Онлайн чтение книги Сон над бездной
Глава 2. ОТЕЦ

– Петя, ну как? Тебе нравится? – Елена Андреевна Шагарина повернулась к своему мужу Петру Петровичу, демонстрируя серьги и колье.

Они заехали в ювелирный магазин Шписа, что вот уже более двухсот лет занимал первый этаж особняка на углу Червеной улицы в двух шагах от Высокой синагоги пражского еврейского квартала. Этот ювелирный магазин чрезвычайно нравился Елене Андреевне атмосферой, что царила в нем, – солидность, надежность, благородство и приветливость. Здесь широко был представлен ювелирный антиквариат и произведения современных ювелиров со всей Европы. С тех пор как они приехали в Прагу, Елена Андреевна побывала вместе с мужем здесь уже несколько раз. На Рождество муж подарил ей чудный браслет в стиле «арт нуво» по эскизу Альфонса Мухи. А теперь они приехали, чтобы купить бриллиантовое колье и серьги.

Елена Андреевна смотрела на мужа, сидевшего в кожаном кресле. Магазин Шписа внутри напоминал одновременно и старую аптеку, обшитую дубом, и драгоценную шкатулку. Здесь все сохраняли точно в таком же виде, как и двести лет назад. Принимали их двое ювелиров-управляющих, пожилой и молодой. Пожилой неплохо изъяснялся по-русски.

Петр Петрович устало улыбнулся жене. Выглядел он в этот вечер как-то неважно. Вот уже несколько дней подряд у него побаливало горло. Врач сказал – ничего страшного, обычный тонзиллит, надо воздерживаться от холодного и пить горячее. Обильно и часто. Но лишняя жидкость в организме ведь тоже вредна. Особенно в таком возрасте. Что же, пятьдесят семь – возраст для мужчины особый. Елена Андреевна смотрела на мужа с нежностью. Наверное, ей очень повезло в жизни с ним. Да, повезло, и это несмотря на их нынешнее фактическое изгнание, на всю эту высасывающую силы нервотрепку. Они прожили в браке шестнадцать лет. У них замечательный сын Илья, которого ждет блестящее будущее. Они еще не стары – особенно она, ведь она моложе мужа почти на двенадцать лет. И потом, наконец, они богаты. Богаты так, что могут позволить себе многое, если не все.

– Лена, тебе очень идет это, – хрипло сказал Петр Петрович. – Но давай все же посмотрим и другой вариант.

Молодой ювелир по знаку своего пожилого компаньона, прекрасно понявшего желание клиента «посмотреть еще», приблизился к Елене Андреевне и помог справиться с застежкой колье. Серьги она сняла сама. Пожилой ювелир, вежливо поклонившись, подал ей сафьяновый футляр с другим гарнитуром – тоже колье и серьги. Бриллианты и бериллы. И кстати, почти на тридцать тысяч евро дороже.

Елена Андреевна надела серьги. Взгляд ее скользнул в зеркале по своему отражению. Что же, для зрелой сорокапятилетней женщины, матери четырнадцатилетнего сына, перенесшей две полостные операции, совсем неплохо. Рыжие волосы, зеленые глаза, этот оливковый нежный загар. Она была высокой, рослой, и это спасло ее от полноты, сохранило фигуру, стать. Когда ваш женский рост приближается к ста восьмидесяти сантиметрам, то… В Швеции, где они отчаянно проскучали с мужем прошлую зиму, и в Англии, где они жили так спокойно и откуда им велено было убраться в двадцать четыре часа после того знаменитого скандала на пресс-конференции, это, возможно, и не имело бы такого значения. Но в России, где средний женский рост не превышает ста шестидесяти шести сантиметров, сто восемьдесят могли весьма удачно решить вашу судьбу.

В конце восьмидесятых Елена Андреевна работала в Доме моделей на Кузнецком Мосту. Тогда все уже разваливалось, как карточный домик, – надежды, карьера, быт. Она хотела уехать в Париж насовсем, попытать счастья там, может быть, выйти замуж за француза. Но вместо француза ей встретился Петр Петрович Шагарин. Нет, внешностью он уже тогда, будучи молодым, похвастаться не мог – среднего роста, лысый, в очках (сейчас он носил линзы). Он был весь такой смуглый, угольный, точно сожженный южным солнцем, а между тем родом был из Риги, жил и работал в Москве, был ведущим инженером в КБ станкостроительного завода. Но, помимо своего инженерства, уже тогда, в начале перестройки, занимался еще тысячью дел – покупал и перепродавал машины, дачи в ближнем Подмосковье, устраивал концерты популярных эстрадных певцов и писателей-юмористов. Имел массу знакомых на Мосфильме, Ленфильме и Одесской киностудии и тоже что-то там постоянно организовывал, устраивал, утрясал, договаривался, посредничал. Проявлял интерес к Дому моделей и работам Вячеслава Зайцева. Часто летал в Магадан и Бодайбо. Бывал во Владивостоке и Петропавловске-Камчатском.

«Господи, боже мой, – подумала Елена Андреевна. – Неужели та жизнь действительно была на самом деле? И та комната в коммуналке на Сивцевом Вражке (сойдясь с ней, Петр Петрович ушел от своей первой жены, оставив ей все нажитое – кооперативную квартиру, дачу, машину) тоже была?»

Они жили там какое-то время, а потом Петр Петрович взял и приобрел комфортабельную дачу в окрестностях Внукова. Это был девяносто второй год. Все разваливалось на куски. Дача во Внукове принадлежала семье дипломата, работавшего в ООН. Он не пожелал возвращаться и дачу спешно продал – Петр Петрович заплатил дипломату валютой, она у него была в достаточном количестве уже тогда. Все панически боялись инфляции и за доллары готовы были продать даже фамильное гнездо.

Это был их первый собственный дом там . Эта жалкая дипдача с водопроводом и скрипучей лестницей казалась ей почти дворцом. В девяносто шестом они продали ее – участок в несколько гектаров оказался золотым капиталовложением, а вот дом просто пошел под бульдозер на слом, и купили участок на Рублевском шоссе. Их тамошний дом был уже совершенно иным. Но его пришлось оставить, как и все остальное, уезжая за границу в фактическую эмиграцию.

– Это мне тоже нравится на тебе. Но… – голос Петра Петровича совсем охрип. Он помассировал горло ладонью. На нем была синяя рубашка с расстегнутым воротом и замшевая желтая куртка. Все от «Армани», но вот странно – на нем даже «Армани» не слишком бросался в глаза.

– Ты что, неважно себя чувствуешь? – спросила Елена Андреевна.

– Нет, все нормально.

Она посмотрела на мужа – ей показалось, что… Нет, нет, ей показалось, чего не бывает – легкая простуда, обострение хронического тонзиллита, немного распухшие гланды.

– Может быть, поедем домой? Илюша обрадуется, – сказала она.

– А как же столик в ресторане? – он снова смотрел на жену с усталой улыбкой.

– Наш сын редко видит нас, Петя.

– Скоро он будет видеть нас еще реже. А потом мы станем ему вообще не нужны.

– Мы будем нужны ему всегда. Как и друг другу. – Елена Андреевна в драгоценном бриллиантовом колье быстро подошла к мужу и положила ему ладонь на лоб.

– Нет у меня температуры, – он вздохнул и закрыл глаза. – Рука у тебя прохладная. Так жарко, а ты прохладная.

– Давай ничего не будем покупать здесь сегодня, – сказала Елена Андреевна.

– Тебе совсем ничего не понравилось?

– Нет, мне как раз понравилось все, но…

– Тогда что-то мы должны купить сейчас!

– Почему сейчас? – она услышала в голосе мужа так хорошо знакомое ей тревожное нетерпение.

– Потому что… вдруг потом больше не будет подходящего времени, Лена.

– Не будет подходящего времени? – она искренне удивилась. – Почему?

– Ну, так просто. – Он поднялся с кожаного кресла.

– Послушай… ты все же… ты хорошо себя чувствуешь?

– Я чувствую себя прекрасно. – Петр Петрович энергичным жестом подозвал к себе пожилого ювелира.

Елена Андреевна поняла, что он намерен купить ей бриллиантовый гарнитур.

– Мне больше понравился первый вариант, – сказала она покорно (вопросы сделок были всегда его прерогативой).

Молодой ювелир снял с нее колье с бериллами и осторожно надел другое.

Елена Андреевна подошла к зеркалу. Петр Петрович разговаривал с пожилым ювелиром.

Похожее колье было на ней тогда, в девяносто пятом, когда их с Петром Петровичем впервые пригласили на прием в Кремль. Это был специальный прием для тогдашней элиты бизнеса. Как неуютно они себя там чувствовали, на этом приеме. А потом был еще прием и еще, потом был даже бал. И как-то незаметно все вошло в норму, стало даже привычно. Господи, даже скучно!

А потом произошло это проклятое убийство председателя банка «Росинтеграция». И Петру Петровичу позвонили, предупредили, что за ним могут приехать из прокуратуры и ФСБ, что вопрос о его задержании решается на Лубянке. И он среди ночи – да, а что было делать? – поехал в Кремль. И его туда пропустили. Все газеты потом ехидно писали, что он скрывался от возможного ареста в кремлевской приемной, коротая ночь на диване. Но это было ложью. Тогда в Кремле ни на каком диване он не спал, сидел в одном просторном кабинете с видом на Царь-пушку из окна и вел разговор за чашкой кофе с одним умным человеком.

В принципе уезжать, эмигрировать из страны им следовало уже тогда. Ночной звонок, предупреждение о возможном аресте – это был сигнал, которому они не вняли. Но как Петр Петрович мог внять этому сигналу? К тому времени он обладал уже немалым, солидным капиталом. И бизнес – тогдашний российский бизнес середины девяностых – не то чтобы разочаровал его… нет, он стал ему тесен. Елена Андреевна знала своего мужа как никто другой – нет, нет, он никогда не был бездушной машиной для наживания миллионов, а потом и миллиардов. Бизнес был лишь одним, самым выгодным приложением его природного таланта и кипучего, деятельного, во многом саморазрушающего, самопожирающего темперамента. Во главе же угла всегда стояли идеи. Масса идей. Самых разных, порой даже взаимоисключающих друг друга. У крупных и по-настоящему талантливых бизнесменов вообще всегда во главе угла – идея, мечта, пусть и самая бредовая, как, например, футбол во всех его разновидностях и ипостасях. Или же «нефтяное государство в государстве», «корпоративная солидарность», «бизнесхартия», «Священный союз», «Общеевропейская конституция», или же «перманентная демократизация тоталитарных режимов», как у старика Сороса, или же…

Либеральная идея – вот что всегда было во главе угла для Петра Петровича Шагарина. Либеральная идея… «Иде я нахожусь?!!»… Господи, как же он – такой всегда сдержанный, вежливый, вкрадчивый – раздражался и бесился, когда при нем упоминали этот стариннейший, с бородой анекдот времен Леонида Ильича! «Иде я нахожусь…», идея либеральная…

А ведь ему многие сведущие люди говорили, что на текущий момент это еще больший бред и морок, чем футбол и «демократизация тоталитарных режимов». Но он ухватился за эту идею. Прилип, точно к смоле! И начал создавать, сколачивать собственный партийный блок.

Елена Андреевна с содроганием вспоминала эту партийную эпопею. Пора было срочно выводить капитал за рубеж. А он – ее муж – маниакально занимался партийным строительством. Сколько денег они потеряли на этом? Конечно же, он все сосчитал до последнего рубля, до доллара – деньги свои и чужие он считать умел. Но ИДЕЯ – это прожорливый Молох… Она существовала вне этих его катастрофических финансовых потерь, вне денег, вне его самого. Неужели он и правда всерьез мечтал, что на гребне этой идеи он когда-нибудь станет президентом? Вряд ли. Все же он был – во всем, кроме этого, – жесткий прагматик и реалист. Но что может поделать прагматизм с человеческой натурой?

«Как ты не понимаешь, Лена, это ведь так просто. Либеральные ценности, заложенные в менталитет нации, – это ведь… это не что иное, как существующий вот уже двести лет на одном и том же месте, в одном и том же доме ювелирный магазин на Червеной улице», – горячился Петр Петрович, когда она начинала спорить с ним. И напрасно было спрашивать о том, торговали ли бриллиантами в том магазине во время войны, когда по узким улочкам еврейского гетто громыхали грузовики СС, и потом, во времена Варшавского пакта, и той самой пражской весной с ее цветущими каштанами и танками? «Ах, Лена, ты должна со мной согласиться, ты должна принять мою точку зрения, это так для меня важно», – говорил он. И она принимала и соглашалась. Она чувствовала его безмерное одиночество. Вокруг было столько людей – одной обслуги со счета сбиться, а они всегда чувствовали себя словно в вакууме. Странно, этот всепоглощающий вакуум точно ядовитое облако начал обволакивать собой и их сына. И это тревожило Елену Андреевну больше всего.

Имелось и еще одно тревожащее обстоятельство. И оно стоило Елене Андреевне немало душевных сил и нервов. Но оно уже, к счастью, было в прошлом. Да, без всяких сомнений в прошлом. Ведь он – ее муж – сам ей сказал об этом.

Бриллиантовый гарнитур упаковали в футляр. Петр Петрович пожелал забрать покупку с собой. Он выписал чек. В это время в ювелирный магазин заглянул Анджей Хогель, водитель-охранник. В Праге, как, впрочем, и в Лондоне, многочисленная охрана использовалась Петром Петровичем лишь во время каких-то светских или политических мероприятий. Конечно, за свою личную безопасность следовало опасаться всегда, но… В Европе, да и в Америке, как известно, за глаза потешаются над всеми «новыми русскими», приезжающими с пышной многолюдной свитой. Это все признаки варварства, азиатчины, ущербности менталитета. А здесь так вести себя не принято, это дурной тон. Здесь сам Билл Гейтс ходит в клетчатой ковбойке и кроссовках, норвежские нефтяные магнаты ездят на велосипедах, создатель мировой империи моды, как простой обыватель, каждое утро прогуливается «на уголок» к соседнему с его особняком кафе и покупает грошовые комиксы и газеты.

Водитель-охранник протянул Петру Петровичу спутниковый телефон. Елена Андреевна сразу поняла, что мужу звонит Павел Шерлинг – его юрист и поверенный в делах.

– Вечер добрый, Петр Петрович, как самочувствие?

– Отличное, спасибо. Какие-то новости? – Петр Петрович сделал вежливый жест пожилому ювелиру – одну минуту, извините.

– Из Москвы в пражскую прокуратуру послан очередной запрос.

– О чем?

– Снова о вашей экстрадиции. – Шерлинг на том конце кашлянул. – Опять эта возня.

– Ну, здесь, в Праге, волноваться не о чем, – сказал Петр Петрович.

Елена Андреевна посмотрела на него – бодрится. Вот так же он бодрился и в Лондоне. Там дошло до того, что встал вопрос о политическом убежище по политическим мотивам. Генеральная прокуратура бомбардировала Лондон запросами об экстрадиции – в России против Шагарина были возбуждены уголовные дела по обвинению его в финансовых махинациях, незаконном предпринимательстве и отмывании капитала. В результате вопрос о политическом убежище отпал сам собой. Но он убеждал себя и ее – «Англия никого не выдает, мы здесь в полной безопасности». Запрос об экстрадиции был рассмотрен в лондонском суде и оставлен без удовлетворения. «Вот видишь, Лена, Англия никогда никого не выдает! Это принцип, вековая традиция, имеющая силу закона. Это и есть либеральная идея в действии», – повторял Петр Петрович. Она видела не только это, но еще и то, что он теряет самоконтроль и впадает в эйфорию. И снова бредит этой своей «либеральной идеей», партийным строительством – подспудно из-за рубежа, с берегов туманного Альбиона. Та скандальная пресс-конференция в Сити… Ах, не надо было ее проводить. И на вопросы журналистов не надо было отвечать так резко, так агрессивно. Надо было понимать, что в предвыборный год на берегах Москвы-реки все эпатажные обличительные филиппики с берегов туманного Альбиона трактуются совершенно в особом ключе.

По поводу той пресс-конференции уже в английский МИД поступил запрос. Англия, конечно, не выдавала никого и никогда, но… Петра Петровича внезапно вызвали в Скотленд-Ярд и допросили. Оказывается, во исполнение запроса коллег из Москвы. Затем свой визит в их особняк на набережной Темзы нанес коронер. А потом… потом были долгие консультации. В Лондон спешно прилетел адвокат Павел Шерлинг и… ничего не добился. Им всем было настоятельно рекомендовано покинуть пределы страны. Нет, Англия, родина Шекспира, Шелли и столь любимого ими обоими Тома Стоппарда, не выдала их. Она просто вышвырнула их пинком под зад в Восточный сектор, в эту самую Прагу.

Елене Андреевне так хотелось объяснить мужу – мягко, чисто по-женски: вот видишь, дорогой, и это тоже твоя либеральная идея в действии. Но она жалела его. Она чувствовала – ему нанесен жестокий удар. И просто грешно ей, его жене, прожившей с ним в браке шестнадцать лет, добивать его этим. Хотя… Были, были в их такой счастливой супружеской жизни моменты, когда ей хотелось ударить его – ударить как можно больнее, чтобы он понял, осознал… Об этих моментах Елена Андреевна вспоминать не любила. Ведь он сам сказал ей, что с прошлым – с тем прошлым – покончено. Он поклялся ей. И здесь, в Праге, ей не в чем было упрекнуть его как мужа. Он проводил много времени с ней. Исполнял все ее капризы. Покупал драгоценности. Вот сейчас, после магазина Шписа, они должны были поехать в тот французский ресторан у Карлова моста и ужинать – вполне счастливая, очень богатая зрелая супружеская пара, пусть и гонимая, находящаяся под дамокловым мечом экстрадиции по запросам российской генпрокуратуры, но все равно живущая полной жизнью. Что-то в духе старого голливудского кино с Кетрин Хепберн и Спенсером Трейси. Но старое голливудское кино Петр Петрович терпеть не мог.

– Как Лида поживает? – спросил он Павла Шерлинга по телефону после небольшой паузы. – Загорела? Это хорошо… Привет передает? Лена, Лида передает привет, слышишь? – Петр Петрович глянул на жену. – Ей тоже привет от моей Лены. А как у Маши дела?

Лида, точнее, Лидия Антоновна, была женой Павла Шерлинга. Маша – их восемнадцатилетней дочерью. Самому Шерлингу только-только исполнилось сорок – он выглядел значительно моложе и часто со смехом и тайной гордостью говорил, что его порой принимают не за отца, а за бойфренда «столь юного создания». Странный пунктик для самолюбования, особенно для правоведа и юриста. Вообще от четы Шерлинг, будь ее воля, Елена Андреевна держалась бы подальше. Но Петр Петрович чрезвычайно ценил Шерлинга за деловую хватку и трезвый ум. И доверял ему. А ведь он доверял очень немногим.

Они покинули ювелирный магазин – у его дверей их ждала машина. Водитель Анджей распахнул перед ними ее серебристые сияющие двери. Потихоньку тронулись. Удобно устроившись на белых кожаных сиденьях, Елена Андреевна закурила. В салоне было прохладно, пахло лимонной эссенцией. Петр Петрович откинул голову на кожаный подголовник.

– Довольна? – спросил он.

– Да, а ты?

– Я?

– Тем, что купил мне такой отличный подарок?

– Конечно.

– Что Павел сказал тебе по поводу Маши? Сдала она свои экзамены?

– Да. Осенью поедет в Мюнхен. Там, Павел сказал, традиционно сильные преподаватели по классу скрипки. Будет заниматься.

– Талантливая девчушка.

– Очень.

– В прошлый раз, когда они все вместе к нам приезжали, мне показалось… она сильное впечатление произвела на Илюшку.

– Это было давно, Лена. – Петр Петрович посмотрел на жену. – Когда они все приезжали… Илья тогда был совсем еще ребенком.

– Это было год назад, – тихо возразила Елена Андреевна.

– Правда? А мне показалось… столько времени прошло…

– Ты устал?

– Нет, с чего ты взяла?

– Просто вид у тебя такой… отрешенный.

– Разве?

– Думаешь об этом чертовом запросе из прокуратуры? – тревожно спросила Елена Андреевна. Странно, но здесь, в салоне машины, вид Петра Петровича ей не понравился. Откуда эта нездоровая желтизна, эта внезапная бледность, проступающая на его смуглом лице как нечто чужеродное – как грим, как белила, как мука?

Боже, при чем тут мука? Какая еще мука?

– Нет, об этом я совсем даже не думаю. – Он вяло пошевелился. – Ты вот напомнила. Он сказал, а я почти сразу забыл…

– Да? А о чем же тогда ты думаешь?

Он не ответил – смотрел в окно машины. Они неспешно ехали по узким улочкам еврейского квартала и как раз остановились на перекрестке возле Еврейской ратуши. Петр Петрович смотрел вверх – на двойные часы. Стрелки римского циферблата показывали время, по которому они все, весь город, целый мир жил и работал. Стрелки другие – единственные в своем роде и неповторимые, – шли в обратном направлении, показывая совершенно иное время.

Иное… Чье?

Снова настойчиво зазвонил спутниковый телефон. Петр Петрович увидел высветившийся номер и ответил сам. После первой же услышанной фразы лицо его ожесточилось.

Елена Андреевна отвернулась – эти часы, отсчитывающие время назад. Даже они со всей их хитрой средневековой механикой ничего не могут изменить.

– В предвыборный год это наш единственный шанс! – услышала она резкий окрик Петра Петровича. – Я говорю, делайте то, что я сказал. Не ваше дело, какие последствия… За последствия отвечаю один я. Семь лет вот уже отвечаю…

«У него совсем другой голос, когда он говорит со мной, – подумала Елена Андреевна. – А вот на Илюшку он порой тоже орет. Это скверно. А меня он щадит. Или жалеет, или старается загладить ту свою вину, поэтому и обращается всегда мягко».

– Пусть, пусть грянет скандал! – Бледность на лице Петра Петровича сменилась багровым румянцем, он крепко стиснул телефон. – Какие еще, к черту, новые обвинения? В дестабилизации? Меня в убийствах обвиняют, что мне ваша дестабилизация?! Да, я сказал только так и никак иначе. Я этого хочу. Да, я добиваюсь именно этого. В конце концов, я все это финансирую… Я плачу деньги, и мне нужно, чтобы вы не умствовали, а точно исполняли мои инструкции. Нет, я сказал, нет, этого недостаточно. Организуйте пресс-конференцию здесь, в Праге, телемост. Да, я хочу выступить. Мне есть что сказать, в том числе и по тем бредовым клеветническим обвинениям, которые посылаются в мой адрес из…

Он не договорил – внезапно снова сильно побледнел и со свистом втянул в себя воздух. Елена Андреевна обернулась – она увидела, как Петр Петрович вдруг резко наклонился вперед. Потом как-то обмяк, начал клониться набок.

– Петя, ты что, что с тобой?

Спутниковый телефон выпал из его разжавшихся пальцев.

– Петя, что… тебе плохо, сердце?! Анджей, остановите машину!! – крикнула не своим голосом Елена Андреевна.

Но они и так стояли на перекрестке под часами Еврейской ратуши. Елена Андреевна повернула мужа к себе – голова его безжизненно свесилась на грудь, подбородок уперся в воротник рубашки. Глаза были закрыты, губы крепко сжаты. Цвет их был синюшный. В уголках рта выступила пена.

– Господи, помогите же кто-нибудь! – Елена Андреевна распахнула дверь машины – жаркий вечерний воздух ворвался в прохладу кондиционера. Вокруг начала собираться толпа – пражане и туристы с изумлением наблюдали, как из салона роскошного серебристого «Лексуса» истошно кричит одетая в белый летний костюм от Гуччи женщина с ярко-рыжими волосами, уложенными стильным парикмахером. Кричит по-русски. Ох уж эти непредсказуемые шальные русские с их генетической достоевщиной и вечными танками!

Первым просек ситуацию пражский полицейский – протиснулся, заглянул в салон «Лексуса», увидел распростертого на кожаных сиденьях Петра Петровича и мигом вызвал по телефону карету «Скорой помощи». Она приехала по-европейски быстро. Врачи в синих комбинезонах, не обращая внимания на любопытство толпы, принялись за оказание первой помощи больному.

Елена Андреевна, выбравшись из машины, стояла, вцепившись в рукав водителя Анджея – он тоже был испуган, ничего не понимал: вот только что патрон был жив-здоров, ехал в машине, говорил по телефону и вдруг – бац!

Лицо Петра Петровича, уложенного на каталку, покрыла кислородная маска. Спины врачей отгородили его от Елены Андреевны. Часы на ратуше начали бить. Только вот какое время они показывали – то или другое, верное или обратное, прямое или кривое, с той стороны или с этой?

Один из врачей подошел к Елене Андреевне. Начал что-то говорить по-чешски.

– Я не понимаю… Анджей, что ему надо, почему они не везут его в больницу?!

– Он говорит… пани Елена, ничего нельзя сделать. Поздно. Он был уже мертв, когда они приехали.

– Что?!

– Он умер, пани. Они говорят…

Елена Андреевна рванулась к мужу. Врач-чех попытался удержать ее. Но она оттолкнула его. Она не верила. Сама мысль об этом казалась ей дикой, нелепой. Они только что говорили с ним… Покупали колье в магазине Шписа… В ресторане у Карлова моста их ждал заказанный столик… А дома на вилле в королевских садах Петршин их ждал сын Илья…

Бой часов стих, и стало слышно Прагу – разноязыкий гомон толпы на ее древних улицах, шипение пивной пены, льющейся через край ее кружек, звон ее трамваев, воркование ее голубей, ее смех, ее бестолочную сутолоку, ее беззаботность и презрение к сиюминутному настоящему, уже ставшему в ее каменных, запорошенных готикой глазах прошлым.

Елена Андреевна приблизилась к каталке. Ее глаза не видели ничего, кроме его руки, свесившейся вниз.