Онлайн чтение книги Собрание сочинений в 3-х томах
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

РАССЫЛЬНАЯ

Правление колхоза «Передовик» заседало уже третий час. Сквозь дощатую перегородку, отделявшую кабинет председателя от просторной горницы, доносились голоса, взрывы смеха, кашель, пробивался сизый дымок самокруток, словно в кабинете жгли лапник.

Рассыльная правления колхоза Нюша Ветлугина, приземистая скуластая девушка лет семнадцати, болтая ногами, обутыми в сапоги с короткими голенищами, и лузгая каленые подсолнухи, сидела у дверей кабинета и прислушивалась к голосам за перегородкой.

Говорили о многом: о семенах к весеннему севу, о кормах для коров и лошадей, о телегах, веревках, хомутах, мостике через Гремучий ручей, который еще осенью тайно разобрали какие-то ловкачи и тем самым отрезали путь к Калиновому полю.

И, хотя из кабинета порой доносились то яростные выкрики, то тяжелый стук кулака по столу (это, наверное, председатель дядя Вася призывал к порядку схватившихся в споре бригадиров), Нюша была довольна.

Что бы там ни судачили недруги о молодой кольцовской артели, какие бы слухи ни распространяли, но она живет, дышит и совсем не похожа на гиблое болото.

Рассыльная зорко охраняла порядок в правлении. Дважды приносила заседавшим холодной воды в ведре — пусть охладятся немножко горячие головы; сдерживала колхозников, желавших срочно переговорить с Василием Силычем. Когда же звонил телефон, Нюша приглушенным голосом отвечала, что председатель занят и не может подойти.

— Нельзя, граждане, не приемный час, — заявила она пожилым супругам Ползиковым, которые чуть ли не каждую неделю приходили в правление с жалобой друг на друга. — Да и не дяди Васино это занятие сводить-разводить вас. Шли бы в сельсовет или загс.

— А это не твоего ума дело, — огрызнулась жена Ползикова. — Молода еще... Поживи вот с наше-то...

— Да, не твоего, — согласился с ней муж. — Раз мы избрали Василия Силыча с полным единодушием, так должен он вникать во все наши неустройства.

И супруги Ползиковы в ожидании председателя сели на ступеньках крыльца, повернувшись друг к другу спинами.

Зато колхозного конюха Тихона Горелова Нюша пропустила на заседание без всякой очереди:

— Знаю, дядя Тихон, знаю... Ты по вызову... насчет тягла. Заходи, будь ласков...

— Я им скажу... Я им объявлю ноту! — с угрозой заявил конюх. — Не раздобудут кормов, всю солому с крыш посдираю... — И он, расправив плечи, шагнул в кабинет с таким видом, словно шел с рогатиной на медведя.

...Рассыльной в правление колхоза Нюшку Ветлугину назначили месяца три тому назад.

Работа ей пришлась по душе: целый день на людях, слышишь разные разговоры, узнаёшь все колхозные новости, да и сама не последняя спица в колеснице — рассыльная! То Нюшка бежала кого-то разыскивать, то передавала кому-нибудь поручение председателя, то скликала на собрание людей. Все это она проделывала быстро, сноровисто и аккуратно.

— Ты как курьер-фельдъегерь при дворе его величества, — посмеивался дед Анисим Безуглов, любивший частенько заглядывать в правление колхоза. — И скачешь, и гонишь без передышки. Тебе только перекладных не хватает.

— Ты уж, дедушка, ляпнешь по-старорежимному, — обижалась Нюша. — Какой же здесь двор его величества! Просто правление колхоза.

— Тогда по-другому скажем — ты вроде связного при штабе.

Это больше нравилось Нюше. Шумное правление молодого колхоза ей и в самом деле чем-то напоминало боевой штаб: она читала об этом в книжках.

В правлении постоянно толпились люди. Одни получали задания, другие докладывали о том, что сделано, или сообщали о неудачах и провалах. Нередко около правления останавливались подводы, ржали кони, звенели сгружаемые с подвод железные бороны, плуги, сеялки.

Председателем правления колхоза после отъезда на учебу первого организатора артели «Передовик» Егора Рукавишникова был избран Василий Силыч Хомутов, человек хозяйственный, но медлительный, осторожный и недоверчивый. С утра до ночи он был на ногах, дотошно въедался в каждую артельную мелочь, все старался сделать своими руками. От непомерной работы председатель за последнее время похудел, осунулся.

— Дядя Вася, что вы все сами да сами, — удивлялась Нюшка. — Вы бы по-военному — дали команду, засекли время, а потом спрашивайте да проверяйте.

— Эх ты, молодятина, трава зеленая... — покачивал головой Василий Силыч. — Наше артельное дело по команде «ать-два» не делается. Тут терпежом надо брать, усердием.

И все же Нюшка, жалея председателя, старалась чем могла помочь ему.

Приметив, что дядя Вася стеснялся вызывать бригадиров к себе и обычно сам шел разыскивать их по деревне, рассыльная научилась быстро находить бригадиров и приводила их в правление: «Срочно к дяде Васе... на утреннюю перекличку».

Когда в правлении собирались колхозники, желавшие побеседовать с Василием Силычем, Нюшка ставила их в очередь и просила говорить с председателем коротко и только о деле.

На двери кабинета, где Василий Силыч обычно принимал людей, рассыльная написала часы приема председателя и развесила надписи: «Время — деньги», «Говорите только о деле», «Рукопожатия отменяются».

— Ты что! — рассердился Василий Силыч. — Осрамить меня перед людьми хочешь! — и сорвал надписи.

— Так, дядя Вася, — взмолилась Нюшка, — они ж вас с потрохами съедят, если без порядка... У вас забот-то сколько...

А забот действительно было по горло, и Нюшка целый день бегала по деревне с поручениями председателя. Не в ее характере было только передавать людям наказы дяди Васи да спрашивать, как идут дела. Во все Нюшка влезала с неуемным азартом и горячностью, ввинчивалась, как штопор.

Как-то раз председатель велел ей срочно разыскать кузнеца Маркела Свиридова. Нюшка заглянула в кузницу и обнаружила там с дюжину колхозников. Дымя самокрутками, они грелись у горна, мешали Маркелу работать и вели неторопливую беседу.

Нюша, достав бумажку и карандаш, с серьезным видом принялась переписывать всех колхозников в алфавитном порядке.

— Это зачем? — удивились люди.

— Дядя Вася велел. Для учета и контроля. Вернувшись в правление, рассыльная приклеила бумажку на крыльцо. А в самом низу сделала приписку:

«Берите с них пример. Кузница — лучшее место для отдыха. Тепло, светло и мухи не кусают».

Нюшкина бумажка «с учетом» вызвала немало разговоров. Разобиженный Маркел не стал больше пускать в кузницу охотников погреться, а колхозники, собиравшиеся во время рабочего дня поболтать, завидев Нюшку, спешили разойтись.

В другой раз Василий Силыч послал рассыльную на конюшню за подводой. Старший конюх Тихон Горелов запряг в возок вислобрюхую пегую кобыленку с грязными, в ошметках навоза боками и ляшками. Нюшка критически оглядела лошадь и заявила, что на такой лошади дядя Вася никуда не поедет — не только люди, даже куры засмеют. Горелов вывел другую лошадь, но Нюшка забраковала и эту. То же самое случилось и с третьей лошадью, и с четвертой...

Кончилось все это тем, что Василий Силыч, не дождавшись подводы, сам пришел на конюшню и, узнав, о чем спорит Нюшка с конюхом, заставил его чистить лошадей.

Да и кому только не доставалось от Нюшки Ветлугиной! Она утаскивала у спящих на посту ночных сторожей их колотушки и берданки, не давала покоя опаздывающим на работу колхозникам, подбирала забытые людьми лопаты, веревки, вилы и все это выставляла в правлении для всеобщего обозрения.

В колхозе стали поговаривать, что Нюшка-рассыльная «превышает свои полномочия», «много на себя берет» и что ее надо сместить с должности.

— Это ничего, что превышает, — защищал ее Василий Силыч. — Мне ж одному за всем не углядеть... А у нее глаз молодой, вострый!.. Вот пусть и ходит вроде как в заместителях у меня.

С тех пор Нюшу Ветлугину стали звать в колхозе «зампред».

Стихшие было в кабинете председателя голоса зазвучали с новой силой. Спор шел о Поповой пустоши, раскорчеванной прошлой осенью комсомольцами. Колхозный бригадир Ширяев, как Нюшка узнала по голосу, доказывал, что пустошь надо весной вспахать и засеять пшеницей. Ему возражал Тихон Горелов, ссылаясь на заморенных, отощавших коней, которые и без того едва ли справятся с весенней пахотой.

— Так мы же трактор скоро получим... технику, — вмешался в спор член правления Игнат Хорьков. — Вот нам и подмога...

— А это еще на воде вилами писано... то ли будет, то ли нет, — возразил Горелов.

Спорили долго, пока Василий Силыч не предложил поставить вопрос о пустоши на голосование.

Нюшка быстро припала одним глазом к щели в перегородке, чтобы увидеть поднятые руки, но, к ее досаде, щель загородила чья-то широкая спина.

— Пятеро — «за», двое — «против», — объявил наконец Василий Силыч, подсчитав поднятые руки. — Выходит, большинство за пустошь. Значит, будем ее пахать по весне.

«Ага, все же наша взяла», — удовлетворенно подумала Нюшка.

Неожиданно затарахтел телефон. Громоздкий, неуклюжий, похожий на скворечню, он висел в простенке между окнами. Чтобы вызвать кого-нибудь, надо было долго крутить ручку.

Нюша бросилась к телефону, прижала трубку к уху и, подняв воротник кожушка, громким шепотом объяснила, что дядя Вася заседает.

В трубке гремело, потрескивало, наконец раздался далекий, слабый голос:

— «Передовик»? «Передовик»? Это колхоз «Передовик»?

— Он самый! — с досадой ответила Нюша. — Сказано же вам — занят председатель. И вы не тарабаньте зря.

— Примите срочную телефонограмму... Примите телефонограмму, — продолжал тот же голос.

Нюшка догадалась, что звонят из города. Она схватила со стола карандаш, лист бумаги и, прижав телефонную трубку плечом к уху, примостилась у подоконника.

— Ага! Слушаю! Диктуйте... только пореже.

«Районный земельный отдел предлагает вам, — записывала она, — срочно направить своего представителя на курсы... а... а... техники».

В трубке опять что-то зашипело, затрещало.

— Ничего не слышу! На какие курсы?.. — закричала Нюшка. — Повторите еще раз!

— Курсанты обеспечиваются общежитием, — вновь зазвучал в трубке далекий голос, — питание за счет колхоза. Телефонограмму передал Сидоркин. Кто принял?

— Да я приняла, я... Ветлугина, рассыльная. Повторите погромче... на какие курсы? Какой техники? Да чего вы там мямлите! — рассердилась Нюшка.

Она с ожесточением подула в трубку, подождала еще немного — трубка продолжала молчать — и с досадой повесила ее на крюк. Вот так приняла телефонограмму! Не знает даже, на какие курсы вызывают человека...

И вдруг Нюшка спохватилась. Раз «срочно направить», так это, наверное, на курсы трактористов. Как же она сразу не догадалась?

Еще в конце прошлого года колхозу было разрешено купить трактор «Путиловец». Колхозники собрали деньги и послали Василия Силыча в город за машиной. Целую неделю деревня ждала возвращения председателя, девчата и парни то и дело бегали за околицу, надеясь, что вот-вот из-за пригорка выползет новенький трактор и подкатит к правлению колхоза.

Но Василий Силыч вернулся из города один, без машины, и сообщил, что, пока у них в колхозе не будет своего умелого тракториста, трактор им не продадут.

Что было делать? Правление стало добиваться, чтобы послать на курсы трактористов двух-трех колхозных парней.

После долгих ожиданий из города сообщили, что колхозу «Передовик» предоставляется на курсах одно место. Из десятка желающих стать трактористами правление наметило Степу Ковшова — парень развитой, грамотный, давно тяготеет к технике. И Степа со дня на день ждал вызова на курсы.

А вот сейчас долгожданная телефонограмма находилась в руках у Нюшки.

Не раздумывая, она влетела в кабинет председателя.

— Кончай, Силыч, — услышала рассыльная умоляющий голос Игната Хорькова. — Поясницы разломило, мозги задубели... Отпусти ты нас воздухом подышать...

— Терпение, граждане, не помрете, — остановил его председатель. — Тут еще бумажки да предписания всякие обмозговать надо. Смотрите, сколько их набралось, — с полфунта будет.

— Дядя Вася, новости! — Нюша протянула председателю телефонограмму. — Степу на курсы вызывают.

Василий Силыч прочел телефонограмму вслух, и лицо его просветлело.

— Раскачались все-таки, тронулись. Слышали, граждане? Какие суждения будут?

— А что ж тут судить? — сказал Игнат Хорьков. — Курсант у нас давно заготовлен. Выдать ему на довольствие что полагается, и пусть едет на здоровье.

Кто-то заметил, что Ковшов сейчас секретарь комсомольской ячейки.

— Вот и хорошо, что секретарь, — проговорил Хорьков. — Учиться прилежнее будет. С вожака потом и спрос больше.

— Значит, так, — подытожил Василий Силыч. — Посылаем на курсы Ковшова... Супротив никого? Пошли тогда дальше.

— Дядя Вася! — шепнула Нюша. — Можно его известить... Степу-то?

— Можно, — кивнул председатель. — Поторопи его там. Ему ж выезжать срочно надо...

КОВШОВЫ

Не чуя ног, Нюшка вылетела из правления, спрыгнула с высокого крыльца и помчалась к дому Ковшовых. Нет, что там ни говори, а Степке здорово повезло — из всех парней только одного его правление решило послать на курсы. Может, это потому, что Степа с юных лет считался в деревне трактористом, изучал трактор в школьном кружке, начал даже работать на нем в поле, пока старый «Фордзон» не развалился в борозде.

Была и еще одна причина, почему Нюшка так горячо хотела, чтобы Степа Ковшов стал трактористом. Всех его одногодков, здоровых и сильных ребят, прошлой осенью призвали в Красную Армию, и теперь парни служили кто в пехоте, кто в танкистах, кто в морском флоте.

Не повезло лишь одному Степе. Изувеченный кулаками в начале коллективизации, он стал плохо видеть, и медицинская комиссия не допустила его к военной службе. «Белобилетник»! Степа жестоко переживал это, но не меньше страдала и Нюшка.

Она до крови кусала губы, наблюдая, как подруги провожали своих дружков в армию, обещали ждать их, дарили им вышитые кисеты, платки. Всем сердцем завидовала она девчатам, когда те получали письма с воинским штампом и долгими зимними вечерами отвечали на них.

Сейчас посылка Степы на курсы трактористов казалась Нюшке чем-то вроде призыва в Красную Армию.

Распахнув полы своего кожушка, она бежала по улице.

— Вот гонит рассыльная! — покачивали головой встречные колхозники, — Срочные, видно, дела у председателя!

И как Нюшка ни спешила, она не могла не поделиться с ними новостью...

Степа Ковшов, его сестра Таня и их дальняя родственница Пелагея жили в половине просторного дома своего дяди, Ильи Ефимовича, раскулаченного и высланного из Кольцовки. Во второй половине дома разместился сельсовет.

Нюша по привычке проникла в сени через двор, нашарила в полутьме скобу двери и вдруг остановилась. На цыпочках подошла к маленькому оконцу, достала из кармана круглое зеркальце и, поднеся его к лицу, увидела свои большие зеленоватые глаза, редкие белесые брови, широкие скулы, короткий, чуть вздернутый нос, родинку на подбородке. Девушка убрала выбившуюся на лоб прядь светлых волос, смочила языком пересохшие губы и поправила шапку-ушанку. Теперь, кажется, все в порядке! Можно входить.

— Здравствуйте вам! — сдержанно сказала Нюшка, переступив порог и всем своим видом подчеркивая, что она явилась сюда не просто так, а по сугубо служебному делу.

— А-а, зампред! — Степа Ковшов, большеголовый, стриженый, в темно-синей косоворотке с белыми пуговицами, поднялся из-за стола.

Нюшка с любопытством оглядела избу.

На подоконниках в железных противнях, глиняных плошках и чайных блюдцах прорастали семена пшеницы, ржи, овса, на стенах висели пучки сухих луговых трав, снопики клевера, гречихи, гороха, на лавках в беспорядке были свалены газеты и журналы.

Окончив школу крестьянской молодежи, Степа Ковшов страстно увлекся сельским хозяйством. Он раздобывал всевозможные брошюры по земледелию, выписывал журнал «Сам себе агроном», жадно следил за агрономическими новинками. Целыми днями бродил он по кольцовским полям, брал образцы почв, собирал семена особо урожайных злаков и трав, ставил опыты над растениями: зимой — в избе, летом — на огороде.

Когда в Кольцовке организовался колхоз, Степа не пропускал ни одного заседания правления и каждый раз выступал с каким-нибудь новым агрономическим предложением. Он ратовал и за ранний сев, и за сортовые семена, и за глубокую вспашку, и за снегозадержание. Слушали его терпеливо, хотя многие при этом думали: «Не ко времени затея. Это у нас не привьется».

Потом члены правления взяли в привычку во время очередной речи Степы выходить на крыльцо. «Нашего доморощенного агронома не переслушаешь... Перекурим это дело».

Когда же Степу избрали секретарем комсомольской ячейки, он перенес свои агробеседы на молодежные собрания. Он приносил в избу-читальню мешочки с семенами, ящики с образцами почвы, пакетики с минеральными удобрениями, рассказывал парням и девушкам о жизни растений, о плодородии, о культурной пахоте.

И нередко после таких собраний молодежь выходила сортировать семена, собирать золу и куриный помет или расставлять в поле пучки хвороста для снегозадержания.

— Как тут у тебя?.. — спросила Нюша, кивая на всходы в противнях и плошках. — Все растет и зеленеет? Сад-виноград еще не развел?

— Учусь, Нюша! — засмеялся Степа.

— А ты знаешь, — вспомнила Нюша, — наша все же взяла. Весной Попову пустошь пахать будут. Сейчас на правлении решили.

— Раскачались-таки правленцы, — обрадовался Степа. — Давно бы пора. Таня, ты слышишь?

Из-за ситцевой занавески, отделяющей горницу от кухни, вышла худенькая девушка.

— Совсем ты нас забыла, — упрекнула она подругу. — Словно мы и не соседи больше... Проходи же, садись! Степа, приглашай!

Близоруко щурясь, Степа торопливо снял с лавки кипу газет, отодвинул в сторону книги и освободил место.

— Некогда мне рассиживаться, — сказала Нюша. — Я ведь по делу. Тебя в правление требуют... — обратилась она к Степе. — Срочно!

— Что там такое?

Нюша как можно спокойнее сообщила о вызове на курсы трактористов.

— Это правда? — вскрикнула Таня и обернулась к брату. — А ты на них и рукой махнул...

— А я и сейчас сомневаюсь, — сдержанно заметил Степа. — Трактор нам все равно не дадут...

— Это еще почему? — перебила его Нюша.

— Газеты надо читать... за политикой следить, — слегка усмехнулся Степа. — А у вас все вечерки да танцульки... Машины теперь другими путями в деревню будут поступать... Через машинно-тракторные станции. Надо бы знать об этом...

Нюшка переглянулась с Таней. Было ясно, что секретарь комсомольской ячейки намекал на их девичью компанию, которая не очень-то любила ходить ни на собрания, ни на лекции. А совсем недавно, когда Степа проводил в избе-читальне громкую читку газет, Нюшка с подругами подняла такую возню и смех, что разгневанный секретарь выгнал всех девчат на улицу и пригрозил поговорить о них на собрании. Но отступать было не в Нюшкиных привычках.

— Не желаешь на курсы — и не надо, — с вызовом вскинула она голову. — Прижился тут в своей избе-читальне — дождь не мочит, ветер не дует, ну и сиди себе, раздавай книжечки, подшивай газетки. А на курсы другие поедут. Вон хоть Митя Горелов или Семка Уклейкин. А то можно кого и от девчат послать...

— Нюшу Ветлугину, например, — подсказал Степа.

— А что?.. У меня не заржавеет! Не как у некоторых...

— Ладно. Пошли в правление. — Степа поспешно стал одеваться. — Узнаем, что там за курсы такие.

— Ты иди, мы с Нюшей тебя догоним, — сказала Таня, задерживая подругу.

Они остались вдвоем.

Таня — маленькая, веснушчатая, с острым носиком и жидкими косичками, перевязанными цветными тряпочками, — казалась тихой, забитой, безответной, и трудно было понять, что связывало с ней решительную, горячую Нюшку. Но подруги они были давние, с малых лет. Еще в школе Нюшка сидела с Таней на одной парте, вместе с ней готовила уроки и не раз вступала в драку с мальчишками, если те осмеливались тронуть подругу. Таня была предельно честна, застенчива, не умела фальшивить, притворяться, никогда ни на что не жаловалась. Может, за это и любила ее Нюшка. Богатые мужики охотно нанимали Таню в няни или в батрачки и, пользуясь ее скромностью, нередко безбожно обсчитывали. И здесь Нюшка не давала ее в обиду. Она бегала в сельсовет, добивалась, чтобы с Таней заключили трудовой договор, в день расчетов сама проверяла полученное подругой жалованье.

Сейчас Таня внимательно посмотрела на Нюшку.

— Чего ты с ним так? — спросила она. — Не видишь Степу неделями, а встретились — поперечничаешь ему во всем и разыгрываешь без конца. Обещала третьего дня на вечерку прийти — обманула. А он ждал тебя, ждал, проморозился весь...

— Сама не знаю почему, — призналась Нюша и, вздохнув, добавила: — Чудной он. Все молчит и молчит, слова не дождешься. И смирный стал. А ведь раньше какой был! Напролом шел, ничего не боялся.

— Нет, он такой же, как и прежде... Только вот вырос, серьезнее стал.

— Где там, такой же! Дорогу всем уступает. Назначили его бригадиром в колхозе — почему он отказался?

— Говорит, что он еще в земле мало чего понимает... Учиться ему хочется. Вот только с глазами у него плохо, — с грустью сказала Таня.

— Надо Степку к бабке Ульяне сводить, — сказала Нюша. — Знаешь у нее какие травы есть! От любой хворости помогают: от грыжи, от тошноты, от слепоты...

— Ну что ты болтаешь, — обиделась Таня. — Секретарь комсомольской ячейки — и вдруг пойдет к знахарке...

— Правда, некрасиво это, — согласилась Нюша. — Тогда давай дядю Васю попросим... Пусть колхоз Степу к лучшему доктору пошлет.

— Разве его уговоришь...

— А мы в райком напишем. Пусть его заставят... в порядке комсомольской дисциплины. Он же любит других дисциплиной стращать.

Подруги задумались. Потом Нюшка, обхватив Таню за плечи, принялась вслух мечтать о том, что будет через несколько месяцев. Степа кончает курсы трактористов, с отличием сдает экзамены, получает в городе «Путиловец» и возвращается в Кольцовку. Они с Таней обязательно встретят его первыми, украсят машину цветами и лентами, прикрепят к трубе красный флажок, и трактор с ревом и грохотом пройдет через всю деревню. И жители Кольцовки выйдут встречать Степу-тракториста, а он, красивый, сильный, рослый, выведет машину в поле и под восхищенный гул толпы пропашет первую борозду, прямую и ровную, словно отбитую по шнуру.

А потом, когда Степа станет работать на тракторе изо дня в день, он, уж конечно, не забудет Таню с Нюшкой и научит их управлять машиной. Первые девушки-трактористки в деревне — это же очень здорово!

— Да ну тебя, Нюшка! — отмахнулась Таня. — Ты уж загадаешь... Куда нам так высоко.

— А я и хочу высоко... чтоб дух захватывало, — зажмурилась Нюша и, вдруг спохватившись, заторопилась в правление.

Увязалась с ней и Таня. На улице они встретили Степу.

— Ну как? Едешь? — спросила его сестра.

— Еду! Послезавтра! Вызов и так на два дня запоздал.

— Ой, так сразу! — удивилась Таня. — Да тебя же собрать надо!

— Это дело недолгое. — Степа с деловым видом оглядел Таню и Нюшу. — Вот что, девчата. Не в службу, а в дружбу. Обойдите всех комсомольцев и скажите, что сегодня вечером экстренное собрание. Явка строго обязательна!

— Это зачем? — насторожилась Нюшка. — Меня с девчатами будешь пропесочивать? Что ж, нам теперь и посмеяться нельзя, будто мы мощи какие или старухи беззубые...

— Да нет, — отмахнулся Степа. — Не о вас речь. Будем избирать нового секретаря.

Нюшка с Таней понимающе переглянулись и разошлись в разные концы деревни.

НОВЫЙ СЕКРЕТАРЬ

На собрание сошлись часам к восьми вечера.

Первой в избу-читальню явилась Феня Осьмухина, рослая, большерукая девушка с добрым, обветренным до красноты лицом.

Читальня помещалась в просторной, осевшей в землю избе. Хозяева ее давно уехали из Кольцовки, разбрелись по свету, и старая изба считалась ничейной. В первые же дни после организации артели комсомольцы починили пол, рамы, оклеили стены обоями, собрали откуда могли несколько десятков книг, выписали газеты, и кольцовская изба-читальня широко открыла для всех свои двери.

Избачом комсомольцы избрали Степу Ковшова, а дежурить в избе-читальне договорились по очереди.

Сейчас Феня зажгла фонарь и принялась наводить порядок. Затопила железную печку, заправила керосином две лампы-«молнии», вычистила ламповые стекла, побрызгав пол водой, подмела мусор, в чинном порядке расставила скамейки. И вот уж, казалось, все было сделано, но Феня находила все новую и новую работу: перебрала газеты, смахнула пыль с подоконников, потом принялась расставлять книжки на полках.

В читальню с гомоном и смехом ввалилась ватага девчат во главе с Нюшей.

— Ой, Феня! — всплеснула руками Таня. — Что ты наделала? У Степы же книги по разделам подобраны... Зачем ты их, как солдат, по росту поставила?

Девчата засмеялись. Аккуратница Феня не раз попадала впросак.

— Я ж как лучше хотела, — сконфуженно забормотала девушка, отходя от полок. — Когда по росту, так больше книг влезет.

Девчата расселись по скамейкам.

— А чего будет? Опять лекция или громкая читка? — спросила Зойка Карпухина, юркая курносая девушка с мелкими кудряшками. — Пошли бы лучше в Заречье — там в клубе танцы до упаду.

— Тебе же сказано, — напомнила Нюшка, — Степан на курсы трактористов уезжает. Надо нового секретаря выбрать.

— Ну, теперь до вторых петухов преть будем, — вздохнула Зойка, оделяя подружек семечками.

— А ты не мусорь, не лузгай здесь, — строго сказала Феня, показывая на устрашающий плакат работы местного художника: «Табак и семечки — враги культуры и здоровья». Под этими словами в левом углу был нарисован высохший, почерневший парень, изо рта которого, как из фабричной трубы, валил густой дым, а в правом углу — девица, заплевавшая подсолнечной лузгой избу-читальню почти до самой крыши.

— Ладно тебе, тетя Феня! — отмахнулась Зойка и, покосившись на плакат, показала подругам на свой карман: — Лузгайте сюда...

Парней между тем все еще не было. Заскучав, Зойка зевнула, вытянула ноги, полюбовалась на свои новые сапожки, подбитые стальными подковками.

— А давайте тогда здесь топнем... Хоть одну кадрильку пройдем! Мне обувку обновить надо. — И она с надеждой посмотрела на Нюшку.

— Сиди, тебе говорят! Чего это мы всухую выкаблучивать станем. — Нюша повела бровями и покосилась на дверь: куда же запропастился гармонист?

Наконец в дверях показался скуластый, приземистый Митя Горелов, не по сезону одетый в легкий пиджачишко. Он деловито прошел к печке и, присев на корточки, поднес к самому огню окоченевшие, красные, как гусиные лапы, руки.

Вслед за Митей в избу-читальню ввалился долговязый, мрачноватый Семка Уклейкин. Шея его была обмотана ярким, как павлиний хвост, шарфом, на груди висела видавшая виды гармошка.

Девчата переглянулись.

— Сёмчик! Ненаглядный наш! — ласково пропела Зойка. — Где ты пропадаешь? — И, вскочив со скамейки, она выбила сапожками частую дробь.

Девчата мигом сдвинули в стороны скамейки, разбились на пары. Уклейкин устроился на табуретке и, повернув голову в сторону, заиграл кадриль...

Когда Степа Ковшов с группой парней вошел в избу-читальню, девчата веселились, как на доброй вечерке. Они то сходились вместе, то расходились в стороны, кружились, обменивались «кавалерами». Зойка упоенно выкрикивала команды, а Феня Осьмухина, забыв обо всем на свете, с аппетитом лузгала семечки и, улыбаясь, следила за танцующими.

— Товарищи! Граждане! — заглушая гармошку, закричал Степа. — Опять семечки, опять танцульки! Это черт знает что! — и он обратился к белобрысому мужчине в кепке и в городском пальто, только что вошедшему вместе с ним в читальню: — Матвей Петрович, куда это годится? Мы начали борьбу с посиделками и вечерками... А девчатам хоть кол на голове теши. Они и в читальне вечерки заводят. Кадрили да тустепы...

Гармонь умолкла. Уклейкин перебрался поближе к Мите Горелову. Девчата, как провинившиеся школьницы, сгрудились у стены.

Нюшка нахмурилась. Пожалуй, зря они так развеселились. Сейчас Степа опять начнет внушать им, что изба-читальня святое место, очаг культуры. И пусть бы внушал, девчата уже привыкли к этому, но зачем же это делать при Матвее Петровиче. Он же как-никак бывший их учитель, а сейчас работает инструктором в райкоме партии.

— Послушай, Степан, — заговорил Матвей Петрович. — Я вот одного не пойму — зачем же вам с вечерками бороться?

— А как же! — удивился Степа. — Старый быт... нездоровые влияния... И прочее там...

— Да-а, дело, конечно, серьезное, — покачал головой Матвей Петрович. — Выходит, что песня и танцы тоже старый быт... и подлежат искоренению... — Он шагнул к девушкам. — Ну, здравствуйте, красавицы... Давненько я вас не видал... Что ж вы кадриль-то закончили?

— Да шут с ней, — с досадой сказала Нюшка. — У нас же собрание сейчас...

— Насколько я понимаю, в кадрили требуется проделать еще три круга. А ну-ка, Семен! Поработай на пользу обществу! — обратился Матвей Петрович к гармонисту и галантно протянул руку Нюше.

Девчата фыркнули.

— Что, сомневаетесь? А я когда-то неплохо танцевал.

В глазах у Нюшки вспыхнул озорной огонек.

— Давай! — кивнула она Уклейкину и, покосившись на Степу, подхватила под руку Матвея Петровича.

Через несколько минут кадриль была закончена по всем правилам.

Матвей Петрович церемонно поклонился Нюше, вытер взмокший лоб и обернулся к Ковшову:

— Теперь можно начинать деловую часть.

Надувшийся Степа, стараясь не смотреть в сторону девчат, объявил собрание открытым.

Выбрали председателя. Степа выпил стакан воды, разложил перед собой бумаги, словно приготовился произнести часовую речь, но потом махнул рукой и сказал всего лишь несколько слов:

— О чем собрание — сами знаете. Уезжаю на тракторные курсы... На несколько месяцев. Вот и нужно выбрать нового секретаря...

— Погоди, погоди, — остановил его Матвей Петрович. — Ты не торопись. Расскажи о курсах поподробнее...

— А что ж тут рассказывать. Пришел вызов из города... вот правление и посылает меня.

— Это же большое дело — первый тракторист на селе! — раздумчиво заговорил Матвей Петрович. — Сначала ты, Степа, один будешь, потом за машину сядут десятки твоих товарищей. И надо вам знать, что трактор сейчас — это не просто машина, которой можно вспахивать землю. Вам предстоит поднимать целину новой жизни, корчевать все старое, негодное, сопротивляющееся... И, если кто по натуре не боец, тому лучше и не садиться за руль трактора. Конечно, вам нелегко придется, испытаний будет немало. Надо быть ко всему готовым. Вы, наверное, слышали историю комсомольца Петра Дьякова?

— Это где-то в Сибири случилось, — подсказала Нюша.

— Да, да... В Тюменской области. Там в одной из деревень комсомольцы во главе с Петром Дьяковым создали колхоз и отобрали у кулаков трактор. На нем стал работать Петр Дьяков. Все это разожгло злобу и ненависть кулаков. Они подстерегли тракториста ночью, стащили с машины, избили до полусмерти, а потом облили керосином и подожгли.

— И он погиб, Петр Дьяков? — вполголоса спросила Таня.

— Нет, к нашему счастью, выжил. Долго болел, но теперь опять работает в колхозе. Его так и прозвали «Огненный тракторист». Про него даже песню сочинили... Вот послушайте... — И Матвей Петрович негромко запел:

— Хорошая песня! — вскрикнула Нюшка. — Нам бы ее записать, Матвей Петрович!

— Обязательно запишем. Вы эту песню еще не раз вспомните. Только потом, потом. А сейчас продолжайте собрание.

— Так надо секретаря ячейки выбрать, — сказал Степа, обращаясь к комсомольцам. — Выдвигайте, кто вам по нраву... Хоть самого развеселого...

— Уж если самого развеселого, тогда давайте Нюшку! — выкрикнул из угла Уклейкин.

— Молчи ты... пустобрех. — Нюша сердито поглядела на парня.

Выбрать нового секретаря оказалось не так просто. Комсомольцев в ячейке было немного, к тому же одни еще учились в старших классах школы, другие были в отъезде или совсем недавно вступили в комсомол.

Собрание придирчиво перебрало всех ребят и девчат.

Митя Горелов, скажем, комсомолец со стажем, но он вот-вот уйдет из деревни; Уклейкин — парень озорной, хулиганистый, и его никто слушать не будет; Феня Осьмухина — дивчина грамотная, развитая, но держится особняком ото всех; у Зойки Карпухиной на уме только одни наряды, женихи да гулянье; подошла бы Таня Ковшова, да уж очень она робка и застенчива.

Вернулись к кандидатуре Нюши Ветлугиной.

— А я что говорил... — вновь подал голос Уклейкин. — Она же на все руки от скуки. Видали, как она зампредом работает... Всем вкалывает! Кому нужно, любому наскипидарит!

Комсомольцы, вспомнив Нюшины проделки на посту рассыльной, дружно засмеялись.

— Верно, давайте Нюшку! — сказала Зойка. — По крайней мере хоть весело будет. Она и поет и пляшет!..

— Молчи! — зашипела Нюша, пребольно ущипнув подругу. — Не справлюсь я, да и не хочу!

Против нее решительно выступил Степа Ковшов. Согласившись, что энергии у нее хоть отбавляй, он сказал, что Ветлугина еще не доросла до понимания комсомольской дисциплины, что на каждом шагу из нее выпирает стихия и анархия и что по своему политическому развитию она еще стоит на уровне ученика пятого класса. Для примера Степа даже привел тот случай, когда брошюру «Кто такие империалисты?» Нюша читала два месяца, а потом оказалось, что ничего в ней не поняла.

Укрывшись за спины подруг, Нюша исподлобья следила за Степой. Казалось, что она могла быть довольна: после таких слов ее никто, конечно, не станет выдвигать в секретари. Но в то же время ей почему-то стало не по себе: «Не доросла... выпирает из меня... И все-то он меня учит, все учит...»

— Значит, кандидатура Ветлугиной отпадает, — заключил председатель собрания. — Как политически незрелая...

— Почему ж отпадает? — поднялся со скамейки Матвей Петрович. — Раз выдвинули, надо будет поставить на голосование... И если позволите, то я должен кое в чем возразить Степе Ковшову. Это верно, Нюша Ветлугина еще не очень грамотная. Но и все вы здесь не лекторы, не профессора, не академики. Вы затем и в комсомол вступили, чтобы учиться, расти, набираться ума-разума. И надо судить по главному. Нюша — дивчина смелая, боевая, с характером. Энергии у нее предостаточно. Вспомните, как она воевала с кулаками, как помогала взрослым создавать колхоз...

— Ты слушай, слушай... — наклонилась к подруге Таня. — Как он тебя поднимает-то...

Втянув голову в плечи и затаив дыхание, Нюша старалась не шевельнуться. Что ж это такое? Когда парни и девушки, дурачась, назвали ее имя, это было понятно. И, когда Степа пропесочивал ее, это тоже было не в диковину. А теперь вдруг сам Матвей Петрович говорит серьезные слова и предлагает ее в комсомольские вожаки. Да нет, это какой-то подвох, шутка. Какой же она вожак! С первого же дня нашумит, накричит, перессорится со всеми. Да ее самое надо еще вести за руку, то подталкивать, то сдерживать, чтобы она не вылезала из колеи.

— И лучше не говорите, Матвей Петрович! — вскочив, умоляюще выкрикнула Нюшка.

— Дисциплина, Ветлугина! — перебил ее председатель собрания. — Проси слова в порядке очереди.

— Все равно не буду секретарем!.. Не буду и не буду! Вот и весь сказ!.. — Перешагивая через скамейки, Нюша пробралась к двери и схватилась за скобку.

— Нет уж, сиди, — задержала ее Феня. — Привыкай к порядку-то.

Собрание между тем шло своим чередом. Когда все желающие высказались, председатель приступил к голосованию.

— Смотри, за тебя руки тянут! — шепнул кто-то Нюше. Обхватив пылающую голову руками, она опустилась на порог у двери — только бы ничего не видеть и не слышать. Как сквозь стену донесся до нее размеренный голос: «Пять... шесть... девять... одиннадцать», потом председатель собрания что-то объявил, затем все поднялись, задвигали скамейками, захлопали в ладоши.

— Вставай... — толкнула Нюшу Феня. — Заголосовали тебя! Большинством! — И, схватив за рукав, она потянула ее к столу.

Нюша вырвалась и стремглав выбежала из избы-читальни.

ПРОВОДЫ

Утром Нюшка как ни в чем не бывало пришла в правление колхоза и занялась своими обычными делами: подмела пол, убрала со столов окурки, затопила печь, присыпала песком заледеневшую дорожку перед крыльцом.

Пришли счетовод с завхозом, потом Василий Силыч.

Они принялись что-то обсуждать, подсчитывать и не обращали на рассыльную никакого внимания.

«Значит, ничего они о вчерашнем собрании не знают», — решила Нюша. Если бы знали, то счетовод обязательно бы заговорил с ней о «младом племени», о международных новостях, о пограничных инцидентах, как это он обычно делал со Степой Ковшовым.

«А может, меня и не избрали в секретари-то, — спохватилась Нюшка. — Взяли да и переголосовали, когда я убежала... Оно и к лучшему... Еще не доросла я, как говорит Степа».

В правление вошел высокий, рыжеватый старик Прохор Уклейкин.

— Честь имею! — по-военному отрапортовал он. — Я от старшего конюха, от Тихона Кузьмича... Кормов требует... Уль... уль... ультимативно... — Он с трудом выговорил трудное слово. — Так и просил передать... «Не обеспечат, мол, в срочном порядке, слагаю с себя всякую ответственность за конское поголовье».

— Скажи на милость — ультимативно! — покачал головой Василий Силыч. — Нет чтобы самому зайти, так нарочного посылает. Тоже мне персона! — И он обратился к Нюше: — Сходи-ка проверь. Я вчера Осьмухиным да Ползиковым наряд дал, чтобы они солому к конюшне подвезли...

— Есть, дядя Вася! — козырнула Нюша и, прихватив свою знаменитую суковатую «палочку-выручалочку», которой она отбивалась от собак, отправилась по деревне.

С кого же начать? Пожалуй, с Осьмухиных. Нюша недолюбливала эту семью. Осьмухины, особенно шумная, крикливая Матрена, больше всех поносили молодой колхоз, вступили в него позже других семей, успев до этого разбазарить почти все свое хозяйство, да и сейчас продолжали жить словно единоличники.

«Сквалыги... притворщики», — подумала Нюша, осторожно пробираясь через темные сени, заставленные ларями, кадушками, ящиками.

Она с трудом открыла тяжелую, тугую дверь, переступила высокий порог, и ее сразу обдало жаром — прямо против двери топилась печь.

Засучив рукава, раскрасневшаяся дородная тетка Матрена пекла блины. Она наливала тесто из опарницы на сковородку, ловко орудуя сковородником, задвигала ее в жаркую печь, поближе к огню и тем же сковородником вытаскивала другие сковородки с уже готовыми блинами. Быстро поворачивалась, подносила шипящую сковородку к столу, сбрасывала блин в глубокую миску, и затем все повторялось сначала. Вид у Матрены был решительный, строгий, будто она по меньшей мере была кузнецом и стояла у наковальни.

За широким столом молча ели блины муж Матрены Тимофей, узколицый, небритый мужчина, неуловимо чем-то похожий на суслика, и ее дочь Феня.

Заметив Нюшку, Феня едва не поперхнулась блином и, взглянув на стенные часы, поднялась из-за стола.

— Кончай, мама... На работу пора. И так опаздываешь.

Она поспешно оделась и вышла за дверь.

— А ну еще по парочке, — сказала Матрена, круто поворачиваясь к столу и сбрасывая со сковородки в миску горячие блины.

Нюша обратилась к Тимофею:

— Дядя Тимоша! Скажите вы тетке Матрене...

— А-а, рассыльная! — засмеялся Тимофей, придвигая к себе сметану. — Блинов хочешь? Гречневые... с пылу-жару. Мы тут с Фенькой наперегонки схватились, кто больше умнет.

— Вы почему не на работе? — спросила Нюша. — Почему солому не возите?

Матрена, сделав вид, что не замечает дивчину, вновь загремела сковородником:

— Тимофей, кого это бог принес?

— Нюшка Ветлугина заявилась... — лениво отозвался Тимофей.

— А я думала, что ее будущий отчим пожаловал, сам старший конюх...

— Тихон Кузьмич, поди, только что похмеляется. После вчерашнего сватовства у него головка болит... Аграфена ему сейчас на особинку жарит-парит.

Нюшка растерянно посмотрела на Осьмухиных. Ох уж этот Горелов! Сколько недобрых разговоров вызвало его сватовство к Нюшкиной матери.

— Тетя Матрена! Дядя Тимофей! — умоляюще заговорила она. — Почему вы за соломой не поехали? Вам же дали вчера наряд!

Отложив сковородник, Матрена уперла руки в бока:

— Да разве же это работа — гнилую солому из-под снега выкапывать? Додумались тоже, начальнички!.. Профукали корма-то, а теперь людьми помыкают! Ты что об этом понимать можешь? Да кто ты такая, чтобы наставлять меня?..

— А она, Матрена, зампред! — вытирая ладонью масленые губы, ухмыльнулся Тимофей. — Ко всем дыркам затычка...

— Так не пойдете на работу? — с трудом сдерживая себя, спросила Нюшка.

— И не подумаем! — бросила Матрена. — Какая уж тут работа! Собрались в артели Тюха с Матюхой, Колупай с братом — вот теперь и трещит все по швам...

— А я... я говорю... пойдете! — взорвалась Нюшка. — Я вот председателя кликну... Он вам...

Она бросилась к двери и чуть было не опрокинула ведро с водой. И тут ее словно бес попутал. Не помня себя, Нюшка схватила ведро и с размаху выплеснула воду в печь, на горящие дрова. Огонь с шипением потух, из печного чела повалил густой чадный дым.

— Ах ты... затычка! Бес лукавый! — завопила Матрена.

Нюшка выронила из рук ведро, бросилась в сени, спрыгнула с крыльца и помчалась вдоль деревни. А следом за ней, воинственно размахивая сковородником, тяжело топала Матрена и на всю улицу проклинала басурманку Нюшку.

Из домов высыпали любопытные, откуда-то появились вездесущие мальчишки.

— Айда, ребята! — кричали они.

— Нюшка Ветлугина чужие блины съела!

— Ее сковородником бить будут!

Нюшка понимала, что бежать вот так вдоль всей улицы, на глазах у людей, смешно и глупо, но остановиться уже не могла и только свернула в переулок. И тут она неожиданно налетела на Матвея Петровича, дядю Васю и Степу Ковшова.

— Бег на дальнюю дистанцию! — Матвей Петрович, усмехаясь, задержал Нюшу. — Очень интересно!

Размахивая сковородником, подбежала запыхавшаяся Осьмухина.

— Помилуйте, Матрена Силантьевна. — Матвей Петрович отобрал у разгневанной женщины сковородник. — Что за спешка?

— И это девки пошли! Да я жаловаться буду... До суда дойду! — продолжала вопить Матрена.

Подошли колхозники.

Матвею Петровичу наконец удалось немного успокоить Матрену и узнать от нее, что Нюшка, как разбойник, ворвалась к ней в дом, залила водой огонь в печи и не дала допечь блины.

Кругом весело засмеялись:

— Это лихо!

— Нюшка, она может!

— Гляди, скоро и печки крушить начнет! И двери высаживать!

Нюша густо покраснела. Потом, заметив, что Матвей Петрович с удивлением покосился на нее, а Степа прыснул в кулак, она вдруг вплотную подошла к Матрене:

— Вы уж все говорите... по правде! Пусть люди слышат. Почему вы с Тимофеем на работу не ходите? Почему дома отсиживаетесь?.. Полдень скоро, а вы блины печете...

— Да кто ты такая? — вновь взбеленилась Матрена. — Уборщица при правлении, девка на побегушках, а тоже во все нос суешь...

— А это не так уж плохо... — заметил Матвей Петрович. — Она ведь колхозница, за артельное дело болеет. Да к тому же с сегодняшнего дня Нюша еще и секретарь комсомольской ячейки.

— Секретарь! — удивилась Матрена. — Так зачем же блины губить?.. Ты меня убеди, сагитируй!

— Уж я ли тебя не агитировал вчера, — покачал головой Василий Силыч. — Семь потов спустил. И так и этак обхаживал.. А ты все ж на работу не вышла. Совесть надо иметь!..

— «Совесть, совесть»... Как люди, так и я, — забормотала Матрена и, провожаемая смехом и шутками собравшихся, поспешила удалиться.

— Неужто все блины погубила? — фыркнув, спросил Матвей Петрович.

— Молодец деваха! — подал голос кто-то из колхозников. — Так Матрене и надо.

Не мог сдержать улыбки и Василий Силыч:

— Ну-с, истребительница блинов!.. Все же придется тебе ответить за такую агитацию. Несдержанна ты очень...

— Ну и прорабатывайте! — буркнула Нюшка. — А все равно Осьмухины лодыри и сквалыги. И колхоз им чужое место. Плюют они на все с высокого дерева и посмеиваются.

Колхозники начали расходиться по домам. К Нюшке подошел Степа.

— Ну, так как? Приступаешь к работе, секретарь? — улыбаясь, спросил он.

— Можно считать, что она уже приступила, — заметил Матвей Петрович.

— Тогда принимай дела, — сказал Степа. — Мне завтра уезжать надо.

Вздохнув, Нюшка посмотрела на Матвея Петровича, на девчат, потом на Степу.

— Пошли... приму!..

На другой день Нюшка выпросила на конюшне у Горелова лошадь, запрягла ее в сани и, подъехав к дому Ковшовых, постучала в окно. На крыльце с рюкзаком за плечами показался Степа. Вслед за ним вышла Таня.

В широких санях-розвальнях на соломе сидели разодетые по-праздничному девчата и Уклейкин с гармошкой. Под дугой позванивал колокольчик, в гриву и в хвост лошади были вплетены кумачовые ленты.

Степа переглянулся с сестрой, потом покосился на Нюшу:

— Зачем это?

— Садись! На станцию тебя отвезем.

— Один доберусь... пешком.

— А ты не кобенься, — прикрикнула Нюша, подталкивая парня к саням.

Пожав плечами, Степа вместе с сестрой сел в сани. Нюша взялась за вожжи и тронула лошадь.

Перед правлением колхоза, где уже собралась порядочная толпа колхозников, подвода остановилась. Василий Силыч сказал Степе несколько напутственных слов, попросил его учиться на курсах как следует и вернуться в Кольцовку вместе с трактором к весенней пахоте.

Потом вышел вперед дед Анисим:

— Ты уж, Степаха, того... в грязь лицом не шлепнись... Будь там попровористей... С машиной на короткую ногу сойдись... Зауздай ее, как конягу доброго, чтоб она потом не брыкалась... Без машины нам теперь и податься некуда... — И он пространно принялся рассказывать, как мужики когда-то оконфузились с паровым локомобилем для мельницы.

— Регламент деду! — крикнула из саней Зойка, и колхозники, оттеснив Анисима в сторону, начали прощаться со Степой.

По Нюшкиному сигналу Уклейкин растянул мехи гармошки, и девчата затянули полюбившуюся им песню об «огненном трактористе — Петре Дьякове». Только вместо «Прокати нас, Петруша...» они спели: «Прокати, Ковшов Степа, на тракторе, до околицы нас прокати».

— Вот это песню выискали... — заговорили в толпе. — Прямо как на заказ.

— Да ты что, Нюшка! — сердито сказал Степа, когда подвода тронулась дальше. — Нарочно все придумала?.. В песню меня зачем-то вставила... Еще митинг этот? Зачем звону столько?

— А что ж такого! — ухмыльнулась Нюшка. — В кои веки пария в трактористы провожаем — почему бы не отметить! — И она заговорщицки переглянулась с девчатами. — А потом, может, это у нас мероприятие такое... коллективные проводы по плану ячейки.

— Уж будь ласковый, подчиняйся новому-то секретарю, — смеясь, заметила Зойка и запела частушки о миленке-трактористе, который оседлал железного коня и перепахал все поля на белом свете.

Девчата подхватили высокими срывающимися голосами. С песнями они доехали до конца Кольцовки и только здесь умолкли. Но, как только показались избы следующей деревни, девчата снова запели. Так, привлекая всеобщее внимание, они проехали несколько деревень.

Лошадь уже еле тащила тяжелые розвальни.

— Ну хватит! — взмолился наконец Степа. — Лошадь замучили... Да и петь вам больше нечего... Поезжайте обратно. — И он, кивнув Тане, решительно выскочил из саней и принялся прощаться с девчатами.

И тут Таня заметила, что, когда очередь дошла до Нюшки, брат с особой осторожностью взял ее шершавую руку и довольно долго держал в своей ладони.

— Ты с комсомольцами посматривай тут, — заговорил он на прощание. — За конями в первую очередь, за амбарами, за всем прочим. О комсомольской пустоши тоже не забывай. Пусть семена для сева не забудут приготовить, удобрения. Ясно тебе? Если чего не знаешь — ты спрашивай... или пиши там... Я, конечно, отвечу...

— Ясно, — выдохнула Нюша, медленно поворачивая лошадь обратно.

— Нюш, а ты ж о членских взносах ничего не спросила, — напомнила догадливая Таня.

— Ох, верно, совсем забыла! — спохватилась Нюша и сунула вожжи в руки Зойке. — Поезжай, я вас нагоню.

Переглянувшись, девчата тронули подводу к дому, а Нюша, Таня и Степа пошагали к станции.

— Степ, а Степ, — осторожно спросила Нюша, стараясь шагать с ним в ногу. — Ты выведай там... на курсах-то. Может, и девчат принимают. Ну хотя бы на потом, на будущий год.

Степа повернул голову к Нюше, взгляды их встретились, и он без слов понял, о чем она думает.

— Ладно... — кивнул он. — Узна́ю.

...Светило солнце, радуя своим теплом Небо по-весеннему было белесо-голубое, но снег в полях лежал еще по-зимнему чистый и пышный. По нему пролегали бесчисленные тропки, лыжни, следы зайцев, собак и терялись в голых прозрачных перелесках. Кое-где в поле виднелись стожки сена, прикрытые горностаевыми шапками, вдоль дороги чернели вешки, в перелесках несмело насвистывали птицы, оповещая о еще не близкой, но неизбежной весне.

ПОСЛЕ СВАДЬБЫ

Нюша с трудом открыла глаза, подняла с подушки тяжелую голову и долго не могла понять, где она находится. Над головой нависал темный от старости, точно просмоленный, потолок, ноги упирались в кирпичную шершавую трубу, пахнущую сухой пылью, а вместо сенника спину согревали теплые мешки с рожью.

Рядом с Нюшей, сжавшись калачиками и вкусно посапывая, спала молодая ветлугинская поросль — Клава и Ленька.

«Мы ведь на печке вчера заснули. У нас же новый человек в доме», — сообразила наконец Нюшка, и что-то неприятно царапнуло ей сердце.

Она раздвинула легкую ситцевую занавеску, прикрывающую печь, и окинула взглядом избу.

На сдвинутых впритык столах остатки еды, пустые бутылки, опрокинутые стаканы и рюмки — следы вчерашнего свадебного гулянья.

В горшках с геранью груды окурков, пол затоптан, замусорен сеном, соломой, горшечными черепками. А в углу, на широкой деревянной кровати, где обычно спала Нюшкина мать с Клавой и Ленькой, сейчас похрапывает Тихон Горелов, новый человек в ветлугинской семье.

И только матери не было — как видно, она уже ушла на работу.

Смачно зевнув, проснулся Ленька, свесил с печи голову, оглядел избу и лукаво покосился на старшую сестру.

— Нюша, Нюш! А ты вчера тоже шибко гульнула...

— Как все, так и я...

— Я и говорю, — ухмыльнулся Ленька. — Такие ли частушки пела... А потом на перепляс с Гореловым схватилась. Уж и выкаблучивала ты! Он, бедненький, упрел весь, аж жар пошел, как от чугунка с картошкой. Оно и правильно: знай наших. Только вот каблук зря сломала... Мамка будет ругаться.

— Ладно тебе... глазастый! Все уже высмотрел, — отмахнулась сестра. — Будешь теперь размалевывать... На то и свадьба, чтоб погулять.

Но в душе Нюшка была недовольна свадьбой. Правда, в Кольцовке уже давно поговаривали, что вдовец Тихон Горелов «неровно дышит» к Аграфене Ветлугиной, но Нюшка считала, что все это досужие слухи и пустые разговоры. У матери трое детей, нелегкая жизнь, крутой и неуступчивый характер, к тому же она бережно хранит память о первом муже, умершем незадолго до коллективизации. И Нюшка верила, что мать никогда не введет в дом нового мужа, тем более такого запивоху и гуляку,как Горелов.

И, когда на улице языкастые бабы или девки, показывая на подгулявшего Тихона, говорили: «Уважь, Нюша, батюшку-отчима, доведи его до мягкой постельки», Нюшка вспыхивала и резко отвечала, что они такого отчима и на порог не пустят.

И вдруг ни с того ни с сего, как казалось Нюшке, Горелов заслал к Аграфене сватов.

Мать проплакала две ночи, потемнела в лице, похудела, а как-то раз, оставшись с дочерью наедине, заговорила о своей тяжкой вдовьей доле, о бедности, одиночестве, о недалекой безрадостной старости:

— Ты ведь у меня старшая... разумница... Ты пойми и не осуди... И чего худого не подумай, я вас, большеротых, не кину, всех на ноги поставлю... А только я сейчас как в голом поле живу, на юру. Все ветра меня просвистывают, все дожди секут. А с Тихоном все же какое да ни есть укрытие в жизни будет...

— Он же шалопутный, мама... — попыталась возразить Нюшка. — Пьет да гуляет.

— Так ведь тоже не от сладкой жизни... Тоже на юру живет. Вдовый он, бесприютный... Ну, да мы его приструним вчетвером-то... Всю коросту соскоблим.

— Тебе жить, мама, тебе и решать!.. — сдержанно ответила Нюшка. — Смотри, чтоб потом не каяться...

Мать умоляюще заглянула дочери в глаза:

— Только я тебя об одном прошу, доченька. Девка ты нравная, строптивая и с Тишей в перепалку не вяжись. А то такой дым-чад в доме пойдет, хоть караул кричи. И младших придерживай.

— Батюшкой или там тятенькой я его, пожалуй, величать не смогу. Язык не повернется. Но и войны между нами из-за пустяков не будет... — скрепя сердце пообещала Нюша.

И мать согласилась стать женой Горелова.

Свадьбу Тихон закатил на удивление всей деревне.

Задарил Аграфену с ребятами подарками, для пиршества закупил чуть ли не всю самогонку у шинкарок, наварил браги, домашнего пива, зарезал двух баранов и теленка, созвал на свадьбу всех своих близких и дальних родственников, многочисленных дружков и приятелей.

Гости съехались со всей округи, гуляли в ветлугинской избе трое суток, без меры пили и ели, орали на всю Кольцовку песни и плясали так, что дом ходил ходуном, а около порога даже осели половицы.

Денег на свадьбу Горелов не жалел — зазывал всех встречных и поперечных, угощал щедро, требуя на совесть «замочить» его брак с Аграфеной, чтобы он никогда не рассохся.

«Ну и Горелов-Погорелов, — покачивали головой сельчане. — Такой свадьбы со времен царя Гороха не бывало. Всего с верхом. Прямо как купец первой гильдии разгулялся!»

И впрямь, свадьба прошла по всем правилам — с дружкой, со свахами, с девками-величальницами. Гости сорили в избе сено, солому, били об пол горшки, посуду, заставляли невесту чище мести, швыряя при этом под веник бумажные деньги, кричали молодым «горько».

Нюшка сначала сидела за праздничным столом строгая, насупленная, следила за Ленькой и Клавкой, чтобы их не забыли посадить за стол или не задавили в толпе, а потом пригубила браги, охмелела и, к радости матери и Горелова, веселилась всю ночь.

Сейчас у Нюшки тупо ныло в висках, язык был сухим и шершавым, словно наждак, мучительно хотелось пить, и, главное, было почему-то неловко за свое веселье.

— Нюш, а Нюш! — шепотом спросил Ленька, не сводя глаз со спящего Горелова. — Он теперь так и будет храпеть каждую ночь... с присвистом, с переливами... Словно птиц приманивает.

— Будет тебе, Ленька... Храпит и храпит, что ж тут такого...

— А как мне его теперь называть? — не унимался братишка, и в голосе его послышалась недетская озабоченность и тревога.

— Если можешь, кличь тятей, — посоветовала Нюша. — Все же он отчим тебе. А трудно без привычки — зови дядей Тихоном.

— Нет, я его лучше Горелов-Погорелов кликать буду... — подумав, заявил Ленька.

— Почему Горелов-Погорелов?

— А его все так зовут. Был он председателем сельсовета — погорел... В колхозе его старшим конюхом назначили — опять горит.

— Много ты знаешь...

— Не много, не мало — самую середину... Сам слышал, как его дядя Вася ругал. «У тебя, говорит, не кони, а одры царя небесного... На ногах не стоят... На чем мы только пахать будем?»

— А дядя Тихон что ответил?

— «Конь, говорит, отмирающее животное. Рухлядь истории! Для колхоза не годится. Скоро все на автомобилях да тракторах будем ездить».

Нюшка с любопытством покосилась на братишку: и когда он только успевает все приметить и услышать!

— Ладно, Алексей, — примирительно сказала она. — Кони конями, а будешь звать отчима дядей Тихоном.

— Попробую, — согласился братишка, поудобнее устроился на мешках и, закрыв глаза, добавил: — А Митька-то Горелов так и не пришел на свадьбу.

— Да, — сказала Нюша, вспомнив вчерашнюю невеселую, встречу с Митей.

Заметив его в сенях в толпе, глазеющей на свадебное веселье, она бросилась к парню и потащила к праздничному столу.

— Нет уж, уволь, — отказался Митя. — Еще схватимся с папашей почем зря.

— Хоть немножко за столом посиди. Мы же теперь родичи с тобой как-никак.

— Лучше бы нам через это и не родниться, — усмехнулся Митя. — Не того вы человека в дом принимаете... Хлебнете с ним горюшка. — И, махнув рукой, он ушел домой.

В сенях раздались шаги, распахнулась дверь, и в избу вошла Аграфена.

Нюшка едва не ахнула. Вчера мать сидела за столом нарядная, в белом платье, лицо разрумянилось, глаза блестели, на губах блуждала счастливая улыбка. А сейчас в своем обычном, до блеска засаленном полушубке, в тяжелых обсоюженных валенках, в темном платке, завязанном под горлом, она казалась какой-то будничной, посеревшей и как будто даже меньше ростом.

«Так, наверное, всегда бывает после праздников», — подумала Нюшка, опуская ситцевую занавеску.

Аграфена окинула взглядом неубранную избу и нахмурилась. Потом, подойдя к кровати, осторожно тронула мужа за плечо:

— Тиша, проснись!

— Ась! Что такое? — Горелов очумело поднял лохматую голову.

— Вставай, Тиша... Очнись! Пора. Уже давно свет в окнах. Попраздновали, погуляли — пора и честь знать.

Горелов, одутловатый, худощавый, с хрустом потянулся и, спустив босые ноги на пол, сел на кровати.

— Башка, Груня, трещит... Рассольцу мне бы...

Аграфена зачерпнула из кадушки с капустой кружку рассола и подала Тихону:

— Тебя там на конюшне ждут... мужикам лошади требуются. Хомутов сказал, чтобы я поторопила тебя... Собирайся, Тиша, ступай.

— «Хомутов, Хомутов» — только и слышу! — недовольно буркнул Горелов. — Приставил меня к колченогим рысакам, а теперь понукает да командирит. А чем я этих одров царя небесного кормить буду... Ни сена, ни соломы. Хоть крыши раскрывай...

Он залпом выпил острый рассол, поморщился, сплюнул и, взглянув на ходики, неторопливо принялся одеваться.

— Ты бы, Груня, того... яишенку справила. Целый же день в бегах буду.

Аграфену не надо было и просить. Скинув полушубок, она прибрала стол, замела к порогу мусор и, разведя на шестке небольшой огонь, принялась готовить на сковородке любимую Тихоном яичницу с салом.

Через дырку в занавеске Нюша следила за матерью и удивлялась: мать, как молодая, сновала от печки к столу и находила все новые и новые закуски. Кроме скворчащей, вкусно пахнущей яичницы, на столе появились и холодец, и маринованные грибки, и соленые огурчики, и даже солидная стопка мутноватой самогонки.

— Распоследняя, — пояснила Аграфена, показывая пустую бутылку. — Добивай, и чтобы ее, окаянной, больше и в помине не было. Да ты кушай, Тиша, поправляйся! Ишь ты, худущий какой, одни маслаки да кожа... Словно тебя по этапу гнали. — Мать при этом заискивающе заглядывала Тихону в лицо, говорить старалась вполголоса, двигалась бесшумно, то и дело бросала на печку вороватые взгляды, словно совершала что-то запретное и постыдное.

«А ведь и впрямь она его на особинку будет кормить», — подумала Нюшка, вспоминая досужие разговоры соседок, что Горелов женился на Аграфене только потому, что ему надоела одинокая жизнь, еда всухомятку и нестираное белье.

Нюшке стало тоскливо и пусто. Вот, пожалуй, и кончилась веселая, дружная жизнь малой ветлугинской «артели», где никто не хныкал, не жаловался, когда все умели обходиться одной парой сапог, одним полушубком, когда чугун разваристой картошки заменял любые разносолы на столе и когда каждое событие становилось достоянием всей семьи.

Выпив стопку самогонки, Горелов посмотрел на пустую бутылку и с сожалением вздохнул.

— Груня, пошарь там... Еще бы малость для нормы...

— Хватит, Тихон... — остановила его Аграфена. — Останную выдала. Да и на конюшне тебя ждут.

— Ничего... лошади не взыщут, — отмахнулся Горелов и, поднявшись из-за стола, направился к лазу в подполье. — У меня там чекушка запрятана... заветная. Прикончим ее, треклятую, и концы!

Он приподнял за железное, высветленное кольцо широкую половицу и полез в прохладное, дохнувшее запахом земли и плесени подполье.

Аграфена с досадой принялась убирать со стола. Неожиданно за окном, выходящим в переулок, мелькнула фигура председателя колхоза. Он пошаркал сапогами о лапник, положенный около крыльца, и толкнул дверь в сени.

Аграфена заметалась по избе, как подбитая птица. Схватила пустую бутылку, сунула ее под лавку, потом нагнулась над лазом в подполье и встревоженно зашептала:

— Тиша, Хомутов идет... Небось за тобой! Что сказать-то?

— Вот дьявол его забери! — донесся из подполья приглушенный голос. — Скажи... нет, мол, меня... на работу ушел...

Дверь распахнулась, и через порог переступил Василий Силыч. В ту же секунду Аграфена с силой захлопнула лаз в подполье и в замешательстве обернулась к председателю.

— Здравствуй, Василь Силыч!

— Доброго здоровья! — снимая шапку, довольно неприветливо отозвался Хомутов. — Да мы вроде уже виделись сегодня... А где же супружник твой? Все еще нежится после свадьбы? — Он придирчиво осмотрел избу, потом, приподняв занавеску, заглянул на печь. Нюша закрыла глаза.

— А он... он ушел!.. — Аграфена вновь закрутилась по избе. — Чуть свет... Еще петухи не кричали. Сказал, что по делам. И даже перекусить не успел...

— Занятное дело, — хмыкнул Василий Силыч. — Уйти ушел, а на конюшню не пришел. Что ж это он? Или после пира-гулянья дорогу к лошадям не найдет?

— Может, он в больницу завернул?

— Какая же хворь на него напала? Лодырит или там воспаление хитрости.

— Ну что ты, Силыч, — покраснев, забормотала Аграфена. — Сам видишь, какой Тихон лядащий... Все жалуется — под ложечкой у него сосет.

— У одного сосет, у другого печет, — в сердцах заговорил председатель. — Не колхоз — богадельня какая-то! Что ж мне теперь, самому лошадей кормить? И коров доить самому... И телеги к весне ладить, и в кузнице лемехи отбивать тож самолично. Я вроде и швец, и жнец, и на дуде игрец!

Он с размаху надел на голову шапку, вывернув зеленую подкладку, и шагнул к двери.

— Дядя Вася! — Нюшка, босая, в коротком помятом платье, соскочила с печи и, придерживая гибкой, как пружина, гребенкой короткие светлые волосы, остановила председателя. — Я могу коней накормить!

— А это уж ваше дело, внутреннее, — устало махнул рукой Василий Силыч. — Хошь ты, хошь мать. Раз приняли к себе в дом такого забубённого конюха, вот и отвечайте за него всей артелью.

Председатель ушел.

Аграфена, стараясь не встречаться с дочерью глазами, молча открыла лаз в подполье.

— Пронесло на первый раз... Вылезай!

Сказано это было с таким видом, словно у Аграфены заболели зубы.

Из подполья, облепленный седой паутиной, показался Горелов.

— Слава тебе... — перевел он дыхание. — Этот Василий язва, а не человек стал.

Плеснув на лицо из рукомойника холодной водой, Нюшка быстро оделась и шагнула к двери. Потом обернулась и в упор посмотрела на Горелова:

— Вот что, папаша-отчим! Мама как знает, а я тебя первый и последний раз покрываю. Понятно?

— Ладно, Нюша... Замнем это дело... — миролюбиво отозвался Горелов и потянулся за пиджаком и шапкой. — Пойдем-ка вместе на конюшню.

— Сиди уж ты... больной! Или ложись лучше, — неожиданно прикрикнула на него Аграфена. — Не срами нас нынче... Не лезь на глаза людям. И без тебя управимся.

Аграфена набросила на плечи полушубок и вместе с дочерью вышла из дома.

ДЕНЬ ТРЕВОГ

Прошло уже несколько дней, как Степу проводили на курсы, а от парня не было ни слуху ни духу. А ведь он обещал писать, «держать в курсе» и даже звонить по телефону. «Все они, видно, парни, такие!» — подумала Нюша.

Как-то раз она заглянула к Тане Ковшовой.

— Ну, как там братуха твой поживает? — спросила она. — Уехал, как под лед нырнул...

— Разве он тебе не пишет? — удивилась Таня.

— Все еще собирается, деньги на марку копит... Забурел наш курсант.

— А мне вот... написал, — вполголоса призналась Таня и как-то странно посмотрела на подругу.

«Для сестры нашел время, а мне — недосуг», — с обидой подумала Нюша и, круто повернувшись, бросила через плечо:

— Отпиши там курсанту, коль место в письме останется: мол, совесть надо иметь.

— Да ты подожди! — остановила Таня Нюшку. — Письмо-то тебя касается... Сердится на тебя Степа. Читай вот.

Нюша поспешно развернула сложенный вдвое листик бумаги. Письмо было короткое и написано торопливо.

«Таня! — прочла Нюша про себя. — Ни на какие курсы трактористов я не попал. Да их и в помине нет. Людей из колхоза вызывали на курсы агротехников. И откуда только Нюшка взяла про тракторные курсы? Или это ее очередная выдумка? Словом, скажи ей— некрасиво получилось. А за проводы Нюшке спасибочко — век буду помнить! Теперь хоть в колхоз не показывайся! Степа».

Нюшу бросило в жар, и она поспешно оглянулась по сторонам — не наблюдает ли кто за ней.

— А правда? Как все это вышло? — осторожно спросила Таня.

— Ты ж знаешь, какой у нас телефон дохлый... — смущенно призналась подруга. — Хрипит, трещит. Я слышала, что на курсы техники вызывают, а какой техники — не разобрала... Лучше бы его и не было, этого телефона!

— Что ж теперь Степе-то делать?

— Пусть домой едет, — не очень решительно сказала Нюша. — Будет опять избачом... И секретарство с меня снимет.

— Да как он в деревню покажется после таких проводов! На смех же поднимут.

— Это так, — вздохнула Нюша, возвращая Тане письмо. — Ты помолчи пока... может, уладится. — И она пошла в правление колхоза.

Но там и без нее обо всем уже знали — только что из города по телефону звонил сам Ковшов, рассказал об ошибке с телефонограммой и просил разрешить ему остаться на курсах агротехники.

— Ну и рассыльная, ну и зампред! — заливистым смешком встретил Нюшу счетовод. — Услужила своему дружку... Мы ему удостоверение выписали, командировочные. Парня честь по чести на учебу в город отправили, а он теперь чаи там попивает, по панелям прогуливается... Как хотите, Василий Силыч, — обратился он к председателю, — а с рассыльной взыскать придется... За ложную, так сказать, тревогу...

— Ну и взыскивайте! — буркнула Нюша.

— Ты погоди, Семеныч, — отмахнулся от счетовода председатель и, топорща свои пегие, прокуренные усы, сердито показал Нюше на скамейку: — Сядь вот! Это что ж получается? Мы тебе поверили, послали человека на курсы... И все прахом пошло. Отвечай, говорю!..

— Остынь, Василий, — остановил председателя Игнат Хорьков. — Нюшка-то здесь при чем?.. Она ж курсами не ведает. Чего ты ее словно на скамью подсудимых усадил?

Василий Силыч вытер взмокшую шею и покачал головой.

— Какой-то круг заколдованный, — пожаловался он. — Курсы трактористов не состоялись, машину без тракториста нам не дают... На чем же мы пахать по весне будем?..

Нюшка искоса наблюдала за дядей Васей. Она помнит, как он умел работать на лугу, на пашне, на молотьбе. Большой, сильный, он, казалось, никогда не уставал, был всегда спокойный, ровный, чуть медлительный, и люди при нем старались работать лучше и чище... А вот теперь в колхозе дяде Васе очень трудно. Люди тянут в разные стороны, не всегда подчиняются, и ему приходится без конца бегать, кричать, уговаривать. Вот взять хотя бы эту историю с трактором...

— Дядя Вася, а пошлите меня на курсы трактористов, — неожиданно сказала Нюша.

— Какие курсы? Где? — опешил Василий Силыч.

— Я найду... В другой район поеду. Или в совхоз. Там машин много. Я научусь, смогу. Вы только мне справку от колхоза выдайте.

— Нет, вы видали! — прыснул в кулак счетовод. — Девки, девки-то куда загребают! Чего там на трактор, Ветлугина, просись сразу на народного комиссара.

Василий Силыч устало отмахнулся от Нюшки, давая понять, что просьбу ее он всерьез не принимает.

— Ты не бойчись, девка. Сиди уж при правлении. Хватит нам и одного хваленого тракториста. — И он обратился к Хорькову: — Как с Ковшовым-то порешим?

— Я уже говорил тебе, — ответил Игнат. — Раз парня в город проводили, пусть он и учится. Агротехники в колхозе нам тоже пригодятся.

— Правильно! — обрадованно поддакнула Нюша. — Зачем ему обратно-то ехать!

Василий Силыч, почесав в затылке, сказал счетоводу, чтобы тот выписал Степану Ковшову новое удостоверение и выслал его в город, на курсы. Потом обернулся к Нюше:

— А ты разувай уши-то, когда телефон слушаешь. Не куролесь больше. Да вот еще что, предупреди-ка бригадиров — завтра семена сортировать начинаем. И своих девчат собери. Разом на работу и навалитесь!

Нюша вышла из правления и, зачерпнув у крыльца горсть пушистого снега, приложила к лицу. Хорошо, что дело со Степой хоть как-нибудь да уладилось. А все же, наверное, он здорово на нее сердится и никогда этого ей не простит. Надо будет сегодня же написать Степе большое-пребольшое письмо. Так, мол, и так, ты не расстраивайся, учись, старайся. Агротехники, они в колхозе тоже пригодятся.

Приняв такое решение, Нюша несколько успокоилась и направилась домой обедать.

Матери и отчима в избе не оказалось, а братишка с сестренкой азартно спорили о каких-то листах бумаги, вырванных из тетради. Нюшка прислушалась и догадалась, что речь шла об общей толстой тетради в коленкоровом переплете, которую Горелов подарил Клавке перед свадьбой. В нее девочка записывала любимые стихи и песни.

— Бессовестный ты!.. — со слезами на глазах кричала Клава на брата. — Мне бы на целый год ее хватило, а ты зараз вон сколько выдрал!

— Как же тебе не стыдно! — упрекнула Нюша Леньку и взяла у Клавы из рук тетрадь: бумага в ней была толстая, глянцевая, кремового оттенка и разлинована частыми голубыми линейками.

— Да не вырывал я ничего... Лопни мои глаза! — поклялся Ленька.

— Еще скажешь — Нюшка взяла?.. Или мамка? — наступала Клава.

— А может, Горелов... Он вчера в твоих тетрадях копался.

— Ему-то зачем?

— А я почем знаю.

Нюшка задумалась. Странную жизнь вел в их доме Горелов. Домой он возвращался обычно за полночь и навеселе, будил Аграфену и начинал пространно рассуждать о том, что на артельной работе нет ему полного разворота, что по его натуре ему положено жить в районном центре или в городе и занимать какой-нибудь руководящий пост.

— Да спи ты, уймись, — шепотом уговаривала его Аграфена и с опаской косилась на печку, где спали Нюшка, Клава и Ленька. — Завтра поговорим.

«Вот лоботряс свалился на нашу шею, — с обидой думала Нюша. — Я теперь хоть и дома не живи — лишняя стала».

Сейчас, с трудом помирив братишку с сестренкой и наспех перекусив, Нюша пошла собирать девчат на сортировку семян.

В первую очередь она заглянула в избу к Карпухиным.

Зойка сидела за столом у низко спущенной с потолка лампы и штопала старую юбку. На лавке лежала куча белья.

Нюша села на широкий, окованный железом сундук, вытянула натруженные за день ноги, сняла сапоги и, покосившись на подругу, спросила, уж не готовит ли она себе приданое.

— Мамка велела залатать кое-что, — смущенно ответила Зойка.

Нюшка подошла к столу и, подняв жестяной круг над лампой, осветила Зойкино лицо.

— Выкладывай все! Не спрячешься!

Но не успела она ничего сказать, как в избу вошла Феня Осьмухина. Заметив в избе Нюшку, она почему-то тоже смутилась и деревянным голосом спросила Зойку, где тетя Даша.

— Мне у нее опарницу надо взять...

— Ладно уж, — махнула рукой Зойка. — Говори все по правде...

— Я тетю Дашу спросить хотела, — осторожно начала Феня. — Сколько сухарей надо запасать...

— Сухари, белье... — насторожилась Нюша. — Да вы что, девки? Уезжать собрались? Секреты от меня завели?

— Ну и собрались, — призналась наконец Зойка. — А ты будто сама не видишь, что люди из колхоза уходят. Вот и моя мать выписалась. На торфоразработки решила податься. И меня с собой забирает.

Нюшка обернулась к Фене:

— И ты туда же?

— Не могу я больше с отцом и матерью жить, — помолчав, глухо заговорила Феня. — В колхоз они вошли самыми последними... упирались, артачились, всё чего-то ждали. Прожили в артели год — и опять назад. Заладили одно: «Хотим сами хозяиновать, по своему норову... Пусть только нам землицы прирежут побольше». Замучилась я с ними...

— Когда же твои из колхоза выписались? — спросила Нюша.

— Отец вчера заявление подал, — призналась Феня. — Вот я и решила с тетей Дашей в отход податься. Хоть поживу по-людски. Поработаю летом на торфу, а потом к брату в совхоз уеду. Он ведь теперь трактористом заделался!

— Кто? Антошка ваш?

— Ага! Курсы закончил... Живет что надо... И меня к себе приглашает.

В сенях раздался смех, говор, дверь широко распахнулась, и в избу ввалилась ватага девчат. Вслед за ними вошла Зойкина мать — Дарья, еще моложавая, подвижная женщина с пухлыми задорными губами.

— А ну, торфушки, рассаживайся! Сейчас все и обговорим, — бойко заговорила она. — Эге, да здесь уже ждут нас! И зампред пришла... Это и кстати...

— Тетя Даша, да вы что задумали-то?.. — спросила Нюша.

— Задумка верная. Я такую ли бригаду сколочу, ахнут на торфоразработках. В ударницы всех выведу. Пусть знают кольцовских девок...

Дарья Карпухина уже не раз собирала девичьи бригады и водила их на сезонные работы то в совхоз, то на кирпичный завод. Она умела постоять за девчат, они обычно неплохо с ней зарабатывали и возвращались домой довольные и переполненные впечатлениями.

— Нюшка не может с нами, — шепнула матери Зойка. — Она же секретарь комсомольский... вместо Степы Ковшова.

— А что ж, секретарям на торфу и работать нельзя? — удивилась Дарья. — Вот Степке тоже секретарь, а надо было — отпустили. А Нюшка — девка непужливая, настырная, сделаю ее своей первой помощницей...

— А колхоз? — растерянно спросила Нюша. — Нам же завтра семена сортировать... Да и кто вас отпустит?

— Здоро́во живешь, приехали! — усмехнулась Дарья. — Колхоз — дело полюбовное. Желаешь — вошел, желаешь — вышел. Я вот уже отчислилась, заявление подала. Да оно, видать, все к одному идет. Почти год прожили в артели, а ладу да согласия нет и нет. Мужик с мужиком на одном поле что кошка с собакой. Сколько за год ссор да дрязг накопилось! Вот люди и хотят каждый по своему норову жить, по-вольному. Может, так поскорее разбогатеем. Теперь кулаков-захребетников нет. Пусть нам, у кого мозоли на руках да поясница натружена, землицы побольше прирежут да тяглом помогут... Вот и жизнь пойдет справная.

«Все хотят по своему норову жить», «Пусть нам землицы побольше прирежут», — мысленно повторила Нюшка и вздрогнула. А ведь и Феня Осьмухина только что произнесла эти же самые слова.

Нюша в упор посмотрела на Карпухину:

— Тетя Даша! Это же не твои слова насчет колхоза. Ты чужое повторяешь.

— Что ж, я сама и додуматься не могу? — нахмурилась Дарья. — Совсем пустоголовая, по-твоему? Я ведь как лучше хочу... и себе, и Зойке с Петькой. — Она примиряюще посмотрела на Нюшку. — Шла бы ты с девками на торфоразработки... хотя бы до осени. Деньжат бы подзаработала, приоделась.

— Верно, Нюша, пойдем с нами, — умоляюще шепнула Зойка. — Своя бригада у нас, все вместе жить будем. Хорошо, дружно.

— И чего тебе за дом цепляться? — сказала Феня. — У матери новый муж, и ты теперь в семье что пятая спица в колеснице.

— Да вы что, девчата? Рехнулись? — принялась уговаривать подруг Нюшка. — Сами же меня секретарем заголосовали и теперь бежать... А я с кем останусь? Да нет... Никуда вы не уйдете!

— Ну хватит, секретарь! — остановила ее Дарья. — Ты мне девок не расхолаживай. У нас уж дело решенное, все на мази. Сухари сушим, белье готовим... На днях и тронемся. Лето поработаем, булгу переждем, а к осени, может, и вернемся.

— Ах, вот как! — возмутилась Нюшка. — Булгу переждать!.. Отсидеться! И не стыдно вам!

Она в замешательстве кинулась к порогу, потом, вспомнив про сапоги, быстро обулась, пристукнула каблуками и, обернувшись к девчатам, выкрикнула почти с угрозой:

— А вот не отпустим! И все тут. И весь сказ! Назначаю комсомольское собрание. Срочное. Завтра же. Там поговорим! — и выскочила за дверь.

ПОД ДИКТОВКУ

На улице потеплело, валил липкий, влажный снег, застилая застекленевший наст белым руном. Хлопья снега падали на разгоряченное лицо, забирались за воротник, таяли, но Нюша ничего не замечала.

«Секретарь тоже... тюхтя, недотепа. И зачем только выбрали такую?» — мысленно ругала она себя.

И в самом деле, не прошло и недели после ухода Степы, а добрая половина комсомольцев уже бежит из деревни. Да и как бегут — тихо, тайком, и она до сих пор ничего об этом не знала. И даже лучшие ее подруги уходят. Вот так вожак Нюшка! Это тебе не песни запевать на гулянках, не «русского» отплясывать, не парней разыгрывать.

Надо что-то делать. Знает ли о сборах девчат дядя Вася, члены правления? Хорошо бы обо всем посоветоваться с матерью. Была у них такая добрая привычка — после ужина уложить в постель Леньку и Клавку, а самим, привернув свет в лампе, посидеть у железной печки и обо всем по душам поговорить — о колхозных делах, о парнях и девчатах, об обновках ребятам.

Только вот с появлением в доме Горелова эти разговоры у печки как-то прекратились: то матери было недосуг, то в избе торчал отчим, а при нем у Нюшки не было охоты разговаривать.

Сейчас увидеть мать надо во что бы то ни стало. Но домой Нюшка попала не скоро. По дороге ее догнала Феня и сообщила, что тетя Дарья очень торопит девчат со сборами на торфоразработки.

— И кто ее только наскипидарил, эту Дарью? Вот бы вызнать, — вслух подумала Нюша и покосилась на Феню. — Ты ничего не знаешь?

Феня кинула быстрый взгляд в сторону своего дома, зябко поежилась, потом потянула Нюшу за руку:

— Пошли к нам... Может, чего и вызнаешь.

Свернув с дороги на узкую тропинку, девчата подошли к дому Осьмухиных. Встав на завалинку, заглянули в боковое окно и поверх занавески увидели, что в горнице, кроме хозяев дома, находилось еще человек десять колхозниц.

Посреди избы на табуретке сидел Тихон Горелов и, поглаживая колени, что-то неторопливо рассказывал. Время от времени в разговор вмешивались Тимофей Осьмухин и Матрена.

— Что это за сходка такая? — с недоумением спросила Нюша.

— Да так вот... собираются... вроде как на посиделки, — нехотя ответила Феня.

— И дядя Тихон заходит?

— В последние дни частенько. Девчата вошли в избу.

— Здравствуйте, люди добрые, — приветствовала собравшихся Нюшка.

Разговор оборвался. Горелов, поймав подозрительный взгляд падчерицы, поднялся с табуретки и осторожно поставил ее в угол.

Поднялся из-за стола и Тимофей Осьмухин.

— Здравствуй, активница, — ухмыльнулся он. — Все в бегах да хлопотах. Ну, как там в конторе дела-делишки?

— Дела идут... — ответила Нюша. — Завтра на очистку семян выходим. Вот только вас, дядя Тимофей, не хватает. Сортировку крутить некому...

Тимофей закряхтел:

— Поясницу чего-то прихватило... мочи нет.

— А мы вам снадобье готовим... Так ли разотрем — зараз полегчает.

— Задубел я в болезнях, мне уж ничто не впрок. — Тимофей с опаской посмотрел на девушку, потом чуть приметно кивнул колхозницам.

Те потянулись к двери. Вслед за ними вышел и Горелов.

— Что же вы расходитесь так рано? — деланно удивилась Нюша. — А мы вас послушать пришли.

— А чего нас слушать... Сидим болтаем, переливаем из пустого в порожнее, — уклончиво сказала Матрена и с досадой обернулась к дочери: — Ужинать-то будешь?

— Не хочу! — буркнула Феня, стаскивая с плеч полушубок и бросая его на сундук.

— Корми ее, мать, корми, — сказал Тимофей. — Совсем забегалась девка. — И он обратился к Нюшке: — А ты чужаком на меня не смотри. Я человек компанейский: и поговорить люблю и послушать. Вот люди и ходят на огонек.

— А все же... о чем у вас разговор был? — допытывалась Нюшка.

— Да так... о всякой всячине. Тихон Кузьмич о восемнадцатом годе вспомнил, как он землю у помещика отбирал.

— Вы бы лучше рассказали, что тут о колхозе болтаете, — в сердцах вырвалось у Фени. — Развели тоже сходки-посиделки...

— Что ж нам теперь и о себе не подумать? — встрепенулась Матрена. Она опустилась на лавку и принялась сокрушенно жаловаться: — Зашла я вчера на скотный двор, Милку проведать. Стоит, бедненькая, у самых ворот, на сквозняке, ляшки навозом обросли, запаршивела вся, глаза тоскливые, словно ее на убой ведут. Увидела меня да как замычит, а мне так и послышалось: «Домой хочу! До-мой!..» Хотела я ее накормить, а все корма уже расхватали. Каждая хозяйка постаралась своей корове лишний клочок сунуть. Пришлось мне из дома плетюху сена тащить...

— Труба, одним словом! — мрачно выдохнул Тимофей. — А я о чем говорил?.. Не вяжись, Матрена, с артелью, повремени. В такое ли болото залезем — по маковку засосет.

— Ну, да теперь дело решенное, — облегченно вздохнула Матрена. — Выпишемся — и все тут. Получим свою корову, лошадь — и сами себе слуги, сами хозяева.

Нюша растерянно смотрела то на Матрену, то на Тимофея. Что же все-таки делается в деревне?

Вот уже более года, как в Кольцовке родился колхоз «Передовик». Кулаков из деревни давно выселили, мужики свели на общий двор лошадей и коров, засыпали в амбар семена, свезли вместе плуги, бороны, сохи. Казалось, что теперь наступил полный лад и мир, можно спокойно работать, пахать землю, сеять хлеб. А на деле совсем не то. В молодом колхозе все бурлит и кипит, как в котле, полно разных слухов, пересудов, кривотолков.

— Так это правда, что вы из артели уходите? — спросила наконец Нюша.

— Господи боже мой! — всплеснула руками Матрена. — Опять ты своим носом повсюду буравишь! Тебе-то какая забота? Ты уж лучше мамашу свою попытай...

— При чем здесь мать? — насторожилась Нюша.

— При том вот. Она хоть и активница, а тоже от ворот поворот... Не приглянулось ей в артели.

Нюша испуганно замахала руками:

— Да что вы, право... это же курам на смех.

Матрена пожала плечами и отошла к печке:

— Догони вон отчима да спроси. У них с матерью, видать, по всем статьям согласие...

Нюша выскочила из избы и помчалась к дому.

Неужели и впрямь сбываются слова соседок о том, что Горелов расклинит ветлугинскую семью, а Аграфену поведет за собой, как телушку на веревочке. И это ее, Нюшкину мать, которая так отважно воевала с кулаками, раньше других записалась в артель, первая свела свою корову на общий скотный двор! Не может этого быть!

Около правления колхоза Нюша натолкнулась на Василия Силыча и Игната Хорькова.

— Чего это летишь, как на пожар? — удивился председатель. — Зайди-ка на минутку в правление. Дело есть.

— И мне сказать надо, — призналась Нюша, тяжело дыша.

Втроем они вошли в правление. Нюша засветила лампу.

Василий Силыч тяжело опустился на стул и окинул взглядом Хорькова:

— Ну-с, чем порадуешь?

Отведя глаза в сторону, Игнат Хорьков запустил руку в бездонный карман пиджака и извлек оттуда несколько смятых листиков бумаги.

— Вот, Василий Силыч, в том же духе, что и вчера, — заговорил он. — Я уж целый день беглецов уговаривал: не шарахайтесь, одумайтесь. А они знай свое: «Отпишите из колхоза... Хотим сами по себе хозяиновать». Ну что тут скажешь!

Василий Силыч достал из ящика стола еще несколько заявлений и принялся разглаживать их тяжелой негнущейся рукой.

— Та-ак! Уже за дюжину перевалило. И смотри только, какой народ вспять пошел. Осьмухин, Ползиков, Горелов, Карпухина... А это вдова-то с двумя детьми! Еще вдова — Курочкина, Прохор Уклейкин... Ах, старый хрыч! Этому-то чего в артели не сидится? Прямо диво какое-то. Написаны заявления разными почерками, а слова одни и те же. Словно кто диктовал, как учитель школьникам, а другие писали... Да и бумага по виду одинаковая, глянцевая, плотная, в линеечку.

Нюшка вгляделась в листы бумаги, на которых были написаны заявления, и ее осенила догадка — листы были из Клавкиной тетради.

— Дядя Вася, дядя Вася! — испуганно зашептала она. — Я, кажется, смекаю...

— Чего еще?

— Да, да, все понимаю. — И, пригнувшись к столу, Нюшка рассказала про сходки в доме Осьмухиных, про Горелова, про вырванные из тетради листы бумаги.

Игнат Хорьков с любопытством посмотрел на дивчину.

— Пожалуй, так оно и есть, — заметил он. — Не иначе Горелов с Осьмухиным диктанты диктуют.

Председатель ожесточенно поскреб затылок:

— Ну и дела на белом свете. Вот и от Ветлугиной заявление. Погоди, погоди! Это уж не от Аграфены ли? Так и есть... «Прошу отписать меня из колхоза и вернуть мою корову. А. Ветлугина».

Василий Силыч строго посмотрел на Нюшку:

— Вы что ж это? Вместе с мамашей такую цидулю сочиняли или как?

— Что вы, дядя Вася! — оторопев, вскрикнула Нюшка и, подавшись к столу, выхватила из рук председателя заявление матери. Текст заявления был написан твердым, размашистым почерком Горелова, а вместо подписи стояла замысловатая закорючка. — Это не мамина рука, — сказала Нюша, покачав головой. — Не могла она такое подписать.

— Могла не могла, а заявление — вот оно! — с досадой заявил Василий Силыч. — Разберись тут попробуй!

— Дядя Вася, а пойдемте к нам... Все и выясним, — предложила Нюша. — Мать, она по-честному скажет...

Василий Силыч подумал и согласился.

Аграфена с Гореловым садились ужинать, когда Нюша с председателем вошли в избу к Ветлугиным.

Василий Силыч завел разговор о конюшне и, как бы между прочим, дал понять Горелову, что членам правления хорошо известно о сходках в осьмухинской избе.

— О чем речь? Какие сходки? Да это поклеп! — заартачился было Горелов, но быстро осекся.

От порога на него пристально смотрела Нюшка.

— Нечисто работаешь, Тихон Кузьмич: следы оставляешь, — усмехнулся Василий Силыч и достал из кармана заявления женщин о выходе из колхоза. — Смотри вот, все цидули на один лад написаны.

— Да и бумажка знакомая. Из Клавкиной тетради вырвана, — заметила Нюша.

Горелов захлопал глазами.

Василий Силыч показал Аграфене ее заявление:

— Твоя подпись?..

Аграфена, подойдя поближе к лампе, прочла заявление и, схватившись за грудь, пораженная, уставилась на Горелова. Нюшка с надеждой смотрела на мать.

— Это как же так?! Без моего ведома в беглецы меня зачислил, в отступницы! — заговорила Аграфена. — Подпись подделал. — И она опустилась на лавку и беззвучно заплакала.

— Я же как лучше хотел... — забормотал Горелов. — Для семьи старался... Разговоры всякие об артели пошли, смущение в народе.

— И что ты за человек, Тихон? — устало произнесла Аграфена и, порвав заявление на мелкие клочья, бросила их на пол. — Вот так и знай. Уходить собрался — один уходи. А мне бежать некуда.

— Так, мама, так, — облегченно шепнула Нюша.

— Что ж, Тихон Кузьмич, — заговорил председатель, — артель— дело добровольное. Можешь в любой час выписаться. А только вам с Осьмухиным как первым агитаторам за выход из колхоза придется на собрании ответ держать. Уж объясните людям, чем вам артель не мила.

— Нет, зачем же объяснять, — встревожился Горелов. — Раз Аграфена в колхозе остается, я тоже пока задержусь. — И он попросил Василия Силыча вернуть ему заявление о выходе из артели.

Наутро взял обратно свое заявление и Тимофей Осьмухин.

Вечером состоялось колхозное собрание. Василий Силыч положил на стол перед собой пачку заявлений и, нацепив на нос очки, неторопливо заговорил:

— Теперь, значит, такой вопрос: о наших беглецах и отступниках... Всего просятся на выход одиннадцать человек. Двое из них — Горелов и Осьмухин — уже забрали свои заявления обратно. Они, так сказать, образумились и осознали.

— Кто, кто образумился? — переспросил чей-то удивленный голос.

— Могу повторить! — невозмутимо продолжал Василий Силыч. — Осознали свое заблуждение Тихон Кузьмич Горелов и Тимофей Никитич Осьмухин. Люди они, как всем известно, грамотные — вот и образумились. Да они и сами могут подтвердить.

— А кто же остальные беглецы? — спросил дед Анисим.

— Остальные отступники все больше женский персонал, — пояснил председатель, — вдовы да многодетные матери. И мы тут на правлении так подумали: коли артель им не по нраву, могут свободно отписаться. Препятствий чинить не будем. Нарежем им землю, вернем инвентарь, скотину. Нехай богатеют, пускай живут вольными хлебопашцами. На собрании воцарилась тишина.

Нюша заметила, как женщины-отступницы, сидевшие все вместе в углу, растерянно поежились и стали оглядываться по сторонам, отыскивая глазами Горелова и Осьмухина. Тихон Кузьмич, дымя цигаркой, сидел у порога, а Осьмухина нигде не было.

— Это как же так? — недоумевая, заговорила Дарья Карпухина. — Горелов с Осьмухиным первые же заводилы были. «Уходите, бабы, отписывайтесь...» А теперь, выходит, они остаются, а нас из артели вытуривают! Тихон Кузьмич, чего молчишь? Чего к порогу прилепился? Не ты ли нам заявления диктовал? И даже чистой бумажкой оделил — только пишите! Заботник! А теперь в кусты полез...

Одна за другой женщины поднимались с места и изобличали Горелова и Осьмухина.

Пришлось Тихону Кузьмичу подняться и объяснить собранию, что на него, как видно, нашло затмение, но теперь, все обдумав, он понял свою ошибку и просит оставить его в артели.

— Граждане! Бабоньки! — закричала вдруг Дарья Карпухина. — Они же нас предали, уговаривальщики эти самые! Заманули и бросили! Сами остаются, а нас по их милости из артели гонят. А мы вот несогласные!.. Несогласные, и все тут!

— Раз несогласны — так оставайтесь! — предложил Василий Силыч. — Только больше ветру не кланяйтесь да под чужую диктовку не живите.

Покричав еще немного на Горелова, женщины взяли свои заявления обратно, и на этом собрание закончилось.

СТАРШИЙ КОНЮХ

Горелов остался в колхозе, но на конюшне по-прежнему работал спустя рукава.

Он часами просиживал в колхозной чайной, болтал с дружками, заглядывал в лавку сельпо, в правление колхоза и только к полудню добирался до конюшни.

Все лошади были уже разобраны на работу, и Горелов, натаскав в дежурку сена, заваливался спать.

Здесь его обычно и находила Аграфена.

— Ох, Тиша, — вздыхала она. — И что ты за хозяин на конюшне. Насмешка одна. Прогонят тебя в три шеи.

— Я за место не держусь, — отвечал Горелов. — Могу хоть сейчас дела сдать.

— Отстрани ты его, Силыч, — попросила как-то раз Аграфена председателя. — Ну какой он конюх?.. Видимость одна.

— Это так... пустое место, — согласился Василий Силыч. — А где ж ему замену найдешь, когда все люди в расходе... Да и охотников нет за таких одров отвечать, как наши. — Он задумчиво покрутил головой, по привычке пощипал мохнатую шапку и пообещал: — Поищем, конечно, нового конюха, постараемся. Ну и вы тоже на него воздействуйте... А то у Горелова что ни день — разгуляй да запивоны. Куда это годится? Вы, мать с дочерью, — женский актив, можно сказать, а мужика от самогонки отвадить не можете.

— Отвадишь его, бочку бездонную, — махнула рукой Аграфена. — Пусть сначала сельсовет шинкарок прижмет да самогонщиков.

Время шло, Горелов продолжал числиться конюхом, по ухаживать за конями приходилось больше Аграфене.

— Пойдем, Нюша, накормим лошадей, — обычно просила она дочь. — Не околевать же им из-за нашего бедолаги...

— Домашний срам прикрываешь, — выходила из себя Нюшка. — Да я бы на твоем месте...

— Что делать, дочка? Кто знал, что все так обернется, — вздыхала Аграфена, и Нюша, охваченная жалостью к матери, отправлялась с ней на конюшню.

С кормами становилось все хуже и хуже. Скрепя сердце Василий Силыч распорядился пустить в ход последние запасы сена, которые приберегались к весне.

Аграфена несколько раз напоминала Тихону, что надо съездить за сеном, но тот почему-то не спешил.

— Успеется. Продержимся еще немного и на соломе.

Наконец Аграфена не выдержала, снарядила двое розвальней и вместе с Нюшкой, Ленькой и Зойкой Карпухиной отправилась на Малые лужки, где еще с лета был сметан стог сена.

Они проехали километра три лесной дорогой, пересекли вырубку и выбрались на заснеженную луговину, поросшую молодым дубняком.

Поодаль, у раскидистой елки, высился стог сена и около него стояла подвода и сновали какие-то люди.

— Это еще что за новость такая? — нахмурилась Аграфена. — Не ими кошено, не ими стожено, а понаехали...

— Мама, а ведь это зареченские, — вглядевшись в людей, узнала Нюшка.

Подъехав ближе, Аграфена вылезла из саней и подошла к стогу. И верно, здесь хозяйничали зареченские.

Взобравшись на самый верх стога, дюжая, носатая женщина сбрасывала оттуда сено вниз. Тощий, с взъерошенной бородой старик, кряхтя, поддевал его острозубыми деревянными вилами и укладывал на розвальни. На возу утаптывала сено глазастая девка в рыжей шубе. В стороне стояла вторая подвода.

Аграфена узнала дюжую женщину сразу — это была зареченская знахарка и шинкарка Спиридониха.

— Вы что ж, соседушки? — спросила Аграфена. — Среди бела дня и такое непотребство затеяли!

— Что там «непотребство»! — выскочила вперед Нюша. — Прямо сказать — воровство!

— Ну, ты! — прикрикнул на нее старик. — Прищеми язычок-то. Мы сеном законно пользуемся. За него с лихвой уплачено, по красной цене.

— Как — уплачено? Кому? — насторожилась Аграфена.

— Кому следует, тому и уплачено... — замялся старик.

— Нет, вы уж начистоту говорите, — допытывалась Аграфена. — Кто вам наше артельное сено запродал?

— Что ты к нему прицепилась, как репей: кто да кто? — раздраженно заговорила со стога Спиридониха. — Начальство ваше запродало... старший конюх Горелов. «У нас, говорит, сена в избытке, до этого стожка и руки не дойдут». Вот мы у него два воза и выторговали...

— Мама, — задохнувшись, шепнула Нюшка. — Что ж это?.. Позорище-то какой...

Лицо у Аграфены передернулось, губы побелели.

— Ну вот что... соседушки, — глухо выдавила она. — Давайте-ка по-хорошему разойдемся. Конюх вам сена не продавал, а вы его не покупали. И поезжайте, откуда приехали...

— Еще чего! — насмешливо сказала Спиридониха. — Мы не чужое берем — свое, купленное. Если надо, у нас и свидетели найдутся. Ермолай, да шугани ты их вилами!.. — приказала она старику.

— А ну, кому сказано! — выкрикнула Нюшка. — Уезжайте отсюда!

Она вдруг схватила хворостину и, подбежав к лошади, ударила ее по спине. Лошадь резко рванула вперед, и навьюченное на сани, но еще не увязанное веревками сено свалилось на снег. Девка в рыжей шубе вместе с сеном полетела вниз.

Старик бросился догонять подводу.

Спиридониха с воинственным воплем сползла со стога и, схватив вилы, нацелила их в Аграфену и девчат.

— Не подходи! Сбру́шу! — и, потеснив их назад, крикнула старику, чтобы тот вернул подводу обратно.

Аграфена принялась уговаривать Спиридониху не забирать сено. Горелов завтра же вернет ей должок, а сено им в колхозе и самим нужно до зарезу.

— Ага, за муженька хлопочешь, — ухмыльнулась Спиридониха. — Ну уж нет, с твоего Горелова-Погорелова взятки гладки. И мы без своего сена не уедем.

Старик наконец догнал лошадь, взял ее под уздцы, подвел к стогу сена и заново принялся навьючивать розвальни сеном. Спиридониха стала ему помогать. Девка в рыжей шубе полезла на воз.

— Прямо разбой какой-то! Хоть караул кричи, — всплеснула Аграфена руками и, бросившись к лошади, потянула ее за повод. — А все равно не допустим!..

Спиридониха резко обернулась и толкнула Аграфену деревянными вилами в грудь.

В тот же миг раздался пронзительный мальчишечий крик:

— Не смейте мамку!..

И в лицо Спиридонихе ударился снежный комок. Женщина ахнула, выронила вилы и прикрыла лицо варежкой.

— Так, Ленька, гвозди их!.. — вскрикнула Нюшка и, слепив тугой снежный шарик, она ловко запустила его в старика. — Зойка, пали! Чего с ними церемониться?

И начался обстрел.

Снежки, маленькие и большие, тугие и рыхлые, летели к стогу со всех сторон. Старик, получив несколько внушительных ударов в грудь, спрятался за сани. Девка в рыжей шубе, у которой уже пылало от снежка ухо, спрыгнула с воза. Спиридониха, потрясая вилами и свирепо ругаясь, помчалась за Ленькой, но тот был неуловим, осыпал ее снежками и только хохотал от восторга:

— По захватчикам огонь! Залпом пли!..

Улучив удобный момент, Нюшка снова хлестнула лошадь, и та затрусила прочь от стога.

— Да уйми ты своих золоторотцев! — набросилась Спиридониха на Аграфену. — Не то вилами поколю...

— Добром же просили — уезжайте.

И зареченским пришлось отступить. Взяв вилы, они сели в розвальни и скрылись в перелеске.

— Ну и лихой вы народ! — покачала головой Аграфена, оглядывая раскрасневшихся девчат и Леньку. — До побоища дошли!

— Им бы еще и не так надо... — сказала Нюшка. — Живоглоты...

— А мы по-честному воевали, — засмеялся Ленька, — трое на трое...

Аграфена с девчатами навьючили розвальни сеном и к полудню доставили к конюшие.

О Горелове мать с дочерью не обмолвились ни словом.

Возвращаясь с конюшни домой, Нюша с Ленькой встретили при въезде в деревню подводу. По талой рыхлой дороге пегая лошадь тащила возок с резным передком.

Повод развязался, вожжи волочились по грязному снегу; лошадь то и дело замедляла шаг, вытягивала шею и мягкими губами подбирала с обочины дороги редкие сенины.

«А ведь это Пегая с нашей конюшни... И возок наш, председательский, — узнала Нюшка. — А где же возница?»

Вместе с Ленькой она подбежала к подводе и заглянула в возок.

На соломе, лицом вверх, раскинув руки и приоткрыв рот, с сочным храпом спал Горелов. От него попахивало вином.

— Опять нализался, — плачущим голосом сказал Ленька и принялся трясти отчима за плечо.

Горелов замычал, зачмокал и, повернувшись на бок, продолжал храпеть.

Глаза у Нюшки потемнели, сузились. Ленька вопросительно смотрел на сестру — не побрызгать ли на пьяного холодней водой.

— Оставь его! — сказала Нюша и огляделась по сторонам.

У правления толпились колхозники, у колодца судачили женщины, посредине улицы, у большой лужи талой воды, мальчишки брызгались водой.

Нюша вдруг взяла Пегую под уздцы и потянула к луже. Завела лошадь по колено в воду, выпрягла из возка и, подобрав вожжи, повела ее к конюшне.

Горелов, пригреваемый солнцем, продолжал безмятежно спать в возке на соломе. Вскоре около лужи начали собираться колхозники. Узнав председательский выездной возок, они принялись гадать, как он мог сюда попасть.

Но потом, когда увидели в возке Горелова, все стало понятным. Раздался смех, веселые восклицания:

— Эге! Да ведь это наш старший конюх храпака задает!

— По медицине живет человек! Выпил, закусил, а теперь сон на свежем воздухе...

— Эй, Кузьмич, проснись! Полдничать время!

— Да его теперь набатом не разбудишь!

Кто-то из женщин побрызгал на храпящего конюха холодной водой. Горелов наконец открыл глаза, очумело выскочил из возка и оказался по колено в воде.

Смех на берегу стал еще громче.

Сконфуженно озираясь по сторонам, Горелов пересек лужу и направился к дому.

— Вот это старший конюх! — вновь раздались иронические замечания. — Дошел до ручки...

— И чего только правление терпит!

В сумерки, вернувшись домой, Нюшка сообщила отчиму, что его вызывают на заседание правления.

— Это еще зачем? — насторожился Горелов.

— Там узнаешь... Соскучились, видать, по тебе...

— Можно и показаться, коли соскучились, — ухмыльнулся Горелов, не спеша собрался и ушел.

Аграфена, втянув голову в плечи, сидела у печки.

Что ж это такое? — раздумывала она. Ввела в дом мужа, надеялась, что он станет ей опорой, помощником, кормильцем, а в доме ни складу ни ладу. Ребята сторонятся отчима, смотрят на него дичками, а Нюшка, так та вроде войну объявила Тихону.

— Что с ним будет, с Тишей-то? — тихо спросила Аграфена.

— Снимают его наконец с конюхов...

Аграфена пристально посмотрела на дочь.

— Так это ты постаралась... в лужу его завезла?

— Откуда ты знаешь?

— Бабы сказывали.

Нюша кивнула головой.

— Зачем это, дочка? — У матери на глазах показались слезы. — Как мы теперь жить-то будем?

— Да разве это жизнь! — вырвалось у Нюши. — Все на нас пальцем показывают. Ветлугины конюшню развалили... колхоз в убыток ввели... — Она села рядом с матерью, заглянула ей в глаза. — Берись ты за эту конюшню... Ты же совестливая, работящая, все можешь. Помнишь, как ты коней отстаивала, когда мужики хотели их по домам развести. Целую осаду выдержала. Ты и сейчас вроде как старший конюх. Вот пусть тебя правление по всей форме и назначит...

— Окстись, Нюшка, чего ты болтаешь! Женское ли это дело за лошадьми ходить?

— Твое это дело, твое. Я так и сказала на правлении: «Назначайте маму старшим конюхом... Она согласная». А мы тебе помогать будем... Всей ячейкой.

В избу вошла запыхавшаяся Дарья Карпухина:

— Аграфена! Тебя в правление кличут.

Аграфена растерянно посмотрела на дочь.

— Иди, мама, зовут же... — просительно сказала Нюша.

Аграфена помялась, вздохнула раз-другой, покосилась на дочь, потом накинула полушубок и отправилась вслед за Карпухиной в правление.

А минут через сорок, с грохотом опрокинув что-то в сенях, в избу ввалился Горелов. Под руку его поддерживала Матрена Осьмухина:

— Входи, братец, входи. Через порожек не оступись, высоконько тут...

— Уже оступился... брякнулся. — Горелов тяжело присел у стола и, размахивая рукой, принялся пьяно декламировать: — Лежу повержен в прах, растоптан, уничтожен... — Он заметил выглянувшую из-за перегородки Нюшку. — А, дочка разлюбезная!.. Подсидела-таки отчима, дала зацепочку правленцам. Сняли меня с работы — радуйся и веселися.

— Давно бы пора, — буркнула Нюша. — Просись теперь в полевую бригаду — тебе это сподручнее будет.

— Нет уж, спасибочки! Я свое в колхозе отработал. Пропади оно пропадом, это болото. Теперь я вольный казак... — Горелов обернулся к Матрене: — Ты мне, сестрица, с работенкой помоги. По торговой части куда-нибудь или на склад. У тебя же в городе везде заручка есть.

— Ох, Тихон, опасаюсь! Губит тебя это самое... — Матрена выразительно щелкнула себя по горлу.

— Зарок даю, — нахмурился Горелов. — Крепиться буду.

— Ну, ну, — покровительственно улыбнулась Матрена. — Подумаем... что-нибудь и подыщем.

— Бежишь, значит, — насмешливо спросила Нюша. — Нашкодил — и в кусты. А мать как же?

Горелов вскинул голову:

— Что — мать? Куда иголка, туда и нитка. Сначала я в город подамся. Найду работенку. Зарплата пойдет. Будут щи, будет и приварок. А потом и мать с Ленькой да Клавкой ко мне переберутся.

— Болтай больше, — усмехнулась Нюша. — Никуда мать отсюда не уедет.

— Да кто она мне — жена или нет? — заартачился Горелов.

В сенях затопали, дверь распахнулась, и на пороге показалась Аграфена. За ней — Василий Силыч.

Нюша бросилась к матери.

— Поздравь ее, Нюша, — сказал председатель. — Назначили мы твою мамашу старшим конюхом. Надеемся на нее. И на твою с комсомольцами подмогу тоже рассчитываем. — И, обратившись к Горелову, он предложил ему с завтрашнего же дня сдать конюшню Аграфене.

Пораженный Горелов поднялся из-за стола:

— Белены не объелась? Ты в уме, Груня?

Аграфена молча переглянулась с дочерью и, подойдя к Горелову ближе, твердо сказала ему:

— В трезвой, Тихон Кузьмич, и в ясной памяти. Раз уж насорил, надо кому-то и мусор выметать. Люди-то с Ветлугиных спросят...

ОЖИДАНИЕ

Работу на конюшне мать с дочерью начали с большой уборки, словно они въехали в старый запущенный дом.

Нюша собрала комсомольцев на субботник и с их помощью три дня выгребала из стойл навоз и вывозила его на поля. Потом пришлось чинить кормушки, сажать на петли незакрывающиеся ворота, разбирать хлам, что скопился около конюшни.

Нюша хоть и вспоминала свою прежнюю должность рассыльной при правлении, но не в ее привычках было тяготиться и скучать по старому. Да и новая работа пришлась ей по душе.

Вскоре Нюша уже знала клички всех лошадей, знала их особенности, повадки, причуды; одна лошадь привередлива к еде, другая — солодча и неприхотлива, третья — постоянно скалит зубы, к четвертой — не подходи сзади, может ударить копытом.

Вместе с дочерью Аграфена завела на конюшне строгие правила. Лошадей отпускали колхозникам только по нарядам председателя или бригадиров и совсем не так, как при Горелове: бери запрягай какая приглянется. Новые конюхи дотошно расспрашивали, куда колхозник едет, на какое время, какой груз везет, и только после этого решали, какую лошадь запрячь в подводу. Легкую на ногу Лиску можно направить в город, медлительного широкозадого Чернеца лучше всего использовать на вывозке бревен из рощи.

— Кумекайте, женский персонал, — посмеивались колхозники, когда Аграфена с дочерью начинали обсуждать качества лошадей. — А мы пока перекурим да вздремнем.

А еще новые конюхи взяли в привычку проверять упряжь.

— Куда у тебя дуга завалилась? — кричала Нюша на ездового. — Почему шлею под хвост не заправил? А седелка как лежит? Хочешь спину лошади сбить? — И она принималась заново перепрягать лошадь. — Ты колхозную марку не порть. Едешь мимо людей, так вроде на все пуговки застегивайся... А то еще скажут, кольцовские лошадей запрягать не умеют.

Вечером, принимая подводы, Нюша пристально осматривала каждую лошадь: не взмылена ли она, не хромает ли, не потерта ли спина.

На воротах конюшни Нюша даже повесила фанерную дощечку и на ней отмечала, кто из ездовых как относится к лошади. А потом эти фанерки передавались в правление колхоза.

— Ну и дошлый конюх эта Нюшка! Чистый тебе контролер-инспектор! — покачивали головой колхозники и старались так пройти «Нюшкин смотр», чтобы не попасть на фанерную дощечку.

Но и сами они становились требовательнее.

— А упряжь какая? А хомуты? — наступали колхозники на конюхов. — Гниль, старье... Все лезет и расползается. Какой с нас может быть спрос!

Аграфена тяжело вздыхала. Это верно — упряжь у них незавидная. Пришлось ей с дочерью раздобыть сыромятной кожи, войлока и сесть за ремонт сбруи. Но дело это оказалось непростым. Нюша узнала, что Митя Горелов когда-то работал учеником у шорника и упросила его помочь им.

— Тоже мне поручение — гнилую упряжь чинить, — фыркнул Митя, придя на другой день вместе с Уклейкиным на конюшню. — Ты бы лучше у мужиков в сараях пошарила: хорошую упряжь они попрятали, а в артель всякую заваль сбыли.

— Теперь шарить поздно, — заметила Нюша, выкладывая перед парнями перекошенные хомуты, рваные шлеи, чересседельники, уздечки.

Митя небрежно попинал их ногой, сплюнул, потом уселся на солнцепеке и принялся острым ножом нарезать из сыромятной кожи тонкие ремешки.

— Давай, Сема, работнем! — И он обратился к Нюше: — Уж только ради тебя с матерью... Ловко вы папашу моего разделали... Поделом ему.

Нюша с жалостью посмотрела на парня. С отцом он давно уже не знался — не мог простить ему ни пьянства, ни беспутной жизни, ни того, что Тихон спровадил его младшего братишку Серегу в детский дом.

После перехода Горелова к Ветлугиным Митя остался жить один в пустой, запущенной избе, сам готовил себе пищу, сам стирал белье.

В колхозе он работал где придется — то пас скот, то плотничал, то ходил в извоз.

— Да, Митя, — вспомнила Нюшка, — кузнецу помощник требуется. Пойдешь к нему на выручку? Там сейчас полно работы. А то ходишь в колхозе как неприкаянный. Ты подумай...

— А мы уж подумали, — ответил за Митю Уклейкин. — Сматываемся из деревни...

— Уходите? — удивилась Нюша. — Куда это?

— В эм-тэ-эс, — старательно выговорил Уклейкин. — Слыхала про такое? Будем на трактористов учиться.

— Митя, это правда?

— Как слышишь... А чего нам, малярам. Не посылает правление на курсы — сами к машине пробьемся!..

Нюша уставилась на парней. Что ж это такое? То девчата чуть не ушли из деревни, теперь Митька с приятелем навострили лыжи.

— Да вы что, хлопцы? Все в бок да в сторону. А кто же в артели будет?... Землю пахать, за лошадьми вот смотреть...

— А что мне артель? — усмехнулся Митя, ловко проколов шилом концы порванного чересседельника и продев в отверстие сыромятный ремешок. — Перекидывают тут с одной работы на другую, как мячик... Ни дела, ни чести. То ли дело в эмтээс: сяду на трактор, стану рабочим человеком. Пришлют меня, скажем, в Кольцовку на машине землю пахать, и никто мне здесь не указчик. Сам вспашу, сам посею — машина-то в моих руках.

— Мужики еще нам в ножки поклонятся, — подхватил Уклейкин. — Постарайтесь, мол, ребята, вспашите поглубже да посейте вовремя. И все от нас будет зависеть.

— Вон вы куда целите! — ахнула Нюша, почти с завистью оглядывая парней. — И везет же вам!

Сейчас почти в каждом районе возникали машинно-тракторные станции, людей охотно принимали на курсы трактористов, и парни словно с ума посходили. Они прощались со своими подружками и один за другим уходили из Кольцовки.

— Да, Нюша, — попросил Митя, — ты нам характеристику от ячейки выдай. Так, мол, и так — направляем ребят на курсы...

— Вы хотя бы обождали немного, может, у нас своя эмтээс будет. Здесь бы и поучились.

— Это еще когда будет, а нам ждать некогда, — решительно заявил Уклейкин. — Весна скоро. И ты нам бумагу не задерживай...

— Ладно, будет вам бумага, — вздохнув, согласилась Нюша.

Она понимала, что трактористы очень нужны колхозу, а все же ей было обидно. Почему это парням открыты все дороги, а девчата должны сидеть на одном месте, доить коров, кормить свиней или вот ухаживать за лошадьми?

ЖЕЛЕЗНЫЕ КОНИ

Наконец-то от курсанта Ковшова пришло ответное письмо. Степа писал, что Нюша напрасно его утешает и так подробно доказывает ему пользу и значение агротехники. Он на нее совсем не сердится и даже рад, что попал на агротехнические курсы, где сейчас занимается с большим удовольствием.

А еще Степа сообщал, что в ближайшее время в Кольцовке будет создана своя машинно-тракторная станция и при ней откроются курсы трактористов. Он советовал Нюше не зевать и добиться от правления, чтобы на курсы направили побольше комсомольцев. «Думаю, что место на курсах найдется и девчатам, — писал Степа. — Надо вам только быть позубастее. Я уже купил для вас учебник по тракторному делу и сегодня высылаю почтой».

«Ага... не забыл все-таки нас», — обрадовалась Нюша.

В конце письма стояла подпись: «С комсомольско-товарищеским приветом. С. Ковшов».

Нюшка повертела письмо в руках, заглянула на оборотную сторону, пошарила в конверте — неужели Степа так ничего больше и не написал ей? Но конверт был пуст, а оборотная сторона письма чиста. И ей стало грустно.

«Сухарь, железяка, — подумала Нюша. — Слов ему жалко».

А насчет МТС Степа не ошибся.

Вскоре в Кольцовку приехали землеустроители из района. В стороне от деревни, за старыми завалившимися овинами, они отмерили участок земли для усадьбы МТС и остолбили его.

Потом из города пришли две грузовые машины с рабочими. Машины стали подвозить кирпич, бревна, а рабочие принялись строить помещение для конторы и мастерской.

Приезжие люди жили пока на квартирах у колхозников, а директор МТС со своими помощниками обосновался в правлении артели.

Не было только тракторов. Но они должны были прийти в самое ближайшее время своим ходом.

Как-то раз в полдень на конюшню прибежал Ленька и сообщил, что к Кольцовке приближаются тракторы.

— Уже? Так скоро? А сколько их? — спросила Нюша.

— Больше дюжины. Слышишь, как ревут?

Нюша закрыла ворота конюшни и вслед за братишкой побежала к околице деревни.

Колонна колесных тракторов с ровным басовитым гудением уже вступала в деревню. Крепкогрудые, маслянистые, покрашенные в защитный цвет машины неторопливо миновали хлипкий мостик через речку, без особых усилий поднялись на пригорок, попыхивая синим дымком, и тронулись вдоль улицы.

Клыкастые задние колеса оставляли на дороге глубокие следы, раскалывали темный заледеневший снег. От машины несло теплом, разогретым маслом.

Первые пять или шесть тракторов везли за собой автомобильные прицепы, нагруженные плугами, сеялками, дисковыми боронами, какими-то ящиками и тюками. Остальные машины тянули новенькие зеленые вагончики с окнами и дверьми.

Встречать тракторную колонну высыпала вся деревня.

Мальчишки бежали рядом с машинами, восторженно что-то вопили, хватались за крылья и умоляли трактористов прокатить их.

Девчата махали трактористам руками, парни провожали их ревнивыми взглядами и, наверное, завистливо думали о том, почему не они, а какие-то чужие люди ведут эти машины.

Пожилые колхозники стояли по сторонам дороги, покачивали головой, и Нюшка слышала, как они переговаривались:

— Да, ничего не скажешь — силушка! Таких чертоломов в борозде не остановишь, как конягу худоребрую...

— Ну, слава тебе!.. Теперь наша землица не запарует. Есть чем ее поднимать!

— Это еще не видно, как они в борозде себя покажут. Железяки все же мертвые, где им землю чуять.

— А трактористы зачем?.. Видал, как они за баранками сидят, словно влитые. Серьезные, похоже, ребята...

— А еще сказывают, после машины хлеб плохо родится и зерно керосином воняет.

— Это уж, кум, побаски с чужого голоса...

— Поживем — увидим!..

— А едут-то как! С жильем, с полным обзаведением. Должно, не в гости, не на постой собрались.

— Иначе и быть не может. Теперь уж прочно на земле осядут.

Нюшка не сводила глаз с тракторов. Так вот они, железные коняги!

С каким волнением встречала она первые машины на селе. Лет пять назад Никита Еремин приобрел в городе четырехконную молотилку. Ее установили в просторной риге, сделали привод, впрягли в него лошадей, и к осени, когда наступило время обмолачивать хлеб, в ереминской риге с пронзительным присвистом завыл молотильный барабан. Нюшка часами могла наблюдать, как таинственная пасть молотилки заглатывала сухие ломкие снопы, как с другой стороны машины веером вылетала измятая шелковистая солома и текло теплое бронзовое зерно. Управившись со своим урожаем, Никита Еремин охотно брался молотить хлеб другим односельчанам, отчисляя с каждого пуда обмолоченного зерна в свою пользу по пять фунтов.

«Хороша Маша, да не наша, — говорили мужики про ереминскую молотилку, — очень уж у нее хайло прожорливое!» И они предпочитали молотить хлеб по старинке — тяжелыми деревянными цепами.

Потом разбогатевший Илья Ковшов завел жатку-лобогрейку. В нее впрягали пару лошадей, и лобогрейка, мерно помахивая крыльями, словно огромная птица, с мягким стрекотанием двигалась по полю, низко, под корень, подрезала стебли ржи и собирала их в аккуратные снопы. Ковшов оказался не добрее Еремина — с сотни снопов он брал себе за услуги десять. Мужики и бабы с завистью посматривали на спорую машину и продолжали жать хлеб серпами.

«А теперь и машина посильнее, и Еремина с Ковшовым нету. Как-то оно пойдет все?» — думала Нюша.

Головную машину с красным флажком на радиаторе вел рослый парень лет двадцати. Небрежно держась одной рукой за руль трактора, другой он помахивал колхозникам и чуть ли не раскланивался, словно артист со сцены перед публикой после удачного выступления.

Заметив Нюшку, парень широко улыбнулся и, сорвав с головы кубанку, потряс ею в воздухе.

— Да ведь это Антошка Осьмухин... Сдобный, — сказала Нюша подбежавшим к ней Тане и Зойке. — Въезжает-то как! Прямо казак на коне...

Зойка толкнула подругу в бок:

— Смотри-ка, тебе особое внимание.

— Еще чего! А может, тебе, — фыркнула Нюша и помахала Антону рукой.

Свой парень, односельчанин, с которым она вместе бегала в школу, вместе вступала в комсомол — и вдруг уже тракторист! Будет теперь пахать землю в колхозе, сеять хлеб. Нет, тут было чему позавидовать!

Меся сапогами снег, девчата еле поспевали за машиной.

— Разве за ним угонишься! — с обидой сказала Нюша. — Хоть бы подвез чуток! — И она неожиданно выкрикнула: — Сдобный! Осьмуха! Прокати!

Таня сердито дернула подругу за рукав:

— Ну что ты, право... Какой он тебе Сдобный?..

Антон помотал головой, показал себе на уши, давая понять, что из-за рева моторов он ничего не слышит.

В свою очередь, принялась объясняться жестами и Нюша. Антон наконец понял, что́ от него хотят, остановил машину и, протянув руку, помог девчатам взобраться на площадку трактора. Затем с довольным видом он сел за руль и дал сильный газ.

Трактор затрясло, крылья забились мелкой дрожью, мотор угрожающе зарычал.

Нюша примостилась на железном крыле машины, Таня вцепилась в плечо Антона, Зойка пронзительно завизжала, правда больше по привычке, чем от страха.

Антон ничего не слышал. Он быстро оторвался от тракторной колонны, под смех колхозников прокатил девчат через всю деревню, потом развернулся и поехал обратно.

Искоса поглядывая на Антона, Нюша невольно отметила, как сильно он изменился. Это уже был не тот одутловатый, пухлощекий подросток с растерянным выражением лица, которого они в детстве звали Антошка Сдобный. За рулем сидел сильный, широкоплечий парень, с обветренным лицом, по-цыгански чернявый, с густыми, сросшимися на переносице бровями. Одет он был в кожаную куртку, на затылке залихватски сидела смушковая кубанка, на руки надеты перчатки с раструбами, какие Нюша видела у мотоциклистов.

«А это ему на пользу пошло, что он на стороне пожил, — подумала она. — Похорошел, приоделся».

Тракторная колонна миновала деревню, повернула к усадьбе МТС и остановилась у навеса.

Девчата попрыгали с трактора.

— Ну как, порастрясло малость? — со смехом спросил Антон, сходя с машины. — Ничего, привыкайте. Машина добрая. — Он по-хозяйски похлопал по горячему капоту. — Тридцать пять лошадиных сил. Своя, отечественная... Нашего тракторного завода.

Нюшке немедля захотелось расспросить Антона, сколько времени он учился, где работал, трудно ли водить машину.

Но не успела она и рта раскрыть, как к трактору подбежала Феня Осьмухина и бросилась к Антону:

— Братец приехал!

Потом подошли парни. Они шумно поздоровались с Антоном, поздравили с приездом и, окружив трактор, принялись его осматривать и ощупывать.

— Надолго к нам или только машину пригнал? — спросил Митя Горелов.

— Думаю, что надолго. Я ведь теперь в кадрах эмтээс. Буду вам хлеб добывать...

— А сумеешь?

— В совхозе не жаловались. Два сезона машину водил. Все марки тракторов знаю. И по ремонту работать пришлось.

Парни с уважением посмотрели на Антона.

— Выходит, утер ты нос своему батьке... — сказал Уклейкин. — Помнишь, он честил тебя — не крестьянин ты, отступник от земли.

Антон нахмурился:

— С батей у меня разговоры кончены.

Зойка Карпухина обошла Антона кругом, с неприкрытым любопытством оглядела его смушковую кубанку, перчатки с раструбами и даже потрогала пальцем скрипучую кожу на куртке.

— Это что? Спецодежда такая? — спросила она. — Всем трактористам выдают?

— Да нет, — ответил Антон. — Это я по случаю купил, на базаре. На свои кровные заработки.

— Какой ты ладный стал да пригожий, — умилилась Зойка. — И совсем на Сдобного не похож. Вот уж приглянешься кому. — И, подмигнув девчатам, она вполголоса запела: — «Мой миленок тракторист, кожаная курточка...»

— Да погоди ты, сорока! — перебил ее Митя. — Дай о деле поговорить.

В свою очередь, Антон принялся расспрашивать, что делают кольцовские парни и девчата, кто где учится, как живет комсомольская ячейка.

— Живем не помираем, — отозвался Уклейкин. — У нас теперь секретарь новый... — Он кивнул на Ветлугину.

— Ого! Растешь, значит! — улыбнулся Антон. — Поздравляю.

— Заголосовали вот... — призналась Нюша и вдруг вспомнила, что она закрыла конюшню на замок, а ключи унесла с собой. — Мне же коней принимать надо.

И она помчалась к конюшне. У ворот собрались колхозники с подводами и изрядно поругивали Нюшку:

— Что ей лошади! Так вот и будет бегать машины смотреть. Теперь они молодым слаще меда...

ДОМА

Фене надо было о многом порасспросить брата, и, когда девчата и парни разошлись, она осталась с Антоном около трактора.

— Давай я тебе помогу.

Антон открыл капот мотора и протянул сестре тряпку.

— Помогай, коли так. Эта скотина хоть и железная, а возни с ней тоже немало.

Протирая еще неостывший мотор, Феня настороженно поглядывала на брата.

— Что ж ты мне на последнее письмо-то не ответил? — наконец спросила она,

— Замотался, понимаешь... Машины принимали, то, се... Да что ты на меня так смотришь? Думаешь, пропал я без бати с мамашей? Как бы не так! — Антон с ухмылкой кивнул на трактор. — Видишь вот... конягу оседлал. Профессию освоил. Живу не тужу. И зарабатываю неплохо.

— Почему ж ты в деревню вернулся?

— А меня, понимаешь, как лучшего тракториста, в эмтээс направили... для укрепления кадров, — с важностью пояснил Антон. — Ну, а дома как? Отец по-прежнему сумасбродничает?

— Все как было, — пожаловалась Феня. — С ним хоть и под одной крышей не живи. На работу не ходит. С Тихоном Гореловым связался. Опять из колхоза собрался выписываться. Других за собой подбивает. И мать с ним заодно.

— Вот дуб стоеросовый! — выругался Антон. — Ничего его не берет, совсем задубел.

Скомкав в сердцах масленую тряпку, он невольно вспомнил сумасбродные выходки отца.

В свое время, когда кольцовские мужики собрались купить сообща локомобиль для паровой мельницы, отец Антона шумел больше всех, что локомобиль их разорит, пустит по миру. И к нему присоединилось немало крестьян, противников паровой мельницы.

Началась коллективизация, и Тимофей Осьмухин опять кричал больше всех, что артель — это чума для крестьян и она доведет людей до мора и глада.

Он горлопанил на всех сходках, повторял самые нелепые сплетни о колхозах, не давал говорить докладчикам и уполномоченным, и его не раз выводили с собрания под руки.

Антон сгорал от стыда за отца, пытался его утихомирить, пугал его тем, что за агитацию против колхозов его могут выслать из деревни, но Тимофей орал, что яйца курицу не учат, и хватался за ремень, чтобы проучить сына.

Антон был уже рослый, сильный парень, рукоприкладства не выносил, и в Кольцовке не раз наблюдали, как отец с сыном схватывались драться.

Потом отец все-таки вступил в колхоз, но первым делом он вырубил палисадник перед домом, выкорчевал сад, потом принялся резать скот. Ночью забил поросенка, полдюжины овец. Когда же очередь дошла до коровы и двух телок, Антон не выдержал и привел во двор председателя сельсовета и уполномоченного по коллективизации.

На Тимофея Осьмухина составили акт и дело передали в народный суд. Догадавшись, что это дело рук сына, отец проклял его и выгнал из дома. «Мне с доносчиком под одной крышей не ужиться. Пускай живет, как знает, хоть под забором валяется».

Антон понял, что мира с отцом не будет, забрал вещички, простился с матерью и сестрой Феней и ушел в совхоз, где вскоре стал трактористом.

— С отцом-то теперь замиришься или нет? — осторожно спросила Феня.

Антон задумался:

— Боюсь, опять у нас с папашей перепалка начнется. Дикий он какой-то! Понимать ничего не желает...

— А где ты теперь жить будешь?

— Без крыши не останусь. Я же теперь эмтээсовский... Должны общежитие дать, не то угол у кого сниму.

— Ой, Антоша, забрал бы ты и меня с собой... Муторно мне дома.

— Это дело! — согласился Антон. — Давай съедемся вместе. Проживем — зарабатываю я неплохо...

— Или так сделаем, — оживилась Феня. — Потребуем свою долю у отца с матерью, уйдем из дома. Свою избу построим...

К Антону и Фене подошел старший механик МТС Лощилин, высокий, сильный мужчина в треухе и в брезентовом дождевике поверх полушубка.

— Вот ты и дома, Осьмухин, — заговорил он. — И приятели тебя встречают... И девчата пригожие. — Лощилин покосился на статную, смуглую Феню.

— Это моя сестра, — сказал Антон. — Знакомьтесь Николай Сергеевич!

Лощилин протянул Фене цепкую промасленную руку:

— Очень приятно... Сразу видать, что осьмухинского рода... — И он опять обратился к Антону: — Ну что ж... Веди к себе домой. Знакомь с родителями.

Антон замялся:

— Вы же знаете, не в ладах мы с папашей...

— А ты, парень, не кочевряжься, — строго заметил Лощилин. — Отец есть отец, и надо его понять... Нечего тебе молодым петушком наскакивать на него. Вот сегодня же и навести родителей.

— Правда, Антон, приходи!.. Очень тебя мама ждет, — сказала Феня. — И вы приходите, — пригласила она Лощилина.

— Ладно... заглянем, — неохотно согласился Антон.

К вечеру, когда трактор был ухожен и поставлен под навес, Антон повел Лощилина к своим родителям.

Дом был тот же — приземистый, просторный, с потемневшими от времени стенами, но Антона сразу поразило непривычное запустение возле него. Палисадника с высокими заостренными кольями не было, сирень и рябины вырублены, в саду торчали пеньки.

Жалобно скрипели ступеньки крыльца, в сенях был навален хворост, дрова, мусор, в беспорядке громоздились пустые кадушки, ушаты, старые ведра, сверху свисали пропылившиеся березовые веники.

«Как в заезжем доме стало... мусорно, тоскливо», — подумал Антон.

Он нащупал в полутьме скобу тяжелой двери и на мгновение приостановился. Зачем все-таки он идет сюда? Как-то встретит его отец, о чем им говорить?

Но раздумывать уже было поздно, и Антон рывком распахнул дверь.

За столом пили чай отец, мать и Феня.

— Здравствуйте! — хрипловатым голосом поздоровался Антон, мельком оглядывая избу. Здесь было так же неуютно и неприбрано, как и снаружи.

Матрена бросилась навстречу сыну, обняла его за шею:

— Что ж ты так долго, Антоша?.. Ждали тебя, ждали... весь самовар выкипел.

— Дела, мама! — Он кивнул на Лощилина. — Знакомьтесь, вот... Николай Сергеевич из эмтээс... мой учитель.

— Присаживайтесь... гостем будете, — пригласил старший Осьмухин и покосился на Антона. — Вернулся-таки, блудный сын? — И он смахнул с лавки какое-то тряпье. — Ну садись, чадо, коли с покаянной пришел.

— Каяться мне не в чем, — вспыхнул было Антон, но, встретив умоляющие глаза Фени, замолчал и присел к краю стола.

Мать придвинула ему еду, налила чаю.

— Вы уж тут не цапайтесь с ним, — миролюбиво обратился Лощилин к Тимофею и принялся расхваливать Антона: парень молодец, с головой, выбрал отличную профессию, успешно закончил курсы и сейчас считается лучшим трактористом в МТС. — Не вам чета, Тимофей Никитич... За старое да рваное не цепляется... За главное держится. На стремнину выгребает. Понимает, как жить надо.

«И откуда ему известно, за что я цепляюсь», — с недоумением подумал старший Осьмухин.

— А отец, значит, олух царя небесного? — с досадой заговорил он. — Живет и ничего не смыслит... А я вот нутром чую— все равно завалится эта артель. Долго ли, коротко ли... Как овин старый. Уж лучше я загодя выпишусь да уеду куда-нибудь.

Лощилин раздумчиво покачал головой:

— А видали, какую из города технику в деревню двинули... машины, тракторы. Тут, пожалуй, любой Фома неверующий и рак-отшельник в артель потянется... А вы, Тимофей Никитич, вспять подались...

— Еще как вспять-то! — вступила в разговор Феня. — Это же прямо курам на смех... В Кольцовке только и разговору о папаше: четвертый раз из артели выписывается. Так мы всю зиму на узлах и сидим.

— А ты, свиристелка, помолчи! — оборвала ее мать. — Не прекословь отцу-то, побольше он тебя понимает.

— Понимает, да не совсем, — заметил Антон. — То мне жизнь портил, теперь — сестрице.

Феня переглянулась с братом — сейчас, пожалуй, самое время для откровенного разговора с отцом — и поднялась из-за стола.

— Вы, папаша, прямо нам скажите. Если уходите из колхоза, так других за собой не тяните.

— Кого это «других»? — настороженно спросил отец.

— Меня, скажем. Вот и Антон в деревню вернулся. И никуда мы с вами не поедем...

— Это верно, — поддержал сестру Антон. — Выделите нам с Феней долю в хозяйстве и живите как знаете. А мы в колхозе останемся...

Тимофей отодвинул чашку и уставился на сына с дочерью.

— Вот оно что! Вот ты зачем домой заявился!.. Раздела требуешь!..

Побагровев, он закричал о том, что не позволит разваливать хозяйство и пускать на ветер добро, которое наживал своим хребтом.

Казалось, назревал скандал, но в разговор вновь вмешался Лощилин:

— Опять вы шумите, Никитич... Долю свою они могут и по закону востребовать. А только зачем вам добро делить? Вы лучше умом пораскиньте да замиритесь с сыном. Парень он передовой, тракторист, заглавная фигура в деревне. Да и вам найдется красное место в артели.

— Какое такое красное место? — удивился Осьмухин.

— Ну, скажем, бригадиром вас могут поставить или завхозом. Человек вы с головой, грамотный, землю понимаете. Вот и будете с сынком первыми хозяевами в артели...

— Да зовут его давно в бригадиры, зовут, — вмешалась в разговор Феня. — А он упрямится, как невеста на выданье...

— Упрямство да обиды — плохие советчики, — продолжал Лощилин. — Только голову мутят. Вы, Тимофей Никитич, с сына пример берите.

Разговор затянулся. Старший Осьмухин больше не шумел, не скандалил, а, склонив голову, молчаливо слушал увещевания Лощилина.

— Ну, вот и миритесь на здоровье, — предложил механик Тимофею и Антону. — И делить вам ничего не потребуется.

— И впрямь, Антон, живи ты с нами, — обратилась к сыну Матрена.

Антон помялся, покосился на отца, на мать и, словив на себе взгляд Лощилина, невнятно буркнул:

— А мне где ни жить...

— Может, и вы у нас поселитесь, — пригласила Лощилина Матрена. — Я вам и сварю и постираю.

— Спасибо, — поблагодарил механик. — Я думаю к Ширяеву на квартиру устроиться. У него, говорят, попросторнее...

С ГЛАЗУ НА ГЛАЗ

В тот же вечер Антон проводил Лощилина к Ширяевым.

В просторной, хорошо протопленной горнице было чисто, уютно. Пол застелен тряпичными половичками, на подоконниках — горшки с геранью, на стене в рамках под стеклом фотографии членов семьи, вырезанный из журнала портрет Карла Маркса и пожухлые от времени агрономические плакаты.

Нацепив на нос очки в железной оправе, хозяин дома, Павел Трофимович Ширяев, сидел за столом и читал газету. Его дочь, Любка, склонившись над ящиком детекторного приемника и прижав к ушам черные наушники, слушала радио.

— Видали, квартирка какая, — шепнул Лощилину Антон. — Прямо-таки изба-читальня, культурный очаг... — И он довольно развязно обратился к Ширяеву: — Павлу Трофимовичу, наше вам... Говорят, комнату сдаете... Я вам хорошего жильца привел.

Павел Трофимович отложил газету и поверх очков покосился на механика.

Из-за перегородки показалась жена Ширяева Елизавета, сутулая, прежде времени увядшая женщина.

— И так тесно у нас, — сухо сказала она.

— Да вы посмотрите, жилец-то какой! — принялся расхваливать Антон. — Старший механик в эмтээс... Можно сказать, правая рука директора... всем машинам начальство. Премного довольны будете!

— Может, Павел Трофимыч, и впрямь пустите, — обратился Лощилин к Ширяеву. — Хотя бы на время. Я человек одинокий, спокойный... Не обременю. Да и за ценой не постою.

— Сказано же вам — не пускаем жильцов... — повторила Елизавета.

— Погоди, мать, — перебил ее Павел Трофимович, пристально оглядывая Лощилина. — А может, все-таки уважим человека... Пустим его в пристройку.

— Там же у нас Любовь ночует.

— Она сюда перейдет, в горницу. Ты как, Люба?

— Могу и в горницу, — согласилась дочь.

— Ну, вот и ладно, — поднялся Павел Трофимович и, не обращая внимания на жену, пригласил Лощилина осмотреть пристройку.

Через сени они прошли в маленькую бревенчатую комнатушку с одним окном.

Беглым взглядом окинув помещение, Лощилин заявил, что комната ему подходит, и спросил о цене.

— Ну вот и рядитесь, — сказал Антон. — А я пойду...

Плотно закрыв за Антоном дверь, Лощилин выдержал небольшую паузу, потом подошел к Ширяеву и протянул ему руку.

— Ну что ж, Павел Трофимыч, будем знакомы... Теперь уж как следует, прочно и надолго. — И, заметив настороженный взгляд Ширяева, усмехнулся: — Да вы не опасайтесь. Я и есть тот самый жилец, кого вы ожидали.

— Путаете вы чего-то, товарищ механик, — строго отозвался Ширяев. — Никого я не ожидал. Просто вхожу в ваше бесквартирное положение.

— Эге! А вы стреляный, видать, воробей. На мякине не проведешь. А я ведь вам привет привез.

— Это от кого же?

— От Силаева, Петра Никитича. Знаете такого?

— Встречались... доводилось!

— Ишь ты, «доводилось»! — ухмыльнулся Лощилин. — А он вам, кстати сказать, письмецо прислал.

Механик достал перочинный ножик, вспорол подкладку пиджака и извлек бумажный конверт:

— Полюбопытствуйте!

Павел Трофимович неторопливо нацепил на нос очки и, вскрыв конверт, принялся читать письмо.

Оно действительно было от заведующего райзо Силаева. Бывший земский агроном, с которым Ширяева связывала давняя дружба, писал, что в Кольцовку в качестве старшего механика МТС едет Николай Сергеевич Лощилин и его надо устроить на квартиру. «Человек он надежный, — писал Силаев, — и ему можно вполне довериться».

— Прочли? — спросил Лощилин. — Уразумели что-нибудь?

— Теперь другое дело, — облегченно передохнул Ширяев. — Меня Силаев давно предупреждал о вашем приезде. Ждал я вас.

— Ну, то-то же. — Лощилин взял из рук Ширяева письмо. — А писульку-то лучше похерить. — Он порвал письмо на мелкие клочки и, открыв дверцу печки-подтопка, бросил их на тлеющие угли.

Павел Трофимович пригласил Лощилина поужинать.

— Спасибо... Уже заправился у Осьмухиных. Но если, конечно, горячительное найдется — не откажусь ради встречи.

— Так милости просим в горницу.

— Нет, нет. Лучше здесь. Нам ведь и поговорить надо. С глазу на глаз.

Павел Трофимович принес бутылку мутноватой самогонки, закуску и два граненых стакана.

Выпив залпом стакан, Лощилин поморщился, понюхал корочку хлеба и в упор посмотрел на Ширяева:

— Ну-с, докладывайте, какие дела в Кольцовке?

Павел Трофимович ответил не сразу. Похвалиться ему особенно нечем, но кое-что он все же делает. Вот уже третий месяц, как его избрали членом правления артели и назначили бригадиром полеводческой бригады.

Председатель колхоза относится к нему с доверием, прислушивается к его советам, да и колхозники считаются с его мнением.

— Место вы заняли неплохое, это бесспорно, — заметил Лощилин, — а Силаев все же недоволен вами... Мало полезной отдачи от вашего положения. Что у вас с выходом из артели получилось?

Павел Трофимович отвел глаза в сторону:

— Вначале дело неплохо шло. Семей двенадцать пожелали выписаться. А потом сорвалось... отговорили их краснобаи.

— А с конюшней?

— Тоже удачно началось. В прошлом году сенокос так завалили, что коней на зиму почти без кормов оставили... Довели их до того, что хоть на веревках подвешивай. Да вот, на беду, этого губошлепа, старшего конюха Горелова, с поста сместили. И все через это самое... — Ширяев кивнул на бутылку с самогонкой.

— Значит, плохо людей в руках держите, — с досадой перебил его Лощилин. — Пригрелись вы на теплом местечке. Тишь у вас тут, гладь, божья благодать. Того гляди, и совсем в артельную веру переметнетесь.

— Это уж вы оставьте! — зло тряхнул головой Ширяев и, поднявшись из-за стола, заходил по комнате.

Вспомнилась ему доколхозная жизнь, ухоженные полосы земли в поле, сытые лошади и коровы, двое батраков, живших у него круглый год под видом родственников.

В тридцатом году над Ширяевым нависла угроза раскулачивания. Павел Трофимович бросился к районному начальству, отыскал своего давнего приятеля Силаева, заручился бумажками, что он является культурным крестьянином, поборником передовой агротехники, и угроза раскулачивания его не коснулась.

Ширяев со своей семьей и хозяйством вошел в артель, заделался примерным колхозником, затаился, затих, но в душе продолжал верить, что былая жизнь вновь еще вернется.

— У меня через этот колхоз вся жизнь покореженная, — признался Павел Трофимович. — Тяжко мне... с души воротит. Чужое все здесь, постылое. Да еще всякая голь перекатная мною помыкает. Так бы все и пустил в тартарары... — Он замолчал, потом с мрачным видом обернулся к Лощилину: — Сказывайте, с чем приехали-то?

— Вот это деловой вопрос... Слушайте тогда. — Лощилин сделал знак Ширяеву, чтобы тот сел к столу и, покосившись на дверь и окно, вполголоса заговорил: — Стране нужен хлеб. Коммунисты возлагают все надежды на колхозы и совхозы, на механизацию сельского хозяйства, на тракторный парк. По всей стране создаются машинно-тракторные станции. Вот и в Кольцовке появились машины. Скоро весна, сев. Эта весна должна быть особенной, можно сказать, решающей. Сейчас надо действовать так, чтобы молодая кольцовская эмтээс работала из рук вон плохо, чтобы земля после машинной обработки заросла бурьяном и лебедой, чтобы люди возненавидели тракторы, увидели в них причину всех артельных бед и неудач. Тогда уж никакая сила не удержит их в колхозе.

— Да-а, это сильно задумано, — удовлетворенно протянул Ширяев. — Есть ради чего постараться. Неужто Силаев все обмозговал?

— Что там Силаев, — снисходительно усмехнулся Лощилин. — Поднимай выше. Теперь наши люди в каждом колхозе орудуют, в каждом районе, по всей стране. Вот и нам надо надежными людьми обрастать. — И он спросил, много ли в Кольцовке наберется колхозников, на которых можно во всем положиться.

— Есть, конечно, народишко, — подумав, ответил Ширяев, припоминая Горелова, Осьмухиных мужа с женой, счетовода Овсюкова и еще несколько человек.

— Вот и надо их к делу ставить, к прави́лу выдвигать.

— Как это — к прави́лу?

— А так... Проталкивать в бригадиры, в кладовщики, в трактористы. Чтоб зерном распоряжались, горючим, машинами, чтобы тон задавали в артели. Такие люди нам очень пригодятся...

— Трудненько это, Николай Сергеевич, — заметил Ширяев. — Вот тракторы, к примеру. Кто к ним ринется в первую очередь? Молодежь, комсомол. Лавиной попрут, ничем не остановить.

— Ничего... попридержим. Это в наших силах. Кстати сказать, я таких трактористов в эмтээс подобрал — все, что надо, сделают, только поверни их умеючи. Теперь понимаете, зачем я в Кольцовку приехал? Весна нам предстоит горячая... — закончил Лощилин, выливая себе в стакан остатки самогонки.

— Как не понять, — отозвался Ширяев и покачал головой. — Вы бы, Николай Сергеевич, не злоупотребляли этим самым...

— За меня будьте спокойны. Головы не потеряю... А когда нужно, и рука не дрогнет. — Лощилин опорожнил стакан и, с силой сжав шершавые промасленные пальцы в кулаки, придвинулся к Ширяеву. — Действовать будем заодно. Связь с Силаевым поддерживать только через меня. Все указания выполнять беспрекословно.

Павел Трофимович опасливо посмотрел на жилистого, большерукого механика. Такой, наверное, ни перед чем не остановится.

— Сами-то откуда будете? — осторожно спросил Ширяев. — с городу или из деревни? Чем же вас-то допекли наши правители?

— Свою автобиографию я вам докладывать не буду... ни к чему это, — помрачнев, ответил Лощилин. — Но главное скажу... Допекли меня почище вашего. Всю жизнь порушили... В грязь втоптали. И здесь так печет, — он скомкал на груди рубаху, — вам того и не снилось.

Лощилин резко поднялся и зашагал по тесной комнате. Потом остановился у темного окна и, приподняв занавеску, осведомился, куда выходит окно — на улицу или в переулок.

Ширяев ответил, что в глухой переулок, где летом растет одна крапива и никто не ходит.

— А зачем вам это?

— Так, на всякий случай, — отозвался Лощилин и, опустив занавеску, сказал, что он хочет спать.

ПЕРВЫЙ ВЫЕЗД

На другой же день тракторы из МТС приступили к работе. Они возили бревна из рощи, песок из карьера, кирпич с соседнего завода.

В обычные деревенские звуки и шумы теперь настойчиво и часто врывался то рев мотора, то его мерное татаканье, то оглушительная стрельба из выхлопной трубы.

За тракторами неотступно следовали люди. Ребятишки убегали с уроков, и учителя, наказав беглецов, записывали потом в классном журнале: «Бегал смотреть трактор». Мужики вместо перекура и болтовни на бревнах собирались обычно у МТС и, окружив машины, подолгу занимали трактористов дотошными вопросами.

Даже женщины, улучив свободную минутку, оставляли домашнее хозяйство и выбегали на улицу. Они ахали, удивлялись, а дома в это время выкипали в печках щи, надрывались от плача малые дети и ругались мужья.

Трактористы из МТС стали первыми людьми в деревне. Их охотно принимали на квартиры, кормили на особинку, переманивали друг от друга. На них заглядывались девчата, наперебой зазывали на вечерки, мальчишки безотказно бегали для трактористов в лавку сельпо за папиросами.

Но, пожалуй, более других приход трактористов взбудоражил Нюшку Ветлугину. В ушах у нее стоял неумолчный гул моторов, словно она целый день простояла у барабана молотилки.

Ночью, когда Нюша лежала на печке рядом с братишкой, ей отчетливо виделась колонна зеленых машин, въезжающих в Кольцовку, виделись колеса со светлыми шипами, полукружья крыльев, радиаторы, похожие на пчелиные соты. Так бывало с Нюшкой в грибную пору. Находится она за день по лесу, а ночью, лежа в постели, никак не может заснуть, и перед глазами все время встают то темно-красные подосиновики, то огненные лисички, то цветные, как обмылышки мыла, сыроежки, а чаще всего белые толстокоренные грибы самых разных размеров: от крошечных, как желуди, малюток, только еще пропарывающих землю, до высоких «стариков» в набекрень сидящих огромных шляпах с желтой подпушкой. И все это представляется ясно, до мелочей, как наяву, при солнце: улитка присосалась к ножке гриба, острая травинка врезалась в шляпку или прилип пожухлый листок.

— Нюш, а Нюш! — шептал Ленька — он тоже почему-то не спал. — А ты знаешь, не все тракторы пришли. Скоро еще партию пригонят.

— Знаю, знаю... Ты спи, Ленька!

— Я сплю, — соглашался братишка, а через минуту снова подавал голос. — А мы летом прицепщиками на тракторах, будем работать...

— Кто это «мы»?

— Ну, ребята с нашего конца.

Нюшка молчала, делая вид, что спит, хотя сна не было ни в одном глазу.

Ее терзала досада. В деревне только и разговоров, что о прибывших тракторах, парни записываются на курсы при МТС и даже мальчишки лезут в прицепщики, а она по-прежнему командует «одиночными лошадиными силами на четырех ногах», как говорит Семка Уклейкин. И никто не хочет вспомнить, что Нюшка кое-что понимает в машине и даже когда-то водила школьный трактор.

Почти каждый день она оставляла конюшню и бежала к МТС, где обычно около тракторов толпились парни.

Вот и сегодня, сказав матери, что отлучится всего лишь на минутку, Нюша направилась в деревню.

Посреди улицы медленно двигался трактор, волоча за собой связанные цепями длинные, еще не ошкуренные бревна. Машину вел Антон Осьмухин. В этот раз он постарался и прицепил столько бревен, что их впору было увезти десятку лошадей.

За трактором шли колхозники. Впереди всех шагал дед Анисим с непокрытой головой и, весь подавшись вперед, напряженно вслушивался в сиплый вой мотора.

Нюша заметила в толпе подруг и, подойдя к ним, спросила, ради чего собралось так много людей.

Таня объяснила, что мужики затеяли с Антоном спор о мощности трактора. Антон сказал, что трактор увезет половину штабеля бревен, что были свалены около моста, а мужики уверяли, что машина надорвется. В спор втянулся даже сам Василий Силыч, а Игнат Хорьков поставил в заклад весь свой урожай табака с приусадебного участка.

Натужно пыхтя, трактор с бревнами наконец одолел взгорок, вошел в деревню и остановился перед домом Осьмухиных.

Антон вытер взмокший лоб и спрыгнул с трактора.

— А ну, тугодумы, уверовали теперь? — со смехом обернулся он к мужикам. — Раскошеливайся, плати проигрыш.

Дед Анисим несколько раз обошел трактор, заглянул под низ, пощупал горячие бока мотора и принялся придирчиво расспрашивать Антона, послушна ли машина, как много сжирает горючего, часто ли останавливается да ломается.

— Да что ты, дед, — засмеялся Антон. — Уж не на курсы ли трактористов собрался? Как раз тебе по годам... молодой, резвый, кудрявый.

Анисим не обратил внимания на зубоскальство Антона и обернулся к парням и девчатам:

— А трактор, видать, всем машинам машина... Надежная, могутная... Ежели к нему человека с умом да с добрыми руками приставить — дело пойдет наверняка.

Оставив трактор под окном, Антон отправился домой обедать.

К Нюше подошли Митя Горелов и Семка Уклейкин.

— Видала? — возбужденно заговорил Митя. — Вот она, техника-то, рядом, в своем колхозе. Нам теперь и уходить никуда не надо. — И он сообщил, что они с Семкой уже подали заявление на курсы трактористов.

— Вот таким манером, — подтвердил Уклейкин. — И прощай кони-лошади... Ты нам только характеристику поскорее приготовь. Да распиши там похлеще, чтобы нас в первую очередь на курсы зачислили! Не парни, мол, орлы, соколы! Как родились, сразу на трактор сгодились.

— Только вы о себе и печетесь, — с досадой сказала Нюша. — А другие, думаете, и на курсы не желают?

— А кто это «другие»? — спросил Уклейкин.

— Парни, конечно. Ну, и девчата есть... Надо нам на курсы побольше комсомольцев послать.

— Это уж ты оставь, — махнул рукой Митя. — Вашей сестре там делать нечего.

— Это почему же?

— Ты, Ветлугина, и так при месте: командир на конюшне, — засмеялся Уклейкин. — Там тоже лошадиные силы...

Нюша нахмурилась.

Опять начинается этот старый, извечный разговор, смешки да шуточки: нельзя, не девичье дело, знай свой шесток... Вроде не старики эти парни, а в голове у них тоже не мало всякой трухи и завали.

— Вы, значит, орлы, соколы, трактористы с пеленок, а мы так себе, пустое место... — язвительно заговорила Нюша.

— Нет, вы слыхали? — развел руками Уклейкин, обращаясь к парням. — На трактор захотели... Это девки-то!..

— А что — девки? Что — девки? — обиделась Феня. — Кто в жнитво вас обтяпал? А на копке картошки? Уж помалкивали бы в тряпочку, тихоходы завзятые.

— Так то ж бабье дело... — не сдавался Уклейкин. — А тут трактор, техника. Сила нужна, смекалка! Одну турбурацию раскусить чего стоит...

— Карбюрацию, а не турбурацию, — поправила Нюша.

— Или там мотор завести... зараз надорветесь.

Парни захохотали. Девчата покраснели и подались назад.

— Куда вы, стойте! — задержала их Нюшка и обратилась к парням: — Хвастуны вы! А сами в тракторе ни уха ни рыла... Ну кто из вас мотор заведет?

Парни замялись.

— Ни к чему это пока... все в свое время, — рассудительно сказал Уклейкин.

— Скажите прямо — гайка слаба, — бросила Нюша. Ее разбирала злость и досада. — Вот глядите, как надо!

Поплевав на ладони, она подошла к трактору и взялась за заводную ручку.

Таня схватила подругу за рукав:

— Что ты!.. Чужая ж машина... нельзя! Но Нюшу было уже не удержать.

Покраснев от натуги, она раз, другой повернула заводную ручку, и неостывший мотор заработал.

— Тоже мне турбурация... — кинула она Уклейкину.

Села на железное пружинящее сиденье и оглядела рычаги управления. Нет, кажется, все так же, как и у «Путиловца»! Нюша включила первую скорость, выжала сцепление, прибавила газ. Мотор взревел, машину неистово залихорадило, и она рывком тронулась с места.

«Газую чересчур, все перезабыла», — спохватилась Нюша, сбавляя подачу газа.

Мотор заработал ровнее. Нюша вырулила машину на дорогу и, судорожно вцепившись руками в железную баранку, повела трактор вдоль Кольцовки.

Парни переглянулись, пожали плечами, а девчата, не скрывая довольных улыбок, замахали подруге руками и побежали вслед за трактором.

Зойка даже уселась на волочащиеся за машиной бревна и показала Уклейкину «нос». Только Таня не могла успокоиться.

— Нюша, стой! Куда ты? Не надо! — кричала она. Нюша и сама понимала, что парни достаточно посрамлены и пора бы остановить машину, но в то же время неудержимо хотелось провести ее вдоль улицы.

«Еще чуточку проеду, — думала она. — Вон до той избы.. Еще немножко!»

Проплывала мимо одна изба, другая, третья, а трактор все шел и шел, волоча за собой связанные цепью бревна.

Показался конец деревни и наезженный поворот к МТС. И вновь Нюша решила остановиться, но потом сообразила, что нельзя загораживать трактором дорогу, и свернула к МТС.

Но свернула довольно круто, не рассчитав угла поворота, и длинные бревна с треском опрокинули хлипкую изгородь палисадника, помяли кусты сирени и, зацепив угол старой избы, обломали концы нижних венцов.

Девчата испуганно закричали, и Нюша, резко затормозив, остановила трактор.

Из избы выскочила простоволосая Дарья Карпухина.

С тех пор как мимо ее дома наторили дорогу к МТС, Карпухиным не стало покоя ни днем ни ночью. От тракторов дрожал весь дом, звенели стекла в рамах, по ночам свет фар будил ребятишек.

Увидев сейчас опрокинутую изгородь, помятые кусты, обломанный угол избы, а на тракторе Нюшку Ветлугину, Дарья на мгновение потеряла даже дар речи. Потом выломила жердь из изгороди и бросилась на самозванную трактористку:

— Держись, окаянная девка! Как сноп тебя обмолочу!.. Девчата схватили рассвирепевшую Дарью за руки и принялись умолять ее не гневаться на Нюшку.

— Антон идет! — вдруг сообщила Таня. — Ой, что-то будет! Нюшка, убегай...

Прикусив губу, Нюша поглядела вдоль дороги, но с трактора не сошла.

Сопровождаемый парнями, Антон, запыхавшись, подбежал к трактору. Узнав, что машину увела Нюшка Ветлугина, он развел руками:

— Ты?! Ты умеешь водить трактор?..

— Вспомнила... Вот только разворот не получился... бревна очень длинные... — смущенно призналась Нюша, спрыгивая с трактора.

Парни осматривали развороченный угол избы и прикидывали, в какую копеечку влетит теперь Нюшке ремонт дома и палисадника.

— Вот это завела трактор! — посмеивались они.

— Так дело пойдет — всю деревню порушить можно!

— Прощай заборы и палисадники!

— Ну и ладно! — вспыхнула Нюша и с вызовом посмотрела на парней. — А все равно мы свое докажем.. Будем тракторы водить! Будем! И вы не очень-то задавайтесь!..

— Куда нам!.. — хихикнул Уклейкин. — Женщинам дорогу, мужчинам тротуар!..

— А вот увидите... Пойдем в эмтээс, на курсы и запишемся. Еще как примут-то! Ручаюсь! Правда, Антон?

— Чего ж... могут и принять! — поддержал Антон, любуясь девушкой. Он вдруг сбил на затылок кубанку и строго прикрикнул на Дарью, которая все еще рвалась к Нюшке: — Ша, тетя! Хватит надрываться! Не видишь, учится дивчина... Практику проходит... А избу мы тебе починим... и изгородь поправим. Так, что ли, девчата?

Подруги Нюши согласно закивали.

НЕ ПОЛОЖЕНО

В этот день в Кольцовке только и было разговоров о том, как Нюшка Ветлугина самовольно увела эмтээсовский трактор, развалила у Дарьи Карпухиной палисадник и повредила избу.

Дома, за ужином, Горелов с ухмылкой сообщил Аграфене:

— Нюшка-то наша опять номера откалывает...

Покачав головой, Аграфена посмотрела на дочь:

— Зачем ты на машину-то полезла?

— Я, мама, на курсы пойду... трактористкой хочу быть.

— Трактористкой?! — ахнула Аграфена. — Да ты в уме, девка? Разве тебе за парнями угнаться?

— Ну что я поделаю, если мне учиться охота...

— Так учись, доченька! Учись! — подхватила мать. — Последнее отдам, ничего не пожалею. Хочешь, на докторшу пробивайся, хочешь — на учительницу...

— А меня вот к трактору тянет...

Аграфена с надеждой посмотрела на Горелова:

— Тихон, да скажи ты ей...

— Ну, ну, пусть скажет, — фыркнула Нюшка. — Он у нас тертый калач.

После отстранения от должности старшего конюха Горелов не раз ездил в город подыскивать работу, но ничего подходящего не находилось. Все чаще и чаще колхозники замечали его в чайных и закусочных в компании каких-то подозрительных собутыльников. И только неделю тому назад по рекомендации Ширяева Лощилин устроил Горелова работать в МТС кладовщиком на склад горючего. Тихона стали звать «главкеросинщиком», он ходил с важным деловым видом, каждый день являлся на работу, и это хоть как-то примирило с ним Аграфену.

— Что ж ей сказать? — заговорил Горелов. — Я вот каждый день в эмтээс тракторы вижу. Машины хитроумные, норовистые, кнутом их не погонишь. Начнут они в поле номера выкидывать, тут не то что девка — парень с головой на побегушках у машины будет.

— А я вот так хочу научиться, чтобы машина слушалась меня, чтобы ласковая была, добрая...

— Да где это видано, чтобы девка за машину садилась? — взмолилась Аграфена. — И не выдумывай, Нюшка, людей не смеши...

Разговор за ужином ни к чему не привел, и Нюша осталась при своем мнении.

В этот же вечер она собрала комсомольское собрание и сказала, что никакого доклада не будет, просто они поговорят о тракторных курсах и МТС. Попросила рассказать о тракторе Антона Осьмухина. Тот увлекся, проговорил минут сорок. Потом, как и полагалось, стали сочинять резолюцию. Кто-то внес предложение «принять трактор к сведению и руководству и считать комсомольцев мобилизованными на тракторный фронт».

— Как парням, так и девчатам, — добавила Нюшка и тут же открыла запись желающих поступить на курсы трактористов.

Записалось семь парней, а из девчат — Нюша, Таня, Зойка и Феня.

Через день Нюша решила пойти с подругами в МТС. Она проснулась чуть свет, достала из сундука новый шелковый полушалок, надела летние, кобеднешние туфли с галошами — это и были все ее обновки. Затем Нюша с грустью осмотрела свой видавший виды, заношенный, лоснящийся, точно натертый воском, кожушок — нет, в такой одежде идти, пожалуй, неудобно.

Она выглянула за дверь и, убедившись, что матери нет ни в сенях, ни на дворе, достала из чулана ее праздничную тонкого старинного сукна шубу и, быстро одевшись, выскочила на улицу.

«Я всего лишь на часок... мама и не узнает», — подумала Нюша, направляясь в избу-читальню, где должны были собраться девчата.

Первой пришла Таня, потом Феня Осьмухина. С большим запозданием явилась Зойка. Она сообщила, что ее мать уже узнала о походе девчат в МТС и не хотела ее никуда отпускать. Зойка еле вырвалась из дома.

— Ой, Нюшка, — шепнула она. — А может, не ходить в эмтээс-то. Все говорят, что с нами там и разговаривать не будут.

— Это еще что такое? — насупилась Нюша. — Чем мы парней хуже? Иль неполноправные какие, увечные... — И она повела девчат к усадьбе МТС.

Здесь было шумно и оживленно. Ревели моторы тракторов, урчали грузовики, звенело в мастерской железо, сновали рабочие. У конторы МТС толпились колхозные парни. Девчата вошли в длинный коридор. Пахло свежим деревом и лапником, что был настлан у порога. В углу стоял оцинкованный бачок с прикованной к нему на цепочке кружкой. Стены коридора оклеены разномастными бумажками: объявления, приказы, распоряжения, плакаты, лозунги. Где-то за стеной, как дятел по сухому дереву, стучала пишущая машинка.

— И впрямь, контора, — ахнула Зойка, вопросительно поглядев на Нюшу. — Нам-то к кому?

— Начнем с самого главного.

Нюша приоткрыла дверь с надписью «Директор МТС», просунула голову, спросила, можно ли войти, и, не получив ответа, потянула за собой девчат.

Директор МТС Репинский, пожилой, плотный мужчина с рыхлым бугристым лицом, одетый во френч защитного цвета, сидел за просторным столом и о чем-то разговаривал с механиком Лощилиным.

Между ними лежали густо смазанные тавотом шестеренки, втулки, кольца. Директор и механик брали их по очереди в руки, осматривали, затем клали обратно, и Лощилин начинал что-то писать, оставляя на бумаге маслянистые следы.

— Товарищ директор, мы к вам, — подала голос Нюша. Репинский поднял голову и мельком скользнул взглядом

по девчатам.

— А? Кто такие? По какому вопросу?

— Мы... мы кольцовские... из артели. Желаем на трактористок учиться.

— Что? Что такое? — переспросил директор. Нюша повторила свою просьбу.

Репинский с недоумением пожал плечами и покосился на механика:

— Слыхали, Николай Сергеевич? Девчата-то куда лезут. У нас что, парней на курсах не хватает?

— Что вы, Анатолий Лаврентьевич, — осклабился Лощилин. — С лихвой хватает... даже переизбыток. Я вам уже докладывал вчера. Кольцовская ячейка направила на курсы трактористов почти всех комсомольцев. А у нас и своих кадров достаточно. Так что многих парней приходится домой отсылать. О девчатах я уже и не говорю...

— Вы, девушки, не туда проситесь, — сочувственно сказал Репинский. — Вот если в уборщицы в контору или в истопницы — могу зачислить хоть сегодня же. А у трактора вам делать нечего!

— Как то есть нечего? — встрепенулась Нюша.

— А очень просто... Профессия эта исключительно мужская, для женщин никак не сподручна, и принять вас на курсы мы не имеем возможности.

— Вы еще скажете, что закон такой есть, чтобы девчат обижать?

— Закон не закон, а по инструкции не положено, — подтвердил Репинский.

Чувствуя, как заалело ее лицо, Нюша не посмела оглянуться на подруг. Ведь она же уверяла их, что им не имеют права отказать. И вдруг — какая-то инструкция... Нет, это не может быть... Нюша невольно подалась ближе к директору, и у нее хрипло вырвалось:

— А вы... вы покажите нам инструкцию эту самую.

— Что?! — удивился Репинский.

— Мы ж не какие-нибудь пришлые... — горячо и сбивчиво заговорила Нюша. — Мы насчет трактора на ячейке единогласно порешили! А вы нам про какую-то инструкцию... Покажите, и все тут... А то словно сговорились все: нельзя да не положено. Зачем же тогда хорошие слова на весь белый свет сказаны: женщинам дорогу! И еще товарищ Ленин про кухарку говорил, что она должна уметь государством править. А вы нас даже к машинам не подпускаете!

Лицо у Репинского вытянулось.

— Нет, вы только послушайте... — Он вновь обратился к механику: — Сейчас она нас за Можай загонит... Да ты что, барышня, поучать нас пришла, как эмтээс руководить да кого на курсы принимать? Не много ли на себя берешь...

— Иди-ка ты, деваха, отсюда, — с досадой отмахнулся Лощилин. — Нам работать надо.

— Да как же я уйду... — умоляюще начала было Нюша. Но в это время дверь распахнулась, и в кабинет директора ввалились ее мать, Дарья Карпухина и Матрена Осьмухина.

— Мама! — удивилась Нюша. — Ты зачем сюда?

— Так вот они где! — подозрительно оглядывая девчат, заговорила Дарья. — И Нюшка здесь непременно. — И она подтолкнула ближе к столу Аграфену: — Говори начальнику-то, выкладывай нашу заботу.

— Ты что же, заводиловка, делаешь-то? — набросилась на Нюшку Матрена. — Сама мужик мужиком растешь и девок за собой тянешь! В брюки скоро вырядишься, табак начнешь курить, а там, гляди, и к вину пристрастишься...

— Вы врите да не завирайтесь! — оборвала ее Нюша.

— В чем дело, гражданочка? — привстал из-за стола Репинский.

— Вы уж, товарищ директор, не слушайте ее, Нюшку-то мою, — с трудом заговорила Аграфена. — Она вот девок на курсы записывать привела... на трактористок. А только нет нашего согласия на это...

— Не желаем, чтобы девки прокоптились насквозь да керосином провоняли, — подхватила Матрена. — Кому они будут нужны такие?.. Всех женихов распугают...

— Позвольте, о чем разговор? — недоумевая, развел руками Репинский.

— О девках мы просить пришли, о дочерях, — пояснила Аграфена. — Не принимайте вы их на курсы. Не девичье это дело — за машину садиться...

— Да им так и сказано: девчат на курсы не принимаем... — пояснил Лощилин, догадавшись наконец, чего добиваются женщины. — Ведь так, Анатолий Лаврентьевич?

— Да, да... Не положено... — кивнул Репинский. — И пусть ваши дочери с таким вопросом больше меня не беспокоят.

— Вот спасибо, товарищ начальник, — поблагодарила Дарья. — С разумением рассудили, по совести. — И она махнула девчатам рукой: — Идите-ка вы по домам, чего тут мешаться.

Нюшка бросила на мать неприязненный взгляд и первая выскочила из кабинета директора. За ней, опередив женщин, вышли подруги.

Деревней они шагали торопливо, ссутулившись, стараясь не глядеть по сторонам — им казалось, что каждый встречный уже знает, как неудачно сходили они в МТС.

Распахнув полы материнской шубы и не замечая дороги, Нюша шла впереди девчат. Влажный ветер бил ей в лицо, остужал пылающие щеки. И как все это могло случиться? Сколько сил положила она, чтобы уговорить девчат пойти на курсы, а вот директор с механиком словно облили их ледяной водой. Да еще придумали какую-то инструкцию и это противное слово «не положено».

— Ну вот, — вздохнула Зойка. — Говорила я... не примут нас. Так оно и вышло.

— Да-а, — протянула Феня. — Получили от ворот поворот.

— Девки мы и есть девки! — продолжала Зойка. — Парням всюду дверь настежь, а нам и щелочки не осталось. Так и будем век вековать: кухарки да няньки... полы мой да с серпом спину гни. — И она вдруг дурашливо запела: — «А я баба глупая да неразумная...»

— Перестань! Чего ты голосишь! — прикрикнула на нее Нюшка и, помолчав, задумчиво сказала: — А давайте так учиться... без курсов... сами.

— Еще чего выдумаешь! — отмахнулась Феня.

— Серьезно говорю. Я книжки достану, плакаты. А если надо, и инструктор найдется.

— Это уж не Антошка ли Осьмухин? — фыркнула Зойка. — То-то он около тебя увивается... павлином ходит.

— А хотя бы и так... Чем он не инструктор? Лучший тракторист в эмтээс. Всегда помочь может... — Нюша оглядела подруг. — Ну, кто вместе со мной хочет заниматься?

Девчата молчали.

НОЧНОЕ ДЕЖУРСТВО

Как-то вечером Нюша пришла на конюшню, чтобы сменить мать:

— Иди, я тут одна управлюсь, а дома ребят кормить надо.

— И то пойду, — согласилась Аграфена. — А ты что ж, опять на ночь здесь останешься?

— Надо, мама... Время ж такое.

— Ох, эти лошади, — вздохнула Аграфена. — Совсем они нас скрутили. Корми их, пои, да еще ночью за ними доглядывай.

— А мне здесь совсем не плохо, — принялась уверять Нюша. — Я и соснуть могу, и книжку почитать... — И она показала матери крохотную клетушку при входе в конюшню, где на топчане лежал набитый сеном мешок, а на ящике, накрытом газетой, книжки и фонарь. На стене висел плакат со схематическим разрезом трактора.

— Хоромы, лучше не надо, — усмехнулась мать и покосилась на плакат. — Опять ты со своим трактором... Зачем это? Ведь отказали ж тебе...

— Раз отказали, два откажут, а на третий... видно будет, — буркнула Нюша и, помолчав, в сердцах добавила: — А все равно нет такого закона, чтоб девчат к машине не пускать. Нет вот и нет!

Аграфена сокрушенно покачала головой — и куда только несет дочку, какая сила поднимает ее!

После истории в МТС Нюша не на шутку разобиделась на мать и несколько дней не разговаривала с ней. Но потом они объяснились, и Аграфена призналась, что пойти к директору МТС ее вынудили Матрена и Дарья.

— Ну, просилась бы на курсы одна, — говорила мать, — это еще понять можно: ты же скаженная, отпетая. Все у тебя не так, как у людей... Но зачем же девчат за собой тянуть, головы им кружить. Вот матери и взбеленились...

— Да пойми же, — старалась объяснить Нюша, — какую силищу-то в деревню двинули... техника, машины. А кто теперь к этой технике не липнет: и чужаки всякие, и лишенцы, и сынки раскулаченных. Летят, как мошкара на свет. Кому же, как не нам, на курсы идти?.. Вот и Степка о том же пишет — не отступайте, девчата...

— Это вроде и так, — соглашалась Аграфена, а про себя думала, что теперь, после столкновения с директором МТС, Нюшка успокоится и забудет о курсах.

Но дочь, к ее удивлению, раздобыла книги, плакаты, наставления по тракторному делу и засела вместе с девчатами за самостоятельную учебу.

Наказав Нюшке крепче запереть изнутри ворота, Аграфена отправилась домой.

Нюша задала лошадям корму, напоила их и, выйдя наружу, присела у ворот конюшни на скамеечке.

Стояла тихая апрельская ночь. Густой молочный туман висел над землей, съедал последние снега. С крыши свисали длинные острые сосульки. За углом конюшни, в овраге еле слышно булькал ручей.

Но обманчивая была эта тишина.

Совсем недавно в соседнем селе Заречье вот в такую же тихую, мирную ночь жарко запылал амбар с семенным зерном, а когда тушить пожар приехали пожарные машины, оказалось, что все рукава были перерезаны. Амбар сгорел дотла, и долго потом над округой стоял запах горелого зерна.

А в Торбееве чья-то злая рука отравила мышьяком дойных коров на ферме, и даже в Кольцовке было слышно, как голосили торбеевские женщины, отвозя трупы коров на скотное кладбище.

В Кольцовке поэтому решили не зевать. Василий Силыч повсюду выставил надежных сторожей, привлек к охране амбаров и ферм комсомольцев.

Нюше Ветлугиной он наказал не спускать глаз с конюшни и ни на минуту не оставлять ее без присмотра.

— За тягло вы мне с матерью головой отвечаете, — наставлял ее председатель. — И всяких там шатунов пришлых да подозрительных к конюшне на ружейный выстрел не допущай.

— Это я могу, — согласилась Нюша. — Только вы мне ружье дайте.

— Насчет ружья — это я для складу сказал. Откуда оно у меня? Ты больше на свой нюх да глаз надейся.

Но ружье Нюшка все же раздобыла. Подластилась к деду Анисиму, наговорила ему с три короба всяких страхов — будто на конюшню каждую ночь рвутся незнакомые люди в черных башлыках, — и старик, подобрев, вытащил из чулана старую-престарую берданку. Долго поучал, как надо с ней обращаться, как заряжать, целиться, а потом признался, что берданка вот уже с десяток лет как не стреляет.

— Все равно, дедушка, спасибо, — поблагодарила Нюша, забирая ружье. — Для острастки пригодится.

И с тех пор она почти каждую ночь дежурила на конюшне. Сначала было страшновато, и Нюша до утра не могла сомкнуть глаз — то ей казалось, что кто-то лезет в окно, то пытается открыть ворота или подкапывается под стену. Тогда она стала громко разговаривать с лошадьми, покрикивать на них, называла по именам — пусть тот, кто притаился по-воровски, знает, что Нюшка не спит, бодрствует и ко всему готова.

Но чаще всего Нюша коротала время за учебником по тракторному делу. Вот и сейчас перевалило уже за полночь, а она все еще сидела над раскрытой книжкой, пока не добралась до топливной системы трактора. Прочитав два-три абзаца, Нюша, по старой школьной привычке, закрывала глаза и пыталась мысленно повторить прочитанное.

Но с каждой минутой голова становилась все тяжелее, клонилась вниз, а веки начинали слипаться, словно их намазали смолой. Когда же лоб касался прохладных страниц учебника, Нюша ошалело вскакивала, продирала глаза и, встряхнув головой, словно после купания, снова погружалась в чтение.

А через несколько минут все повторялось сначала.

Нюша ущипнула себя за щеку и с досадой подумала, что ей, наверное, никогда не одолеть этой премудрости из учебника. Да и как ее одолеешь, если после рабочего дня ноет все тело, глаза слипаются, и сон наползает, как хмарь осенью.

Нюша даже позавидовала Степе — ему, поди, хорошо. Ночью он высыпается, утром приходит в класс со свежей головой, и ему не надо думать ни о кормах, ни о сбруе, ни о лошадях.

Нюша поднялась, вышла из конюшни, жадно глотнула острый воздух. На улице подмораживало. Потом, продавив в бочке тонкую ледяную корочку, ополоснула лицо холодной водой и снова вернулась в клетушку.

И только далеко за полночь сон окончательно сморил дивчину, и она уронила голову на раскрытую книгу. Во сне ей виделось, что она катит в гору что-то тяжелое, громоздкое и это что-то явно ей не под силу и грозит вот-вот столкнуть ее вниз.

Проснулась Нюша от подозрительного шума за тонкой стенкой клетушки: в конюшне, стуча копытами по деревянному настилу, всхрапывали лошади, приглушенно звучали голоса людей.

Нюша бросилась к двери. Но дверь не открывалась. Нюша навалилась на нее всем телом — так во сне она только что толкала в гору тяжелый груз. Но и сейчас дверь не подалась, должно быть, снаружи кто-то припер ее колом или наложил пробой.

Нюшу бросило в холодный пот.

«Проспала, фефела, — с презрением подумала она. — Коней воруют!»

— Эй, вы! — не своим голосом закричала Нюша, яростно барабаня в дверь кулаками. — Кто такие? Что надо?!

За перегородкой пошептались, потом раздался хрипловатый незнакомый голос:

— Сиди знай! Помалкивай!

— Откройте, говорю! Стрелять буду! — пригрозила Нюша, хватая Анисимову берданку.

— Пали давай! — согласился тот же голос. — Только вот из чего? Из палки или из метлы?

Нюша со злостью швырнула берданку в угол. «Все высмотрели, все знают, — мелькнуло в голове. — Кто же это? Неужели свои? И сколько их?»

Нюша рванулась к маленькому оконцу в стене клетушки, выбила локтем стекло и истошным девчоночьим голосом завопила в темноту:

— Караул!.. Коней воруют! Помогите!.. В дверь клетушки угрожающе постучали:

— Эй, девка, помолчи лучше! Хуже будет! — Хрипловатый голос был полон угрозы.

Нюша продолжала звать на помощь.

— Пусть вопит... Все равно никто не услышит, — донесся до нее другой, тоже незнакомый голос.

Затем раздалось пофыркиванье лошадей, топот копыт, и вскоре все утихло.

Нюша готова была рвать на себе волосы. И как же воры все ловко придумали! Выследили, когда она осталась на конюшне одна, как в мышеловке, захлопнули ее в тесной клетушке. И обо всем они, оказывается, знали: и про ружье, которое не стреляет, и про узкое оконце в стене клетушки, через которое даже самый худой мальчишка не пролезет. Что же теперь делать? Так и сидеть в этой мышеловке и кричать караул, когда до деревни почти полкилометра и никто ночью тебя не услышит. А коней тем временем угоняют все дальше и дальше.

Нюша металась в тесной клетушке, не зная, что придумать. Взгляд ее вновь упал на оконце. Ведь когда-то она не хуже мальчишек пролезала через любую дыру в изгороди. Главное, только бы просунуть голову. Эх, была не была!

Нюша нашла полено и с треском выбила им из оконца раму. Потом сняла с себя кожушок и, оставшись в одном платье, полезла в оконце.

Долго пыхтела, извивалась и, наконец, ободрав плечи и бедра, выбралась наружу. Открыла дверь клетушки, припертую тяжелым дубовым колом, схватила фонарь и вбежала в конюшню: в стойлах не хватало трех лучших лошадей. Только жеребец Красавчик, беспокойно прядая ушами, стоял на своем месте.

— Умник, пригожий ты мой! Не дался-таки ворюгам, — шепнула Нюша и, зауздав жеребца, вывела его за ворота.

Но не успела она сесть верхом, как к конюшне подбежал какой-то человек.

— Кто такой? Что надо? — испуганно вскрикнула Нюша.

— Это я, Лощилин! — отозвался человек. — В эмтээс дежурил... Слышу, кто-то караул кричит... Что случилось?

Нюша обессиленно прислонилась спиной к воротам.

— Трех лошадей украли... — призналась она.

— Украли?! — переспросил Лощилин. — Это перед севом-то... Да тебе теперь голову снимут...

— Знаю, — хрипло выдавила Нюша. — Они, ворюги, в клетушку меня заперли... Еле выбралась...

Преодолев минутную слабость, она встряхнула головой и попросила Лощилина подсадить ее на лошадь.

— Куда ты?

— Ворье проклятое! — выругалась Нюша. — Кровь с носу, а я их догоню... Не уйдут, гады!

— Ночью... одна против бандитов? — удивился Лощилин. — Они ж тебя с землей смешают.

— Все равно я их выслежу... Красавчик не подведет.

Нюша подвела жеребца к колоде и, ухватившись за холку, попыталась взобраться на спину лошади.

— Обожди, — остановил ее Лощилин. — Не девичье это дело за бандитами гоняться. — Он отобрал у Нюши поводья и легко вспрыгнул на Красавчика. — Куда коней погнали?

— Туда будто... на Заречье. — И Нюша показала на проселочную дорогу, что уходила к темной гряде леса.

— Тогда вот что, — распорядился Лощилин, — беги в колхоз, поднимай людей, а я попробую воров выследить. — И, хлестнув Красавчика, он помчался в сторону Заречья.

Конь шел легко, размашисто, без понукания. «Хорош жеребец, хорош... — подумал Лощилин. — На таком хоть черта догонишь».

Ветер был в спину и словно помогал коню.

Вскоре дорога вошла в лес. Тревожно шумели голые березы, осины и черные ели. Как живые шевелились округлые кусты можжевельника. Где-то надсадно скрипело дуплистое дерево. Лощилину стало немного не по себе. Он нащупал в брючном кармане холодящую сталь нагана. Интересно все же выследить, кто это увел лошадей из конюшни? Неужели начали действовать ширяевские люди? Не очень-то они осторожны. Можно бы все проделать и похитрее.

Во всяком случае, надо как-то предупредить конокрадов, чтобы они заметали следы.

Неожиданно за поворотом дороги Лощилин заметил смутный силуэт всадника. Лошадь, нелепо ковыляя на трех ногах, еле двигалась.

«Видно, ногу повредила, — сообразил Лощилин, вглядываясь в дорогу. Впереди никого не было видно. — Кажется, один ворюга остался... И жадный черт... Даже с хромой лошадью не расстается».

Механик хлестнул Красавчика и вскоре приблизился к всаднику.

— Стой! Откуда лошадь? — крикнул он.

Всадник пригнулся к шее коня и, яростно размахивая прутом, заставлял его бежать из последних сил.

«Ну нет, теперь не уйдешь!» — подумал разгоряченный Лощилин, пуская Красавчика в галоп. Он быстро опередил хромую лошадь, схватил конокрада за плечо и с силой рванул к себе.

Потеряв равновесие, тот вцепился в Лощилина, и они свалились на дорогу.

Механик был сильнее своего противника и довольно скоро подмял его под себя. Но конокрад не думал сдаваться. Он отчаянным усилием вырвался из-под Лощилина, вскочив на ноги, отпрянул назад и, когда механик вновь набросился на него, нанес ему сильный удар в скулу.

Острая боль пронзила Лощилина. Словно подхлестнутый, он захватил чужую руку, вывернул ее, опрокинул конокрада на дорогу и с бешеной силой принялся избивать его кулаками и ногами.

— Попался, ворюга! На, на... получай!

Конокрад тяжело задышал, но больше уже не сопротивлялся, а только прятал голову от ударов.

— Не убивайте, товарищ Лощилин! Сдаюсь, — взмолился он.

— Кто такой? Откуда меня знаешь? — Опешив, Лощилин умерил свою ярость и повернул к себе лицо конокрада. Оно показалось ему знакомым: одутловатое, с приплюснутым носом, с густыми усами. — Кладовщик?! Горелов?!

— Как видите... он самый... — Горелов привстал на колени и, запрокинув голову, попытался остановить хлещущую из носа кровь. — Ну и расходились же вы, товарищ механик. Так и убить недолго.

— Значит, новую профессию обрели? — усмехнулся Лощилин. — Лошадками промышляете?

— Ей-ей, впервые польстился, — забормотал Горелов. — Дружки попутали. Ну и показал им дорожку на конюшню.

— Вот и дурак! За кражу коней зараз пять лет схлопочете... со строгой изоляцией.

Горелов вдруг рухнул на колени:

— Пощадите, Николай Сергеевич! Не выдавайте! Век вам служить буду...

— Вы лучше скажите, для кого стараетесь? — помолчав, спросил Лощилин. — Кто вас на колхозных коней науськал?

— Сами, товарищ Лощилин... До всего сами дошли... — торопливо заговорил Горелов. — Деньжат не хватало, подзаработать решили.

«А он, кажется, не болтлив. Такой, может, и пригодится, — удовлетворенно подумал Лощилин и заставил Горелова подняться.

— Ну ладно... Пощажу я вас, Горелов, для первого раза.

Переминаясь с ноги на ногу, Горелов ошалело смотрел на механика:

— Николай Сергеевич, да я... Вы только прикажите!.. Что ни на есть для вас сделаю!

— А сейчас уходите, пока вас не задержали, — распорядился Лощилин, оглядываясь по сторонам. — Лошадь, конечно, мне оставите. Утром час в час явитесь на склад, на работу. И чтоб никаких подозрений на вас не было... Ну, что вы остолбенели? Действуйте, как сказано.

Часто оглядываясь на механика, Горелов свернул на боковую дорогу и вскоре растворился в молочном тумане.

Лощилин словил стоявших поодаль лошадей и, держа их за поводья, повел к Кольцовке.

При выходе из леса ему встретилась группа верховых. Впереди всех ехали Нюша, Митя Горелов, Игнат Хорьков и Василий Силыч.

Нюша первая заметила Лощилина:

— Лошадь отбили, товарищ механик? Ой, да она же хромает!

Лощилин передал председателю повод охромевшей лошади:

— Вероятно, ногу подвернула. Бросили ее по дороге. А конокрадов я так и не догнал. Видать, далеко уехали. Поздно ваш конюх тревогу забила.

— Так я ж говорила, что случилось со мной, — чуть не плача, сказала Нюшка.

— Да-а, опять нам удар в спину, — тяжело вздохнул Василий Силыч. — И это перед весной, перед севом...

— А все же поехали дальше, — махнул рукой Игнат Хорьков. — Может, еще и на след нападем.

Колхозники, тронув лошадей, устремились к Заречью.

ВЕСНА

Девчата продолжали учиться. Они собирались у Ветлугиных два раза в неделю, вслух читали учебник и разбирались на плакате в схематическом чертеже трактора.

— Ой, Нюша, — предупредила ее Аграфена, — опять ты девок захороводила. Матрена с Дарьей грозятся скандал тебе устроить...

— А ты возьми да помоги нам, — попросила Нюша.

— Как это?

— Ну, скажем, успокой их при встрече. Мол, девчата ни про какие курсы не думают... Просто так собираются, на посиделки.

— Так бабы вот-вот в дом нагрянут... все ваши курсы разгонят.

— А ты, мама, поглядывай... Как они на горизонте появятся, посигналь нам.

— Не затягивай ты меня в свои дела... — взмолилась Аграфена, но, хозяйничая у печки, то и дело поглядывала через окно на улицу.

И правда, женщины не раз заглядывали к Ветлугиным. Но, предупрежденные Аграфеной, девчата успевали вовремя убрать учебники, тетради и плакаты. Запевали протяжную песню и принимались вязать носки или варежки.

Как-то Нюша пригласила к себе в дом Митю Горелова с Уклейкиным и, усадив их за стол, заставила слово в слово повторить последнее занятие на курсах трактористов при МТС.

Митя пересказал все очень скупо и коротко, а Уклейкин же начал пороть отсебятину и так все запутал, что девчата схватились за головы.

— А мы-то думали, что вы нам поможете! — рассердилась Нюша. — Имейте в виду: засыплетесь на экзаменах — на ячейку потянем, спросим как надо. Зачем же мы вас на курсы посылали?

Парни ушли, а через несколько минут Митя вернулся обратно и, вызвав Нюшу в сени, озабоченно заговорил, что дело на курсах поставлено как-то странно: народу зачислили мало, учат кое-как, а к машинам почти не допускают. Чуть какая промашка — придираются, отчисляют.

— Не знаю, что у вас за курсы такие липовые, — расстроилась Нюша. — А мы-то на вас рассчитывали.

И ей пришлось пойти на поклон к Антону Осьмухину. Парня не надо было даже упрашивать — он сам охотно вызвался помогать девчатам.

Занятия с ними он начал как заправский преподаватель— объяснял устройство трактора по чертежам и схемам, заставлял вести записи в тетрадях, задавал уроки на дом.

— Правильно, Антоша, — похваливала его Нюша. — Ты с нами построже будь... учи как положено.

Уступая настойчивым просьбам Нюши, Антон раза три пригонял трактор на лесную поляну и втайне от начальства МТС обучал девчат водить машину.

За эти недели он стал частым гостем у Ветлугиных. Все свое свободное время Антон проводил у них в избе, помогал Клаве и Леньке готовить уроки, охотно беседовал с Аграфеной и Гореловым.

Когда же Нюша возвращалась с конюшни, Антон обычно приглашал ее на вечерку или в избу-читальню на танцы.

— Да мне еще третий раздел доконать надо... насчет зажигания — не очень твердо отказывалась Нюшка — Не успела я вчера...

— Иди, иди, погуляй! — говорил Горелов, многозначительно поглядывая на молодую пару. — Только и землю потрясти, пока молоды.

Нюша начинала собираться, потом, спохватившись, заглядывала в учебник по тракторному делу или в тетрадь с записями и умоляюще просила Антона:

— Сейчас пойдем... Вот только заковыка одна... недопонимаю я. Растолкуй что к чему.

Поглядывая на часы, Антон начинал торопливо объяснять, потом все-таки вытаскивал дивчину на вечерку.

А на танцах в избе-читальне Нюша вдруг принималась расспрашивать парня про карбюратор, жиклер, богатую и бедную смесь.

— Вот скаженная! — смеялся Антон. — А ты о чем-нибудь другом поговорить можешь?

— О чем это другом? — непонимающе спрашивала Нюшка и, поймав на себе пристальный взгляд Антона, вспыхивала и отворачивалась. — Пока за трактор не сяду, ничего знать не желаю...

— Насчет этого будь спокойна, — заверял Антон. — Будешь ты за рулем! Положись на меня.

Девчата стали поговаривать, что Антон Осьмухин неспроста так часто встречается с Нюшкой и все их занятия по тракторному делу — одна лишь видимость для отвода глаз.

Зойка не без зависти убеждала подруг, что Нюшка с Антоном без ума влюбились друг в друга, а Таня ходила молчаливая и подавленная.

— Ты что это, подружка, такая? — как-то спросила ее Нюша. — Иль мы с тобой не поделили чего?

— Нам делить нечего, — ответила Таня. — Ты бы лучше Степе отписала, как трактор изучаешь, да какой у тебя учитель объявился.

— Учитель справный... Очень я им довольна.

— Еще бы... — усмехнулась Таня.

— Вот ты о чем, — догадалась Нюша и засмеялась. — Ой, и дурные же вы, девчата. Ничего не понимаете. Мне бы только к машине прилепиться, а там хоть и трава не расти. А когда приспичит, и козлу поклонишься.

Весна нагрянула стремительно. Отгремели пенистые озорные ручьи в оврагах, снег с полей сошел за одну неделю, обнажив парящую влажную землю. Горизонт раздвинулся, небо стало высоким, просторным, теплые волны воздуха омывали всю округу.

По утрам Нюша выбегала на усадьбу, за сараи, и жадно вглядывалась в поле. Земля, шершавая, взъерошенная, только что освободившаяся от снега, раскинулась широкими темными полосами и ждала пахаря.

Нюша глубоко вдыхала напоенный запахами весны воздух, щурилась от солнца, потом, скинув сапоги, ступала босой ногой на непрогретую еще землю.

Она любила эту пору. На душе было неспокойно, куда-то тянуло, чего-то хотелось, а чего — она и сама не знала. То ей чудилось, что пора отправляться в дальний путь — шагать бы с котомкой за плечами полевой подсыхающей дорогой, спускаться в низины, подниматься на пригорки и так идти далеко-далеко, до самого синего горизонта. То ей казалось, что она непременно должна быть в поле, ладить плуг, обряжать лошадей или еще лучше — готовиться к пахоте вместе с парнями из МТС.

Занятия на курсах трактористов закончились, и парни начали сдавать экзамены.

Нюша с девчатами повторила все пройденное и уговорила Антона спросить их по тракторному делу. А наутро она отправилась к директору МТС и попросила допустить девчат вместе с парнями к экзаменам.

Репинский вспомнил первый приход дивчины, вспомнил переполох матерей и с досадой пожал плечами:

— У нас был уже разговор по этому поводу. Зачем же переливать из пустого в порожнее?

— Так мы же почти всю зиму занимались... Всю программу одолели. Вы только допустите...

— Что? — захохотал Репинский. — Сами занимались? Без руководителя, без всякой практики... Ну и потешный же вы народ!.. Иди, Ветлугина, не мешай. Без тебя работы полно. — И он выпроводил ее из кабинета.

Нюша медленно побрела к дому. Что же она теперь скажет девчатам? «Нет нам, девкам, ходу и не будет...» — вспомнились ей слова Тани. Неужто так и смириться с этим?

Около правления Нюша столкнулась с Василием Силычем.

— Чего пригорюнилась, красна девица? — спросил он. Помявшись, Нюша рассказала о своем разговоре с Репинским.

— А ты не журись... на парнячьи дела не зарься. У тебя и своих хватит! — успокоил ее Василий Силыч. Сменивший полушубок на пиджак, а мохнатую баранью шапку на приплюснутую кепку, он благодушно поглядел на белесо-голубое небо, на позеленевшие ветви деревьев, на шумливых грачей у дороги. — Весна-то, вот она... на пятки наступает. Скоро пахота, сев... — Председатель повеселевшим голосом сообщил, что дела у них в артели, как видно, налаживаются — на днях дал свое согласие работать бригадиром второй бригады Тимофей Осьмухин.

— Осьмухин? — удивилась Нюша. — Да ему же наша артель что кость в горле..

— Ничего... Прозрел мужик, одумался. Да и сынок у него, сама знаешь, приехал. Вполне сознательный, передовой...

— А Степа Ковшов с курсов вернется. Его куда поставите?

— Запаздывает Степан с приездом. Да и молодой он еще в бригадиры. А Осьмухин для нас клад сущий. Землю нутром чует...

И еще Василий Силыч сообщил, что МТС выделила для обслуживания кольцовского колхоза целую тракторную бригаду во главе с Антоном Осьмухиным. Сейчас в бригаду требуются прицепщики, кухарки, подвозчики воды и горючего. Он предлагал эту работу взрослым колхозникам, но те отказались. Обидно им ходить в подручных у зеленых юнцов, которые теперь будут пахать землю.

— Давай, комсомолия, выручай! — обратился председатель к Нюше. — Ваше дело молодое. Ты подбери-ка ребят понадежнее.

— Парни у нас все уже при деле, — ответила Нюша. — Вот если бы девчат...

Василий Силыч покачал головой:

— Боюсь, мамаши будут возражать. К тому же и Репинский против женского персонала. За мужчин ратует. Оно и справедливо — дело такое... машины, железо.

— И вы туда же, дядя Вася, — обиделась Нюша, но предложение председателя ей показалось заманчивым. Это же очень хорошо, если девчата всю весну и лето будут в поле, около тракторов. Присмотрятся к ним, привыкнут, поучатся водить. Попробуй тогда не допустить их к экзаменам. И как она раньше об этом не подумала!.. — Обязательно девчат надо, — загорелась Нюша. — Я сагитирую их, раскачаю...

— Ну что ж, попробуй... — согласился Василий Силыч. Разговор с девчатами состоялся в этот же день. Нюша сообщила им, что от правления колхоза получено боевое задание пойти на тракторы прицепщиками.

— Парни пахать, а мы на них поглядывать, — обиделась Зойка. — Нет уж, спасибочко, пусть сами выкручиваются.

Но Нюша с таким жаром принялась расписывать профессию прицепщика — он же первый командир над плугами, а плуги — это, в конце концов, самое главное при вспашке земли, — что подруги согласились пойти в тракторную бригаду.

Только никто не хотел стать кухаркой.

Нюша рассчитывала, что ей удастся уговорить Феню, которая неплохо умела стряпать, но та наотрез отказалась:

— Привереды они, эти парни... Разве на них угодишь! Лучше я в прицепщики пойду — к трактору поближе.

Нюша и сама хотела быть поближе к машине, но делать нечего — не оставлять же бригаду без кухарки.

— Так и быть! — скрепя сердце согласилась она. — Пойду в стряпухи. Кто еще со мной? Таня, может, ты?

И Таня согласилась.

НЮШКИНА ПРАКТИКА

Место для полевого стана тракторной бригады Антон выбрал на Руслановском взгорье.

За увалом раскинулась небольшая березовая рощица, внизу в овражке протекала речушка с круглыми бочагами.

Полевой стан соорудили за один день. Зеленый вагончик на колесах поставили под тенью берез, в отдалении сгрузили бочки с горючим, предварительно вспахав вокруг них землю. С другой стороны стана, поближе к речке, устроили кухню и столовую. Парни сделали навес, сколотили из досок стол, скамейки, сложили из камня-дикаря печку.

— Ну, стряпухи, ни пуха вам, ни пера, — сказал Антон Нюшке и Тане. — Корми́те на убой — аппетит у ребят зверский!

— А это уж по работе глядя! — ответила Нюша. Молодые кухарки привезли из колхоза продукты, топливо, принесли из речки воды, затопили печку.

— Чего для начала готовить будем? — спросила Таня, вопросительно поглядывая на подругу. — Я ведь стряпка-то никакая...

Для первого дня девчата постарались, не пожалели продуктов, простояли у печки более трех часов, и обед действительно получился на славу.

Трактористам был подан наваристый — ложку не провернешь— борщ, аппетитное — пальчики оближешь — жаркое, сладкий-пресладкий компот, и всего было вдоволь, так что любящий поесть Уклейкин трижды просил добавку и под конец задремал прямо за столом.

Парни в один голос назвали обед царским, пришли в благодушное настроение и на все лады расхваливали поварские таланты девчат.

— От лица бригады выношу кухаркам благодарность, — шутливо поблагодарил Антон. — Так держать!

— Есть так держать! — козырнула Нюша.

На второй и третий день обед был не хуже, с той только разницей, что компот был уже не такой сладкий — запасы сахара были на исходе.

А еще через два дня Таня с ужасом обнаружила, что продукты, отпущенные колхозом на неделю, подходят к концу. Вместе с Таней она отправилась в колхоз к кладовщику и, пожаловавшись на волчий аппетит у трактористов, выпросила у него еще продуктов. Но до конца недели их все равно не хватило бы. Нюшка завернула домой и прихватила толику крупы, сала и сахара. Не на голодный же паек ребят сажать! Чего доброго, они еще пахать перестанут.

Таня не выдержала и рассказала о Нюшкиной щедрости прицепщицам. Обозвав Нюшку транжиркой и мотовкой, девчата тоже тайно от матерей принесли продуктов. Так они подкармливали трактористов до конца недели, пока не получили из колхозной кладовой продукты на вторую неделю.

После этого девчата решили, что старшей кухаркой больше подходит быть Тане: она должна головой отвечать за продукты, бережно их расходовать, а Нюшка пусть будет при подруге за кухонного мужика.

Нюша не возражала. У нее в бригаде нашлись другие дела.

Она взяла за правило следить за порядком в вагончике-общежитии: подметала и мыла пол, стирала и чинила белье.

Чаще всего, оставив Таню у кипящего котла, Нюша брала жбан с холодным квасом и отправлялась в поле к трактористам.

Она подолгу брела за трехлемешным плугом, прицепленным к трактору, наблюдая, как острые лемехи рвали старые, заросшие сорняками межи, как светлые изогнутые отвалы вздыбливали маслянистые влажные пласты земли, переворачивали их и ровно укладывали на дно борозды.

Поле менялось на глазах. Неприглядное, по-весеннему неубранное, в проплешинах пробивающихся желто-зеленых сорняков, оно становилось ровно коричневым, словно искусный маляр проходил по нему своей великаньей кистью. Потом, подсыхая, поле чуть серело, покрывалось палево-пепельным налетом.

«Сколько бы сюда лошадей надо, плугов, пахарей, если бы не машины!» — думала Нюша, следя за ползающими по полю «СТЗ» и «Путиловцами».

Заметив Нюшку со жбаном на плече, тракторист останавливал машину, выпивал кружку холодного квасу, а она, пользуясь остановкой, забиралась на трактор.

— Прокачусь чуток с тобой? Можно?

— А чего ж нельзя, — благодушно разрешал тракторист и, приосанившись, трогал машину.

Нюша, встав за спиной парня, жадно вглядывалась, как тот подавал газ, увеличивая скорость, как на повороте выписывал петлю и вновь входил в борозду.

Каждый из трактористов работал как умел. Один вел машину словно по линейке, другой оставлял в борозде челноки и огрехи. У одного мотор работал ровно, без перебоев, у другого тарахтел, словно старая телега, чадил, вонял гарью или гулко стрелял из выхлопной трубы.

Разъезжая на тракторе, Нюша без конца задавала трактористу вопросы, всем интересовалась и про себя примеривалась, а как бы получилось у нее, если бы она сама села за руль. Потом, не выдержав, Нюша умоляюще трогала парня за плечо:

— Очень у тебя красиво все получается. Ты бы и меня поучил.

— Можно, — соглашается польщенный тракторист. — Только это дело такое...

Нюшка занимала место на железном пружинящем сиденье и осторожно бралась за руль.

Пройдя на тракторе два-три круга, она благодарила тракториста:

— Хорошо обучаешь! Спасибо! Я завтра еще приду! — и, сойдя с машины, отправлялась со жбаном кваса к другому трактористу. И там повторялось все сначала.

К полевому стану Нюшка возвращалась к самому обеду.

— Куда ты запропастилась? — сердилась Таня. — У меня тут подгорело все, перекипело...

— Ладно, я свое завтра отработаю, — блестя глазами, возбужденно шептала Нюша. — Зато я сегодня двенадцать кругов на тракторе сделала... Без единой остановки... Вот это практика!

Вскоре парни привыкли к Нюшкиной практике. Они охотно допускали дивчину к рулю, нередко просили подменить их на машине, если куда-нибудь надо было уйти, а кое-кто из любителей поспать даже заводил с ней такой разговор:

— Пройдись кружочка три, а я позагораю малость. Нюша соглашалась и на это.

Но чаще всего Нюшу зазывал на свой трактор Антон Осьмухин. Он усаживал девушку за руль, объяснял все тонкости вождения, и так они проделывали не один десяток кругов.

Утром Нюша помогала Антону заправлять его трактор водой и горючим, проводила осмотр, смазку, и трактористы, многозначительно переглядываясь, стали поговаривать:

— Бригадир-то наш напарницу нашел... Практикует ее.

Однажды, разнося трактористам квас, Нюша вышла к Поповкину оврагу. На суглинистом косогоре стоял притихший «Путиловец», на котором обычно работал Митя Горелов.

Сейчас Мити около трактора не было, а вокруг машины ходила Феня Осьмухина и старательно протирала мотор масленой тряпкой.

— Прицепщице привет! Пить хочешь? — Нюша кивнула на жбан. — Принесла вот...

— Не до питья тут... — в сердцах отмахнулась Феня. — Видишь — опять загораем...

— Поломка, что ли?

— Мотор забарахлил... Заело что-то.

Митя пошел механика искать.

— Кончил курс науки, а без няньки никуда, — усмехнулась Нюша. — Тоже мне тракторист с дипломом...

— Ты Митяя не тронь, — обиделась Феня. — Он вот как старается, из кожи лезет. А видишь, какую развалину ему дали. У других машины как машины, «СТЗ» новенькие, а у него телега старая. Вот и капризничает почем зря.

Оглядев трактор, Нюша раздумчиво покачала головой.

Машина, конечно, потрепанная, старая, но все же невелика честь числиться трактористом, а при всякой поломке бегать за бригадиром или механиком. Или в самом деле трактор у Мити никуда не годится? А что, если она попробует что-нибудь сделать...

Нюша достала из ящика гаечный ключ и подняла капот.

— Ты чего там... — насторожилась Феня. — Митяй сказал, чтобы никого не допускать...

— Да я так, гляну только...

Нюша осмотрела мотор, ощупала каждую деталь и никакой видимой поломки в машине не обнаружила. Тогда она стала вспоминать, по каким причинам мог заглохнуть мотор. Сначала осмотрела, как этому учили учебники, систему зажигания, свечи, магнето. Затем проверила подачу воды, масла, горючего. Кажется, все было в порядке. Вот только в карбюратор очень медленно поступало горючее. Нюша отвинтила тоненькую медную трубку, ведущую от бака к карбюратору, и продула ее.

— Видишь вот, засорилось.

Она поставила трубочку на место и, расправив плечи, провернула заводную ручку. Мотор заработал, но через минуту заглох. Нюша вновь схватилась за ручку. Ей стало жарко, ворот кофты расстегнулся, на висках проступил липкий пот, а мотор по-прежнему продолжал барахлить: то заработает, то заглохнет.

«Ну нет, миленький, я от тебя не отстану», — закусив губу, решила Нюша, и вновь склонилась над мотором. Она еще раз проверила подачу горючего, потом вывинтила свечи, прокалила их на огне, и только после этого мотор заработал без перебоев.

— Раскачала... скажи на милость! — удивилась Феня, с любопытством поглядывая на подругу, потом по-хозяйски потребовала: — Глуши давай!.. Чего горючее переводить.

— А может, пройдем кружочек? Для пробы... — сказала Нюшка.

Феня огляделась по сторонам — в поле никого не было.

— Ну, если кружочек... — согласилась она и полезла на железное сиденье над плугами.

Нюша осторожно тронула трактор.

Остро запахло свежеподнятой землей. Навстречу тянул теплый ветер, обдувал разгоряченное лицо, на горизонте струилось зыбкое марево.

Нюша доехала до конца поля, развернулась и, взглянув на прицепщицу, возбужденно крикнула:

— Пошло, Феня! Пошло! Пашем! — и вновь ввела трактор в борозду.

Так она сделала второй круг, третий, четвертый и не заметила, как, поднявшись из оврага, к вспаханному полю подошла группа людей.

— Глуши мотор! Глуши! — закричала Феня.

Нюша остановила машину.

Первым к трактору подбежал Митя Горелов:

— Кто починил? Когда?

— А вот они... — засмеялась Нюша, показывая на грачей, что крикливой стаей сопровождали трактор.

— Я делом спрашиваю...

Трактор окружили Антон, директор МТС Репинский и Матвей Петрович Рукавишников. Нюшка поднялась с сиденья:

— Матвей Петрович, откуда вы?..

— Здравствуй, Нюша, здравствуй, — кивнул тот. — Приехал вот эмтээс посмотреть... А ты, вижу, уже трактористкой стала.

— Да нет... Это я случайно. — Нюша смущенно слезла с трактора.

— Почему Ветлугина за рулем? Кто разрешил? — строго спросил Репинский.

— Не знаю... меня здесь не было, — растерянно признался Митя — Я механика пошел искать. — И он с досадой посмотрел на прицепщицу: — Я что наказывал?..

— Говорила я Нюшке, чтобы она в мотор не лезла, — вполголоса сказала Феня, — а она возьми да и почини... И совсем вроде неплохо... Пять кругов прошла.

— А что случилось с мотором? — с интересом спросил Матвей Петрович. — Серьезное что-нибудь?

— Топливопровод засорился, — объяснила Нюша. — И свечи забросало... Но сейчас хорошо тянет.

Антон завел мотор, прослушал его и согласился, что тот работает нормально.

— Видали, товарищ Репинский, — обратился Матвей Петрович к директору МТС— Чем не трактористка? А вы почему-то возражаете против девчат... К нам в райком уже письмо на вас поступило...

— Ах, вот что! — Репинский с досадой обернулся к Нюше. — Не мытьем хочешь взять, так катаньем. В дверь гонят, так ты в окно лезешь... Ну что тебе от меня надо?

— Я уже вам говорила... — сказала Нюша. — Допустите девчат до экзаменов... и дело с концом!

— Допустите, товарищ директор, — поддержала ее Феня. — Хотя бы одну Ветлугину для начала.

— Но она же при деле сейчас... — возразил Репинский. — Кухаркой работает.

— Какая там кухарка, — заметил Антон. — Она почти и к котлу не подходит... Все больше около тракторов...

— Напрасно упорствуете, товарищ Репинский, — сказал Матвей Петрович. — Надо допустить, раз такое рвение.

— Так дивчина же... слабый пол, — продолжал возражать Репинский. — Не положено ей к трактору, не под силу будет. Ни в одной эмтээс такого пока нет.

— Согласен — пока нет. Но должно быть. Вот вы и начните со своей эмтээс — первая девушка на тракторе. А насчет слабого пола — это старая песня. Зачем ее вспоминать?

— Хорошо, рискнем, — согласился наконец Репинский. — Устроим ей проверочку. Но без всяких там скидок...

В тот же день Антон пригласил Нюшу на свой трактор.

— Давай попрактикуемся еще разок... наведем, так сказать, последний лоск.

Нюша, по обыкновению, села на железное сиденье к рулю и тронула машину. Антон, наклонившись, стоял за спиной девушки, и руки его то и дело касались ее плеч.

— Ой, Антон, — отстранилась Нюша. — Ты лучше на крыло сядь. Жарко мне...

— Так я ж следить должен.

— Будто уж я так вожу плохо.

— Да нет... отменно водишь... классно! Хоть сейчас могу в напарники тебя взять.

— Мне бы только экзамены сдать, — вздохнула Нюша. — Боюсь я этого Лощилина... будет придираться.

— Сдашь! Я ручаюсь! — принялся уверять Антон. — А с механиком я поговорю... Не зверь он — не съест.

Антон вздохнул. И чем только она покорила его, эта Ветлугина! Маленькая, юркая, шумная, мальчишка в юбке, а не дивчина, а вот тянет к ней... Любка Ширяева и красивее, и фигурой взяла, и косы завидные, и глаза с поволокой, а тоскливо с ней, холодно, словно в пустой риге. Нюшка же как светлячок — светит, манит, а в руки не дается. Вчера вот обещала пойти на гулянье в Заречье. Антон приоделся, с добрый час ждал Нюшу у мостика, а вместо нее заявилась Любка Ширяева. Конечно, ни в какое Заречье Антон не пошел. А Нюша даже не вспомнила об этом и вообще ведет себя так, как будто ни о чем не догадывается. А над ним уж и приятели посмеиваются, и сестра — присох, мол, парень, на Осьмухина стал не похож.

Ну да погоди, довольно ему ходить телком на привязи!

— Ты почему к мостику не пришла? — недовольно спросил Антон.

— Это когда? — переспросила Нюша. — На прошлой неделе, что ли?

— Да нет... вчера. Мы же в Заречье собирались.

— Так я Любку Ширяеву прислала. А у меня банный день был. Мы с мамкой в печке мылись.

В это время из-за кустов, примыкающих к вспаханному загону, вынырнул Степа Ковшов. В руках у него была суковатая палка, за плечами — рюкзак: Степа возвращался из города с курсов. Свернуть с дороги и пробраться через кусты его заставил низкий ровный гул тракторного мотора. Начинались кольцовские земли, и парню не терпелось увидеть, кто же пашет на тракторе.

Колесный, почти новенький «СТЗ» прошел совсем недалеко от кустов, но Степу никто не заметил. Он вгляделся и замер— за рулем машины сидела не кто иная, как Нюшка Ветлугина. А за ее спиной стоял высокий парень в майке, с лоснящимися на солнце загорелыми плечами.

«Кто бы это? — подумал Степа. — Не иначе инструктор Нюшку практикует».

Обрадованный такой встречей, он готов был сорваться с места и догнать трактор, но тут облик «инструктора» показался Степе знакомым. «Да ведь это Антошка Осьмухин! Но почему он вместе с Нюшей? Зачем вдруг так низко наклонился над ней и положил ей на плечи свои руки?»

Провожая глазами трактор, Степа словно прирос к месту.

— Ой, Антон, — взмолилась Нюша, чувствуя на своем затылке дыхание парня. — Ты бы лучше сошел. Я и одна попашу. А то еще увидят нас да скажут ни на есть что.

— И пусть говорят, пусть! — забормотал Антон. — Чего мне скрывать!.. Я же извелся по тебе... Только скажи, хоть завтра сватов зашлю!..

— Да я... я и не думаю об этом... — растерялась Нюша. — Зачем мне?..

— А о ком думаешь? Уж не о Степке ли Ковшове? Ты что ж, зарок ему дала... словом связана?

— Да уж как полагается... — слукавила Нюша. — И кисет ему вышивала, и письма друг другу пишем...

— Вранье все это... придумки!

Он вдруг обнял Нюшку за плечи, запрокинул голову назад и попытался поцеловать. Нюшка выпустила руль трактора, и машина завернула влево, оставляя за плугами кривую борозду.

«Вот они как», — зажмурился Степа и, покраснев, как девчонка, ринулся обратно в кусты. Выбрался на дорогу и размашисто пошагал к Кольцовке.

Так ему и не пришлось увидеть, как Нюшка прикрыла ладонью свои сухие обветренные губы, вырвалась из рук Антона, крикнула ему: «Остолоп!» — и, отвесив звонкую пощечину, спрыгнула с трактора.

АГРОУПОЛНОМОЧЕННЫЙ

Домой Степа вернулся, когда уже стемнело. Бесшумно переступил порог, повесил на гвоздик у двери свой заплечный мешок и с таким видом приветствовал сидящих за столом сестру и тетку, словно отлучался всего лишь на неделю.

— Вот и я... Здравствуйте!

Таня от неожиданности поперхнулась чаем, закашлялась и, вскочив из-за стола, бросилась к брату:

— А мы тебя ждали, ждали...

— Задержался вот. После курсов на экскурсию в совхоз ездили.

Засуетилась и тетка. Прибавив огня в лампе, она пристально оглядела племянника и нашла, что у него остались одни мослаки да кожа.

— Заучился... высох... Сейчас я тебя кормить буду. Умывайся иди! — И она загремела в печи ухватом.

За ужином Таня искоса наблюдала за братом. Он сидел молчаливый, грустный, еле притрагиваясь к еде.

«Устал, видно, с дороги... Да и на курсах, видать, притомился», — подумала она и хотела спросить, что он теперь будет делать в колхозе.

Но Таню опередила тетка.

— Это как же, Степаша? — заговорила она. — Когда зимой на курсы уходил, так и проводы были, и гармошка, и песни, а с курсов вернулся — никто не встречает.

— Да нет... меня встретили. — Степа невесело усмехнулся. — Век не забуду такую встречу.

— Кто встретил? Когда? — насторожилась Таня. Степа промолчал.

— Да, наверное, все Нюшка Ветлугина, — вздохнула тетка. — Аккурат, как в песне: «Провожала — ручку жала, проводила — все забыла...»

— При чем тут Ветлугина, — с досадой перебила ее Таня. — У нее и своих дел полно... Она сейчас с поля не вылезает. Да, Степа, новость знаешь? Нюша завтра экзамен на трактористку сдает... Наконец-то допустили ее.

— Говорят, у нее опытный инструктор появился? — уперев глаза в столешницу, спросил Степа.

— Да уж наставник такой... — подхватила тетка. — По пятам за девкой ходит, глаз с нее не спускает... Про них даже песенку сложили: «Антон с Нюшкой поле пашут, объезжают белый свет...»

— Ну что вы, тетя, право... Заладили одно и то же... — взмолилась Таня. Ей очень не хотелось, чтобы с первого же вечера Степа узнал что-нибудь о Нюшке и Антоне.

— Чего уж там, — разошлась Пелагея, — инструктор-то этот совсем голову девке вскружил. Свататься к ней собирается.

Степа судорожно сжал в руке вилку:

— Я знаю... Мне Нюша писала об этом, — деланно спокойно сказал он.

Нюша действительно писала ему, что в Кольцовку вернулся Антон Осьмухин, что он очень веселый и интересный парень, хорошо знает трактор, много рассказывает девчатам о машинах и взялся обучать их тракторному делу.

— Писала?! — удивилась Таня. — А ведь она всегда говорила, что Антон для нее только инструктор, учитель и ничего больше!

— Хватит об этом. — Оборвав разговор, Степа поднялся из-за стола. — Мир да любовь ей, соседке.

Он накинул на плечи пиджак и вышел на улицу. Небо было выстлано мерцающими звездными самоцветами. Мягко, по-весеннему шумели верхушки покрывшихся молодой листвой берез. С низким басовитым гудением носились в воздухе майские жуки. Где-то вдалеке в поле урчал трактор.

За палисадником, сквозь кусты сирени, мягко светилось окно ветлугинской избы. Степа перегнулся через изгородь, раздвинул ветви сирени. Хорошо бы вот, как в прежние вёсны, кинуть в окно крошечным комочком земли, кинуть раз, другой и услышать подозрительный голос Леньки: «Нюш, а Нюш, это тебе сигналят!»

«Еще чего! — обычно фыркала Нюша. — Это майские жуки в стекло барабанят».

А Степа присаживался у палисадника, затаивался и зорко следил, как бы тетя Аграфена неожиданно не распахнула окно и не выплеснула на улицу ковш воды.

Нюшка же, как назло, ужинала на редкость неторопливо, степенно, после молока пила еще чай и только тогда выходила на улицу.

«А я думала, и впрямь жуки озоруют...» — с деланным удивлением говорила она, натыкаясь на затаившегося у палисадника Степу.

«Хочешь соку березового?» — предлагал Степа и вел Нюшу за огороды, где из толстого ствола березы по желобку уже натекла полная банка сладковатой, освежающей жидкости.

И не бог весть какой это напиток, березовый сок, но Нюша пила его с превеликим удовольствием. Потом они стояли на мостике через речку, укрываясь одним пиджаком, сидели на бревнах перед чьим-нибудь домом, о чем-то без конца говорили, как им казалось, об очень важном и значительном, и спохватывались только тогда, когда на деревне запевали первые петухи.

«Ой, — пугалась Нюшка. — Пора мне. Надо хоть Леньке с Клавой жуков наловить».

Но майские жуки уже спали, прилепившись к листьям деревьев. Тогда Степа тряс стволы лип и берез, и жуки падали на землю, точно желуди. Он наполнял ими спичечную коробку, и Нюшка убегала домой, а Степа, счастливо улыбаясь, еще долго слушал, как сонно гудят потревоженные жуки.

Вот и сейчас улыбка тронула его лицо. А может, вызвать Нюшку из дома, поговорить с ней, и все будет как прежде?

Степа нагнулся и набрал горсть мелких земляных орешков. Потом прислушался. Где-то за прудом лениво заиграла гармошка, девчата запели: «Антон с Нюшкой поле пашут, объезжают белый свет...»

Дальнейшие слова Степа не разобрал — помешал ветер, но в них почудилось что-то нехорошее.

Степа вздрогнул, комочки земли выпали у него из ладони.

Из-за угла избы показалась Аграфена.

— Кого это носит в такой час? — встревоженно спросила она и, узнав Степу, поздоровалась: — С приездом, сосед! Когда прибыл-то?

— Только что... в сумерки.

— К нам, что ли, собрался?.. Так дома одна я с ребятами.

— А где же остальные? — с трудом выдавил Степа.

— Тихон на складе кладовщиком работает, а Нюшка в поле, в бригаде у трактористов...

— Она что же, и днем там и ночью?

— Да вроде как приросла к этой бригаде, — с досадой сказала Аграфена. — Кухаркой заделалась. И варит, и жарит — белого света не видит. — Она подошла к Степе ближе, стараясь разглядеть его. — А ты с курсов, значит? Чему ж тебя обучили там? Кем в колхозе-то теперь будешь? Вроде как за агронома?

— Именно «вроде», — невесело усмехнулся Степа. — До настоящего агронома мне еще далеко. По документам я числюсь колхозным агроуполномоченным. По полеводству буду работать, хлеб выращивать, картошку, овес...

— Это бы хорошо, — обрадовалась Аграфена. — Люди с пониманием к земле да с совестью нам вот как нужны... Ведь похабничаем мы над землей почем зря! Пашем плохо, навоз вовремя не вывезли, семена мусорные... Где же тут доброго приплода от земли ждать? Люди так и говорят: «Вырастим хлеб, колос от колоса — не слыхать человечьего голоса». А все потому, мол, что такая земля неродящая.

— Это почему — неродящая? — удивился Степа. — Кольцовская земля не хуже, чем у других. А куда же правление смотрит, председатель?

— Да что там председатель! — Аграфена махнула рукой. — Закружили его наши крепенькие, закуролесили... Повылезли из всех щелей, заняли в артели все красные места — кто бригадир, кто животновод, кто кладовщик. И все кругом как нарочно сватья, кумовья да родственники. Ну, и вертят по-своему, как им сподручно да прибыльно. Вроде не артель стала в Кольцовке, а семейщина какая-то. Ох, Степа, в неурочный ты час приехал... Боюсь, не ко двору придешься...

— Приехал так уж приехал, — отозвался Степа. — Назад уезжать не собираюсь.

Аграфена тяжело вздохнула:

— Наговорила я тебе с три короба. Поживешь — сам увидишь.

На другое утро Степа отправился в правление колхоза. Василий Силыч встретил его с шумным радушием, усадил за стол и долго рассматривал выданное Степе на курсах удостоверение.

— «Агро-упол-но-моченный», — прочел он по складам. — Это значит — по земле уполномоченный, по посевам, по урожаю. Хорошо придумано!.. Да и честь немалая! Ну что же, уполномоченный, тебе и карты в руки. Ходи, посматривай, следи за порядочком в поле... Бригадирам помогай. Первую бригаду у нас Павел Трофимович возглавляет, вторую — Тимофей Осьмухин.

«И впрямь крепенькие мужички подобрались», — вспомнил Степа слова Аграфены.

— Да вот еще что... За трактористами доглядывай, — попросил Василий Силыч. — Небывалое это дело — машина на земле. Испокон веков мы землю собственноручно пахали... Встанешь на зорьке и ходишь по полосе с плутом из конца в конец. Каждый ты ком земли видишь, каждый пласт. А теперь что же выходит? Одно нам звание только и остается — мужик, землепашец, а землю пахать другие станут... пришлые да сторонние. Чудно́, право!

Договорившись, что он сегодня же приступит к работе, Степа вышел из правления.

На улице он столкнулся с сестрой. Таня сказала, что идет в МТС, где Нюшка Ветлугина сегодня держит экзамен на трактористку.

— А-а, вон что, — с деланным равнодушием протянул Степа. — Ни пуха ей, ни пера...

Таня вопросительно посмотрела на брата:

— Может, и ты придешь? Нюшка вроде за всех девчат экзамен сдает. Выдержит — и нам потом легче за руль будет сесть. Хоть на минутку загляни... Ну, братец!

Степа отвел глаза в сторону.

Ведь как они мечтали с Нюшей о совместной работе на тракторе, как шумно и озорно провожала она его на курсы в город, как он нетерпеливо ждал ее писем! И вот все получилось не так, как было задумано. Но Нюша все же добилась своего — сдает сегодня экзамен. Разве мог Степа не прийти?

ЗА РУЛЕМ

Экзамен проходил в усадьбе МТС. Преподаватель по тракторному делу долго проверял Ветлугину по теории, задавал десятки каверзных вопросов и, не найдя, к чему придраться, с удовольствием пожал ей руку:

— Разбираетесь хорошо! Парни могут позавидовать! Очень рад за вас! Теперь дело за практикой...

Практическое вождение проверял сам механик Лощилин.

Хмурый, насупленный, всем своим видом говоря, что его-то не проведешь и ничем не задобришь, он сел на крыло трактора и приказал Ветлугиной заводить мотор.

Нюша мельком окинула взглядом усадьбу МТС. Недалеко от трактора толпились девчата. Подруги кивали ей головой и пытались ободряюще улыбнуться.

Нюша взялась за заводную ручку. В это время в воротах эмтээсовской усадьбы показалась запыхавшаяся Таня с братом.

«Пришел все-таки», — подумала Нюша.

Она уже слышала о приезде Степы, но сама его еще не видела, не обмолвилась с ним ни одним словом и не представляла себе, как произойдет их встреча.

— Я сказал: заводить! — напомнил Лощилин. — О чем тут раздумывать?

Вздрогнув, Нюша с силой рванула заводную ручку. Но мотор, как видно, попался новенький, необкатанный, и ручка не провернулась.

— А в поле что будет? — не глядя на дивчину, спросил Лощилин. — За чужим дядей побежишь или как?

Кровь бросилась Нюшке в лицо. Кто мог знать, что на экзамене попадется такой трактор. А у нее, как на грех, ни ремня с собой, ни веревки, чтобы провернуть заводную ручку.

Нюша растерянно оглянулась по сторонам.

Подруги смотрели на нее встревоженно и жалостливо. Степа, не сводя с трактора глаз, отстегнул свой ремень и, свернув в кольцо, бросил его к ногам Нюши.

Лощилин продолжал смотреть в сторону и ничего не заметил.

Подняв ремень, Нюша прикрепила его к заводной ручке и, откинувшись всем телом назад, провернула наконец коленчатый вал. Мотор заработал.

— Скажи на милость, — ухмыльнулся Лощилин. — И откуда сила взялась!

Нюша сунула ремень в карман куртки, поднялась на сиденье и тронула машину.

С добрых полчаса механик гонял Ветлугину вокруг МТС. Он заставлял ее поворачивать трактор направо, налево, давать задний ход, глушить мотор, заводить его снова.

Девчата и Степа неотступно следовали за трактором.

Потом Лощилин приказал Нюше проехать вдоль Кольцовки. Из изб, с огородов высыпали женщины, старики, ребятишки.

Ленька прибежал домой и сообщил матери, что Нюшка катается на тракторе. Аграфена решила, что дочь вновь самовольничает, и, перепуганная, выскочила на улицу.

Но, как оказалось, на крыле, позади Нюшки, сидел сам механик Лощилин, и он-то, как видно, и заставлял ее выделывать всякие номера.

Вот дочь провела машину по крутому косогору над прудом, вот она перебралась через широкую буерачину, вот пересекла топкую низину.

— Не опрокинулась... не завязла... Прямо чудо какое-то! — шептала Аграфена, следя за трактором.

— Въезжай задним ходом! — распорядился под конец Лощилин, показывая на распахнутые ворота Хомутовского двора.

Нюша поежилась — ворота были узкие, едва лишь для телеги, да и столбы были поцарапаны концами осей. Но будь что будет — на то и экзамен.

Она принялась медленно подавать трактор назад.

Кругом все притихли. От колодца с ведрами воды подошла хозяйка дома, Катерина Хомутова. Увидев трактор, вползающий во двор, она завопила на всю улицу:

— Люди добрые, ратуйте! Ворота рушат!..

Но Нюшка уже ничего не слышала. Повернув голову назад и закусив губу, она неотрывно следила, как на нее наплывал темный проем распахнутых ворот. Одно неточное движение, и заднее колесо зацепит деревянный столб...

Нюшку прошиб холодный пот.

Но нет. Колесо, сделав еще пол-оборота, на ширину ладони прошло мимо столба, и трактор с рычанием въехал во двор.

— Вошел! Вошел! — обрадованно закричали девчата.

Заметались перепуганные куры, затявкала собака. Катерина, не зная, что делать, схватила ведро и с размаху облила Нюшку водой. Досталось и Лощилину.

Кругом захохотали.

Механик распорядился гнать трактор в МТС. В этот же день Нюша получила права на вождение трактора. Поздравить ее собрались все подруги.

— Ну и настырная ты, Нюшка! — не скрывая восхищения, сказала Зойка. — Как решила, так и вышло... А мы вот все еще на прицепе...

— Погодите... И вы со мной будете, — пообещала Нюша и посоветовала девчатам: — Вы, главное, на парней наседайте. Присматривайтесь, как они работают, за руль почаще садитесь. Это всяких курсов дороже.

Нюша пригласила Таню к себе на трактор прицепщицей.

— А кто парней кормить станет?

— Скажем дяде Васе. Найдет он какую-нибудь бабку-стряпку. А мы зато опять вместе будем. Согласна?

— Куда же я без тебя... — кивнула Таня. — Сама знаешь...

Когда Нюша сообщила матери, что она получила права трактористки и на днях сядет на машину, Аграфена и порадовалась и огорчилась.

— Дотянулась все же до высокого... Теперь, значит, на все лето в поле закатишься? И домой тебя не заманишь?

— Это уж по работе глядя, — ответила дочь и, обхватив мать, прижалась к ее плечу щекой. — Да ты не жалься... Не на войну ухожу. Здесь же буду работать, рядом с тобой, за овинами. Можешь рукой мне помахать, можешь горячих блинов принести на завтрак.

Аграфена задумалась. Ее Нюшка — землепашец! Будет поднимать машиной землю, сеять хлеб, выращивать его. А что она понимает в земле, если ей даже не довелось походить за сохой и за бороной, погнуть спину во время жатвы, до соленого пота на спине помахать тяжелым цепом в молотьбу?

И разве когда-нибудь было такое, чтобы молодые так храбро и рьяно брались за землю? Но, может, оно так и надо — ведь все кругом молодеет, меняется, наливается новой силой.

— Иди, дочка, паши! — напутствовала Аграфена. — Только по совести работай. Землю не порти, глубже паши! Вот и Степа Ковшов приехал. Одно вы с ним дело потянете, только с разных концов.

Степа! Теперь Нюша очень хотела его повидать. Что-то он собирается делать в колхозе, как отнесется к тому, что она стала трактористкой. Но Степа до сих пор почему-то так и не зашел к ним.

Нюша поэтому очень обрадовалась, когда в сумерки около избы-читальни она неожиданно встретила парня.

Чуть похудевший, в сатиновой косоворотке с белыми пуговицами, в зеленой фуражке, которая с трудом налезала ему на голову, Степа в замешательстве поклонился девушке.

— Заходил вот... в читальню, — объяснил он.

— Ну и как? — нетерпеливо спросила Нюша.

— Хорошо стало... Уютно, порядок.

— Да, Степа! Раз ты вернулся, бери секретарство опять на себя.

— А это уж как собрание...

— Так я все равно в поле буду... безвыездно, все лето.

— Я тоже на завалинке сидеть не собираюсь.

— Да, ты ведь теперь агроголова, — улыбнулась Нюша. Она достала из кармана ремень и протянула его Степе: — Спасибо! Выручил ты меня.

— Что ж тебя выручать, — усмехнулся Степа. — Сама до всего дошла. Машину ты здорово водишь... пожалуй, парням не уступишь.

— Это еще увидим... — заскромничала Нюша. — Вот поле покажет.

— Ты, можно сказать, первая теперь дивчина на тракторе... на всю страну. Это не шутка! Поздравляю, конечно! И желаю успехов! — Он замолчал и, неловко потоптавшись на месте, посмотрел в сторону. — В общем и целом ты, я вижу, неплохо тут жила... И трактор оседлала, и тракториста выглядела. Тоже, конечно, поздравляю!

— Как это — выглядела? — насторожилась Нюша.

— Обыкновенно... глазами. А может, тебя выглядели. Кто знает... Слух идет, женишок у тебя объявился...

— Ты что, с кумушками стал знаться? Сплетни всякие собираешь?

— Зачем с кумушками... — Степа чувствовал, что говорит не то, но сдержаться уже не мог. — Сам видел, своими глазами...

— Вот ты о чем! — Сузив глаза, Нюшка вспыхнула и, резко повернувшись, почти побежала к дому.

На другой день, захватив с собой Таню, Нюша пришла в МТС получать трактор.

Лощилин направил ее к заведующему мастерской, и тот показал ей старенький, видавший виды «Фордзон».

Наспех отремонтированный, небрежно покрашенный в грязно-зеленый цвет, он чем-то напоминал девчатам знаменитый школьный трактор, который, поработав немного, в конце концов развалился.

— Это мне? Такой дряхлый! — удивилась Нюша.

— Чем богаты... — невесело усмехнулся заведующий. — Новых машин для тебя не осталось.

Нюша с трудом запустила мотор. Он затарахтел, зачихал, в цилиндрах где-то подозрительно застучало.

— Да он же развалится в первой борозде!

— Все может быть, — согласился заведующий и чистосердечно признался, что трактор этот устаревший, американской марки, часто ломается, сожрал кучу денег на ремонт и сейчас годен только как учебное пособие на тракторных курсах.

— Послушай, деваха, — посоветовал заведующий мастерской. — Откажись ты от «Фордзона», мороки с ним не оберешься. Не понимаю, зачем его Лощилин на пахоту ставит.

— Ясно дело, откажись, — подхватила Таня. — Куда ты на такой тарахтелке поедешь!

Нюша расстроилась. А она-то думала, что ей дадут новую машину.

— Да он смеется, этот Лощилин, — обиделась Нюша. — Я вот поговорю с ним.

Оставив Таню у трактора, она побежала в контору. Механик выслушал ее с невозмутимым видом.

— Скажите на милость, — покачал он головой. — Парни работают как положено, а появилась дивчина — и сразу претензии. Но вообще-то я не настаиваю... Не нравится «Фордзон» — можешь подождать до новой партии тракторов.

— А сколько ждать?

— К лету, вероятно, будут. Или можем зачислить тебя в резерв, — продолжал Лощилин. — Сиди пока дома... А как кто из трактористов уволится — позовем тебя.

Нюша зло сверкнула глазами. «К лету, в резерв!» Это, пожалуй, похуже, чем старый «Фордзон». Зачем же она тогда корпела над книжками, зачем пошла работать кухаркой в бригаду, зачем сдавала экзамен? Да к лету все и забудут, что Нюша Ветлугина умеет водить машину.

— Нет уж, спасибочко! Ждать-выжидать не стану, — в сердцах бросила она и, не попрощавшись, ушла от Лощилина.

— Ну как? — встретила ее Таня. — Договорились?

И Нюшка бодрым голосом ответила, что все в порядке: пока она поработает на «Фордзоне», а потом получит новую машину.

В поле трактористы встретили Нюшкину машину веселыми восклицаниями — тарахтелка приехала, железный лом на колесах, музейная рухлядь...

— Списанный же трактор, непригодный, — с досадой сказал Нюше Антон. — Замучает он тебя... И зачем ты связалась с ним?

— Да так вот... пришлось, — смущенно призналась Нюша и попросила бригадира послать ее с «Фордзоном» куда-нибудь на отдаленное поле, подальше от любопытных глаз.

— А план кто выполнять будет?.. Норму? Ты же нас назад потянешь со своим тарантасом.

— Обвыкну как-нибудь...

Сокрушенно вздохнув, Антон отправил Нюшу с ее «Фордзоном» на самый дальний участок поля — на Малую гриву.

С первой же борозды трактор стал капризничать, останавливаться, и ей пришлось подолгу копаться в моторе. К вечеру на Малой гриве пролегла совсем небольшая полоска вспаханной земли.

— Пахать нам не перепахать, — жалостливо сказала Таня. — Проковыряемся теперь до морковкина заговенья...

Нюша молчала.

На другое утро, едва только девчата сделали на «Фордзоне» два круга, как к Малой гриве подъехал на тракторе Антон.

— Получай новую технику! — возвестил он, приветственно помахав рукой.

Нюша остановила свой «Фордзон» и недоверчиво покосилась на новую машину.

— Откуда это?

— Нашел вот... Постарался для тебя, — ухмыльнулся Антон. — Ты про трактористов-ударников слыхала?

— Еще бы.

— Нажмешь — и ты полторы-две нормы на этой машине будешь давать.

— Хотя бы одну вытянуть.

— Будут две нормы, будут... Я в тебя верю. Нет, ты только подумай! Первая дивчина на тракторе... Передовик, ударник! Понимаешь, какой шум пойдет. Всю нашу бригаду прославишь.

— Куда там!.. — нахмурилась Нюша.

— А мы вместе давай держаться, — перебил ее Антон, задорно блеснув глазами. — Зачем тебе на мелководье сидеть да небо коптить! Я ж твой норов вот как знаю...

Нюша с удивлением покосилась на парня. И что он за человек? Веселый и разбитной Антон, со всеми запанибрата, в работе удачлив и спор, начальство его ценит и уважает, с ней Антон предупредителен, заботлив, ни на что не сердится и балует ее подарками. На днях привез Нюшке из города комбинезон со множеством кармашков и пряжек и упросил ее садиться за руль только в этом костюме.

— Так я на тебя надеюсь, — продолжал Антон. — Не задерживай, принимай машину. Эта не подведет... — Он оценивающим взглядом окинул Нюшкину фигуру в новеньком синем комбинезоне и улыбнулся. — А ничего, приметная стала. Словно с картинки сошла...

— Ладно тебе, — вспыхнув, отмахнулась Нюша.

Она осмотрела трактор и осталась им вполне довольна.

— А все же, откуда он у тебя?

— Северьянов на нем работал... Помнишь, пожилой такой. Не приглянулась ему наша молодежная бригада, к старичкам ушел. Вот трактор и освободился.

Нюша запустила мотор и ввела трактор в борозду.

— Желаю успехов! Что случится — зови меня, не стесняйся! — крикнул ей вслед Антон и, забравшись на «Фордзон», погнал его к полевому стану.

С новой машиной дело пошло куда лучше. Она легко тянула трехлемешный плуг, работала без остановок, и вспаханной земли на Малой гриве с каждым днем становилось все больше и больше.

Нюша радовалась. Вот она и добилась своего! Самостоятельно ведет норовистую машину... Она ощущала, как, содрогаясь и завывая, трактор ползет по косогору, как, убыстрив ход, спускается в низину, врезаясь плугами в податливую, полную соков, весеннюю землю.

Было что-то непередаваемо упоительное в том, что машина чувствовала каждое движение ее рук, шла ровно и прямо, точно держась борозды, оставляя глубокий след широких клыкастых колес.

Нередко от радости Нюша начинала петь. То была песня без слов, как обычно поет табунщик в степи или пастух на пастбище — песня о земле и ветре, о солнце.

Поглядывая на Нюшу, Таня невольно улыбалась. Ей тоже было хорошо в поле — сиди себе на железном высоком сиденье, посматривай изредка на плуги да слушай, как поют над головой невидимые жаворонки и снуют над пашней стаи хлопотливых грачей и галок.

— О чем ты горланишь целое утро? — спрашивала Таня подругу, когда та останавливала трактор.

— А так... что в голову взбредет, — отвечала Нюша. — И ты пой... С песней время быстрее идет.

Полевая страда целиком захватила девчат. Домой ходить было некогда, и они ночевали в вагончике-общежитии или прямо в поле, около трактора, заранее натаскав из омета соломы.

День у девчат получался долгий-предолгий. Вставала Нюша чуть свет, когда парни еще сладко спали, осматривала трактор, заправляла его водой, горючим и, разбудив подругу, выезжала на Малую гриву. Работали они без передышки до полудня. Когда же наступало время обеда, Нюшка отправляла Таню в полевой стан за едой, а сама принималась осматривать трактор, подтягивала крепления, смазывала узлы, протирала тряпочкой мотор.

Возвращаясь с обедом, подруга неизменно заставала Нюшу у машины.

— И что ты ее вылизываешь, как корова теленка! — смеялась она. — Так и белого света не увидишь.

— А ты разве не знаешь, что машина любит смазку да ласку! — отшучивалась Нюша и спрашивала, что происходит в полевом стане.

— Там Доску почета завели. Каждый день выработку записывают, — сообщила однажды Таня. — На первом месте Антон идет... две нормы у него. А ты с четвертого места на третье передвинулась.

— Это правда?

— Вечером сама увидишь... Не зря, видно, Антон напророчил — быть тебе ударницей.

Нюша поторапливала Таню с обедом, заводила трактор и заканчивала работу поздно вечером, когда борозда уже становилась еле различимой в темноте.