Онлайн чтение книги Сладкий привкус яда
Глава 8. ОПЯТЬ НЕ ПО СЦЕНАРИЮ

На имени Родиона лежало проклятие, и все, что прямо или косвенно было связано с ним, искрило, словно электрические провода в грозу. Инспектор, чтобы чем-нибудь занять себя во время полета, перебирал бумаги, линейки и карандаши внутри своего портативного чемоданчика, пытался что-то писать в блокноте, но резкие и неточные движения выдавали его: он все время думал обо мне, и внутри его, наверное, все клокотало и кипело от злости, словно смола в чане.

Татьяна, уговорившая инспектора взять ее в качестве пассажирки, прилипла к иллюминатору, глядя на ослепительные горные пирамиды, и внешне не проявляла никакого интереса ни ко мне, ни к инспектору с перекошенным от злости лицом. Она положила ноги на упакованную в чехол палатку, спрятала, чтобы было теплее, руки на груди, запрокинула голову на пухлый, как подушка, капюшон, и ощущение хрупкого уюта, который она создала вокруг себя, невольно передалось мне.

Я делал вид, что дремлю, наблюдая из-под полуприкрытых век за нарочитой суетой инспектора. Тот сам уже был не рад, что заваривал всю эту кашу. Его не устраивала незавершенность нашего нервного разговора, так как он не успел выяснить главного – насколько я опасен для него. Я демонстрировал спокойствие человека, уверенного в своих силах, и это раздражало полицейского более всего. Он не мог знать, какие ходы я подготовил на крайний случай, чтобы защитить себя.

Думаю, что за взятку по непальским законам предусмотрено весьма жесткое наказание, о чем красноречиво говорили руки и плечи инспектора, которые беспрестанно двигались независимо друг от друга, словно на хорошо смазанных шарнирах. Он весь ломался прямо на моих глазах, и его состояние я прекрасно понимал. Допустим, он посадит меня в какой-нибудь жуткий буддийский карцер с крокодилами, и я, как свидетель взятки, стану для него безопасен. Но инспектор не мог не подумать о том, каким боком к нему повернется судьба, если Столешко окажется жив. Живой Столешко – это свидетель номер один: взяткодатель.

Потому инспектор нервничал и неточными движениями тыкал карандашом в блокнот, поглядывая на меня. Его и без того тяжелый взгляд утяжеляли низкие надбровные дуги и черные лохматые брови, и все-таки этот ячий взгляд был здорово подпорчен страхом бойни. Я жаждал скандала и с аппетитом уминал тушенку, вылавливая из банки куски говядины и желе. Яркие круглые пятна света, потоком льющегося через иллюминаторы в салон, ползали по потолку, стенам и полу. Вертолет летел по узким коридорам скальных массивов, уходя то круто влево, то круто вправо, словно запутывал преследователя.

Инспектору вскоре надоело перебирать бумажки в чемоданчике. Он принялся бесцельно ходить по салону, каждый раз перешагивая через ноги Татьяны, затем подсел к ней, пытаясь заинтересовать ее рассказом о величии и красоте Гималаев, но девушка все видела сама и в комментариях не нуждалась.

Инспектор бережно топтал свое самолюбие, постепенно приближаясь ко мне. Его глаза молили о помощи: ему как воздух нужны были мои раскаяние, просьбы о помиловании и тусклый блеск глубокой печали в глазах. Но я не был намерен спасать самолюбие инспектора даже за деньги и продолжал налегать на тушенку, попеременно откусывая от луковицы и бутерброда с салом и горчицей. Татьяна, любуясь горами, сдержанно улыбалась, словно каким-то образом видела меня и понимала мое состояние. Я предложил ей ломтик «Бородинского» с салом, но она не отреагировала.

Наконец я вытер губы салфеткой, затолкал ее в опустошенную банку, а затем сплющил эту банку ударом ботинка.

– Будь по-вашему, – сказал инспектор, тяжело опускаясь рядом со мной на откидной стульчик и превращая свое темное лицо в символ великодушия. Какой, однако, интересный ход! – Креспи очень просил меня не портить вам жизнь, а я уважаю Гарри.

Я ковырялся в зубах заточенной спичкой. Вертолет сделал очередной крен, и луч света, как из прожектора, осветил лицо инспектора. Тот стал щуриться и прикрыл глаза ладонью, словно решил поиграть со мной в жмурки и начал водить.

– Я думаю, что причина вашей несговорчивости в предвзятом отношении к Столешко, – сказал инспектор из-под ладони. – Вы почему-то хотите кинуть тень на его имя. Я прав?

– Не просто кинуть тень, – ответил я. – Я хочу, чтобы его судили за убийство и мошенничество.

– Но он же мертв! – стараясь сдерживать себя, процедил инспектор.

– Вы лично видели труп?

Инспектор, стремительно превращаясь в сердитого яка, привстал со стула, склонился надо мной и, упираясь ладонью в иллюминатор, произнес:

– Никто до сих пор не видел трупов жителей Чар Клерка, но нет идиотов, которые бы верили в то, что кто-то из них остался жив.[7]Один из островов Бангладеш, уничтоженный вместе с жителями циклоном 25 мая 1985 года.

– Я рад, что в Бангладеш, в отличие от салона нашего вертолета, нет идиотов, – ответил я. – А что касается Столешко, то он живее нас с вами, потому что ходит по земле, а мы летим на этом ржавом геликоптере.

– Конечно, ходит! – не выдержала Татьяна, присоединяя свой сарказм к нашей милой беседе. – Я даже вижу его. Вон он, мятежный, убегает от йети!

– Как вы не поймете! – прошипел мне инспектор и постучал себя кулаком по лбу. – Я хочу вам помочь!

– А я хочу вас огорчить: в ваших услугах я более не нуждаюсь, – отмахнулся я. – Знаете почему? Потому что представитель Интерфакса в российском посольстве уже приготовил трехчасовую кассету для записи интервью со мной.

От моей безупречной лжи цвет лица инспектора слился с цветом его малинового берета. Мне страшно было на него смотреть. Казалось, его глаза сейчас вылетят из орбит, как пробки от шампанского, и попадут мне в лоб.

– Хотела бы я посмотреть на представителя Интерфакса, – сказала Татьяна, вынимая из пуховика маленькое круглое зеркальце и заглядывая в него, – когда он услышит твои басни про обрезанную веревку и дискету с обыкновенными иллюстративными файлами, какие в любой журнальной редакции валяются под ногами…

Она что-то нашла на щеке и сразу забыла о своем желании. У меня в животе урчало от лука, но этого никто не слышал из-за рокота двигателей.

– Танюша! – позвал я, вынимая из кармана блокнот и вырывая из него лист. – Вот мой московский телефон. Когда князь оштрафует и уволит тебя, то сразу позвони мне. У моего соседа много пустых бутылок, может быть, мы тебе поможем материально.

– Я чувствовала, что ты добрый и, главное, умный человек, – ответила девушка. Ее глазки оживились. Мой тупой юмор повышал ей настроение. – Но меня не за что штрафовать. Я добросовестно выполняла свои обязанности.

– Об этом ты расскажешь Орлову, когда станет известно, как ты кормила базовый лагерь рвотными таблетками и повторяла вслед за инспектором идиотские аргументы в защиту убийцы, в то время как Родион вмерзал в ледник на Плахе.

– Если бы он понимал по-русски, – ответила Татьяна, кивнув на инспектора, – то за такие слова врезал бы тебе по физиономии.

Страсти внутри вертолета накалялись. Несмотря на то, что мы с Татьяной разговаривали столь же нежными по интонации голосами, какими общаются кот с кошкой мартовской ночью, инспектора душила гипертония, вызванная нервным перевозбуждением. Он не понимал русскую речь, но опрометчиво полагал, что я морально разбит его очаровательной единомышленницей. Опасаясь, что он достигнет кондиции раньше, чем мы совершим посадку в аэропорту Катманду, я поманил инспектора пальцем и утешил его:

– Не волнуйтесь! Не думаю, что вас понизят в звании. Какое дело министерству внутренних дел Непала до какой-то скандальной статьи в русской газете об инспекторе-взяточнике? Правда?

Эффект, вызванный моими словами, превзошел все ожидания. Инспектор вдруг растопырил ноги, слегка согнув их в коленях, выгнул вперед шею, отчего стал похож на удивленного динозавра, и трясущейся рукой принялся расстегивать кобуру.

– Ты у меня посидишь! – отрывисто выкрикивал он совсем не страшные угрозы. – Ты у меня попляшешь!.. Я тебе покажу кино…

Такой момент я не мог упустить. Татьяна уже поднялась со своего места, чтобы своим вмешательством вернуть конфликт в русло вялой перебранки, но я оказался проворнее и с широкого замаха влепил инспектору звонкую пощечину. На короткое мгновение я почувствовал ладонью жесткую щетину и рельефную скулу, затем произошло что-то вроде бесшумного взрыва. Трудно описать, как в эту секунду выглядело лицо инспектора.

– Сумасшедший! – крикнула Татьяна, но я не понял, кому был адресован этот диагноз, так как инспектор, вытащив револьвер из кобуры, поднял его над своей головой и выстрелил.

– Ты… ты…

Чем сильнее он впадал в экстаз злости, тем труднее ему было формулировать свои мысли. Я еще никогда не видел, чтобы наделенный властью государственный служащий так легко и надолго терял над собой контроль. Его тело корежили конвульсии, он шлепал тяжелыми губами и брызгал слюной, дрожащая рука судорожно сжимала рукоять оружия. Прогремел еще один выстрел, затем еще. Я видел, как за его спиной окаменела Татьяна, глядя в продырявленный потолок, из которого тугой струей начала хлестать маслянистая темная жидкость.

С треском распахнулась дюралевая дверка пилотской кабины. Я увидел голову летчика в наушниках и больших темных очках, что делало его похожим на муху.

– Падаем!! – крикнул он.

Это уже не входило в мой сценарий.