Онлайн чтение книги Смерть и семь немых свидетелей
4

Поручик Чап устроился у магнитофона. Коварж подсел к столу Янды.

— Допросим первым Седлницкого, — решил капитан. — Он управляющий замком.

На самом же деле ему не терпелось увидеть художника.

— Садитесь, пожалуйста, — пригласил он вежливо вошедшего и посмотрел на него вскользь, стараясь ничем не выдать своего интереса к живописцу. «Прекрасная голова, — было первой мыслью Янды. — От такой головы скульпторы впадают в экстаз». Он смутно вспоминал, что на какой-то выставке уже видел эту голову, сделанную в бронзе или камне… А спина горбатая из-за повреждения позвоночника. Наверное, ушиб в детстве или что-нибудь в этом роде… «Жаль, очень жаль, это был бы высокий мужчина, не ниже меня. Но стройнее. Ему всего тридцать пять, — вспомнил капитан, — а голова уже седая». Бросив еще раз беглый взгляд на художника, он увидел, что это не седина, а очень белые волосы, такие, что на гребне волны блестят, как серебро, а за изгибом, в тени, темнеют до черноты. «Жаль, очень жаль. Голова короля Олафа на теле Квазимодо. А серые глаза — быстрые, интеллигентные».

— пан Седлницкий, сверим быстренько ваши данные. Вы даете свидетельские показания, поэтому обязан предупредить вас, что…

Рафаэль Седлницкий слушал обычные в таких случаях фразы и одновременно бормотал что-то насчет того, что все знает, давно об этом слышал, к чему ненужная бюрократия.

— Мы государственные чиновники, пан Седлницкий, — ответил капитан, услышав его последнюю фразу. — У нас есть инструкции, и мы их должны исполнять. Как и каждый на своей работе. Вы, кстати, тоже. Хотя, разумеется, совсем другие. Не будете же отрицать, что в живописи есть свои закономерности, которых необходимо придерживаться.

— Довольно курьезное сравнение, — озадаченно заметил на это Седлницкий. — Но чего только в жизни не бывает.

— Теперь расскажите нам, — продолжил капитан, — коротко, но точно, обо всем, что произошло со времени вашего последнего разговора с убитой до того момента, когда вы ее нашли и позвонили нам.

— Снова? — удивился художник.

— На этот раз ваши показания будут занесены в протокол, который вы по прочтении подпишете.

— Ладно, будем действовать по инструкции. В тот день около девятнадцати часов я пошел в питейное заведение под названием «В раю» в населенном пункте Клени с целью напиться. В стельку.

— У вас для этого была причина?

— Да. Вам, наверное, все равно уже рассказали. С Марией, то есть с пани Залеской, примерно полчаса тому назад мы страшно поругались. Во дворе. Поэтому слышал каждый кто хотел.

— Из-за чего возникла ссора?

— Ну… мы ругались часто. Дразнили друг друга… Мы были друзьями. То есть она меня терпела, а я ее любил, — объяснил Рафаэль просто. — Но в последний раз все было намного хуже, чем всегда. Уже несколько дней я наблюдал, как Мария мучается. Из-за мужчины, который не стоит ногтя на ее мизинце. Вот я и сказал ей, что она дура безмозглая и так далее — синонимов здесь много. Я хотел как-то образумить ее, привести в чувство. Но реакция ее была ужасной, я такого еще не видел. Она просто была в шоке, кричала страшные слова. Впервые в жизни сказала… о моем физическом недостатке. Ну и еще разные вульгарности.

— Для вас это тоже было шоком, — кивнул Янда, — и вы ушли.

— Вот здесь моя ошибка. Ведь я же знал ее лучше, чем себя, а не догадался, что нервы, видно, у нее в тот момент были ни к черту. Потому что такое поведение противоречило всей ее натуре. А я ушел, оставил ее. Из-за этого все и случилось. И виноват во всем я.

— Преувеличиваете…

— Вовсе нет! — Рафаэль остановил капитана движением руки. — Я виноват. Сейчас поймете. Она пришла за мной в ресторан, было около… начало десятого. За столом со мной сидели Беранек и Бенеш. Мария была немного… напугана, говорила, что за ней кто-то крался. На косогоре, у железнодорожной колеи, там есть тропа, знаете? Беранек сказал что-то насчет развратников, а Дарек Бенеш, который появился незадолго до нее, обиделся и ушел. Понимаете, он принял это на свой счет, потому что…

— Мы знаем, пан Седлницкий, — помог ему Коварж. — У него еще не истек условный срок.

— Бедняга парень. Он немного чокнутый. Потом мне Мария сказала, что это скорее всего был не он.

— Она что, подозревала кого-нибудь другого?

— Я лучше буду по порядку. Бенеш ушел, Беранек пересел к матросам — те пели у большого стола, — мы остались с Марией. Она просила у меня прощения. Как просила! — У Рафаэля сорвался голос, он опустил голову. — А я вел себя с ней как палач. Сказал, что все напрасно, что я ее любил, а теперь от этого мучительного чувства избавился и теперь свободен, как птица. Что я к ней совершенно равнодушен, и она может идти куда хочет.

— Вы действительно так неожиданно охладели к ней? — удивился Янда.

— Черта лысого! — Седлницкий заорал так, что все вздрогнули. — Просто, — он закрыл лицо руками, — мне захотелось покуражиться. Хоть однажды, на миг, взять верх над ней. Она действительно хотела идти домой, но боялась. Говорила, что кто-то ее подстерегает. Я подумал, что это выдумка, обычная женская уловка. Не верил я ей, вот поэтому во всем виноват, — едва слышно закончил он.

— Пожалуйста, поподробнее, — попросил капитан. — Вспомните, как она высказала свои опасения? Почему не подозревала Бенеша?

— Но знаю, смогу ли вспомнить дословно… К тому времени я уже порядочно выпил. Несколько раз повторяла, что ей очень плохо.

— Нездоровилось?

— Нет, испытывала тоску, страх — психически чувствовала себя плохо. Да, она ясно сказала, что боится, что я ей очень нужен, — Рафаэль неожиданно всхлипнул. — Я ничтожество, тварь. — Трясущейся рукой он вынул платок и тут же уронил его на пол. Потом неуверенным движением поднял.

— Спокойно, спокойно… — пробормотал Янда.

— Я смеялся над ней: по косогору за тобой крадется Даречек. «Это, кажется, был не Дарек», — ответила она мне. Да, так и сказала.

— Она говорила о своих опасениях еще что-нибудь? Вспомните.

— Нет, больше ничего. Встала и пошла. У дверей остановилась, помедлила, потом повернулась и направилась к речникам. Через минуту ожила, пела, веселилась. Беранек тоже был с ними, но в полночь ушел. А Мария осталась. Она сидела рядом с молодым парнем. Потом они начали любезничать.

— То есть?

— Обнимались и шептались. Я видел их нечетко, был уже того… И здорово. И вдруг меня словно подожгли. Видно, взыграл алкоголь. Помню, стучал по столу и что-то кричал, наверное, ничего хорошего… Она убежала. Исчезла моментально. И здесь на меня навалилась тоска. Я не могу вам это объяснить — словно ясновидец, почувствовал смертельную опасность. Но во мне было слишком много алкоголя, тут уж ничего не поделаешь. Я бросился за ней… А что было дальше — не помню, — добавил он уныло.

— Вы имеете представление, — спросил Коварж, — сколько было времени, когда вы вышли из ресторана?

— Не знаю. Могу только предполагать. Беранек ушел в полночь, потом все происходило довольно быстро. Где-то в первом часу, скорее всего в половине.

— Вспомните, пан Седлницкий, — Янда наклонился в кресле. — Понимаю, это трудно, и все же… Когда вышли вслед за Залеской, заметили вы кого-нибудь, что-нибудь необычное… какую-нибудь мелочь…

— Это нелегко. Не знаю, как пьете вы, — усмехнулся Рафаэль, — а я — много. Достаточно взглянуть на меня, чтобы попять причину.

— Не понимаю, — замотал головой Янда. — Но мы здесь не для того, чтобы воспитывать вас.

— И не пытайтесь. Если вы хоть однажды были в стельку, то можете представить, что человек в такие минуты способен запомнить. Если бы мимо меня прошел скелет в джинсах и в каске, то я и на него не обратил бы внимания. Я хотел найти Марию, но ее нигде не было. Нигде. Наверное, спряталась от меня. Помню, добежал примерно до половины горы. Как оказался в заказнике, где уснул — не знаю, честное слово.

— Значит, вы не знаете, — вмешался Чап, — сразу улеглись спать или еще бродили там.

— Не знаю.

— Поэтому теоретически возможно, — продолжил Коварж и сделал паузу, ожидая взрыва, — что вы могли Залеску убить. Скажем, в полном беспамятстве. Ключ от входа в барбакан у вас был. Орудие убийства — какую-нибудь железку — могли найти. Мы пока еще не знаем, чем…

«Вот сейчас будет взрыв», — подумал он.

— Теоретически это возможно, — на удивление спокойно ответил Рафаэль. — Но фактически это полный абсурд. Я никогда не смог бы обидеть Марию. Ни в белой горячке, ни в приступе бешенства. Никогда. Это я знаю твердо. Хотя, конечно, вы не обязаны мне верить.

Никто ему не ответил.

— Я под подозрением, — усмехнулся Рафаэль. — У меня есть так называемый мотив, да? Несчастная любовь, беспробудное пьянство…

— Тот парень, с которым она, как вы говорите, любезничала, — продолжал Коварж, — работник Чехословацкого лабско-одерского пароходства Вацлав Мауэр. Он дал показания в Дечине, что перед уходом вы громко заявили, что убьете пани Залеску.

— Возможно, я говорил это много раз. Чаще всего на людях.

— Остается описать, как вы ее нашли. Можно кратко. Капитан посмотрел на часы.

Рафаэль старался быть лаконичным. Но Янде казалось, что он все видит своими глазами. Как картину.

Туманное холодное утро. Полумрак. Сзади неясно вырисовывается стена барбакана. На переднем плане — темные силуэты причудливых скульптур, созданных скульптором-самоучкой. Семь смертных грехов, вытесанных из песчаника, раскрашенных крикливыми красками, которые приглушают сумерки и туман… У постамента самой высокой скульптуры — женщина. Она лежит, уткнувшись лицом в траву. Самое яркое пятно — ее белый свитер. Самое темное — черные волосы, спутанные, рассыпавшиеся по земле. Под ними лужа, тоже темная, расплывшаяся, потому что почва в барбакане каменистая и медленно впитывает влагу. Становится светлее, и лужа краснеет. Вот ее края стали отчетливо алыми. За серой стеной загорается утренняя заря, такая же алая…

— Время? — спросил Чап. Янда вздрогнул, словно пробудился ото сна, а Седлницкий удивленно посмотрел на поручика.

— Который был час? — уточнил он.

— Не знаю, — склонил голову художник.

— В отделение вы звонили в седьмом часу. Что вы делали до этого времени?

— Не знаю.

— Оставь, Зденек, это уже не имеет значения, — вмешался Янда. — Установлено, что смерть наступила около часа ночи, то есть в то время, — он строго посмотрел на Рафаэля, — когда вы бродили на вершине горы.

— Я же говорю, что во всем виноват. Никогда себе этого не прощу.

— Это глупость, пан Седлницкий. Если вы не убивали, то ни в чем не виноваты.

— Не убивал я ее.

— Тогда кончим на этом. Ваши показания перепишем на машинке и… знаете что? Я сам привезу их на подпись. В замок. Могу вас посетить?

— Что за вопрос!

— И прошу не отлучаться надолго из замка без нашего разрешения.

Рафаэль молча кивнул.

— Я хочу спросить вас еще кое о чем. Например, о Бенеше. Не замечали вы в последнее время, что его… хм… склонность как-то проявилась? Не думаете, что он был бы способен…

— Не думаю. Хотя, понятно, поклясться не могу. — Седлницкий немного оживился. — Мне кажется, он — несчастный человек, понимаете? Не совсем нормальный, то есть не только душевно, а прежде всего физически. Не знаю, понятно ли я говорю. Те нападения, или даже страх, который он внушает, были, пожалуй, какой-то формой протеста против несправедливости природы. Я его могу понять лучше, чем кто-либо другой. У Дарека вообще странные увлечения, и всегда он перехлестывает через край. Короче, бросается из одной крайности в другую. Недавно это была йога, теперь спиритизм. Ругаю себя, — тут Рафаэль улыбнулся, — что наболтал ему… о привидениях в замке. Кое-что взял из местных легенд, что-то сам придумал. Он теперь постоянно слышит шаги по ночам, совсем из-за этого свихнулся. В полночь не высунет носа из замка. Да что из замка — из комнаты рядом с рыцарским залом, где стоит его кровать.

— Нет ли у вас каких-нибудь других подозрений? Может быть, смутных? Мы, конечно, не хотим, чтобы вы кого-то обвиняли. — Коварж поднял глаза от рисунка, который набросал в блокноте: скелет в джинсах и с каской на черепе.

Но Рафаэль только покачал головой.

— В начале допроса, — продолжил поручик, — когда рассказывали о ссоре во дворе, вы упомянули мужчину, из-за которого страдала панн Залеска. Кто это?

— Я не хотел бы говорить.

— Вы должны сказать.

— Это Гакл.

— Вы его не любите?

— Люблю, не люблю! — вспылил художник. — Негодяй, ей в подметки не годился, а она в него втрескалась. Он использовал ее в своих интересах, сделал из нее чуть ли не служанку, а потом бросил ради молодой дурочки. Это Лудвикова, моя подчиненная, и я лучше других знаю, что это за фрукт. В позапрошлом году перед самыми экзаменами ее выперли из школы за какую-то вечеринку, которая больше походила на бордель. Скандал был на весь город. Я не выдаю ничью тайну, об этом у нас знает каждый…

— Гакл ведь женат.

— Ну и что? — Рафаэль мрачно расхохотался. — Ему здорово везет в жизни. Пани Гаклова занимает какой-то важный пост в министерстве. Говорят, только поэтому Гакл стал руководителем отдела, а так его бы никогда не назначили. Я не люблю бабские сплетни, но всем известно, что эта богатая дамочка купила недавно своему драгоценному новую тачку. Какое-то заграничное чудо, — Седлницкий грубо ругнулся.

— Автомобиль? Какой? — заинтересовался Коварж.

— Не знаю, я ненавижу эти вонючки.

— А если бы вам кто-нибудь подарил симпатичный лимузин? — рассмеялся поручик Чап.

— Я его тут же утопил бы во Влтаве! — Рафаэль стукнул кулаком по подлокотнику кресла. — Если бы вы видели, как, развалясь в машине, этот сноб, мещанин, беглый студент…

— Паи Гакл действительно не доучился? — поинтересовался Янда. — Но, сдается мне, он все-таки не так уж плох. Написал великолепную книгу.

— Его единственный успех, — кивнул Седлницкий. — Это, видно, такой источник, который фонтанирует однажды в жизни.

— Другой не способен и на такое, — возразил Янда. — Ну ладно, поблагодарим вас и закончим на этом. Протокол я привезу в замок. Еще один личный вопрос, сверх программы. Почему вы, известный художник, работаете управляющим в замке?

— Я не знаменитый художник.

— Мне удалось посмотреть вашу последнюю выставку. Если скажу, что она мне понравилась, это вряд ли вас взволнует. Но пришел я туда в будний день к вечеру, и, к моему удивлению, народу было полно. У двух-трех картин даже пришлось постоять в очереди. Согласитесь, для пражского выставочного зала явление довольно непривычное.

— Это ничего не значит, — буркнул Рафаэль. — Вы и представить себе не можете, около какой дряни иногда стоят люди в очереди. Почему работаю управляющим? Чтобы оставаться самим собой. Чтобы эти очереди меня не интересовали. Чтобы когда-нибудь начал писать так, как надо. Пока не получается… Только не понимаю, почему я вам об этом рассказываю.

— Наверное, потому, что я спросил, — спокойно ответил Янда.

Ленка уже не выглядела зареванной девочкой. Косметика была в идеальном порядке, брови подрисованы, ресницы густо накрашены.

— А теперь, барышня Лудвикова, — обратился к ней Янда после выполнения всех формальностей, — скажите нам, пожалуйста, когда в последний раз и при каких обстоятельствах вы видели Марию Залеску, а также что вы делали двадцать второго вечером и ночью.

— Ну, этого не забудешь, — начала Ленка охотно. — Особенно если потом узнаешь, что разговаривала в последний раз с покойницей. Можно здесь курить?

— Ради бога.

Ленка проворно вынула из пачки сигарету. Коварж протянул руку с зажигалкой.

— Значит, Залеску в последний раз я видела в тот день вечером. — Она вытянула нижнюю губу и выпустила вверх столб дыма. — Точно вам не скажу, но могло быть около половины девятого. Уже начинало темнеть. Я стояла в коридоре второго этажа у окна и смотрела во двор. Просто так, отдыхала. С этой выставкой за день так набегаешься… Вдруг слышу голоса и вижу, как Мария с Рудой Гагатом спускаются по лестнице с третьего этажа.

— О чем они говорили?

— Ни о чем серьезном. Кажется, он звал ее погулять, а она делала вид, что не хочет. Притворялась, потому что была влюблена в Руду по уши. Я спряталась в оконной нише, а когда они спустились вниз, выскочила. Ради смеха, понимаете?

— Понимаем, понимаем, — улыбнулся Коварж и покосился на ее ноги.

— Потом я с ними немного постояла…

— О чем вы разговаривали?

— Говорю вам, стояли мы недолго. Почти сразу пришел пан Яначек и начал рассказывать о Шекспире.

— Сразу — о Шекспире?

— Он постоянно пристает к Руде. Говорит, что во дворе замка надо играть пьесы Шекспира или античные драмы. Болтает об этом когда надо и не надо. Мария собралась уходить… Как подумаю, что это я ее послала в ресторан… то есть посоветовала ей пойти туда за Квасаном…

— За кем?

— Пардон, за моим шефом Седлницким. В тот день они зверски поцапались. Во дворе. Пан Яначек прав, там шикарная акустика для драм. Ну и наш Ква… управляющий страшно из-за этого расстроился, а когда он расстроен, то идет в «Рай».

— Что вы сказали пани Залеской?

— Ну… чтобы шла туда, потому что если он начнет, то не знает, когда кончит. Чтобы его усмирила, что ли.

— И она вас послушала?

— Куда там послушала, — возразила Ленка. — Но она все равно пошла бы. Совесть ее мучила. С ней пошел Яначек — я следила за ними из окна, — но у входа в барбакан они разошлись в разные стороны. Да, чуть не забыла, сразу после ухода Марии сверху спустилась Эмила, то есть пани Альтманова, и спросила, куда та пошла. Я сказала, что за Квасаком, и она тоже направилась вниз. Только во дворе она не появилась, — уточнила Ленка и добавила: — Больше Залеску я не видела.

— Вы остались в коридоре второго этажа с паном Гаклом?

— Ну… мы были вместе весь вечер… и всю ночь.

— То есть… что вы имеете в виду?

— Мы собираемся пожениться.

— Но пан Гакл женат, разве нет?

— Несчастливый брак. Он разведется.

На это нечего было возразить, и на мгновение настала тишина.

— Всю ночь, — повторил Коварж. — Вы были в его комнате или в вашей? Впрочем, это все равно, ведь комнаты рядом.

— Я была у него. Утром мы еще спали, когда начался весь этот шум.

— Послушайте, дитя, — по-отечески обратился к ней Янда, — как долго вы работаете в замке?

— Больше года.

— Хм, значит, уже хорошо знаете обстановку. И людей, которые там работают или время от времени туда приезжают. Вы догадываетесь…

— Я ни о чем другом не думаю, — перебила капитана Ленка. — Но здесь есть масса вариантов. Может, ее кто-нибудь трахнул по голове со злости — она со многими ссорилась. Или кто-нибудь что-нибудь украл — наш замок до крыши набит цепными вещами, прямо обалдеть можно, а Мария могла пронюхать. Вот он и заставил ее замолчать. Или кто-нибудь шел воровать, открыл отмычкой дверь в барбакан — это грабителю раз плюнуть, а она его там застукала. Или какой-нибудь чокнутый, который за женщинами бегает, тоже мог раздобыть отмычку. Кстати, один, не хочу его называть, шлялся тут за мной полдня по комнатам. Да и этот звонарь Матери Божьей, если напьется, тоже мог…

— Остановитесь, — прервал ее Янда. — Так не годится, из вас бьет целый фонтан версий! Вы говорили о конфликтах. С кем?

— Да с каждым. Руда говорит, что это первый признак старения. Она была замужем, но уже давно. На мужчин поглядывала, пыталась начать с Рудой. У меня даже есть более чем сильное подозрение, что Руда как-то по ошибке что-то с ней имел, а потом не знал, как от нее избавиться. Он, может, будет отказываться, не сердитесь на него. Это были еще до меня, прежде, чем мы узнали, что любим друг друга.

— Крутись и пой, моя шарманка, — продекламировал Янда. — Давайте-ка помедленнее. Были у пани Залеской более серьезные ссоры, чем та, что случилась во дворе?

— Были. С Эмилой Альтмановой.

— А можете сказать нам, но очень кратко, — подчеркнул капитан, — что было причиной ссор?

— Могу. Обе они хороши. Альтманова — порядочная сволочь.

— Это уже сверхкратко.

— Барышня хочет намекнуть, — вмешался Коварж, — что пани Залеска была точно такой же…

— О мертвых только хорошее, — встряхнула золотыми кудрями Ленка. — Видно, у каждого своя судьба. Я даже ревела из-за нее, потому что одно дело видеть по телевизору десять трупов за пятнадцать минут, попивая при этом кофе, и совсем другое, когда с убийством сталкиваешься сама. Это так страшно, что кажется невозможным. Но чтобы у меня из-за нее сердце разрывалось — не скажу, ничего хорошею от нее я не видела. А об Эмиле, если уж спрашиваете… Известно, что Мария всегда была ее покровительницей. Говорят, еще в институте тянула ее, как паровоз, даже диплом, или что там, за нее писала. Потом Залеску пригласила на работу какая-то галерея, но она согласилась с условием, что примут и Эмилу. Так все и шло год за годом. Мария вышла замуж еще студенткой, по быстро развелась, а Эмила в это время уехала из Праги, потому что с собственной матерью не могла ужиться в одной квартире. Работала в разных галереях, снимала квартиры, одну хуже другой. Наконец устроилась экскурсоводом в каком-то замке. Это было полтора года назад. Снова вмешалась Залеска — пристроила в нашем институте, пустила жить в свою квартиру. Короче, великая дружба, хотя, чтобы выдержать с Марией, нужны не нервы, а канаты. Зато Эмила теперь выгадала. Все у них шло хорошо до тех пор, пока не вышла статья. Вот это была бомба!

Ленка сделала театральную паузу, потом рассмеялась. Удовлетворенно. Янда приготовился слушать рассказ о неприятных для Марии Залеской событиях.

— Какая статья? — поощрил он Лудвикову.

— Я забыла сказать, что Залеска недавно выпустила брошюру. Обычное дело, работники института постоянно готовят публикации для наших нужд, в основном путеводители по градам и замкам. Они чаще всего выходят трех видов: вложенный лист с фотографией за две кроны, «гармошка» за три, и брошюрка за пять крон. То, что написала Мария в последний раз, было шире, чем обычно, — информация для посетителей обо всех крупных исторических памятниках нашей области, об их архитектурных стилях. И вот в журнале «Охрана памятников» вышла статья. Рецензия. Разгром страшный! Я ее читала, но не смогу точно пересказать. Достаньте апрельский номер, не пожалеете. Автор сделал из Марии полную дуру, обвинял ее не только в серьезных фактических ошибках, но и в непрофессионализме, в тяжелом, корявом стиле. Короче, критика была убийственной.

— А как реагировала на рецензию пани Залеска?

— Вы же знаете ее… Хотя вы ее не знали… Раскалилась добела, начала разыскивать автора. Статья была подписана только инициалами. Подождите, кажется, две буквы «л». В редакции ей ничего не сказали, но потом она все же разузнала через своих приятельниц, что опозорила ее дорогая Милушка. Это был сюрпризик.

— Не может быть, — невольно вырвалось у Коваржа. Капитан бросил в его сторону осуждающий взгляд.

— Вы, барышня Лудвикова, наверное, знаете, — Янда снова повернулся к Ленке, — какую-нибудь причину такого странного отношения Альтмановой к своей подруге, которой она должна бы быть благодарна за многое?

— Видно, разозлилась на нее здорово. Надо было знать Марию, ее способность вывести человека из себя. Но Руда считает, что дело в женской зависти. У него есть на это своя теория, спросите его.

— Спросим. А когда Залеска узнала, что автор критической статьи — ее подруга?

— Во вторую неделю мая, как раз все съехались в замок, началась инвентаризация и подготовка выставки. Поэтому она и переселилась на склад, не хотела спать с Милой в одной комнате.

— Они разговаривали между собой?

— Только если нужно было по работе. Залеска помогала проводить инвентаризацию. Иногда бросала ядовитые замечания. Это она умела. А недавно Альтманова стала к ней лезть. Может, только для вида, не знаю.

— Что вы имеете в виду?

— То и имею.

— Вы показали, что в тот вечер Альтманова спрашивала, куда пошла Залеска, а потом направилась следом…

— Конечно.

— Хотите сказать…

— Ничего я не хочу сказать! Оставьте меня в покое!

— Возьмите себя в руки. Ненависть Эмилы Альтмановой была такой сильной, что в определенный момент она могла нарушить рамки закона. Это вы имели в виду?

— Да. Она запросто могла.

— Вы возвращаетесь в замок Клени?

Ленка кивнула.

— Никуда не отлучайтесь надолго без предупреждения, привезем вам протокол для подписи. Спасибо и будьте здоровы.