Онлайн чтение книги Собрание сочинений в шести томах. Том 5
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Заладил ветер до утра.

Послал же черт нам жизнь такую!

Приятель! Чем болтать впустую,

Ломай валежник для костра.

Как я продрог!

Стучит зубами!

Ишь, неженка! А говорят,

Что пастуху сам черт не брат.

У турок бы звенеть цепями

Тому, из-за кого в горах

Я мерзнуть принужден.

И это

Ты говоришь в начале лета?

Авильская гора в снегах [1] Авильская гора в снегах. — Одна из наиболее высоких вершин кастильских гор. В старой испанской литературе, особенно в поэзии, любили подчеркивать ее высоту.

Навек застыла.

Несомненно

Зима, которую подчас

Клянут в долинах, здесь для нас

Была б весной благословенной.

Все это так, но мне меж тем

Прискучило ворчать и злиться.

Эх, глянуть бы хоть раз на лица

Тех сочинителей поэм,

Что жизнь пастушью воспевают!

У них все травка — что ни стих —

Да ручейки.

Амур [2] Амур — Эрот или Купидон, бог любви, представляющийся в виде прекрасного мальчика или юноши, который, летая на своих золотых крыльях, поражает стрелами сердца людей. (Ант. миф.) иных

Истомой летней одаряет

И в стужу, а другим весна

Лишь снится. К ним она в постели

И не заглянет.

Неужели

Любовь к богатству льнет?

Она

Услада тех, кто от безделья

И вечной праздности устал.

Вот всадник промелькнул у скал,

Поднявшихся за старой елью.

Уж не хозяин ли? Вглядись,

Лисено…

Тут по крайней мере

С полмили. Брось! Я не поверю,

Что зорче видит он, чем рысь.

Бьюсь об заклад, что это скачет

Наш Мендо на своей гнедой.

Вот пес его сторожевой.

Кобыла ржет.

Узнала, значит,

То пастбище, где с жеребцом

Резвилась.

Продан он соседу,

Ученому законоведу;

Пора ей позабыть о нем.

Зовет! Вот если б так же звали

Красавицы дружков своих —

Властителей потех ночных!

Поверь, зовут, и уж едва ли

Сильней воинственный свой пыл

Конь Сида проявлял, [3] …Воинственный свой пыл Конь Сида проявлял. — Сид — Родриго Руй Диас де Вивар, прозванный Сидом (арабск. — «господин») (1043–1099) — национальный герой Испании, прославившийся своей борьбой с маврами. В поэтических легендах о Сиде его коню уделялось неизменное внимание. Во всем он был под стать своему могучему и неукротимому седоку. завидя

Доспехов блеск, хоть в нем и Сиде

Один и тот же пламень жил.

Стреножь пока мою кобылу

И жди меня.

Своим глазам

Не верю!

Кто приехал к нам!

Вот гость!

Вдруг счастье привалило.

Наш Мендо!

Рад вам пожелать,

Друзья, удачи и здоровья.

Науку, что зовут любовью,

Устал хозяин изучать,

Раз предпочел ей эту стужу

И ветер.

Я люблю жену,

Ей верю и ее одну

Оставить не страшусь. К тому же

Ко мне дошел сторонкой слух,

Что на горе здесь рубит кто-то

Мой лес иль тешится охотой.

Тут у меня от злости дух

Перехватило. Гнев ужасный

Мной овладел. Я на гнедой,

Летящей огненной стрелой,

Сюда помчался, и… напрасно.

Ведь люди завистью полны,

И вот какой-нибудь пройдоха

Решил, что было бы неплохо

Меня от молодой жены

Отвлечь хоть ложною тревогой.

Но как над ним я посмеюсь!

Пришпорю лошадь и вернусь

Домой кратчайшею дорогой.

Нет, пусть красавица жена

Без мужа ночь пробудет эту.

Покрыла черную карету

Коростой ледяной луна.

Дождаться нужно вам, чтоб небо

Порозовело, расцвело

И увенчало бы чело

От сна воспрянувшего Феба, [4] И увенчало бы чело От сна воспрянувшего Феба. — Феб (Аполлон) — бог солнца и света, в переносном значении солнце. (Ант. миф.)

И мы отпустим вас.

Но как

Устроюсь я?

Вас не обделим —

Под плащ овечьих шкур настелим.

И мягче, чем любой тюфяк,

Земля окажется нежданно.

Такому ложу на войне

Завидовать, поверьте мне,

Могли б четыре капитана.

Я умолчу уже о тех,

Кому и на шелку не спится.

Одним успела в кости впиться

Подагра; карта, как на грех,

К другим приходит в это время…

А вы уснете крепким сном,

Взамен подушки вам набьем

Холстину перьями. (Не теми,

Чьим пением скрипучим всласть

Любой писака упивался,

А теми, с коими расстался

Петух, спеша в бульон попасть.)

И ветер вас баюкать будет,

А не костяшки, что, стуча,

Прочь гонят сон от богача

И кровь его то жгут, то студят.

Вы голодны? Эргасто! Нож

Точи и выбирай козленка.

По мне вот этот, с шерстью тонкой,

Вполне для вертела хорош.

Лисено! Пламя не погасло?

Ты позаботишься о нем

И на золе иль над огнем

Застывшее растопишь масло.

Хотите пить? У нас всегда

Хранится молоко в кувшинах.

Чуть отхлебнете — и в сединах

Заиндевеет борода.

Вино без всяких церемоний

Рассадит нас вокруг костра,

А там, проспав здесь до утра,

Вернетесь вы к своей Антоне.

Я вас порадовать хочу,

Чтоб вам не вздумалось, пожалуй,

Что скупо я иль слишком мало

За вашу преданность плачу,

Чтоб не сказали о невежде,

Что копоть от угля на нем

Чернеет до сих пор пятном

(Ведь угольщиком был я прежде,

И уголь-то отцу и мне

Принес со временем достаток),

Ответ мой будет прост и краток:

Друзья! На вашей стороне

Победа…

Долгий век олений

Живите!

Слово невпопад

Ты бросил. Ведь олень рогат,

А я… Хоть чужд я опасений,

Но помню, что жену зовут

У нас в Пласенсии Прекрасной,

А эта слава так опасна,

Что лучше уж быть зорким тут.

Так будьте долговечней башни,

Что эти скалы сторожит;

Чем паутина, что лежит

На позабытой плугом пашне;

Чем улей, бережным трудом

От непогоды защищенный;

Чем двадцать раз во время оно

Заложенный владельцем дом;

Как плющ, что обвивает стены,

Пусть вьется ваша борода;

Как знак земельный, навсегда

Здесь врытый, стойте неизменно

И крепче будьте, чем утес,

Нет — чем гранитное корыто,

Что вытесал для домовитой

Хозяюшки каменотес.

Живите дольше (тут уж сбиться

И смолкнуть время мне велит),

Чем затянувшийся визит

Глупца назойливого длится.

Не расплатиться мне вовек

С тобой за пожеланье это…

Но стук копыт раздался где-то

В лесу.

Какой-то человек

К нам скачет на коне.

Застала

Ночная мгла его в пути.

Уж не желает ли найти

Ночлег охотник запоздалый?

Он спешился, глядит вокруг…

Что этому сеньору надо?

Рад встретить вас.

И мы вам рады.

Охотились вы?

Да, но слуг

И с ними двух своих спаньелей

В лесу я потерял впотьмах.

Сосед — ученый! Он в гостях

У вас на прошлой был неделе.

Не тот ли, чья жена у нас

Слывет красивейшею дамой?

Ты не ошибся, Хиль, тот самый!

И он в лесу, в столь поздний час?

Бродить в лесу, в законах рыться

И поклоняться красоте?

Не эти склонности, так те

Помогут от забот укрыться.

Охоту вправе мы считать

Наукой королей исконной.

Пусть ищет он в лесу законы,

Иначе где ж их отыскать?

И не тревожьтесь, что он разом

Утратил двух поводырей,—

Тут скажутся еще сильней

Их тонкое чутье и разум.

Я, значит, вижу пред собой

Дон Леонардо?

Да, и случай,

Заставивший под этой кручей,

Окутанной зловещей тьмой,

Меня до полночи скитаться,

Вдруг надоумил к вам свернуть,

Чтоб вы мне указали путь.

Советую вам здесь остаться,

Чтоб снова не попасть в беду.

Метель ярится все сильнее.

Моя Эльвира! Как же с нею

В разлуке ночь я проведу?

И мне тоскливо без Антоны,

Моей красавицы жены,

Но там во мглу погружены

Тропинки горные и склоны,

А здесь мы, выпив молока

И сыру съев, вина нацедим,

Потом подстелят двум соседям

Овечьи шкуры под бока.

Не лучше ль так? Но не пристало

Мне спорить с мудростью самой.

Хоть преградить мне путь домой

Ни снежной буре, ни обвалу

Не удалось бы, но сейчас

Себя остаться принуждаю,

И если так я поступаю,

То знайте: только из-за вас.

Я полон к вам такой приязни,

Что был бы рад включить вас в круг

Друзей ближайших.

Что так вдруг?

Не кажется ль вам сообразней

Для дружбы ровню подыскать?

Ведь трудно столь различным людям,

Как вы да я, — хоть вместе будем

И есть, и пить, — друзьями стать.

Науки муж и пентюх темный,

Идальго и простой мужик —

Где общий мы найдем язык?

Нас разделяет ров огромный,

Я речь об овцах заведу,

Сеньор — о царственном величье,

Я — про свои дела мужичьи,

Вы — о взысканьях по суду.

У жизни для всего живого

Одно предначертанье — жить!

Жизнь может сблизить и сдружить

С ученым пахаря простого.

Ведь общность жизненных путей

Приводит к дружбе настоящей.

Ну что ж…

Чтоб видеться почаще

Могли мы, я жене своей

Скажу, чтоб с вашей подружилась.

Все, видно, к этому идет.

Козленок только вас и ждет.

Присаживайтесь, ваша милость.

Как быть мне? Ведь Эльвира там

Не спит в тревожном ожиданье.

Тем будет радостней свиданье.

Ученый лезет к мужикам!

Зачем? Ведь при твоих повадках

Похож, мне думается, ты

На тех, кто ради простоты

Чеснок ест в бархатных перчатках.

Что? Нет из-за меня покоя?

Ворчу все время и корю.

Но ты ведь стала мне родною,

И я как твой отец с тобою,

А не как свекор говорю.

Браню тебя не за наряды,—

Все женщины обновам рады,

Тут ничего плохого нет,

Но плохо, что за этим вслед

Приходят ветренные взгляды.

Грешит на суд суровый ваш

Пристрастьем к модам ваша дочка?

Где, в чем сказалась эта блажь?

А вот взгляни на твой корсаж

С серебряною оторочкой.

Хоть женщина, готов признаться,

Должна получше наряжаться,

И тут не скажешь ничего,

Но надо все ж соображаться

С достатком мужа своего.

Однако пряжки, так любовно

Украшенные бирюзой,

Что и средь утвари церковной

Сверкали б в праздник храмовой;

Иль вот на нитке золотой

Кораллы, что, как пламя, рдея,

Твою охватывают шею,

Иль туфли, на которых ты

Из бантов пышные кусты

Взрастила, замши не жалея,—

Совсем не для тебя!.. Пойми:

Твой муж не князь и не подеста,

Он из простого слеплен теста,

И между скромными людьми

Вы для себя ищите место.

А угольная пыль к тому ж

Так крепко въелась в наши руки,

Что хоть от злости занедужь,

Ее не смоет ни твой муж,

Ни сыновья его, ни внуки.

Тебя Прекрасной нарекла

Молва… Но будь такой же скромной

Ты, став мне дочерью приемной,

Какой в девичестве была.

Поверь: ты более мила

В крестьянском, просто сшитом платье,

В нем (таковы мои понятья)

Укрыта женщина от бед.

Так не сердись за мой совет,

Честь дочки должен охранять я.

Да хранит вас бог самих,

Добрый Санчо, хоть от желчи

Ваших въедливых советов,

Словно жимолость, увянет

Вскоре молодость моя.

Просите за все укоры

Вас простить. Но все прощают

Старикам их незаметно

Прочь умчавшиеся годы.

Кто же видел, чтобы старость,

Отягченная годами,

К легкой юности своей

Обращала бы лицо?

С кровью стынущей — ведь в ней

Гаснут жизненные соки —

И с душою, оскорбленной

Тем, что лишь объедки жизни

Доедать им остается,—

Злятся старики на всех,

Видя и не понимая,

Что готово закатиться

Солнце жизни их. Четыре

Жизненных поры подобны

Четырем животным. Вот что

Вам о них я расскажу: Человека от пяти

До одиннадцати лет

Несмышленышем, ягненком

Назову. И он проводит

Время в играх и забавах,

Прыгая, резвясь беспечно.

От четырнадцати лет

И до тридцати он схож

С благородным скакуном;

Ведь и этот — то гордится

Яркой праздничною лентой,

То по прихоти внезапной

Удила перегрызает.

В сорок — это лев, свирепей

Тех, что бродят по ущельям

Гор Албанских или рыщут

В дебрях Индии. Ваш возраст

Уж простите, что его

С отвратительным животным

Сравнивать принуждена я,—

Мне свинью напоминает.

Роется она в отбросах

Тупоносым грязным рылом,

Словно днем и ночью в них

Роет для себя могилу,

Вечно хрюкая, ворча,

Недовольная другими

И собою — оттого что

От нее малейшей пользы

Нет, покуда не вонзится

Нож в щетинистую шею.

Разве за двоих мужчин

Я, отец мой, вышла замуж?

Нет, за одного! А Мендо

Хочет, чтоб я наряжалась,

Хочет, чтоб была красивой,

Хочет, чтоб для глаз приманкой

Я была. Его ведь это

Больше радует, чем сердит.

Все от слова и до слова

Помню, что священник в церкви

Произнес, соединяя

Руку Мендо и мою:

«Днесь во славу Авраама,

Иакова и Исаака

Волею господней слиты

Ваши души воедино».

Но не помню, чтобы падре

Или те, что отвечали

На его слова, сказали,

Что отныне не должна я

Туфли с бантами носить

И запястья золотые.

Хоть с советами отца

Сын считается, не буду

Следовать им, так как мужу

Разонравиться боюсь.

Знаю: ленты и запястья

Ни прибавят, ни убавят

Добродетелей душе,

А ведь их мой муж во мне

Ценит более всего.

Но когда бы я носила

Туфли с пряжками из меди,

Иль тряпичные подвязки,

Иль чулки, как у монашек,

Или юбку, что покрышкой

Для кареты быть могла б,

И, хоть женщина я, больше

На сундук была б похожа,

То ушел бы от меня

Муж туда, где покрывает

Дорогое полотно

Тонкой выделки голландской

Кожу нежную как шелк;

Где душистой мазью щеки

Так пропитаны, что стали

Непрозрачными, как будто

Навощенная бумага,

И сквозь них не проступает

Бледность, если даже даме

В обморок упасть случится;

Где перчатки из янтарной

Замши руки облегают;

Где кокетливые челки,

Грация и хитроумье

Столь приятно раскрывают

Двойственность натуры женской.

Ради этого охотно

Муж со всем своим добром

Распростится и пинками

Из дому меня прогонит.

Знайте, свекор: чтоб мужчина

Женщину любил, ей нужно,

Чтобы тело у нее

Было мягким, словно шелк,

А душа подобна ртути.

Санчо! Вы всего превыше

Уголь цените, а я —

Золото любви, и всех

Я богаче, им владея.

Что ж, хоть пилюлей подслащенной

Не назовешь ответ такой,

Но в нем сказался разум твой.

Да! Вышла замуж ты, Антона.

Да! Мендо стала ты женой,

И всех обдать ты вправе стужей,

Кто сунет нос в твои дела.

Ведь с той минуты, как вошла

Ты в этот дом, на плечи мужа

Забота о тебе легла.

Но тугодум, я это знаю,

Мой сын. Пытался вам отец

Помочь, обоих наставляя,

Да впору вспомнил: «Я глупец,

Коль время попусту теряю».

Вам помощь Санчо не нужна,

Тебе и мужу власть дана

Решать самим, что вам пригодней,

Но знай: хорошая жена

Дарована рукой господней.

Невольно после слов его

Себя сомненьями источишь.

Биенье сердца моего —

Мой муж! Хочу лишь одного:

Такою быть, какой ты хочешь.

Лишь для тебя все эти ткани,

Но видишь ты: любовь мою

Тебе я также отдаю

В тот час, когда без одеяний

Я пред тобою предстаю.

Ах! Улицу окиньте взглядом!

Под вашим, госпожа, окном

Два солнца, золотым огнем

Лучась, сверкая, мчатся рядом.

Сеньор Энрике на гнедом!

Скакун его весь в брызгах пены,

И словно лебедь он летит,

Уздой играя драгоценной.

А на буланом кто сидит?

О, дон Фернандо несравненный!

В родстве, — но не об этом речь,—

С самим епископом сеньоры.

Куда скорей к ним ваши взоры

Должна их грация привлечь,

Сама их внешность, по которой

Легко приезжих в них признать.

Так не угодно ль приказать

Вам красоте своей чудесной

Взглянуть на них и показать

Себя в знак милости небесной?

Вот вновь пришпорили коней,

И пламени поток бурливый

Растекся по груди камней.

К балкону скачут, и, ей-ей,

Копыт израненных огнива

Хотят воспламенить ваш лед

Огнем любви неодолимым.

Да, смело он игру ведет,

Грозя и жизни, что течет

В спокойствии невозмутимом.

Твои слова не соблазнят

Меня приблизиться к балкону

Взглянуть, что делает влюбленный.

Ведь нет прямей дороги в ад,

Чем брошенный случайно взгляд:

В нем обещанье разговора,

Заговоришь — и станет скоро

Сеньору мало глупых слов.

Но честь моя не вступит в споры

С лукавым говором подков.

О нет! Я лучше предпочту

На рать соблазнов ополчиться,

Цепями закую ресницы,

На ключ замкну язык во рту.

Сеньору вздумалось влюбиться?

Пусть любит своего гнедого!

Но я…

Нет!

Не скажу ни слова.

Зачем мне трели соловья?

Я квочка, и привыкла я

Лишь к пенью петуха простого.

Тяжеловесный бык сильнее

Породистого скакуна.

Надежней палка и вернее

Свирели, хоть она нежна.

Но разве, взор метнув, жена

Уже свершает преступленье?

Остерегайся искушений!

Ведь глубь таинственная глаз

Бывала, и уже не раз,

Пучиною грехопаденья.

Юношей, как я уже

Вам рассказывал, закончив

Изучение наук,

Бакалавром Саламанки

Я вернулся в дом отцовский.

Люди в молодости склонны

К думам о любви. И вскоре

Ваш слуга был восхищен

Благородной красотою

И любезностью Эльвиры.

После множества прогулок

Под ее балконом, — их

Уподобил бы я танцу

С тысячами поворотов,

Прихотливых и внезапных,

Как сама любовь, — Эльвира

О моих узнала чувствах

И глазами подтвердила,

Что не прочь их поощрить.

Ей послания в стихах

Я писал. И хоть природа,

Говорят, творец бумаги,

Но стихи творит любовь!

Сквозь оконную решетку

По ночам мы говорили,

Коль ущербная луна

Нам потворствовала. Вскоре

В доме мы уже могли

Тайные вести беседы

До тех пор, пока не стала

Явною любовь, приняв

Облик слова. Ведь не может

Жар ее незримым долго

Оставаться, так же как

Яд в душе, огнем палимой.

Тут в Пласенсии о нас

Стали плохо говорить,—

Ведь любовь такое дело,

Что его все люди любят

Обсуждать и осуждать.

Мой отец хотел воздвигнуть

Замок счастья для меня,

Под замком добро свое

Все ж решив держать. Однако,

Видя, что огорчены

Этим родственники наши

(Ведь чужими-то глазами

На беду легко смотреть),

Счел намеренья мои

Нужным мой отец одобрить,

Выделил мне часть сыновью

Достоянья родового

И способствовал устройству

Брака моего с Эльвирой,

Так что весело и пышно.

Мы отпраздновали свадьбу.

В счастье жить вам!.. Но с любви

И с ее начала должен

Я начать и свой рассказ.

Буду рад его услышать.

Мой отец, что ныне занят

Лишь домашними делами,

Здесь, в горах, еще недавно…

(Но, быть может, не пристало

О столь низменных предметах

Толковать с ученым мужем?

Это ведь ничуть не лучше,

Чем на холст иль на рогожу

Нашивать парчу. Но, впрочем,

Чтобы время скоротать,

Можно ведь о чем угодно

Посудачить. Так что вы,

Даже будучи идальго

И законоведом, все же

Можете хоть малость скрасить

Скуку, слушая такого

Неуча, как ваш попутчик.)

Ну так вот, отец мой, Санчо,

Здесь в горах рубил деревья,

Сваливал потом их в яму

И сжигал, землей засыпав.

Я ж в корзинах, что сплетали

Мы из крепких прутьев ивы,

Уголь, выкопанный нами,

В город относил. Богатство

Этим способом нажив,

Мой отец в деревне нашей

Важным человеком стал.

В это время завелось

У меня знакомство в доме

Земледельца одного.

Это был отец Антоны.

Как-то в полдень я к нему

Заглянул и дочь его

Посреди двора увидел.

В каменной лохани, взбив

Пену мыльную, она

Простыни в тот час стирала.

Как ее изобразить мне?

Рукава рубахи белой

Закатав, Антона руки

Обнажила, и они,

Мраморные у запястий,

Утолщались постепенно,

Так что мог бы их сравнить

Со свечами, что из воска

Золотистого отлиты.

Пряди шелковых волос

Сетка стягивала туго.

Из-под узелков ее,

Где серебряные нити

С черными переплетались,

Выбегали две косы,

Золоту которых солнце

Позавидовать могло бы,

А сиянью глаз — все звезды.

Ожерелье обвивало

Шею, и она была

Перламутровой, как будто

Жемчуг здесь-то и родился.

Из-под рук Антоны брызги

Вылетали, и, хоть это

Лишь снежинки были, мне

Стрелами они казались.

Не подумал бы я сам,

Да и от других не слышал,

Что любовь стрелой из мыла

Может ранить человека

Сильного душой и телом.

Смахивая брызги пены,

Я сказал прекрасной прачке:

«Лучше бы ты убрала

Свой прозрачный лук, который

Снежною разит стрелою».

Заалевшись от смущенья,

Подняла глаза Антона.

Но, измазанные сажей

Щеки увидав, она

Усмехнулась: «Я слыхала,

Что любовь теперь в Гвинее

Поселилась. Так, должно быть,

Вы приехали оттуда,

Если взмылки показаться

Вам снежинками могли».

Вспыхнула моя душа!

И от нежных переливов

Голоса ее во мне

Так все сжалось, что и сьерру

Позабыл я. И уж после

Я, отмыв лицо, надел

Новый плащ, жилет и куртку

И короткие штаны.

Заодно купил и шляпу,

И в узорчатой сорочке,

Грудь которой украшали

Двадцать золотых шнуров,

Я два воскресенья в церкви

Не сводил с Антоны глаз.

А ко дню святого Хуана

Под окном ее цветник

Я взрастил и вывел охрой:

«Госпоже моей от Мендо».

Кровь во мне кипит, когда

Вспоминаю этот праздник,

На котором мы плясали,

На котором ей свои

Кастаньеты отдал я.

(Поневоле сокращаю

Свой рассказ, — уж виден город.)

Так мои страданья были

Сладостны, что я за них

Благодарен и сомненьям,

Разжигавшим их. К согласью

Мы пришли с отцом Антоны.

Наша свадьба началась

Празднеством, но мне оно

Горькой мукой показалось,

Так как не было, пожалуй,

Дня столь длинного и ночи

Столь короткой. Впрочем, я

И не спал в ту ночь. Бесчестье

На себя бы я навлек,

Если б вздумалось уснуть мне.

А когда заря явилась,

Жгучей завистью полна

К дивной красоте Антоны,

Я в раю из роз и лилий

Самого себя увидел.

Уголь перестал отец мой

Обжигать. Смерть унесла

И отца и мать Антоны.

За беду считать ли это?

Вам судить. Пошла иначе

Жизнь и у меня. Достаток

Мой велик: землей владею

И стада держу. Ни в чем

Не нуждаюсь я, однако

Мало этого мне, так как

Не могу моей Антоне

Королевства подарить.

Все ж то золото и ткани,

Что еще не преподнес ей,

Возмещаю я словами

Ласковыми и вниманьем —

Драгоценностями каждой

Честной любящей жены.

Приятно, Мендо, было мне

Узнать, что мы во многом схожи.

Любви и ваше сердце тоже

С моим подвластно наравне.

Не правы вы, себя считая

Неровней мне. Верней всего

Людей сдружает душ сродство.

И я, сеньор, так полагаю.

Но в дружбе человек порой

И пользу для себя находит.

Поверьте: вас облагородит

Общенье частое со мной.

Отец был угольщиком, сыну

Достались земли и стада,

Так пусть сотрет с вас навсегда

Следы угля герб дворянина.

Придется только изменить

Повадки ваши и обличье.

Но если кровь во мне мужичья,

То где ж другую мне добыть?..

Вот и мой дом. Надеюсь, вскоре

Соседа навестит сосед.

Был данью дружбы мой совет,

И следуйте ему, не споря.

За дружбу дружбой отплачу:

Деньгами удружу, пшеницей,

Но в кавальеро превратиться

В угоду вам я не хочу.

Родился пахарем, так, значит,

Прожить мне пахарем мой век.

И не заметит человек,

Как жизнь в нем все переиначит.

Послышался мне голос твой,

И сердце екнуло от счастья.

Кто к своему углу пристрастье

Питает, тот для всех чужой.

А будешь жить, не замыкаясь

В своей норе, — друзей найдешь,

А так как каждый друг хорош,

Сдружиться с Мендо постараюсь.

Добро пожаловать, сеньор!

Сеньора! Как глазам отрадно

Вас видеть вновь! Мглой непроглядной

Их истомили склоны гор.

Томили склоны их, иль склонны

Томиться вы у чьих-то ног?

Что это? Ревности упрек?

Заслужен он!

Душой, плененной

Эльвирой?

Будьте все ж добры

Сказать, где вы всю ночь томились.

Там, где уступы громоздились

Угрюмой и крутой горы.

Хоть я и не был ночью дома,

Но нет причин искать обман

В моих словах. Ночной туман,

Расползшись, сделал незнакомой

Всю местность. Растеряв собак,

К тому ж я и с дороги сбился,

В лесу полночи прокружился

И тут, уж сам не знаю как,

Вдруг на становище пастушье

Набрел. Там у костра сидел

Сосед наш. С ним идти хотел

Домой, но для меня радушье

Людское, вой метели, мгла

Камнями стали преткновенья.

Любовь рождает подозренья.

Я б заглушить их не могла:

Ведь с ними так она сроднилась,

Что ей без них не обойтись.

Мы по-приятельски сошлись,

И Мендо окажу я милость.

Он честен и душою прям,

И чистой преисполнен веры.

Недолог срок — и кавальеро

Он станет, коль захочет сам.

А вы, содействуя желаньям

И замыслам моим, должны

Подругой стать его жены.

Большим владеет состояньем

Сосед, и, судя по всему,

Вельможею он будет скоро,

Но все ж для этого опорой

Хочу я послужить ему.

И было б мне весьма приятно,

Когда б соседку навестить

Решились вы. Хоть, может быть,

Ей надлежало б к даме знатной

Явиться первой, но простим

Застенчивость столь скромным людям.

Причин выискивать не будем,

Считаю долгом я своим

Вам угождать во всем. Оказан

Мной будет дому их почет.

Услуга дружеская ждет

Ответной. Мендо я обязан.

Ко мне, как я уже сказал,

Он подошел с душой открытой.

Лишь от меня тут что-то скрыто.

Чего бы друг ни пожелал,

Все сделаю без промедленья

Ему в угоду. Хоть скромней

Не сыщешь дружбы, все же в ней

Душа отыщет утешенье.

О ревность, грешное дитя любви,

Ты, прячущая лик свой в покрывалах

Обмана, лжи, признаний запоздалых,

Бессонницей ночною оживи!

Ты — бешенство, кипящее в крови,

Ты — яд, таимый в смертоносных жалах,

Все ж истину в одеждах обветшалых

Разорванных грозою туч яви!

Зачем к сопернице ты своевластно

Влачишь меня, нашептывая мне:

«Взгляни ты на нее, она прекрасна!»?

Но я иду, как будто в страшном сне,

Чтоб руку ей с улыбкою бесстрастной

Рукою сжать, пылающей в огне.

Где ж хоть презрительное слово,

Взгляд, хоть надменный?

Ты костру

Дай разгореться.

Я умру

От равнодушья ледяного

Сеньоры знатной — ведь дана

Ей честь идальго быть женою.

Тут знатность ни при чем.

Но мною

Владеет страх, что вдруг она

Епископу сочтет резонным

Пожаловаться на меня.

Тогда не горячи коня,

Гарцуя вон под тем балконом.

Как достигается успех

В делах любовных? Некто третий

Свои закидывает сети,

Освобождая нас от всех

Тревог.

Решает сводник дело.

Эй, Мондрагон! Как распознать,

Кто третий?

Тут секрет опять:

Столь многие весьма умело

Себя за первых выдают,

Что спутаешься поневоле,

Обычно же на третьи роли,

Для первой устарев, идут.

Не обмануть законоведа,—

Все козни видит он насквозь.

Поверь: когда бы с ним пришлось

Вести мне тяжбу, то победа

Моей была б наверняка.

Но что труднее, чем добиться

Любви сеньоры?

Подступиться

К жене простого мужика.

Скорее все ж мужик презренный

В силки обмана попадет,

Чем тот, кто, словно в дверь, пройдет

Сквозь бриллиантовые стены.

А не подумал ты о том,

Что тот, кто знаньями напитан,

В себе уверен, и глядит он

На всех с открытым всем лицом?

А в неуче есть что-то бычье,

Он груб, упрям, он глуп как пень,

Но легче уж набросить тень

На солнце, чем на честь мужичью.

Коль в проницательных умах

Сомненья обитает гений,—

Как тысяча гласит суждений

Об этом в прозе и стихах,—

То можно ли питать надежду,

Что честь свою законовед

Дозволит запятнать, а свет

Догадки осенит невежду?

Ученый высоко парит.

Ведь он так мудр, так возвеличен,

Так смел!.. Он к бедам непривычен

И беззащитен от обид.

Мужик хитер. Он, как лисица,

Подвохов ждет со всех сторон.

Ему окажешь честь, и он

За честь жены уже страшится.

А шляпу снимешь перед ним,

Любезную проронишь фразу,—

Насупится он, чуя сразу,

Куда относит ветер дым.

Он мнителен, опаслив. Всюду

Подозревает он беду,

Хоть надобно иметь в виду,

Что все ж к Меркурию (тут буду

Ссылаться на свои дела)

Не расположена Киприда

И нанести ему обиды

Стремилась всюду, где могла.

Вот Марс [5] Меркурий — бог, вестник богов. Киприда — одно из культовых имен Афродиты, древнегреческой богини красоты и любви. Афродита возникла из морской пены и вышла на сушу на острове Кипре. Отсюда — Киприда. Марс — бог войны. (Ант. миф.) навеки из фавора

Не выйдет, и дарить нам вновь

Свою недолгую любовь

Крестьянки будут и сеньоры.

Но той, что с некоторых пор

Я верен, даже Анджелика

Уступит с радостью великой

То имя, что ей дал Медор. [6]… Даже Анджелика Уступит с радостью великой То имя, что ей дал Медор . — Имена Анджелики и Медора, персонажей поэмы Ариосто «Неистовый Роланд», двух трогательных влюбленных, были в поэзии последующих веков нарицательными для обозначения неудержимой страсти.

В соседстве с дамою твоею

Живет и божество мое,

Однако имени ее

Произнести я не посмею.

Молю я небо об одном —

Ведь божий промысел неведом,—

Чтоб Мендо стал законоведом,

А Леонардо мужиком,

Иначе счастья мне не знать.

Мне кажется, что ты увлекся

Случайным блеском парадокса:

Ученостью пренебрегать,

Невежественности бояться

Ты вздумал? Не смеши людей!

Сеньорам храбростью моей

Я дам возможность восхищаться.

Красавиц этих я для них,

Коль мне отсыпят куш приличный,

Пленю, и если, как обычно,

Вас не потянет на других,

То их, как двух овечек малых,

К вам приведу есть хлеб из рук.

Крестьян не знаешь ты, мой друг.

Не верю, чтоб околдовал их

Иль обманул хоть сам Мерлин. [7] …Обманул хоть сам Мерлин… — Мерлин — злой и коварный волшебник, персонаж испанских рыцарских романов. Неоднократно встречается в «Дон Кихоте».

Нет? Так жену я заколдую,

А мужа превратить в простую

Овцу ей ровно миг один.

Ах, Мондрагон! Пусть хоть к балкону

Моя Антона подойдет!

Ах, Мондрагон! Пусть хоть кивнет

Красавица мне благосклонно!

Ах, Мондрагон! Заставь вступить

Ее хоть в разговор глазами…

Ах, Мондрагон! Когда б я даме

Мог нечто важное открыть…

Ах, Мондрагон! Тебе придется

Мужлана превратить в осла,

Чтоб мысль души моей не жгла,

Что человеком он зовется!

Ах, Мондрагон! Другой осел

Пусть будет слепотой наказан,

Чтоб он о том, чем мне обязан,

В своих законах не прочел.

Ох! Ах! Вот сколько Мондрагонов!

Тут дался бы в обман дракон,

Иль стал бы саламандрой он

В горниле ваших жарких стонов.

Но внешность изменить свою

Я должен. Дайте кой-какую

Одежду мне, и помогу я

Блаженству вашему в раю.

Пойду к красавицам и толком

Им объясню, чего мы ждем.

Сверкать ты будешь серебром.

Шуршать и бархатом и шелком.

Шелк! Бархат!

Выгодна игра?

Тогда красавиц убеди ты.

Я превращусь в чепрак, обшитый

Пластинками из серебра.

Нет, буду все такой же злою,

Хоть тут провалится земля.

Ты словно властью короля

Располагаешь надо мною.

Ведь глаз с тебя я не свожу,

А ночью, по тебе скучая,

Их не смыкал.

Сержусь, хоть знаю,

Что мужа этим рассержу.

Меня рассердишь? Но ведь лестной

Причиной вызван наш раздор —

Любовью! Что ж мне, кроме ссор,

Просить как милости небесной?

Вчера, услышав, что в мой лес

Наведываться стали воры,

Умчался я, когда ты горы

И побледневший край небес

Лучом позолотила рдяным,—

Ты, солнце!

Рассержусь опять!

Помиримся! Иначе спать

Уйдешь с лицом от слез румяным,

А это, что ни говори,

Дурным считают предвещаньем:

Вновь тучи будут одеяньем

Служить для утренней зари.

Но слушай: я на самом деле

В ущелье к нашим пастухам

Свернул. Заночевать я там

Решился, устрашась метели.

Наскучили б мне, как всегда,

Твои друзья своей беседой,

Но случай вдруг туда соседа

Привел.

Кого? Идальго?

Да.

Пустившись вместе в путь обратный,

Друзьями стали мы. Сеньор

Со мной вел долгий разговор.

Он человек достойный, знатный.

И разрешенья он просил

К нам привести свою супругу —

С женою познакомить друга.

Так вот кто мужа покорил!

От хитроумной в восхищенье,

Простушкою ты пренебрег.

Легко наряд красивый мог

Пленить твое воображенье.

Ты хочешь выше стать? Ну что ж,

Понятно это мне: ученость,

Богатство, роскошь, утонченность

В ее гостиной ты найдешь.

Ни роскоши, ни суесловья,

Ни ослепительных причуд

Ты, Мендо, не отыщешь тут,

Здесь только я с моей любовью.

Что говорить? Зачем? К чему?

Ты у сеньора адвоката

Слог перенял витиеватый

И важным стал. Ступай к нему,

Иль, чтоб сеньора не обидеть,

Его ты мною примани…

Дуришь ты.

На себя взгляни.

Вовеки счастья мне не видеть!..

А что, скажи, за счастье счесть?

Да то, что привела дорога

Сеньору к этому порогу.

Вам выпала большая честь!

В чем дело, объясни?

К вам в двери

Стучится дама, чей наряд

Тяжел, как заповедный клад,

А шлейф — с версту по крайней мере.

О господи! Не приведи

Такое блюдо мне отведать!

Меня вдруг вздумала проведать?

Антона! Что же ты? Иди

И гостью встреть как подобает.

Она пришла в недобрый час.

Где ж сядут дамы, коль у нас

Нет кресел, сам господь не знает.

Циновку расстели, Инес.

Вот только б даме не споткнуться…

Да постарайся улыбнуться!

Пришла? Так жди тогда чудес!

И впрямь чудесная картина:

«От ревности я вся дрожу».

Опомнись!

Гостью провожу

В сарай, коль в доме нет гостиной.

И там седло найди. Оно

Вполне подходит знатной даме.

Не то ль, что старыми штанами

Я залатал не так давно?

Сеньора в комнату к нам входит,

А ты так дерзко говоришь…

Что ж, стать двуличной мне велишь?

Вот ревность до чего доводит!

Никак себе я не прощу,

Что раньше вас не навестила

И долг приличья преступила.

Сейчас седло я притащу.

Вот язычок! С ним просто горе.

Откуда мне, крестьянке, знать,

Как вам, сеньоре, поступать?

Прошу мне кресло дать.

Сеньоре

Удобно будет на ковре?

Взгляните; судя по узору,

Алжирский он.

Красив! Но впору

Ему лежать бы на дворе.

Нет, лучше у корыта, в луже,

Чтоб спать на нем могла свинья.

Причесана ужасно я

И ведь еще, пожалуй, хуже

Одета.

Правда, ваш наряд

Мне слишком скромным показался.

Он мне от матери достался.

Но если человек богат

И стать сеньором благородным

Не прочь, пусть подражает он

Тому, кто таковым рожден.

Чтоб не был мой совет бесплодным,

Вы креслами обзавестись

Должны такими же, как наши.

Зачем? В толк не возьму я даже.

Без них никак не обойтись.

Нет, обойдусь. А то Антона

Вдруг возгордится, и тогда

Не вам, сеньор, а мне беда.

Но чувствует себя смущенной

Моя жена. У вас, сосед,

Ей даже негде сесть.

Коль скоро

К крестьянке в дом идет сеньора,

Ей надо знать, чего здесь нет.

Я б выпила глоток водицы.

Инес! Подай-ка яблок нам,

И груш, и дыню, ну, а там

И поросенок пригодится.

Хилоте! Принеси вина!

Где ж ключ от погреба?

У нашей

Хозяюшки.

Так будет чаша

Сеньоры до краев полна.

Но ключ ведь не мышонок юркий

И в норку улизнуть не мог.

Он на шнурке, но где шнурок?

Вот он! Сыграю с бочкой в жмурки.

Мой друг! Не принято гостям

Свинину подавать и груши.

Не принято? Но почему же?

Так мужики едят, а нам

Другое угощенье нужно:

Пастилки, вазочка конфет,

Желе прозрачное на свет,

Цукаты в корочке жемчужной.

Храниться должен про запас

В буфете и орех мускатный.

Но чем — мне просто непонятно —

Обидел поросенок вас?

Ведь перламутровое сало

Блестит не хуже, чем желе.

Люблю, чтоб утром на столе

Вино, как факел, запылало —

С вином живется веселей.

Где ж Хиль?

Он легок на помине,

Вот он, вот и вино в кувшине.

В стаканы нам его налей.

Нет, нет, я пить вина не буду.

Тогда я выпью за двоих.

Давно у богачей таких

Всю эту грубую посуду

Сменить бы серебро могло.

Крестьянская на вид невзрачней,

Но все ж дешевле и прозрачней

Обыкновенное стекло.

Отцу ведь и во сне не снилось,

Что в доме зазвенит оно.

Из фляги пили мы вино,

Одною миской обходилась

Моих родителей семья,

А я их племени и роду,—

Не постыжусь вино иль воду

Хоть из кувшина выпить я.

Хочу вам показать, сеньора,

Свой дом.

Пожалуйста, пойдем.

Нет никаких диковин в нем,

Картин иль тонкого фарфора,

Зато полным-полно утят

И кур. Не сосчитать и за год

Арбузов, тыкв и винных ягод.

В кладовых грудами лежат

Оливки, баклажаны, дыни,

Овечий сыр…

Скривила рот!

Инес! Что дома ест, что пьет

Такая важная гусыня?

Лишь сахарный сироп.

Она

Все ж улыбается так мило,

Как будто уксус проглотила.

Не захотела пить вина,

Нос отвернула от свинины.

Поторопилась встать…

Ведь ей

Обычно подает лакей

Подушку или там перину,

А тут батрак иль свинопас

Сесть предложил ей на рогоже.

Хоть и упрямец вы, но все же

Удастся убедить мне вас.

Пусть к мессе наши жены вместе

Пойдут в собор.

Как поступить?

Не знаю.

Вижу, что смутить

Успел вас столь нежданной честью.

Но у моей Антоны нет

Мантильи шелковой, в которой

Ей надлежит идти с сеньорой.

Купите — вот вам мой ответ.

Недорого мантилья стоит.

Не по карману мне цена.

К тому ж, став госпожой, жена

И надо мною власть присвоит.

Но без мантильи ей идти

Нельзя в собор с моей женою.

Пойдет с крестьянкою простою

Молитву богу вознести.

Со скупостью бороться трудно.

Я простоват и не учен,

Но в доме у себя умен ,

А вы, сеньор, в нем безрассудны.