Онлайн чтение книги Дело чести Signed with their honour
18

Была тишина. Никогда не слышал он такой тишины. Не было ни звука. Ни звука… Тишина всегда содержит в себе какие-то звуки. Но тут было что-то не так. Не было никакого звука, абсолютно никакого. Притихли даже предметы, которым вовсе не свойственна тишина. Это была агрессивная тишина, направленная против него. Такая тишина… Такая тишина… Где же шорохи? Не может быть такой тишины. Такая тишина… такая тишина. Ну, брось, будь нормальной тишиной, с шорохами и со всем прочим. Такая тишина…

Послышался шорох, которого он так желал. И он открыл глаза. Он видел, как он бежит к греку, и слышал, как стреляет артиллерия, — нет, это не артиллерия, это пулемет. Он забыл об артиллерии, когда бежал. Он слышал только треск пулеметов, — но ведь была и артиллерия. Да, честное слово, — вы меня не обманете, — я знаю, что стреляла и артиллерия. И тут он увидел хлеб. Целую гору хлеба. Черного хлеба с потрескавшейся корочкой — точно лопнувшая колбаса. Он не поверил и привстал.

— Где же?.. — сказал он и удивился, услышав собственный голос.

Кто-то вошел. Он услышал гул артиллерийской канонады.

— Что это? — спросил Квейль.

— Инглизи, — услышал он голос. Он рассчитывал увидеть Нитралексиса. Но это был какой-то маленький грек в темно-коричневой форме, совсем не похожей на форму Нитралексиса, который всегда ходил в синем, как англичане.

Еще кто-то вошел. Этот был в шинели и пилотке.

— А, вы очнулись.

Он услышал ломаный английский язык.

— Да, — сказал он. — А что такое?

— Теперь все в порядке, — ответили ему по-гречески. Говорил человек в пилотке.

— Да. Я знаю. Простите… Я это знаю. И очень прошу простить меня.

— Ничего, ничего. Вот… выпейте коньяку.

Он подал Квейлю эмалированную кружку. Квейль выпил, и у него дух захватило. Он поднял глаза и увидел грека в пилотке.

— Спасибо, — сказал он вполне сознательно.

— Вы теперь в полном порядке, — сказал грек.

— Да. Где я нахожусь?

— Это наш пункт. Вы в безопасности, вам повезло.

— Да, я вижу.

Квейль спустил ноги с койки и попробовал встать. Земля кружилась у него под ногами, но он не упал. И он различал грохот артиллерии — значит, он в порядке.

— Мне надо в Янину, — сказал он. — Немцы уже там?

— Что вы… нет, нет!

— Я должен немедленно отправиться в путь. Как туда попасть? Где дорога?

Грек улыбнулся:

— Не надо волноваться. Немцев там еще нет.

— А далеко они?

— Не знаю. Мы здесь ничего не знаем. Все идет кувырком. Они много раз бомбили Янину. Вчера мы потеряли связь с нашим генералом в Янине. Он говорил, что дела там плохи. Мы отступаем по всему фронту.

— А как австралийские войска? Англичане? — спросил Квейль. Взгляд его упал на хлеб, и под ложечкой у него засосало от голода. — Можно мне немножко? — указал он на хлеб.

— Конечно, — ответил грек. — Инглизи находятся по ту сторону Пинда. Нам ничего не известно о них… Немцы наступают от Корицы.

— Смогу я попасть в Янину до них?

— Да… попадете. Вы не беспокойтесь.

— Я не беспокоюсь, но мне надо в Янину. Покажите мне, пожалуйста, как выбраться отсюда на дорогу.

— Хорошо.

Квейль отламывал куски хлеба и рассовывал их по карманам. Греки следили за ним. Маленький грек дал ему еще коньяку. Квейль набрал полный рот коньяку и разом проглотил его.

— Пожалуйста, покажите мне дорогу, — сказал он. Он направился к выходу.

— А вы в состоянии далеко идти?

— Да, если буду идти по дороге.

Квейль открыл дверь. Яркий солнечный свет ослепил его. Он прикрыл глаза ладонью. Теперь он вполне отчетливо слышал гул артиллерийской канонады.

— Если вы подождете минутку, он пойдет с вами, — грек в пилотке указал на маленького грека. Он что-то сказал ему, и тот вышел.

— Он пошел за вещами.

— Я не хочу причинять вам хлопот. Я обойдусь без него.

— Не все ли равно? Одним человеком больше или меньше — теперь это не имеет значения.

— Благодарю вас, — сказал Квейль. Он вспомнил о Нитралексисе. Но те дни, которые он провел с Нитралексисом, отодвинулись куда-то далеко, и он не в состоянии был чувствовать то, что следовало чувствовать при мысли о том, что оба — Нитралексис и Деус — убиты. Он не чувствовал ничего. Совершенно и абсолютно ничего.

Маленький грек вернулся со скатанным одеялом на ремне через плечо. В руке он держал еще одно. Он улыбнулся, показывая желтые зубы. Другое одеяло он отдал Квейлю. Грек в пилотке объяснил ему, что он должен сделать.

— Ты проводишь его до Янины, — сказал он маленькому греку. — Постарайся устроиться с ним на одном из грузовиков, которые возвращаются с фронта, и довези его до Янины. Сам возвращайся назад. Понял?

— Понял, — ответил маленький грек. Он взял письменный приказ, который изготовил для него грек в пилотке. Затем он кивнул Квейлю, и Квейль вышел за ним. Сделав несколько шагов по грязи, он как бы вспомнил что-то и обернулся:

— До свиданья. И благодарю вас. Благодарю за все.

— Не стоит, — ответил грек в пилотке. — Я сам бы охотно ушел вместе с вами.

Квейль взглянул на его спокойное лицо и понял, что он говорит совершенно серьезно.

Вместе с маленьким греком они зашагали по грязной тропинке. Было так приятно идти и не бояться, что на тебя вот-вот наскочат итальянцы. Внизу видна была дорога и проходящие по ней грузовики. Немцы еще не дошли до Янины, он отыщет Елену и вместе с ней вернется в Афины. Его нисколько не удивляло, что все принимают победу немцев, как нечто само собою разумеющееся. Это был вопрос простой арифметики. При наших порядках, думал он, почти что физически невозможно побить немцев на земле. При теперешнем положении никаких шансов. Что-то неладно с нашей армией, это несомненно. Нужна какая-то новая идея, которая пришла бы в армию снизу. Нет, неверно, просто дело в количестве. У нас нет ничего: ни вооружения, ни самолетов. Да, дело именно в этом. Представь себе, как все бы обернулось, если бы у нас было такое же количество самолетов, как у итальянцев или даже у немцев? То же самое и на земле. Но нет, это еще не все. Нужно еще знать, что делать со всем этим — особенно с армией. Вот в чем загвоздка, и от этого не уйдешь. В этом все дело.

— Айропланос, — услышал он голос маленького грека.

Квейль прислушался. Он различил гул многочисленных моторов. Маленький грек поспешил укрыться среди деревьев.

— Не бойтесь, — сказал Квейль, — они еще далеко от нас.

Он продолжал идти по тропинке. Маленький грек потащился за ним, все время поглядывая вверх.

Они вышли на дорогу, — там сгрудились грузовики, только что покинувшие свою стоянку. Шоферы рассыпались по склону, подальше от дороги. Они стояли и смотрели вслед удалявшимся бомбардировщикам.

— Что с вами? Или вы думаете, что они могут попасть в вас оттуда? — крикнул им маленький грек, догоняя Квейля. Шоферы с интересом посмотрели на них обоих.

— Кто это? Кто это, ты, чертов болтун?

— Инглизи. Это инглизи. Летчик, которого сбили. Он идет пешком из Баллоны. Он летал туда бомбить итальянцев.

— Слишком много болтаешь, — сказал один шофер большого роста.

— Может быть. Но ему обязательно надо попасть в Янину. Мы поедем на твоем грузовике.

— Я еду только до Аргирокастро.

— Ладно, подвезешь туда.



В памяти осталось, что он спал и просыпался только тогда, когда остальные, заслышав гул самолетов, спешили к придорожной канаве. Квейль спал, положив голову на руки и прижимаясь грудью к широкому капоту мотора в кабине дизельного грузовика. Просыпаясь, он видел высокие скалистые горы вокруг и глубокие ущелья внизу. Он слышал, что мотор работает с трудом, и видел, как большой грек-шофер переводит рычаг на другую скорость и поворачивает баранку руля. Он был слишком утомлен, чтобы сознавать опасность и всеобщее смятение.

В Аргирокастро, куда они приехали ночью, маленький грек разбудил его, тряся за плечо. Когда Квейль слез с грузовика, он увидел белые дома и почувствовал едкий запах взорвавшихся бомб. Полусонный, он пошел следом за маленьким греком. По дороге он ощутил влагу у себя на лице: начал моросить дождь. Они шли по разрушенному бомбежкой городу, прилепившемуся сбоку большой белой горы, и на каждом шагу им попадались люди.

— Куда мы идем? — спросил Квейль маленького грека.

Тот мотнул головой и указал вперед.

Они шли уже больше часа, и Квейль чувствовал, что у него опять приливает кровь к голове. Он уселся на мокрую землю, не ощущая сырости. Ему хотелось спать. Маленький грек поднял его на ноги и взял под руку своей широкой мозолистой рукой. Они дошли до моста. Здесь выезжали на дорогу укрывшиеся от бомбежки грузовики.

— Detour[1]крюк сделали (франц.) , — пояснил маленький грек с улыбкой, но Квейль не видел ничего в темноте.

Когда один грузовик с солдатами стал подниматься на крутую насыпь за мостом, маленький грек крикнул шоферу:

— Стой! Я сопровождаю инглизи. Срочное поручение. У меня приказ останавливать кого угодно и доставить его в Янину.

Квейль почти не слышал, как они переговаривались, настолько он был утомлен. Он слышал только, как маленький грек опять крикнул что-то, а затем его подхватили под мышки, он сделал, спотыкаясь, несколько шагов и свалился в кузов грузовика; толчок больно отдался в голове. Он мгновенно заснул после напрасной попытке привести в порядок свои бессвязные мысли. Он собирал по частям моторы самолетов, пока не решил лететь на одном только моторе, и слышал, как смеется Тэп от одной мысли, что мотор может летать.

Он лишь смутно сознавал, что они остановились, что кто-то кричит и произошло какое-то замешательство.

— Далеко еще? — спросил Квейль по-английски. Он не мог вспомнить ни одного греческого слова из-за головной боли. Маленький грек только улыбнулся.

— Далеко еще до Янины? Сколько?..

Маленький грек кивнул головой и опять улыбнулся.

— Ах, боже мой!.. Неужели вы не понимаете, что я спрашиваю: далеко ли еще до Янины?.. Янина?.. Когда?..

Маленький грек кивнул, улыбнулся и поднял три пальца.

— Три часа? — переспросил Квейль. Ему приходилось кричать, чтобы перекричать шум дизеля. Маленький грек утвердительно кивнул.

Дорога была совершенно забита. Греческие солдаты, которые устали от всего еще до начала войны, теперь слишком устали, чтобы спешить даже при отступлении. Когда грузовик обгонял их, Квейль видел их лица. Они поднимали головы и что-то кричали, иногда даже бежали за грузовиком, но не могли догнать его, скоро отставали и опять продолжали брести.

По склонам гор ютились деревни, если можно было их так назвать, потому что они были наполовину разрушены бомбежкой и покинуты жителями. Вдоль всей дороги виднелись воронки от бомб. И как только рассвело, появились самолеты. Всякий раз, как они пролетали над дорогой, греки бежали в кустарник. Квейль отлично понимал их, он помнил обстрелы с бреющего полета, и они проезжали мимо еще дымящихся, обгоревших грузовиков — результатов вчерашнего обстрела.

Он лежал в кузове. Когда грузовик останавливался и маленький грек, завидев самолеты, убегал в кусты, Квейль начинал петь во все горло. Вставали в памяти школьные дни, когда мальчики, облаченные в белые» стихари, распевали во весь голос, и сейчас он пел те песни, что они пели тогда, вне церковных богослужений. Особенно часто повторял он песенку: «Что мне за дело до других, коль нет им дела до меня». Он не помнил точно слов и забыл даже название песенки, и потому тянул просто «ля-ля-ля», когда не хватало слов.

Потом маленький грек возвращался назад к грузовику и улыбался растерянно, видя, как Квейль болтает ногами и поет о том, что ему ни до кого нет дела. Но маленький грек не понимал, что опасность — вещь относительная и что так же относительно порождаемое ею чувство страха, а Квейль все еще был под впечатлением строчившего по нему пулемета. Этот пулемет и был для Квейля критерием опасности, и хотя он тоже испытывал страх всякий раз, как пролетали бомбардировщики, но пулемет он считал большей опасностью, а ведь он тогда уцелел, — хотя Нитралексис и Деус не уцелели, — значит, ему не страшна никакая бомбежка. И он продолжал петь и затягивал новую песенку: «Одни всю жизнь вздыхают, вздыхают и вздыхают; другие любят раньше смерти умирать…» И в заключение во весь голос: «Но мы с тобой вздыхать не будем, не будем умирать, — кто сердцем весел, вечно жив». Он повторял эту песню раз за разом. Он не чувствовал себя счастливым. Но и не чувствовал себя несчастным. Просто он физически не мог не петь. Он великолепно понимал значение того, что происходило на его глазах. Это была так или иначе страница истории. И ему становилось легче от этого, так как он знал, что дело подвигается к концу, что скоро он попадет в Янину и разыщет Елену, а потом вернется домой и все будет кончено…

Когда греки слишком долго задерживались в кустарнике, Квейль начинал терять терпение.

— Едем дальше, вы, черти! — кричал он. — Они далеко отсюда.

Но греки не обращали на него внимания, и тогда он опять затягивал песню.

На скрещении дорог вблизи Долианы дизель остановился. На дорогах большими группами стояли солдаты, транспорт растянулся на целую милю, — образовалась пробка. Нигде не видно было офицеров, никто, казалось, не думал о том, чтобы как-нибудь помочь делу. Маленький грек пошел узнать, что создало пробку. Он долго не возвращался. Квейль слез с грузовика, пошел в лес и опростался. Вернувшись, он увидел, что маленький грек в большом волнении ищет его повсюду.

— Инглизи… Инглизи… — воскликнул он, и затем на ломаном французском языке: — Немцы — Янина… Немцы — Янина…

— Что за черт! Хоть бы одно английское слово!.. Я больше не в силах!

— Немцы — Янина… — повторял маленький грек.

Он опять скрылся, а Квейль наблюдал картину хаоса и думал, что можно сделать. Вскоре маленький грек вернулся. Он привел с собой высокого бородатого грека, похожего на Иисуса Христа, с желтыми капральскими нашивками на рукаве.

— Прошу прощения, — сказал новый грек по-немецки.

— О! Вы говорите по-немецки? — спросил Квейль тоже по-немецки.

— Да. Вот он говорит, что вы хотите в Янину.

— Совершенно верно, — сказал Квейль. — Что это за толки, будто там уже немцы?

— Это верно — так здесь все говорят. Никто не хочет двигаться дальше, потому что, по их словам, в Янине немцы.

— Откуда они знают?

— Они не знают. Они только говорят, что знают.

— А как могли уже туда попасть немцы?

— Не знаю. Я знаю только то, что они говорят.

— Далеко еще до Янины? — спросил Квейль.

— Несколько часов езды.

— Благодарю вас. Я пойду пешком. Спросите этого малыша, — пойдет он со мной или нет?

Высокий бородатый грек спросил маленького грека, пойдет ли он с инглизи пешком до Янины. Маленький грек в свою очередь спросил его, действительно ли в Янине немцы. Высокий грек ответил, что не верит этому. Он сам пойдет с инглизи в Янину.

— Ладно, — сказал маленький грек. — Тогда и я иду.

Они миновали длинную вереницу сбившихся в кучу грузовиков, орудий, мотоциклов, запряженных мулами повозок, зарядных ящиков и солдат, в которых не осталось жизни, хотя они и дышали, и зашагали по пустынной дороге к Янине.



Квейль рассчитывал, что им попадется по дороге какая-нибудь автомашина, даже если Янина занята немцами, но они нигде не встретили ни одного грузовика. Не видно было ни солдат, ни мулов. Квейль начинал думать, что немцы действительно заняли Янину. Он чувствовал себя сейчас лучше, чем за все время с тех пор, как бежал под пулеметным огнем. Но голова по-прежнему разрывалась на части, и, когда его сапоги скрипели, что-то больно стреляло в переносицу. Шаровары его были разодраны внизу, но он даже не подумал засунуть их в голенища. Куртка казалась слишком тяжелой, и ему было жарко в ней, но он не хотел бросить ее. Хуже всего был голод. Он жевал хлеб, который насовал в карманы, но этого было недостаточно, и он ощущал резь в желудке.

— Еще далеко? — то и дело спрашивал он высокого грека.

— Нет, километров семь.

Они миновали грубо отесанный деревянный столб с надписью: «километр 22». Маленький грек тащился позади, все время разговаривая с высоким греком.

— Мы попадем прямо в лапы к немцам, — говорил он. Квейль не мог без смеха смотреть на его крохотное, обросшее щетиной лицо.

— Да, дело плохо, — отвечал другой грек. — Но не все ли равно?

— Зачем же мы идем? — продолжал маленький грек.

— Я хочу пробраться как можно ближе к дому. А зачем идет твой инглизи?

— Он сумасшедший. Он идет пешком из Баллоны — только представь себе! Я бы предпочел, чтоб меня убили.

— Почему же ты не постараешься, чтоб тебя убили?

— Я сопровождаю инглизи, — сказал маленький грек.

Квейль не понимал, о чем они говорят, но ему нравилось в маленьком греке то, что он такой горячий спорщик. Когда дорога пошла вверх и из-за гор подул холодный ветер, Квейль, шедший впереди, увидел озеро, на берегу которого расположена Янина.

— Вот и озеро, — сказал он по-немецки, иисусоподобному греку.

— Да. Теперь уже близко.

— А как насчет немцев? Есть какие-нибудь признаки немцев?

— Пока никаких. Хотя до озера совсем рукой подать. Да. Вот оно!

Путь теперь казался длиннее именно потому, что они были так близко. И Квейль сейчас больше думал о Елене, чем о немцах. Было уже так близко, что не стоило перебирать в уме всякие возможности. И когда на миг его пугала мысль, что Елена могла вылететь на «Бомбее» в тот день, когда его самого сбили итальянцы, он спешил отогнать такое предположение и сосредоточить внимание на расстилавшейся перед ним красноватой дороге.

И наконец он увидел первых жителей греков.

— Смотрите, немцев здесь нет. Вон — греки!

Маленький грек просиял и указал на запряженную мулом телегу, двигавшуюся им навстречу из города, очертания которого уже вырисовывались на берегу озера.

Квейль не обратил внимания на греков, сидевших в телеге, когда она проезжала мимо. Это могли быть и переодетые немцы, но он не обратил на них никакого внимания. Он продолжал идти словно по глубокому снегу, с трудом поднимая ноги. Вот он миновал скрещение дорог, рощицу на окраине города, потом небольшие домики и наконец — большое, свисавшее над дорогой дерево у заставы, где происходила всегда проверка машин и повозок. Но сейчас здесь не было ни души.

Когда он миновал охрану, ему бросились в глаза следы бомбежки. Ни один дом не сохранил нормального вида. На улицах деревянные обломки, груды кирпича, исковерканная колючая проволока, грязь, воронки, обгорелые бревна и мертвая тишина.

Он добрался до лежавшей в развалинах главной улицы; здесь ему повстречалось несколько солдат, бродивших без цели. Общее впечатление от покинутого жителями города было очень тягостное. Вдруг он вспомнил о госпитале. Город был разрушен и казался мертвым… А госпиталь?.. Он прошел через грязную площадь, сплошь усеянную воронками, наполненными водой, мимо разбомбленной гостиницы, где они жили. Он шел не останавливаясь, совсем забыв о маленьком греке и о греке, похожем на Христа, которые плелись позади.

Но вот и госпиталь. Он увидел людей, толпившихся перед входом, и несколько автобусов и улыбнулся: здесь был кусочек жизни. Но здание госпиталя было разрушено с одного конца, а с другого вся стена испещрена следами осколков, и он слышал запах. Он не мог сказать точно, что это был за запах, но он был связан с запахом разрушенного города и с этой тишиной, страшной и величественной. «Поистине величественной, — подумал он, — как раз подходящее слово».

Тяжело дыша, в каком-то замешательстве, он быстро протолкался к разбитому подъезду госпиталя. Распахнув дверь, он вступил в тяжелый запах смерти и того, что еще сохраняло жизнь. Он искал глазами девушку, обычно сидевшую за столом. Но ее не оказалось. Были только женщины и неряшливые мужчины, торопливо пробегавшие по коридору. Оглядевшись кругом, он направился в кабинет старшей сестры. Никто не обращал на него внимания.

Он открыл дверь и вошел. Какая-то маленькая женщина сидела на месте старшей сестры. Она удивленно подняла на него глаза.

— Простите, — сказал Квейль. Каждое слово болью отдавалось в голове. — Я ищу старшую сестру.

— Инглизи? — спросила женщина.

— Да, — кивнул он.

— Раненый? — Женщина коснулась своего лица и кивком указала на лицо Квейля.

— Да, но не в этом дело. Я ищу Елену Стангу.

Женщина не понимала, — он это видел.

— Елену Стангу, — повторил он, но женщина не понимала.

Он вышел и направился в приемную. Здесь на полу лежали раненые греки. Они лежали и в коридоре, и над ними склонялись женщины, а другие женщины ходили туда и сюда. Они даже не посмотрели на него, когда он проходил мимо.

Елены и здесь не оказалось. Все лица были новые.

Квейль прошел до конца коридора, затем через длинную палату, где тоже лежали раненые и стоял тяжелый запах. Он открыл дверь и увидел грека в белом халате. Грек подошел к нему, коснулся повязок у него на лице и что-то сказал сестре. Та подала ему ножницы, и он начал разрезать повязки. Квейль отстранился.

— Нет! Я ищу тут одного человека! — сказал он сердито.

— Что вы сказали? — спросила сестра по-английски.

— Я ищу… я ищу Елену Стангу. Я ищу ее.

— Не знаю… — сказала девушка, не выказывая никакого интереса.

Он видел, что объясняться бесполезно. Он прошел обратно через палату и вошел в небольшой кабинет рядом с кабинетом старшей сестры. Здесь было несколько девушек, которые скатывали бинты и возились с бутылками.

Она стояла у раковины и мыла руки…

— Елена, — сказал он.

Она обернулась.

— Это я, — сказал он. — Это я.

Он видел ее внезапно побледневшее лицо, а потом только одни широко раскрытые глаза, и она бросилась к нему, бормоча что-то невнятное. Он схватил ее за руки, когда она хотела коснуться его лица, и увидел, что она плачет, потом почувствовал, что и сам он плачет, — он не мог себе представить, что вот он здесь и слышит ее.

— Это ты! Ты ранен? Твое лицо…

И тут он почувствовал ее в своих объятиях, и она рыдала, горько рыдала, страшно рыдала, и у него внутри все оборвалось, и он стал неотъемлемой частью ее плача и нежного запаха, и его плечи тряслись в такт ее рыданиям, и по всему телу разлилось блаженное тепло, и руки его дрожали вместе с ее телом, и голова стала тяжелой… Ибо здесь было все: здесь был и сбитый самолет, и то, как он упал на руки грека, и «инглизи», и Нитралексис, и Деус, и падение, и страсть, и жара, и холод — и все.

Она подняла голову. Он взглянул на нее зрячими глазами и все почувствовал, ему только нужно было ее лицо, чтобы оно сказало ему.

— Твое лицо… — сказала она, протягивая руку и касаясь повязок.

— Не сердись, — сказал он. — Я такой грязный.

— Идем скорей… твое лицо… Ах, Джон…

И она снова заплакала.

— Это ничего, — сказал он. — Ничего, Елена. Все в порядке.

— Мне сказали, что видели, как ты разбился. Вот что мне сказали.

— Правильно. Но я уцелел. И остался жив.

Она смотрела на него не мигая и не отрывая глаз, затем повела его по коридору, в операционную и плакала, когда они шли по коридору, и смотрела на ставшие черными повязки на его лице, а он думал… и чувствовал исходившую от нее теплоту… и не хотел идти с ней в операционную… Он вдруг осознал весь хаос и неразбериху в госпитале, всеобщую суету и беспомощность, неуверенность и совершеннейшую безнадежность, и ему хотелось скорей бежать отсюда…

— Я в полном порядке. Я в полном порядке, — повторял он, когда они вошли.

Врач был в операционной и, не говоря ни слова, взялся за ножницы. Наклонившись над столом, Квейль увидел свое отражение в полированном металле медицинского тазика, и его поразили черные тряпки, окутывавшие почти все его лицо, и щетина, пробивавшаяся между повязками, и распухшая губа, и дикий, безумный взгляд, и иссиня-черный цвет кожи, не прикрытой повязками, и пятна, и ссадины, и грязь на лице. И тут он понял, что лицо у него изодрано в клочья, а сам он и его одежда имеют беспорядочный, дикий вид. Врач разрезал повязки, но они не поддавались, так как присохли к лицу. Сестра принесла тазик с водой и окунула его лицо в воду, чтобы растворить запекшуюся кровь. Он почувствовал боль от холодной воды где-то внутри и в ранах, вздрогнул, и, словно падающий легкий снежок, ощутил руку Елены у себя на затылке. Он слышал, как Елена рассказывала о нем врачу и сестре, а ее пальцы в это время шевелились у него на затылке, как пушок чертополоха на ладони… И ему не хотелось двигаться, но сестра подняла его голову, и он почувствовал, как затвердевший парашютный шелк отделяется от его лица, и ощутил бесформенные очертания своих щек и лба.

— Как ты добрался? Что с тобой было? Мне говорили, что видели, как тебя сбили и самолет упал в расположение итальянцев.

— Мне повезло. Деревья ослабили толчок при падении; и я не был ранен — вот только лицо. Ты помнишь Нитралексиса — грека, с бородой?

— Летчика? Да, помню. Его тоже сбили?

— Нет, он отыскал меня. С ним был крестьянский парень, и мы пошли через Клисуру. Они оба были убиты, когда мы переходили итальянские линии. Не знаю, кто стрелял в нас — греки или итальянцы. Меня подвезли на грузовике, — и вот я здесь.

— Как просто, — сказала Елена. Никогда еще не казалась она такой нежной, отбросившей всякую строгость. — И это все?

Она слегка посмеивалась над ним, и ему это нравилось. Он видел, что сестра, смачивая его лицо, смотрит на него и угадывает его мысли о Елене. Она улыбнулась, опять наклонила его голову, ощупала резаную рану у него на макушке, остригла ножницами волосы вокруг и выбрила бритвой.

— Что они со мной делают? — спросил он Елену.

— Это хороший врач, — сказала она и обратилась к врачу по-гречески. Врач объяснил ей положение Квейля.

— Доктор говорит, что ты в прекрасном состоянии, — сказала Елена Квейлю. — Твое лицо все время было на солнце, и это очень хорошо. Он говорит, что ты вполне здоров, но тебе нужен некоторый отдых. На лице будут легкие шрамы, которые со временем сгладятся. Но шрам от пореза под ухом останется.

Елена опять обратилась к врачу.

— Теперь нужно наложить шов на макушке. Но раньше тебе придется принять ванну.

— Черт возьми… с наслаждением. А можно побриться?

Он хотел потрогать свои щеки, но сестра остановила его. Она подала ему небольшое зеркальце, чтобы он мог посмотреть. Он принял спокойно то, что увидел: бесформенный овал — из-за опухоли и темных кровоподтеков, длинный порез от правого глаза до подбородка и небольшие порезы на лбу и над левым глазом. Шея была сильно сдавлена маской, когда маска съехала с лица, и на ней образовался большой черный кровоподтек. Вид был весьма неприглядный. И Елена видела эту неприглядность, потому что она болезненно морщилась.

— Красив, а? — сказал Квейль, рассматривая щетину, пробивавшуюся сквозь раны и ссадины. — Можно побриться? — спросил он сестру.

— Нет, бриться нельзя, — улыбнулась она. — Ванна.

— Ладно, пусть будет ванна. Найдется тут, во что переодеться, Елена?

Она кивнула головой и ушла, пристально посмотрев на него. Сестра проводила его в небольшую ванную, которая, очевидно, была предназначена для госпитального персонала, но, судя по запаху, служила и другим целям.

Он разделся, закутался в белую простыню и ждал, пока сестра носила горячую воду в большом ведре. И тут он почувствовал царившее здесь возбуждение. Воспоминания о проделанном пути и сознание всего происходящего, притупленные на время встречей, снова возвращались к нему, и он снова начал беспокоиться. Он чувствовал спешку.

Он еще раз почувствовал эту спешку, когда вышел чистым из ванной. Быстрой походкой вошел доктор, усадил его, и его пронизала боль от швов, накладываемых на голову, — здесь не было анестезирующих средств. Ему не нравились эти тугие чистые бинты, которыми перевязывали его голову, и этот холодный непромокаемый шелк, гладко ложившийся на волосы. Он видел обреченность во всем, что делали эти люди. Ничего не было точного. Все делалось кое-как, без внимания, наспех.

Елена не возвращалась, и он понял, что здесь слишком много работы и она не в состоянии оторваться хоть на минуту из-за спешки. В этом чувствовалась обреченность. Он видел ее, слышал ее запах, и им овладел страх. Как можно скорее надо убраться отсюда, пока это не захватило и его.

— Мне нужно бы переодеться, — сказал он сестре, когда швы были наложены.

— У нас ничего нет. Может быть, греческое…

— Что угодно, — сказал Квейль. — Я хотел бы только мою куртку. Одну и другую.

— Они грязные…

— Все равно. Я очень хотел бы. Пожалуйста, — сказал он спокойно, но настойчиво.

— Не следовало бы, но я принесу, — сказала сестра и ушла.

Она вернулась с его куртками — летной и обыкновенной синей. Она принесла еще очень плотную гимнастерку цвета хаки и брюки такого же цвета. Он не стал расспрашивать, где она достала брюки, — он знал, что лучше об этом не спрашивать. Пока он одевался, она стояла тут же, и опять он почувствовал, какая здесь лихорадочная спешка, он мог прочесть это в тех взглядах, которые она бросала на него. Он готов был сказать ей какую-нибудь резкость, но знал, что это опасно, а кроме того, тут была Елена.

— Где Елена Стангу? — спросил он сестру.

— Сейчас придет, — отвечала та.

Квейль надел брюки цвета хаки и свою собственную куртку. Он ощупал бумаги во внутреннем кармане. Затем надел летную куртку. Вошла Елена.

— Пойдем, — сказала она.

— Куда?

— Пойдем, я покажу тебе что-то.

— Мне надо побывать в штабе, — сказал он.

— Это займет всего минуту, — сказала она.

Он поднялся за ней по лестнице и вошел в небольшую палату, где стояли четыре койки. Под одеялами на койках обозначались очертания мужских фигур.

— Смотри, — сказала Елена. Она указала на спящего в конце палаты. Это был Тэп.

— Тэп! — воскликнул Квейль. Он прошел с Еленой к последней койке, и Елена тронула Тэпа за голову. Тот проснулся. Минуту он с сонным недоумением смотрел широко раскрытыми глазами, потом взгляд его уловил черты лица Квейля, и улыбка растянула его рот до ушей.

— Джонни! — воскликнул Тэп. — Ах ты, подлец! Вы подумайте только: стоит, как ни в чем не бывало… Господи, ведь мы считали тебя погибшим.

— А ты что здесь делаешь? — спросил его Квейль.

— Меня, брат, подстрелили в плечо. Но я все-таки ушел от них.

Квейль поднял глаза и увидел, что Елена улыбается Тэпу. Он вдруг почувствовал, что ему это с какой-то стороны не нравится.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил Квейль рассеянно, думая совсем о другом. Он смотрел на Елену.

— Великолепно, — сказал Тэп. — Просто великолепно. Я жду, когда за мной пришлют «Бленхейм» или еще что-нибудь, чтобы забрать меня отсюда.

— Тогда тебе придется ждать до скончания веков.

— Они обещали прислать. И ты тоже можешь лететь со мной.

— Ерунда. Никто не станет тратить на нас «Бленхеймы».

— Ты уже был в штабе? — спросил Тэп.

— Еще нет… Сейчас пойду.

— Ну что вы об этом скажете? — обратился Тэп к Елене и весело улыбнулся ей.

Елена взяла Квейля под руку.

— Она уже думала, что ты погиб, Джон.

— А что вы тут делали вдвоем без меня? — полушутливо спросил Квейль, но в его шутке слышался серьезный вопрос.

— Ты не поверишь, — сказал Тэп и рассмеялся про себя. Елена молчала. Квейль посмотрел на них обоих, и опять почувствовал, что ему здесь что-то не нравится.

— Она была совсем убита.

Тэп явно повторялся.

— Значит, хорошо, что ты был здесь, — сказал Квейль, но произнес эти слова с улыбкой.

— Да. А как вы думаете, Елена?

— Да, — сказала она, ничего не подозревая. — Тэп тоже был в очень плохом состоянии, когда вернулся.

Квейлю не понравилось, что она называет Тэпа по имени.

— А все остальные о-кэй? — спросил Квейль.

— Да. Ты бы посмотрел, как напился Хикки в тот день, когда тебя сбили. Я не видел, но мне рассказывали. Он глотал стакан за стаканом.

— Не осталось случайно какого-нибудь «Гладиатора» на аэродроме?

— Нет, что ты. Я бы давно уже улетел отсюда, — сказал Тэп.

— Ну хорошо, а теперь я пойду узнаю, можно ли выбраться отсюда.

— Куда ты пойдешь? — спросила Елена.

— В штаб. Я скоро вернусь — не беспокойся.

Квейль ушел. Елена осталась с Тэпом. Квейль спустился по лестнице и вышел на улицу. Перед госпиталем была суета.

Он прошел сквозь эту суету. На улицах были развалины, кучи земли и воронки от бомб, и все это напоминало заброшенный огород.

Он прошел сквозь все это.

В том месте, где дорога к штабу огибала скалу, высоким штабелем были сложены деревянные гробы. Несколько гробов было разбито бомбой, оставившей неглубокую воронку на каменистой дороге.

Предъявив бумаги часовому, который отдал ему честь, Квейль поднялся по ступенькам в пещеру. Здесь было то же самое, что и в госпитале. Даже еще большая сумятица. Квейль прошел в небольшое помещение вроде прихожей, где обычно сидел английский переводчик. Но переводчика не было. Он искал его глазами. К нему подошел какой-то грек и спросил:

— Что вам угодно?

— Я хотел бы вызвать по телефону Афины, — сказал Квейль, поглядывая на усталых греков, работавших в этой кутерьме.

— Вы, собственно, кто такой?

— Я летчик. Меня сбили над итальянскими позициями недели две назад, и я хочу поговорить по телефону со своим командиром, который находится в Афинах. Как можно это сделать?

— Минутку. Я доложу полковнику.

Он вышел и вскоре привел с собой длинноногого офицера с подстриженными усами, выделявшимися на небритом лице, в долгополом, чуть не до пят мундире с высоким стоячим воротником и в щегольской фуражке.

— Алекс Меллас! — воскликнул Квейль. Он вспомнил, как Меллас встречал эскадрилью в Янине.

— Ха — инглизи! В хорошую переделку вы попали! Где вы были? Что вы здесь делаете?

Квейль рассказал Мелласу, как его сбили и как он добрался до Янины.

— Мне надо связаться с командиром нашей эскадрильи в Афинах. Не можете ли вы оказать мне содействие? — спросил Квейль.

— Вы опоздали. Связь с Афинами прервана.

— Почему?

— Возможно, что немцы заняли уже Триккала. А может быть, парашютисты перерезали провода. Мы не знаем. Мы здесь ничего не знаем.

— Я должен непременно вернуться в Афины. Поможете вы мне достать автомобиль?

— Ха! Послушать только этого инглизи. Это все равно что сказать: можете вы мне достать самолет?

— Неужели дело так плохо?

— Вы пребываете в блаженном неведении. Пойдемте пройдемся, и я вам кое-что расскажу.

— Но у вас ведь дела.

Квейлю не хотелось напрасно тратить время.

— Какие теперь дела…

— Тем более мне надо выбраться отсюда поскорее.

— Ладно, пойдемте.

Они спустились по ступенькам, и усталый часовой бойко отдал честь Мелласу. Меллас кивнул головой и улыбнулся часовому, и тот улыбнулся в ответ почти дружески.

Меллас и Квейль шли по улицам разрушенного бомбежкой городка.

Кое-где им встречались солдаты, бесцельно слонявшиеся по улицам.

— Видите? — Меллас указал на группу таких солдат.

— Да. А что с ними?

— Заблудшие. У нас, знаете, замечательные генералы.

— А что генералы?

— Генералы приказали солдатам разойтись по домам. Вы видите — они без винтовок. Им приказали сдать оружие и разойтись. Генералы — наша трагедия. Когда итальянцы вторглись в Грецию, генералы не пожелали воевать. Офицеры прямо говорили солдатам: «Не надо воевать. Метаксас все устроит. Он поладит с итальянцами. Не надо воевать». Но у солдат были винтовки и на худой конец голые руки, и они дрались с итальянцами. Им пришлось все-таки отступать, потому что у них не было боеприпасов. Я в то время был полковником, но так как я ругал наших генералов и офицеров, то меня понизили в чине, разжаловали в капитаны. Говорили, что я занимаюсь только ухаживанием за английскими летчиками. Наш генеральный штаб отъедается в Афинах и ни черта не делает. А у солдат нет боеприпасов, и они отнимают их голыми руками у итальянцев. Ха!.. Все время наше командование делает непоправимые ошибки. За исключением — вы помните того… с бакенбардами? Он настоящий вояка. Его все боятся. Даже Метаксас. Метаксас очень боялся этого генерала. И когда в Грецию вторглись немцы, генерал высказался за то, чтобы дать им отпор. Но остальные были за немцев, потому что они были за Метаксаса и Мениадакаса. И они велели солдатам расходиться по домам. Они говорили, что немцы уже разбили англичан и, значит, будет мир. Солдаты, конечно, ничего не знали. Ну, тут в Афинах испугались. Меня опять произвели в полковники. Но теперь уже поздно, мы разбиты. Вот так мы и воюем. Все наделали генералы. Они — наш главный грех.

Меллас умолк. Они прошли через весь город и вышли на дорогу, идущую по берегу озера. Квейль спрашивал себя, зачем он гуляет здесь, когда он должен быть уже на пути в Афины. Но он видел, что Мелласу нужно высказаться. И он не хотел обидеть его.

— А где сейчас немцы? Что делают австралийские войска?

— Задача им не под силу. Немцев слишком много. Они прут вовсю. Сначала австралийцы заняли линию у Принципе. Но немцы обрушили на них массированные удары с воздуха. Что могли сделать австралийцы? Они отошли за вторую линию у Металены, и сейчас там идут бои. Австралийцы уже отступают. Мы узнали об этом вчера, когда говорили с Афинами. Скоро немцы будут в Триккала — это между Яниной и Афинами. И тогда мы здесь окажемся между двух огней. Когда они займут Триккала, нам будет отрезано отступление на Афины. А они уже близко.

Это Квейль чувствовал и сам.

— Что вы будете делать, когда немцы займут Триккала?

— Ничего. Если они придут, мы будем драться. Мы не сложим оружия. Мы уйдем в горы. Там мы для них недосягаемы.

Они повернули назад. Был уже вечер, и Квейлю показалось, что он слышит отдаленную артиллерийскую канонаду.

— Так или иначе я должен вернуться в Афины, — сказал он после некоторого молчания.

— Тогда вам надо выйти на побережье. Это единственный путь.

— А разве не скорее будет через Триккала и Метсово? — спросил Квейль.

— Да, но немцы скоро будут там. И вы не пройдете.

— Можно как-нибудь раздобыть машину? — спросил Квейль тихо.

— Нет. Есть одна поломанная машина, но некому ее починить. Вы не сможете ею воспользоваться.

— Где она? Я сумею починить.

— Но вам все равно не дадут ее.

— Послушайте, — сказал Квейль. — Покажите мне эту машину. А там дадут или не дадут — это уж мое дело.

— Вас застрелят на месте, если поймают.

— Дайте мне возможность попробовать. Где она?

— Это сумасшествие. Но если вы настаиваете, я покажу вам.

Меллас повел его обратно к пещере. Они миновали ее, прошли сквозь узкое отверстие в скале и поднялись по ступенькам к воротам, которые вели в обширный двор. Квейль мог заметить силуэты стоявших здесь машин. Меллас направился в темный угол, и здесь Квейль увидел автомобиль.

— Неужели это все разбитые машины? — спросил Квейль.

— Их разобрали на запасные части для других машин. Только эта одна пока не тронута.

— А что с ней?

— Не знаю. Что-то с передачей. Кажется, не работает сцепление.

Квейль сел в машину и попробовал дать газ. Он выключил передачу и поставил рычаг на первую скорость. Когда он включил передачу, ничего не произошло.

— Черт возьми! — сказал он. — Дело серьезное.

Кто-то окликнул их по-гречески. Меллас немного помедлил.

— Это часовой. Вы не откликайтесь. Лезьте под машину.

Квейль залез под машину. Он слышал, как Меллас что-то быстро сказал часовому, и часовой ушел.

— Я сказал ему, что вы чините ее для генерала. Он пошел за фонарем.

Часовой вернулся с фонарем, стекла фонаря были выкрашены в синюю краску. Квейль взял фонарь и что-то проворчал. Соскоблив немного краски со стекла, он получил возможность рассмотреть машину. Он обнаружил искривление в коробке скоростей. Пробуя сцепление, он видел, что оно не доходит до конца и не захватывает передачу. Очевидно, муфта зацепилась за что-то, и лапка согнулась. Если он выпрямит лапку, она будет входить как следует. Он вылез из-под машины и объяснил дело Мелласу.

— Можете вы починить? — спросил Меллас.

— Придется повозиться. А как насчет бензина?

— Не знаю. Я думаю, бензин должен быть на аэродроме.

— Но это у черта на куличках!

— Вам удастся уехать только в том случае, если вы закончите все к утру. Днем вас здесь увидят. Вы должны все кончить до утра.

— Можете вы не подпускать сюда часового?

— Мне надо идти, — сказал Меллас. — Но я скажу часовому, чтобы он вам не мешал. Вы думаете, что справитесь с этим?

— Безусловно.

— Я еще вернусь, — сказал Меллас на прощанье.

Квейль нашел под передним сиденьем кое-какие инструменты и огромный рычаг. Не успел он залезть под автомобиль, как послышался гул самолетов и тотчас же началась бомбежка. Бомбовой залп был обрушен на дорогу у озера. Квейль прижался к земле, так как бомбежка была жестокая. Второй бомбовой залп был обрушен на город. Бомбардировщики подошли совсем близко, и Квейль видел сбрасываемые ими осветительные ракеты на парашютах. Он все еще лежал под автомобилем и решил оставаться там. Повернувшись на спину, он начал развинчивать сцепление.

Бомбы, сотрясая все, отмечали свой путь через город, и Квейль грубо, со злостью, выругался. Он боялся, что бомба упадет здесь, во дворе, и так как почва была твердая, сплошной камень, то взрывная волна пойдет по горизонтали, и его разорвет в клочья. Он отвинтил лапку и начал ее выпрямлять, но ему не во что было зажать ее. Он не замечал, что в городе уже стало тихо, пока не вылез из-под машины, — ему надо было отыскать что-нибудь такое, что могло бы служить наковальней. И тут он увидел пламя пожара и зарево в черном небе: горели разрушенные бомбами дома.

— О, черт! Когда же этому придет конец! — произнес он вслух.

Он рассеянно оглядывался по сторонам, ища подходящий предмет. При багровом свете зарева он увидел большой кусок плоского железа. Он положил на него лапку и начал колотить по ней большим французским ключом. Лапка понемногу выпрямлялась. Один раз он хватил себя по руке и начал высасывать кровь, посылая проклятия в огненное небо. Бомбардировщики вновь вернулись, и Квейль опять лег на землю. Бомбы падали вблизи госпиталя, и он подумал о Елене. Она, вероятно, не понимает, что с ним случилось. Мелькнула ревнивая мысль о Тэпе. Но у него не было сейчас времени для таких размышлений. Только бы наладить эту чертовщину.

Он встал и опять начал колотить ключом, чувствуя дрожь в ушибленной руке. Наконец он выпрямил лапку и, прислушиваясь к взрыву бомб, пополз на животе под машину. Ему не удавалось поставить исправленный рычаг на место. Рычаг соскакивал, потому что ушибленная рука не могла нажать на него как следует. Но, оттягивая рычаг назад другой рукой, он в конце концов поставил его куда надо. Быстро надел он барашек и крепко привернул. Потом задул фонарь и заметил, что снова наступила тишина — бомбардировщики ушли. Он дал газ и медленно стал включать передачу. Машина легко двинулась вперед.

— Ура! — тихонько воскликнул он. Он взял фонарь и пошел в штаб отыскивать Мелласа. Меллас что-то кричал по телефону. Квейль подмигнул ему.

— О'кэй, — сказал он. — Готово. Иду в госпиталь за Еленой.

— Что?

— Это моя невеста. Я беру ее с собой.

— Девушку с локонами? А другого инглизи?

— Тоже. Ничего, если я выеду сейчас со двора на машине?

— Это как удастся. Горючим вы запаслись?

— Черт возьми, нет! Хорошо, я приду за машиной позднее.

Квейль шагал по улицам разрушенного, горящего города. Весь мир горел, и Квейль вдыхал дым пожара, и он был рад, когда ветер относил дым в сторону. У подъезда госпиталя была суета и сумятица. Квейль увидел несколько больших автобусов, которые только что подъехали. Они привезли много новых раненых, и раненые кричали, когда их вносили. Квейль слышал споры и шум, и запахи, и ко всему этому примешивалась боль. В толпе он увидел маленького грека и большого, с бородой. Он совсем забыл о них.

— Инглизи! — воскликнул маленький грек. Он явно был чем-то взбешен.

— Мы все время ждем вас, — торжественно сказал второй грек.

— Ш-ш-ш! Не говорите здесь по-немецки! — сказал Квейль. — Подождите. Я сейчас вернусь.

Он прошел в госпиталь. Там был еще больший хаос, чем раньше. Раненые и умирающие валялись в коридоре, и над всем здесь носилась смерть. Он видел ее, вдыхал ее запах, чувствовал ее. Он смотрел на врачей и сестер, бегавших взад и вперед в этом хаосе, и морщился, когда слышал стоны тех, кто был не так тяжело ранен, чтобы умереть. Он прошел по коридору и открыл дверь в комнату, где работала Елена. Он вошел в ту минуту, когда она бросала в корзину измятые бинты, пропитанные грязью и кровью.

— Джон, где ты был? — Она взглянула на его испачканное лицо. — Опять ранен?

— Нет. Ш-ш-ш… Я ремонтировал автомобиль. Мы уезжаем отсюда.

— Я тут с ума сходила от беспокойства…

— Слушай, — сказал он, — мне надо видеть Тэпа. Можно пройти к нему?

— Зачем?

— Мы уедем еще до рассвета. Ты тоже, — сказал он.

— Я не могу. Разве ты не видишь, что здесь делается? Меня не отпустят.

— Ради бога, не спорь. Если мы не выберемся отсюда до утра, мы никогда не выберемся. Проводи меня к Тэпу.

Она пошла, и Квейль еще раз прошел вслед за ней через хаос. Они поднялись по лестнице. В палате Тэпа было темно. Елена ощупью нашла его койку.

— Это я, — сказал Квейль. — Слушай, мы уезжаем этой ночью. Как ты себя чувствуешь?

— А на чем ты намерен ехать?

— Я раздобыл машину, — ответил Квейль шепотом.

— Превосходно, — обрадовался Тэп. — Когда? Мне нужна какая-нибудь одежда.

— Тише! — одернул его Квейль. — Через два-три часа. Мне надо еще достать горючее. Придется отправиться на аэродром.

— Ну, для этого не нужно двух часов.

— Да ведь я должен тащиться пешком, олух несчастный.

— О'кэй, о'кэй, Джон. Не сердись. А Елена едет?

— Конечно, осел. А ты как же думал?

— Хорошо, — сказал Тэп. — Хорошо. Замечательно. Я буду готов. Мы будем готовы, правда, Елена?

Квейль сердито повернулся и вышел.


Читать далее

Джеймс Олдридж. ДЕЛО ЧЕСТИ
1 12.04.13
2 12.04.13
3 12.04.13
4 12.04.13
5 12.04.13
6 12.04.13
7 12.04.13
8 12.04.13
9 12.04.13
10 12.04.13
11 12.04.13
12 12.04.13
13 12.04.13
14 12.04.13
15 12.04.13
16 12.04.13
17 12.04.13
18 12.04.13
19 12.04.13
20 12.04.13
21 12.04.13
22 12.04.13
23 12.04.13
24 12.04.13
25 12.04.13
26 12.04.13
27 12.04.13
28 12.04.13
29 12.04.13
30 12.04.13
31 12.04.13
32 12.04.13
33 12.04.13
34 12.04.13
35 12.04.13
36 12.04.13
37 12.04.13
38 12.04.13
39 12.04.13
40 12.04.13
41 12.04.13

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть