Онлайн чтение книги
Сочинения
Книга вторая
1
Гораций
Многие думают, будто излишне в сатире я резок
И выхожу из законных границ; другим же, напротив,
Что ни пишу я, все кажется слабым. Такими стихами
Можно писать, говорят, за сутки по тысяче строчек!
Что же мне делать, Требатий, скажи!
Требатий
Оставаться в покое.
Гораций
То есть мне вовсе стихов не писать?
Требатий
Не писать!
Гораций
Пусть погибну,
Ежели это не лучшее! Но… без того мне не спится!
Требатий
Если кто хочет покрепче уснуть, то, вытертый маслом,
Трижды имеет чрез Тибр переплыть и на ночь желудок
10 Цельным вином всполоснуть. Но если писать ты охотник,
Лучше отважься ты подвиги Цезаря славить стихами.
Верно, ты будешь за труд награжден.
Гораций
И желал бы, отец мой,
Только не чувствую силы к тому. Не всякий же может
Строй полков описать, ощетиненных смертною сталью
Галлов с обломками стрел в зияющих ранах, парфян ли,
Сбитых с коней…
Требатий
Но ты мог бы представить его справедливость
И благородство души, как Луцилий воспел Сципиона.
Гораций
Да, непременно: как скоро представится случай! Некстати
Цезаря слуху стихами Флакк докучать не захочет:
20 Если неловко погладить его, он, как конь, забрыкает!
Требатий
Это и лучше, поверь, чем браниться в стихах ядовитых
На Пантолаба-шута и на мота мотов Номентана.
Все уж и так, за себя опасаясь, тебя ненавидят!
Гораций
Что же мне делать? Милоний плясать начинает, как скоро
Винный пар зашумит в голове и свеча задвоится;
Кастор любит коней; из того же яйца порожденный
Поллукс — борьбу. Что голов, то различных пристрастий на свете!
Ну, а я вот люблю в стихи оправлять свои думы.
Как и Луцилий любил, — хоть он и обоих нас лучше.
30 Все свои тайны, как верным друзьям, поверял он листочкам.
Горесть ли, радость ли — к ним, к ним одним всегда прибегал он!
Всю свою долгую жизнь, как на верных обетных дощечках,
Старец в своих начертал сочиненьях. Его-то примеру
Следую я, кто бы ни был, луканец ли иль апулиец.
Ибо у тех и других венузиец пахал свою землю,
Присланный некогда, если преданию старому верить,
Снова тот край заселить, по изгнанье тут живших самнитов,
С тем, чтоб на случай войны, с апулийцем или луканцем,
Не был врагу путь до Рима открыт через земли пустые.
40 Впрочем, перо у меня никому не грозит: оно будет
Мне лишь в защиту, как меч, хранимый в ножнах. И к чему же
Мне вынимать бы его, без нападок от явных злодеев?..
О Юпитер, о царь и отец! Пусть оружие это
Гибнет от ржавчины, брошено мною, покуда не вздумал
Враг нарушать миролюбье мое! Но первый, кто тронет, —
Предупреждаю я: лучше не трогай! — заплачет и будет
В целом Риме, себе на беду, ославлен стихами!
Цервий во гневе доносом и тяжбой грозит, и зловредным
Зельем Канидия, Турий-судья — решением дела:
50 Кто чем силен, тот такое себе изберет и оружье.
Так повелела натура; ты в том согласишься со мною!
Зубы — для волка, рога — для вола. Доверьте вы моту
Сцеве его долголетнюю мать в попеченье: конечно,
Он не задушит ее своими руками. Еще бы!
Волк не бодает рогами, а вол не кусает зубами;
Так и его от старушки избавит с медом цикута!
Но я короче скажу: суждена ли мне мирная старость
Или на черных крылах летает уж смерть надо мною,
Нищ ли, богат ли я, в Риме ли я иль изгнанником стану,
60 Жизнь во всех ее красках всегда я описывать буду!
Требатий
Сын мой, боюсь я — тебе не дожить до седин, а холодность
Сильных друзей испытаешь и ты!
Гораций
Почему же Луцилий,
Первый начавший сатиры писать, отважился, смело
С гнусных душ совлекая блестящую кожу притворства,
Их выставлять в наготе? Ты скажи: оскорблялся ли Лелий
Или герой, получивший прозванье от стен Карфагена,
Да и казалось ли дерзостью им, что Луцилий Метелла
Смел порицать или Лупа в стихах предавать поношенью?..
Он нападал без разбора на всех, на незнатных и знатных,
70 Только одну добродетель щадя и тех, кто с ней дружен.
Даже, когда Сципион и Лелий, мудрец безмятежный,
И от народной толпы, и от дел на покой удалялись,
Часто болтали они по-домашнему с ним и шутили,
Между тем как в котле им варилась на ужин капуста.
Я хоть и ниже Луцилия даром моим и породой,
Все же и я со знатными жил; и ежели зависть,
Хрупким меня посчитав, на меня обнажит свои зубы,
Жестко покажется ей! — Но, быть может, ученый Требатий,
Ты не согласен?
Требатий
Нет, в этом и я не поспорю. Однако
80 Все мой совет: берегись! попадешь в неприятную тяжбу!
Ты ведь не знаешь священных законов: «Кто сложит дурную
Песню о ком, таковой повинен суду и ответу!»
Гораций
Да! Коли песня дурна. А хорошей окажется песня —
Первый сам Цезарь похвалит! И ежели, сам без порока,
Смехом позорит людей он, достойных позора…
Требатий
То смехом
Дело твое порешат, а ты возвратишься, оправдан!
2
— Как хорошо, как полезно, друзья, быть довольну немногим!
(Это не я говорю; так учил нас Офелл-поселянин,
Школ не видавший мудрец, рассуждавший не тонко, но здраво.)
Слушайте умный урок не за пышной и сытной трапезой
И не тогда, как бессмысленный блеск ослепляет вам очи
Иль как обманутый разум полезное все отвергает,
Нет, натощак побеседуем! — «Как натощак? Для чего же?»
— Я объясню вам! Затем, что судья подкупленный судит
Несправедливо! Когда ты устанешь, гоняясь за зайцем,
10 Или скача на упрямом коне, иль мячом забавляясь
(Ибо, изнеженным греками, римлян военные игры
Нам тяжелы, а в забавах и труд становится легок),
Или же диском сплеча рассекая податливый воздух, —
Разве тогда, утомясь, почувствовав жажду и голод,
Будешь ты брезговать пищей простой? Перетерпишь ли жажду
Лишь оттого, что нету вина, подслащенного медом?
Ежели ключник исчез, а бурное море не выдаст
Рыбы к столу твоему, то и хлеб посоленный приятен,
Ибо не в запахе яств, а в тебе самом наслажденье!
20 Потом усталости — вот чем приправишь ты вкусные блюда!
Лени же бледной чего ни подай, ей все не по вкусу:
Будь то устрицы, скар иль тетерки из дальнего края.
Все же не так-то легко, увидав на блюде павлина,
Курицу вместо него попросить, хоть она и вкуснее.
Это все суетность! Все оттого, что за редкую птицу
Золотом платят, что хвост у нее разноцветный и пышный.
Точно как будто все дело в хвосте! Но ешь ли ты перья?
Стоит их только изжарить, куда красота их девалась!
Мясо ж павлина нисколько не лучше куриного мяса
30 Ясно, что в этом одна лишь наружность твой вкус обольщает!
Пусть! Но поди-ка узнай, где поймана эта вот щука
С пастью зубастою: в Тибре иль в море, близ Рима иль в устье?
Хвалишь, безумный ты мулла за то лишь одно, что он весом
Ровно в три фунта, а должен же будешь изрезать на части!
Если прельщает огромность, то как же огромная щука
Столько противна тебе? Оттого, что не редкость! Природа
Щуку большой сотворила, а мулл большой не бывает.
Сытый желудок всегда обыденною брезгует пищей.
«Что за прекраснейший вид, как покроет он целое блюдо!» —
40 Так восклицает обжора с глоткой, достойною гарпий.
Австр! Налети! Пусть протухнут у них все роскошные яства!
Впрочем, и свежая снедь не мила, коль испорчен желудок
От непомерной еды, и взамен кабана или ромба
Горькая редька и кислый щавель тут нужнее. По счастью,
Предков оливки и яйца все ж нами не изгнаны вовсе
С наших пышных столов. Давно ли глашатай Галлоний
Мотом считался за то, что гостей угощал осетрами?
«Как? Неужели в то время в морях не водилися ромбы?
Нет! Но покуда в них вкус не открыл нам лакомка-претор,
50 В море спокойно жил ромб и был аист в гнезде безопасен.
Если б издал кто эдикт, что нырок зажаренный вкусен,
Юноши Рима поверят: они на дурное послушны!
Впрочем, разница есть между скромной и скаредной жизнью,
Ибо напрасно бежать от порока к пороку другому.
Так говорил и Офелл, вспоминая об Авидиене,
Прозванном Псом и поистине кличку свою заслужившем.
Ел он оливки, которым пять лет, да ягоды терна,
Вина зато он берег, покуда совсем не прокиснут.
В день же рождения или наутро дня свадьбы, одетый
60 В белом, как следует в праздник, своим он гостям на капусту
Масло такое из рога по капельке льет своеручно,
Что и дыханье захватит, зато не скупится на уксус!
Как же прилично жить мудрецу? И с кого брать примеры?
Как говорится: «Там — волк, тут — собака». Держись середины!
Чисто жить — это значит не быть в запачканном платье,
А не то чтоб наряженным быть щегольски. Кто средину
Хочет во всем сохранить, то не будь, как Альбуций, который,
Распоряженья давая рабам, их заранее мучил;
Но и не будь беззаботен, как Невий, который помои
70 Вместо воды подавал. Недостаток великий и это!
Слушай же, сколько приносит нам пользы пища простая:
Первая польза — здоровье, затем что все сложные яства
Вредны для тела. Припомни, какую ты чувствовал легкость
После простого стола! Ну, а если возьмешь и смешаешь
Устриц с дроздами, вареное с жареным — сразу в желудке
Сладкое в желчь обратится и внутренний в нем беспорядок
Клейкую слизь породит. Посмотри, как бывают все бледны,
Встав из-за пира, где были в смешенье различные яства.
Тело, вчерашним грехом отягченное, дух отягчает,
80 И пригнетает к земле часть дыханья божественной силы.
Ну, а другой, в два счета поевши и сладко заснувши,
Свежим и бодрым встает ото сна к ежедневным занятьям.
Может и он иногда дозволить себе что получше,
Но не иначе как изредка, в праздничный день ежегодный,
Или в усталости, или тогда, наконец, как с годами
Тело слабеет и требует больших о нем попечений.
Ты же, который, когда был и молод и крепок, заране
К неге себя приучал, чем себя ты понежишь, как хворость
Или тяжелая старость потребует сил подкрепленья?
90 Мясо кабанье с душком хвалили старинные люди
Не потому, что у них обонянья не было вовсе,
Но в рассужденье того, что лучше уже початое
Позднему гостю сберечь, чем хозяину свежим наесться.
О, когда б я родился во время тех старых героев
Может быть, ищешь ты славы, которая слуху людскому
Музыки слаще? Но верь, что рыбы и блюда большие
Только послужат к стыду твоему, к разоренью! Вдобавок
Дядю рассердишь, соседи тебя взненавидят. Ты будешь
Смерти желать, но не на что будет купить и веревки!
100 «Это, — ты можешь сказать, — меня не касается вовсе!
Я ведь не Травзий-бедняк: у меня — и поместья и деньги,
И доходов моих для троих царей бы достало!» —
Ежели так, то зачем ты излишек не тратишь на пользу?
Если богат ты, зачем же есть в бедности честные люди?
Храмы зачем ветшают богов? И как же, бесстыдный,
Ты ни гроша из всего, что скопил, не приносишь отчизне?
Или, ты думаешь, счастье тебе одному не изменит?
Время придет, что и ты для врагов посмешищем станешь!
Кто в переменах судьбы понадеяться может на твердость?
110 Тот ли, кто телом и духом привык ко стольким усладам,
Или кто, малым доволен, на будущность мало надеясь,
Мог, как мудрец, быть готовым к войне в продолжение мира?
Верьте мне: мальчиком бывши еще, знавал я Офелла!
Нынче бедняк, и тогда он, при целом именье, не шире
Жил, чем теперь. На своем, для других размежеванном, поле
Он и доныне с детьми и со стадом живет, как наемщик.
«Нет, никогда, — говорил он, — по будням не ел я другого,
Кроме простых овощей и куска прокопченной свинины!
Если же изредка гость приходил иль в свободное время
120 Добрый сосед навещал, особливо в ненастную пору,
Я не столичною рыбою их угощал, но домашним
Или цыпленком, или козленком. Кисть винограда,
Крупные фиги, орехи — вот все, что мой стол украшало.
Мирно играли потом (проигравший пил лишнюю чарку)
Или, в честь доброй Цереры, чтоб выше взрастали колосья
Наших полей, мы заботы чела вином прогоняли.
Пусть же Фортуна враждует и новые бури воздвигнет!
Что ей похитить у нас? Скажите, мои домочадцы,
Меньше ль мы счастливо жили с тех пор, как тут новый хозяин?
130 Ведь ни меня, ни его, ни кого другого природа
Здесь не назначила вечно владеть! Он нас выгнал, его же
Если не ябеда, то расточительность тоже прогонит,
Или, вернее всего, наследник, его переживший.
Нынче землица Умбрена, прежде землица Офелла,
Но, по правде, ничья, а давалась в именье на время
Прежде Офеллу, а после другим. Сохраняйте же бодрость!
С твердой душою встречайте судьбы враждебной удары!»
3
Дамасипп
Редко ты пишешь! Едва ли четырежды в год ты пергамент
В руки возьмешь! Лишь только наткал и опять распускаешь,
Сам недоволен собой, что вино и сонливость мешают
Славы достойный труд совершить. Чем кончится это?
Вот — убежал ты сюда, чтоб не пьянствовать в дни сатурналий:
Что ж, напиши что-нибудь, ожиданий достойное наших!
Что? Ничего? Так напрасно ж перо обвинять и напрасно
Бить по стене кулаком на потеху богам и поэтам!
Мы по лицу твоему от тебя превосходного много
10 Ждали, когда ты под сельскую теплую кровлю сокрылся.
Так для чего же привез ты с собой Платона с Менандром?
Что же взял в свиту свою Евполида и с ним Архилоха?
Или ты хочешь спастись от врагов, свое дело забросив?
Нет, лишь презренье одно наживешь! Отбрось же ты леность,
Эту сирену свою, иль и то, что ты нажил трудами,
Ты ни за что потеряешь опять!
Гораций
Да пошлют тебе боги
Все и богини за этот полезный совет — брадобрея!
Только откуда ты знаешь меня?
Дамасипп
Разорившись на бирже,
Стал я, оставив свои все дела, заниматься чужими.
20 Прежде любил я исследовать бронзу лохани, в которой
Ноги мыл хитрый Сизиф, разбирал, где заметна в ваянье
Слабость резца, где металл отлился неудачно и грубо,
Мог я назвать, как знаток, стотысячной статуе цену;
Дом ли, сады покупать — в том со мною никто не равнялся,
Так что меня при продажах любимцем Меркурия звали.
Гораций
Это я знаю. Дивлюсь, как от этого ты исцелился!
Впрочем, нередко одна болезнь прогоняет другую,
Новая — старую. Крови прилив к голове или к боку
Вдруг обратится к груди. Иной летаргией был болен;
30 Смотришь — уже на врача он, взбешенный, летит с кулаками.
Лишь бы не ты на меня; а с другими — будь что угодно!
Дамасипп
Друг, понапрасну не льстись! Все глупцы, да и сам ты безумен,
Если нам правду Стертиний твердил. От него я науку
Эту чудесную принял тогда, как меня убедил он
Мудрую эту браду себе отрастить в утешенье
И от моста Фабриция с миром домой воротиться;
Ибо оттуда, добро потеряв, с головою покрытой
Броситься в волны хотел я, но он подхватил меня справа.
«Ты берегись недостойного дела! — вскричал он. — Ты мучим
40 Ложным стыдом, ты боишься безумным прослыть меж безумцев!
Только ответь мне сперва: что есть безумие? Если
Ты лишь безумен один, я ни слова: погибни отважно!
Но ведь Хрисипп и Хрисиппова школа зовет сумасшедшим
Всякого, кто ослеплен неведеньем глупым о благе
Истинном. Этим грешат и цари, и большие народы
И не грешит один лишь мудрец. Так вот и послушай,
В чем же безумие тех, кто тебя обзывает безумцем.
Часто в дремучем лесу одинокий сбивается путник
И начинает блуждать, но блуждает по-своему каждый:
50 Этот собьется с пути направо, а этот налево, —
Оба блуждают они, но только по разным дорогам.
Оба безумны они, хотя над тобой и смеются.
Верь мне: с хвостом и они! Бояться, где вовсе нет страха, —
Это безумие точно такое ж, как если б кто начал
В поле открытом кричать, что гора преграждает дорогу,
Или вода, иль огонь. Но ничуть не умней на другую
Ногу хромать: в пучину реки или в пламя бросаться,
Как ни кричали б и мать, и сестра, и отец, и супруга:
«Здесь глубочайший обрыв, здесь скала, берегися, несчастный!»
60 Нет, он не слышит, безумный, как Фуфий, который на сцене
Пьяный на ложе заснул и проспал Илиону, и тщетно
Несколько тысяч партнеров ему из театра кричали:
«Матерь! Тебя я зову!» Так безумствуют все, докажу я!
Все Дамасиппа считают безумным за то, что скупает
Старые статуи он, — а кто верит ему, тот умнее ль?
Если б тебе я сказал: «Вот возьми: все равно не вернешь ведь!» —
Взявши, был бы ты глуп? Нет, ты был бы гораздо глупее,
Если не взял бы, что даром Меркурий тебе посылает!
Пишешь хоть десять раз на иного у Нерия вексель,
70 Хоть сто раз у Цикуты; опутай его хоть цепями:
Все ни во что, из любой западни ускользнет он Протеем.
А как потащишь к суду — он осклабится только и мигом
Птицей прикинется, вепрем, и камнем, и деревом даже.
Если безумный действует худо, разумный же лучше,
То ведь Переллий безумней тебя, если принял твой вексель,
Зная вперед, что ты ни за что по нему не заплатишь.
Ну, подберите же тоги, чтоб слушать меня со вниманьем!
Кто с честолюбья из вас, а кто с сребролюбия бледен,
Кто невоздержан, а кто своим суеверьем замучен
80 Или другою горячкой души, — все ко мне подходите,
Все по порядку, и я докажу вам, что все вы безумцы!
Самый сильный прием чемерицы следует скрягам;
Впрочем, не знаю, поможет ли им и вся Антикира!
Ведь завещал же Стаберий-скупец, чтоб на камне надгробном
Вырезал сумму наследства наследник его, а иначе
Должен народу дать пир, как устроить придумает Аррий:
Сто пар бойцов да пшеницы — годичную Африки жатву.
«А справедливо ли это иль нет, мне наследник не дядька!
Так я хочу!» Вероятно, что так рассуждал завещатель.
90 Ради чего же велел надписать он на камне наследство?
Ради того, что он бедность считал величайшим пороком,
Что ужасался ее, и если бы умер беднее
Хоть на единый квадрант, то считал бы себя, без сомненья,
Он человеком дурным. У людей подобного рода
Слава, честь, добродетель и все, что есть лучшего в мире —
Ниже богатства. Один лишь богатый мужествен, славен
И справедлив.
Дамасипп
Неужели и мудр?
Стертиний
И мудр, без сомненья!
Он же и царь, и все, что угодно! Он думал, что деньги
И добродетель заменят ему, и прославят в потомстве.
100 Как с ним несходен был грек Аристипп, рабам приказавший
Золото бросить в ливийских песках потому лишь, что тяжесть
Их замедляла в пути. А который из них был безумней?
Спорным примером спорный вопрос разрешить невозможно.
Если кто лиры скупает, а в музыке вовсе не сведущ,
Ежели кто собирает колодки башмачные, шила,
Сам же совсем не башмачник, кто парус и прочие снасти
Любит в запасе хранить, отвращенье имея к торговле,
Тот — безумный, по мнению всех. А разумнее ль этот
Скряга, что золото прячет свое и боится, припрятав,
110 Тронуть его, как будто оно какая святыня?
Если кто, с длинным в руках батогом, перед кучею жита
В рост протянувшись, лежит господином, его караулит,
Глаз не смыкает, а сам не смеет и зернышко тронуть,
И утоляет свой голод одною лишь горькой травою;
Если до тысячи бочек, до трехсот тысяч фалерна
Самого старого или хиосского в погребе скряги,
Сам же кислятину пьет и, восемь десятков проживши,
Спит на набитом соломой мешке, имея в запасе
Полный сундук тюфяков тараканам и моли в добычу,
120 То потому лишь не все называют его сумасшедшим,
Что и другие, не меньше, чем он, сумасшествием страждут.
О старик, ненавистный богам! К чему бережешь ты?
Разве затем, чтоб твой сын иль отпущенник прожил наследство?
Ты опасаешься нужды? Конечно, из этакой суммы
Много убавится, если отложишь частичку на масло,
Чтобы капусту приправить иль голову глаже примазать!
Если столь малым ты жив, зачем тебе ложные клятвы,
И плутовство, и грабеж? Вот если в народ ты каменья
Вздумал бросать иль в рабов, тебе же стоящих денег,
130 Все бы мальчишки, девчонки кричали, что ты сумасшедший —
Ну, а если отравишь ты мать и удавишь супругу,
Это — разумно вполне! Ведь ты не мечом, не в Аргосе
Их погубил, как Орест. Иль думаешь, он помешался
После убийства и предан гонению мстительных фурий
После того, как согрел в материнской груди он железо?
Нет! Напротив, с тех пор как Ореста признали безумцем,
Он не свершил ничего, что могло бы навлечь нареканья,
Он не пытался с мечом нападать на сестру и на друга:
Фурией только Электру-сестру называл, а Пиладу
140 Тоже давал имена, сообразно горячности гнева.
Бедный Опимий хотя серебра и золота груды,
В праздники венское пивший вино, а в будни — подонки
Глиняной кружкой цедивший, однажды был спячкою болен
И как мертвый лежал, а наследник уж в радости сердца
Бегал с ключами вокруг сундуков, любовался мешками!
Врач его верный придумал, однако же, скорое средство,
Чтобы больного от сна пробудить: он возле постели
Стол поставить велел, из мешков же высыпал деньги;
Вызвал людей и заставил считать. Вот больной и проснулся.
150 «Если не будешь сам деньги беречь, — врач сказал, — то наследник
Все унесет». — «Как, при жизни моей?» — «Да, при жизни. Не спи же,
Ежели хочешь пожить!» — «Так что же мне делать?» — «А вот что:
Надо наполнить желудок, чтоб кровь заструилась по жилам.
На вот рисовой каши: поешь!» — «А дорого ль стоит?» —
«Малость». — «Однако же сколько?» — «Восемь лишь ассов». — «Беда мне!
Видно, меня не болезнь, так грабеж все равно доконает!»
Дамасипп
Кто же тогда не безумец?
Стертиний
Лишь тот, кто не глуп.
Дамасипп
Ну, а скряга?
Стертиний
Он и безумен и глуп.
Дамасипп
Так, стало быть, тот бессомненно
160 В здравом уме, кто не скряга?
Стертиний
Ничуть.
Дамасипп
Почему же, о стоик?
Стертиний
Слушай! Представь, что Кратер сказал о больном: «Он желудком
Вовсе здоров!» — «Так, стало быть, может и встать он с постели?» —
«Нет! потому что страдает от боли в боку или в почках».
Так вот и здесь: этот малый — не клятвопреступник, не скряга
(Благодаренье богам!), но он — наглец, честолюбец;
Пусть же и он в Антикиру плывет! Одинаково глупо —
Бросить именье в пучину иль вовсе его не касаться!
Сервий Оппидий, богач, родовые в Канузии земли
Между своими двумя разделил, говорят, сыновьями
И, умирая, сказал им, к одру подозвавши обоих:
170 «Я замечал, что в детстве ты, Авл, и орехи и кости
В пазухе просто носил, и проигрывал их, и дарил их;
Ты же, Тиберий, вел бережный счет им и прятал их в угол.
Вот и боюсь я того, что впадете вы в разные страсти,
Что Номентаном один, другой же Цикутою будет.
Вот потому заклинаю пенатами вас: берегитесь
Ты — уменьшать, а ты — прибавлять к тому, что отец ваш
Должною мерой считал, и чему нас учила природа.
Кроме того, я хочу, чтоб вы с клятвою мне обещали
Не соблазняться щекоткою славы; и если который
180 Будет эдилом иль претором, тот мне не сын: будь он проклят!»
Как! Промотать все добро на горох, да бобы, да лупины,
Только затем, чтобы чваниться в цирке, чтоб выситься в бронзе,
Хоть за душой у тебя уж давно ни гроша, ни землицы!
Уж не мечтаешь ли ты сравняться в успехе с Агриппой,
Словно проныра лиса, благородному льву подражая?
«Молви, Атрид, почему хоронить не велишь ты Аякса?»
«Царь я — вот мой ответ!» — «Ну что ж! Я — плебей, я смолкаю».
«Был мой приказ справедлив. Но если кто мыслит иначе —
Пусть говорит: дозволяю!» — «О царь, да пошлют тебе боги,
190 Трою разрушив, обратно приплыть. Итак, мне вопросы
И возраженья дозволены?» — «Спрашивай! Я дозволяю!»
«Царь! За что же Аякс, сей герой, второй по Ахилле,
Греков спасавший не раз, истлевает под небом открытым?
Или на радость Приаму и Трое лишен погребенья
Тот, кем их юноши были могил лишены в их отчизне?»
«Нет, а за то, что казнил он овец, восклицая, что режет
Он Менелая, Улисса, меня!» — «А когда ты в Авлиде
Милую дочь, как телицу, привел к алтарю и осыпал
Солью с мукою ей голову, был ли ты в здравом рассудке?»
200 «Что за вопрос?» — «Но безумный Аякс перерезал лишь стадо, —
Много ли в этом вреда? Ни жену он не тронул, ни сына:
Только Атридам, Атридам одним грозил он расправой —
Тевкру не сделал он зла, не коснулся он даже Улисса».
«Я же, чтоб ветер попутный судам от враждебного брега
Боги послали, хотел смягчить их той жертвенной кровью».
«Чьею? Своею, безумный?» — «Своей, но совсем не безумный!»
«Всякий безумным слывет, которому ум затмевает
Призраков ложных игра, взметаемых пагубной страстью,
Гнев ли причиной тому или попросту глупость людская.
210 Пусть был безумен Аякс, поражающий агнцев невинных;
Но неужели ты сам разумен и чист от порока,
Если спокойно творишь преступления почестей ради?
Если б кто вздумал носить на покойных носилках овечку,
Шить ей, как дочери, платье, дарить ожерелья, служанок,
Куколкой, девочкой ласково звать и готовить для брака,
Верно бы, претор ему запретил управленье именьем
И передал бы его хозяйство родным под опеку.
Ну, а если кто дочь настоящую вместо овечки
В жертву приносит богам, — ужели он в здравом рассудке?
220 Всюду, где глупость — там и безумие; где преступленье —
Там и припадок; а там, где погоня за хрупкою славой, —
Там помраченье ума, как от грохота ярой Беллоны!»
Ну, а теперь рассмотри невоздержность, и с ней — Номентана.
Здравый рассудок покажет, что мот есть тоже безумец.
Этот, как скоро талантов до тысячи схватит в наследство,
Тотчас объявит всем рыболовам и всем, продающим
Овощи, птиц и душистые мази, всей рыночной черни,
Всем шутам, мясникам, завсегдатаям улицы Тускской,
Чтобы наутро пришли. Вот и утро — приходят толпою!
230 Сводник слово берет: «Все, что есть у нас, — все в твоей воле!
Лишь прикажи, хоть сегодня, хоть завтра, — получишь немедля!»
Слушай же, как благородно им юный богач отвечает:
«Ты из луканских снегов добываешь мне к ужину вепря:
Ты, невзирая на бурное море, ловишь мне рыбу;
Я не тружусь, а пользуюсь всем, недостойный! Возьми же
Десять тысяч себе, и столько же ты! А тебе я
Втрое даю за жену: хоть в полночь позову, прибегает!»
Сын Эзопа жемчужину, бывшую в ухе Метеллы,
В уксусе крепком велел распустить, чтобы, выпивши, разом
240 В нем проглотить миллион; но разумней ли это, чем если б
Он ее в быструю реку швырнул или в сточную яму?
Квинта же Аррия дети, друг друга достойные братцы,
Два близнеца по распутству, имели привычку на завтрак
Каждый день из одних соловьев заказывать блюдо.
Это — безумье иль нет? Чем отметить их: мелом иль углем?
Если старик забавляется детской игрой в чет и нечет,
Или на палочке ездит верхом, или домики строит,
Или мышей запрягает в колясочку — он сумасшедший!
Ну, а если рассудок докажет тебе, что влюбленный
250 Больше ребенок, чем он? Что возиться в песке, как трехлетний,
Что в ногах у красавицы выть — не одно ли и то же?..
Можешь ли ты, например, поступить Полемону подобно?
Бросишь ли признаки страсти, все эти запястья, повязки,
Эти венки, как бросил их он, вином упоенный,
Только услышав случайно философа слово, который
В школе своей натощак проповедовал юношам мудрость!
Дай раздраженному мальчику яблоко: он не захочет.
«На, мой голубчик, возьми!» Не берет! Не давай: он попросит!
Как и влюбленный, выгнанный вон, перед дверью любезной
260 Он рассуждает: войти или нет? А тотчас вошел бы,
Если б она не звала: «Сама позвала; не войти ли?
Или нейти и разом конец положить всем мученьям?
Выгнала, что же и звать! Не пойду, хоть она б умоляла!»
Столь же разумный слуга между тем говорит: «Господин мой
То, в чем ни меры, ни смысла, — никак под законы рассудка
Нам подвести невозможно. В любви ведь это и худо:
В ней то война, то последует мир. Но кто захотел бы
Сделать то постоянным, что переменно, как ветер
Или как случай, — это все то же, как если б он вздумал
270 Жить как безумный, и вместе по точным законам рассудка!»
Как? Когда ты гадаешь и зернышки яблок бросаешь,
Чтобы попасть в потолок, неужели ты в здравом рассудке?..
Как? Когда ты, беззубый, лепечешь любовные речи, —
То умнее ль ребенка, который домики строит?
Вспомни и кровь и железо, которыми тушат сей пламень;
Вспомни Мария: он, заколовши несчастную Геллу,
Бросился сам со скалы и погиб; не безумец ли был он?
Если же это безумие ты назовешь преступленьем,
В сущности будет все то же, различие только в названье!
280 Вольноотпущенник некий, не евши, но вымывши руки,
До свету бегал по всем перекресткам, где только есть храмы,
Громко крича: «Избавьте, о боги, меня вы от смерти!
Только меня одного! Всемогущие, это легко вам!»
Всем он здоров был, и слухом и зрением; но за рассудок,
Впрямь, при продаже его, господин бы не мог поручиться!
Эту всю сволочь Хрисипп в собратьях Менения числит.
«О Юпитер, от коего все: и болезнь и здоровье! —
Молится мать, у которой ребенок пять месяцев болен, —
Если его исцелишь от горячки, то завтра же утром,
290 Так как наутро свершаем мы пост в честь тебя, всемогущий,
В Тибр я его окуну!» Что ж? Если бы лекарь иль случай
Вдруг и избавил его от болезни, то глупая матерь
Мигом холодной водой лихорадку б ему возвратила!
Что тут причиной безумства? Причиной одно: суеверье!
Так-то, Стертиний, мой друг, осьмой меж семью мудрецами,
Дал мне оружье, дабы отныне никто не остался
Без наказанья, задевши меня! Кто мне скажет: «Безумец!» —
Тотчас ему я в ответ: «Оглянись, на себя посмотри-ка!»
Гораций
Стоик! Да будешь ты, после банкротства, гораздо дороже
300 Новый товар продавать! Но коль много родов есть безумства,
То какое ж мое? А по мне — я здоров, да и все тут!
Дамасипп
Но неужели Агава, что в голову сына воткнула,
Будто в звериную, тирс, почитала себя сумасшедшей?
Гораций
Да, как видно, ты прав. Сознаюсь откровенно: глупец я!
Даже безумец, пускай! Но все-таки молви: какой же
Я страдаю болезнью души?..
Дамасипп
Во-первых, ты строишь!
То есть ты подражаешь людям высоким, а сам ты
От головы и до пят не выше двух футов! Подумай:
Ты, улыбаясь, глядишь, как Турбон, лихой не по росту,
310 Мчится в доспехах на бой; но и ты ведь насмешки достоин,
Ежели ты намерен во всем подражать Меценату!
Где уж тебе, столь несходному с ним, в чем-нибудь состязаться?
Как-то теленок ногой растоптал лягушат, и один лишь
Спасся и в сильном испуге рассказывать матери начал,
Что за огромный их зверь растоптал. «Огромный? — спросила
Мать, надувая живот. — Такого, наверное, роста?»
«Нет, — говорит лягушонок в ответ, — раза в два был он больше».
«Что же, такой?» — мать спросила, надувшись еще. — «Нет, хоть лопни,
Все же не будешь с него!» Не твое ли подобие это?..
320 А стихотворство? Оно ведь — как масло в огонь сумасбродства!
Станешь ли ты уверять, что поэты — разумные люди?
Нрав твой горячий… о нем уж молчу…
Гораций
Перестань!..
Дамасипп
Об издержках
Сверх состояния…
Гораций
Вспомни себя, Дамасипп!
Дамасипп
Я ни слова ни про безумную страсть к девчонкам, ни к мальчикам дружбу!
Гораций
О, пощади же ты, больший безумец, меньшого безумца!
4
Гораций
Катий! Откуда? Куда?
Катий
Мне не время теперь! Занимаюсь
Новым учением, выше всего, чему ни учили
Сам Пифагор, и ученый Платон, и Анитова жертва!
Гораций
Я виноват, что тебе помешал так некстати и прервал
Нить размышлений твоих; извини же меня, мой добрейший!
Если и выйдет из памяти что у тебя, ты воротишь!
От природы ль она, от искусства ль, но чудная память!
Катий
Да! Я о том и старался, чтоб все удержать в ней подробно.
Это претонкие вещи! И тонко предложены были!
Гораций
10 Кто же наставник твой был? Наш римлянин иль чужеземец?
Катий
Я науку тебе сообщу, но учителя скрою!
Продолговатые яйца — запомни! — вкуснее округлых:
В них и белее белок, и крепче желток, потому что
Скрыт в нем зародыш мужеска пола. За званым обедом
Их подавай. Капуста, растущая в поле, вкуснее,
Чем подгородная, эту излишней поливкою портят.
Если к тебе неожиданно гость вдруг явился на ужин,
То, чтобы курица мягче была и нежнее, живую
Надо ее окунуть в молодое фалернское прежде.
20 Лучший гриб — луговой; а другим доверять ненадежно.
Много здоровью способствует, ежели в летнее время
Есть шелковичные черные ягоды после обеда,
Снятые с ветвей тогда, пока солнце еще не высоко.
Мед свой мешал натощак с фалерном крепким Авфидий.
Нет! Приличней полегче питье для пустого желудка.
Жиденький мед, например, несравненно полезнее будет.
Если живот отягчен, то мелких раковин мясо
Или щавель полевой облегчат и свободно и скоро,
Только бы белое косское было притом не забыто.
30 Устрицы толще всего, когда луна прибывает,
Но ведь не все же моря изобилуют лучшим их родом!
Лучше в Лукрине простые улитки, чем в Байском заливе
Даже багрянка сама; цирцейские устрицы в славе;
Еж водяной — из Мисена, а гребень морской — из Тарента!
Но искусством пиров гордись не всякий, покуда
В точности сам не изучишь все тонкие правила вкуса.
Мало того, чтоб скупить дорогою ценою всю рыбу,
Если не знаешь, к которой подливка идет, а которой
Жареной быть, чтоб наевшийся гость приподнялся на локоть.
40 Кто не охотник до пресного мяса, поставь погрузнее
Блюдо с умбрийским кабаном, питавшимся желудем дуба;
Но лаврентийский не годен: он ест камыши да осоку.
Где виноградник растет, там дикие козы невкусны.
Плечи чреватой зайчихи знаток особенно любит.
Рыбы и птицы по вкусу и возраст узнать и породу —
Прежде никто не умел, я первый открытие сделал!
Многие новый пирог изобресть почитают за важность.
Нет! Не довольно в одном показать и искусство и знанье:
Так вот иной о хорошем вине прилагает заботу,
50 Не беспокоясь о масле, каким поливается рыба.
Если массикское выставить на ночь под чистое небо,
Воздух прохладный очистит его, и последнюю мутность
Вовсе отнявши и запах, для чувств неприятный и вредный;
Если ж цедить сквозь холстину его, то весь вкус потеряет.
Если суррентским вином доливают отстой от фалерна,
Стоит в него лишь яйцо голубиное выпустить — вскоре
Всю постороннюю мутность желток оттянет на днище.
Позыв к питью чтобы вновь возбудить в утомившемся госте,
Жареных раков подай, предложи африканских улиток,
60 А не латук, ибо после вина он в желудке без пользы
Плавает сверху; но лучше еще ветчина да колбасы,
После которых любая понравится дрянь из харчевни.
Далее следует знать все свойства различных подливок.
Есть простая: она состоит из чистого масла
С чистым вином и рассолом пахучим из скумбрии-рыбы, —
Тем рассолом, каким в Византии все бочки воняют!
Если же в ней поварить, искрошивши, душистые травы
И настоять на корикском шафране, а после подбавить
Масла венафрского к ней, то вот и другая готова!
70 Тибуртинские яблоки много в приятности вкуса
Уступают пиценским, хоть с виду и кажутся лучше.
Венункульский изюм бережется в горшочках, альбанский
Лучше в дыму засушенный. Я первый однажды придумал
Яблоки с ним подавать и отстой от вина и рассола
Ставить кругом, под белым перцем и черною солью.
Часто противно смотреть, как, три тысячи бросив на рынок,
Втиснули в тесное блюдо к простору привыкшую рыбу!
Так же и грязь родит отвращенье к еде: неприятно,
Ежели раб, отпивая тайком, на бокале оставил
80 Масляных пальцев следы или дно не отмыто у чаши.
Дорого ль стоит простая метелка, салфетка, опилки?
Самую малость! А вот нераденье — бесчестье большое!
Пол разноцветный из камней, а веником грязным запачкан.
Ложе под пурпуром тирским; глядишь — а подушки нечисты.
Ты не забудь: чем меньше что стоит труда и издержек,
Тем справедливей осудят тебя; не так, как в предметах,
Только богатым приличных одним, только им и доступных!
Гораций
Катий премудрый! Прошу, заклиная богами и дружбой:
Где бы наставник твой ни был, ты дай самого мне послушать!
90 Ибо, как память твоя ни верна, согласися, однако
Первоисточник всегда надежнее, чем пересказчик!
Кроме того, ты ведь видел его и лицо и обличье,
О блаженный! И сам не ценил привычного счастья.
Дай же и мне взойти к глубочайшим источникам знанья,
Чтоб почерпнуть из него наставленья о жизни блаженной.
5
Улисс
Вот что еще попрошу я тебя мне поведать, Тиресий:
Как бы, каким бы мне средством поправить растрату именья?
Что ж ты смеешься?..
Тиресий
А разве тебе, хитрецу, не довольно
Целым вернуться в Итаку свою и отчих пенатов
Вновь увидать?..
Улисс
Никого ты еще не обманывал ложью!
Видишь, что наг я и нищ возвращаюсь, как ты предсказал мне.
Нет ни запаса в моих кладовых, ни скота. Без богатства ж
И добродетель и род дешевле сена морского!
Тиресий
Прочь околичности! Если ты бедности вправду боишься,
10 Слушай, как можешь богатство нажить. Например: не пришлет ли
Кто-нибудь или дрозда, иль еще тебе редкость другую;
Ты с ней беги к старику, что кряхтит над грудою денег.
Сладких ли яблок, иных ли плодов огорода и сада
Пусть он, почетнейший лар, и отведает прежде, чем лары.
Будь он хоть клятвопреступник, будь низкого рода, обрызган
Братнею кровью, будь беглый он раб, — но если захочет,
Чтоб ты шел в провожатых его, не смей отказаться!
Улисс
Как? Чтобы с Дамою подлым бок о бок я шел? Я под Троей
Был не таков: там в первенстве я с величайшими спорил!
Тиресий
20 Ну, так будь беден!
Улисс
Все может снести великое сердце!
Я и не то ведь сносил! Но ты продолжай, прорицатель!
Молви, откуда бы мне загрести себе золота груды?
Тиресий
Что я сказал, то скажу и опять! Лови завещанья
И обирай стариков! А если иной и сорвется
С удочки, хитрая рыбка, приманку скусив рыболова,
Ты надежд не теряй и готовься на промысел снова.
Ежели тяжба меж двух заведется, важная ль, нет ли,
Ты за того, кто богатством силен и детей не имеет,
Тотчас ходатаем стань, пусть он и нагло и дерзко
30 Честного тянет к суду. Будь ответчик хоть лучший из граждан,
Но если сын у него да жена — за него не вступайся!
«Публий почтенный!» — скажи или — «Квинт! (обращенье такое —
Признак доверья, приятный ушам!) — меня привязало
Лишь уваженье к тебе; а дела и права мне знакомы.
Лучше пусть вырвут глаза мне, чем я допущу, чтоб соперник
Хоть скорлупкой ореха обидел тебя. Будь покоен!
Ты не будешь в потере; не дам над тобой надругаться!»
После проси, чтобы шел он домой и берег бы здоровье.
Сам же вовсю хлопочи, хотя бы от зноя Каникул
40 Трескались статуи, или хотя бы на зимние Альпы
Фурий, распучивши брюхо, плевал бы седыми снегами!
«Ну, посмотри-ка! — тут скажет иной, толкнувши соседа —
Вот трудолюбец, вот друг-то какой! Вот прямо заботлив!»
Тут-то к садку твоему и потянутся жирные рыбы.
Если в богатом дому увидишь ты хворого сына,
То поспеши и туда — затем, чтоб отвлечь подозренья,
Что из корысти заботишься ты об одних бессемейных.
Коли сумеешь и здесь угодить, то не будешь в убытке, —
Глядь, и вторым тебя впишут наследником, ежели мальчик
50 Рано отправится к Орку. Тут редко случится дать промах!
Если кто просит тебя прочитать его завещанье,
Ты откажись и таблички рукой оттолкни, но сторонкой
Сам потихоньку взгляни между тем: что на первой табличке
В строчке второй, и один ты там наследник иль много.
Зорче смотри, чтоб тебя писец из уличной стражи
Так не провел, как ворону лиса! И Коран этот ловкий
Будет потом хохотать над ловцом завещаний, Назикой!
Улисс
Ты в исступленье пророческом или же шутишь в загадках?
Тиресий
Что я сказал, Лаэртид, то иль будет, иль нет, — непременно!
60 Дар прорицанья мне дан самим Аполлоном великим!
Улисс
Ежели можно, однако, открой мне, что это значит?
Тиресий
Некогда юный герой, страх парфян, из Энеева рода,
Славой наполнит своей и землю и море! В то время
Дочь за Корана свою выдаст замуж Назика, из страха,
Чтобы могучий Коран с него не потребовал долгу.
Что же сделает зять? Он тестю подаст завещанье
С просьбой его прочитать. Назика противиться будет.
Но наконец возьмет, и прочтет про себя, и увидит,
Что завещают ему одно: о покойнике плакать!
70 Вот и еще мой совет: когда стариком полоумным
Хитрая женщина или отпущенник правит, то нужно
Быть заодно; похвали их ему, чтоб тебя похвалили!
Будет полезно и то! Но верней — лобовая атака:
Может быть, сдуру стихи он пишет плохие, старик-то?
Ты их хвали. Коль блудник он — не жди, чтоб просил: угождая
Мощному, сам ты вручи Пенелопу ему.
Улисс
Неужели,
Сможет, по-твоему, он совладать с целомудренной, с чистой,
С той, что с прямого пути совратить женихи не сумели?
Тиресий
Дива нет — шла молодежь, что скупа на большие подарки,
80 Та, что не столько любви, сколько кухни хорошей искала.
Вот почему и чиста Пенелопа; но если от старца
Вкусит она барышок и разделит с тобой хоть разочек, —
То уж отстать не захочет, как пес над засаленной шкурой.
В дни моей старости в Фивах одна старушка лукаво
Так завещала, чтоб тело ее, умащенное маслом,
Сам наследник на голых плечах отнес на кладбище:
Ускользнуть от него и по смерти хотела, затем что
Слишком к живой приступал он. Смотри же и ты: берегися,
Чтобы не слишком быть вялым и чтобы не слишком быть пьяным!
90 Кто своенравен, ворчлив, тому говорливость досадна.
Будь при таком молчалив: «да», «нет» и больше — ни слова;
Стой, как в комедии Дав, склоняясь с испуганным видом.
Но на услуги будь скор: подует ли ветер, напомни,
Чтобы головку покрыл; в тесноте предложи опереться
И плечом подслужись, а болтлив он — внимательно слушай.
Лесть ли он любит — хвали, пока не всплеснет он руками,
Не отставай, покуда он сам не воскликнет: «Довольно!»
Дуй ему в уши своей похвалой, как мех раздувальный.
Ну а когда он умрет, чтобы мог ты вздохнуть с облегченьем,
100 И услышишь ты вдруг наяву: «Завещаю Улиссу
Четверть наследства!» — воскликни тогда: «О любезный мой Дама!
И тебя уже нет! Где такого найти человека!..»
Сам зарыдай, и не худо, чтоб слезы в глазах показались:
Это полезно, чтоб скрыть на лице невольную радость.
Памятник сделай богатый и пышно устрой погребенье,
Так, чтобы долго дивились и долго хвалили соседи.
Если же твой сонаследник-старик в одышке и в кашле,
Ты предложи, не угодно ли взять или дом, иль именье
Лучшее в части твоей, за какую назначит он цену!
110 Но увлекает меня Прозерпина!.. Живи и будь счастлив!
6
Вот в чем желания были мои: необширное поле,
Садик, от дома вблизи непрерывно текущий источник,
К этому лес небольшой! И лучше и больше послали
Боги бессмертные мне; не тревожу их просьбою боле,
Кроме того, чтобы эти дары мне оставил Меркурий.
Если достаток мой я не умножил постыдной корыстью;
Если его не умалил небрежностью иль беспорядком;
Если я дерзкой мольбы не взношу к небесам, как другие:
«О, хоть бы этот еще уголок мне прибавить к владенью!
10 Хоть бы мне урну найти с серебром, как наемник, который,
Взыскан Алкидом, купил и себе обрабатывать начал
Поле, которое прежде он сам пахал на другого»;
Если доволен я тем, что имею, — прошу, о Меркурий:
Будь покровителем мне, пусть толще становится скот мой,
Как и иное добро, а тонким лишь ум остается!
Скрывшись от шумного города в горы мои, как в твердыню,
Чуждый забот честолюбья, от ветров осенних укрытый,
Страшную жатву всегда приносящих тебе, Либитина,
Что мне воспеть в сатирах моих, с моей скромною Музой?
20 Раннего утра отец! Или (если приятней другое
Имя тебе), о бог Янус, которым все человеки
Жизни труды начинают, как боги им повелели!
Будь ты началом и этих стихов! Не ты ль меня в Риме
Гонишь с постели: «Вставай! Торопись поручиться за друга!»
Северный ветер ли землю грызет, зима ль выгоняет
Солнце сквозь снег на низкое небо, — нет нужды, иду я
Голосом ясным ручательство дать, — себе в разоренье! —
Чтобы потом, продираясь назад чрез толпу, вдруг услышать
Голос обидный: «Куда ты несешься? Чего тебе надо?
30 Или затем лишь толкаешься ты как шальной с кем попало
Чтобы скорее опять прибежать к твоему Меценату?»
Этот упрек, признаюся, мне сладок, как мед! Но лишь только
До Эсквилинской дойдешь высоты, как вспомнишь, что сотня
Дел на плечах. Там Росций просил побывать у Колодца
Завтра поутру; а тут есть общее новое дело —
Скрибы велели напомнить: «Квинт, не забудь, приходи же!»
Тут кто-нибудь подойдет: «Постарайся, чтоб к этой бумаге
Твой Меценат печать приложил». Говорю: «Постараюсь?»
Слышу в ответ: «Тебе не откажет! Захочешь — так сможешь!»
40 Да! Скоро будет осьмой уже год, как я к Меценату.
Стал приближен, как я стал в его доме своим человеком.
Близость же эта вся в том, что однажды с собою в коляске
Брал он в дорогу меня, а доверенность — в самых безделках!
Спросит: «Который час дня?», иль: «Какой гладиатор искусней?»
Или заметит, что холодно утро и надо беречься;
Или другое, что можно доверить и всякому уху!
Но невзирая на это, завистников больше и больше
С часу на час у меня. Покажусь с Меценатом в театре
Или на Марсовом поле, — все в голос: «Любимец Фортуны!»
50 Чуть разнесутся в народе какие тревожные слухи,
Всякий, кого я ни встречу, ко мне приступает с вопросом:
«Ну, расскажи нам (тебе, без сомнения, все уж известно,
Ты ведь близок к богам!) — не слыхал ли чего ты о даках?»
«Я? Ничего!» — «Да полно шутить!» — «Клянусь, что ни слова!»
«Ну, а те земли, которые воинам дать обещали,
Где их, в Сицилии или в Италии Цезарь назначил?»
Ежели я поклянусь, что не знаю, — дивятся, и всякий
Скрытным меня человеком с этой минуты считает!
Так я теряю мой день и нередко потом восклицаю:
60 — О когда ж я увижу поля! И когда же смогу я
То над писаньями древних, то в сладкой дремоте и в лени
Вновь наслаждаться блаженным забвением жизни тревожной!
О, когда ж на столе у меня появятся снова
Боб, Пифагору родной, и с приправою жирною зелень!
О пир, достойный богов, когда вечеряю с друзьями
Я под кровом домашним моим и трапезы остатки
Весело сносят рабы и потом меж собою пируют.
Каждому гостю закон — лишь собственный вкус и охота,
Каждый по-своему пьет: иной выбирает покрепче,
70 Ну, а иному милей разбавленным тешиться Вакхом.
Нашей беседы предмет — не дома и не земли чужие;
Наш разговор не о том, хорошо ли и ловко ли пляшет
Лепос, но то, что нужнее, что вредно не знать человеку,
Судим: богатство ли делает иль добродетель счастливым;
Выгоды или достоинства к дружбе вернее приводят;
В чем существо добра и в чем высочайшее благо?
Цервий меж тем, наш сосед, побасенку расскажет нам кстати.
Если богатство Ареллия кто, например, превозносит,
Не слыхав о заботах его, он так начинает:
80 «Мышь деревенская раз городскую к себе пригласила
В бедную нору — они старинными были друзьями.
Скудно хозяйка жила, но для гостьи всю душу открыла:
Чем богата, тем рада; что было — ей все предложила:
Кучку сухого гороха, овса; притащила в зубах ей
Даже изюму и сала обглоданный прежде кусочек,
Думая в гостье хоть разностью яств победить отвращенье.
Гостья брезгливо глядит, чуть касается кушаний зубом,
Между тем как хозяйка, все лучшее ей уступивши,
Лежа сама на соломе, лишь куколь с мякиной жевала.
90 Вот наконец горожанка так речь начала: «Что за радость
Жить, как живешь ты, подруга, в лесу, на горе, средь лишений!
Разве не лучше дремучих лесов многолюдный наш город?
Хочешь — пойдем со мною туда! Все, что жизнию дышит,
Смерти подвластно на нашей земле: и великий и малый,
Смерти никто не уйдет: для того-то, моя дорогая,
Если ты можешь, живи, наслаждаясь, и пользуйся жизнью,
Помня, что краток наш век». Деревенская мышь, убежденья
Дружбы послушавшись, прыг — и тотчас из норы побежала.
Обе направили к городу путь, чтобы затемно тайно
100 В стену пролезть. И уж ночь, совершая свой путь поднебесный,
За половину прошла, когда наконец две подруги
Прибыли к пышным палатам; вошли: там пурпур блестящий
Ложам роскошным из кости слоновой служил драгоценным
Мягким покровом; а там в корзинах, наваленных грудой,
Были на блюдах остатки вчерашнего пышного пира.
Вот, уложив деревенскую гостью на пурпурном ложе,
Стала хозяйка ее угощать, хлопоча деловито:
Яства за яствами ей подает, как привычный служитель,
Не забывая лизнуть и сама от каждого блюда.
110 Та же, разлегшись спокойно, так рада судьбы перемене,
Так весела на пиру! Но вдруг громыхнули запоры,
С треском скрипнула тяжкая дверь — и хозяйка и гостья
С ложа скорее долой и дрожа заметались по зале.
Дальше — больше: совсем еле живы, услышали мышки
Зычное лаянье псов. «Ну нет! — говорит поселянка. —
Эта жизнь не по мне. Наслаждайся одна, а я снова
На гору, в лес мой уйду — преспокойно глодать чечевицу!»
7
Дав
Слушаю я уж давно. И хотелось бы слово промолвить:
Только боюсь: я ведь раб!..
Гораций
Это, кажется, Дав?
Дав
Да, он самый —
Дав, твой преданный раб и служитель достаточно честный,
Чтобы меня ты оставил в живых!
Гораций
Ну что ж с тобой делать!
Пользуйся волей декабрьской: так предки уставили наши.
Ну, говори!
Дав
Есть люди, которые в зле постоянны,
Прямо к порочной их цели идут; а другие мятутся
Между злом и добром. Вот Приск, например: то он носит
По три перстня зараз, а то и единственный снимет;
10 То он широкой, то узкой каймой обошьет свою тогу, —
То он в роскошном чертоге живет, а то заберется
В этакий дом, что и раб постыдился бы выйти оттуда;
То щеголяет он в Риме, то вздумает лучше в Афинах
Жить как мудрец: сто Вертумнов его преследует гневом!
А Воланерий, когда ему скрючила пальцы хирагра
(И поделом игроку!), то нанял себе человека
Чтобы за деньги он тряс и бросал из стаканчика кости
Вот постоянства в пороках пример! Но все же и этим
Он счастливей, чем Приск: он меньше презрен и несчастлив,
20 Нежели тот, кто веревку свою то натянет, то спустит.
Гораций
Скажешь ли, висельник, мне: к чему эти пошлые речи?..
Дав
Да к тебе!
Гораций
Как ко мне, негодяй?
Дав
Не сердись! Но не ты ли
Нравы и счастие предков хвалил? А ведь если бы это
Счастие боги тебе и послали, ведь ты бы не принял!
Все оттого, что не чувствуешь в сердце, что хвалишь устами;
Иль оттого, что в добре ты нетверд, что увяз ты в болоте
И что лень, как ни хочется, вытащить ноги из тины.
В Риме тебя восхищает деревня: поедешь в деревню —
Рим превозносишь до звезд. Как нет приглашенья на ужин —
30 Хвалишь и зелень и овощи; счастьем считаешь, что дома
Сам ты себе господин, как будто в гостях ты в оковах,
Будто бы рад, что нигде не приходится пить, и доволен.
Если же на вечер звать пришлет Меценат: «Наливайте
Масло скорее в фонарь! Эй! Слышит ли кто?» Как безумный
Ты закричишь, зашумишь, беготню во всем доме поднимешь.
Мульвий и все прихлебатели — прочь! А какие проклятья
Сыплют они на тебя — уж лучше о том и не думать!
«Да, — рассуждает иной. — Нос по ветру, брюхо пустое —
Вот я каков, лентяй и глупец, завсегдатай трактирный!
40 Что ж, я не спорю о том! Но поверь, что и сам ты такой же,
Если не хуже; только что речью красивой умеешь
Слабость свою прикрывать!» И точно: ведь впрямь ты безумней
Даже меня, хоть меня и купил ты на медные деньги!
Да не грозись, подожди, удержи и руку и злобу —
Я расскажу тебе все, что открыл мне привратник Криспина!
Жены чужие тебя привлекают, а Дава — блудницы,
Кто же из нас достойней креста за свой грех? Ведь когда я
Страстной природой томлюсь, раздеваясь при яркой лампаде
Та, что желаньям моим ответствует, как подобает,
50 Или играет со мной и, точно коня, распаляет,
Та отпускает меня, не позоря: не знаю я страха,
Как бы ее не отбил кто-нибудь иль богаче, иль краше;
Ты же снимаешь с себя и всадника перстень, и тогу
Римскую, ты из судьи превращаешься в гнусного Даму
И надушенные кудри вонючим плащом прикрываешь.
Разве тогда ты не тот, кем прикинулся? Робкого вводят
В дом тебя; борется похоть со страхом, колени трясутся.
Разница в чем — ты «на смерть от огня, от плетей, от железа»
Сам, подрядившись, идешь или, запертый в ящик позорно,
60 Спущен служанкой туда, сообщницей грязного дела,
Скорчась сидишь, до колен головою касаясь? По праву
Мужу грешащей жены дана над обоими воля.
А уж над тем, кто прельстил, — особенно. Ибо она ведь
В доме своем и в платье своем, а тебе уступает
Лишь потому, что боится тебя, твоей страсти не веря.
Ты ж, сознавая, пойдешь под ярмо и ярости мужа
Весь свой достаток отдашь, свою жизнь, свое тело и славу!
Цел ты ушел; поумнел, я надеюсь, и станешь беречься?
Нет, где бы снова дрожать, где бы вновь мог погибнуть ты ищешь.
70 О, четырежды раб! Какое ж чудовище станет,
Цепи порвавши, бежав, возвращаться обратно к ним сдуру?
«Я не блудник!» — возразишь ты. И я ведь не вор — прохожу я
Мимо серебряных ваз, а не трону. Но только из страха!
Сбрось лишь эту узду, и природа тотчас забунтует.
Ты господин мой, а раб и вещей и раб человеков
Больше, чем я, потому что с тебя и сам претор ударом
Четырехкратным Жезла добровольной неволи не снимет!
К этому вот что прибавь, что не меньше внимания стоит:
Раб, подвластный рабу, за него исправляющий должность, —
80 Равный ему или нет? Так и я пред тобой! Ты мне тоже
Ведь приказанья даешь, а сам у других в услуженье,
Словно болванчик, которым другие за ниточку движут!
Кто же свободен? Мудрец, который владеет собою:
Тот, кого не страшат ни бедность, ни смерть, ни оковы
Кто не подвластен страстям, кто на почести смотрит с презреньем;
Тот, кто довлеет себе; кто как шар, и круглый и гладкий,
Все отрясает с себя, что его ни коснется снаружи;
Тот, перед кем и Фортуна опустит бессильные руки:
С этим подобьем ты сходен ли? Нет! Попросит красотка
90 Пять талантов с тебя, да помучит, да двери захлопнет,
Да и холодной окатит водой, да снова приманит!
Вырвись попробуй из этих оков! «Я свободен!» — Ужели?
Нет! Над тобой есть такой господин, что, лишь чуть притомишься,
Колет тебя острием; а отстанешь, так он подгоняет!
Смотришь картины ты Павсия, к месту как будто прикован.
Что ж, ты умнее меня, коли я, на цыпочки ставши,
Пялю на стенку глаза, где намазаны красным и черным
Рутуба, Фульвий и Плацидеян в отчаянной битве?
Будто живые они: то удар нанесут, то отскочат!
100 Дав засмотрелся на них — ротозей он; а ты заглядишься —
Дело другое: ты тонкий ценитель художества древних!
Я на горячий наброшусь пирог — ты меня обругаешь;
Ну, а тебя от пиров спасает ли дух твой высокий?
Я понимаю, что мне обжорство гораздо опасней, —
Я ведь спиною плачусь! Но и ты дождешься расплаты
За разносолы твои, на которые тратишь ты деньги;
Горькой становится сласть, когда она входит в привычку,
И не стоит на неверных ногах недужное тело!
Раб твой, скребницу стянув, променяет на кисть винограда —
110 Он виноват; а кто земли свои продает в угожденье
Жадному брюху, тот раб или нет? Да прибавь, что ты дома
Часу не можешь пробыть сам с собой, а свободное время
Тратишь всегда в пустяках! Ты себя убегаешь и хочешь
Скуку в вине потопить или сном от забот позабыться,
Только напрасно! Они за тобой — и повсюду нагонят!
Гораций
Хоть бы мне камень попался какой!
Дав
На что?
Гораций
Хоть бы стрелы!
Дав
Что это с ним? Помешался он, что ль, иль стихи сочиняет?..
Гораций
Вон! А не то попадешь ты девятым в сабинское поле!
8
Гораций
Что? Хорош ли был ужин счастливчика Насидиена?
Я за тобою вчера посылал; но сказали, что с полдня
Там ты пируешь.
Фунданий
Ужин чудесный был! В жизнь мою, право,
Лучше не видывал я!
Гораций
Расскажи мне, ежели можно,
Что же прежде всего успокоило ваши желудки?
Фунданий
Вепрь луканийский при южном, но легком пойманный ветре —
Так нам хозяин сказал. Вокруг же на блюде лежали
Репа, редис и латук, — все, что позыв к еде возбуждает:
Сахарный корень, рассол и приправа из винного камня.
10 Только что снят был кабан; высоко подпоясанный малый
Стол из кленового дерева лоскутом пурпурным вытер,
А другой подобрал все отбросы, какие могли бы
Быть неприятны гостям. Потом, как афинская дева
Со святыней Цереры, вступил меднолицый гидаспец
С ношей цекубского; следом за ним грек явился с хиосским,
Чистым от влаги морской. Тут хозяин сказал Меценату:
«Есть и фалернское, есть и альбанское, если ты любишь».
Гораций
Жалкое чванство богатства! Однако ж скажи мне, Фунданий
Прежде всего: кто были с тобою тут прочие гости?
Фунданий
20 Верхним был я, Виск подле меня, а с нами же, ниже,
Помнится, Варий; потом, с Балатроном Сервилием рядом,
Был и Вибидий: обоих привез Меценат их с собою!
Меж Номентана и Порция был наконец сам хозяин;
Порций нас тем забавлял, что глотал пироги, не жевавши.
А Номентан был нарочно затем, чтоб указывать пальцем,
Что проглядят; ведь толпа — то есть мы, все прочие гости, —
Рыбу, и устриц, и птиц не совсем различала по вкусу:
Был этот вкус не такой, какой в них обычно бывает,
Что и открылось, когда он попотчевал нас потрохами
30 Ромба и камбалы; я таких не отведывал прежде!
Далее он объяснил нам, что яблоки, снятые с ветвей
В пору последней луны, бывают красны. А причину
Сам спроси у него. Тут Вибидий сказал Балатрону:
«Коль не напьемся мы в дым, мы, право, умрем без отмщенья!»
И спросили бокалов больших. Побледнел наш хозяин.
Ведь ничего не боялся он так, как гостей опьянелых:
Или затем, что в речах допускают излишнюю вольность,
Или что крепкие вина у лакомок вкус притупляют.
Вот Балатрон и Вибидий, за ними и мы, с их примера,
40 Льем вино — бутыли вверх дном! — в алифанские кружки!
Только на нижнем конце пощадили хозяина гости.
Тут принесли нам мурену, длиною в огромное блюдо:
В соусе плавали раки вокруг. Хозяин сказал нам:
«Не метала еще! Как помечет, становится хуже!
Вот и подливка при ней, из вепафрского сделана масла
Первой выжимки; взвар же — из сока рыб иберийских
С пятилетним вином, не заморским, однако, а здешним.
А уж в готовый отвар и хиосского можно подбавить,
Белого перцу подсыпать и уксуса капнуть, который
50 Выжат из гроздий Метимны одних и, чистый, заквашен.
Зелень дикой горчицы варить — я выдумал первый;
Но морского ежа кипятить непромытым — Куртилий
Первый открыл: здесь отвар вкусней, чем рассол из ракушек».
Только что кончил он речь, как вдруг балдахин над гостями
Рухнул на стол, между блюд, поднимая облаки пыли
Мерной, какую в кампанских полях аквилон воздвигает
Мы испугались, но, видя, что все бы могло быть и хуже,
Развеселились опять; один лишь хозяин, поникнув,
Плакал, как будто над сыном единственным, в детстве умершим!
60 Как знать, когда бы он кончил, когда б мудрецом Номентаном
Не был утешен он так: «О Фортуна! Кто из бессмертных
К смертным жесточе тебя! Ты рада играть человеком!»
Варий от смеха чуть мог удержаться, закрывшись салфеткой.
А Балатрон, всегдашний насмешник, воскликнул: «Таков уж
Жребий всех человеков; такая судьба их, что слава
Им за труды никогда не заплатит достойной наградой!
Сколько ты мучился, сколько забот перенес, беспокойства,
Чтобы меня угостить! Хлопотал, чтоб был хлеб без подгару,
Чтобы подливки приправлены были и в меру и вкусно,
70 Чтобы слуги прилично и чисто все были одеты;
Случай — и все ни во что! Вдруг, как насмех, обрушится сверху
Твой балдахин или конюх споткнется — и вдребезги блюдо!
Но на пиру, как в бою, в неудаче сильней, чем в удаче,
Истинный дар познается хозяина и полководца».
«О, да исполнят же боги тебе все желания сердца,
Муж добродетельный! Добрый товарищ!» — так с чувством воскликнул
Насидиен и обулся, чтоб выйти. А гости на ложах
Ну шептаться друг с другом, кивая с таинственным видом!
Гораций
Впрямь никакого бы зрелища так не хотелось мне видеть!
80 Ну, а чему же потом вы еще посмеялись?
Фунданий
Вибидий
Грустно служителям сделал вопрос: «Не разбиты ль кувшины?
Иначе что же бокалы гостей… стоят не налиты?»
Захохотал Балатрон, остальные — за ним; в это время
Снова вступает Насидиен, но с лицом просветленным
Точно как будто искусством готов победить он Фортуну.
Следом за ним принесли журавля: на широком подносе
Рознят он был на куски и посыпан мукою и солью.
Подали печень от белого гуся, что фигами вскормлен,
Подали плечики зайца — они ведь вкуснее, чем ляжки
90 Вскоре увидели мы и дроздов, подгорелых немножко,
И голубей без задков. Претонкие лакомства вкуса,
Если бы пира хозяин о каждом кушанье порознь
Нам не рассказывал все: и откуда оно и какое, —
Так что их и не ели, как будто, дохнувши на блюда,
Ведьма Канидия их заразила змеиным дыханьем!
Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления