Онлайн чтение книги Смятение праведных
ГЛАВА LXIII. ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Когда я к этой книге приступил,

Почувствовав прилив духовных сил,

Я за живой водой пошел во тьму,

В страданиях, не зримых никому.

Я сталью острой очинил калам

И дал исход стремительным словам.

Страницы украшая, словно рай,

Тростник мой зазвучал, как звонкий най.

Звук, порожденный писчим тростником,

Пел, нарастал, взывая, как маком.

Приняв за пенье флейты этот звук,

Запел и заплясал суфийский круг.

Тот звук отшельничьих пещер достиг,

Всех девяти небесных сфер достиг;

Он поднял смуту среди толп людских,

Смятенье в сонме ангелов святых.

И праведники стали горевать

И вороты одежды разрывать.

И этой звонкой флейты перелив

Внимали пери, крылья опустив.

Под этот звук освободясь от мук,

Больные позабыли свой недуг.

Теперь, когда пленяющая взгляд

Красавица одета в свой наряд

И над землей, величия полна,

Взошла, как двухнедельная луна,

Стал виден весь Восток в ее лучах,

И смута на земле и в небесах

Вновь началась… Сломался пополам

Секретаря небесного калам. [25] Секретаря небесного калам . — Небесный секретарь — планета Меркурий — покровитель поэтов.

Сокровищницы неба казначей

Слетел, кружась над головой моей.

Меня дождем бесценных жемчугов

Осыпал он из девяти ларцов. [26] Осыпал он из девяти ларцов. — Девять ларцов, по древним представлениям, девять небес.

Осыпал золотом и серебром

В великом расточительстве своем.

Как легкий вихрь кружился он, и пал.

И пыль у ног моих поцеловал.

Расставил он передо мной подряд

Сокровища, которыми богат.

Осыпал серебро моих седин

Рубинами неведомых глубин.

И стал я в удивленье размышлять,

Стал в размышленье душу вопрошать:

Ведь это все — написанное мной —

С моею жизнью сходственно самой;

Но это только тысячная часть

Того, над чем души простерта власть.

Пусть мой дастан достоинств не лишен,

Но как далек от совершенства он.

Он мыслями богат. Но где же строй?

В нем нет системы строгой и прямой.

Бывало — вдохновением дышу,

Но лишь двустиший десять напишу,

Зовут заботы; надо все бросать,

И некогда затылок почесать.

Как только тушь на небе голубом

Рассвет сотрет сернистым мышьяком,

И утро тьму ущелий, мглу и дым

Сметет лучистым веником своим,

И ночь знамена мрака унесет,

А день свой стяг багряный развернет,

И до поры, покамест этот стяг,

Склонясь к закату, не уйдет во мрак,

Покамест ночь наставшая опять

Не станет с сажей киноварь мешать,

Покамест над землею небосвод

Опять свои светила не зажжет, —

С рассвета до ночи душою всей

Я пленник жалоб множества людей.

Не остается ни мгновенья мне

Побыть с самим собою в тишине.

И кто в мой дом печальный ни придет,

Сидит и забывает про уход.

Тяжелый, долгий разговор ведут,

Сидят, пока другие не придут.

Толпится в доме множество людей,

Сжигая зданье памяти моей.

Задачи ставят, коих, может быть,

Никто не может в мире разрешить.

Прощенья просишь — дерзостью сочтут,

Все объяснишь — обиду унесут.

Будь с ними щедр, как небо, в их глазах

Любая щедрость только тлен и прах.

Тем, кто утратил в жадности покой,

Нет разницы меж каплей и рекой.

Все, что ты им даешь, они возьмут

И на тебя же с жалобой пойдут.

О, этот разнобой речей пустых!

Лишь алчность — чувство общее у них.

Будь ты могуч, как богатырь Рустам,

Будь ты безмерно щедр, как был Хатам,

Будь, как Карун, несметно ты богат,

Останешься пред ними виноват.

Хоть я от всяких служб освобожден,

Хоть я своей болезнью угнетен,

Но все же не решаюсь их прогнать,

А слушаю, — и должен отвечать.

Я в слабости души себя виню —

И все-таки докучных не гоню.

И это каждый день… в теченье дня

Пересыхает горло у меня.

Страдаю днем от глупости людей,

А ночью — от бессонницы моей.

И отдыха не суждено мне знать;

Урывками я принужден писать.

Прости погрешности стихов моих!

Мне было некогда чеканить их.

Мне сроки рой забот укоротил,

Свой замысел не весь я воплотил.

О, если б я, благодаря судьбе,

В день час иль два принадлежал себе,

То я не знал бы никаких препон,

Всецело в море мыслей погружен,

Я доставал бы перлы редких слов,

Ныряя в бездну, как жемчуголов.

Я добыл бы — силен, свободен, смел —

Сокровищ столько, сколько я хотел.

Я показал бы в наши времена,

Какою быть поэзия должна.

А так, возможно, тщетен был мой труд,

И звуки этих строк навек замрут…

Когда я так в печали размышлял,

Мне друг мой, светлый разумом, сказал:

«Что ты без сил склонился головой,

О воин справедливости святой?

Ты, честности пример среди людей,

Не поддавайся слабости своей!

Ты здесь достиг вершины красоты,

Но можешь высшего достигнуть ты,

Ты — языка творец — дерзай, твори!

Свободно крылья раскрывай, пари!

Твои созданья — редкостный товар,

И вся вселенная — его базар.

Звездой блистает этот твой дастан,

Молва о нем дошла до дальних стран.

Я «Украшением вселенной всей»

Зову творение души твоей.

Небесной милостью осенено,

Блистает шахским именем оно!»

О шах, твоею славой, как аят,

Динары справедливости звенят.

Согнулось небо пред тобой кольцом;

И солнце — как твоя печать — на нем.

Как я могу хвалу тебе слагать?

Пылинке среди звезд не заблистать.

И капля меру знать свою должна,

Не может океаном стать она.

Но то, что высшей волей суждено,

Да будет человеком свершено.

Сгорел в огонь влетевший мотылек,

К огню не устремиться он не мог.

Несчастный сумасшедший — для детей

Посмешище, мишень для их камней.

Подобьем тех камней, того огня,

Поэзия, ты стала для меня.

Хоть в мире слов свободно я дышу,

Но нет мне пользы в том, что я пишу.

И мысль меня преследует одна,

Что эта страсть опасна и вредна;

Поэзией зовется эта страсть,

И горе тем, кто предан ей во власть.

Нижи газель, как жемчуг; но лишь те

Поймут ее, кто чуток к красоте.

За истину в ней выдается ложь,

И скажут все: «Как вымысел хорош!»

Кто был стихописаньем увлечен,

Мне кажется, что жил напрасно он.

Да лучше в погребке небытия

За чашей бедности сидел бы я!

Сумел бы от мирских тревог уйти

И думал бы о будущем пути!

Когда бы зной степной меня палил,

Я кровью сердца жажду б утолил…

Платил бы я на пиршествах ночных

Динарами телесных ран моих.

Меня бы одевала пыль пустынь,

Я не желал бы лучших благостынь.

Зонтом от солнца плеч не затеня,

Упорно к цели гнал бы я коня.

Была б в ягач моих шагов длина,

Моим венцом была бы седина.

Я шел бы, к цели устремлен одной,

Не чувствуя колючек под ногой.

Все бренные заботы разлюбя,

Я перестал бы сознавать себя.

И был бы царский жемчуг слез моих

Приманкой птицам далей неземных.

И рана скорби на груди моей

Была б святыней страждущих людей.

Кровавые мозоли пят моих

Дороже были б лалов дорогих.

Из каждой капли крови этих ран

В долине бед раскрылся бы тюльпан.

Я искрами моих горящих мук

тепной простор осыпал бы вокруг.

И как весною, снова б зацвели

Пески пустынной, выжженной земли.

Когда бы я дорогой ослабел

И отдохнуть немного захотел,

Везде мне место — лечь, забыться сном,

Везде мне небо — голубым шатром,

Предгорий луг ковром служил бы мне,

А изголовьем камень был бы мне.

Едва прохлада сменит жаркий день,

Я лег бы на землю легко, как тень.

К моим ногам, измученным ходьбой,

Фархад склонился б и Меджнун больной.

И были бы ланиты их в крови

От сострадания к моей любви;

Хоть ни пред кем я не взывал о ней,

Не плакал о возлюбленной моей.

И поняли бы вдруг, изумлены,

Два призрака глубокой старины,

Что в области любви властитель — я,

Что на века над ними — власть моя.

…Когда б такой я степени достиг

И стал душой в страданиях велик —

Весь мир, подобный радостной весне,

Прекрасный мир зинданом стал бы мне!

Тогда б сурьмою пыль моих одежд

Была для ангельских пречистых вежд,

И мне любовь моя и божество

Открыла б солнце лика своего,

И жители небес, как стая птиц,

Кружась пред нею, падали бы ниц…

…И устремил свой взор духовный я

Поверх небытия и бытия.

Решил бесстрашно, как Сейид-Хасан,

Преодолеть сей бурный океан.

Меня душа, как птица, ввысь влекла,

К земле тянули низкие дела.

Вело веленье духа в райский сад,

А низменная страсть бросала в ад.

Лик этой страсти ангельски красив,

Но в ней слились в одно шайтан и див

И, каждый миг бесчисленно плодясь,

Над слабым сердцем утверждают власть.

Когда умножится зловещий рой,

Всецело овладев живой душой,

То человек, о правде позабыв,

Становится коварным, злым, как див.

Так говорю я, ибо я и сам —

Увы! — подвластен гневу и страстям.

Во имя бога вечного, душа,

Воспрянь, опору зла в себе круша!

Во власти этих дивов я томлюсь,

Великой кары в будущем страшусь.

Мой обиход — коль правду говорить —

Так плох, что хуже и не может быть.

А жизнь души нерадостной моей

Еще печальнее и тяжелей…

Пусть даже слез я океан пролью,

Грудную клетку превращу в ладью,

Но выплыть мне не даст в ладье такой

Гора грехов — огромный якорь мой.

Я внешне человек, но — видит бог,

Как я от человечности далек…

Меня — изгнанника — от Солнца Сил

Поток тысячелетий отделил…

Вот мудрецы беседуют в ночи —

В своих речах они прямей свечи.

Но змеи зависти в душе их те ж,

От бури злобы в сердце их мятеж.

И я, как все, вместилище страстей

И недостоин похвалы людей.

«Защитником народа» я слыву,

Гласит молва, что правдой я живу.

Слыву «плененным вечной красотой»,

Безгрешным и глазами и душой.

Соблазн гоню от глаз… Но как в тиши

Осилю вожделения души?

Погибну, коль на помощь не придешь,

Коль сам меня ты, боже, не спасешь!

Всю жизнь мою, все прошлые года

Я вспоминаю с мукою стыда.

А весь мой труд — калам, бутыль чернил,

Всю жизнь свою бумагу я чернил…

Калам речистее, чем мой язык,

Письмо чернее, чем мой темный лик.

Коль милостью их не омоешь ты,

Как им избавиться от черноты?

Длинна, я вижу, цепь моих стихов;

Стократ длиннее цепь моих грехов.

О господи, раба не осуди!

Меня над гранью бездны пощади,

Коль хорошо сложил дастан я свой!

А если плохо — то я весь плохой.

Благоволеньем озари мой труд,

Пусть эти строки сердца не умрут,

И пусть глубины мысли в книге сей

Откроются, сияя, для людей!

Велик мой грех. Но что весь груз его

Пред морем милосердья твоего?

Пусть добрых дел моих ничтожен след,

Но милости твоей предела нет!