Онлайн чтение книги Соленое озеро
Глава девятая

На расстоянии шести дней пути от Соленого Озера стоит Хооз-Ранчо, традиционный этап для каждого путешественника, отправлявшегося из столицы мормонов в Сан-Франциско через Карсон-Уэлли и Сакраменто.

Владелец фермы, давший свое имя станции, достопочтенный Питер Хооз, был мормон, не поладивший по теологическим вопросам с Брайамом Юнгом, Его взгляды на предназначение были одобрены церковным Собранием, и Питер Хооз удалился в эту пустынную долину. Там он мирно жил с своей супругою, достойной Ревеккой Хооз. Если принять Джозефа Смита за Иисуса Христа, а Брайама Юнга за папу Борджиа, то при прочих равных условиях Питер Хооз играл в своем уединении роль Савонаролы, Савонаролы бородатого, женатого и обрабатывающего землю.

Его одинаково уважали как индейцы шошоне, так и путешественники. Сокопиц, вождь индейцев, часто сиживал у него за столом.

В этот день, или, правильнее, в этот вечер, когда солнце гасило уже свои последние лучи на граните окружающих гор, к Питеру Хоозу заехал мистер Джошуа Донифан, счетовод в банке Хьюиса в Сан-Франциско, только что открывшем в Соленом Озере филиальное отделение, чтобы конкурировать там с банком Ливингстон и Кинкид. Мистер Донифан на прошлой неделе уехал из Соленого Озера. Он направлялся в Сан-Франциско с поручением представить директорам устный отчет об операциях нового отделения в Уте. Это был человек конторы, малоприспособленный к долгим путешествиям по пустыне; поэтому ему особенно приятен был прием, оказанный ему в Хооз-Ранчо.

— Путешественник этот, — сказал Питер Ревекке, — уедет только послезавтра. Очень было бы важно угостить его завтра превосходным обедом. Когда зарежешь индюка, то хватает как на троих, так и на четверых. Поэтому я надеюсь, дорогая Ревекка, что вы одобрите, если я приглашу на завтра нашего друга, отца иезуита, который как о личном одолжении просил меня доставлять ему каждый раз случай получать свежие новости из Соленого Озера.

Отец д’Экзиль находился в десяти милях от Хооз-Ранчо, когда получил это приглашение, переданное ему через молодого сына саванн. Он бросил свою работу по евангелизации, которою в это время занимался, и прибыл на ферму как раз к моменту, когда садились за стол.

Обед удался как нельзя лучше. Мистер Джошуа Донифан был приятный собеседник, довольно образованный и обладавший большими познаниями в ботанике. Отец д’Экзиль быстро расположил его к себе, описав ему самые оригинальные растения, встречающиеся в этой области.

— Все односеменодольные погибли в этом году. Но на равнине вы найдете злаки, зобные травы, два вида шелковой травы. Прибавляю еще, что съедобный солнечный корень растет в огороде нашей хозяйки. Наконец, если вы интересуетесь древесными растениями, то я поведу вас к одному из тополей, растущих на берегу ручья. Он был срублен наравне с землею, а теперь вырастил целую крону веток, проросших между древесиной и корой. Каждая ветка окружена кучей волокон, стремящихся вниз, к основанию дерева. Это очень интересный факт, говорящий, как кажется, в пользу теории фотонов Годишо.

Они прекратили свои рассуждения, чтобы, как оно и следовало, похвалить обед и вообще результаты, достигнутые Хоозом в пустыне. При рукоплесканиях иезуита процитировал Донифан Вергилия, причем любезно сравнил их хозяина со стариком из Эбали.

Тогда все, в том числе и Ревекка, выпили за процветание фермы и торжество — не строго определяя их — цивилизаторских идей.

— Правда, большое счастье, — сказал, садясь на место, отец д’Экзиль, умевший, когда нужно было, чудесно пускать в ход общие места, — правда, большое счастье иметь профессию, которая оставляет вам достаточно свободного времени, чтобы изучать бессмертные творения древних.

Мистер Донифан скромно наклонил голову.

— Я должен отдать справедливость самому себе, — сказал он. — Я простой приказчик банка Хьюиса в Лос-Анджелесе, но я пользуюсь ночами, чтобы усовершенствоваться в знании латинских поэтов. Я ставлю их выше греческих. Греки, может быть, более изящны. Но зато те энергичнее и имеют то преимущество, что более проникнуты сознанием права.

— Правильно, — сказал Питер Хооз.

— Я, — продолжал Донифан — предан, насколько это только возможно, принципам Реформации. Но я прямо признаю, что с научной точки зрения перевод Библии на простонародные языки был своего рода катастрофой. По этому пункту перед нами имеют неоспоримое преимущество римские католики, продолжающие читать вечную книгу на латинском языке.

Иезуит сделал вежливый протестующий жест.

— Нет, нет, — возразил Донифан. — Надо говорить то, что есть.

— Всегда нужно говорить то, что есть, — поддержала его миссис Хооз.

— Тем более велики ваши заслуги, дорогой господин Донифан, — сказал отец д’Экзиль. — Когда я только подумаю о трудностях, которые должны были представится вам в Соленом Озере при учреждении такой значительной финансовой конторы...

— Один Бог знает, сколько мне пришлось трудиться. Надо в самом деле помнить о двух вещах: во-первых, о привилегированном положении, которое занимал в Соленом Озере, когда я приехал туда, банк «Ливингстон и Кинкид», единственное серьезное кредитное учреждение в городе. В настоящее время третья часть его клиентов перешла благодаря моим усилиям к банку Хьюиса.

— А во-вторых? — спросил иезуит.

— А во-вторых, случай — случай, который я благословляю — захотел, чтобы я приехал в Соленое Озеро в момент, когда торговые сделки были особенно важны из-за ликвидации складов американской армии.

— А! — значит, американская армия уходит из Ута? — спросил отец д’Экзиль.

— Большая часть составлявших ее войск уже ушла, — ответил Донифан. — Это нельзя назвать военным успехом.

— Гедеон ударил, — сказал Хооз, — и — мадианитяне рассеялись.

— Возможно, господин Хооз, — (раздраженный больше, чем он желал показать таким злоупотреблением Священным писанием), сказал Донифан. — Но вооружение войск Гедеона состояло, насколько я могу припомнить, из тридцати мечей и стольких же глиняных горшков, а мадианитяне, насколько я знаю, совсем не имели никаких складов. А с американской армией, расположенной в Сидер-Уэлли, дело обстояло совсем иначе. Тут все было поставлено на широкую ногу. Предполагалась оккупация на долгое время. В результате: в Соленом Озере ликвидировали товаров, купленных для войск, на шесть миллионов долларов по себестоимости. Спекулянты скупили их обратно, и в казну попало не более двухсот тысяч долларов. К примеру, укажу на один только предмет, на муку. Мешок муки лучшего качества весом сто фунтов продавался не дороже полдоллара.

— Ого, — заметил отец д’Экзиль, — я думаю, люди, имевшие наличные деньги, не зевали тогда в Соленом Озере.

— В течение двух часов составлялись значительные состояния, — подтвердил Донифан. — Но, как вы говорите, надо было иметь наличные деньги. Надо было предвидеть. Предвидеть это все. Это своего рода дар. На моих глазах один из клиентов моей конторы продал за полцены виллу, которую жена принесла ему в приданое. «Что вы делаете? — сказал я ему. — Вилла вся из жернового камня, единственная, может быть, в Соленом Озере...»

— Да, единственная, — сказал иезуит.

— И вы хотите продать ее за эту цену? Да ведь это ребячество!

— Он не послушался меня. Продажа состоялась! Восемь тысяч долларов. Хорошо. Через две недели благодаря этим деньгам мой клиент оказался обладателем капитала в сто семьдесят пять тысяч долларов. Он купил и продал муку. Я говорю — сто семьдесят пять тысяч долларов.

— Сто семьдесят пять тысяч долларов! — с уважением произнес Хооз.

— Сто семьдесят пять тысяч долларов, — повторила Ревекка.

— Таким образом, — спокойно сказал отец д’Экзиль, — мистер Джемини Гуинетт должно быть теперь один из самых крупных богачей в Соленом Озере.

Донифан испуганными глазами смотрел на иезуита.

— Я не назвал вам его имени, — сказал он.

— Это правда, — успокоил его отец д’Экзиль. — Но я знал, что один только дом в Соленом Озере построен из жернового камня. Так что угадать было нетрудно.

Хооз принял задумчивый вид.

— Джемини Гуинетт, это имя мне не известно.

— А между тем его носит один из самых видных ваших единоверцев, мой дорогой мистер Хооз, — сообщил Донифан.

— А! — небрежно сказал отец д’Экзиль. — Значит, преподобный Гуинетт принял мормонство?

— Милостивый государь, — продолжал Донифан, — мистер Гуинетт, я должен сказать вам это, был, когда я приехал в Соленое Озеро, клиентом банка «Кинкид», но после визита, который я ему сделал, стал клиентом банка Хьюиса. Но три недели назад он снова доверил свои дела банку «Кинкид».

— Благодарю вас за эти подробности, — сказал иезуит, — хотя с первого взгляда я не понимаю, какое могут они иметь отношение к...

— К вопросу, который вы мне задали... Конечно, никакого. Я просто хотел убедить вас в полной корректности персонала банка Хьюиса. Мистер Гуинетт вышел из числа наших клиентов, и мы более не связаны относительно него...

— Профессиональной тайною, — подсказал отец д’Экзиль. — Благодарю вас. Итак, он перешел в мормонство?

— Да?

— У него несколько жен?

— По последним сведениям, три.

— Полная гармония, конечно.

— С двумя из них, да. Но, что касается третьей, гм!..

— Что же?

— Да, была таки история.

— А... а!

— Вы подумаете, что я сплетник.

— Нисколько. А чтобы вы не нашли меня самого чересчур любопытным, я расскажу вам, в чем дело. Я был знаком с миссис Гуинетт. Я часто встречался с нею в Соленом Озере.

— В прекрасной вилле из жернового камня, может быть? — с тонкой улыбкой спросил Донифан.

— Вы угадали.

— Но в таком случае вы знали миссис Гуинетт номер второй, имя которой Анна. Именно с нею-то и были истории.

— Удивляюсь, — сказал иезуит. — Миссис Гуинетт, миссис Ли, как ее звали, когда я был с ней знаком, особа характера скорее спокойного. И я удивляюсь...

— А тем не менее это правда, — сказал Донифан. — Еще нет месяца, как она собиралась бежать с американским лейтенантом, чьей... простите, пожалуйста, мистрис Хооз... любовницей она, как говорят, была.

— Какой ужас! — воскликнула Ревекка.

— Вы меня удивляете, вы меня очень удивляете, — повторял отец д’Экзиль.

— Я говорю только то, что было, — настаивал Донифан.

— И что же, побег не удался? — спросил иезуит.

— Губернатор Камминг хорошенько пробрал лейтенанта, и тот отказался от опасного проекта похищения замужней женщины, — пояснил Донифан.

— Есть же женщины, которые ничего не стоят, — возмутилась миссис Хооз.

— Эта, может быть, много страдала, — сказал иезуит. — Но поговорим о чем-нибудь другом. Вы сейчас говорили мне, дорогой мистер Донифан, о «Жизни Агриколы». А знакома ли вам интересная гипотеза, которая производит первых колонистов Мэна от королевы Боадицеи, которая...

Шесть дней спустя, к ночи, отец д’Экзиль въезжал в город Соленого Озера. Едва успев пристроить Мину у знакомого мелкого лавочника, отец д’Экзиль явился во дворец президента Церкви.

После переговоров он был принят генеральным секретарем и хранителем тайн Учителя, Гербером Кимбеллом.

— Видеть президента Брайама — это невозможно, — сказал тот. — Он сейчас в Собрании старшин.

— До которого часа?

— По меньшей мере часов до семи. И к его возвращению назначены уже аудиенции.

— Что касается аудиенций, — сказал д’Экзиль, — так я не боюсь их. Меня он примет прежде всех. Но семь часов, это слишком поздно для меня.

— Может быть, вы хотите, чтобы я пошел и сейчас позвал сюда президента? — нагло спросил Кимбелл.

— Этого именно я и хочу, — ответил иезуит.

— Вы хотите!.. — вскричал ошеломленный Кимбелл. — И вы воображаете, может быть, что он покинет Собрание старшин, собрание, построенное по обряду Эздры, по двадцать шестому откровению...

— Он покинет его, — пообещал отец д’Экзиль.

— Я бы хотел это видеть, — усомнился Кимбелл.

— Вы это увидите. Вам стоит только шепнуть ему, что его ждут в кабинете и что получены плохие новости о банке Кроссби в Нью-Йорке — и он придет.

— Но...

— Прибавлю еще, брат Кимбелл, что с президентом Брайамом не всегда легко ладить, так что в ваших интересах не откладывать надолго мое поручение.

Сказав это, отец д’Экзиль удобно устроился в одном из больших кожаных кресел кабинета президента.

Четверть часа спустя в зал собрания вышел Кимбелл. Сорок глиняных ламп, привешенных к потолку, освещали восемнадцать присутствующих своим мерцающим светом.

Наступило молчание. Кимбелл пробрался к эстраде президента и шепнул что-то на ухо Брайаму.

Тот важно приподнялся. На его огромном бритом лице не отразилось никакой торопливости.

— Братья, — сказал он, — простите меня. Брат Гербер сейчас сказал мне, что Всевышний требует моего присутствия в другом месте. До моего возвращения я попрошу брата Орсона Пратта взять на себя председательствование в церемонии.

Когда они вышли на улицу, он все с тем же спокойствием спросил Кимбелла:

— Он тебе ничего больше не сказал?

— Ничего.

— Хорошо, — сказал Брайам.

И этот тучный великан зашагал с таким проворством, какого никак нельзя было ожидать от него.

Отец д’Экзиль рассматривал сделанную сепией модель будущего храма в Соленом Озере; модель эта висела на стене в кабинете президента Церкви.

Гость и хозяин обменялись несколькими любезностями.

— Прекрасный памятник, — похвалил иезуит.

— Архитектор его, — сказал Брайам, — брат Труман Анжел. Мы надеемся, что его произведение оставит далеко за собою все памятники мира. Так, например, если память не изменяет мне, обе башни Амьенского собора имеют по 66 метров высоты.

— 66 метров имеет Южная башня, — сказал отец д’Экзиль, — и 65 — Северная.

— Хорошо-с! А шесть многогранных колоколен, которые будут служить украшением нашего храма, будут иметь по 74 метра высоты. Прошу вас взглянуть на это вот. Эта глыба голубоватого гранита — образчик камня, из которого будет выстроен Дом Божий. Мы за большие деньги привезли его с соседней горы.

— Нет ничего, что было бы слишком прекрасно для Бога, — сказал иезуит.

— Ничего, — согласился Брайам.

Еще в течение нескольких минут обменивались они различными соображениями о постройке религиозных зданий. Отец д’Экзиль цитировал Роберта де Люзарка и Виоле де Дюка. Брайам не уступал ему. Он играл крошечным компасом, украшавшим цепочку его часов; в общем, он был доволен, что встретил достойного соперника.

Как нельзя более спокойным голосом решился он наконец спросить:

— А что же это за плохие новости о банке Кроссби?

— Я сейчас из пустыни, — ответил, не переставая исследовать план храма, отец Филипп, — и поэтому не могу вам сказать ничего, касающегося дел этого банка, — ничего достоверного, во всяком случае. Думаю, впрочем, что никогда дела его не были в лучшем положении.

— А! — сказал, не выказывая удивления, Брайам.

Улыбаясь, взглянули они друг на друга.

— Могу ли я узнать в таком случае, — спросил президент, — почему вы думаете, что банк Кроссби может интересовать меня?

— Должно быть, все-таки может, — возразил отец Филипп, — если судить по быстроте, с которой вы оставили Собрание старшин, Собрание, учрежденное по обряду Эздры, по двадцать шестому откровению.

Брайам повернулся в своем кресле.

— Вы хотите просить меня о чем-нибудь?

— Да, — сказал иезуит.

— О чем же?

— О расторжении брака, соединившего миссис Ли и мистера Джемини Гуинетта.

— Невозможно, — сказал Брайам.

— Невозможно, говорите вы?

— У меня нет ни причин, ни власти объявить подобное распоряжение.

— Знаете ли вы по крайней мере, о ком речь идет? — спросил иезуит.

— Пастырь знает свое стадо, — иронически заметил Брайам Юнг. — Миссис Гуинетт номер второй, бывшая миссис Ли.

— Вдова полковника Ли, — точнее определил отец д’Экзиль.

— Что касается брата Джемини, то это человек замечательного ума, настолько замечательного, что...

— Что он может претендовать на пост вашего преемника, — заключил иезуит.

— Вот это именно я и хотел сказать, — Брайам закусил губу.

— Мы говорим с полным знанием дела, — сказал отец д’Экзиль. — Повторяю свой вопрос: хотите вы, да или нет, объявить о расторжении этого брака?

— Не хочу и не могу.

— Сказать, что вы не можете, было бы против истины, брат Брайам. Все можно, когда имеешь в своем распоряжении откровения Всемогущего и когда сам непогрешим.

— Нельзя смеяться над принципом непогрешимости, — произнес Брайам. — Есть спорные пункты, которые можно разрешить, только бросив на весы абсолютное. И рано или поздно папа ваш, говорю вам это, придет к тому же.

— Я далек от мысли насмехаться над принципом непогрешимости. Наоборот, я говорю, что, опираясь на этот принцип, вы можете, если захотите, объявить о разводе, о котором я вас прошу.

— В этом вы ошибаетесь, — сказал президент. — Чтобы сохранить всю свою ценность, принцип этот должен применяться очень умеренно. Не надо поминутно пускать его в ход: без этого, наверное, можно сказать...

— Наверное, можно сказать, дорогой президент, что мы начинаем даром время терять, — заключил отец д’Экзиль.

Брайам любезно запротестовал.

— Вы, дорогой друг, может быть, но не я. Напротив, ничто не может быть так полезно для меня, как время от времени беседа с ученым представителем чужого вероисповедания.

— В последний раз я ставлю свой вопрос: хотите вы, да или нет, объявить о расторжении этого брака?

— Я уже вам ответил: не хочу и не могу.

— Это ваше последнее слово?

— В данный момент, да.

— В данный момент, — сказал отец д’Экзиль. — Вот термин который приводит меня в восхищение. Признайтесь, дорогой президент и друг мой: вот уже целый час, как вас мучит желание, чтобы я рассказал вам историю о банке Кроссби.

— Допустим.

Брайам подошел к двери, отпер ее. Коридор был пуст. Он вернулся к столу и сел.

— Можете начать.

— Разве у вас не курят? — спросил иезуит.

— Религия запрещает курение, — сказал Брайам. — Но знаете, — с доброй улыбкой продолжал он, — как говорил в Риме великий преосвященник Аврелий Котта, между людьми интеллигентными религия есть вещь...

И он отпер маленький шкаф черного дерева и достал оттуда ящик с сигарами.

— Выбирайте, — предложил он.

Он сам закурил сигару.

— Я слушаю вас.

Они удобно уселись в своих креслах, откинули головы и устремили глаза в потолок, к которому медленно поднимался дым их сигар.

— Приблизительно в 1848 году, — начал отец д’Экзиль, — был в Нью-Йорке банк с многочисленными клиентами, банк Уильяма Кроссби.

— Так.

— То было время, когда в Соленое Озеро возвращались первые мормоны, нашедшие золото в Калифорнии. Мормонская церковь осудила на основании формального откровения добычу этого металла. «Золото, было там сказано...»

— Избавляю вас от чтения этого откровения, — чуть-чуть нетерпеливо сказал Брайам. — Я сам обнародовал его. Можете себе представить, что я его хорошо знаю.

— Могу. Но, может быть, есть вещь, которой вы не знаете.

— Какая?

— Следующая: мормонские пионеры привезли из Калифорнии около восьмидесяти мешков золотого песку.

— Точно восемьдесят.

— Из этих восьмидесяти мешков шестьдесят два, по приказанию президента Брайама Юнга, пошли на чеканку золотых монет в пять и десять долларов, каковая операция дала возможность довести до al pari курс выпущенных мормонским банком Кортланда ассигнаций.

— Ну и что же?

— И что же! Не останавливает ли здесь нечто вашего внимания?

— Я ничего не вижу...

— А простую разницу, существующую между цифрами восемьдесят и шестьдесят два? Сколько это будет?

— Восемнадцать, верно. Шестьдесят два мешка были утилизированы банком в Ута, а он получил их восемьдесят. Есть там остаток, избыток или разница в восемнадцать мешков, судьбу которых интересно было бы знать, особенно, если мы примем во внимание, что по курсу дня речь идет о сумме в 800 тысяч долларов.

— Вы, может быть, имеете на этот счет какие-нибудь особые сведения? — спросил Брайам.

— Да, имею.

— Если это не нескромно?..

— Нисколько. Один из друзей президента Брайама, полковник Ли, уехал в это время из Соленого Озера, которое только что начинало строиться. В его распоряжение дан был обоз из пяти повозок. И вот две из них были нагружены именно этими восемнадцатью мешками.

— Как все в конце концов становится известным, — заметил Брайам.

— Полковник Ли, — продолжал иезуит, — прибыл в Нью-Йорк. Восемнадцать мешков, о которых идет речь, сданы были на хранение в банк Кроссби. Если я ошибусь, остановите меня, пожалуйста.

— Продолжайте, — сказал Брайам.

— Взамен ему выдали квитанцию на пятнадцать мешков.

— Пятнадцать вместо восемнадцати?

— Три мешка составляли комиссионную плату полковнику. Квитанция на пятнадцать мешков была составлена на имя некоего...

— Натаниела Шарпа, — улыбаясь, сказал президент.

— А вы не знаете, кто был этот Натаниел Шарп?

— Это был я, — с полной простотой ответил Брайам.

Он вынул из кармана своего сюртука огромный бумажник, раскрыл его и достал оттуда вчетверо сложенную бумагу.

— А вот и квитанция, о которой вы говорите.

Оба взглянули друг на друга.

— Что вы скажете о моей истории? — спросил иезуит.

— Я скажу, — ответил президент, — что полковник Ли не был таким верным другом, как я воображал. Насколько я помню, он дал мне слово...

— Он и сдержал его, брат Брайам, Если я знаю все эти подробности, то только потому, что выслушал полковника на исповеди.

— Вы тоже связаны, — сказал Брайам.

— Я связан. Но теологически одно обстоятельство освобождает меня от обязанности молчать: это если вы сами не сдержите данного полковнику слова оберегать миссис Ли, его супругу.

— Верно, — подтвердил Брайам.

— Теперь положение вещей представляется мне очень ясным, — сказал иезуит.

— Каким представляете вы его себе?

— Следующим: когда после великого исхода из Нову Брайам Юнг со своими эмигрантами прибыл на место, где должен был вырасти город, под именем города Соленого Озера, у него была очень умеренная вера в будущее мормонского дела. Поэтому он воспользовался прибытием первого транспорта золота из Калифорнии, чтобы обеспечить себе, по крайней мере, материальный успех. Что сказал бы теперь его народ, если бы узнал, что — он, пророк, избранный Богом, сомневался тогда в святости своего дела? Что сказал бы этот верный народ, если бы знал, что президент Церкви для себя припрятал золото, употребление которого он публично запретил? Как вы думаете, какое впечатление произвело бы подобное разглашение?

— Очень скверное, — сказал Брайам.

Он добродушно улыбнулся.

— Нужно было бы еще представить доказательства тому, что вы утверждаете. А расписка у меня.

— Да, — сказал отец д’Экзиль. — Но существует дубликат.

— Дубликат! — Тяжелые веки президента слегка задрожали.

— Дубликат или копия, — с апломбом подтвердил иезуит, — подписанная полковником Ли как вкладчиком и агентом, принявшим вклад.

И так как Брайам странным взглядом смотрел на него исподлобья, он закончил:

— Будьте спокойны, я не взял с тобой этой копии, собираясь ехать к вам.

Наступила минута молчания.

— Еще сигару? — спросил Брайам.

— С удовольствием.

— Вывод из всего этого тот, — с огорченным видом произнес президент, — что полковник Ли не доверял мне. Это нехорошо. Никогда я этого не думал.

— То, что вы оказываете так мало протекции его вдове доказывает, что его недоверие имело основание, — возразил отец д’Экзиль.

Президент поиграл брелоками своей цепочки.

— Ну-с, а эта копия?

— Она находится в настоящее время в руках у надежных друзей, — сказал иезуит.

— Надежные друзья — залог покровительства Всевышнего, — согласился Брайам.

— У них в руках копия этой расписки, — продолжал отец д’Экзиль. — Они получили поручение опубликовать ее в самых больших газетах Союза, если — сегодня у нас 15 января — к 1 марта я не прибуду в Сан-Луи, чтобы воспрепятствовать этому.

— Допустим, — сказал Брайам, подумав немного, — что по той или иной причине я не сумею помешать этому оглашению. Как вы думаете, что воспоследует?

— Вы сами сейчас сказали: очень скверное впечатление.

— А именно?

— Все преданные вам будут очень недовольны.

— Может быть, и не так. Не в первый раз я буду оклеветан. Я буду оспаривать подлинность документа. Я объясню все дело религиозной распрей. В случае нужды пущу в ход откровение. Теперь моя очередь напомнить вам, что я непогрешим.

— Что касается мормонов, может быть, вы правы, — сказал иезуит. — Но что касается других граждан Федерации — нет. Уверяю вас, это будет грандиозный скандал. Я знаю, что вы ни в каком случае не желаете вызвать его.

— Верно, — задумчиво сказал Брайам. — Но в таком случае?..

— В таком случае сделайте немедленно распоряжение, чтобы я мог к 1 марта очутиться в Сан-Луи.

— Я, конечно, от всей души помог бы вам попасть к назначенному вами числу в такой очаровательный город.

— Нисколько не сомневаюсь в этом. Но вы знаете, что я хочу попасть туда только в обществе миссис Ли.

— Миссис Гуинетт.

— Разрешите лучше, миссис Ли.

— Повторяю: миссис Гуинетт, — сухо сказал Брайам. — Вы меня достаточно знаете: я не стану спорить из-за слова. Если я говорю миссис Гуинетт, то мне даже досадно, что вы не сразу понимаете меня.

Отец д’Экзиль взглянул на президента. Тот улыбался.

— Не нужно забывать, — загадочным тоном сказал он, — что мне, Первосвященнику и Высшему Главе Государства, доверена охрана законов. И как таковой, я не могу разорвать правильно заключенный союз. Но миссис Гуинетт может, без моего ведома, бежать из-под супружеского крова, и в этом случае вы, весьма вероятно, можете оказаться попутчиками.

— А ваши Даниты не будут преследовать нас? — с недоверием спросил отец д’Экзиль.

— Мои бедные Ангелы Разрушители! — расхохотался Брайам. — Преувеличили же их подвиги! Такой умный человек, как вы, не должен верить этим вракам! Вы удивляете меня, дорогой друг! Такие пустые подозрения после того как вам удалось заинтересовать меня в счастливом исходе вашего путешествия!

— Теперь моя очередь сказать: верно! — смеясь, сказал иезуит.

Брайам позвонил. Вошел Кимбелл.

— Брат Гербер, — властно сказал президент, — отправьтесь сейчас же к брату Джемини Гуинетту. Он в храме, и вы, значит, дома его не застанете. Но зато постарайтесь повидать миссис Гуинетт номер второй и привести ее сюда так, чтобы никто — вы слышите! — никто — не видел вас. Идите и скорей устройте все это.

Кимбелл поклонился.

— Миссис Гуинетт номер второй, Анну, поняли? — повторил Брайам. — Я жду.

— Надо быть точным, — сказал президент, возвращаясь и усаживаясь против отца д’Экзиля. — Что стали бы мы делать, если бы в самом деле вместо сестры Анны он привел нам Сару или эту несчастную дуру Бесси!

— Что, — спросил иезуит, — брат Джемини имеет уже трех супруг?

— Трех, — сказал Брайам. — Трех. Число это, наверное, не превышает его ресурсов.

И они продолжали беседовать, как лучшие в мире друзья.

Аннабель очутилась теперь между обоими мужчинами. Боязливо поглядывала она на Брайама Юнга.

— Миссис Гуинетт, — сказал он, — пожалуйста!

И вежливо предложил ей свое кресло.

— Боже мой! — прошептал отец д’Экзиль.

Он разглядел молодую женщину при полном освещении. Машинально отступил он в темную часть зала, чтобы она не увидела его внезапно наполнившихся слезами глаз.

Аннабель была в бедном, сплошь заштопанном черном платье. Руки она скрестила на груди. Красные пальцы с погибшими бедными ногтями выглядывали из бесформенных митенок. И, кроме того, этот вид загнанного животного!.. Такое падение, в несколько месяцев... Боже мой!

Но президент уже призвал Гербера Кимбелла и отдал ему приказания.

Затем он спросил отца д’Экзиля:

— Вы знаете привал «Коронованного мормона»?

— Да, — сказал иезуит.

— Место это в шести милях отсюда. Выехав в полночь, вы будете там в два часа. Там есть хижина, в которой с грехом пополам можно укрыться, в ней переночуете. Ровно в восемь часов утра туда прибудет на почтовой тележке мой частный курьер, брат Уудроу Брантинг, и я ему дам указания. А пока не пройдете ли вон в ту комнату. Брат Кимбелл подаст вам закусить.

Он прибавил, улыбаясь:

— За счет банка Кроссби.

Он взял пальто и свою большую шляпу.

— Вы покидаете нас? — спросил его отец д’Экзиль.

— Нужно, — продолжая улыбаться, ответил Брайам. — Сейчас я получил божественное откровение, приказывающее Собранию старшин и апостолов спеть сегодня ночью Книгу псалмов... целиком. Нам хватит до шести часов утра. Но Господь, поддержавший руки Моисея во время боя, поддержит наши голоса.

И прибавил с мелькнувшей в его маленьких слоновьих глазках иронией:

— А в шесть часов вы будете уже далеко отсюда.

Он проводил их до двери, с полной непринужденностью поцеловал руку Аннабель и пожал руку иезуиту.

В полночь, как было условленно, отец д’Экзиль и молодая женщина верхом на Мине выехали из города Соленого Озера, а в это время в храме, под председательством Брайама Юнга, бесстрастно отбивавшего такт, охрипшие голоса старшин и апостолов затягивали первую строфу восьмидесятого псалма Давида: