Онлайн чтение книги Солёный арбуз
4

Просеку рубили в трех километрах от палатки. Колышки, вбитые в саянскую землю, показывали дорогу поблескивающим на солнце топорам и старенькой поющей бензопиле «Дружба».

Колышки вбили в землю изыскатели и геодезисты. Они долго ходили по тайге, таскали листы черно-белых чертежей и радужно-лоскутные карты, смотрели на деревья, на валуны придирчивыми глазами теодолитов. Колышки были свежие, аккуратно обструганные, маленькие, как грибы.

Через час работы Виталий Леонтьев выкурил последнюю сигарету. Пошарил в карманах, подвигал «молниями» и ничего не нашел. Все, кроме Букваря и Спиркина, тоже пошарили в карманах и тоже ничего не нашли.

Стало страшно. Забыли.

Бросили жребий. Худенькую занозистую щепку с медовой каплей смолы вытащил некурящий Букварь.

– За час успеешь, – сказал Николай. – Час потерпим.

В палатке сигарет не было. Они лежали в охотничьем домике на коричневом покосившемся подоконнике. Букварь взял три пачки «Примы». Других на трассе не продавали. Потом подумал и взял четвертую. На всякий случай.

Побродил у палатки и около домика и крикнул:

– Ольга!

«Га! Га!» – пробасила соседняя сопка и замолчала. Стало тихо. Только Канзыба бежала и бежала.

– Букварь! Я зде-е-есь!..

«Узнала…» Голос ее звучал снизу, тихо и глухо, словно из-под земли. Букварь прошел за охотничий домик, обогнул скалу и вдруг побежал вниз, к Канзыбе. Словно сорвался. Бежал, махая руками, будто хотел удержаться, ухватиться за воздух, цеплялся за ветки берез, за лапы кустарника, хрустел, ломая и давя их, сшибая камни, и они катились вниз, с шумом подскакивали и булькали в летящую воду.

– Букварь! Куда ты?..

– Я сейчас! – закричал Букварь и затормозил, но не смог устоять и повалился на спину у ног Ольги.

Он смотрел в небо. Над ним в синеве смеялись Ольгины глаза. Лоб морщился от смеха.

– Ты это чего? – спросил Букварь. Он встал и пытался наладить дыхание.

– Что «чего»? – не поняла Ольга.

– В шинели… Жарко ведь.

– Да так. Купалась. Греюсь.

– Ну да, правильно, – сказал Букварь.

Ольга стояла у самой воды, накинув на плечи старую шинель, полы которой доходили почти до самой гальки. Волосы у нее были мокрые и блестели на солнце, и капли, поблескивая, бежали по влажному смуглому лбу, мимо смеющихся темных глаз и падали с бровей и кончика носа.

– Холодно? – с уважением спросил Букварь. Вода в Канзыбе была ледяная, и никто из ребят еще не решился войти в нее.

– Ничего, – сказала Ольга.

– А тебе шинель… ты в шинели такая…

– Какая? – заинтересовалась Ольга.

Букварь хотел сказать что-нибудь значительное, что могло бы передать ей всю радость, которую принесли ему тайга, звуки и разговоры ее, солнце, эта длинная шинель и мокрые, блестящие на солнце волосы. Но он смутился и сказал тихо:

– Ну такая…

Потом вспомнил:

– Я пойду. Я за сигаретами пришел. Ребята ждут.

Он начал взбираться вверх, и уже на сопке его догнали слова:

– Букварь, подожди…

Он обернулся.

– Скажи ребятам… На первое будут щи… А потом картошка… Понял? Картошка…

– Ладно! – сказал Букварь.

– Щи из свежей капусты… со свиной тушенкой…

Он был уже наверху, недалеко от камней, бурых, словно покрытых шкурой медведя, и снова посмотрел вниз.

Ольга стояла у воды в шинели, маленькая, как Буратино.

– А на третье компот… Ты скажи!..

Букварь подумал: как это все-таки здорово – Ольга в большой и длинной шинели! Вот если бы она надела еще ушастую удалую буденовку. Но где достанешь сейчас буденовку?

Букварь шел по тайге и не слушал тайгу.

Он думал о шинели. Шинель была обыкновенная, пожившая, потертая, с износившейся серой подкладкой, с заплатами на левом локте, с медно-желтыми самодельными проволочными крючками, заменившими старые, сломавшиеся.

Букварь все знал про эту шинель. Про нее рассказывали ему Николай и Ольга.

Ольга впервые увидела эту шинель полтора года назад на станции K°шурниково, названной так в честь легендарного изыскателя. Никакой станции тогда еще не было. Была вешка, воткнутая в землю, с фанерной планкой. На планке написали химическим карандашом: «Здесь будет станция Кошурниково». Видимо, было холодно, когда писали, – карандаш дрожал, и буквы получились неровные.

За вешкой в тайге, в семи километрах от золотого Артемовска, стиснутого сопками, стояло несколько длинных приземистых сборных домов, и в одном из них устроили котлопункт. Ольга и работала в котлопункте.

Две узенькие доски, перекинутые через приток Кизира Джебь, сварливую саянскую реку, связывали K°шурниково с Артемовском. Эти доски вели из Кошурникова на Большую землю.

Их плохо закрепили, нарочно, потому что ребята, переходя через них, любили покачиваться, и доски пружинили под их тяжелыми сапогами. Без этого покачивания на плохо закрепленных досках над шумящей желтой Джебью ребята не могли обойтись. Как не могли обойтись без отварных макарон в меню котлопункта.

Их ели утром, днем, вечером и ночью. По желанию. Ели с кильками, морским окунем в томате, баклажанной икрой, мясом и безо всего.

Однажды котлопункт остался без макарон. Это было то ли в сентябре, то ли в октябре. Мешок макарон – сорок килограммов – должен был притащить со склада из Артемовска один из парней, только сегодня прибывших на стройку и направленных в Кошурниково. Ольга ждала его до девяти, а в девять, сдвинув лавки в угол и вымыв пол, отправилась домой, так и не представляя, чем будет кормить ораву утром. Дверь на всякий случай не заперла.

Утром она увидела на столе котлопункта шинель. Ту самую. С заплатой на левом локте, потертую и мокрую. Из-под шинели торчали сапоги. Ольга постучала по сапогам. Шинель вздрогнула, открыла заспанное небритое лицо с большими черными глазами.

– Бондаренко? – спросила Ольга.

– Ага, – захлопали ресницы, – Николай.

Из-под шинели высунулась рука. Ольга пожала ее.

– А макароны?

Черные глаза двинулись вправо. Ольга посмотрела на лавки и увидела там мешок с небольшим темным пятном. Сапоги соскочили на пол. Большие руки стали стаскивать шинель. Шинель не поддавалась и горбилась.

– Давайте я вам ее подсушу, – предложила Ольга.

Николай благодарно кивнул, и потом Ольга узнала, как все было.

…На складе проковырялись до восьми, в восемь ушел последний автобус, и ему, Николаю, пришлось тащиться километров десять по деревянным тротуарам незнакомого города, тянувшегося между сопок. Рядом с ним шагала темнота. Она была таежная, черная и густая, как вар.

Все-таки он дошел до Джеби и стал ее переходить. Но доска тут же перевернулась, и он шлепнулся на лед. Понял, что в такой темноте, да еще с мешком за плечами, по доскам Джеби он не перейдет. Или принесет вместо макарон тесто.

Николай попробовал идти по льду. Лед был тонкий, с водичкой сверху. Он сделал три шага и провалился.

Лет десять назад, в школе, он изучал физику и теперь вспомнил ее законы. Насчет давления и поверхности. Он накрепко привязал мешок к спине, лег на лед и пополз. Полз метров двадцать или тридцать, пока водичка не кончилась. Потом он пришел в котлопункт, скинул мешок и заснул на столе.

– Мешок все-таки чуть-чуть промок, – сказал Николай, – вот тут, сбоку… Это когда я шлепнулся…

Ольга вытаскивала макароны и упрятывала их в шкаф.

– Можно? – спросил Николай.

Он с жадностью грыз макароны. Ольга всплеснула руками и притащила ему хлеб, масло и консервы.

Потом они не видели друг друга полгода, и только в мае, уже в Курагине, Николай подошел к ней на танцах.

Они вместе возвращались домой. Лил дождь, и Николай укрыл ее шинелью.

У Букваря всегда было светло на душе, когда он думал об этой шинели. Он любил думать о ней, об Ольге и Николае. Он любил Николая, Ольгу и эту шинель.

Его всегда удивляло, как могли дать такому человеку, как Николай, унизительное и глупое прозвище Тату-Мату.

А его звали так года полтора назад, сразу же после того, как он приехал из Красноярска в Саяны. Он сам дал повод. То и дело он повторял: «Тату-Мату». Потом заставил себя забыть выражение, облегчавшее ему разговор.

Последний раз «Тату-Мату» прозвучало в клубе маленькой деревушки, пригревшейся под соснами у самого Кизира, за Красным Кордоном и горой Бурлук. Жили там строители, и вот из этой деревушки Николай и выгнал темную личность по кличке Шериф, отнял у него нож и бросил в спину свое последнее «Тату-Мату».

Это было давно, и о случае с Шерифом ходили уже легенды. Потом Николая перевели в Кошурниково, оттуда – в Курагино. Там он стал бригадиром.

Ребята в бригаде умели делать многое. И многого не умели. Николай умел делать все. Поэтому к ребятам он относился с доброй снисходительностью, как мастер к ремесленникам. Все, за что бы он ни брался, получалось красиво. И красивыми были не только результаты его труда, но и сам этот труд: ладные, пластичные и экономные движения его рук и тела.

Руководил он ребятами без лишнего шума, и ребята просто не замечали, что ими руководят. Но они хорошо понимали, что значит для них Николай.

Он был старше их. Три месяца назад ему исполнилось двадцать семь. Фигура его, длинная, с широкими плечами и узкой талией, была юношеской, а лицо – взрослым. Николай вообще был человеком взрослым и серьезным. И вот теперь Ольга стояла в его шинели на берегу Канзыбы.

Ну и что? Просто шинель. Обыкновенная, серая. Такие всем выдают в армии. Только петлички, когда старые износились, мать Николая перешила с дырастой отцовской, отвоевавшей еще в мировую и гражданскую, как память об отце. Николай сначала смеялся, а потом привык.

Обыкновенная… А может быть, и необыкновенная. Для него, Букваря, она стала символом тех принципов, которыми он жил.

– Пятьдесят пять минут, старик, – сказал Леонтьев. – Не так уж плохо.

Букварю хотелось рассказать ребятам про шинель, но им было не до этого. Они курили.

Кешка держал сигарету в уголке рта большим и указательным пальцами, как держал в детстве, когда курил украдкой и прятал окурки в рукаве. Сплевывал он виртуозно и каждый раз на новый пень.

Виталий Леонтьев дымил небрежно, морщился, словно занятие это ему давно надоело, опротивело, пускал к небу пепельно-седые кольца. Кольца поднимались лениво и нехотя, переваливаясь с боку на бок, и, видимо, подниматься вверх им так же надоело, как и Виталию Леонтьеву смотреть на них.

Бульдозер курил жадно, затягивался и кашлял.

Николай сидел на пне и аккуратно стряхивал пепел о раскрошенную пилой кору пня.

Букварю было скучно, а Спиркин морщился. Он всегда высказывался против курения.

– А Ольга там шинель надела, – сказал Букварь Николаю, – выкупалась и надела.

– Ага… Хорошо… – машинально сказал Николай.

– На первое будут щи, потом картошка и компот…

Николай молча кивнул, и Букварь, неудовлетворенный, отошел от него. Начинать разговор с Кешкой не имело никакого смысла, и он подошел к Леонтьеву.

– Пришел я туда, – сказал Букварь, – а Ольга стоит в шинели…

– Ну и что? – спросил Леонтьев.

– Как что? – удивился Букварь. – Стоит в шинели…

– Стоит в шинели. Ну и что?

Букварь обиделся, взял топор и пошел, посвистывая и сшибая зеленые хрустящие верхушки высоких растений, пахнущих мятой.


Читать далее

Фрагмент для ознакомления предоставлен магазином LitRes.ru Купить полную версию
Владимир Орлов. Соленый арбуз
1 03.08.16
2 03.08.16
3 03.08.16
4 03.08.16
5 03.08.16
6 03.08.16
7 03.08.16
8 03.08.16
9 03.08.16
10 03.08.16
11 03.08.16

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть