Онлайн чтение книги Собиратели трав
ПЛОВЕЦ В ОТКРЫТОМ МОРЕ

Голубой остров в далеком море! Многих отважных пловцов манил он к себе. Но отмеренная в равной доле с человеческой мощью отвага была слабее неизвестной угрозы пустынного моря. Однако тайные мечты многих пловцов копились исподволь и как бы свелись под конец в один остроконечный курган, похожий на тот остров, и на вершину этой общей тайной мечты был вознесен самый отважный и сильный.

Простирая вперед руки и вытягиваясь всем телом, он погружался лицом в воду, делая при этом кипящий пузырями выдох, а затем поднимал голову и, загребая руками в стороны, шел вверх, на воздух, чтобы вобрать его в грудь. Разводя ноги и потом ножницами вновь сводя их, Эйти работал ими, словно веслами, а руки у него работали как пара других маленьких весел, впеременку[2]так в книге с большими. Гибким телом он приноравливался к воде так, чтобы тело скользило по ней, словно с горки на горку, вторя повадке волны. Он плавал в море давно и знал, что эту повадку переняли все плавающие обитатели моря — рыбы, нерпы, дельфины. Вода не любит, когда ее расталкивают, бьют, она любит, когда по ней скользят. Хороший пловец потому неутомим, что понимает и любит воду.

Эйти не знал, как это можно утонуть в воде, — ведь она держит. Она не хочет, чтобы ты утонул, а ты выкатываешь глаза, надуваешь щеки и колотишь руками и ногами как попало, теряешь силы. Дурак, не выкатывай глаз и не надувай щек — в щеках ты не много воздуха сбережешь. И не кричи так жутко, пойми, что в твоем крике столько же ужаса, сколько и глупости. Пойми, что вода хочет, чтобы ты шел вверх, а не вниз, дает тебе жить. Жить можно на воде, лежать, словно в мягкой постели, и смотреть в голубое небо, и вдыхать его в себя. Вода добра к тебе, как воздух и как земля, а ты колотишь ее и вопишь, вот ты даешь! Ложись на нее и лежи, раскинув руки, словно чайка крылья.

На шее Эйти болталась большая милицейская свистулька со шнуром. В голубых плавках торчала английская булавка. Вот и все снаряжение Эйти, с которым он на долгие часы уходил в море. Эйти мог бы жить в нем, как рыба, если б не холод воды. Вода всегда холоднее воздуха и здесь нет ее вины, уж так она устроена. Но на поверхности моря всегда попадаются тонкие пласты, дорожки, змейки и волоконца нагретой воды, и они ждут озябшего пловца. Умей, пловец, находить это парное молоко тепла в холодном океане, грейся и плыви! А если долго не попадутся теплые водяные поляны и судорогой вдруг сведет ногу, то вынь булавку из трусов и уколи сведенное место — сразу пройдет. Так считал Эйти и брал с собою булавку.

А зачем нужен милицейский свисток? Он нужен милиции, чтобы звать на помощь. Однако Эйти, вольный пловец моря, не мог на это рассчитывать, он скользил с одной водяной горки на другую, все дальше уходя от берега, и при каждом вдохе вкусного воздуха успевал приоткрыть глаза и посмотреть вдаль над синей глазурью тихого моря, где одиноко темнел четкий зубец острова.

Нерпа лежит на воде брюхом вверх, спит. Ласты, словно руки, сложила на груди. Тупая усатая морда нерпы отвернута на сторону, и гладь воды лишь чуть-чуть не касается черных ноздрей зверя. Отлогая и плавная волна, не ломая зеркала воды, покачивает спящую нерпу. Ей снится сон, что она нерпа и что спит на спокойной воде, до отвалу наевшись рыбы. Так оно и есть, нерпа довольна. Но вдруг подскакивает она во сне и, вертанув хвостатым туловом,[3]так в книге ныряет в воду. Сомкнув дырочки ноздрей и вытянув морду, она несется вперед, сама еще не зная куда, — никак не очухается со сна. Но вот она вновь слышит то, что ее разбудило, — недалекий плеск какого-то большого зверя. И нерпе хочется тотчас же взглянуть, что это за зверь. Она сворачивает на шум и весьма осторожно проплывает по освещенной глубине, вращая собачьими глазами. Брачная пара веселых сельдей, плывшая жабры к жабрам куда-то, завидела нерпу и зигзагами прянула в сторону, но нерпа за ними не погналась. Она увидела позади того изумрудно освещенного места, с которого исчезли сельди, дрыгающее тело человека. Но человек, насколько помнила молодая нерпа, всегда торчал стоймя — на берегу ли, на проплывающей мимо посудине. А этот, беззащитный и голый, плыл как-то, болтая руками и ногами. Нерпе стало тревожно от любопытства, и она, замирая от этой тревоги, подплыла ближе и долго снизу вверх косила глаза на пловца. Затем не выдержала, колом пошла вверх и вынырнула. Она решила посмотреть, нет ли чего опасного наверху, — с тем чтобы если все безопасно, то подплыть еще ближе и поддеть рылом под брюхо плывущего человека, попробовать его перевернуть.

Эйти совсем близко увидел высунувшуюся из воды морду нерпы, с усов капала вода. Зверь вылупился и чуть приоткрыл рот, словно хотел что-то сказать. Тревожная его морда была настолько похожа на лицо такелажника Хона, приятеля Эйти, когда тот как следует накачается пивом или вином, что Эйти не выдержал, рассмеялся. Нерпа исчезла. Но Эйти ждал, и она вскоре опять высунулась, уже с другой стороны. «Ходит подо мною, — понял Эйти. — Цапнет еще за ногу. Эх ты, нерпа, нерпа! Всегда хочешь поиграть». Эйти подобрал в воде болтавшийся на шнурке свисток и, зажав губами, тихо выдул из него воду. Затем неожиданно по-милицейски свистнул. И резкий этот свист резанул чуткие уши зверя, нерпа нырнула и метнулась прочь, отплыла сразу шагов на сто. Однако любопытство ее было еще велико, и она вскоре опять выставилась и обернула к Эйти пьяное, оглушенное лицо. И тогда Эйти крикнул:

— Эй, нерпа, как тебя зовут? Хон, что ли? Вот ты даешь, нерпа! Чего испугалась?

Но нерпа на сей раз не нырнула. Голос человеку не вызывал больше ужаса в ней, а она жаждала именно ужаса. Тогда Эйти снова засвиристел, и нерпа ужаснулась вполне. В следующий раз она вынырнула уже очень далеко, ее черная голова едва виднелась на воде. Эйти снова стегнул ее милицейской трелью; и она исчезла совсем. «Наверное, за остров уплыла», — усмехнулся Эйти и выплюнул изо рта свистульку. Свисток поболтался на поверхности возле лица, а затем, набрав воды, утонул.

Эйти обернулся в воде и посмотрел назад. Берег, откуда он уплыл, слился в одну длинную синеватую полоску. Едва заметный, витал столб дыма над Камароном. Берег был так далек, что скоро должен исчезнуть с глаз, а остров — Эйти оглянулся на него, чиркнув подбородком по воде, — остров вроде бы совсем не приблизился. Он все так же синел в недоступной дали четким треугольником. Предвестник того, что назавтра будет плохая погода. Шторм, или дождь, или даже град со снегом, как было однажды посреди лета. И Эйти впервые почувствовал тревогу. Может, повернуть назад? Он коснулся плечом края теплой струи и, перевернувшись навзничь, подгреб ногами, тихо вплыл в ласковое тепло, лежа на спине. Он заломил руки под затылок и призадумался. «Не такая уж плохая у меня жена. Красивая и верная. И пацан у меня неплохой, вот он орет, дает жару!» Ноги Эйти постепенно тонули, и он шевелил ими, чтоб всплыли. Вернуться назад?

Подвиг, который он хотел совершить от скуки жизни, предстал теперь перед ним бессмысленным, как любопытство нерпы. Но что-то не пускало его назад к берегу. Слишком много пловцов мечтало, глядя на далекий остров, и все эти тайные мечты, незримо слившись воедино, родили в мире новую силу. И эта сила вынесла Эйти в море. Он был теперь на виду у всех, хотя в море кругом не было живой человеческой души. И правда ли это или гибельный брод, но в невиданном подвиге ищет человек своей конечной завершенности. То, чего ему всегда не хватает, чтобы гордо и безмолвно обойти смерть, чует он в подвиге, а то, что извечно, мирно дает собирательство, — в том вся тревога и покорная тоска человека.

Эйти видел теперь, как красиво голубое бездонное небо над его запрокинутым лицом, но если он вернется назад к берегу, то как назавтра сможет вынести эту красоту и бездонность? Этот гул и трепет флагов далекого, непостижимого праздника? Три стихии держали его на себе — вода, небо и земля, — а он был меж ними один. «Один!» — хотелось крикнуть ему, но, боясь потерять силы, он не крикнул. И лишь яростно стал бить руками по воде, плывя на спине туда, где должен был находиться остров. Эйти плыл, не глядя в ту сторону, куда взгляпуть ему было страшно. И он не хотел возвращаться назад где жили покорные собиратели трав и где одна любовь, став слишком доступной, надоела ему, как раба, а другая любовь, слишком недоступная, помыкала им, словно рабом. Он гневно махал руками и отгребал ногами, постепенно вновь обретая мужество.

Вдруг услышал он сильный шум вблизи себя. Махнув вознесенной правой рукой налево, он оказался грудью на воде. Мелькнул вдали голубой остров, а вблизи Эйти и вокруг вся вода вскипала от рыбы. Шла горбуша неисчислимым могучим косяком, и Эйти врезался, плывя на спине, в самую середину этого косяка.

Рыбы теснились, терлись друг о дружку, обходя человека, а около него, путаясь, выпрыгивали из воды — и, на миг беспомощно повиснув в воздухе, падали назад спиною в море. Вокруг пловца оставалось круглое оконце воды, а все остальное сплошь было рыбой. Эйти засмеялся, радуясь этому чуду моря, которое он нечаянно подсмотрел. И он крикнул:

— Эге-гей! Ры-ба-а! Эй ты, какая горбуша! Навалом! Эй, и сила ты, горбуша! Куда плывешь?

И он нырял и плыл под водою, широко открыв глаза, и видел, что, когда приближался к живой стене рыбы, она прогибалась перед ним. И рыбы мелькали мимо, мимо — все стремительнее! — и яркий блеск рыбьих боков сливался в сплошную белую молнию.

Эйти всплывал, чтобы глотнуть воздуху, и опять видел, что находится в круглом оконце чистой воды, а вокруг прыгали, словно сойдя с ума, тяжелые серебряные рыбины.

Он снова лежал на спине, раскинув руки и ноги, — отдыхал. Громадный косяк рыбы прошел, водяной кипящий шум постепенно стих вдали, и теперь над морем снова застывала тишина. И вскоре она полностью воцарилась, — тишиною закладывало уши, как водяной пробкой, если не двигаться и не тревожить воду. Эйти смотрел в небо на солнце.

Оно в пустынном небе было одно, и это казалось странным. Если на громадном море виднеется всего лишь одна льдина, а больше ничего на темной воде нет, то это всегда покажется странным. И Эйти представилось, что такой небольшой белый предмет на огромном синем пустыре неба скоро остынет и греть не сможет. Он словно бы и правда не чувствовал сейчас его тепла. Плотная синяя тишина застыла над ним одной сплошной глыбой, она поглотила тепло солнца. И вдруг Эйти почуял что-то недоброе вокруг.

Эйти привстал в воде по грудь, свисток мотнулся и утонул. То, что увидел Эйти в следующий миг, было страшно. Со стороны открытого моря стремительно налетал длинным клином белый туман. В нетронутой тишине острие клина неслось над морем, как бесшумный самолет. Оно прошло вдали перед Эйти, вмиг скрыв горизонт и остров. Следом шла белая стена, нарастая все выше к небу. Словно иная сущность, нежели Земля, напала на Землю и молча ее поглощала. И в немоте последнего мига Эйти видел гибель синего мира. Когда белое налетело и лицо обдало промозглым влажным дыханием, Эйти отвернулся.

Вскоре он ничего уже не видел, кроме белой мглы, — в ней будто птицы огромные неслись или всадники бесшумно мчались. Всего лишь на три взмаха вперед серебряно блестела вода, недавно блиставшая синей глазурью. Эйти не знал теперь, куда плыть. Туман! О нем-то он не подумал, пускаясь в море. Компас ручной надо было взять, — но кто мог подумать, что на синь и гладь такого дня падет туман.

Остров предупреждал!

Голубой четкий силуэт. Знак: будет непогода, не вздумайте плыть ко мне. А он поплыл. Эйти видел, как над маленькими волнами, рожденными его движением, клубятся и плывут туманные лохмотья. Пар не сливался с водою, и туман своим подножием на пядь повисал над морем. Эйти погружался до самых глаз и пытался заглянуть в эту щель между туманом и морем, но далеко он видеть не мог, все сливалось. Где теперь берег, где открытое море, а где этот коварный остров? Эйти плыл уже без всякой цели — слишком маленькой точкой оказалась она в этом огромном просторе.

Теперь бы он повернул к берегу, потому что плыть по морю без цели невозможно, но где этот берег? Ему казалось, что там, впереди, и он плыл, проклиная себя, но потом его охватило сомнение и он думал, что впереди открытое море, путь в никуда.

Просто грести воду руками, когда не видишь, куда плыть, невозможно, потому что десять раз загребешь или десять тысяч раз — никакой разницы. Плыть никуда — значит все время оставаться на месте. И постепенно теплое тело становится холодным, а холодное тяжелым. И хотя вода еще держала, Эйти чувствовал, что с каждой минутой тяжелеет, словно он наглотался камней, как сивуч.

Плечи и руки скоро онемели. И то, чего Эйти раньше не знал, настигло его в море — усталость и страх. Он, смеявшийся над теми, кто тонет в воде, впервые понял, что и он может утонуть. Он ощутил под собою всю темную смертельную бездну, над которой повис, уцепившись за тонкую водяную пленку. Любимая вода, подержав его до последнего мгновенья, тихо затем отпустит, и он медленно пойдет вниз, бессильно раскинувшись. Потом течение его перевернет, широко и непристойно раздвинет ему ноги, а руки длинно повиснут, как плети. Так, крутя его и переворачивая, смертная тяжесть увлечет Эйти на дно. Волосы его поднимет вода, и в них заплывут сверкающие мальки, как в траву.

Ты, пловец, уходящий в море, помни о предостережении острова, захвати с собой компас. Тогда и в тумане не заблудишься. Ты, отринувший всем существом своим покорное собирательство в жизни и плывущий к синему острову, не будь глупцом. Безумству храбрых уже спели песню, пусть споют о разуме храбрых. Захвати с собой компас. Но прежде чем выйти на подвиг, который даст тебе наконец гордое и великое завершение, подумай о том, пловец, что тебя ожидает. Захвати свисток и английскую булавку. Подумай о бездне, над которой тебе лететь, раскинув крылья, словно чайке. То прозрачное вещество, которое будет держать тебя, не давая упасть вниз, — это соленый раствор. Ты будешь плыть, высунув нос из воды всего лишь на несколько миллиметров. Подумай о бездне заранее, чтобы но испугаться ее в открытом море, — иначе ты пропал.

Эйти тонул, ронял голову в воду, носом вбирал горькую воду, поднимал лицо и отплевывался, вяло загребая руками. Рук и плеч он уже но чувствовал, ноги отнялись. Закатывая под лоб глаза, видел белую мглу. Он ложился на спину, но вскоре вновь оказывался лицом в воде. Донный холод тянул его за ноги, вода больше не держала, и Эйти снял и выкинул свисток, чтобы не висела па нем лишняя тяжесть. И это было последнее решение разума, — а далее деялась та слепая жизнь, которая хорошо видна в трепещущей рыбе, порезанной на куски. Из этой немилосердной жизни, таящей в себе тревогу и тяжкий гнет для носителя ее, рождаются жестокио кошмары. Но откуда, откуда берутся светлые милосердные сказки?

Эйти вдруг заметил, что погружается вниз, глотая холодную воду, но оказалось — нет: он шел вверх, к свету, может быть, в последний раз. Возможно, он и шел вниз, но кто-то перевернул для него мир, как песочные часы, и вновь потекла тонкая струя его времени. И в этом времени — уже за пределами его жизненных возможностей — безраздельно царили летучие видения. Беззвучное вместилище их отягощало плечи, как висевший на плечах пловца огромный мокрый неотторжимый мешок океана, и Эйти с тоской и досадой оглядывался назад. Но обозреть океан в далях его было невозможно, и Эйти видел лишь туман да пятачок льющейся серебром воды и какую-то рыбку размером с полпальца, которая прыгнула три раза па этой воде. Но тут белый туман стал быстро-быстро рассеиваться — и вскоре совсем недалеко выступила из него длинная песчаная коса под голубым пологом неба. И на белом песке были оранжевые люди — бегали друг за другом, играли в мяч. Лежали на разостланных одеялах или сидели, обхватив руками колени. Пили из бутылок, поднимая их над головами. Носили на руках женщин и детей. Девушка с тяжелым бедром и подтянутым, плоским животом вставала, вскинув руку. Усевшись кружком, парии играли в карты, один из них был в соломенной шляпе с огромными полями. А в стороне от всех сидел, обутый в сапоги и одетый, старик До Хок-ро, смотрел иа тонущего Эйти.

Камарон! Его отнесло назад, оп выплыл! Эйти хотелось крикнуть, позвать па помощь, но он боялся, что с криком истратит последние силы и утонет совсем близко от людей. Он понял: только среди них, с ними быть — и больше ничего, ничего! И отделяла их совсем неширокая полоса воды, по как ее преодолеть? Появилась на гладкой воде маленькая дырочка воронки, которая крутилась и становилась все шире и шире — и стала огромной, будто втягивая в себя все море, и, промелькнув стремительно, Камарон исчез влево. Эйти тонул, руки у пего не работали.

И тут метрах в десяти от тебя Эйти увидел черный плот на воде. А на плоту сидела белая женщина. Склонив гладко Причесанную голову, она смотрела в воду под собою. И Эйти, уже не чувствовавший теплоты своего тела, устремился к ней всей оставшейся теплотою души. Она, даже отлетая, жаждала цели, хотя бы призрачной. Нельзя плыть по морю без цели. Он перевернулся на спину и, запрокинув голову, вновь увидел женщину: она возвышалась над ним, словно поднятая на высокий постамент. Эйти долго смотрел на нее, зная, что это белая фея из сказки Масико, которую она однажды рассказывала, проворно орудуя иголкой, сидя под настольной лампой. Эйти смотрел на женщину в белой одежде, пока не залило ему глаза плеснувшей водой. Он закрыл глаза. И вскоре почувствовал, что тихо стукнулся головой о бревно плота.

Он вскарабкался на плот и лежал лицом вверх, раскинув руки и ноги, которые будто тотчас отвалились от тела и валялись сами по себе. Однако грудь свою, туго распертую ребрами, он ощущал, она дышала. Он беззвучно плакал и говорил про себя: «Эх, фея, белая фея, куда ты делась?» Он не хотел открывать глаза, потому что не верил в свое спасение. Как исчез Камарон, как исчезла белая женщина, подогнавшая к нему плот, могло исчезнуть и все вокруг — и снова он будет глотать соленую воду.

Но вскоре он услышал недалекий гул прибоя — и сразу же весь дрогнул, приоткрыл глаза. Он вскинулся и сел. Плот накренило. Туман поднялся над водою, и вокруг уже было видно. И совсем вблизи из этого тумана выступал склон горы, покрытой зеленью и обложенный угловатыми мокрыми скалами. У подножия горы белела полоса песчаного берега, там ухали и взметывались волны.

— Земля, — сказал Эйти. — Вот она, земля.

Но он не верил, что это земля и что перед ним не предсмертное видение. Близко пролетала чайка, видно без особой мысли в голове, потому что вильнула влево, а затем сразу же направо и тут же грудью бросилась на округлую, вспучившуюся волну. И в гладкой воде возникла еще одна белая чайка, и обе ударились друг о дружку, и верхняя взмыла и полетела к берегу. Все это очень было похоже на жизнь, но Эйти не смел поверить. Он так сильно хотел жить, что поверить всему сразу было невозможно. Тогда он решил испытать себя и, вынув из пояса булавку, ткнул острием в руку. Побежала, растекаясь по мокрой руке, красная кровь. Эйти лизнул, кровь была соленая, как и морская вода. Но и тут Эйти не поверил. Жизнь, которая могла вернуться к нему со всеми своими облаками, летящими в синем небе, с зелеными травами, на которых можно лежать, — жизнь невозможно было проверить так просто. И тогда он стал мечтать, глядя на берег, к которому волны прибивали плот.

Это был, конечно, тот самый голубой остров, к которому он плыл. Говорили, что на острове живут одни военные, пограничники. И если это так и если Эйти еще житель этого мира, то он выберется на берег и найдет пограничную заставу. Он придет туда, нагой, мокрый, озябший, и военные страшно удивятся. А Эйти, весело смеясь, расскажет им, кто он и откуда. Тогда пограничники еще больше удивятся. После они накинут на него длинную солдатскую шинель, посадят на быстроходный военный катер и отвезут его назад. И по всему побережью разнесется молва, что Эйти, отважный пловец, переплыл море до голубого острова. И будет дальше вершиться удивительная сказка его жизни.

1968–1971