Онлайн чтение книги Собрание сочинений (Том 4)
МЕТЕЛИЦА

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Военнопленные:

Я р о ш,

М е р к у л о в,

Г р е ч к а,

Н о в и к о в,

Е р е м е е в,

К о е л и,

Ш а р а ф у т д и н о в,

П а р х о м о в,

Б о л ю т и н,

Д а х н о

и другие, без речей.

Полицейские:

Л у т с,

С е п р е.

Т е е с а л у, товарищ городского головы.

В е г е р, немецкий офицер.

Х е м п е л ь, немецкий фельдфебель.

Н е м е ц к и е с о л д а т ы, без речей.

Семейство Ильмарине:

б а б у ш к а,

м а м а,

в н у ч к а.

В а л я.

Р а в в и н ш а.

Действие происходит в конце 1941 года в эстонском городе Н.

1

Зал Н-ской синагоги: громадно-высокий, голый, симметричной и унылой архитектуры. Зимние сумерки. Голубеют уходящие в высоту окна; на них черными силуэтами Давидовы щиты - шестиугольные звезды.

Раздаются шаги, входит товарищ городского головы Т е е с а л у благообразный господин в шубе, за ним дежурный полицейский Л у т с с винтовкой.

Лутс поворачивает выключатель. Загорается лампочка на длинном кривом шнуре. Освещается зал: нары у стены, железная печка-времянка с коленчатой трубой, которая выходит наружу через одно из окон. Наверху - хоры; видна дверь, ведущая с хор на лестницу. Вдоль стен - ряды великолепных бра. Звезды на окнах - грязно-желтого цвета, в мрачном черном орнаменте. В этом зале еще недавно молились. Сейчас на нем печать гонения и одичания. Лампочка на кривом шнуре горит одиноко и испуганно.

Т е е с а л у (осматривается; ему не по себе, но с кроткой твердостью он выполняет свою обязанность). Надо больше света. Эти углы будто специально для убийства.

Л у т с. Можно больше света. Хотя - убивают и при свете. (Зажигает одно бра, потом еще одно, потом все.) Вот при таком свете убили раввина. (Сообщив это, тушит все бра, кроме одного.) При желании можно много света.

Т е е с а л у. Пусть они вымоют пол.

Л у т с. Это от беженцев грязь. И всего ведь одну ночь тут ночевали. Сколько на свете детей и женщин, удивительно, - идут, идут... Господин Теесалу, у нас котла нет.

Т е е с а л у. Придется обойтись как-нибудь.

Л у т с. А из бывшего детского дома?

Т е е с а л у. Взяли в госпиталь.

Л у т с. Так они должны варить суп в ведре. Пока их будет десять, это ничего. А когда их будет сто?

Т е е с а л у. Почему вы думаете, что их будет сто?

Л у т с. Сепре сказал, что немецкий комендант обещал дать городу сто человек пленных.

Т е е с а л у. Мы просили сто; но пока нам дают только десять.

Л у т с. О! А мы просили сто? Это бы хорошо - сто...

Т е е с а л у. Да, для ремонта. Городу нужен ремонт. Мостовые...

Л у т с. Да, да. Ремонт... А нам дали только десять? Напрасно: те девяносто все равно помрут. Из лагеря каждое утро вывозят полный грузовик покойников... Картофель привезут?

Т е е с а л у. Завтра. Картофель придется расходовать экономно. Капусту можете давать без ограничения. Кипяток тоже. Кипяток очень бодрит.

Л у т с (без большой уверенности). Да-а...

Т е е с а л у. Мороженая капуста полезна в сыром виде. В ней много витаминов. А картофель экономьте. Я на вас полагаюсь, Лутс, как на старого солдата.

Л у т с. Варить, значит, в ведре... Ну, хорошо. Господин Теесалу, я вас помню вот таким мальчиком в переднике, скажите мне: раньше мы когда-нибудь экономили картофель?

Т е е с а л у. Ну, это... разговор не ко времени и не к месту. Война, Лутс, война! Одним словом, сегодня вы примете первую партию. (Уходит.)

Л у т с. Одним словом, одним словом... Одним словом.

Бормоча, ставит винтовку в угол, уходит. Слышны шаги, поднимающиеся по лестнице. На хоры входит В а л я. На ней осеннее пальто, из которого она выросла, и шапочка набекрень. За плечами, на лямках, мешок. Валя садится на нары и медленно спускает лямки с плеч. Возвращается Лутс с охапкой дров, сбрасывает дрова у печки.

Одним словом.

Валя кашляет.

Вернулась?

В а л я (откашлявшись). Да...

Л у т с. Забыла что-нибудь?

В а л я (греет пальцы дыханием). Нет...

Л у т с. А чего пришла?

В а л я (легко). Ей-богу, не дойду.

Л у т с. А куда тебе приказ идти?

В а л я (греет пальцы). Гдов.

Л у т с. Гдов. Там родственники?

В а л я. Никого нет.

Л у т с. А зачем тебе туда идти?

В а л я. Я не знаю.

Л у т с. Гдов. Это близко: километров, должно быть, семьдесят или восемьдесят. Надо идти, если приказ.

В а л я. Не пойду я никуда.

Л у т с (усаживается, закуривает). Все пошли, а ты не хочешь?

В а л я. Они тоже не хотели. Они поумирают, пока дойдут.

Л у т с. Так ведь пошли. Послушались.

В а л я. Ну и пусть их. Не надо было слушаться.

Л у т с. А ты куда?

В а л я. Я - тут. (Разувается.)

Л у т с. Тут больше нельзя. Тут будут пленные.

В а л я. Вот и я буду. Я тоже пленная.

Л у т с. Ты не пленная.

В а л я. А кто я?

Л у т с. Ты беженка.

В а л я. Почему беженка? Мы не бежали, нас погнали к немцам в тыл. (Показывает туфлю.) Можно в таких туфлях пройти семьдесят километров по снегу? (Снимает чулок.) И в чулках снег.

Л у т с. Напрасно ты. Не придется тебе тут быть. Знаешь, с пленными как строго? Нельзя им в одном помещении с жителями.

В а л я. А пленные - не жители?

Л у т с. Какие же они жители, когда они пленные?

В а л я (надевает чулки, которые вынула из мешка). Вы меня выгоните?

Л у т с. Прикажут - выгоню, конечно.

В а л я. Если прикажут выгнать, то прикажут, куда меня отвести, правда ведь?

Л у т с. Как же, вот сейчас побегут искать тебе квартиру. Вас тысячи проходят каждый день.

В а л я. А если я опять приду, и опять, и опять? Вы меня застрелите?

Л у т с. Ну... Я не застрелю.

В а л я. Бить будете?

Л у т с. Ну... Мне нельзя тебя бить. Ты - девушка.

В а л я. В тюрьму посадите?

Л у т с. Да, это может быть.

В а л я. В тюрьме, по крайней мере, будет где просушить чулки.

Л у т с. Ты глупая. Такая большая девушка и такая глупая. Пойди к немецкому коменданту, может, он разрешит тебе остаться в городе.

В а л я. Ходила.

Л у т с. Ну?

В а л я. Он одно кричит: вег, вег, цу фусс, цу фусс... Попробовал бы сам цу фусс по такому морозу в дырявых туфлях.

Л у т с. Ты подумай. Тут будут жить солдаты. Сначала - десять солдат. Потом - сто солдат. А ты - девочка. Молоденькая. Как же можно?

В а л я. При чем здесь молоденькая или старенькая?

Л у т с. Я беспокоюсь за твою нравственность.

В а л я. Побеспокоились бы лучше печку затопить.

Л у т с. Это нельзя.

В а л я. Почему?

Л у т с. Запрещается мне для них топить печку. Я их должен караулить. Довольно, что я дров принес.

В а л я. А мне можно затопить?

Л у т с. Тебе уходить надо.

Слышен топот многих ног.

Ты! Чулки развесила - спрячь! Спрячь!

Становится с винтовкой у двери. Входят военнопленные: Я р о ш, М е р к у л о в, Г р е ч к а, П а р х о м о в, Е р е м е е в, Н о в и к о в, Б о л ю т и н, Ш а р а ф у т д и н о в, Д а х н о и К о е л и. Они измождены иззябли; одеты в лохмотья обуви и шинелей. У Меркулова забинтована голова... За пленными входит полицейский С е п р е с винтовкой.

С е п р е (считает по-эстонски). Юкс, какс, кольм, мели, виис, кус, сейтса, каэкса, юэкса, кюмме... Смирно: буду делать перекличку. (Достает список, зажигает ручной фонарик.) Ярош!

Валя смотрит с хор, опершись на руки подбородком.

Я р о ш. Я.

С е п р е (осветив фонарем Яроша и оглядев его). Меркулов!

М е р к у л о в. Меркулов.

С е п р е (направляет свет в лицо Меркулову). Рана гноится?

М е р к у л о в. Нет.

С е п р е. Может, зажила, а? Я ваши хитрости знаю! Симулянт, а? В лагере работал?

М е р к у л о в. Работал.

С е п р е. И здесь будешь работать, имей в виду. Нам лежачих не нужно. Гречка!

Г р е ч к а. Да, да.

С е п р е (переводит фонарь; одно за другим освещаются лица). Пархомов!

П а р х о м о в. Я.

С е п р е. Еремеев!

Е р е м е е в (издает гортанный звук).

С е п р е. Новиков!

Н о в и к о в. Новиков Василий Пантелеевич. Тут.

С е п р е. Болютин! (Повторяет.) Болютин!

Б о л ю т и н. Вы меня?.. Я здесь...

С е п р е. Шара... Шарафутдинов!

Ш а р а ф у т д и н о в. Я.

С е п р е. Дахно!

Д а х н о. Тут!

С е п р е. Коели!

К о е л и. Я.

С е п р е. Ты не эстонец?

К о е л и. Нет.

С е п р е. Похожа твоя фамилия на эстонскую.

К о е л и. Нет, не похожа.

С е п р е. А кто ты?

К о е л и. Русский.

С е п р е. Еремеев! Ты - будешь староста.

Е р е м е е в. Ну его к богу.

С е п р е. Что?

Е р е м е е в. Не надо. Не умею я.

Я р о ш. Я буду староста.

С е п р е. Ты? (Направляет на Яроша свет.)

Я р о ш. Это будет подходяще.

С е п р е. Хорошо. (Записывает.) Ярош?

Я р о ш. Ярош.

С е п р е. Хорошо. Будь староста, Ярош.

П а р х о м о в. Без демократии.

Я р о ш. А, ты здесь демократии захотел! (Наносит Пархомову быстрый удар в челюсть.) Вот тебе демократия! (Новикову.) Затопляй печку. Живо!

С е п р е. Хорошо. Устраивайся. У тебя будет порядок, Ярош. (Лутсу.) Я пойду греться в караулку. (Уходит.)

Я р о ш (Лутсу). Где воду брать?

Л у т с. В коридоре водопровод.

Я р о ш. Котел есть?

Л у т с. Ведро. Надо пол помыть.

Я р о ш. Жрать надо дать людям. Хлеба дадите?

Л у т с. Иди - дам.

Я р о ш. Норма будет, или как?

Л у т с. Норма, норма.

Я р о ш. Шарафутдинов. Воды принесешь.

Лутс, Ярош и Шарафутдинов уходят.

Н о в и к о в (с помощью Гречки затопил времянку). Грейся, ребята.

Люди жмутся к огню. Только Пархомов остается поодаль. Он отплевывается и утирает лицо.

Г р е ч к а. Иди сюда. Ничего.

П а р х о м о в. Какое он имеет право!

Г р е ч к а. Авторитет становит. Ничего.

Е р е м е е в. Хлебушка дадут...

Н о в и к о в (осматривается). Что тут было? Клуб, что ли?

М е р к у л о в. Синагога.

Н о в и к о в. Синагога?

Д а х н о. Синагога - это жидовский молитвенный дом. Жиды тут молились. Вы меня слышите, товарищ Меркулов? Я говорю - жиды тут молились. Х-ха! Не нравится, что я так выражаюсь - жиды? Х-ха! А запретите. Ну?

Ш а р а ф у т д и н о в вносит ведро с водой.

Г р е ч к а. Давай сюда. (Ставит ведро на печку.) Ладно, хлопцы. Из самого адского ада - похоже - выбрались.

К о е л и. Еще неизвестно, какой будет здешний ад.

Г р е ч к а. Ну, все же: дровишек к нашему приходу изготовили. Горяченького напьемся. А что староста бедовый - что сделаешь. Как-нибудь. Ничего.

Д а х н о (Новикову). Посунься. Расселся чересчур.

Н о в и к о в. Мне чересчур хочется в морду тебе дать. (К Коели.) Дать ему, Николай?

К о е л и. Не тронь навоз...

Г р е ч к а. Не выражайтесь: тут барышня. (Показывает.) Вон сидит.

Все смотрят на Валю.

В а л я. Здравствуйте.

Н о в и к о в. Здравствуйте. Наша? Русская?

В а л я. Русская, русская.

Н о в и к о в. А что вы тут?

В а л я. А так...

Н о в и к о в. Так?.. (Встает.) А у вас, случайно, хлеба нету?

В а л я (вскочив). Да, да... Сейчас, сейчас... Ох, ну тебя... (Рвет завязки мешка.)

Н о в и к о в (дрогнувшим голосом). Скорей...

Поднимает руки. Валя бросает краюшку хлеба. Дахно толкает Новикова и перехватывает хлеб.

Отдай!!!

Бросается на Дахно. Драка. Хлеб переходит из рук в руки. Куски рассыпаются по полу. Еремеев и Болютин кидаются поднимать куски.

В а л я. Что вы делаете! Ведь мы - люди!!!

Г р е ч к а (поднимает кусок, разламывает пополам, протягивает Меркулову). Ешьте.

М е р к у л о в. Не хочу.

Г р е ч к а (к Коели). Ну, ты съешь, сынок.

К о е л и. Не хочу.

Г р е ч к а. Эге, дорогие, так нельзя. С таким вашим характером, дорогие, подохнете...

Н о в и к о в (вырывает у Дахно остаток хлеба). Сволочь... Я всем хотел... а он - только в свое брюхо... (Протягивает хлеб Меркулову.) Нате.

М е р к у л о в. Спасибо. Не хочу.

Д а х н о (сидя на полу, со слезами). Я тебе припомню! Плакать будешь!

Н о в и к о в. Я еще буду ли, нет ли, а ты уже плачешь, пакость, от моей руки...

Ш а р а ф у т д и н о в. Стыдно! Мужчины!..

Входит Я р о ш с корзинкой нарезанного хлеба, за ним Л у т с.

Я р о ш. Кипяток готов?

Г р е ч к а. Хорош! Прогреет жилы!

Я р о ш. Наливай кружки. Подходи за хлебом. По одному! (К Дахно, сквозь зубы.) Ну... не совайся руками!

Раздает хлеб. Последний кусок берет себе. Все затихает. Рассаживаются с кружками на нарах и вокруг печки.

Прожевывай хорошо. Желудки у нас сейчас ослаблые... тонкие - вроде бумаги... Кто имеет силу - воздержись, не ешь все сразу. Завтра похлебки наварим. Подлатаемся. В плену - не на балу.

К о е л и. Насчет бала - совершенно с вами согласен. При всем том не обязательно бить людей.

Я р о ш. Как говоришь?

К о е л и. Не обязательно драться, говорю.

Я р о ш. Обязательно. Здесь, видишь ли, свои законы. Не такие, как в детском саду. (Болютину.) Ты что не пьешь?

Б о л ю т и н. У меня нет кружки.

Я р о ш. Плохо твое дело. Куда же ты годишься, если у тебя кружки нет? Может, няньку нанять, чтоб сопли тебе утирала?

М е р к у л о в (дает Болютину свою кружку). Возьмите.

Б о л ю т и н. А вы?

М е р к у л о в. Я выпил.

Б о л ю т и н. Спасибо...

Я р о ш. Вот и нянька нашлась.

Д а х н о (растянувшись на нарах, скручивает папиросу; громко). А добрый народ - эстонцы. Дай бог здоровья. Накормили, согрели...

Л у т с. Эстонцы - очень хороший народ.

Д а х н о. Замечательная вещь - вот покушал, и совсем другое самочувствие. То от папиросы голова кружилась, а сейчас так это... как будто куришь "Беломорканал" или "Казбек".

Е р е м е е в. А что у тебя?

Д а х н о. Брехать не буду: вишневый лист, и для вкусу подмешал махорки.

Ш а р а ф у т д и н о в. И откуда он все берет, интересно.

Входит С е п р е.

Е р е м е е в (к Дахно). Дай попробовать. Ну, прошу - дай.

С е п р е (увидел Валю). А эта, эта, зачем эта?..

Л у т с. Беженка. Отстала от этапа.

С е п р е. Зачем она здесь, а? Барышня! Уходи вон!

В а л я. Вы мне?

С е п р е. Тебе, тебе. Пошла вон! Нельзя!

В а л я (перегибается через перила). Скажите: куда?

С е п р е (разглядев ее, мягче). Бай-бай - в другое место.

В а л я. Куда, я вас спрашиваю?

С е п р е. Э... Надо спрашивать полицейского комиссара.

В а л я. А где я буду вечером искать полицейского комиссара?

С е п р е. Ты знаешь, что бывает тем, кто разговаривает с русскими пленными? Вчера одна женщина на улице дала пленному хлеб, немецкий солдат увидал - пиф-паф, женщина на месте. Еще один раз пиф-паф - пленный тоже на месте. Очень строго. Пойдем, я тебя уложу в караулке.

В а л я. Мне тут хорошо.

С е п р е. Тут ты будешь бояться.

В а л я. Нет; не буду.

С е п р е. Посмотри хорошо - не страшно?

В а л я. Нет.

С е п р е. Ты храбрая. Идем в караулку лучше. Я - чистый, здоровый, красивый. И немецкие кавалеры там есть. Конфетами угостят. Идем!

В а л я. Можете говорить. Что угодно говорите, пожалуйста. Ко мне не пристанет ничего. Ни одно слово. Не позволю, чтоб пристало. И все.

С е п р е. Что ты там говоришь своим ротиком?

Л у т с. В караулку - нехорошо. Люди будут осуждать тебя. Твоя жена узнает. Нехорошо.

С е п р е. Тогда я отведу ее к раввинше.

В а л я. Не хочу!!

Л у т с. Пускай переночует одну ночь. Завтра я уведу ее.

С е п р е (Вале, посмеиваясь). Я думал, ты храбрая, а ты боишься раввинши.

В а л я. Я ее не боюсь.

С е п р е. Боишься... Закричала... А я думал - вот храбрая... гм... И меня боишься. Разве я страшный?

Л у т с. Иди сюда, Сепре, а Сепре.

С е п р е. Ну, что?

Л у т с. На минутку иди сюда. На минутку.

С е п р е. Ну?

Л у т с. Не надо, Сепре, чтобы русские плохо думали о нравственности эстонцев.

С е п р е. Какое дело нам до русских? Русские проиграли войну! Скоро немецкая армия возьмет Москву и Ленинград! Капут!

Л у т с. Но добродетель всегда останется добродетелью, а разврат всегда останется развратом!

С е п р е. Вот эти (показывает пальцем) будут плохо думать про эстонцев? Да какой народ есть лучше эстонцев?! Вот, например: вы кто? Пленные! А господин Теесалу, товарищ городского головы, лично приходил смотреть ваше помещение! Француз это сделает? Англичанин сделает?

К о е л и. Русский - сделает.

Фельдфебель Х е м п е л ь, без шинели и пояса, простоволосый, заглядывает в дверь.

Х е м п е л ь. Сепре! Сепре, майн кинд!

С е п р е. Я, герр Хемпель!

Х е м п е л ь. Ком'мит! (Показывает бутылку.) Ком'мит. Шнапс тринкен!

С е п р е. Гляйх, герр Хемпель, данке шён!

Хемпель исчезает.

Еще вот, например: ваш русский милиционер знает три языка? Он знает один русский язык. А я знаю три: я могу говорить (загибает пальцы) по-эстонски, по-русски и по-немецки. Читать могу (продолжает загибать пальцы) по-эстонски и по-русски...

К о е л и. Итого вы насчитали пять языков.

С е п р е (смотрит на свой кулак). Три языка. Эстонская полиция самая образованная полиция. (Лутсу.) Я пойду греться в караулку. (Уходит.)

Л у т с (Вале). А ты больше выскакивай! Выскакивай больше! Нарушаешь мне тут!.. Сиди тихо, а то к раввинше отведу!

Е р е м е е в (к Дахно). Убедительно прошу. Слышь? Человек ты, ай нет? Сам имеешь привычку курить, должен понимать... Другой раз нужнее хлеба... На одну закрутку!

Д а х н о. Ну, чудак. Ну, посуди: как я дам? Я, может, из последнего заплатил, чтоб самому курить. Некультурность с твоей стороны, больше ничего.

Е р е м е е в. Дай хоть потянуть разок.

Д а х н о. Тебе дать, и другой станет просить. Вас тут девять душ. Потянули все по разу - и целой закрутки нема. И скажу тебе откровенно - я очень брезгливый. (Затягивается.)

Е р е м е е в. Слушай. Я заплачу.

Д а х н о. Триста рублей за закрутку.

Е р е м е е в. Да ты что?

Д а х н о. Как хочешь.

Е р е м е е в. За сигарету берут двести. Души у тебя нет.

Д а х н о. А у тебя есть?

Е р е м е е в. Есть.

Д а х н о. Ишь ты. А у меня вот курево есть. И я мое курево за твою душу не отдам. (Затягивается.)

Е р е м е е в. Давай за триста. (Лезет за пазуху.)

Д а х н о. Только крупными купюрами. Мелкими не возьму.

Е р е м е е в (достает деньги). Считай.

Д а х н о. Засалил за пазухой... (Слюнит палец и считает деньги.)

Н о в и к о в. Николай. Коели.

К о е л и. Что?

Н о в и к о в. Так кто был твой дедушка?

И тень слабой улыбки - воспоминание о милой, ненадоедающей шутке проходит по лицам.

Ш а р а ф у т д и н о в. Скажи, Коля.

К о е л и. Не забыли...

Н о в и к о в. Ну, скажи. Кто был твой двоюродный дедушка?

К о е л и. Католикос всех армян.

Н о в и к о в. Как, как?

К о е л и. Католикос всех армян.

Смех.

Г р е ч к а. Придумал, сатана... Ну и хлопчик!

Л у т с (поражен). Смеются!..

Ш а р а ф у т д и н о в. Католики бывают. Католикосы не бывают!

К о е л и (лениво). Неосведомленность ваша. Отсутствие эрудиции. Католикосы тоже бывают.

Г р е ч к а (Меркулову). Нет, кроме шуток. Бывают такие - католикосы?

М е р к у л о в (улыбнулся). Бывают. Редко, но бывают.

Г р е ч к а (с огорчением). Ну-у! А я считал - он придумал...

Д а х н о. Верно. Получай. (Сыплет табак в бумажку, подставленную Еремеевым.)

Е р е м е е в. Прибавь чуточку.

Д а х н о. Хватит на закрутку.

Е р е м е е в. Шкура... Дай прикурить.

Д а х н о. За твою за ругань - иди прикуривай от печки.

Е р е м е е в (прикуривает от уголька). Спекулянт чертов.

Д а х н о. Ну! Разговорился чересчур. Другой раз и за три тысячи крохи не дам.

Я р о ш. Дахно.

Д а х н о. Тут!

Я р о ш. У тебя есть немецкие сигареты.

Д а х н о. Честное слово...

Я р о ш. Чего?

Д а х н о. Скурил.

Я р о ш. Брешешь. Давай сюда сигарету.

Д а х н о. Ей-богу!..

Я р о ш. Что мне - другой раз говорить?

Д а х н о (достает сигарету, встает, подает Ярошу). Я...

Я р о ш. Ну?

Д а х н о. Я заплатил за штуку по сту рублей.

Я р о ш. Опять брешешь. По троячке. Я видел. Как нас вели сюда - ты у спекулянтки купил. Что за брехливая собака. Огня подай. (Закуривает.) Хорошая зажигалка у тебя.

Д а х н о. Ну, вот чтоб мне очи повылазило - я за нее кусок мыла отдал!

Я р о ш. Тьфу ты! (Встает.) Слушай сюда, артель. Задаю урок. Пархомов и Гречка - замести в хате. Я с Новиковым пойду дрова пилить. Еремеев принесешь воды. Шарафутдинов - натаскаешь соломы для нар. Болютин и Дахно... приберете в отхожем.

Дахно порывается что-то сказать.

Ты что?

Д а х н о. Нет, ничего...

М е р к у л о в. А меня обошел, староста?

К о е л и. Меня тоже. Лежите. Поправить повязку?

М е р к у л о в. Поправьте.

Д а х н о. Гад, а еще сигарету взял. (Меркулову и Коели.) Вы ж видели - он у меня сигарету даром взял. Товарищи, вы все видели... А работу загадывает самую поганую.

Я р о ш. Идем, покажу, где что.

Уходит, за ним все пленные, кроме Меркулова и Коели. В течение следующей сцены П а р х о м о в и Г р е ч к а, вернувшись с лопатой и метлой, скребут и метут пол. Е р е м е е в приносит воду и усаживается у печки докурить свою закрутку. Л у т с несколько раз выходит и входит.

М е р к у л о в. Коля, какой вы на самом деле национальности? Фамилия у вас не разберешь какая, предков называете - русских, армян...

К о е л и (делает ему перевязку). И греки были, к вашему сведению. И какая-то шведка, которую привез из Швеции какой-то грек... Больно?

М е р к у л о в. Нет.

К о е л и. А я, конечно же, русский, какой же еще? Собственно, до войны я об этом не думал. Я был советский, и только. И все люди были для меня советские - или же не советские. Я вспоминаю, что это у многих так было. А в войну все стали думать о своей национальности. Это хорошо?

М е р к у л о в. Видимо, это неизбежно, когда война.

К о е л и. Вы знаете, без этого было...

М е р к у л о в. Проще?

К о е л и. Свободней. А еще люди делятся на хороших и негодяев. Это я тоже в войну открыл. В плену особенно.

С хор смотрит на них Валя.

М е р к у л о в (встретившись с нею глазами). Смотрите?

В а л я. Смотрю...

М е р к у л о в. Сидите в ложе и смотрите представление... Что за раввинша, к которой вас хотели отправить?

В а л я. Ох, ни за что! Лучше ночевать на улице.

М е р к у л о в. Она такая страшная?

В а л я. Она ужасная!

М е р к у л о в. Что в ней ужасного?

В а л я. Это нельзя рассказать. И смотреть на это нельзя. Она живет тут со двора...

М е р к у л о в. А мне говорили, что немцы убили здесь всех евреев.

Л у т с. Нет, не всех. Три осталось. Артистку одну оставили: она танцует на канате. Потом часового мастера - он очень хорошо починяет часы. И раввиншу.

М е р к у л о в. А раввиншу за какие заслуги?

Л у т с. Она кричала очень. Она все равно скоро помрет.

В а л я. У нее всех убили: мужа, детей, внуков, правнуков. Теперь она одна. У нее восемь комнат, и она одна. Никто не хочет там жить.

К о е л и (Лутсу, после молчания). Вы очень чисто говорите по-русски.

Л у т с. Почти все эстонцы могут говорить по-русски.

Входит Н о в и к о в с охапкой дров, складывает их у печки.

Я служил в русской армии - был русский солдат. Мы русские песни пели: "Солдатушки, бравы ребятушки, где же ваши жены? Наши жены - ружья заряжены..."

Г р е ч к а (смотрит в окно). Мне б сейчас жену мою, жинку, жиночку, - я б вон ту фигуру красиво снял...

Л у т с. А дочка у меня в Ленинграде.

К о е л и. Учится?

Л у т с. Нет; вышла замуж за русского офицера и уехала в Ленинград. В прошлом году. Теперь письма не ходят, мать плачет... Все-таки русский народ - неправильный народ.

К о е л и. Как это неправильный?

Л у т с. Смотри: эстонец пьет водку, чтобы стало весело. Русский выпьет - плачет. Эстонец если попал в плен, в плену плохо - эстонец плачет. А русский в плену шутит. Ему плохо, ему совсем плохо - он шутит!

К о е л и. Так мне сейчас для порядка полагается плакать?

Л у т с. Вот видишь, ты опять шутишь.

К о е л и. Давайте плакать. (Вале.) Как вас зовут?

В а л я. Валя.

М е р к у л о в. Валя. Валентина.

К о е л и. Давайте плакать, Валя.

В а л я. Разве поможет?

К о е л и. Именно: разве поможет?.. Закрыть глаза, потом открыть - и нет ничего этого. Приснился сон...

Н о в и к о в. А по мне не так. Какой, к черту, сон. Во сне разве так мучается человек? Я воображаю, ребята, будто мы на станции ожидаем пересадки. Там заносы, или катастрофа, в общем - опоздал поезд. И мы ждем. Скучно, конечно, и жизнь самая ненормальная, но поезд придет. Обязан прийти, положен по расписанию. Сядем и поедем себе, кому куда нужно. Не знаю, как кто, а лично я собираюсь ехать еще лет шестьдесят. (Уходит.)

К о е л и. Хороший парень Новиков.

М е р к у л о в. Коля, что она смотрит! На раввиншу нельзя смотреть на нас тоже нельзя! (Вале.) Вы кто? Кто вы такая, девушка?

В а л я. Я?.. Студентка. Учусь. Училась то есть...

М е р к у л о в. Где?

В а л я. В институте молочного хозяйства.

М е р к у л о в. Валя, Валентина... Уходи отсюда!

В а л я. Куда! Ведь некуда же.

М е р к у л о в. Уходи, уходи. Скорей, Валя. Куда-нибудь. Тут слишком... (К Коели.) Скажите ей! Зачем еще это нам - чтобы жены на нас смотрели!..

К о е л и. Товарищ Меркулов... Александр Данилович... Это не жена ваша.

М е р к у л о в. Не Валя?

К о е л и. Это другая Валя.

М е р к у л о в. Все равно. Она не должна. Чья бы ни была. Женщинам и детям нельзя...

К о е л и (Вале). У вас градусника нету?

В а л я. Ой, нету!

М е р к у л о в. Мы, мужчины, не можем допустить... Уходите, ну?! Извольте слушать, когда приказывает комиссар!

К о е л и. Александр Данилович! Нет, вы меня извольте слушать! Запрещаю говорить! У вас бред! Немедленно лечь и молчать.

Силой укладывает Меркулова. Входят Н о в и к о в и Я р о ш, вносят дрова. Все уже закончили работу, недостает только Болютина и Дахно.

Я р о ш. Можно спочивать. Завтра на работу вставать до свету. (Вале.) Слушайте. Иголка у вас есть?

В а л я. Есть.

Я р о ш. Толстая?

В а л я. И толстая есть.

Я р о ш. Можете дать в вечное владение?

В а л я. Могу.

Я р о ш. Спустите.

В а л я. Я на нитке. Сейчас. (Достает из мешка.)

Н о в и к о в (подходит к Коели). Николай.

К о е л и. Да?..

Н о в и к о в. Картина такая: у ворот немецкий караул.

К о е л и. А не эстонский?

Н о в и к о в. Немецкий.

К о е л и. Чего это ради? Ведь нас передали бургомистрату...

Н о в и к о в. Тут, видишь, по соседству арсенал или что-то в этом духе - какая-то чертовина, которую караулят; я узнаю.

К о е л и. Ты узнай.

Н о в и к о в. Узнаю.

В а л я (Ярошу). Держите. (Спускает иглу.)

Я р о ш. Хороша. (Садится под лампочкой, зашивает шинель.)

Г р е ч к а (подсаживается к Ярошу). Убедился?

Я р о ш. Убедился, что уйти все-таки возможно.

Г р е ч к а. По зимнему сезону? Не дождавшись тепла?

Я р о ш. Ну и сиди тут один. Мне бы только Меркулов поправился.

Г р е ч к а. Один я тут не останусь, без своих, ты понимаешь очень хорошо.

Тихо входит р а в в и н ш а, так тихо, что ее присутствие замечают не сразу. Это древняя старуха, приземистая, горбатая, бесформенная. Она одета в очень старомодную черную плюшевую кофту и черный фетровый колпак. На груди и спине у нее нашиты шестиконечные желтые звезды. Голова ее трясется, движения медленны и неверны. О ней нельзя сказать, худа она или толста, была она брюнеткой или блондинкой, соображает ли, с кем говорит и что ей отвечают. От нее веет гибелью и могилой.

Р а в в и н ш а (слабым, монотонным голосом). Кто тут?

Молчание. Все смотрят на нее.

Кто тут, ну?

В а л я. Раввинша...

Р а в в и н ш а. Это ты, Мойше?

Л у т с (беспокойно, с суеверным страхом). Опять вы тут. Нет тут вашего Мойше.

Р а в в и н ш а. А где Мойше? (Молчание.) И Шолома нет?

Л у т с. Никого нет. Идите домой. Тут нельзя быть.

Р а в в и н ш а. Где же они? И Рувима нет?

Л у т с. Говорю - нет никого.

Р а в в и н ш а. Тут есть люди.

Л у т с. Это не те, кого вам нужно.

Р а в в и н ш а. Я хочу знать про дрова. Когда мне будут дрова?

Л у т с. Дров нет, сказано десять раз.

Р а в в и н ш а. Отвечайте мне, люди.

Л у т с. Я же отвечаю. Нету дров, и незачем вам ходить.

Р а в в и н ш а. Кто же пойдет? Я должна сама ходить. Я их зову - они не приходят. Я зову: Мойше, Шолом, Рувим, Сара, - никто не приходит. Хожу все время по комнатам, зову. Я знаю, куда они ушли все сразу? И детей увели... Разве детям можно в такой мороз? В мороз детям надо давать горячее молоко, а то они заболеют... И у меня в квартире мороз. Когда просыпаюсь, у меня на глазах лед... Я не понимаю. Когда же мне привезут дрова? Во дворе лежат; это не мне?

Л у т с. Нет.

Р а в в и н ш а. Мне?

Л у т с (в отчаянье). Да не вам!

Входит Д а х н о.

Р а в в и н ш а. А мне когда?

Л у т с. Идите к городскому голове, что вы ко мне ходите, я тут ни при чем!

Р а в в и н ш а. К кому идти?

Л у т с. В ратушу!

Р а в в и н ш а. Это где?

Л у т с. Двести лет тут прожили, и не знаете? На площади! Идите с богом!

Р а в в и н ш а. А где бог? Я его тоже звала - не отзывается. Почему он не посмотрит, как мне холодно? Почему он не дает мне обратно Мойше, Рувима, Шолома, Сару? Бог! Где ты, бог? Где мои дети? Где мои внуки? Люди, отвечайте мне: куда вы их девали? Что вам сделали маленькие дети?.. Бог!..

Л у т с. Иди, бабушка! Довольно! Довольно, я тебе говорю!

Выпроваживает раввиншу и сам выходит за нею.

Молчание.

Д а х н о. Притворяется. Эти жиды ужасно лукавые.

Л у т с возвращается, садится.

В а л я (сурово). Дайте ей дров!

Л у т с. А тебе что? Сиди, пока не турнули! Дал... Ты сиди, молчи!

Я р о ш (к Дахно). Болютин где?

Д а х н о. Кончает...

Я р о ш. А ты - уморился?

Д а х н о. Руки застыли. Нельзя же, на самом деле... Он закончит. Разрешите угостить сигареточкой...

Я р о ш. На сей раз - черт с тобой. А на дальше - смотри, Дахно! Будешь отлынивать...

Д а х н о. Да боже сохрани! Да что вы! Когда я отлынивал?.. Вы уж сразу парочку... (Подает огня.)

К о е л и (с закрытыми глазами). В Москве сейчас собираются в театр.

Д а х н о. На Москву сейчас это самое... бомбочки.

К о е л и. Врете. Сейчас я иду по улице Горького. Огни - цепочки огней... Кремлевские звезды на небе... Толпа, толкотня, свет, а зайдешь в переулок какой-нибудь - в Малый Гнездниковский! - там снежок голубой, тишина...

Д а х н о. И огней нема, и радио орет воздушную тревогу.

К о е л и. Врешь, дубина. Москва такая, как прежде. Вот сейчас я проснусь - я всхожу по лестнице, пришел домой...

Входит Б о л ю т и н, отчаянно хлопнув дверью.

Н о в и к о в (вздрогнув). О, чтоб тебя...

Я р о ш. К чертовой матери, сказился?

Б о л ю т и н (неверным голосом, но очень оживленно). А что, нужно соблюдать тишину, ха-ха! Что здесь, больница, ха-ха! Смешно...

Я р о ш. Вот будет тебе смешно. (Приподнимается.)

Б о л ю т и н (схватывает полено). Не тронь меня! Ругай, посылай на самую подлую работу - так мне и надо... так и надо! Но не тронь! Я убью, если тронешь! Я убью...

Я р о ш. Посмотрим, кто кого убьет.

К о е л и (становится между ними). Он же болен, не видите разве? Выпейте. (Подает Болютину воду.)

Б о л ю т и н (стуча зубами о край кружки). Пусть сунется... Я его уничтожу, зверя... Уничто-жу...

К о е л и. Тихо!

Г р е ч к а (присматривается к Болютину). Ей-богу, хлопец хлебнул где-то.

Б о л ю т и н. Ну что ж...

Г р е ч к а. В сортире шнапс нашел?

Б о л ю т и н. Нем... немцы дали.

Д а х н о. Дуракам счастье.

Б о л ю т и н. Я не много выпил.

Г р е ч к а. Тебе много и не надо.

В дверях С е п р е и Х е м п е л ь.

С е п р е (давясь от смеха, показывает пальцем на Болютина). Вот он! Живой и здоровый!

Х е м п е л ь (хохочет). О, швайн! О, швайн!

С е п р е. Храбрый малый, эй! Храбрый малый, вкусный был шнапс?

Х е м п е л ь. Шмекте дас гут?

С е п р е. Живой и здоровый!

Х е м п е л ь. Шмекте дас гут?

Хохоча, Хемпель и Сепре уходят.

Г р е ч к а. Видать, дрянью тебя напоили... благодетели.

К о е л и (звонко). Вы действительно свинья, Болютин!

Г р е ч к а. Брось. Не в том он виде, чтоб его пропагандировать.

К о е л и. Нет. Надо договориться раз и навсегда. Или мы советские люди... военнопленные... Или... (У него обрывается голос.)

М е р к у л о в (неожиданно и громко). Мы - советские люди, которых хотят сделать скотами. Каждому это ясно, и не о чем много говорить.

Д а х н о. Ха-ха, еще одна балалайка забалалайкала!

М е р к у л о в (слабея). Не о чем много говорить. Кто крепок, тот не оскотеет, выйдет отсюда человеком... либо умрет человеком.

Д а х н о. Вон ведь чего от нас требует. Сам умирай, я еще жить буду!

Я р о ш (к Коели). Вот ты говоришь - не бить. Бить обязательно нужно! Умный и сильный себя соблюдет, а слабого и глупого вот так надо держать!..

Б о л ю т и н (очень тихо). Я не знал. Почем же я знал? Они дали, я обрадовался... согреться... Так мне и надо! Товарищи, я скажу. Товарищи, я сам себя погубил...

Г р е ч к а. Кому это сейчас, хлопец, интересно.

Б о л ю т и н. Нет, вы слушайте, я хочу сказать. Коели, слушайте, пожалуйста! Я... вот как было. Мы остались вдвоем в лесу. А немцы чесали из пулеметов. Я лег и говорю: "Не пойду". Он говорит: "Трус". И стал ругать меня. Я говорю: "Что же, вот сейчас - конец?" Он говорит: "Может быть. Это, говорит, не суть важно". Про мою жизнь сказал: не суть важно. Я бросил винтовку и говорю: "Сам иди на рожон". А он поднял мою винтовку и говорит: "Если пойдешь, то у тебя есть маленький шанс; а если останешься, говорит, то я тебя из твоей же винтовки уложу". Так отчетливо все это договорил до точки. И как только договорил до точки, сразу упал. Как будто ему нарочно дали именно до точки договорить. Не мучился: в сердце... Пулемет был совсем близко. (Молчание.) Я не мог умереть. (Молчание.) И сейчас не могу. И жить так не могу. Где же выход? (Молчание.) Не хотите говорить. Я с вами... исповедь, а вы не хотите...

Н о в и к о в. Да кому твоя исповедь нужна? Чего ты оголяешься? Мы тебя просили?

Б о л ю т и н. Да, не просили. Вы ничего не просите. Ни жизни, ни жалости, ничего. Я дурак пьяный. О, идиот!.. (Ярошу.) А этого зверя уничтожу, пусть тронет только... Только тронь меня! Мне уже все равно.

Бросается ничком на нары и затихает. Молчание. Ярош поворачивает выключатель и ложится. Зал освещен теперь красным светом из печного поддувала; слабо светятся высокие окна с темными Давидовыми звездами. У двери на стуле дремлет Лутс, держа винтовку между коленями. Валя положила локоть на барьер хор, лица ее не видно, свисают волосы. Новиков у печки задумчиво помешивает угли кочергой. Гречка курит, сидя на нарах. По залу пробегают полосы света от автомобильных фар.

Где-то далеко раздается одинокий выстрел из винтовки.

Н о в и к о в (негромко). Николай.

К о е л и (не сразу). Что?

Н о в и к о в. Сколько отсюда до Москвы?

К о е л и (подумав). Километров пятьсот.

Тишина.

Н о в и к о в (запевает слабым чистым тенором):

Вдоль по улице метелица метет.

За метелицею девица идет.

Г р е ч к а (тихо вторит):

Ты постой, постой, хорошая моя,

Дозволь наглядеться, радость, на тебя.

Л у т с (очнувшись). Поют! Поют русские...

Н о в и к о в (закинув голову, медленно и мечтательно):

На твою ли на приятну красоту,

На твое ли что на белое лицо...

Г р е ч к а (вторит):

Ты постой, постой, хорошая моя,

Дозволь наглядеться, радость, на тебя...

2

Тот же зал. Горит та же лампочка. Снова вечер. Но людей в зале больше - уже десятки советских военнопленных обитают в Н-ской синагоге. Я р о ш чинит сапог. Г р е ч к а мастерит санки. Е р е м е е в зашивает свой кожух, вкладывая в это занятие застенчивую заботливость. Б о л ю т и н лежит, закинув руки за голову. У печки М е р к у л о в с перевязанной головой; ему плохо - он говорит с трудом и трудно поворачивает голову. По-домашнему - внизу, не на хорах - сидит и разговаривает В а л я.

У двери Л у т с с винтовкой.

Разговаривают группами и по двое, кто шумно, кто почти шепотом.

Разговор то разделяет, то объединяет людей.

Я р о ш. Наша местность скрозь угольная. У наших стариков в морщинах уголь засел - не вымывается.

М е р к у л о в. А у нас дело чистое - текстиль. Угля нет, работаем на торфе.

Я р о ш. Торф - ерунда. Антрацит - вот король над королями.

М е р к у л о в. На торфе тоже ничего. Справлялись. Привычка много значит: у нас привыкли к торфу.

Е р е м е е в. Смело людей со всей земли... А я по большей части в лесу жил.

Я р о ш. Наша степь! Говорят, в ней красоты нету. Что они понимают в красоте! Такой воли - аж до свиста в ушах - ни в садах нет, ни в лесу.

Е р е м е е в. В лесу тихо. Белка орехом играет. Зайцы кувыркаются...

Я р о ш. В степи травы - вот! По пояс!.. Медом пахнут, а цветов!..

Е р е м е е в. Как-то вышел без ружья и наскочил на медведицу. Она детная, свирепая; а при мне только нож. Сцепились - думал, конец... Видишь - вот шрам и вот, это от ее когтей.

М е р к у л о в. Сила у вас, Еремеев.

Е р е м е е в. Сила есть.

Я р о ш. Как-нибудь померимся.

Е р е м е е в. Сперва поправься как следует. Контузия тебя покачнула. Я сейчас гораздо тебя крепче. Не сладишь со мной.

Я р о ш. Выйдем на волю - поправлюсь как следует.

Ш а р а ф у т д и н о в. Уйти трудно. В такой одеже - за три километра видно, что идет пленный.

Я р о ш. Метель метет, не видать ни дьявола в трех шагах, не то что в трех километрах.

Ш а р а ф у т д и н о в. Кто пустит пленного переночевать? Побоятся.

М е р к у л о в. Один побоится, другой побоится, третий пустит.

Е р е м е е в. Леса надо держаться. В лесах народ непужливый. Хладнокровный.

Ш а р а ф у т д и н о в. Не поймите так, что я трус. Поймите правильно: я хочу рассчитать, как мужчина. Зачем надо, чтобы я вышел за ворота - и фашист всадил мне пулю между лопатками? Мне надо, чтобы он от меня получил пулю - в лоб! (Помолчав.) И все равно я выйду за ворота. Я больше не могу здесь...

П а р х о м о в (рассказывает Гречке). Мы этот вопрос подработали и представили ему на рассмотрение. Немного погодя он меня вызывает. "Ваш, говорит, материал, товарищ Пархомов, подработан серьезно; а вот у Дудникова, говорит, неглубоко; вы ему помогите". Дудников вообще несолидно держался, разбрасывался очень, в личной жизни тоже... Я ему, конечно, помог. У меня картотека была замечательная, я сам ее создал, карточка за карточкой, все сектора пользовались... Дудников вечно против нее делал выпады, мне передавали, что он меня называл крохобором и кротом, а тоже в трудные моменты жизни моя картотека его выручала! Кабинет у меня был не такой, конечно, как у руководства, - по внутренней лестнице, комнатка метров шесть, не больше, и темноватая, - Дудников острил, что мы в этих кабинетах как чижи в клетках... Но в смысле работы были созданы все условия: шкаф в стене, два телефона, городской и внутренний Столовая своя, закрытая, в этом же здании, очень удобно... Я что хотел сказать. Я хотел сказать, что ведь мы же вернемся в нормальное существование. Некоторые товарищи это недоучитывают. Они недоучитывают, что мы должны будем отчитаться о нашем пребывании здесь. Каждый должен будет осветить этот отрезок своей биографии, не утаивая никаких подробностей, за весь период. Вот Ярош меня ударил. Вы его взяли под защиту...

Г р е ч к а. Не то что под защиту!..

П а р х о м о в. Разрешите. Я не собираюсь делать выводы. Обстановка немыслимая, и он контуженный. Я учитываю. Пусть это событие здесь и останется.

Г р е ч к а. Тем более, дорогой, - тебе тоже мало интереса, чтоб об этом событии узнал кто-нибудь на воле.

П а р х о м о в. Хотя бы тот же Дудников. Вы совершенно правы. Но вот такой факт: отдельные товарищи вступают в разговоры с полицаями и даже с немцами; зачем это, товарищ Гречка? Советскому гражданину не о чем говорить с врагами!

В а л я (рассказывает Новикову и Коели). Я бежала в бомбоубежище, а кругом сыпался дождь из стекла, какие-то столбы поднимались черные...

Н о в и к о в. А вы бы в Ленинград!

В а л я. Да-а... Поезда не ходили - они ведь бомбили вокзал.

Н о в и к о в. А пешочком!

В а л я. Да-а... Это героиней надо быть, чтобы идти под бомбами.

Н о в и к о в. Ну, какой там особенной героиней.

В а л я. Хорошо, если убьют, это пустяки, а если оторвет руку или ногу?

К о е л и. А потом как было?

В а л я. А потом так... утром открывается подвал, смотрим - чужие солдаты. Немцы... Вышла я - как в чужой город: все горит, ничего не узнать...

Л у т с. А что вы кушали? Лавки были?

В а л я. Какие там лавки! Ели желуди и конину.

Л у т с. А конину где покупали?

В а л я. Какое там покупали! Вот убьет лошадь снарядом, она валяется, а мы идем и режем от нее кто сколько... А потом нас немцы выгнали в тыл.

Н о в и к о в. И сидите вы тут.

В а л я. И сижу.

Н о в и к о в. А через фронт если?

В а л я. Одной?

Н о в и к о в. Страшно?

В а л я (вздохнув). Страшно!

К о е л и. И что дальше?

В а л я. Что-нибудь. Всегда ведь бывает что-нибудь. Как вы думаете, что делать с Болютиным?

К о е л и. А что вы с ним сделаете? Ничего вы с ним не сделаете.

Н о в и к о в (громко). Гречка! Болютина кондёр где?

Г р е ч к а (громко). Болютина кондёр на окошке возле дежурного: вон - в миске.

Н о в и к о в (громко). Полная порция?

Г р е ч к а (громко). Полная порция. Такой суп пармезан, что не дай бог.

Н о в и к о в (вполголоса). А вчерашний?

Г р е ч к а (вполголоса). Прокис. Ночью схлебал кто-то.

Н о в и к о в (громко). А хлеб болютинский где?

Г р е ч к а (громко). А хлеб хранится у Валечки. Три порции за три дня.

В а л я. Болютин! Дать вам хлеба?

Б о л ю т и н. Не хочу. (Уходит.)

В а л я. Куда он пошел?

Я р о ш. Дров с ним попилим. (Уходит.)

В а л я. Безобразие! Умирающего от голода человека заставляет пилить дрова.

Г р е ч к а. Он еще ничего: не помирает.

В а л я. Этот Ярош ужасный.

Г р е ч к а. Обыкновенный себе мужчина; ничего.

В а л я. Он нарочно всю работу взвалил на Болютина.

Г р е ч к а. Он хочет, чтоб у Болютина аппетит взыграл.

Н о в и к о в. А по-вашему, уложить Болютина в постельку и плакать над ним: скушай, милый, ложечку за мамино здоровье?

В а л я. Так ведь он объявил голодовку!

Н о в и к о в. Подумаешь! На психологию бьет. Чтобы все кругом него танцевали. Что он хочет своей голодовкой доказать? Мы в лагере видали голодовку.

П а р х о м о в (приближается). Понимаете, Валечка, брали цинковое корыто, брали мерзлую картошку, немытую. Лопатой рубили картошку в корыте. На лопате земля. И варили без соли...

Г р е ч к а. Вот, ей-богу, поотстреливал бы некоторым людям языки и пустил гулять без языка.

П а р х о м о в. Все высказываются, а почему я...

Г р е ч к а. Зачем это вспоминать? Лестно, что ли? В автобиографию впоследствии впишешь, в каком тебя держали почете. (Вале.) Лично мне всякая диета на пользу. Вы можете себе представить, что до войны я весил сто девять кило?

В а л я. Ой! Я в жизни не весила больше сорока шести.

Г р е ч к а. А сто девять не желаете? Кто скажет? Сейчас талия - как у барышни.

В а л я. Как же вы на фронте со ста девятью килограммами?

Г р е ч к а. Воевал помаленьку.

Н о в и к о в. Первый был снайпер в батальоне.

В а л я. Первый снайпер? И дался в плен?

Н о в и к о в. В руку его ранило.

В а л я (Гречке). А до войны вы кем были?

Г р е ч к а. Угадайте.

В а л я. Руки у вас белые; вы не рабочий.

Г р е ч к а. Как считать...

В а л я. И не колхозник.

Г р е ч к а. Не колхозник.

В а л я. И не научный работник.

Г р е ч к а. Это нет.

В а л я. А кто?

Г р е ч к а. А я хлеб продавал. Возьмешь буханку... Сколько вам, гражданочка? Кило двести? Р-раз ножом и на весы - аккурат кило двести, гражданочка, получите... Из того хлеба, что через мои руки прошел, можно бы сложить небоскреб в пятьдесят этажей.

В а л я. До чего все разные... А вы, Василий Пантелеевич, кто?

Н о в и к о в. У меня квалификация шикарная - я метранпаж.

Ш а р а ф у т д и н о в (подходит, улыбаясь). Я тоже разный. Мы живем в Байрам-Али, - слышали Байрам-Али? Сад у нас, персики - вот такие золотые персики. Когда цветет сад - это белое облако стоит вокруг дома, утром встал, шагнул через порог - и ты в облаке... А когда стадо идет перед заходом солнца - это море идет, теплое море в розовом тумане...

Л у т с. Слушай. Молодой человек Коля. Коели. У тебя корова была?

К о е л и (задумчиво). Корова?

Л у т с. Была корова? Можешь ходить за коровами?

К о е л и. Велосипед у меня был, коровы не было. (Меркулову.) Опять побледнели - перевязать?

М е р к у л о в. Спасибо. Еще плотно держится. Я завтра работать выйду.

К о е л и. Это что - способ самоубийства?

М е р к у л о в. Ну вот... Мне просто лучше. А лежать здесь целый день одному - куда противней, чем мостить мостовую.

К о е л и. На морозе мостить. Прошу не забывать.

М е р к у л о в. Черт с ним.

К о е л и. На таком морозе, что пальцы липнут к булыжнику. И под метелью, прошу учесть. Метет в глаза и ноздри...

М е р к у л о в. Все равно. Ничего нет хуже этого безвоздушного пространства. Вы уходите, печка остывает, дверь на замке... И кажется умер и окостенел.

В а л я. Но это сумасшествие - вам идти на работу! Вы обязаны себя беречь! Вас жена ждет!

М е р к у л о в. Жена думает, что меня уже нет.

В а л я. Ничего подобного! Ждет, и смотрит в окошко, и бежит почтальону навстречу.

М е р к у л о в. Вы сказали - и я увидел наше окошко и крыльцо, по которому всходит почтальон, и дорожку к крыльцу... Дорожка в снегу; а когда я уходил, все было зеленое... Новый дом, знаете - на две квартиры, два крыльца, две семьи живут, - целый поселок такой при фабрике... Мы получили квартиру в прошлом году, до этого жили врозь - я в мужском общежитии, она в женском. Считанные дни вместе... Хорошо, что остался утешитель: сын.

В а л я. Большой?

М е р к у л о в. Небольшой. Должен был родиться... месяц назад.

В а л я. Почему непременно сын?

М е р к у л о в. Сын, сын. Конечно, сын... Если все прошло хорошо.

В а л я. Конечно! Все прошло чудно, конечно! Вернетесь, а там сынишка, Юрка или Вовка...

М е р к у л о в. Она хотела назвать Владимиром.

В а л я. Значит, Вовка. Чудные эти малыши...

Н о в и к о в. Эх, сидеть тут, сгнивать!.. Не дождусь я вас, Николай.

К о е л и. Как хочешь, конечно.

Н о в и к о в. Мы с Еремеевым считаем: надо двигаться в леса. Добредем до какого-нибудь партизанского отряда...

К о е л и. Двигайтесь.

Н о в и к о в. А ты?

К о е л и. Я дождусь Яроша. Мы пойдем к фронту Ярош нас выведет, я уверен. Он для этого и в старосты вызвался, и в руки всех забирает. Ты посмотри - он над каждым как наседка.

Н о в и к о в. Ласковая наседка, дай бог здоровья.

К о е л и. У всякой наседки свой характер.

Н о в и к о в. Тянет он...

К о е л и. Ждет, когда Александр Данилович сможет идти.

Н о в и к о в. А он сможет идти?

Коел и. Сможет.

Г р е ч к а (подходит). Поотстреливал бы я всем языки.

Н о в и к о в. Слух же у тебя, черта.

К о е л и. Снайперский.

Г р е ч к а (присаживается возле них на корточки) Послушайся меня, Василь...

Н о в и к о в. Тебя слушать - издохнешь тут сто раз.

Г р е ч к а. Василечек ты мой дорогой, нельзя уходить до весны. Ты посмотри, что за зима. Зима для нашего брата немилосердная.

Н о в и к о в. Тоже вроде Болютина - за жизнь свою драгоценную цепляешься?

Г р е ч к а. А что ж! Моя жизнь действительно стоит дорого. Поскольку она одна - как же не драгоценная? И, ясно, желательно ее израсходовать толково; а задарма, замерзать на дороге немцам на смех... И, кроме того, хлопцы, ах, хлопцы...

Н о в и к о в. Что еще скажешь?

Г р е ч к а. Арсенал. Под боком. Вражья база. Какой объект! Сегодня опять бесконечно разгружали грузовики. Готовенькая смерть, в упаковочке смерть - нашим на голову... И мы тут сидим - рядом - столько грамотных мужиков!.. Да неужели мы ничего не сумеем сочинить?

Н о в и к о в. Арсенал! Арсенал, брат, голыми руками не возьмешь.

Тем временем вернулись Я р о ш и Б о л ю т и н.

В а л я. Болютин! Я вам дам хоть кусочек хлеба!

Б о л ю т и н. Спасибо, не надо мне кусочка, не нуждаюсь я в вашем кусочке.

В а л я. Так возьмите все три порции и наешьтесь наконец, что за глупости!

Б о л ю т и н. Слушайте, отстаньте от меня, пожалуйста!

К о е л и. Получили?

В а л я. Умрет у всех на глазах, очень интересно...

Н о в и к о в. Не беспокойтесь: если бы очень захотел умереть - нашел бы тыщу способов.

В а л я. Все-таки вы к нему безжалостные.

Н о в и к о в. Что заработал, то и получает.

Я р о ш. Болютин.

Б о л ю т и н. Что?

Я р о ш. Сходи воды принеси.

Б о л ю т и н. Хорошо. (Уходит.)

П а р х о м о в. Где гуляли сегодня, Валечка?

В а л я. Я не гуляла. Я ходила за хлебом.

П а р х о м о в. И какие достижения?

В а л я. Дали на сегодня. Сказали - больше не дадут Сказали - в Гдове дадут следующий раз.

Л у т с. Вот: думать надо. Всё ля-ля-ля и ха-ха-ха, а надо думать.

В а л я. Я думаю, думаю...

Л у т с. Будешь служанка, большая важность. Ты - служанка, я полицейский. Война все перепутала. Война кончится - придем и скажем: разберите нас, где кто... Хозяйка хорошая, ботики даст тебе и шаль.

В а л я. Хорошо, хорошо...

Л у т с. Завтра отведу тебя. Не можешь ты сама думать. Еще не выросла. Или в Гдов пойдешь?

В а л я. Хорошо, отведите.

П а р х о м о в. Будете, Валечка, проведывать нас. Вы, Валечка, одни только и напоминаете нам о жизни. О реальной действительности. Все остальное - сон, как правильно сказал Коля Коели.

Б о л ю т и н вносит воду.

В а л я. Определенно умрет от голода... Болютин! Я вас очень прошу возьмите хлеба!

Б о л ю т и н. Хорошо. Дайте мне мой хлеб.

В а л я (достает хлеб из-под изголовья Меркулова, радостно). Весь возьмете?

Б о л ю т и н. Давайте весь. (Берет хлеб и отдает Дахно.) Берите.

Д а х н о. Это как же?

Б о л ю т и н. Да просто так.

Д а х н о (недоверчиво). А что я должен?..

Б о л ю т и н. Ничего. Возьмите и съешьте.

Д а х н о (берет, ест; в недоумении). Ну... спасибо.

Б о л ю т и н. На здоровье.

Общее молчание.

Г р е ч к а. Вот это ловко - одним плевком всех оплевал.

Я р о ш. Б о л ю т и н.

Б о л ю т и н. Что?

Я р о ш. Не в очередь - снег отгребать.

Б о л ю т и н. Хорошо. (Уходит.)

Я р о ш. Вы бы, барышня, не прыгали, где вы без надобности. И вообще, лучше бы вас отсюда...

Л у т с. Завтра отведу! Завтра!

Х е м п е л ь (отворяет дверь). Битте. Лутс! Ди дамен зинд да.

Лутс выходит. Входит семейство Ильмарине: б а б у ш к а И л ь м а р и н е - в огромной клетчатой шали, в пестрых рукавицах, с пронзительным и неподвижным лицом деревянного идола; м а м а И л ь м а р и н е - громадная, как бочка, еще приятная собой, с яркими розами на щеках; и, наконец, в н у ч к а И л ь м а р и н е - пышный белокурый цветок с муфточкой и модной прической под капором.

Л у т с (вносит стулья). Садитесь.

Семейство Ильмарине садится.

Молчание.

(Поддерживает разговор.) Большой мороз.

Б а б у ш к а И л ь м а р и н е. Большой мороз.

Л у т с. Тридцать восемь градусов.

Б а б у ш к а. Тридцать восемь градусов?

Л у т с. Тридцать восемь градусов.

Молчание.

(Указывает на внучку Ильмарине.) Сколько лет?

Б а б у ш к а. Двадцать два.

Л у т с. Двадцать два?

Б а б у ш к а. Двадцать два.

Л у т с. Замуж пора.

Б а б у ш к а. Где женихи?

Л у т с. Нет женихов.

Б а б у ш к а. Нет женихов.

Молчание.

В н у ч к а (маме). Их не кормят?

М а м а. Очень худые. Но все красивые.

В н у ч к а. Грязные...

М а м а. Он вымоется в ванне!

В н у ч к а. Как плохо одеты. Это не брюки. Это не куртки. Это тряпки...

М а м а. Он будет носить папин костюм. Мы сошьем белье...

Л у т с (указывая на Коели). Вон красивый.

М а м а. Они все красивые! Возьмите какого хотите, вымойте в ванне и оденьте в костюм - он будет красивый!

Л у т с. Красивый и вежливый мальчик. За коровами ходить не умеет, так можно научить!

В н у ч к а. Пусть бабушка покажет документы.

М а м а (бабушке). Она сказала - нужно показать документы.

Б а б у ш к а (Лутсу). Сейчас я покажу документы. (Достает из-под шали бумаги, подает Лутсу.) Что написано?

Л у т с. Написано, что семейство Ильмарине не имеет рабочих рук для обработки земли. (Маме.) Мужа нет?

М а м а. Нет.

Б а б у ш к а. Умер.

Л у т с. Умер?

Б а б у ш к а. Умер.

И все покачали головами.

А тут что написано?

Л у т с. Тут написано, что бургомистрат просит отпустить на работу в усадьбе Ильмарине одного человека из военнопленных. А дальше по-немецки и печать с орлом.

Б а б у ш к а. И вот квитанция.

Л у т с. Двадцать немецких марок?

Б а б у ш к а. Двадцать немецких марок.

Л у т с. Недорого.

Б а б у ш к а. Недорого.

Г р е ч к а. Дешевле пары кур.

Н о в и к о в. Вот, значит, какая цена Новикову Василию Пантелеевичу. С руками, с ногами, с головой...

В а л я. Хижина дяди Тома.

Б а б у ш к а (маме). Она выбрала?

М а м а. Выбрала. (Шепчутся.)

Д а х н о. А хороши барышни в Эстонии! Ух ты, какой шик!

Н о в и к о в. Нет. Я не раб, я военнопленный. Не пойду, пускай хоть повесят.

Г р е ч к а. Пережить зиму можно. Пережить такую зиму и не сдохнуть большое дело.

Н о в и к о в. Лучше издохнуть. А продавать меня нельзя.

Г р е ч к а. Весной - уйти. Оттуда уходить, между прочим, много легче.

Н о в и к о в. К чертовой матери!

Г р е ч к а. Отъешься - раз. Оденешься - два. Эх, у меня б эти жиночки по струнке ходили!

Н о в и к о в. Молчи, Гречка. Я скрепился. Но я такое рад сделать, чтобы земля и небо к черту...

Б а б у ш к а. Молодой человек, которого мы выбрали, послушай, что скажет старая старуха Ильмарине. Молодой человек, ты смотришь, что мы принесли бумажку с немецким орлом. И ты думаешь: "эти люди будут меня мучить".

Л у т с. Они не будут мучить!

Б а б у ш к а. Молодой человек, мы не будем мучить. Мы зовем тебя в семейство Ильмарине. Будешь жить у нас, пока война, будешь сидеть за нашим столом. А потом война кончится, потому что всякое несчастье кончается, верь старой старухе Ильмарине; война кончится, и ты пойдешь. А если ты захочешь всегда быть с нами, мы будем рады. Иди к нам спокойно: в нашей маленькой усадьбе немецкий орел тебя не заклюет.

Л у т с. Коели. Они выбрали тебя. Можно собираться, они распишутся и пойдешь.

Коели молчит.

Будешь кушать масло...

К о е л и. Я благодарен. Но...

Л у т с. Глупый! Будешь ходить вольно!

К о е л и. Вы зовете меня в семью. У меня уже есть семья. Я женат, и у меня дети.

Смех.

Г р е ч к а. Ой, хлопчик!

В н у ч к а (ясно смотрит на Коели). Надо отказывать честно. Не лгать. К вам пришли и говорили с вами прямо. И вы ответьте - прямо.

К о е л и (не сразу). Я виноват. Хотя, может быть, вы бы тоже стали лгать, если бы вы были на моем месте. В неволе здорово опускаешься... Но все равно я виноват, конечно. Извините.

Л у т с (огорчен). Стыдно, Коели. Фу, как стыдно, мальчик.

Б а б у ш к а. Никому не стыдно. Стыдно бить, стыдно мучить, стыдно воровать, а это маленькие пустяки, это не стыдно. Он ее понял, и мы его поняли и желаем ему всего хорошего. Скажите до свиданья, дети, и если она его встретит - не скоро, когда-нибудь, - пусть засмеются и поздороваются... Вон другой молодой человек смотрит на меня печальными глазами. Такой молодой, и уже узнал столько печали!

Шарафутдинов отворачивается в смущении.

М а м а (внучке). Очень красивый! Гораздо лучше, чем тот... Посмотри, какие брови!

В н у ч к а (грустно). Ничего...

М а м а. Папин костюм как раз ему по росту...

Шепчутся. Над тремя склоненными женскими головами - склоненная голова Лутса.

Л у т с. Шарафутдинов! Можно собрать вещи. Пойдешь.

Семейство Ильмарине (хором). Не надо вещи!

Л у т с. Не надо вещи!

Семейство Ильмарине чопорно раскланивается и направляется к выходу.

В н у ч к а (оглянулась на Коели). Прощайте.

Семейство уходит.

Г р е ч к а. Совсем даже ничего дивчина.

Ш а р а ф у т д и н о в. Старая бабушка - умная бабушка.

Д а х н о. Х-ха! Да ты на молодую метишь или на старую?

Ш а р а ф у т д и н о в. Ты обо всем гадость думаешь. Не хочу слушать твои глупые шутки!

Г р е ч к а. Дай хоть обчищу тебя.

Д а х н о. Самая жениховская роба.

Г р е ч к а. Дадут костюмчик; ничего.

В а л я. Постойте! Нате! (Достает носовой платок.) Почти совсем чистый.

Я р о ш. Не застрянь там в усадьбе на сладких харчах.

Ш а р а ф у т д и н о в. Совесть не позволит застрять.

Г р е ч к а. Только ты с умом. На рожон не лезь.

Ш а р а ф у т д и н о в. Яс умом. Большое спасибо. Ну... До свиданья, товарищи.

И всем взгрустнулось.

Г р е ч к а. Будь жив, дорогой.

Рукопожатия.

Ш а р а ф у т д и н о в. Прощай, Александр Данилович.

М е р к у л о в. Прощай, брат. Вспоминай.

Ш а р а ф у т д и н о в. Буду вспоминать всегда, каждый день... Никогда не забуду никого!

Д а х н о. Иди уж...

Шарафутдинов, простясь, уходит с Лутсом.

Вот скажи ты - за что самым последним дурням наибольше счастья?

Г р е ч к а. Не все ж тебе, умному, в рот - нехай другой раз и нам, дурням.

Д а х н о. Изменила судьба... Я всегда был, конечно, способный.

Г р е ч к а. Видать.

Д а х н о. И удача мне валила, понимаешь, как козырная масть! Обрати внимание: ты замечал, чтоб мне когда-нибудь было хуже всех?

Г р е ч к а. Никогда такого не замечал.

Д а х н о (жует хлеб). Ни у кого нема даже на закрутку, а у меня полные карманы курева, х-ха?

Г р е ч к а. А как же!

Д а х н о. А в колхозе я был кладовщик, ясно тебе?

Г р е ч к а. А как же не ясно!

Д а х н о. Эх, была жизнь! Веришь, прихожу и беру чего сколько хочу муки пшеничной, яблок, меду... пряжи... Сколько чего хочу! Ты можешь этому поверить?

Г р е ч к а. Чего ж? Могу.

Д а х н о. Так счастье валило - ты послушай! Как раз в июне месяце, после ревизии, подпал я под статью. Составили акт, я к юристу, юрист говорит - придется отсидеть; адвокаты, говорит, выручить не могут. И аккурат двадцать второго числа началась война, и я от следствия ушел - по мобилизации.

Г р е ч к а. Угу. Гитлер тебя выручил, так сказать.

Д а х н о. А вот сейчас, замечаю, стала фортуна рожу от меня воротить. Ну, не обидно? Какой-то сопляк пошел в приймы - масло жрать, а я, такой человек складный, корми вошу.

Г р е ч к а. А ты, вот именно, корми вошу.

К о е л и (спокойно). Удивительно вы противный человек, Дахно. (Задумчиво.) Такой отвратительный гад...

Д а х н о (вскочив). Как?.. Ага?.. (Захлебнулся.) Я знаю... Я знаю вы б меня раздавили... А через что? Сказать, через что?

Г р е ч к а. Сядь и заткнись.

Д а х н о. Через то, что я на одну тут личность плевать хотел. Вы эту личность слушаете, и лечите, и ховаете, а я ее ненавижу и слушать не желаю, ни одного слова от нее больше не желаю слушать!

М е р к у л о в. Личность, на которую вы плевать хотели, тут ни при чем. Вас не любят за то, что вы спекулируете на несчастье ваших товарищей.

Д а х н о. Забалалайкала балалайка... Какое мое дело до ихнего несчастья - я сам несчастный!.. "Спекулируете"! Щепотку махры когда...

Е р е м е е в. Триста рублей за щепотку махры.

М е р к у л о в. Вас не любят за то, что вы не советский человек, Дахно.

Д а х н о. Ишь куда - у-у-у... Думаешь, тут тебе большевицкий строй... когда ты балалайкал надо мной разными словами день и ночь...

К о е л и. Александр Данилович, не отвечайте ему. Александр Данилович, не отвечайте, ну его к черту!

Д а х н о. Это я там был обязан вас слушать и с вами цацкаться. А тут я с вами не обязан цацкаться, чтоб вы знали! Вы на меня смотрите как на дерьмо...

Н о в и к о в. А ты дерьмо и есть.

Я р о ш. Ну, кончили!

Входит Л у т с.

Л у т с. Не надо кричать. Прибери немножко: идут... (Вале.) Уходи, чтоб не было тебя! (Затопав ногами.) Я из-за тебя под арест пойду!..

Валя убегает. Входят Т е е с а л у, В е г е р и С е п р е.

С е п р е. Ауфштеен! Встать!

В е г е р (он величественно холоден). Вифиль?..

Т е е с а л у. Драйсих. (Лутсу.) Больных нет?

Л у т с. Есть больные.

Т е е с а л у. Чем?

Л у т с. Живот...

Т е е с а л у. Сколько?

Л у т с. Семь человек.

Т е е с а л у. Медикаменты есть?

Л у т с. Купил желудочные капли. Больше в аптеке ничего нет.

Т е е с а л у. В случае подозрения на тиф дайте знать. (Смотрит в записную книжку.) Николай Коели.

К о е л и. Я - Николай Коели.

Т е е с а л у. Сколько вам лет?

К о е л и. Семнадцать.

Т е е с а л у. Городскому управлению стало известно, что вы происходите из семьи одного из высших духовных сановников России.

К о е л и. Да?

Т е е с а л у. Если бы городское управление было поставлено об этом в известность раньше, оно не допустило бы вашего пребывания в бараке для рядовых военнопленных.

К о е л и. Я - рядовой военнопленный.

Т е е с а л у. Ваш дед был (смотрит в книжку) католикосом всех армян... Принимая во внимание вашу крайнюю молодость, я мог бы обеспечить вам более сносное существование. Что вы скажете, например, если вас поместят в какую-либо почтенную и просвещенную эстонскую семью в качестве, допустим, секретаря? Вы владеете стенографией?

К о е л и. Нет, не владею.

Т е е с а л у. Ну, это не так важно. Через несколько дней мы это устроим; вы можете надеяться. Пока я распоряжусь, чтобы вас не посылали на работу.

К о е л и. Вас неправильно информировали. Мой дед не был католикосом. Он был сапожник, или чистильщик сапог, или то и другое вместе - что-то, в общем, в этом роде...

Т е е с а л у (неприятно удивлен). Вы неоднократно говорили публично...

К о е л и. Это была шутка; я ее повторял, чтобы позабавить товарищей. Но я не хочу обманывать такое почтенное учреждение, как бургомистрат.

Т е е с а л у. Вы пошли в армию добровольно?

К о е л и. Мой год не подлежал отправке на фронт.

Т е е с а л у (помолчав). Как бы ни были вы молоды, за вами приходится признать право распоряжаться своей судьбой. Но позвольте вам все-таки сказать, что в вашем положении вы поступаете опрометчиво, отвергая предложенную вам помощь. ("Может быть гораздо хуже!" - хочется ему сказать. "Глупый мальчик, пропадешь ведь!" - хочется ему сказать. Но ни воспитание, ни положение не позволяют ему быть откровенным.)

К о е л и. Я не могу принять помощь, предложенную внуку католикоса. Я - внук чистильщика сапог.

Вегер, скучая, поворачивается к двери, чтобы уйти. Направляется за ним и Теесалу.

Д а х н о (вдруг выступает вперед). Гер офицер!

В е г е р (к Теесалу). Вас?

Д а х н о. Гер офицер, слушайте, что я скажу...

В е г е р. Айне кляге?

Т е е с а л у. Претензия? Жалоба?

Д а х н о (кричит Вегеру как глухому). Гер офицер, тут комиссар! Комиссар!

В е г е р (приподняв брови). Вер ист комиссар?

Д а х н о (кричит, указывая пальцем на Меркулова). Вон он! Он! Комиссар!

В е г е р. Комиссар?

Д а х н о. Комиссар батальона!

В е г е р. Батальон? (Подходит к Меркулову, смотрит.)

Я р о ш. Брехня! Брешет, гнида!

Движение и гул.

Н о в и к о в. Брешет, сволочь!

Д а х н о. Кто брешет? Кто брешет? Обратно Дахно - брехливая собака? Х-ха! Нет, Дахно правду говорит! Дахно вас выведет, балалаечников, на чистую воду!

Г р е ч к а (Вегеру). Не слушайте! Никакой не комиссар, никс комиссар, ферштеен? Обыкновенный рядовой, мы с ним с самого начала войны...

Я р о ш (к Теесалу). Господин товарищ городской голова! Не допустите такое дело над человеком...

Т е е с а л у (в смятении). Это ужасно... (К Дахно.) Зачем вы говорите такие вещи, это ужасно...

Д а х н о (опьянен местью). Говорю, что знаю... Он - комиссар!

В е г е р (ровно). Гут.

Уходит, Теесалу и Сепре - следом.

Д а х н о (рванулся за ними). Гер офицер!..

С е п р е. Куда ты, куда? Нельзя...

Д а х н о. Что ж они... ушли. Он не понял, что ли?

С е п р е. Ты молодец, молодец, русский! Герр офицер все понял - ты молодец!

Уходит. Тяжкая тишина.

М е р к у л о в. Коели. У вас есть, чем записать адрес? Нате... (Достает карандаш.) Бумаги нет... ну, хоть на нарах пока, - запишите: Иваново, Советская, 20, Валентина Владимировна Меркулова. И я вас попрошу... вот эта фотография и мундштук... если будет возможность, конечно... перешлите.

Входят Х е м п е л ь, С е п р е и несколько н е м е ц к и х с о л д а т с автоматами.

Х е м п е л ь. Во ист эр?

С е п р е. Ферлецте копф. Небен оффен.

Х е м п е л ь (срывает с Меркулова повязку и бросает на пол). Комиссар?

М е р к у л о в. Комиссар!

Х е м п е л ь. Штее ауф. Ауф, ауф, нун?

Я р о ш (к Сепре). Слушай сюда, полицай. Я, как староста, заявляю: этот человек - простой солдат.

Сепре качает головой, смеется.

Слышишь, полицай? Он заговаривается через жар...

В с е к р у г о м, к р о м е Д а х н о. Солдат он! Солдат! Жар у него! Бредит! Простой солдат!

Х е м п е л ь (выбрасывает автомат). Штиль!

С е п р е. Ты - хороший староста, Ярош. Но не заступайся за комиссара, а то мне прикажут, и я тебя должен повесить.

Х е м п е л ь. Ком'мит.

Входит Б о л ю т и н, застывает у двери.

К о е л и. Александр Данилович!!!

М е р к у л о в. Есть Александр Данилович Меркулов. (Последним усилием подняв голову, идет к двери; обернулся.) Будьте живы, товарищи!

Уходит, за ним Хемпель, солдаты с автоматами. Сепре. Тишина; никто не шевелится. Близко - короткая очередь из автомата; немного погодя - вторая.

Я р о ш (подходит к Дахно). Точка.

Д а х н о (его злобная лихорадка сменяется ужасом и слабостью; растерянно, почти жалобно он повторяет). Точка...

Я р о ш. Точка.

Д а х н о (вздрогнул). Кому точка?..

Я р о ш. Спать.

Он тушит свет, и все укладываются, молча и торопливо. Один Дахно медлит. Прижавшись спиной к колонне, весь настороженный, он прислушивается к молчанию. Он дико улыбается. Медленно поднимает руку и грозит Ярошу.

Д а х н о. Не смотри на меня... Ты что? Ты смотришь или нет? Не смотри на меня глазом...

Ярош молча отворачивается. Дахно отрывается от колонны. Озираясь, присаживается на нары. Долго сидит, вздрагивая и вертя головой; подолгу присматривается к Ярошу. Нерешительно лезет в карман за сигаретой. Зажигает зажигалку... и в этот момент на него на брасываются Гречка, Новиков и Еремеев. Замычав, Дахно валится на спину. Рот ему зажали.

Е р е м е е в (медленно снимает руки с шеи Дахно). Всё.

Кругом сон и неподвижность. Лутс дремлет на стуле, держа винтовку между колен и кивая головой. И, прямая, взявшись обеими руками за барьер, свесив волосы, смотрит с хор Валя.

Г р е ч к а. Давай...

Е р е м е е в. Куда?

Г р е ч к а. На двор.

Еремеев, Гречка и Новиков поднимают Дахно. Коели встает, отворяет им дверь. Дремлет Лутс, усердно кивая головой. Е р е м е е в, Г р е ч к а, Н о в и к о в и К о е л и возвращаются.

Я р о ш (не двигаясь) Где дели?

Г р е ч к а. В сортир.

Я р о ш. Подходяще.

Еремеев, Гречка, Новиков и Коели ложатся. Сон и неподвижность кругом.

Г о л о с р а в в и н ш и (за хорами). Мойше! Шолом! Сара! Рувим!

Голос ближе, скрипят ступени, - раввинша поднимается по лестнице.

Сара!.. Мойше!.. Куда вы ушли? Куда вы увели детей? Где мои внуки? Где мои дети? Люди, отвечайте мне! Бог! Где ты, бог? Отвечай мне, бог!..

Она пытается отворить дверь на хоры и не может; погромыхивает медная ручка.

Люди, отвечайте мне...

П а р х о м о в (вскидывается, дрожа, на нарах). Не могу... Не могу... (Кричит изо всей силы.) Не мо-гу-у-у-у-у-у!..

И несколько человек вскидываются сразу, ругаясь и трясясь.

О ж е с т о ч е н н ы е г о л о с а. Молчи!.. Молчииии!..

- Заставьте его молчать!

- Заткните ему глотку!

- Убейте его!

Г р е ч к а (Пархомову, с покровительственной важностью). Ляжь... ляжь... Ничего.

П а р х о м о в (глуше). Матери наши... жены... товарищи...

Г р е ч к а (укрывает его). Ничего. Ничего, дорогой.

И опять тихо. Только Пархомов стонет, мучаясь.

Г о л о с р а в в и н ш и (удаляется). Бог! Бог! Отвечай мне, бог...

3

Тот же зал; только к окнам приделаны решетки. Время перед вечером; вот-вот начнет смеркаться. Топится печка. Возле печки - К о е л и и В а л я. На Вале поверх пальто большая теплая шаль. Рядом стоит корзинка с покупками. Коели просматривает газету.

В а л я. А другая около вокзала. Я сама видела воронку. Вот такая воронка, как от той стенки до окна. И кругом вся мостовая разворочена.

К о е л и (отбрасывает газету). Ни одного слова правдивого, сплошное кривлянье! Ведь уже ясно, что от Москвы их отшвырнули, а они всё хвастаются и машут кулаками! Дрянь газета!

В а л я. Больше не носить вам газет?

К о е л и. Нет, носите, носите! А то я, честное слово, читать разучусь. Вот сегодня сижу тут... Пока вас не было - такая тоска, кажется - голову бы расшиб об решетку.

В а л я. Так они поверили, что он убежал?

К о е л и. Видимо, поверили.

В а л я. Я раньше, маленькая, думала: какая тюрьма? Как там - в тюрьме? А она вон какая... Слушайте, а если его найдут?

К о е л и. Ну, найдут. Ну, расстреляют пятого, десятого, всех, почем я знаю... А вернее, что никого не расстреляют, ведь он был пленный. Кому нужен пленный, кто будет судить и наказывать за пленного? Одним меньше, одним больше... Удивительно, до чего легко вы говорите о самом страшном и остаетесь светлой, светлой, о чем бы ни говорили... И такой светлой через все это пройдете - и выйдете...

В а л я (после молчания). Так посмотрите, какая воронка около вокзала.

К о е л и. Какая воронка около вокзала?

В а л я. Как от той стенки до окна... Коля, так весело, когда налетают наши! Иду по улице и смеюсь как дура, и совсем не страшно. Как будто это я сама бросаю бомбы.

К о е л и. Мы теперь сидим по вечерам и ждем, когда же застучат моторы. Это - как родные голоса. Ждешь, и сердце стучит: давай!

В а л я. А я теперь по вечерам совсем одна. Сижу в кухне и читаю какую-то книжку, называется "Тайна старой девы". Хозяйка дала.

К о е л и. Вас не обижают там?

В а л я. Нет, за что же? Я все делаю, что им нужно. Вот, шаль дали... Доктор был?

К о е л и. Был. Лутс привел. Скверно.

В а л я. Неужели правда - чахотка?

К о е л и. Скоротечная.

В а л я. Бедный Пархомов, бедный... И пошел на работу?

К о е л и. Ну конечно, пошел.

В а л я. Слушайте, это же возмутительно. Нет, на самом деле, что же это творится.

К о е л и. Творится то, что творится. Лутс заявил этому... Теесалу. Может быть, тот что-нибудь сделает для Пархомова. Хотя бы от работы освободили.

В а л я. Какой-то этот Теесалу - скользкий, мягкий, как слизняк.

К о е л и. И нашим, и вашим. Лавирует. И с немцами страшно поссориться, и к русским хочет подольститься. Немцы-то - дело временное, а с русскими эстонцам жить да жить, этого только Сепре не понимает... Как это (скороговоркой): корабль лавировал-лавировал, да не вылав-и-ровал.

В а л я. У вас не получается. Вот: корабль лавировал-лавировал, да не вылавировал.

К о е л и. Вот здорово.

В а л я. Грузим пароход.

К о е л и. Грузим.

В а л я. Грузим пароход буквой эс.

К о е л и. Сахаром.

В а л я. Слонами.

К о е л и. Супом.

В а л я. Соловьями.

К о е л и. Сестрами.

В а л я. Сиренью.

К о е л и. Стихами.

В а л я. Садами.

К о е л и. Солнечным светом.

В а л я. Хорошая буква эс... Наелись бы мы сейчас супу и сахару, сели бы на слона, в саду сирень цветет, солнце светит, соловьи поют, а мы сидим и читаем стихи.

К о е л и. И кругом сестры.

В а л я. У меня братья.

К о е л и. А у меня четыре сестры. Все уже большие, замужем, и дети есть, мои племянники.

В а л я. Всем хватит места на слоне - братьям, сестрам, племянникам.

К о е л и. Племянники маленькие, могут свалиться.

В а л я. Слон ручной-ручной. Стоит тихо-тихо. Понимает, что на нем маленькие дети.

К о е л и. Почему, собственно, слон? Это происходит в Индии?

В а л я. Почему в Индии?

К о е л и. В Москве?

В а л я. В Москве или в Ленинграде.

К о е л и. В Москве и Ленинграде нет слонов.

В а л я. В Москве и Ленинграде все есть.

К о е л и. И слоны?

В а л я. Конечно.

К о е л и. Девочка, родная девочка...

Молчание.

В а л я. Что вы сказали?

К о е л и. Ничего я не сказал.

В а л я. Ничего?

К о е л и. Ничего.

Валя горько плачет

С моей стороны невероятно глупо. Ну, Валя, ну, посмотрите на меня: ну разве я имею право говорить?

В а л я (сквозь слезы). Имеете!

К о е л и. Надо быть скотиной, чтобы такой девочке, в таком месте говорить такие вещи...

В а л я. Девочке! Как будто вы - старик!

К о е л и. Я мальчишка; но скотиной быть не хочу.

В а л я. Ну!.. Вот после этого вы самая настоящая скотина и есть!

Входит Т е е с а л у, за ним С е п р е с кипой газет.

Т е е с а л у. Если склеить вдвое и затем краями друг с другом, получатся отличные шторы. Надо закрыть окна, чтобы не было ни малейшей щели. Таков приказ.

С е п р е. Будет исполнено, господин Теесалу.

Т е е с а л у. Пока не затемнено, воздержитесь зажигать свет.

С е п р е. Мы воздерживаемся.

Т е е с а л у (указывает на Валю). Кто это?

С е п р е. Беженка... Она служит у портного Кесккюла.

Т е е с а л у. Почему она здесь?

С е п р е. Пришла навестить своих.

Т е е с а л у (шокирован). Все-таки не следует допускать сюда женщин, вы понимаете, Сепре.

С е п р е. Я понимаю, господин Теесалу, о да! (Вале, подмигивая). Иди, слышала?

Т е е с а л у. У вдовы раввина вчера горело электричество.

С е п р е. Больше не будет гореть: я у нее выкрутил лампочку.

Т е е с а л у. Вы видели ее?

С е п р е. Она уже не встает совсем. Сегодня или, может быть, завтра...

Т е е с а л у. Придется хорошенько убрать и протопить в ее квартире. Там будут жить немецкие солдаты... Итак, Сепре, - затемнение. Не забывайте, что по соседству арсенал.

Уходит, Сепре за ним.

К о е л и. Валя! Валя! Ну, Валя!..

В а л я. Можете не твердить как попугай. Все равно скотина.

К о е л и. Я согласен: самая настоящая скотина на букву эс. (Оба засмеялись.) Опять снег идет...

Смотрят в окно. Смеркается.

Ну, сядьте сюда.

Валя садится.

Тепло вам?

В а л я (печально). Тепло.

К о е л и. Так вот, Валя, мы теперь, вдобавок ко всему, по вечерам сидим в темноте. Но это не самое страшное. Самое страшное то, что нас, по всей вероятности, скоро отправят в Германию.

В а л я. Зачем?

К о е л и. На работы. Вспомним еще синагогу, мороженую капусту и добряка Лутса.

В а л я. Слушайте, а если я попрошу, чтобы меня тоже отправили в Германию?

К о е л и. Нет! Валя, если вы это сделаете, я перестану вас любить, совсем перестану, слышите!

В а л я. Ведь я только для того, чтоб быть там, где вы...

К о е л и. Нет, нет, нет! Я скажу вам, вы должны знать... Я в Германию ни за что не поеду!

В а л я (радостно). Правда?!

К о е л и. Я убегу. Гречка говорит, что надо ждать до весны, но я не буду. Зима - что ж зима! Сколько беглых пленных идет по дорогам, и есть же такие, что доходят! Я уверен... я так, Валя, уверен, что я дойду! Вы не смейтесь, но я чувствую, что мне еще ужасно много жить!

В а л я. Чему же смеяться? Я то же самое чувствую.

К о е л и. А сидеть здесь, и топить эту печку, и ждать, пока не ушлют к фашистам на каторгу, - не хочу больше. Не хочу и не хочу.

В а л я. К Москве?

К о е л и. К Ленинграду; ближе.

В а л я. Через Кингисепп?

К о е л и. Мимо Кингисеппа, мимо Веймарна и дальше - к фронту.

В а л я. Этой дорогой они нас гнали сюда... Как же вы уйдете?

К о е л и. Еще не знаю точно. Знаю только, что уйду.

Слышен топот.

Вернулись наши.

Входят Я р о ш, П а р х о м о в, Е р е м е е в, Н о в и к о в, Б о л ю т и н, Г р е ч к а и другие пленные; за ними Л у т с и С е п р е.

С е п р е (считает по-эстонски). Юкс, какс, кольм...

Л у т с (отряхиваясь от снега). Все тут. Сторожить не надо: мороз самый хороший сторож.

Г р е ч к а. Морозец падает, метель будет большая.

Л у т с. Метель тоже хороший сторож. Куда уйдешь в метель?

С е п р е (Лутсу). Пойди в караулку, погрейся.

Л у т с. Я домой пойду. У меня нет денег на шнапс. Я кофеем буду греться. (К Коели.) Вот, не захотел в семейство Ильмарине - теперь... Я тебя уговаривал, ты не захотел - теперь...

К о е л и. Нас отправляют в Германию?

Н о в и к о в. Не всех.

К о е л и. Меня?..

Н о в и к о в. Есть приказ - до двадцати двух лет отправить всех, а свыше - тех, у кого есть специальность.

Б о л ю т и н (к Сепре). Вы обещали мне листок бумаги.

С е п р е (вырывает листок из блокнота). На.

Болютин садится, пишет.

Г р е ч к а. Пишет, пишет царь турецкий, пишет русскому царю.

Замолчали и смотрят, как Болютин пишет.

Донос на гетмана-злодея царю Петру от Кочубея.

Б о л ю т и н. Я не пишу доносов, товарищ Гречка. (Подает листок Сепре.) Попрошу вас передать, это заявление товарищу Теесалу... господину Теесалу.

С е п р е (прочитав). Молодец русский! Если все будут такие молодцы большевикам капут! Я пошлю сейчас. Молодец! (Уходит.)

Л у т с (к Коели). Я тебя уговаривал, бабушка уговаривала... Надо слушать старых. Молодой человек не должен по-своему жить. Он должен жить как старые велят, тогда ему хорошо будет. А когда станет старый - тогда может тоже учить молодых, как им жить. И им тоже хорошо будет. А потом и они станут старые... (Уходит.)

Н о в и к о в. Болютин. Какой же это секрет ты написал бургомистру?

Б о л ю т и н. Никакой не секрет. Прошу, чтобы меня отправили в Германию с первой партией.

Н о в и к о в. Добровольцем, значит?

Б о л ю т и н (с вызовом). Да. Добровольцем. (Мягче.) Товарищи...

Н о в и к о в. Положим, мы тебе не товарищи.

Б о л ю т и н. Слушайте, давайте поговорим наконец спокойно. Слушайте, мы зерно, летящее под жернов. Нас мелют в порошок... Не пора ли подумать, как выйти из этого положения?

Н о в и к о в. И ты воображаешь, что нашел выход?

Б о л ю т и н. Я рассуждаю так. Немцам нужна рабочая сила. Нас всех в конце концов перебросят в Германию. Так или иначе - ехать придется. И, конечно, добровольно выгоднее, чем принудительно. Добровольцы будут выделены из общей массы; поставлены в лучшие условия...

Н о в и к о в. Ты подумал, для чего туда везут? Оружие делать против своих же.

Б о л ю т и н. Ну, кто нам, пленным, доверит делать оружие, пустяки... Будем выполнять какую-нибудь нейтральную работу.

Н о в и к о в. В военное время нет нейтральных работ!

Б о л ю т и н. Чем мы стали!.. Опустились, не думаем о завтрашнем дне - вообще разучились думать... Протянуть день до сна - и ладно. Спать и стонать от кошмаров - и утром опять просыпаться под этим потолком... Черт, представить себе, что на свете существует зубная щетка, белая скатерть, подушка! Обыкновенная подушка, набитая перьями!.. Неужели мы когда-то спали на подушках? В комнате с нормальными стенами и нормальным потолком? И вечером на столе горела зеленая лампа?.. Я иду по мостовой, за мной полицай с винтовкой, руки у меня одеревенели от стужи, и ногти сорваны до мяса, - а по тротуару идут сытые, чистые, с поднятыми меховыми воротниками, идут и смотрят на меня... А вы верите, что они существуют на самом деле, чистые и сытые? Я не очень верю: скорей всего, это галлюцинация, - а на самом деле весь мир захлебнулся в дерьме и боли... А?

В а л я. Вы с ума сошли, Болютин!

Б о л ю т и н. А знаете, я одно время действительно чуть не сошел с ума. Бог знает что выдумывал - хотел уморить себя голодом, хотел ночью выйти раздетым во двор и замерзнуть...

Н о в и к о в. Чего ж не вышел?

Б о л ю т и н. А потом взял себя в руки - какого черта?! Истерика, чепуха... Надо думать о будущем. Война продлится два года, три, пять - что я буду через пять лет? Недоучка... Я хочу получить специальность. В Германии я ее получу.

Е р е м е е в (вдруг смеется хриплым лающим смехом). Профессора для тебя припасёны в Германии.

Г р е ч к а. Каин Каином и помрет.

Б о л ю т и н. Ах, ерунда!.. Вы что - хотите, чтобы мы все так погибли, как Меркулов?

Г р е ч к а. Ты так не погибнешь.

Б о л ю т и н. Для меня плен тяжелее, чем для любого из вас. И тем не менее я нашел в себе силы, чтобы освободиться от истерии и взглянуть на вещи трезво.

К о е л и. Ни от чего вы не освободились! Вы, Болютин, в плену у вашей трусости - вы в двойном плену! Как будто мы не понимаем, что вы просто-напросто хотите удрать как можно дальше в тыл!

Е р е м е е в. Во, во! От советских бомбовозов тикает в Германию, там ему убежище припасёно...

П а р х о м о в. Товарищи, мы должны заклеймить... выразить презрение...

Б о л ю т и н. Вы! Чахоточный! Сгнивающий заживо! Вы, что ли, дадите мне вторую жизнь?

Я р о ш. Могу тебе дать легкую смерть. Но не дам. Нехай твоя смерть будет трудная. Дежурный! Давай кондёр.

Коели раздает приварок. Трапеза.

В а л я. Я пока пойду, Коля.

К о е л и. Еще зайдете?

В а л я. Да. (Уходит.)

Ярош, Еремеев и Гречка втроем сели ужинать в стороне. Разговор медлительный и негромкий.

Я р о ш. Семнадцать человек хворых.

Е р е м е е в. В дороге холодом вылечатся.

Я р о ш. Нет; падут.

Г р е ч к а. Точно.

Пауза.

Е р е м е е в. Семнадцать, значит, остаются. Десять - идут.

Я р о ш. Не десять, а восемь.

Г р е ч к а. Болютина не считаешь, еще кого?

Я р о ш. Николая. Его вперед отправить нужно. За ним хоть завтра с утра могут прийти. И ни к чему подростка брать в такое рискованное дело.

Г р е ч к а. Опять скажу: лично я подождал бы весны.

Я р о ш. До весны все будем в Неметчине.

Е р е м е е в. Как же постановляем - вместе, ай врозь?

Я р о ш. Выходить вместе.

Е р е м е е в. Так.

Я р о ш. Нахрапом. Выберем момент.

Е р е м е е в. Так.

Г р е ч к а. А-ах, уйдем, а арсенал целенький останется!

Я р о ш. Что ж ты его - слюнями взорвешь, что ли?.. За воротами расходиться всем розно.

Г р е ч к а. Всяк на свой риск - выручай, мама, сына молитвой...

Я р о ш. И сходиться к Кингисеппскому шоссе, в тот лесок, что я вам чертил.

Е р е м е е в. А дальше?

Я р о ш. Дальше я вас поведу в Ленинград.

Г р е ч к а. До шоссе будет трудно добраться. Многие плохо знают местность, не умеют ориентироваться.

Я р о ш. Спросят.

Пауза.

Г р е ч к а. Человека четыре из восьми дойдут?

Я р о ш. Человека три-четыре, да. На когда назначим?

Г р е ч к а. Когда дежурит Сепре?.. Давайте на послезавтра.

Я р о ш. Давайте. Тем, кто пойдет, скажете - завтра и послезавтра от хлеба воздержаться, сберечь на дорогу.

Пауза.

Г р е ч к а. На улицах благодать в смысле затемнения, спасибо нашим летчикам.

Е р е м е е в. Главное - мимо караулки проскочить.

Г р е ч к а. А по этому самому, дорогой, надо идти вот именно в дежурство Сепре, потому что когда Сепре - тогда и Хемпель, а когда Хемпель - тогда и шнапс.

Е р е м е е в. За воротами шнапсом не пахнет, там караул настоящий... Хворым не говорить?

Г р е ч к а. А ясно! Для какой надобности расстраивать людей?

Е р е м е е в. И Пархомову?

Г р е ч к а. И Пархомову. (Пауза.) Метель хорошая поднялась...

Я р о ш. Хорошая...

Н о в и к о в (к Коели). Куда Валя пошла?

К о е л и. К раввинше, должно быть.

Н о в и к о в. Прикармливает?

К о е л и. Угу...

П а р х о м о в (подсаживается к ним). Подкинь полешко, Николай, дай погреться напоследок.

Коели молча подкладывает дров в печку

Н о в и к о в. Трясет?

П а р х о м о в. Да к вечеру всегда... Болютин про подушку говорил. А помните - чуть заболеем, доктора вызывали, бюллетень брали... Лекарства в аптеке заказывали...

Н о в и к о в. Путевку на курорт получали.

П а р х о м о в. Не ценили, считали - так и надо. А теперь вспоминаем - есть ли, мол, на свете подушка с перьями... Какие больницы были, какие санатории! Лестницы из мрамора, цветы... (Пауза.) Уйдете вы, да? (Ему не отвечают.) Идите. Не ждите ничего! В Германию загонят - тогда не выберетесь... А я, значит, тут. Вот, понимаешь, и не вздумал бы никогда, что буду помирать в синагоге. Я ее и не знал совсем, что за синагога...

Входит В а л я. Садится у печки и греет руки.

Н о в и к о в. Вы что такая?

К о е л и. Что, Валя?.. Валя! Что случилось?

В а л я. Умерла раввинша.

П а р х о м о в. Слава богу! (Молчание.) Забрали ее?

В а л я. Нет. Лежит. Я глаза ей закрыла.

Н о в и к о в. При вас умерла?

В а л я. При мне. (Встает.) Я пойду уже...

Совсем стемнело. Метель за окнами.

Я р о ш. Шаль у вас добрая.

В а л я. Это хозяйка дала.

Я р о ш. Добрая шаль. (Берет шаль.) Николай... (Надевает шаль на Коели.) Мимо караулки пройдешь Метель.

К о е л и. Пройду...

Я р о ш. Чего дожидать?.. На Кингисеппское шоссе знаешь поворот?

К о е л и. Да.

Я р о ш. В том леску жди нас.

К о е л и. Понятно.

Я р о ш. А не дождешься - держи сам дальше, не поминай лихом... Надевай шинелку. Скоро.

Коели лихорадочно надевает шинель.

Не надо прощаться.

К о е л и. Я только...

В а л я. Что вы? Я с вами! Я тоже знаю, где Кингисеппское шоссе!

Я р о ш. Скоро, скоро, выходи первый, она тебя догонит на площади!

К о е л и. До свиданья, товарищи. До свиданья, Вася.

Н о в и к о в. До свиданья, Коля...

Я р о ш. Иди, иди. В воротах не поспешай, проходи равнодушно. Тот мундштук с тобой?.. И карточка...

К о е л и. Со мной. (Уходит.)

Г р е ч к а (Вале). Вьюги не страшно?

В а л я. Не страшно.

Г р е ч к а. А мороза?

В а л я. Ничего не страшно.

Г р е ч к а. Пирожков в дорогу не успели напечь, вот беда.

В а л я. Вот как это делается...

Г р е ч к а. Да уж так делается.

Н о в и к о в. Опередил меня Николай...

Ярош выходит.

В а л я. Мне идти уже?

Г р е ч к а. Обождите.

П а р х о м о в. Уходите, Валечка. Я вас больше никогда не увижу. Никого я не увижу... Как дойдете, Валечка, до наших - вспомните про меня...

Г р е ч к а. Еще поживешь, дорогой. Ничего.

Я р о ш возвращается.

Я р о ш. Прошел. Можно.

В а л я. Спасибо. До свиданья. Всем, всем...

Идет к двери и сталкивается с входящим С е п р е.

С е п р е. Домой?

В а л я. Домой...

С е п р е. Посиди со мной немножко. Мне скучать всю ночь. Мордочка твоя... У, ротик! (Хочет взять Валю за подбородок.) Боишься, м-м!.. Напрасно боишься. Я скажу тебе секрет: ты меня потом будешь очень любить. Посиди. Я из-за тебя получаю неприятности: вот как ты мне нравишься! Подойди, я что-то скажу...

В а л я. Нельзя мне. Мне пора... Хозяйка будет ругаться...

С е п р е. Хозяйка - да! Хозяйка... А платок твой?

В а л я (беспомощно оглянулась). Платок?..

Грохот: Еремеев развалил печную трубу.

С е п р е. О!..

Г р е ч к а (бросается поднимать трубу). Медведь ты, дорогой, смотри, чего наделал!

Я р о ш. Морду надо бить за такие дела!

С е п р е. Набей ему морду! Он сделал угар! Я буду угорать всю ночь!

Валя выбегает.

Я р о ш (помогает установить трубу). Другим разом - искалечу.

С е п р е. Я должен угорать всю ночь! Здесь нет чем дышать! Я должен идти в караулку!..

Г р е ч к а. Минуточку. Я извиняюсь.

С е п р е. Что нужно?

Г р е ч к а. Минуточку. У вас на рукаве не то замазка, не то мел.

С е п р е. Откуда замазка?

Г р е ч к а (чистит гимнастерку Сепре). По-настоящему, такие пятна выводят бензином. Берут бензин, берут столовой соли... Нет, ничего, отходит и так.

С е п р е. Отошла?

Г р е ч к а. Вполне отошла.

Сепре уходит.

Н о в и к о в. Ушел Николай - так и не разгадал свою загадку.

П а р х о м о в. Какую загадку?

Н о в и к о в. Был его дедушка католикос или не был?

Г р е ч к а (смотрит в окно). Ух, разгулялась, моя дорогая...

Е р е м е е в. Метет?

Г р е ч к а. Так метет, что не дай бог.

Молчание.

Н о в и к о в (тихо запевает):

Вдоль по улице метелица метет... Эх, любил эту песню покойный комиссар!..

Я р о ш. А ну, цыть.

Прислушиваются. Слышно далекое пение самолетов.

П а р х о м о в. Наши...

Я р о ш. Цыть.

Дальний взрыв. И приближающийся рокот самолетов. Несется метель за окнами.

Г р е ч к а (у окна). Где-то шагают детишки наши...

Моторы громче.

Н о в и к о в. Вот так.

Проходит через зал и поворачивает выключатель. Вспыхивают ряды сверкающих бра. Зал феерически освещается.

Б о л ю т и н. Вы что?! Вы что?!! (Бросается к выключателю.)

Я р о ш (отшвыривает его). Не подходи!!!

Г р е ч к а. Кому не нравится - катись в Германию: там затемнение по всей форме!

Вбегает С е п р е.

С е п р е. Это, это, что это?! Потушить!

Близкий взрыв.

Туши свет! Сейчас туши свет!

Его окружает тесное безмолвное кольцо. Музыка моторов совсем близко.

Н о в и к о в (он стоит у выключателя, прислонясь к стене; он запевает полным голосом):

Вдоль по улице метелица метет.

За метелицею девица идет...

С е п р е (затопав ногами). Молчать! Молчать, русский!..

У него отнимают винтовку.

Г р е ч к а (вторит, проверяя затвор винтовки):

Ты постой, постой, хорошая моя,

Дозволь наглядеться, радость, на тебя.

С е п р е. Выпустите меня отсюда... О-о-о, потушите свет! Пустите меня!

Г р е ч к а (ударяет его прикладом). Полежишь тут Ничего.

Я р о ш (подняв руки). Сюда... Сюда... Ближе... Ближе... Давай! Давай! Давай на арсенал!

Н о в и к о в (закинув голову, медленно и мечтательно):

На твою ли на приятну красоту,

На твое ли что на белое лицо...

Страшный взрыв. Свет гаснет. Черная глухая темнота.

Х о р (из мрака):

Ты постой, постой, красавица моя,

Дозволь наглядеться, радость, на тебя...

Бешеная метель, кружась, охватывает все. Сугробы, как братские могилы, мгновенно нарастая, погребают песню под собой. И сквозь снежные смерчи проходят над сугробами две белые фигурки - В а л я и К о е л и.

1942 - 1956