Онлайн чтение книги Сказки
171. Королёк

В стародавние времена у каждого звука было своё значенье. Когда громыхал кузнечный молот, он выкликал:

Когда поскрипывал плотничий рубанок, он говорил:

А когда начинали постукивать мельничные колёса, они говорили:

А если мельник оказывался обманщиком, они говаривали верхненемецким говорком и спрашивали поначалу медленно:

«Кто там? Кто там?» – а потом быстро отвечали:

«Мельник! Мельник!» – и наконец совсем быстро, скороговоркой:

В те времена у птиц был тоже свой язык, и его понимал всякий, а теперь он звучит как щебет, писк или посвист, а у иных – как музыка без слов.

И вот подумали птицы, что оставаться им больше без хозяина невозможно, и они порешили выбрать из своих же кого-нибудь в короли. Только один чибис был против этого: он жил свободно и свободным хотел умереть, и вот в страхе летал он повсюду и взывал:

Залетел он в глухие непроходимые болота и не стал с той поры среди своих и показываться.

Тогда порешили птицы обсудить это дело как следует и в одно прекрасное майское утро собрались все вместе из лесов и полей – орёл и зяблик, сова и ворона, жаворонок и воробей. Стоит ли всех их тут перечислять? Явились даже кукушка и выпь – её причетник, – её называли так потому, что слыхать её было всегда на два дня раньше; даже совсем маленькая птичка, та, у которой и названья ещё не было, тоже затесалась в эту пёструю стаю. Курица как-то случайно ничего об этом не слыхала, и она стала удивляться такому большому сборищу. «Что это, что это та-ко-е, что это та-ко-е?» – закудахтала она, но петух успокоил свою дорогую наседку и сказал: «Тут богатые всё люди!» – и рассказал ей о том, что они затеяли.

Было решено, что королём должен стать тот, кто сможет взлететь выше всех. Как только услыхала об этом лягушка-древесница, что сидела в кустах, она начала предвещать: «Мокро, мокро, ква-ква-ква! Мокро, мокро, мокро, ква-ква-ква!» – она считала, что немало слёз из-за этого будет пролито. Но сказала ворона: «Кар! Какой вздор!» – дескать, всё обойдётся хорошо.

И было решено, что следует тотчас же, в это прекрасное утро, и начать полёт, чтоб никто потом не смел говорить: «Я мог бы взлететь ещё повыше, да наступил вечер, и потому я выше не мог».

И вот по данному знаку поднялась вся стая на воздух. Понеслась с поля пыль, и был превеликий шум, свист и хлопанье крыльев; и было похоже издали, будто движется чёрная туча. Но маленькие птицы вскоре отстали, дальше лететь они не смогли и опустились снова на землю. Птицы, которые побольше, те держались дольше, но никто не мог сравняться с орлом: он поднялся так высоко, что мог бы, пожалуй, выклевать глаза самому солнцу. Увидел он, что другие не смогут долететь до него наверх, и подумал: «Зачем мне подыматься выше, я всё равно уже король», и он начал спускаться вниз. Птицы, что были внизу, все воскликнули разом:

– Ты должен быть нашим королём, никто не взлетел выше тебя!

– Кроме меня, – крикнула птица-малютка, у которой не было имени: она запряталась в перья на груди у орла. И так как она не устала, то она взлетела и поднялась так высоко, что могла увидеть бога, сидящего на своём престоле.

Но взлетев так высоко, она сложила крылья, спустилась вниз и крикнула пронзительным голосом:

– Король – я! Король – я!

– Это ты наш король? – гневно воскликнули птицы. – Ты хитростью и уловками взлетела так высоко.

И они выдвинули другое условие: тот будет королём, кто глубже всех заберётся под землю.

Как захлопал тут гусь своими широкими крыльями, кинувшись на своё пастбище! Как быстро вырыл яму петух! А утка, та поступила хитрее всех, она прыгнула в яму, но вывихнула себе обе ноги и, переваливаясь с боку на бок, заковыляла к ближнему пруду, восклицая: «Какое несчастье! Какое несчастье!»

А безымённая птица-малышка выискала себе мышиную норку, забралась туда и тоненьким своим голоском закричала оттуда:

– А король-то ведь я! Король-то ведь я!

– Это ты наш король? – воскликнули птицы, ещё пуще разгневавшись. – Ты думаешь, твои хитрости чего-нибудь стоят?

И они порешили держать её в той норе взаперти и там заморить её голодом. Поставили они в сторожа сову: пусть-де, если жизнь ей мила, плутовку не выпускает. Но вот наступил вечер, и птицы устали от напряжённых полётов и улеглись с жёнами и детьми спать. Осталась у мышиной норы одна лишь сова, она пристально всматривалась в неё своими большими глазами. Но утомилась и она и подумала: «Один глаз можно, пожалуй, будет закрыть. Я могу сторожить и одним глазом, маленький злодей из этой норы никак не выберется». И она закрыла один глаз, а другим пристально глядела на мышиную нору. Высунула голову маленькая плутовка, хотела было ускользнуть, но сова тотчас подошла, и та спрятала голову назад. Тогда сова открыла опять один глаз, а другой закрыла, и решила так делать всю ночь напролёт. Но, закрыв снова один глаз, она позабыла открыть другой, и как только оба глаза закрылись, она уснула. Маленькая плутовка это вскоре заметила и ускользнула из норы.

И с той поры сова не смеет больше показываться днём на свет, а не то нападают на неё сзади разные птицы и выдёргивают у неё перья. Она вылетает только по ночам, она ненавидит и преследует мышей за то, что они делают такие хитрые норы. И маленькая птица тоже не очень любит показываться на свет, она боится, что ей несдобровать, если её поймают. Она прыгает по плетням и заборам и, чувствуя себя в безопасности, иной раз прокричит: «А король-то ведь я!», и потому остальные птицы называют её в насмешку: «Король на заборе».

Но никто так не радовался, как жаворонок, что не надо ему корольку подчиняться. Только покажется солнце, подымается жаворонок высоко-высоко в воздух и поёт:

– Ах, как хорошо на свете! Как хорошо! Хорошо-то как! Хорошо!