Онлайн чтение книги Сомнения Мегрэ
Глава 8. Пятно на подносе

Прижавшись лбом к холодному стеклу — так он делал в детстве и не изменил привычке теперь, — Мегрэ, не замечая того, что в голове начали колоть иголки, наблюдал за действиями двух рабочих, чинивших отопление на противоположном берегу Сены.

Когда Мегрэ обернулся, лицо его было усталым, и, направляясь к своему столу, чтобы сесть, он, стараясь не глядеть на Жизель Мартон, произнес:

— Вы ничего больше не хотите мне сказать?

Она колебалась недолго, а когда заговорила, комиссар непроизвольно поднял голову, потому что она спокойным, размеренным голосом, в котором не было ни вызова, ни подавленности, заявила:

— Я видела, как умирал Ксавье.

Знала ли она, какой эффект произведет на комиссара? Отдавала ли себе отчет, что внушила ему невольное восхищение? Он не помнил, чтобы в этом кабинете, через который прошли столько людей, хоть раз побывал человек, наделенный такой проницательностью и таким хладнокровием. И еще — он не помнил никакого столь же непринужденного.

В этой женщине не ощущалось никакого человеческого чувства. Ни единой слабины.

Поставив локти на бювар, он вздохнул:

— Рассказывайте.

— Я снова легла, но никак не могла заснуть. Пыталась понять, что со мной случилось, и не понимала. У меня уже не было четкого представления о времени. Вы знаете, как это бывает. Кажется, что следуешь за мыслью, но в действительности в ее ходе появляются как будто провалы. Должно быть, я несколько раз забывалась сном. Один или два раза мне почудился шум, доносящийся снизу, шум, который производил мой муж, ворочаясь на кровати. По крайней мере, я так думала.

Один раз — уверена в этом — я уловила стон и решила, что ему снится кошмар. Это был не первый раз, когда он стонал и дрался во сне. Он мне рассказывал, что в детстве страдал лунатизмом, и приступы неоднократно повторялись, уже когда мы были женаты.

Жизель продолжала тщательно подбирать слова, говоря без эмоций, словно рассказывая где-то услышанную или вычитанную историю:

— В какой-то момент я услышала более громкий звук, как будто на пол упало нечто тяжелое. Мне стало страшно, и я не знала, стоит ли подниматься с постели. Я прислушалась, и мне почудился хрип. Тогда я встала, набросила халат и бесшумно направилась к двери.

— Вы не видели вашу сестру?

— Нет.

— И никаких звуков в ее спальне не слышали?

— Нет. Чтобы заглянуть в комнату на первом этаже, надо было спуститься на несколько ступенек, а я никак не могла решиться сделать это, осознавая грозящую опасность. Но все-таки, хоть и с неохотой, сделала это. Нагнулась…

— На сколько ступенек вы спустились?

— На шесть или семь. Я не считала. В мастерской горел свет, включена была только настольная лампа.

Ксавье лежал на полу на полдороге между его кроватью и винтовой лестницей. Выглядело это так, будто он полз и все еще пытался ползти. Он приподнялся на локте левой руки, а правую вытянул к револьверу, лежавшему сантиметрах в тридцати.

— Он вас видел?

— Да. Подняв голову, он с ненавистью смотрел на меня, лицо у него было искажено, на губах пена. Я поняла, что, когда он, уже слабея, с оружием в руке шел к лестнице, чтобы убить меня, силы его оставили, он упал, и револьвер отлетел за пределы его досягаемости.

Полуприкрыв глаза, Мегрэ ясно видел мастерскую, поднимающуюся к потолку лестницу и тело Мартона там, где он его нашел.

— Вы продолжили спускаться?

— Нет. Осталась на том же месте, не в силах отвести от него глаза. Я не знала точно, сколько сил у него осталось. Я была зачарована.

— Как долго он умирал?

— Не знаю. Он одновременно пытался схватить оружие и заговорить, выкрикнуть мне о своей ненависти.

В то же время он боялся, что я спущусь, схвачу револьвер и выстрелю. Очевидно, отчасти по этой причине я и не стала спускаться. Сама не знаю, я не думала… Он задыхался. Его сотрясали спазмы. Я подумала, что его тоже вырвет. Потом он издал вопль, его тело несколько раз дернулось, руки вцепились в пол, и наконец он замер в неподвижности. — Не отводя взгляд, она добавила: — Я поняла, что все кончено.

— И тогда вы спустились, чтобы убедиться в его смерти?

— Нет. Я знала, что он мертв. Не могу сказать, почему я была так убеждена в этом. Поднялась к себе в спальню и села на кровать. Мне было холодно, и я накинула на плечи одеяло.

— Ваша сестра так и не вышла из комнаты?

— Нет.

— Однако вы только что сказали, будто он издал вопль.

— Совершенно верно. Она наверняка его слышала.

Не могла не слышать, но осталась в постели.

— Вам не пришло в голову вызвать врача? Или позвонить в полицию?

— Если бы в нашем доме был телефон, я, возможно, так и сделала бы.

— Который был час?

— Не знаю. Я даже не подумала посмотреть на часы.

Я все еще пыталась понять.

— Если бы у вас был телефон, вы бы не поставили в известность о случившемся вашего друга Харриса?

— Конечно нет. Он женат.

— Итак, вы, даже приблизительно, не знаете, сколько времени прошло между моментом, когда ваш муж умер у вас на глазах, и примерно шестью часами утра, когда вы пошли к консьержке позвонить? Час? Два часа? Три?

— Больше часа, в этом я готова поклясться. Но меньше трех.

— Вы ожидали обвинения в убийстве?

— Я не строила иллюзий.

— И задавались вопросом, что будете отвечать на вопросы, которые вам станут задавать.

— Возможно. Сама того не сознавая. Я много думала. Потом услышала знакомый стук мусорных бачков, которые тянут по мостовой в соседнем дворе, и спустилась.

— Опять-таки не встретив сестру?

— Да. По пути я коснулась руки мужа. Она уже остыла. Я поискала в телефонном справочнике ваш домашний номер и, не найдя его, позвонила в дежурную часть, попросив вас известить.

— После чего вернулись к себе?

— Со двора я увидела свет в окне сестры. Когда я открыла дверь, Дженни спускалась по лестнице.

— Она уже видела тело?

— Да.

— Она ничего не сказала?

— Возможно, сказала бы, если бы в дверь почти сразу не постучали. Это был ваш инспектор. — И после короткой паузы добавила: — Если осталось немного кофе…

— Он остыл.

— Ничего.

Он налил ей, а заодно и себе.

За дверью кабинета, за окном продолжалась жизнь, повседневная жизнь, такая, какой ее организовали для своего спокойствия люди.

А здесь, в четырех стенах, был другой мир, трепет которого ощущался за каждой фразой, за каждым словом, мрачный и тревожный мир, в котором, однако, эта довольно молодая женщина чувствовала себя совершенно непринужденно.

— Вы любили Мартона? — спросил Мегрэ вполголоса, как будто помимо своей воли.

— Нет. Не думаю.

— Тем не менее вышли за него замуж.

— Мне было двадцать восемь. Все мои предыдущие попытки оказались неудачными.

— Захотелось респектабельности?

Жизель Мартов не обиделась, по крайней мере не подала виду.

— Во всяком случае, покоя.

— Вы выбрали изо всех Мартона потому, что им было легче манипулировать?

— Возможно. Неосознанно.

— Вы тогда уже знали, что он почти импотент?

— Да. Я не этого искала.

— Первое время вы были с ним счастливы?

— Это слишком сильно сказано. Мы довольно хорошо ладили.

— Потому что поступал так, как вам хотелось?

Она делала вид, что не замечает агрессивности, от которой дрожал голос комиссара, ни того, как он на нее смотрит.

— Я себе не задавала этот вопрос.

Ничто не могло вывести ее из себя, однако в поведении начала сквозить некоторая усталость.

— Когда вы встретили Харриса, или, если вам так больше нравится, Мориса Швоба, вы в него влюбились?

Жизель задумалась, как будто хотела ответить особо точно.

— Вы все время употребляете это слово. Во-первых, Морис мог изменить мое положение в обществе, а я никогда не считала, что мое место — за прилавком в универмаге.

— Он сразу стал вашим любовником?

— Смотря что вы понимаете под словом «сразу». Через несколько дней, если мне не изменяет память. Мы не придавали этому значения, ни он, ни я.

— То есть ваши отношения основывались скорее на деловых интересах?

— Если хотите. Из двух гипотез вы, как мне известно, выберете наиболее пачкающую. Я бы скорее сказала, что Морис и я почувствовали, что мы одной породы…

— Потому что у вас были одинаковые амбиции. Вам никогда не приходило в голову развестись, чтобы выйти замуж за него?

— Чего ради? Он женат на женщине старше его, имеющей состояние, которое позволило ему открыть собственное дело на улице Сент-Оноре. А остальное…

Она давала понять, что остальное значило так мало!

— Когда вы начали подозревать, что ваш муж не в себе? Ведь у вас было такое впечатление, верно?

— Это не впечатление — уверенность. Я с самого начала знала, что он не такой, как всегда. У него бывали периоды экзальтации, когда он рассуждал о своей работе как говорил бы гений, и депрессии, когда он жаловался, что неудачник, над которым все потешаются.

— Включая вас.

— Разумеется. Мне кажется, он всегда был таким. В последнее время он был мрачным, встревоженным, смотрел на меня настороженно и внезапно, в самый неожиданный для меня момент, разражался упреками. А иногда донимал меня своими инсинуациями.

— Вам не приходило в голову уйти от него?

— Думаю, я жалела его. Он был несчастен. Когда из Америки вернулась моя сестра — в глубоком трауре, изображая из себя безутешную вдову, он был недоволен. Она нарушала его привычки, и он не мог ей простить, что она целыми днями не обращалась к нему ни с единым словом.

Я и сейчас не понимаю, как ей это удалось. А ведь удалось, и, очевидно, потому, что притворялась щепкой, потерянной в бурном океане жизни.

Наконец-то рядом с ним оказался кто-то более слабый, чем он сам. По крайней мере, он так думал. Понимаете? С моей сестрой он казался себе настоящим мужчиной, сильным человеком, уверенным в себе…

— Вам не хотелось развестись и предоставить им свободу действий?

— Они были бы несчастны вместе, потому что на самом деле моя сестра отнюдь не плакса-размазня. Наоборот.

— Вы ее ненавидите?

— Мы с ней никогда не любили друг друга.

— В таком случае почему приняли в своем доме?

— Потому что она мне навязалась.

Мегрэ чувствовал тяжесть на плечах и неприятный привкус во рту, потому что понимал: все это правда.

Жизнь в домике на авеню Шатийон протекала в той самой атмосфере, которую мадам Мартон описала в нескольких фразах, и он мог себе представить почти молчаливые вечера, во время которых каждый замыкался в своей ненависти.

— На что вы надеялись? Что это не продлится долго?

— Я ходила к врачу.

— К Стейнеру?

— Нет. К другому. Я ему все рассказала.

— Он не посоветовал вам добиваться госпитализации вашего мужа?

— Он мне посоветовал подождать, сказав, что симптомы еще недостаточно четкие и не замедлит произойти более сильный кризис…

— Таким образом, вы предвидели кризис и держались начеку?

Жизель едва заметно пожала плечами.

— Я ответила на все вопросы? — спросила она после некоторой паузы.

Мегрэ искал, о чем бы ее еще спросить, и не находил, ибо темных пятен для него не осталось.

— Когда вы остановились на лестнице и увидели вашего мужа на полу, у вас не возникло желания прийти ему на помощь?

— Я не знала, вдруг у него осталось достаточно сил, чтобы схватить револьвер…

— Вы уверены, что ваша сестра в курсе всего того, что вы мне только что рассказали?

Она посмотрела на него не отвечая.

Чего ради продолжать? Ему хотелось бы поймать ее на противоречиях, обвинить в убийстве, но она не подставлялась и не уклонялась от ответов.

— Полагаю, — прошептал он, выпуская последнюю стрелу, — у вас никогда не возникало желания избавиться от мужа?

— Убив его?

Она явно делала разницу между «убить» и «госпитализировать». На его «да» она просто заявила:

— Если б мне пришла в голову мысль его убрать, я бы все тщательно продумала и сейчас не сидела бы здесь.

Опять верно. Если кто и способен совершить идеальное преступление, так именно эта женщина.

Нет, она не убивала Мартона! Раскурив по новой трубку и раздраженно поглядев на сидящую перед ним Жизель Мартон, Мегрэ тяжело встал и, с затекшим телом и отупевшим мозгом, направился к двери, ведущей в кабинет инспекторов.

— Соедините меня с домом семнадцать по авеню Шатийон. С консьержкой. Жанвье в домике во дворе. Пусть она позовет его к аппарату.

Он вернулся на свое место, и пока ждал, мадам Мартон припудривала лицо, как делала бы в театре во время антракта. Наконец зазвонил телефон.

— Жанвье? Мне бы хотелось, чтобы ты, не кладя трубку, вернулся во флигель и внимательно осмотрел поднос, который должен находиться на кухне… — Он повернулся к Жизель Мартон. — Поднос круглый, квадратный?

— Прямоугольный, деревянный.

— Прямоугольный деревянный поднос, достаточно большой, чтобы на нем уместились три чашки и три блюдца… Я хочу знать, есть ли на нем царапина или какой-либо другой знак, позволяющий понять, той или иной стороной ставят поднос. Понимаешь, что я хочу сказать?.. Секунду… Эксперты все еще там? Отлично!

Попроси их осмотреть флакон, стоящий в чулане для швабр. Там находится белый порошок. Пусть снимут с него отпечатки пальцев.

На второй вопрос Жанвье смог ответить сразу:

— Отпечатков нет. Они его уже осмотрели. Флакон вытерли влажной, немного сальной тряпкой. Очевидно, той, которой моют посуду.

— Из прокуратуры приезжали?

— Да. Следователь недоволен.

— Из-за того, что я его не дождался?

— В основном потому, что вы увезли обеих женщин.

— Скажи ему, что, когда он вернется к себе в кабинет, все уже, очевидно, закончится. Что за следователь?

— Комельо.

Он и Мегрэ не выносили друг друга.

— Скорей сходи осмотри поднос. Я остаюсь у аппарата.

Он услышал голос Жизель Мартон, на которую больше не обращал внимания:

— Если бы вы спросили меня, я бы вам сразу сказала. Есть знак. Он получился ненароком. Просто на одной из коротких сторон прямоугольника немного вздулся лак.

Действительно, через несколько секунд немного запыхавшийся от бега Жанвье сказал:

— В одном месте на лаке есть вздутие.

— Спасибо. Больше ничего?

— В кармане Мартона обнаружили смятую бумажку с фосфатом цинка.

— Знаю.

Мегрэ не был уверен, но знал, что бумажка окажется именно в кармане мертвеца, что ее найдут где-то в комнате.

Он положил трубку на рычаг.

— Когда вы увидели, что ваш муж направился на кухню, вы ведь догадались, что он собирается там делать, не так ли? Потому и поменяли местами чашки?

— Я их меняла всякий раз, когда предоставлялась возможность.

— Ему тоже случалось менять их?

— Совершенно верно. Вот только вчера вечером ему это сделать не удалось, потому что я не сводила с подноса глаз.

На бульваре Ришар-Ленуар тоже был поднос, не деревянный, а серебряный — свадебный подарок. Чашки Мегрэ и его жены были совершенно одинаковыми, не считая едва заметной трещинки на той, из которой пил комиссар. Но они никогда их не путали. Когда мадам Мегрэ ставила поднос на столик возле кресла мужа, тот был уверен, что та чашка, что ближе, — его.

Он снова встал. Мадам Мартон следила за ним с любопытством, но без тревоги.

— Вы можете зайти на секунду, Люка? Найдите свободный кабинет, все равно какой, и перейдите туда с ней. Оставайтесь там, пока я вас не вызову. Да, и заодно скажите, чтобы привели ее сестру.

Мадам Мартон последовала за инспектором, не задав комиссару ни одного вопроса. А тот, оставшись один, открыл шкаф, извлек оттуда бутылку коньяку, которую держал не столько для себя, сколько для некоторых клиентов, которые в этом нуждались, и налил себе янтарной жидкости в стакан для воды.

Когда в дверь постучали, он закрыл шкаф и едва успел вытереть губы.

— Входите!

В кабинет ввели Дженни, лицо которой было смертельно бледным, припухшим, с красными пятнами, какие остаются, если человек плакал.

— Присаживайтесь.

Стул, который совсем недавно занимала ее сестра, был еще теплым. Дженни посмотрела по сторонам, обескураженная тем, что оказалась наедине с комиссаром.

Он остался на ногах и ходил взад-вперед, не зная, как взяться за дело. Наконец, встав перед ней, произнес:

— Какого адвоката вы выбираете?

Дженни резко подняла голову, ее влажные глаза расширились. Губы зашевелились, но заговорить она не смогла.

— Я предпочитаю допросить вас в присутствии вашего адвоката, чтобы у вас не создалось впечатления, будто использую запрещенные приемы.

Наконец ей удалось пробормотать:

— Я не знаю ни одного адвоката.

По ее щекам катились слезы.

Комиссар взял с полки книжного шкафа справочник коллегии адвокатов и протянул ей:

— Выберите из этого списка.

Она покачала головой:

— Зачем?

Он предпочел бы, чтобы на этом месте сидела та, другая!

— Вы признаете?..

Она кивнула, нашла в сумочке платок, высморкалась без всякого кокетства, и ее нос еще больше покраснел.

— Вы признаете, что имели намерение отравить сестру?

И тут она разрыдалась:

— Я ничего уже не знаю… Не мучайте меня… Скорей бы уж все это закончилось…

Она даже не думала о том, чтобы скрыть свое мокрое лицо.

— Вы любили своего зятя?

— Не знаю. Я уже не знаю. Полагаю, да… Сделайте так, чтобы все это прошло быстро, комиссар!.. Я больше не могу… — взмолилась Дженни.

Казалось, комиссар был застигнут врасплох признанием молодой женщины. Проходя мимо, он даже несколько раз касался рукой ее плеча, как будто понимая, что она нуждается в человеческом прикосновении.

— Вы отдавали себе отчет в том, что Ксавье не такой, как все?

Она отвечала «да». Отвечала «нет». Она столкнулась со слишком сложными для нее проблемами.

— Это она его не понимала! — выкрикнула Дженни наконец. — Она сводила его с ума…

— Намеренно?

— Не знаю. Он нуждался… — Слова она подбирала с трудом. — Я пыталась…

— Успокоить его?

— Вы даже представить себе не можете, в какой атмосфере мы жили… Только когда мы оставались вдвоем, он и я… Потому что со мной он чувствовал себя хорошо, доверял…

— Когда вчера вечером, на набережной, Ксавье подошел к вам, он объявил, что сегодня утром ему предстоит пройти обследование?

Удивившись, что Мегрэ в курсе, она на мгновение замерла, разинув рот.

— Отвечайте… Я тоже пытаюсь освободить вас как можно скорее…

Дженни поняла смысл сказанного. Она не воображала, что комиссар говорит о том, чтобы выпустить ее, а о том, чтобы, в некотором смысле, освободить ее от себя самой.

— Он мне рассказал, — с неохотой призналась она.

— Это его пугало?

Дженни сказала «да» и шмыгнула носом, снова готовая расплакаться.

— Он думал, что она выиграла…

Подбор слов выдавал беспорядок в ее мыслях.

— Это ведь она его толкнула… Она предусмотрела, что он найдет яд, навоображает себе…

— Он ее ненавидел?

Дженни испуганно уставилась на комиссара, не смея ответить.

— И вы, вы тоже возненавидели сестру, верно?

Она помотала головой. Это не означало ни да ни нет.

Скорее, этим движением она пыталась отогнать кошмар.

— Вчера вечером, выйдя отсюда, — продолжал Мегрэ, — Мартон полагал, что после медицинского обследования его не выпустят на свободу. Значит, у него остался только один вечер. Это был его последний шанс…

Поведение продавца игрушечных железных дорог могло показаться нелогичным, и тем не менее оно не было лишено определенной логики, и Мегрэ начинал понимать определенные моменты трактата по психиатрии. Вот только то, что автор книги излагал заумными словами и сложными фразами, в конце концов оказалось человечным.

— Когда он отправился на кухню, где находились вы…

Дженни вздрогнула, явно желая заставить его замолчать.

— Отвар уже был налит в чашки?

Комиссар был в этом уверен и не нуждался в ответе.

— Вы не видели, как он насыпал порошок?

— Я стояла к нему спиной. Он открыл ящик с приборами и взял нож. Я услышала звон ножей…

— И решили, что у него не хватило мужества насыпать яду?

Мегрэ ясно видел перед собой нож с темной деревянной ручкой, лежащий возле радиоприемника.

Под тяжелым взглядом комиссара Дженни еще немного колебалась, прежде чем простонать:

— Мне стало жалко…

Он мог бы заметить: «Уж во всяком случае, не вашу сестру!»

А она продолжала:

— Я была уверена, что его запрут в дурдом, что Жизель выиграла эту партию… Тогда…

— Тогда вы схватили флакон с фосфатом и всыпали большую дозу в чашку вашей сестры. У вас хватило присутствия духа вытереть флакон.

— У меня в руке было влажное полотенце.

— Вы убедились, что чашка, предназначенная вашей сестре, стоит на нужной стороне подноса…

— Умоляю вас, комиссар! Если б вы знали, какую ночь я провела…

— Вы все слышали?

А как она могла не слышать?

— И не спустились?

— Испугалась.

Она дрожала от запоздалого страха, и поэтому он вновь залез в шкаф.

— Выпейте, Дженни подчинилась, поперхнулась и чуть не выплюнула коньяк, обжегший ей горло.

Мегрэ чувствовал, что она дошла до той точки, когда хочется лечь на пол и лежать неподвижно, ничего больше не слыша.

— Если бы ваш зять вам все рассказал…

Вся сжавшись, она мысленно спрашивала себя, что еще ей предстоит узнать.

А Мегрэ вспоминал слова Ксавье, произнесенные в этом кабинете.

Тот объяснял, что, если бы у него возникло намерение избавиться от жены или отомстить ей, он бы воспользовался не ядом, а револьвером. И ведь это чуть было не удалось. Разве психиатры не рассуждают о строгой логике некоторых сумасшедших?

Это он подсыпал в свою чашку порошок, вороша ножи, причем подсыпал так быстро, что свояченица, стоявшая к нему спиной, подумала, будто в последний момент он струсил. Он рассчитал дозу с целью почувствовать себя достаточно плохо, дабы объяснить свой поступок, который совершит позднее, но так, чтобы не умереть. Не зря же он неделями торчал в библиотеках, штудируя труды по медицине и химии. Эту дозу, переставив чашки на подносе, приняла Жизель Мартон и почувствовала только недомогание.

Неужели всего этого Дженни не поняла за бесконечно длинную ночь, которую провела в спальне, прислушиваясь к раздававшимся в доме звукам?

Она все знала, стало доказательством этого то, что она еще больше сжалась на стуле и, как будто у нее уже не хватало сил четко выговаривать слова, пролепетала:

— Это я его убила…

Комиссар оставил ее в прострации, стараясь не шуметь и боясь только одного: что она сейчас свалится на пол. Затем на цыпочках вышел в кабинет инспекторов.

— Отведите ее вниз… Будьте деликатнее… Сначала в санчасть… — распорядился он.

Мегрэ предпочитал не заниматься этим сам. Встав перед окном, он даже не посмотрел, кто из инспекторов направился в его кабинет.

Вины он не почувствовал. Не мог же он при первом визите Мартена послать его к психиатру. А тот, очевидно, не взял бы на себя ответственность направить его в стационар. Между ответственностью и безответственностью существует неопределенная зона, область теней, куда опасно соваться. Минимум два персонажа этой истории барахтались в ней, а третий…

— А со второй что делать, патрон?

Комиссар вздрогнул, обернулся и посмотрел взглядом человека, находящегося далеко-далеко от кабинета инспекторов:

— Пусть идет.

Он чуть не сказал: «Выгоните ее к такой-то матери».

Мегрэ дождался, пока его кабинет опустеет, и только тогда вошел туда. Почувствовав посторонние запахи, открыл окно.

Он глубоко вдыхал влажный воздух, когда у него за спиной Люка произнес:

— Не знаю, правильно ли я поступил. Перед уходом мадам Мартон попросила у меня разрешения позвонить.

Я разрешил, подумав, что ее разговор даст нам что-нибудь новое.

— Что она сказала?

— А знаете, с кем она разговаривала?

— С Харрисом.

— Она его зовет Морис. Извинилась, что не пришла к открытию магазина, но никаких подробностей не сообщала. Сказала только:

— Я вам все объясню, как только приеду…

Мегрэ закрыл окно, повернулся к нему спиной, и Люка, посмотрев на него, забеспокоился:

— В чем дело, патрон?

— Ни в чем. А что может быть? Она обещала, а эта женщина держит слово. В настоящий момент она едет в такси и, держа перед собой зеркальце, поправляет макияж…

Он вытряхнул трубку в пепельницу.

— Позвони в прокуратуру и, если Комельо вернулся, сообщи, что я сейчас к нему зайду.

Для комиссара Мегрэ дело было закончено. Дальнейшее касалось следователей и судей, и он не хотел оказаться на их месте.