Онлайн чтение книги Слово о солдате
Анна Александровна Караваева

Родная земля

Знатный ростовский сталевар Александр Нечпорук только хотел было завернуть за угол и выйти на шоссе к заводу, как вдруг, пораженный, остановился: улица показалась ему совершенно неузнаваемой. Знакомый под облупившейся охрой заборчик домовладения знаменитого лесогорского лекальщика Степана Даниловича Невьянцева исчез под пышными облаками… яблоневого цвета!.. Белые, напоенные нежным, как первая дрожь зари, розовым пламенем, плыли, летели над землей и сладко дышали навстречу всему живому яблоневые цветы. От яблонь на сталевара пахнуло буйной волей детства, босоногой беготней, восторгами первых вешних дней, когда на родном его Дону каждая пядь земли благоухает и радует человека. Еще вчера эта улица жила своей небогатой весной, а сейчас Нечпорук смотрел и не мог насмотреться. И подумать только, где: на Урале, среди угрюмых лесов, на берегу дрянной, несудоходной речонки.

Рядом с Нечпоруком остановился приземистый подросток в черной шинельке. Нечпорук взглянул сверху вниз на подростка, забавно широкоплечего и большеголового, — в свое время и он, Александр Нечпорук, был такой же неловкий. И он, так же втихомолку сердясь и стесняясь своего маленького роста, вытягивал вверх короткую шею, как этот сероглазый паренек в черной фуражке с синим кантом.

— Эге, да тут знакомый человек! — усмехнулся Нечпорук. — Твоя фамилия ведь Игорь Чувилев?

Подросток с достоинством кивнул.

— Да, я Чувилев.

— То-то, бачу, знакомая личность. Ты ведь в бригаде Артема Сбоева?

— Да, я в его бригаде.

— Ловко! — почему-то восхитился Нечпорук.

— А чи ты тоже с наших мест, Дона, и в садах толк знаешь, хлопче?

— Нет, на Дону я не бывал, но город наш Кленовск от Дона недалеко, и садов у нас многое множество. А яблони здесь хорошие… цветут-то как!..

— Вот и я удивился! — восторженно воскликнул Нечпорук, кивнув на невьянцевский сад. — Никогда не думал такое здесь встретить… Этакий садочек милый!

— Ну, Степан Данилыч здесь был первый садовод…

До войны этот завод выполнял разного рода заказы, не гнушаясь и очень скромными, — недаром он считался средненьким заводом. О строительстве танков никто и помыслить бы не мог, само собой разумеется. В начале войны здесь на заводе стали вырабатываться части танков — башни и корпуса, — которые переправлялись за двести километров на место сборки танков. Осенью пришел приказ из Кремля: в кратчайший срок создать танковый конвейер, откуда готовые танки будут по ветке отправляться на фронт. Только слепой и глухой не мог бы заметить, как все на заводе подтягивались, «сжимали» время, открывали новые методы работы, соревновались все горячее, чтобы скорее проложить путь танковому конвейеру. Люди из разных мест, приверженцы разных производственных обычаев и сноровки, люди, доселе никогда не знавшие друг друга, становились рядом к печам, к молотам, к станкам. И надо было как можно скорее «прижиться» друг к другу, чтобы устранить с дороги неуклонно наступавшего труда все крупные и мелкие помехи.

Когда на этом заводе началось сверхскоростное, как шутил сменщик Нечпорука — Ланских, строительство нового мартеновского цеха, Нечпорук, словно в свое время у себя, на юге, предложил свою помощь и консультацию по кладке мартенов по последнему слову техники.

— Каждым камешком они мне наши ростовские напоминают, — признавался он Ланских.

Действительно, Нечпоруку казалось, что временная гибель его мартенов возмещена здесь, на Урале. Когда он начал варить сталь в этих новых мартенах, он порой даже забывал, что они только что возведены, — так быстро он сроднился с ними!.. А когда каждое утро Нечпорук стал слышать по радио сводки, что немцев гонят все дальше и дальше, он с еще большим торжеством повторял приглянувшееся ему у Ланских словцо:

— Ну-ка шибанем покрепче! Ну-ка нажмем!..

Уже безвозвратно в прошлое ушел старый завод и «божья печурка» в старинном, демидовских времен, сводчатом цехе. Уже четвертый месяц Нечпорук и Ланских варили сталь в новом цехе под стеклянным куполом высокого потолка. И теперь, если Нечпорук выходил вперед, он радовался, как и прежде на родном заводе, а если обгонял его Ланских, он рассуждал так: «Ты вперед шаг сделал, мне тоже стоять на месте нельзя. Время седлать надо, чтобы для фронта все больше вооружения давать… В этом главная суть!»

Часто бывали дни, когда Нечпорук после богатой плавки испытывал гордость и за Ланских и за себя: оба не подвели, оба не роняют честь в больших делах!..

Подобным образом мелькали в памяти Нечпорука события и: чувства, пережитые им в последнее время.

Шумно дыша после жаркой плавки и расправляя широкие плечи, Нечпорук шагал по длинному коридору к раздевалкам и думал усмешливо: это все яблони на меня нагнали… Вот Дон свой вспомнил… размечтался…

Около шкафчика с табличкой «Ланских» Нечпорук увидел своего сменщика. Вспомнив, что лесогорский садовод Степан Данилович Невьянцев приходится Ланских дядей, он сказал:

— Ну, и хороши яблоньки у Невьянцева… Так вот стоят у меня перед очами!.. И дивлюсь я, как вырастил твой старик такой чудный садочек?

— Да ведь дядя старый любитель этого дела, — ответил Ланских. — Завтра воскресенье, так ты заходи к нему: старик всегда рад поговорить о садах и рассказывать умеет, послушаешь… заходи…

— Спасибо, — расцвел Нечпорук, — приду, приду!

Ланских сунул ключ от шкафчика в нагрудный карман и спросил другим тоном:

— Как шихта сегодня?

— Шихта что надо.

— Дело. — И Ланских, нахлобучив вислоухую сталеварскую шляпу на светло-русую голову, пошел в цех.

По дороге домой Нечпорук уже не спеша обдумывал, почему еще так расчувствовался он утром. После освобождения Красной Армией Ростова к тоске о родных местах прибавилось еще стремление: эх, скорей бы обратно к себе, в Ростов!..

Нечпорук решил обратиться к директору завода Михаилу Васильевичу Пермякову, не слыхал ли он что-нибудь насчет возвращения ростовчан на свои места. Директор, посмеиваясь в сивые усы, спросил сталевара, не намерен ли он «пока что» обосноваться здесь, тем более что «база для этого имеется»: почему бы ему не заинтересоваться новыми стандартными домиками на бывших пустошках у речки? Ведь завод уже числит его в своих коренных кадрах.

Нечпорук не ответил ни «да», ни «нет», даже, кажется, забыл поблагодарить директора за его заботу: предложение застало его врасплох. Зато Марийка восторженно встретила эту новость. Часа не прошло, как привела она мужа на место уже заканчивающейся стройки. Блестя глазами, Марийка стояла перед рубленым сосновым домиком. Печь в кухне была хоть и «модная» — шведка, но Марийка, тут же прикинув, решила, что и эту кирпичную печь можно разрисовать украинскими мальвами и подсолнухами.

«Вот она уж ростовские родные садочки забыла и Дон наш милый! — недовольно подумал Нечпорук. — До чего эти женщины легко готовы осесть на новом месте…»

На другой день, в воскресенье, Нечпорук отправился к Невьянцеву. Едва широкоплечий, по-стариковски грузный сталевар распахнул желтую решетчатую калитку, как голову его сразу овеяло сухим ароматным дождем.

— Фу, ты… — смутился Нечпорук, — ветку задел… угораздило!

— Ничего, ничего, ей уже осыпаться пора, ветке-то… — приветливо пробасил Невьянцев.

— Ну, и сад же у вас, Степан Данилыч!.. Никак не думал я такую красоту на Урале встретить, прямо от всей души вам скажу!.. И как он народился на здешней земле?!

Степан Данилыч только улыбнулся в ответ и вынул из кармана красивый рифленый портсигар из нержавеющей стали (собственной работы), закурил, пыхнул дымком и, наконец, пробасил:

— Сад плодовый… Это, брат, на человеческую жизнь похоже: ему тоже годы надобны, чтобы в рост войти, пользу и радость приносить. К тому же этот сад из-за тысячи верст на Урал приехал, — пояснил дополнительно Ланских.

— Да, так оно и было… — мечтательно улыбнулся Невьянцев.

Перед мировой войной Степан Данилыч перевелся из «Лесогорской глуши» на Мариупольский завод, прожил на юге восемь лет, но в конце концов затосковал об уральских соснах и березках, морозах и метелях. На юге Невьянцевы привыкли к фруктам и решили на риск взять с собой корзину с десятком яблоневых черенков вместе с их южной землей. Первое время Невьянцев боялся, сроднятся ли комья южной земли с уральским суглинком. Но южная и северная земля сроднилась, и яблони принялись на новом месте. За шестнадцать лет от яблонь-родоначальниц произошли двадцать восемь деревьев, раскидистых, пышных, богатых плодами. Незадолго до войны на задах одноэтажного домика Невьянцевых, на бугристой лужайке, где прежде шуршали лопухи да крапива, вырос маленький питомничек. Там воспитывались потомки всех выведенных за эти годы сортов.

— Все яблоки у меня зимние, неторопливые, — рассказывал Степан Данилыч. — Я за них, голубчиков моих, с погодкой нашей боролся, землю для них готовил и приохотил-таки к нашему краю… И мне помогали в этом деле, понимали мою мечту, а в ней наше время себя показывает… И это учти, парень!.. Не будь советской власти, не запало бы мне в голову сады на Урале разводить, не заезжал бы я к Ивану Владимировичу Мичурину, потому что тридцать лет назад я ничегошеньки не знал о том, как можно над природой властвовать… Тридцать-то лет назад — это ведь и для нашего поколения лихая старина-старинушка!.. В те поры меня, рабочего человека, все — от управителя до последнего заводского вахтера — только и учили, только и долбили: «Всяк сверчок знай свой шесток!» Существуй, мол, а мечтать не моги, не для вашего это брата! А теперь я о чем возмечтал, парень? Возмечтал я яблочком моим всю нашу Лесогорскую округу обсеменить. Вот, давай-ка, пройдемся…

Плавным жестом поднимая руку вровень с пышущими молочным цветеньем ветками, Невьянцев рассказывал историю каждого дерева — от появления побегов до первоцвета и плодов.

— Другие кое-кто ведь это гиблым считали. А теперь пройдись по слободке, на Кузнечную улицу загляни, увидишь и там яблоньки молоденькие… Хочешь, подарю и тебе на новоселье парочку-другую саженцев? Хочешь?

— Что ж, спасибо скажу… — немного растерялся от неожиданности Нечпорук.

— Вот, молодец!.. Я тебе все покажу, проинструктирую, как землю приготовить… Потерпи годика четыре… и увидишь, как деревца наши, голубчики, зацветут возле твоего домика! — воодушевился Невьянцев.

«Домик-то у меня здесь временный», — чуть не вырвалось у Нечпорука, но он прикусил язык: лицо Невьянцева выражало такое глубокое, торжественное удовлетворенно, что только совершенно бесчувственный человек мог нарушить его.

Под вечер Нечпорук со Степаном Данилычем отправились к домику в стахановском городке. Вскапывая землю, по указаниям Невьянцева, Нечпорук чувствовал угрызения совести: собираясь зачинать сад на этой скудной лесогорской земле, он словно изменял своему родному донскому чернозему.

— Ну, как вы там? Начали? — крикнула Марийка. — А я уж, побачите, що сробила! — и она горделивым жестом указала в глубь ярко выбеленной кухни. Широкая печь с разверстым, темно-бурым еще не обжитым чревом пестрела, как клумба.

— Вон какая искусница жена-то у тебя! — сказал Степан Данилыч, и его тяжеловесное складчатое лицо вдруг ласково обмякло. — Смотри, перегнала она ведь нас с тобой… начнем-ка, благословись… Бери вон антоновку уральскую и станови ее в ямку смелее… да только легче, парень, легче, пусть корни вольготно разместятся… Та-ак… Теперь земелькой забрасывай…

Наконец Степан Данилыч разогнулся, присел на крылечко и посмотрел на реденький строй саженцев, обращенных к окнам домика, потом замысловато улыбчиво пожевал мягкими старческими тубами.

— А все-таки, парень, когда о смерти подумаешь, так и охота ей, подлой, надерзить: «Не сожрать меня тебе, курносая, вконец-то не изничтожить меня — труд мой на земле останется, людям на пользу и утешение».

…Ночью Нечпорука сильно толкнуло в бок.

— Сашко, вставай!.. Да ну ж, Сашко!.. Открой очи, дурна дытына! — услышал он сквозь сон встревоженный голос жены.

— Что? Что тебе? — испугался Нечпорук.

— Да слухай же: ливень, льет же страшно! Гроза!..

— Ливень! — фыркнул Нечпорук.

— Ото, дурень! — вспылила Марийка и так крепко толкнула мужа, что Нечпоруку пришлось подняться с постели.

— Что ты спать не даешь, бисова баба?

— Да гроза, ветер же… вот как поломает наши яблони!.. Чуешь, как они скрыпят, бедные… ну? Иди, побачь, как они…

Нечпорук ворча оделся и вышел на крылечко.

…Гроза уже шла стороной. Вода еще журчала в трубе, но ливень отшумел, и только крупный редкий дождь, разбрасываемый ветром, шальными горстями хлестал Нечпоруку в лицо.

— От придумала докуку, бисова баба, — ворчал Нечпорук, нащупывал в темноте тонкие стволы саженцев.

И деревца и шесты около них стояли невредимо, лишь кое-где ослабли перевязи. Нечпорук поправил их, сердясь и на свою неловкость и на Марийку, поднявшую его среди ночи.

Ветер вдруг широкой волной дохнул на него, и в грудь Нечпорука ворвался пронзительный и в то же время нежный запах: ночь пахла листом, распустившимся листом.

Словно светящаяся палица, обливая небо голубоватым сиянием, серебристая полоса света прощупывала высоту, то вонзаясь в небо, то качаясь, то совсем припадая к земле, то поднимаясь вновь. Это прожекторы освещали пробное поле, куда, словно разъяренные стальные кони, вышли с конвейера ночной смены новые средние танки серии «Л-С» конструкции Юрия Костромина. Нечпоруку вдруг вспомнилось, что ведь эта серия родилась на этом заводе «в невиданно короткие в истории техники сроки», как писали в центральных газетах. Вот танки вынеслись в очередной свой пробег, грозные, быстроходные боевые машины, которые создает здесь, на Урале, и он, Александр Нечпорук.

Он подумал, что эта простая мысль еще никогда не волновала его так сильно, как сейчас, и понял, почему. Он всегда как бы отделял себя от всех лесогорских; как пришелец из лучших мест, как человек «временный»: здешняя земля, мол, не родная мне, а случайная. А оказалось, что родная эта земля раскинулась куда богаче и шире, чем он привык воображать ее. Вот она дышит ему навстречу своей влажной прелью и запахом листа, который здесь так же сладок, как и под Ростовом.

Вдруг раскатистый рык мотора прокатился совсем близко, и Нечпорук услышал, как по мосту через реку заскрежетали гусеницы танка. Голубоватая тропа на небе, которую Нечпорук опять принял было за луч прожектора, все ширилась, раздвигая темно-сизые тучи, и сталевар увидел первую дрожь рассвета.

— Ну, что ты там, хлопче? — крикнула Марийка и, не услышав ответа, вышла на крылечко. — Ведь спать же надо… — начала было она, но, увидев лицо мужа, умолкла.

— Постоим немножко… — тихо сказал он и кивнул на тонконогую шеренгу юных яблонь. — Видишь… целы?

— Вот и хорошо, — проронила Марийка и прижалась плечом к груди мужа. Так стояли они еще несколько минут, озирая светлеющие дали и огромное распахнутое в ожидании солнца небо.