Онлайн чтение книги Дом тишины Silent House
3

– Слушаю вас, – сказал зеленщик. – Чего желаете?

– Молодые националисты устраивают вечер, – сообщил Мустафа. – Мы раздаем приглашения.

Я вытащил из сумки приглашения.

– Я в такие места не хожу, – сказал зеленщик. – У меня нет времени.

– То есть ты не возьмешь в помощь молодым националистам несколько штучек? – спросил Мустафа.

– Я же покупал на прошлой неделе, – ответил зеленщик.

– Ты покупал у нас? – поинтересовался Мустафа. – Нас-то на прошлой неделе здесь не было.

– А если ты помогал коммунистам, то это совсем другое дело, – с угрозой сказал Сердар.

– Нет, – сказал зеленщик. – Они сюда не ходят.

– Почему не ходят? – спросил Сердар. – Потому что им не хочется?

– Не знаю, – ответил зеленщик. – Оставьте меня в покое. Я всем этим не интересуюсь.

– Я скажу, почему они сюда не ходят, дяденька, – сказал Сердар. – Они не могут прийти, потому что боятся нас. А если бы нас не было, то коммунисты заставили бы всех вас платить им, как в Тузле[11] Тузла  – пригород Стамбула..

– Упаси бог!

– Вот видишь! Ты ведь знаешь, что они делают в Тузле простым людям? Сначала, говорят, они хорошенечко бьют витрины…

Я повернулся и посмотрел на витрину его магазина – там чистое, широкое и сверкающее стекло.

– Рассказать, что они делают потом, если человек все равно не платит? – спросил Сердар.

Я подумал – убивают. Если коммунисты все время так себя ведут, то в России кладбища наверняка битком набиты. Зеленщик наконец, кажется, понял. Руки в боки, лицо покраснело, смотрит на нас.

– Да, дяденька, – сказал Мустафа. – У нас нет времени. На сколько берешь?

Я вытащил билеты, чтобы ему было видно.

– Он возьмет десять штук, – произнес Сердар.

– Я уже покупал на прошлой неделе, – не соглашался зеленщик.

– Хорошо, ладно! – сказал Сердар. – Не будем терять время, ребята! Значит, на всем рынке только в этой лавке не боятся, что у них разобьют витрину… Ладно, так и запомним. Хасан, запиши-ка ее номер…

Я вышел на улицу, посмотрел на номер на двери и вернулся. Лицо зеленщика покраснело еще сильнее.

– Ладно, дядя, не сердись, – сказал Мустафа. – Мы вовсе не собираемся быть невежливыми. Ты нам в дедушки годишься, мы же не коммунисты. – Он повернулся ко мне: – Дай ему пять штук, на сей раз хватит.

Я вытащил пять билетов. Продавец протянул руку и осторожно, словно с отвращением, взял их за краешек. Затем с очень серьезным видом начал читать заголовки на приглашениях.

– Мы тебе и чек можем дать, хочешь? – спросил Сердар.

Мне тоже стало смешно.

– Перестаньте! – сказал Мустафа.

– У меня уже есть пять таких билетов, – заметил зеленщик. Волнуясь, он некоторое время рылся в пыльной темноте ящика стола, а потом нашел приглашения и радостно показал их. – Это разве не те же самые?

– Те же, – согласился Мустафа. – Наверное, кто-то другой продал их тебе по ошибке. Но тебе надо было купить у нас.

– Так я же купил, вот!

– Дядя, ты что, умрешь, если еще пять штук купишь, а? – спросил Сердар.

Но старый скряга сделал вид, что не слышит, и пальцем показал на уголок билета.

– Да еще и старые. Вечер-то давно прошел, – сказал он. – Два месяца назад. Гляньте, здесь написано: «Май 1980 года».

– Послушай, ты что, собирался идти на этот вечер? – не выдержал Мустафа.

– А как я могу сегодня пойти на вечер, который был два месяца назад? – не унимался зеленщик.

В конце концов из-за этих пяти билетов и у меня чуть было не лопнуло терпение. Зря нас учили в школе быть терпеливыми. Только время всю жизнь терять, а больше ничего. Если бы на эту тему задали написать сочинение, то я бы привел много примеров и написал бы так, что даже преподаватели турецкого, которые всегда искали случая завалить меня, вынуждены были бы в результате поставить мне «пять». Вот, я прав – Сердар разозлился, как я. Вдруг он подошел к старому скупердяю, нахально вытащил у него из-за уха карандаш, написал что-то на билетах и вместе с карандашом отдал обратно.

– Вот так годится, дяденька? – спросил он. – Вечер мы перенесли на два месяца. Давай пятьсот лир!

В конце концов тот отдал эти деньги. Вот как; и только наши глупые учителя турецкого верят, что сладкими речами можно заставить змею выползти из ее логова. Я так разозлился, что собирался тоже поиздеваться над старым скрягой, мне хотелось сделать ему какую-нибудь гадость. Мы уже выходили, вдруг я остановился и с самого низа аккуратно сложенной у двери башни из персиков вытащил один. Но развалились не все персики. Ему повезло. Персик я положил в сумку. А потом мы пошли к парикмахеру.

Парикмахер наклонил кому-то голову в раковину и моет. Он посмотрел на нас в зеркало.

– Я возьму пару штучек, ребята, – сказал он, не отпуская голову.

– Хотите – возьмите десять штук, дяденька, – предложил Мустафа. – Продадите кому-нибудь.

– Я же сказал: оставь две штуки, и хватит, – ответил парикмахер. – Вы разве не из союза?

Всего лишь два билета! Вдруг я взорвался:

– Нет, ты купишь не два билета, а десять. – Отсчитав, я протянул билеты ему.

Даже Сердар растерялся. Вот, друзья, видите, каким я бываю, если меня разозлить? Но парикмахер билетов не взял.

– Сколько тебе лет? – спросил он.

Намыленная голова в его руках тоже смотрит на меня в зеркало.

– Так ты берешь? – повторил я.

– Восемнадцать, – ответил Сердар.

– И кто это из союза направил тебя? Ты такой вспыльчивый, – сказал он.

Я не нашелся что сказать и посмотрел на Мустафу.

– Извините, дяденька, – вмешался Мустафа. – Он еще новенький. С вами не знаком.

– Видно, что новенький. Ребятки, оставьте мне пару штучек.

Он вытащил из кармана двести лир. Наши сразу же согласились с ним, забыв обо мне, они чуть не руку ему целовали. Значит, если ты знаком с кем-то из союза, то, значит, ты здесь – бог и царь… Не брал бы вообще ничего. Я протянул ему два билета. Но он даже не повернулся ко мне, чтобы взять.

– Положи сюда!

Я положил. Хотел что-то сказать, но не смог.

– До свидания, ребятки! – сказал он и, указав на меня бутылкой шампуня, поинтересовался: – Он учится или работает?

– В лицее, на второй год оставили, – сказал Мустафа.

– Чем у тебя отец занимается?

Я молчал.

– Лотерейные билеты продает, – ответил Мустафа.

– Осторожнее с этим маленьким шакалом! – сказал парикмахер. – Слишком вспыльчивый. Ну да ладно, идите.

Наши засмеялись. А я уже решил, что теперь и мне пора что-нибудь вставить, ну, например – не мучай своего помощника, хорошо? – так я и собирался ему сказать, но не сказал. Не глядя на помощника, я вышел на улицу. Сердар с Мустафой смеются, разговаривают, но я вас не слушаю, я ничего не соображаю. А потом Мустафа сказал Сердару:

– Не обращай на него внимания, он вспомнил, как был парикмахером.

– Шакал!

Я ничего не сказал. Моя обязанность – нести эту сумку, а когда придем в нужное место – вытаскивать и давать билеты. Мы здесь вместе, так как нас позвали из Дженнет-хисара и поручили эту работу, но с вами – теми, кто издевается надо мной заодно с лавочником и смеется, повторяя это обидное слово, – мне говорить не о чем. Я молчу. Мы вошли в аптеку, я молчал, в городок пришли – молчал, в бакалее и после нее – у кузнеца, продавца кофе и в кофейне – я тоже молчал и не разговаривал, пока мы не обошли весь рынок. Когда мы вышли из последней лавки, Мустафа засунул руки в карманы.

– Теперь мы заслужили по котлете, – сказал он.

Я промолчал, не стал говорить, что деньги эти нам дают не на котлеты.

– Да, – согласился Сердар. – Теперь-то по порции мы заработали.

Однако, когда мы сели в закусочной, они заказали по две порции. Они собирались съесть по две порции, а я не собирался есть ни одной. Пока мясо готовили, Мустафа вытащил из кармана деньги и сосчитал: семнадцать тысяч лир. Затем он сказал Сердару:

– А этот что сидит с кислым лицом?

– Сердится, что мы его шакалом обозвали, – ответил Сердар.

– Во дурак! – сказал Мустафа.

Но я ничего не слышал, потому что разглядывал календарь на стене. Потом принесли котлеты. Мы поели – они разговаривали, я молчал. Они заказали и сладкое. Я взял ревани[12] Ревани  – сладкий пирог из муки и яиц. – было вкусно. Потом Мустафа вытащил пистолет и, направив его под стол, стал в шутку стрелять из него.

– Дай-ка! – сказал Сердар.

Он тоже пострелял понарошку. Мне не дали, а только посмеялись, потом Мустафа засунул пистолет за пояс, оплатил счет, мы встали и ушли.

Никого не боясь, мы прошли через рынок, вошли в деловой центр и молча поднялись по лестнице. Мы пришли в помещение союза, и тогда я, кажется, как всегда, испугался. Будто списываю на контрольной и волнуюсь, как дурак, потому что учитель уже заметил меня, а учитель видит, что я волнуюсь, и понимает, что я списываю…

– Весь рынок обошли? – спросил какой-то красивый мужчина.

– Да, братец, – ответил Мустафа. – Все, что вы сказали.

– У тебя ведь все с собой?

– Да, – сказал Мустафа, вытаскивая пистолет и деньги.

– Я только пистолет заберу, – сказал тот. – Деньги примет Зекерия-бей.

Мустафа отдал пистолет. Красивый мужчина вышел из комнаты. Мустафа вышел следом. Мы ждем. В какой-то момент я подумал – а чего мы ждем? Будто забыл, что мы ждем Зекерия-бея, а мы будто сидим здесь просто так. Потом пришел еще один, такой же как мы, и протянул нам сигареты. Я не курю, но взял. Он вытащил зажигалку в форме паровоза и дал нам прикурить.

– Это вы идеалисты из Дженнет-хисара?

– Да, – ответил я.

– Ну и как там?

«Что ему надо?», – подумал я. У сигареты неприятный вкус. Я будто постарел.

– Наш квартал – наверху, – ответил Сердар.

– Я знаю, – сказал он. – Я спрашиваю про берег. Где коммунисты из Тузлы.

– Нет, – внезапно произнес я. – В Дженнет-хисаре у моря все нормально. Там только господа с деньгами.

Он посмотрел на меня и улыбнулся. Я тоже улыбнулся.

– Ладно, – произнес он затем. – Никогда не знаешь, что будет.

Сердар сказал:

– Кому принадлежит верхний квартал, тому и берег.

– Да. Тузлу они так и захватили. Смотрите, будьте осторожны.

После этого я задумался о коммунистах. Я размышлял о них и курил с серьезным видом, как вдруг человек, который разговаривал с нами, спросил меня:

– Ты новенький, да? – И, не дожидаясь моего ответа, пошел в другую комнату.

Я даже ответить не успел! Сердар утвердительно покачал головой. Интересно, как это они сразу видят, что я – новенький? Почему он улыбнулся, когда я сказал о богатых господах? Сердар тоже встал и вышел куда-то в другую комнату, и теперь я остался один; Сердар оставил меня одного словно для того, чтобы все, кто входил и выходил, видели, что я – новенький. А я курю, смотрю в потолок и размышляю о важных вещах, настолько важных, что все, кто входит и выходит, посмотрев на меня, сразу поймут, о чем я думаю, – о проблемах поведения. Есть такая книга, я ее читал. Пока я раздумывал, вышел Мустафа, с кем-то расцеловался, и вдруг все расступились – да, это пришел Зекерия-бей. Он входил к себе в кабинет и тут взглянул на меня – я тоже решил встать, но успел только приподняться. Потом позвали Мустафу. Когда он ушел, я задумался о том, что они там обсуждают, а потом они вышли, и на этот раз я встал.

– Хорошо, – сказал Зекерия-бей нашему Мустафе. – Когда понадобится, мы опять дадим тебе знать. Молодцы!

Затем он взглянул на меня, я заволновался и решил, что он мне что-нибудь скажет, но он ничего не сказал. Только вдруг чихнул и опять ушел наверх – говорят, на заседание. Потом Мустафа пошептался с парнем, который только что разговаривал с нами. Сначала я решил, что они говорят обо мне, но нет, ерунда, конечно, они говорят о политике, о важных вещах… Я отвернулся от них, чтобы они не решили, что я подслушиваю их, и не сочли меня любопытным.

– Ну что, ребята, – сказал после этого Мустафа, – уходим.

Я снял с себя сумку. Мы молча дошли до вокзала, как люди, успешно выполнившие свой долг. А я подумал: чего это Мустафа ничего не рассказывает? Я больше не сержусь на них. Понравилось ли ему, как я работал? Я думал обо всем этом, пока сидел на вокзальной скамейке и ждал поезда, а потом, увидев вокзальный лотерейный киоск, стал думать об отце; правда, об отце мне думать не хотелось, но я все-таки думал о нем и пробормотал сам себе то, что давно хотелось сказать ему: «Папа, диплом лицея – в жизни не самое главное!»

Подошел поезд, мы сели. Сердар с Мустафой, естественно, опять шепчутся. Сейчас скажут что-нибудь или пошутят так, что выставят меня дураком. А я буду пытаться выдумать шутку в ответ, но быстро придумать ничего не смогу, и, пока я буду соображать, они, глядя на мое сосредоточенное лицо, будут смеяться еще больше. Тогда я разозлюсь, не выдержу, выругаюсь и вдруг замечу, что они хохочут еще громче, а я выгляжу еще глупее. Потом мне захочется побыть одному – ведь в одиночестве можно совершенно спокойно размышлять о великих делах, которые предстоит совершить в жизни. Иногда я не понимаю их шуток: они перемигиваются – вот как сейчас, повторяя это слово: «Шакал!» Интересно, какой он, шакал? В начальной школе у нас в классе была одна девчонка, она принесла как-то энциклопедию животных – хочешь посмотреть, кто такой тигр, открываешь энциклопедию и ищешь на «т»… Если бы у меня сейчас была эта энциклопедия, я бы открыл и посмотрел, что такое «шакал». Но мне девочка энциклопедию не давала: «Нет, ты испачкаешь!» – вот дура, зачем же ты тогда в школу ее принесла?! Впоследствии та девчонка, естественно, уехала в Стамбул – говорили, что ее отец разбогател. У нее еще подруга была, с синей лентой в волосах…

Кажется, я задремал… Когда поезд приехал в Тузлу, я забеспокоился, но страшно не было. В любой момент могут войти коммунисты. Сердар и Мустафа тоже замолчали и нервно поглядывают по сторонам. Но ничего не произошло. Поезд тронулся, и тогда я увидел надписи коммунистов на заборах: «Тузла станет фашистам могилой!» Значит, мы и есть те самые фашисты. Я выругался. Потом поезд доехал до нашей станции, мы сошли и молча пошли на остановку.

– Парни, у меня есть дело, – сказал Мустафа. – Пошел я!

Мы смотрели ему вслед, пока он не скрылся между маршрутными такси. И тут я неожиданно сказал Сердару:

– Не хочу в такую жару идти домой делать уроки.

– Да, – согласился Сердар, – очень жарко.

– Да и не соображаю я сейчас ничего, – сказал я. Помолчал немного и добавил: – Ну-ка, Сердар, пошли в кофейню.

– Не. Я в магазин. У меня дела.

Он ушел. Если у твоего отца есть магазин, у тебя внезапно, ни с того ни с сего, могут появляться дела. Но я-то все еще учусь! Не бросил, как все вы! Как странно: больше всего смеются надо мной. Я уверен, что Сердар вечером придет в кофейню раньше всех и расскажет всем про шакала. Плюнь, Хасан, не расстраивайся – а я и не расстроился, а стал подниматься вверх, на холм.

Я смотрю на быстро проезжавшие мимо меня машины, грузовики, которые торопятся на паром в Дженнет-хисар или Дарыджу[13] Дарыджа  – пригород Стамбула., и мне как будто нравится думать, что я одинок. Я бы хотел, чтобы со мной произошло какое-нибудь приключение. В жизни так много всего, так много может произойти, а я все время чего-то жду. То, чего я хочу, происходит, но будто бы очень медленно, и когда случается, то совсем не так, как я думал и как ожидал. Так мне кажется. Все события происходят очень медленно, как будто бы для того, чтобы меня разозлить, а потом вдруг смотришь – а все уже давно закончилось. Вот как эти проезжающие машины. Они начинали действовать мне на нервы, я смотрю – может, хоть кто-нибудь остановится и мне не придется по такой жаре подниматься в гору. Но в этом мире никому дела до тебя нет. Я стал есть свой персик, но это меня не отвлекло.

Была бы сейчас зима – я бы сейчас побродил в одиночестве по пляжу; не стесняясь никого, вошел бы через открытую калитку на пустынный песчаный пляж; волны плескались бы, ударяясь о берег, а я бы брел по песку, то подпрыгивая, то отбегая, чтобы вода не попала в ботинки, и думал бы о своей жизни, думал бы, что обязательно стану кем-нибудь важным, и еще бы думал, что тогда на меня посмотрят другими глазами не только все эти дураки, но и все девчонки. И тогда мне не было бы так грустно, особенно при мысли о будущем, и тогда бы я не сказал Сердару: «Ну-ка пошли в кофейню», а мне было бы хорошо и одному – если бы сейчас была зима. Но зимой есть школа, черт бы ее побрал, чокнутые учителя…

А потом я увидел тот самый белый «анадол»[14] «Анадол»  – название выпускавшегося в 1959–1985 годах первого турецкого автомобиля, созвучное географическому названию «Анатолия»., поднимавшийся в гору. Пока машина медленно приближалась, я понял, что в ней – они, но, кажется, застеснялся и, вместо того чтобы остановиться и поднять руку, отвернулся. Они подъезжали все ближе и ближе, но, не узнав меня, проехали мимо. Когда они поравнялись со мной, мне на миг показалось, что я ошибся. Ведь в детстве Нильгюн не была такой красивой! Но кем еще, кроме Фарука, может быть тот толстяк за рулем? Какой толстый! И тогда я понял, куда я пойду: не домой! Я спущусь с холма, пойду и посмотрю на их дом; может, увижу моего дядю-карлика, он пригласит меня войти: если я не постесняюсь, то, конечно, войду, поздороваюсь; может быть, даже поцелую руку их бабушке, потом поздороваюсь с ними, спрошу, узнали ли они меня, скажу – я очень повзрослел, да, согласятся они, мы узнали тебя, ведь в детстве мы были близкими друзьями; мы будем говорить и говорить о том, как дружили в детстве; мы поговорим – и я забуду о своей гадкой грусти. Если пойду сейчас туда.


Читать далее

Фрагмент для ознакомления предоставлен магазином LitRes.ru Купить полную версию
Орхан Памук. Дом тишины
1 - 1 19.05.16
1 19.05.16
2 19.05.16
3 19.05.16
4 19.05.16
5 19.05.16
6 19.05.16
7 19.05.16
8 19.05.16
9 19.05.16
10 19.05.16

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть