Онлайн чтение книги Приключение собаки Snarleyyow, or the Dog Fiend
ГЛАВА ХХХIII. Разные взгляды и сила убеждений

Рамзай был в наилучших отношениях с синдиком и его прекрасной дочерью Вильгельминой. Более благоприятных условий добиться расположения и руки этой богатой наследницы трудно придумать. Она была теперь как раз в том возрасте, когда отец ее желал найти ей подходящую партию, но все те молодые голландцы, которых он представлял своей дочери в качестве женихов, не нравились ей. Рамзай же с первого взгляда приобрел все ее симпатии, и спустя десять дней молодые люди, проводившие большую часть дня вместе, уже чувствовали друг к другу непреодолимое влечение.

Синдик или не замечал, или же одобрял в душе это положение дела, считая Рамзая вполне подходящим супругом для своей дочери.

Рамзай же, взвесив свои чувства к молодой девушке, пришел к убеждению, что ему следует избегать ее общества, что было совершенно невозможно, пока он оставался в этом доме, покинуть же этот дом ему не позволял его долг по отношению к той идее, которой служил. Играть чувствами девушки он тоже не хотел и сознавал при этом, что, видя ее, не мог не полюбить ее. Но почему бы Вильгельмине не разделять его политических убеждений? Почему ему не открыться ей в конце концов, когда почва будет достаточно подготовлена? Обманывая ее отца относительно своих убеждений, он не хотел обманывать ее, не хотел взять обманом ее любви и ее руки.

— Итак, Вильгельмина, — сказал он однажды, сидя после обеда на диванчике рядом с девушкой, — итак, вы того мнения, что Вильгельм Нассауский — хороший человек?

— А вы разве другого мнения, Рамзай? — удивленно спросила девушка.

— Мы, мужчины, судим иначе. Наши политические убеждения одно, а мой частный взгляд на личность человека другое, и я, право, не нахожу оправданий поведению Вилльяма по отношению к несчастному королю Якову II, отцу его жены, против которого он восстал и которого лишил престола. Предположим, например, что какой-нибудь счастливец, став вашим мужем, в благодарность за то, что ваш отец отдал ему свое высшее сокровище, свою дочь, захватил бы все имущество вашего отца и оставил бы его нищим потому только, что нашлись бы люди, которые предложили ему поступить таким образом?

— Я никогда еще не смотрела на этот вопрос в таком свете, — сказала Вильгельмина, — но если этот поступок был бы непростителен для частного человека, то в деле, где от него зависит счастье целого народа, на него надобно смотреть иначе!

— Счастье целого народа, Вильгельмина! Почему так?

— Разве Яков II, ярый католик, не преследовал, не угнетал протестантскую веру, не делал свой народ несчастным?

— Не в этом суть, Вильгельмина! Счастье народа не зависит от религии! Религия всегда являлась только предлогом для вмешательства, когда другого, лучшего предлога не находилось под рукой. Поверьте мне, если король Яков II не провинился ни в чем другом, он мог безнаказанно продолжать служить Богу, как ему нравится, и быть католиком или протестантом по желанию. Само настоящее положение дел в Англии уже достаточно доказывает, что для спокойствия страны недостаточно короля протестанта.

— Настоящее положение дел вызвано агитацией якобитов, — заметила Вильгельмина, — которые возбуждают повсюду недовольство и раздражение против существующего правительства!

— Я этого не отрицаю, — продолжал Рамзай, — но недовольство это растет с каждым часом, так как имеет свои основания. Род людской прежде всего руководствуется выгодами, а патриотизм в большинстве случаев только приличная маска. Союз и слияние с Англией, без сомнения, выгодны для Голландии, но отнюдь не выгодны для Англии, и, поверьте мне, наше потомство признает, что король-протестант дорого обошелся Англии!

— Ах, Рамзай! Всякий, кто услышал бы вас теперь, никогда не поверил бы, что вы — такой горячий сторонник существующих порядков, каким я вас считала!

— Мои официальные убеждения не могут меня лишить свободы личного мнения! Я всегда был верен своим политическим убеждениям, Вильгельмина, но, близко зная свет и людей и тайные пружины, заставляющие действовать людей, не могу относиться ко всему так доверчиво и простодушно, как вы. Мы говорили с вами о характере Вильгельма Нассауского, и, признаюсь, я охотнее согласился бы быть несчастным изгнанником и католиком Яковом, чем коронованным королем Вилльямом.

— После того вы еще, пожалуй, скажете, что так же «охотно были бы католиком, как протестантом!

— Если бы я родился и вырос в этой вере, не все ли это было бы равно? Не все ли религии равно хороши, если люди искренни и чтут Бога в душе? Неужели вы не предпочли бы честного, доброго католика мерзавцу, который бы называл себя протестантом?

— Да, конечно, но я всегда предпочла бы доброго протестанта доброму католику! — сказала молодая девушка.

— Это вполне естественно, тем более, что вы до сего времени всегда слышали и видели только одну сторону вопроса, и если я говорю теперь с вами так свободно, то только потому, что хочу поделиться с вами моим опытом и моим знанием света и людей! Я верен своим убеждениям и как мужчина не могу изменить им, не став подлецом и негодяем, а будь я женщина, я бы, не задумываясь, отрекся от своих убеждений и изменил бы им ради убеждений того, кого я люблю, если бы он не согласился отказаться от своих убеждений, так как в сущности обе стороны одинаково правы и одинаково виноваты!

— Так вы полагаете, что женщина может изменять своим убеждениям? Это не лестно для нас, женщин. Это значит, что мы не имеем ни прочности и устойчивости убеждений, ни значения, ни влияния в свете!

— Совсем не то! Я хочу сказать этим, что женщины вообще слишком мало интересуются политикой, и их убеждения складываются не самостоятельно, как у нас, мужчин, а наследуются от тех, с кем они живут. А потому для них не составляет бесчестья, убедившись в ложности этих, принятых на веру убеждений, вслед за тем отказаться от них. Кроме того, в сердце женщины вложено Богом такое чувство, которое побеждает в ней все другие чувства, это чувство — любовь! Если женщина избрала себе человека в мужья, в руководители и советники на всю жизнь, если она клялась ему любить и уважать его, чтить его и делить с ним все его радости и тревоги, возможно ли, чтобы она была иных с ним убеждений, чтобы между ними была какая-нибудь рознь?

— Вы выставляете мне все это сегодня в таком новом свете, что я не нахожу, что вам отвечать, хотя вы и не убедили меня!

— Это потому, Вильгельмина, что вы еще не имели времени обсудить и обдумать, что я вам сейчас говорил. Но вы подумайте, и тогда или согласитесь со мной, или найдете новые аргументы, чтобы доказать мне, что я не прав. А теперь пройдемте в музыкальную комнату, спойте что-нибудь.

Такого рода разговоры часто возобновлялись между молодыми людьми, так что Рамзай мало-помалу успел подготовить девушку к мысли, что политическая и религиозная рознь далеко не такое страшное дело. Он знал теперь, что если бы вдруг раскрылось, что он якобит и католик, то это не произвело бы на нее такого поражающего впечатления, как раньше; что касается его самого, то, увлекшись в первый момент только ее богатством и красотой, он теперь готов был отказаться от ее состояния, лишь бы только она могла принадлежать ему.

Трудно сказать, не решился ли бы он даже отказаться от своих убеждений, если бы этою ценой мог купить обладание Вильгельминой.

В то время, когда девушка пела в большой концертной зале, а Рамзай упивался звуками ее голоса, ему явились доложить, что к нему пришел лейтенант с королевского куттера. Действительно, в кабинете ожидал его Ванслиперкен, сообщивший содержание депеш, которые он только что привез из Англии и, по примеру Рамзая, вскрыл и списал. Получив условное вознаграждение, лейтенант откланялся, пообещав зайти перед уходом «Юнгфрау» обратно в Портсмут.

Едва только Ванслиперкен ушел, как явился синдик ван-Краузе, спешивший разузнать все новости. Рамзай сообщил ему содержание некоторых депеш, и обогатившийся свежими новостями ван-Краузе поспешил к своим приятелям поделиться с ними.

— Но откуда вам все это известно, мингер Краузе? — спрашивали они. — Ведь эти депеши еще не вскрыты! Вам и тот раз все было известно раньше, чем нам, и теперь тоже; вероятно, у вас есть влиятельные друзья при английском дворе!

Мингер ван-Краузе многозначительно кивал головой, но ничего не говорил.

Между тем друзья г. ван-Краузе рассуждали так: мингер Краузе сообщает такие государственные тайны, которые он мог узнать не иначе, как через предательство в Англии. И почему бы ван-Краузе, которому нельзя было доверять здесь, вдруг доверяли такие важные тайны в Англии? На основании этих подозрений решено было при первом случае сообщить об этом в Англию.

Между тем Ванслиперкен, вручив Рамзаю письма и копии с депеш, направился ко вдове Вандерслуш, где был принят с распростертыми объятиями. Бабэтт не преминула осведомиться о капрале, и Ванслиперкен обещал отпустить его к вечеру на берег.

Женщины ликовали, что так ловко провели лейтенанта, и когда вечером капрал занял его место, все трое от души смеялись над командиром «Юнгфрау».