Онлайн чтение книги Сладкая женщина
9

Февраль был удивительно безжалостный — мокрый, сквозняковый, без единого яркого солнечного пятна. Когда вдруг в двадцатых числах одно воскресное утро выдалось светлее обычного, Аня обратила внимание, что уж очень плохо стало у нее в квартире: пыльно, натоптано, захватано. Вроде как когда-то в квартире у Шубкиных.

Аня взяла тряпку и щетку, но так ничего толком и не сделала. Открыла форточку, но тут же озябла и захлопнула ее. По утрам Тихон никогда к ней не приходил, и все-таки она постояла у окна, поискала его глазами среди прохожих.

Она не видела его уже десять дней. Накануне она с колотящимся сердцем подошла к киоску справочного бюро, чтобы узнать, где проживает Соколов Тихон Дмитриевич, 1930 года рождения. Но постояла возле киоска и отошла прочь. Она и сама себя не узнавала: раньше бы она этого Тихона со дна моря достала.

«А ведь я заболела…» — думала Аня. Все время она теперь мерзла. Один вид падающего мокрого снега вызывал у нее озноб и даже самый легкий ветер — слезы.

Приближалось Восьмое марта. Совершенно случайно Аня встретилась на улице с Николаем Егоровичем. Она и не хотела к нему подходить, но он увидел ее и подошел сам.

— Извини, Аня… С наступающим праздником!..

В руках у него был букетик мимозы за рубль. Он потискал его в руках и отдал Ане.

— Ты ведь не для меня покупал, — отчужденно сказала Аня.

— Ну, раз так сошлось… Как живешь?

— Ты бы хоть свои вещи забрал. Думаешь, мне на них легко смотреть?

Николай Егорович очень смутился и сказал:

— Ну что же, если можно, пойдем сейчас.

В квартире у Ани и перед праздником не было порядка, Николай Егорович виду не подал. Аня поставила в стакан подаренные им цветы и пригласила почти шепотом:

— Садись, Коля.

Он сел, не сняв пальто, только положил на стол шапку-треушку. В комнате не было ни одного предмета, который указывал бы на то, что здесь бывал другой мужчина. В то же время все как будто говорило об этом.

Ане показалось, что Николай Егорович стал старее и еще некрасивее. Вид его ничем не выдавал, что он особенно счастлив со своей новой женой. И хотя Аня стороной узнала, что они живут очень хорошо, у нее вдруг родилось такое ощущение, что позови она сейчас Николая Егоровича обратно, он бы не отказался. Но он уже не был для нее мужчиной, скорее родственником, бывшим приятелем, человеком, которому можно многое рассказать.

— Помог бы ты мне, Коля, — сказала она. — Уехать бы мне куда-нибудь. Квартиру бы, что ли, сменять. Совсем не могу сидеть одна…

Аня владела сейчас той отдельной, очень удобной квартирой, которую получил Николай Егорович. Ему же, как она знала, приходилось пока жить у тещи, за перегородкой. Первое время Аня себя утешала: ему еще площадь дадут, он инвалид. Но, видимо, Николай Егорович не просил, поэтому ему и не давали.

— Можно эту квартиру разменять, Коля, — предложила она. — Чтобы и у тебя свой угол был. Я ведь тебя еще не выписала.

— Да нет, — сказал Николай Егорович, — мы, наверное, скоро получим.

Аня вздохнула: «мы», то есть он и его жена, медсестра эта. Сказано это «мы» было так, что Аня поняла: она ошиблась, к ней он не вернется. Она не испытала ревности, потому что любила теперь другого, но ей было очень больно, потому что она не могла про себя и про Тихона сказать такого же «мы».

Не она, а Николай Егорович первым заговорил о Юре:

— В адъюнктуру его, наверное, возьмут. В Ленинграде останется.

Аня не знала, что такое адъюнктура. Но по тону бывшего мужа поняла, что это хорошо.

— Способный он, — сказал Николай Егорович. — Ну, я пойду…

Оставшись одна, Аня легла на нерасстеленную кровать. Стала думать: о себе, о Николае Егоровиче, о Юре. И о Тихоне, увидеть которого у нее уже почти не осталось надежды. У нее заболела голова и набежали слезы. Мелкая, но очень пахучая мимоза, которую подарил ей Николай Егорович, только прибавила головной боли.


На другой день было седьмое марта. С утра в цехе уже шла суетня. У конфетчиц из-под белых халатов виднелись праздничные платья, под белыми повязками прятались модные укладки, постукивали по пластиковому полу лаковые туфли всех расцветок. И прорывался сквозь запах ванили и шоколада колючий запах арабских духов и нежный ароматец «Белой сирени».

С утра всех женщин авансом поздравили, и каждая получила сувенир. Ане подарили три стаканчика на подставке. Она смутилась, подумав, что подарок этот вроде насмешки, со значением, как выпивающей. Но потом увидела и у других такие же стаканчики и успокоилась.

Утром, надевая свой лучший костюм, Аня почувствовала, что он на ней висит мешком. Рабочее ее платье было всегда свободное, Тихона она принимала дома в халате, вместе они никуда не ходили, и вот теперь Аня обнаружила, что ее голубой банлоновый костюм, который когда-то достали ей в благодарность, оказался совсем с пустой грудью, бока юбки обвисли, подол закрыл раньше всегда открытые коленки.

«Вот это я дошла!..» — подумала Аня.

На торжественном вечере, посвященном Международному женскому дню, Аню попросили в президиум. Она сидела тут из года в год, за этим зеленым мягким сукном, между корзинами с цикламенами и гортензиями. Сидела всегда в первом ряду, чувствуя себя вполне достойной этого места. Сейчас Аня села во второй ряд, так, чтобы ее не очень видно было за другими женщинами и за цветочными корзинами. А рядом с ней села Лида Дядькина, нынешний председатель цехового комитета.

«Платьице не из новых, — отметила про себя Аня. — Лидка-то, пожалуй, не возьмет, если что и достанут…»

Немножко поволновавшись, Аня решила, что плохо ли, хорошо ли ей было в личной жизни, пусть когда-то и воспользовалась она своим былым положением, но работала она на производстве всегда честно, ровно, даже в самые тревожные часы ее судьбы. За столько лет ни разу бюллетень не взяла, разве что по своим женским делам… Молодежи помогала, продвигала. Ведь не для себя же только, не ради зарплаты!..

Заканчивая свое поздравительное слово, директор фабрики сказала:

— Разрешите, товарищи, особо поздравить тех женщин, чей рабочий юбилей отмечаем мы в нынешнем году. Вот, например, ровно двадцать лет, как трудится на нашей фабрике Доброхотова Анна Александровна!..

«Ох, с ума я совсем сошла, забыла!.. — ужаснулась Аня. — Верно ведь, я как раз под праздник оформилась. Люди-то не забыли!..»

И Аня вынула из рукава платочек. Она вспомнила себя двадцатидвухлетнюю, румяную, постоянно весело жующую то конфеты, то какой-нибудь кекс. Вспомнила, как приводила маленького Юру на утренник, где каждому ребенку дали по шоколадному наборчику. Вспомнила, как радовалась, когда ее из подсобниц поставили к аппарату. Вспомнила, как приводила потом в клуб фабрики своего Колю…

Потом женщин-кондитерш поздравляли приехавшие на вечер популярные московские артисты, в том числе актер из бывшего Аниного любимого театра, Театра Советской Армии. Все они пожелали собравшимся на вечер женщинам больших успехов в труде и счастья в личной жизни. И хотя эти пожелания из-за частого употребления почти утратили свой первозданный смысл, но если бы они не были сказаны, пожалуй, было бы как-то пусто.

Ане и ее товаркам вручили почетные грамоты с золотым обрезом за производственные успехи и участие в общественной жизни. Аня понимала, что участия с ее стороны за последнее время никакого не было, а грамоту дают ей потому, что хотят поддержать, видят ее тяжелое настроение. Поэтому она собралась с духом и, когда представитель горкома профсоюза пожимал ей руку, улыбнулась и сказала громко:

— Большое спасибо, постараюсь оправдать вашу высокую оценку. Наша продукция идет для людей…

После торжественной части кондитерши танцевали с артистом из Театра Советской Армии, который, видимо, решил в этот вечер уже никуда больше не спешить. Аня видела, как он гонял вальсы с Лидой Дядькиной. Могла бы и она потанцевать, если бы не платье, которое, как ей казалось, выдавало все ее переживания.

Поблагодарив фабричный комитет и дирекцию за прекрасный вечер, забрав грамоту и подарки, Аня потихоньку ушла домой. Шла всю дорогу пешком: ей казалось, что если в троллейбусе или в автобусе ее кто-нибудь толкнет, то ей будет очень больно.

В подъезде своего дома она увидела, что в почтовом ящике что-то белеет. Она открыла ящик и взяла письмо. Оно было от Тихона.

После смерти матери Аня почти не получала писем. И с тех пор, как получила тогда письмо от Николая Егоровича, даже боялась вскрывать конверты. Юра присылал открытки: у него тайн не было.

«Поздравляю тебя с праздником женщин, — довольно четко писал Тихон, — и желаю всего самого лучшего в твоей жизни и работе. К тебе приходить, считаю, неудобно. Если можешь, приходи туда, где виделись с тобой: от метро «Преображенская» садись на 11 трамвай, там пешком подойдешь. Буду тебя ждать седьмого и восьмого марта до восьми вечера. А не придешь, дело твое. Претензий не имею. Считай, что ничего не было, я с вами не знаком».

Аня с испугом посмотрела на часы — двадцать минут девятого. Опоздала, он уже ушел. Значит, завтра. А как этого завтра дождаться? Нескладный он, этот Тихон, дикой души человек!.. Может, и не любил всерьез, но ведь ходил же к ней, целовал, обнимал и вдруг застеснялся — опять беги куда-то к нему. Ведь знал, она не барышня, у нее взрослый сын есть.

А как бы хорошо было, если бы пришел он! Она еще вчера прибралась немного, заставила себя. И даже вино, которое он в последний раз не тронул, стоит и его дожидается. Грамоту, полученную сегодня, она бы ему, конечно, не показала, чтобы его самолюбия не задеть, а над подаренными стаканчиками пошутили бы и обновили бы их.

Но главное, что она его опять увидит, хоть здесь, хоть там.

«Как он пишет-то хорошо!.. — думала Аня, разглядывая написанные Тихоном слова и отметая их обидный для себя смысл. — Ох, Тихон, Тихон!.. Какой же мне веревкой тебя к себе прикрутить?..»

Ночью уснуть не удалось, Аня поднялась почти зеленая, поднялась совсем рано, словно боялась опоздать к своему Тихону. Услышала звонок и перепугалась: не Юра ли опять? Совсем бы некстати.

Но пришла Лида Дядькина.

— Здорово, давно не видались! — почти враждебно сказала Аня. — Чего это ты?..

— Здравствуй. Дай иголочку скорее: петлю на чулке по дороге спустила.

Лида уселась на диван, занялась чулком и стала рассказывать, как вчера вечером веселились, зря Аня так рано ушла.

— Как, с артистом-то не договорилась? — усмехнулась Аня.

— Какой артист, лапочка! Защита диплома на носу, у младшего подозрение на диабет. Луковец мой бастует, свекровь сама замуж собирается. Ну просто сумасшедший дом!..

— Раз хочешь инженером быть…

— Хочу, — честно призналась Лида. — Ведь тридцать три уже. Потом поздно будет, Аня. И сейчас так стыдно, если чего не знаешь: ведь не девчонка-студентка, а взрослая баба! У нас, Ань, преподаватель один до чего же на этот счет!.. Увидел у меня обручальное кольцо на пальце, совершенно отношение переменил.

Лида была миловидная, но, конечно, далеко ей было до Ани. Ни пококетничать не умела, ни что другое. Уж Аня бы этого преподавателя охомутала!..

— Мужа-то не бросишь, когда диплом получишь? — спросила она, немного заражаясь Лидиной живостью.

— Самою бы не бросили! К вечеру, веришь ли, руки-ноги дрожат. Слушай, Аня, я ведь вот насчет чего…

Лида управилась с чулком и вернула Ане иголку.

— Давайте на субботу и на воскресенье — в Суздаль. Оказывается, кроме меня, никто из наших не был. Я как-нибудь свекровь уломаю. Валерку — ей, Луковец с Нинкой посидит, а Генку можно с собой. Ему десять, Ань, ты представляешь! Время-то как летит!..

Аня тоже не бывала в Суздале. И не знала даже, ради чего это нужно туда нестись. Посмотрела на Лиду: вот заводная баба!.. Ведь только что про защиту какую-то говорила!

Не ясно было и ради чего она к ней-то пришла. Она, Аня, теперь лицо не выборное, там уж теперь другие девчонки копошатся. Местный КВН придумывают, вечер поэзии. Ну, девчата — это понятно: ребят с других предприятий наприглашают, знакомства заведут. А Лидке-то что, когда она от своих младенцев не просыхает?..

— Я так считаю, Аня, что тебе тоже надо русскую старину посмотреть, — сказала Лида. — Необходимо представление иметь.

Аня сидела бледная, теребила полы плохо выглаженного халата. Вчерашний голубой банлоновый костюм валялся неприбранный.

— Да ну тебя, Лидка, с твоей стариной! — вдруг, чуть не плача, шепнула она. — Ты бы лучше спросила, как я жива!..

— А я зачем пришла? — перебила Лида. — Ну-ка, давай выкладывай.

Аня глубоко вздохнула. Нет, пока ничего не скажет. Что уж дальше будет…


Этот вечер был очень холодный, мела колючая метелица. В шесть часов на улице зажглись огни, и Аня стала собираться. Руки у нее были холодные, как ледышки, страшно было коснуться собственного тела. Она забыла погасить в квартире свет, вспомнила об этом уже внизу, но махнула рукой и пошла. Капрон обжигал ей ноги, когда она стояла на остановке 11-го трамвая, снег летел под платок и набивался в светлые, давно уже не крашенные волосы.

Вышла она из дома с большим запасом времени, но на улицах было скользко и людно по случаю праздника. Люди еще, видно, не накупились, из каждого магазина что-то тащили, у метро вокруг цветочниц стояла давка. Ноги у Ани замерзли и шли плохо, под сердцем были тяжесть, тревога и холод.

Улица, куда ей нужно было свернуть, почти не освещалась. Длинный бетонный столб, на котором укреплялся фонарь, был повален и лежал вдоль изуродованного тротуара. Но окна в деревянном магазине, построенном, наверное, еще во времена нэпа, светились, внутри толпился народ, и мужчины выходили с бутылками в кармане.

«Нет ли тут его?.. — подумала Аня. — Зайти недолго».

Она поднялась по заплеванным ступенькам. Какой-то совершенно пьяный мужчина дал ей дорогу. Аня крепче придержала свою сумочку и вошла в магазин.

Как ни людно здесь было, но она сразу увидела, что Тихона нет. Уже хотела повернуться и уйти, но в голову пришла мысль: надо взять для него. И она шагнула к прилавку.

— Опоздала! — сказал ей кто-то. — Кончилась!..

— Никакой нет? — испугавшись, спросила Аня.

— Почему никакой? Дорогая есть. А дешевенькая кончилась!.. С самого утра торговали. Праздничек!..

Это говорила женщина, сильно выпившая, почти черная лицом, в грязном пальто: падала, наверное. В авоське болтались у нее три пустых бутылки на сдачу. Подрагивающими, не женскими пальцами она пересчитывала мелочь и, видно, не добирала нужной суммы.

Аня вспомнила вчерашний вечер в Доме культуры своей фабрики, цикламены, гортензии, красные и белые гвоздики, портреты женщин-работниц, висящие в фойе, грамоты с золотыми обрезами. Вспомнила красивого весельчака артиста, который танцевал с ее счастливыми товарками.

— Вы бы не давали ей, — тихо сказала Аня продавщице, кивнув на женщину, считающую мелочь. — Она же ведь до дома не дойдет.

— Вам жалко, вы и проводите, — отозвалась продавщица.

Сама-то берешь, — сказал еще кто-то у Ани за спиной.

Она поспешно спрятала в сумку бутылку «столичной» и пошла из этого магазина, как-то очень некстати оказавшегося на ее пути.

«Где же дом-то этот?..» — соображала Аня, обходя какие-то изгороди и траншеи.

Даже в праздничный день стройка не молчала. Выл самосвал, только что выплеснувший из кузова бетон. Скрипел какой-то промороженный канат, в густо-сером небе плыла подхваченная краном белая панель.

Аня была здесь пять месяцев назад, когда только начинался снос и одна сторона улицы еще хранила свой малоэтажный, щербатый облик, темнела подворотнями и заборами. Теперь поперек улицы встали два шестнадцатиэтажных белых корпуса с розовыми лоджиями, выведенные уже почти под крышу. И где-то сбоку, как забытый, заваленный мокрым песком и обломками асфальта, доживал свой срок тот двухэтажный, облупленный дом с темными окнами и неосвещенной лестницей.

— Пришла все-таки? — спросил Тихон.

Аня дрожала. Он это заметил, когда снимал с нее пальто.

— Что это ты?

— Замерзла что-то…

— Ничего, ведь в последний раз.

Она не поняла, что он хочет сказать: то ли они вообще в последний раз встречаются, то ли этого дома больше не будет. Квартира была совсем пуста. Из коридора исчезли даже вешалки, и не горело ни одной лампочки. В комнате, где Тихон ждал ее, не осталось ничего, кроме большого старого письменного стола на двух тумбах, никому, видимо, не нужного. Валялись на полу какие-то бумаги, под сорванными кое-где обоями обнажились доски перегородок. Комната освещалась только через окно: напротив на стройке горели два ярких прожектора.

Но дом еще отапливался: наверное, не все жильцы выехали. Батареи были горячие, окна над ними плакали, и подоконник, на который Аня хотела присесть, был совсем мокрый.

— Где же это ты пропадаешь, Тихон? — для начала как можно суровее спросила Аня.

Он не ответил. Прикрыл дверь в коридор, постелил прямо на пол свой ватный пиджак и позвал:

— Иди, посидим.

Аня подошла и села рядом с ним. Свет от прожекторов через окошко совсем слабо доходил в этот угол. Тихон сунул руку в карман, ища папиросы. Но не нашел.

— Вот до чего я дожил, — вдруг сказал он. — Даже покурить нечего.

Аня исполнилась жалости и обняла его за шею.

— Тишечка!..

Он ее рук не отвел, но сам не обнял.

— Уехали!.. — сказал он.

— Кто? — шепотом спросила Аня.

— Мои… Комнатой сменились, с Басманной в Черемушки. А ко мне две бабы какие-то въехали. Вчера полдня барахло перетаскивали, а сегодня, гляжу, одна уже белье стирает, другая рыбу какую-то жарит…

Аня вздохнула с огромным облегчением: уехали!.. Дрожать она перестала, ей стало тепло, почти жарко. Но она постаралась скрыть от Тихона свою радость.

— А ты бы согласия не давал на кого попало. Ишь какие, рыбу жарят!.. Что это еще такое!

Можно было подумать, что она сама никогда не стирала белья и не жарила рыбы. Аня гладила Тихона по голове, по плечам и жалела. Ей показалось, что теперь дрожит он. Действительно, очень сильно дуло с пола. Наверное, распахнута была дверь в подъезде, и холодом доносило даже на второй этаж. А может быть, дом был очень уж ветхий, недаром доживал свои последние дни.

— Нечего нам тут с тобой сидеть, Тиша. Пойдем.

— Погоди.

— А чего годить? Холодно здесь. Ко мне не хочешь, так теперь и к тебе можно.

— А вот это уж не выйдет! — отрывисто сказал Тихон.

Аня опять не поняла, почему это не выйдет. А переспросить было страшно. Она попробовала снова приласкаться, притянула его к себе. Щеки у Тихона были небритые, рот какой-то горький.

— Ты не торопись, — сказал он. — Сегодня и мне торопиться некуда. Раньше, хотя «она» и не велела Тамарке моей в коридор выбегать, когда я приду, та все равно в щелку на меня посмотрит. Я в свою комнату нарочно дверь не затворял: девочка умыться побежит или в туалет, еще увижу ее. А вчера я на все задвижки заперся, чтобы чужого шума не слышать. Потом сюда ушел, один в потемках сидел.

— Да я ведь не знала, Тиша.

Ане было очень жаль его. У нее не отнимали ребенка, она его сама отдавала. Но она любила Тихона и не могла остаться равнодушной к его горю, у нее даже слезы показались. Он не догадался, что это все-таки были слезы радости, облегчения, ликования. И продолжал уже с большим доверием:

— Я хотел чертовину эту… хельга, что ли, называется, помочь им вниз снести. А она не дала. Подумала, что расколотить могу. Но я абсолютно трезвый был. А что руки у меня в данный момент дрожали, так это у любого…

— Конечно!

— Водитель с грузчиком смотрели… Поняли все. Один говорит: «Поди закури». Еще в комнату за мной зашел. «Брось, говорит, друг! Ну их всех!..»

И вдруг Аня почувствовала, что уже хватит. Не весь же вечер ей слушать про водителя да про грузчика. Она-то ведь у нега есть, сидит рядом. Инженерша небось новоселье справляет, а она тут с ним, в холодном углу. По первому слову пришла. Нет, нечего тут его рассказы выслушивать. Надо его уводить.

Аня встала, раскрыла свою сумочку, достала расческу, губную помаду. Заодно поставила на окошко «столичную».

— Я, Тихон, решила взять для праздника. Чтобы поздравил ты меня. А тут как ее пить-то? Ни посуды нет, ничего… Пойдем-ка, милый!

Он тоже поднялся с пола. В том, как он вставал, было что-то грозное.

— С праздником, говоришь? Значит, праздник у тебя?.. Аня попятилась от него, прикрыла грудь сумочкой.

— Поздравляю!.. Ты свою пользу понимаешь. Знаешь ты, кошка-лизунья, что я и любить-то тебя могу, только если выпью!.. Ну-ка, дай ее сюда!

Тихон взял бутылку. Аня еще попятилась, словно в руке у него была не бутылка, а топор или нож. Но тут же она услышала плеск, булькание. По полу растекалось темное, горько пахнущее пятно, ручейком потекло под брошенный кем-то в этой комнате старый письменный стол.

— На! — сказал Тихон и протянул ей три рубля. — И посуда тебе. Больше нет у меня.

— За что ты так меня, Тихон? — почти шепотом спросила Аня.

— За то, чтобы понимала что-нибудь. А не одни шкафы свои да халаты.

Это показалось Ане слишком уж несправедливым.

— Чего ты меня шкафами-то упрекаешь? — уже резко спросила она. — Я их честно заработала. Люди ко мне с доверием, с уважением, а я тут с тобой по грязному полу валяюсь. Нашел, понимаешь, дуру!..

Она говорила еще что-то. Но получалось, как тогда с Николаем Егоровичем: она то ругалась, то умоляла.

— Тиша, ты не сердись. Если бы я тебя не любила, разве бы я сюда пришла? Ну чем я тебя не устраиваю? Квартира у меня…

— Этаж не подходит, — сказал Тихон.

Аня всей глубины его иронии не поняла и продолжала что-то лепетать, но уже что-то более подходящее:

— Ведь мы с тобой, Тихон, с одного года. Можем друг другу жизнь составить…

Он стоял у окна. В темном небе проплыла сердцевидная лебедка подъемного крана с покачивающимися тросами. Они, как щупальца, опустились где-то за стопами серых блоков и что-то подхватили. На минуту кран прекратил свое скрипение и скрежет. Стало слышно, как где-то, совсем близко, празднуют застолье и поют песни. Кран опять заскрипел. Огонек, горящий на конце его стрелы, прочертил небо из стороны в сторону.

— Нет, — сказал Тихон. — С какого же мы с одного?.. Я только за эту неделю сто лет прожил.

Аня хотела ему сказать, что и она все это время не находила себе места и что у нее вся душа изныла, что она в эту минуту чувствует себя страшно старой и усталой. Но холод, который она испытывала полчаса назад, опять охватил ее, и она почувствовала, что может сейчас только рыдать, а не говорить.

— Ты прости, Анна Александровна, — уже чуть-чуть виновато сказал Тихон. — Может быть, я перед тобой виноват. Но с тобой я не поднимусь. Это уж точно.

Он взял с пола свой пиджак.

— Всё! Прощай, сладкая!..

…Аня долго не могла прийти в себя. Потом заспешила, словно дом, в котором она находилась, могли каждую минуту начать ломать, разрушать.

На лестничной площадке было страшно темно, очень холодно и голо. Еще там, в квартире, надевая пальто и еле попадая в рукава, Аня почувствовала, что ей плохо. Сейчас она попробовала поискать рукой звонок в соседнюю квартиру, слабо поскребла по двери. Потом опустилась на одну лестницу ниже.

Может быть, она споткнулась, может быть, что-то внутри у нее отказало, но она поняла, что падает.


Читать далее

Ирина Александровна Велембовская. Сладкая женщина. Повесть
1 - 1 13.04.13
1 13.04.13
2 13.04.13
3 13.04.13
4 13.04.13
5 13.04.13
6 13.04.13
7 13.04.13
8 13.04.13
9 13.04.13
10 13.04.13

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть