни! – торжественно заметил Борн де Жуи и, попросив, чтобы все молчали, стал вслушиваться, не слышно ли песен или пляски -необходимой принадлежности сборищ шайки. Но кроме воя ветра ничего не было слышно, и не будь этой красной полосы зарева, видневшейся на горизонте, ничто не говорило бы о присутствии людей в этих уединенных местах.

Борн де Жуи, казалось, испугался чего-то и покачал головой.

– Ба! – сказал он наконец. – Им сегодня много другой работы кроме песен и пляски… Но ушли они или тут еще?

– Следует поторопиться узнать об этом, – заговорил взволнованно Даниэль. – Нам теперь недалеко до Мюэста, дорога порядочная, а потому на коней, и пусть проклятие честных людей падет на отстающих.

– Да, да, на коней и вперед! – вскричал в свою очередь Вассер, – предосторожностей больше не нужно, если негодяи дождались нас, то теперь скрыться не смогут… Ну ребята, живей! Теперь скоро увидим, что там за птицы. Из-за этого, черт возьми, стоит немного и помучиться!

Солдаты сели на коней.

Дорогой Вассер тревожно спросил Борна де Жуи.

– В самом деле, Герман Буско, вы предполагаете возможность, что эти люди ушли куда-нибудь?

– Ничего не знаю, гражданин Вассер.

– Но виденные нами сейчас огни?

– Они могут быть поддерживаемы там несколькими женщинами и ребятишками, арест которых не вознаградит нас за труд.

– Как же Бо Франсуа может узнать о нашем приближении?

– У него нет недостатка в средствах все знать; у него везде есть агенты и сообщники. Еще сегодня утром в Гедревилле Баптист хирург очень горевал при известии о скором приезде гусар в здешний кантон, а Баптист не замедлит уведомить об этом и Мега, уважающего его советы.

– Этот Баптист хирург, – спросил в раздумье Вассер, – не высокий ли это малый, молодой еще брюнет, с хитрой физиономией, умеющий при случае славно разыгрывать комедии?

Борн расссмеялся.

– Ай-ай, лейтенант! Вы до сих пор не можете переварить этой старинной истории у Гранмезонского перевоза? Действительно, доктор-ветеринар, так славно вас надувший, был некто другой, как Баптист.

– Хорошо! Я помню этого молодца, и лично у него теперь спрошу рецепты, которые он мне посулил и до сих пор не прислал.

– Гм! гражданин Вассер, не так-то легко вам будет поймать этого вьюна Баптиста! Это все равно что если б вы захотели схватить в пруду угря рукой. Уж какой бы вы сами ни были ловкий, а уж он ускользнет у вас из рук.

– Вот посмотрим!… Так вы говорите, Герман Бруско, что этот Баптист друг и советник Бо Франсуа?

– Советник – да, друг же, не думаю. Они оба слишком горды, а потому завидуют один другому, и хотя Баптист льстит и подлаживается к Мегу, но я подозреваю, что они одинаково ненавидят один другого, но они нужны друг другу. Баптист лечит раненых и хороший советник порой, зато как ни груб с ним порой Мег, а все же охотно слушается его.

– И по-вашему Баптист имеет настолько влияния, чтобы не допустить его напасть на Меревильский замок?

– Может быть, и нет, потому что Мег настойчив… Но уж коли говорить всю правду, так я думаю, что и другая причина могла заставить Бо Франсуа не только отказаться от этого проекта, но даже совсем и Мюэст оставить.

– Какая же?

– Да я забыл вас предупредить, что следовало арестовать меревильского франка, который легко мог узнать, когда мы сегодня вечером приехали на площадь, и уведомить шайку.

– Негодяй! Изменник, – в бешенстве закричал Вассер, – теперь я припоминаю, что слышал в толпе голос, который и вы тоже, наверное, слышали.

Борн клялся и божился, что ничего не слыхал, и что молчание его не может быть приписано ни к чему другому, как к его замешательству после ареста. Вассер приказал ему замолчать.

– Вы играете в двойную игру, Герман Буско, и игру опасную! – сказал он ему глухо. – Берегитесь! Даю вам мое честное слово, что при первом признаке измены, я размозжу вам голову.

Но тут нам следует немного вернуться назад, чтобы рассказать, как провел Бо Франсуа этот замечательный для него вечер.

Мы знаем уже, что оставя Меревильский замок, Мег отправился в Мюэст. Дорогой он подходил ко всем встречаемым им соучастникам или франкам шайки и шепотом отдавал приказания. Иногда он даже сворачивал с дороги, чтобы заходить в разные кабаки или уединенные фермы, чтобы переговорить с какими-то подозрительными личностями. Эти остановки имели вроде бы целью предлагать свой товар, но на самом деле атаман разбойников строго наказывал своим подчиненным явиться в срок, на общую сходку, и приказания его принимались без разговоров.

Между тем, по мере того как он приближался к цели, он становился все озабоченнее.

Хотя все преклонялись перед его железной волей, все же он и сам был обязан делать некоторые уступки. Когда дело шло о серьезном предприятии, он должен был по уставу ассоциации спросить мнения совета, таково было положение и в настоящее время. А потому он не знал, как примут его предложение негодяи, привыкшие только к ночному грабежу, не сопряженному ни с какими опасностями? Как решатся они на открытую борьбу? Как объявить им эту войну?

Уже несколько раз Бо Франсуа замечал в своих подчиненных некоторые попытки ослушания, но до сих пор все они были уничтожены его энергией, но рано или поздно это подавленное чувство может вспыхнуть. Его втайне упрекали за его видимое равнодушие к интересам шайки, за его приемы, за его барские замашки. Нельзя было не опасаться, что все эти затаенные до сих пор неудовольствия вспыхнут, когда потребуют от этих негодяев смелых поступков, так не свойственных ни их привычкам, ни их характеру?

Вследствие всех этих соображений, Бо Франсуа придумывал, как бы ему задобрить каждого из начальников поодиночке, и верно он счел это возможным, потому что в тот же самый вечер, мы находим его толкующим в Мюэстском лесу с главными начальниками шайки. Он поместился в той ложе, в которой, как мы уже видели, праздновались свадьбы; но зеленые гирлянды и блистательное освещение исчезли и были заменены огромным костром, угрожавшим зажечь деревянную крышу, и распространившим по зданию столько же дыма, сколько теплоты и света.

Сидя на деревянном обрубке, Бо Франсуа применял все свое красноречие, чтобы склонить к себе каждого из офицеров, которых ему приводили по мере того, как они приезжали. Таким способом он приготовил себе партизан для предстоящего совета, и по его довольному лицу видно было, что он надеялся на успех.

Между тем, на соседней площадке народу было очень мало. Вокруг разложенных больших костров виднелось не более пятидесяти человек, вооруженных и что-то с воодушевлением говоривших между собой на своем арго. В тени стояло несколько привязанных лошадей, грустно щипавших пожелтевшую и сухую траву. Но поджидаемый всеми Руж д'Оно с тридцатью всадниками еще не являлся, так же как и несколько других влиятельных лиц шайки. Не было на этот раз ни песен, ни плясок, ни оргий, сопровождавших всегда сборища шайки. Не слышно было и скрипки музыканта. На огне не виднелось жарившихся краденых по соседним фермам кур, ужин заключался в тощих припасах, вытащенных каждым из своей котомки и переходящих от одного к другому нескольких тыквенных бутылок с водкой. Видно было, что обстоятельства слишком важны, чтобы веселиться. Женщин не допустили к этому сборищу; Мег запретил им тут являться из боязни, что присутствие их стеснит, а те, которые пришли, были посланы проситься на ночлег по фермам и оставаться там в ожидании новых приказаний. Роза Бигнон, отвергнутая жена Бо Франсуа, одна только была освобождена от этого строгого наказания и грустно бродила около ложи. С самого развода она не упускала случая держаться на глазах у Мега; она не осмеливалась заговорить с ним, но, может быть, надеялась, что смиренный вид ее, скромность и грусть тронут наконец это дикое сердце. Странная, слепая привязанность эта любовь! Две женщины, поначалу добрые, тихие, честные существа, как Фаншета Бернард и Роза Бигнон любили Бо Франсуа, этого атамана разбойников, этого убийцу, это чудовище! И любовь эта не поколебалась ни преступлениями, ни стыдом, ни даже самыми черными злодействами.

Между тем, видно было, что Роза рассчитывала не на одну свою грусть и одиночество, чтобы пробудить в душе Мега его прежнее страстное чувство: горе ее, хотя и глубокое, не ослабило в ней женского инстинкта, как то бывает часто с оставленными женщинами, она не пренебрегала теми, по-видимому, пустыми средствами, помогающими, однако же, привлечь на себя внимание. Под ее плащом был все тот же изящный и кокетливый костюм; ее черные волосы, все так же тщательно завитые, падали, как и прежде, из-под чистенького свеженького чепчика; черные глаза ее хотя и впали, но все же сохранили свой прежний блеск и прежнюю мягкость.

Как мы уже сказали, она давно ходила тут перед ложей, выжидая удобной минуты чтобы проскользнуть туда и попробовать помириться со своим грозным изменником; но Бо Франсуа толковал со своими товарищами, и в высшей степени было бы неосторожно потревожить его. Между тем, наконец, когда один за другим вышли оттуда все бывшие там, она, заглянув тайком в дверь, увидала, что Мег сидел один.

В эту решительную минуту сердце сильно забилось у нее, она побледнела; но, собрав всю силу воли, она спокойно и твердо вошла в ложу.

Бо Франсуа сидел все на том же месте у потухшего уже огня, от которого остались одни горячие уголья, бросавшие по временам яркий свет на окружающие предметы. Опершись локтем о колено, а подбородком на руку, он задумчиво глядел на странные формы, рисуемые в потухающем огне. Он не обернулся при шуме, произведенном платьем Розы, а потому, придав возможную мягкость и ласковость своему голосу, она проговорила.

– Не позволите ли вы мне Франсуа, немного погреться здесь?

– Хорошо, – ответил он угрюмо, – но только если кто придет говорить со мною, то уходи скорей, потому что я не люблю, когда за мной шпионят.

Роза села на деревянный обрубок.

– Я уйду, Франсуа, – ответила она застенчиво, – тотчас как мое присутствие тут помешает вам; не господин ли вы мой? Господин более уважаемый мной, чем всеми остальными!

Мег наконец поднял на нее глаза. Молодой женщине чрезвычайно хотелось заплакать, но, вспомнив что Бо Франсуа не любит слез, она проглотила их и улыбнулась.

– Эге, Роза! Да ты, я вижу, поспустила тона и поприсмирела! Честное слово, пора! Потому что прежде ты была порядочно-таки заносчива.

– Вашего гнева и вашего презрения достаточно, чтобы унизить меня!

И оба замолчали. Бо Франсуа продолжал не без удовольствия рассматривать Розу, его опять пленяло это правильное и гордое лицо, этот стройный, гибкий стан, вся эта могущественная красота молодой женщины.

Чувствуя на себе огненный, повелительный взгляд, она трепетала от радости, несмотря на это, она молчала и продолжала сидеть с опущенной головой.

– Знаешь, Роза, – наконец проговорил Бо Франсуа, -ты до сих пор еще прехорошенькая, и тебе легко будет найти мужа из нашей шайки.

Красавица торговка покраснела с досады, но, сделав над собой усилие, ответила сдержанно.

– Можете ли вы думать, Франсуа, чтобы любя вас, так как я любила, я снизошла бы когда-нибудь… Что я вам сделала, что вы так оскорбляете меня?

– Я не оскорбляю тебя, – ответил Мег, видимо, находивший удовольствие мучить ее. – Послушай, ведь верно кто-нибудь из наших уже строил тебе куры; если это правда, отчего же тебе не сознаться?

– Может быть!

Мег невольно вздрогнул; дикая ревность уж заклокотала в его груди.

– Право, расскажи-ка мне это, Роза. Кто осмелился?…

– Какое вам до этого дело, Франсуа? Ведь вы теперь ко мне совершенно равнодушны, я знаю это.

– Я хочу знать, кто осмелился заикнуться тебе о любви, – ответил Мег со сдерживаемым негодованием. -Назови мне его сейчас же – и ко всем чертям!

Роза хорошо заметила все эти признаки возрождающейся привязанности; если в эту минуту ей хотелось бы отомстить кому-нибудь, то ей стоило бы теперь сказать одно слово, чтобы вызвать грозу. Но она предпочла выказать удивление.

– За что же вы сердитесь, Франсуа? Не сами ли вы говорили мне тысячу раз, что я свободна?

– Конечно! И теперь я спрашиваю единственно из любопытства. Все же я хочу знать твоего воздыхателя, Роза, непременно хочу!

Молодая женщина не сомневалась более, гордое сердце ее, полное надежд, запрыгало от радости.

– Никто не осмелился обратиться ко мне с подобными речами, – ответила она тихо, – я бы их приняла за оскорбление; никто из всех этих людей, которых я презираю и ненавижу, вы это хорошо знаете, не сделал бы мне безнаказанно подобной обиды.

– А почему же, Роза? Разве ты уж больше никого не полюбишь?

– Неужели вы еще сомневаетесь в этом, Франсуа, о, неблагодарный, неблагодарный!

На этот раз она уже была не в силах более удерживать свои слезы, которые крупным прозрачным жемчугом покатились по ее щекам.

Бо Франсуа, казалось, боролся с двумя различными чувствами. Он то шевелился, сидя на своем стуле, то страстно глядел на молодую женщину, то отворачивался, как будто сердясь на самого себя; нельзя было предсказать исхода этой внутренней борьбы, как вдруг кюре, служивший у Франсуа иногда и привратником, вошел объявить, что приехал Руж д'Оно с народом.

– Руж д'Оно, – прибавил он шепотом, – кажется, опять в мрачном расположении духа, нет сил от него слова добиться.

Бо Франсуа живо выпрямился, весть эта дала разом другой оборот его мыслям и рассеяла чувства, с которыми он боролся.

– Приведи мне его! – живо заговорил он. – И если Баптист хирург с ним, то пусть оба идут сюда скорее!

Кюре, чтобы исполнить приказание.

Огорченная этой помехой, Роза тоже встала, и Мег рассеянно уже проговорил:

– Уходи… тебе нельзя здесь оставаться!

Вытерев глаза и вздохнув, Роза поспешила повиноваться. Бо Франсуа, смягчив голос, прибавил.

– Мы скоро опять увидимся, моя Розочка!

Трепеща при этой надежде, она снова остановилась, но, боясь каким-нибудь неосторожным словом испортить счастливое для нее настроение духа атамана, она низко поклонилась и вышла.

В ту же минуту Руж д'Оно и Баптист вошли в ложу.