Онлайн чтение книги Сын Красного Корсара Son of the Red Corsair
Часть вторая

Глава I. Два флибустьера-болтуна

— Так это херес или аликанте?

— Клянусь собственной смертью, я уже не пойму, приятель.

— Слишком много выпили?

— Гасконец-то напился!.. Что вы такое говорите, сеньор Мендоса?.. Хотите меня оскорбить?

— Нисколько, дон Баррехо.

— Гасконцы не переносят оскорблений.

— Мы это знаем отчасти, дон Баррехо, — сказал баск. — Разве мы оба не с Бискайского залива?

— Но вы с другого берега.

— И вы с другого.

— Нет!..

— Вы же не моряк, а значит, ориентироваться не умеете.

— Гасконец-то не умеет!..

— Карамба!.. Вы не умеете ориентироваться даже в вине! Хотите доказательств? Вы не знаете, что мы сейчас пьем, херес или аликанте.

Гасконец долго чесал макушку, гримасничал, потом взял стоявшую перед ним терракотовую чашку и с торжественной важностью отведал содержащуюся там жидкость.

— Предупреждаю вас, дон Баррехо: после того как вы это выпьете, я не выложу больше ни сольдо,[48]Сольдо — итальянская серебряная монета, которую чеканили с XII в.; весила около 1,3 г серебра; со временем содержание серебра упало примерно до 0,5 г. потому что тот знаменитый дублон, на который мы спорили в подвале маркизы де Монтелимар, давным-давно уплыл!..

— Пропили целый дублон!.. — закричал гасконец.

— Мне только что сказал об этом трактирщик.

— Этот ворюга!.. Мы пропили дублон?.. Сколько он заставит нас платить за эти бутылки?

— Почем я знаю! Никогда не был силен в арифметике.

— Повторяю вам, что это — вор!..

— Возможно, но кричать ему это в морду я не буду.

— Вы не гасконец.

— Хотите проблем? Вы же знаете, что сеньор граф наказал нам соблюдать максимальную осторожность, поскольку мы находимся среди врагов.

— Гасконец никогда не боится. Пойду разобью голову этому ворюге, который жрет дублоны.

— Один… только один, дон Баррехо, — сказал Мендоса.

— В Гаскони на этот дублон можно пить целый год.

— Мы сейчас в Америке.

Гасконец, выпивший лишка, поднялся.

— Испанские ворюги! — закричал он и бросил на пол только что поставленную чашку. — Опустошители кошельков!

Эта комическая сцена, которая, однако, вполне вероятно, могла в любой момент стать трагической, происходила в одной из многочисленных таверн Пуэбло-Вьехо, испанского городка, расположенного в нескольких десятках лиг от побережья Тихого океана и достаточно хорошо защищенного фортами и артиллерией; городок в это время приобретал некоторое значение, несмотря на близость Новой Гранады.

Таверна была одной из самых респектабельных в городе. Ее посещали горожане, но по большей части возвращающиеся из Мексики авантюристы, по горло напичканные золотом и готовые к любым переделкам. Популярность таверны объяснялась тем, что ее хозяин подавал уважаемой клиентуре настоящие аликанте и херес. Вино созревало под мягким солнцем родины-матери, старой Испании, и его честно перевозили через океан.

Тридцать или сорок посетителей, находившихся в тот момент в зале, смакуя заключенный в бутылки напиток и дружелюбно беседуя между собой, встретили с возмущением брошенное гасконцем оскорбление.

— Кто это тут разорался?

— Вышвырните этого пьянчугу!..

— Начистите рыло этому подлецу!..

— Вон!.. Вон!..

Гасконец, красный, как вареный рак, встал, гордо держась за свою ужасную драгинассу.

— Мне показалось, тут кто-то мной недоволен, — проговорил он, сверля взглядами своих черных глаз горожан и авантюристов.

— Вон, негодяй! — закричал бородатый грубиян, у которого на боку висела драгинасса не менее длинная, чем у гасконца.

Дон Баррехо обернулся к баску, который спокойно потягивал свой херес, словно происходящее его нисколько не касалось.

— Вы когда-нибудь видели, приятель, таких наглецов? — спросил гасконец.

— Когда наслаждаюсь добрым вином, я становлюсь глухим, — ответил баск, улыбаясь в усы.

— Я сделаю из этих попугаев яичницу!

— Берегитесь, у этих попугаев есть клювы и когти. Им под силу разорвать гасконца, обитающего с одной или другой стороны Бискайского залива, — ответил баск. — Они бьют основательно, когда принимаются за дело всерьез, а смелости им не занимать, уверяю вас.

Авантюристы собрались в одном из углов зала, непрестанно продолжая кричать:

— Вон!.. Вон!..

— Кого это вон? — загудел гасконец, перекрывая их голоса.

— Тебя, пьяная рожа! — ответил бородатый грубиян.

— Гасконца!..

В этот момент появился трактирщик, вооруженный тяжелой кастрюлей, а за ним виднелись три или четыре его помощника, в спешке похватавшие вертела, на один из которых еще была нанизана недожаренная утка.

— Чего хотят эти люди? — заревел гасконец.

Потом, увидев утку на вертеле, громко скомандовал:

— Дай-ка эту мертвечину мне, ты, ворюга!.. Она пойдет нам на ужин, и на этот раз заплачу я, не так ли, Мендоса?

— Я брошу ее тебе в морду, грязный метис! — заорал трактирщик. — А после разобью тебе башку вот этой кастрюлей.

Громкий хохот оборвал ответ трактирщика, но грозный гасконец не смеялся.

— Гром и молния! — закричал он. — С каких это пор гасконцев атакуют кастрюлями?.. Мошенник, освободи место своим адъютантам! У них, по крайней мере, вертела в руках, а вертел служит оружием во всех странах земного шара!..[49]Тирада гасконца основана на игре слов; в итальянском языке lo spiedo означает не только «вертел», но и «копье, пика».

И снова взрыв смеха последовал за злобным ответом гасконца. Смеялись горожане и авантюристы, но громче всех, вероятно, хохотал баск, хотя ему не нравилось, что этот фанфарон компрометирует себя, словно позабыв наставления сына Красного корсара.

— Этот человек опасен, — повторял бравый моряк. — Мой дублон запрыгнул ему в мозг, и кто теперь угадает, что выкинет этот близкий родственник дьявола. Очень жалко, но наша миссия закончится здесь.

Трактирщик, взбешенный сардоническим хохотом горожан и авантюристов, приблизился к гасконцу, угрожающе размахивая кастрюлей.

— Вон отсюда, пьянчуга, — завопил он, — или я разобью тебе морду!.. Пошел!.. Пошел!.. Мне не нужны скандалы!

Дон Баррехо, только что бывший красным, побледнел.

— Ничтожество! — загремел он. — Мордой наделены животные, у людей, тем более у гасконцев, морд не бывает! Сравнить меня со свиньей… Да я выпущу твою кровь и напою ею это почтенное общество.

Крики возмущения раздались среди присутствующих.

— Пей сам!

— Черт возьми! — закричал гасконец. — Тогда ею напьется моя шпага!..

— Если у нее жажда, — вставил слово не перестававший улыбаться Мендоса.

Трактирщик сделал несколько шагов вперед, не переставая размахивать своей огромной кастрюлей.

Он был высоким и толстым, как и бородатый авантюрист, и способен был проучить хвастуна с берегов Бискайского залива, если бы в руках у него оказалось оружие получше кастрюли.

Однако он был уверен в поддержке своих адъютантов и клиентов, а потому безбоязненно приблизился к гасконцу, не переставая кричать:

— Так уходишь ты или нет, пьянчуга? Мою таверну посещают порядочные люди; они не хотят, чтобы им мешали.

— И, как бараны, позволяют обдирать себя, — отвечал гасконец. — А ты самый гнусный ворюга, которого я когда-либо встречал на этом свете.

— Это я-то ворюга?! — заорал рассвирепевший трактирщик. — Ну, сейчас ты у меня огребешь!

Он сделал еще шаг вперед, намереваясь пустить в ход свою кастрюлю.

Гасконец, который после многочисленных возлияний, должно быть, потерял ориентировку, величественным жестом выхватил из ножен свою драгинассу и принял защитную стойку, крикнув Мендосе:

— Вперед, гасконцы!

Морской волк по-прежнему спокойно сидел перед своей чашей, еще почти полной.

— Что такое? — сказал он. — Я же баск, живущий на другом берегу Бискайского залива!

Дон Баррехо нахмурился, потом бросился, словно разъяренный бык, на трактирщика, вопя как одержимый:

— Дорогу гасконцам!

Его драгинасса с оглушительным лязгом наткнулась на кастрюлю, отшвырнув ее в другой угол зала, потом гасконец наткнулся на хозяйского слугу, у которого на вертеле все еще красовалась утка.

Гасконец исключительным по точности уколом нанизал ее на свою шпагу, а потом стряхнул на стол, прямо перед Мендосой. Вся операция заняла несколько секунд.

— Это нам на ужин, приятель! — крикнул гасконец. — После хереса у меня удивительный аппетит. Мы съедим ее, когда я перебью всю эту челядь. Вот чему можно научиться у гасконцев!

Трактирщик и его помощники, испуганные действиями этого неустрашимого забияки, мигом укрылись на кухне, побросав свои вертела; однако бородач не сдвинулся с места; это был настоящий авантюрист, побывавший в Мексике или, может быть, в Перу.

— Сеньор, — сказал он, выступая вперед и обнажая свою длинную шпагу. — Против поваров вы деретесь отлично, вы даже кастрюлю обратили в бегство. А как насчет шпаги? Хотелось бы посмотреть, способны ли вы справиться с нею. Вы так насмешили нас, а теперь начинаете надоедать. Либо убирайтесь, либо мы поставим вам свечку.

Мендоса, до той поры лишь посмеивавшийся, поднялся, мигом обнажив свою шпагу.

Дон Баррехо повернулся к нему:

— Оле, приятель, оставьте это гасконцам. Пусть баски вмешаются позже, если в этом будет нужда.

— Вы слишком много выпили и легко можете пропустить укол.

— Сейчас, приятель, я опровергну ваши слова.

Бородач бросил свою шпагу на пол, возмущенно сказав:

— Мне кажется, что здесь слишком много болтают. Может быть, это вы попугаи?

— Если я не ослышался, вы назвали гасконца попугаем! — крикнул дон Баррехо.

— Гасконец — не гасконец… Скажу вам, что если уж не попугаи, то вы самые настоящие рыжие обезьяны! — бросил авантюрист, все больше заводясь.

— Вы слышали, приятель? — спросил гасконец, поворачиваясь к Мендосе, который с трудом сдерживал смех. — Нас назвали рыжими обезьянами.

— Пока что только вас, — ответил флибустьер.

— Это я и вам говорю, — сказал раздраженный авантюрист.

— Слышали, приятель? — спросил гасконец.

Мендоса положил шпагу на стол, потом достал из-под камзола наваху[50]Наваха — испанский складной нож. и раскрыл ее.

В глубоком молчании, воцарившемся в зале, прозвучал его низкий голос:

— Если мой друг не повергнет вас на пол, то вот это оружие, а оно не длиннее трети вашей шпаги, перережет вам горло. Слово баска!..

— Кончай хвастаться! — крикнул авантюрист.

— Ого, приятель, подождите, пока я укорочу ему бороду, — сказал Мендосе гасконец. — Надо только направить клинок.

— Ну а прежде я засуну тебе в рот твои кишки!

— Гасконцы не едят таких блюд, — ответил дон Баррехо.

— Заткнись, негодяй!

— Это я-то негодяй?!

— Шут!

— Это я-то шут?!

— Трус!

— Сказать такое гасконцу!

— Иди-ка сюда, мошенник!

— Сейчас я займусь твоей бородой!

Гасконец бросился вперед, выставив вперед шпагу и угрожая проткнуть авантюриста насквозь.

Тот живо отскочил назад и принял защитную стойку.

— Ты не владеешь шпагой, — сказал гасконец. — Ты думал, что перед тобой индеец, а не мастер шпажного боя. Да выстави ты чуть подальше правую ногу, черт возьми!.. Так защищаются школяры.

— Желторотый!.. Вот, получи! — прорычал авантюрист, устремляясь в бешеную атаку.

Гасконец ловко парировал его выпад.

— Атаковать надо не так, — поучал дон Баррехо. — Ваш учитель ничего не стоит, он обыкновенный осел.

— Может быть, вы станете учить меня фехтованию? — тяжело дыша, крикнул бородач.

— Гасконец может обучить фехтованию всех шпажистов мира, исключая итальянцев. О!.. Те действительно грозны. Они заставят попотеть любого.

— Перестаньте болтать, деритесь, рыжая обезьяна!

Посетители таверны прижались к стенам, чтобы не быть задетыми шпагами. В третий раз они разразились громким смехом.

Гасконец злобно посмотрел на них.

— Тише или потом придет ваша очередь, — бросил он хохочущим. — Рыжие обезьяны порой бывают очень опасными.

— Хватить болтать! — заорал авантюрист. — К бою! Или вы у меня вдоволь напьетесь.

— Сделайте одолжение, только предупреждаю вас, что свой кубок я выпью после того, как подрежу вам бороду и выцежу немножко вашей крови. А нога ваша все еще не на месте!.. Выставите ее еще немножко вперед!..

— Это уже слишком!..

— И еще немножко: поднимите левую руку. Что за черт!.. Ваш учитель не стоит даже выеденного яйца.

Ответом стал новый стремительный выпад, который, без сомнения, пронзил бы гасконца насквозь, если бы тот не поставил защиту.

— Вот превосходный выпад, — сказал дон Баррехо. — Нет, ваш учитель был не таким уж ослом.

— Он был из Брабанта, — сказал авантюрист.

— Фламандская школа — самая лучшая, ничего не скажешь. И вы тоже из Брабанта?

— Конечно.

— Ба!.. А я-то принял вас за настоящего испанца.

— Нет, я фламандец.

— Не жалею, что узнал об этом, — сказал дон Баррехо, по-прежнему спокойный. — До этой минуты я не знал этой школы. Ну-ка, сделайте еще один выпад.

— Вы думаете, мы находимся в фехтовальном зале? Берегитесь, я хочу убить вас.

— Сделайте милость, не обращайте на меня внимания, — сказал дон Баррехо.

— Тогда защищайтесь!

Гасконец отскочил назад и с изумлением посмотрел на противника.

— Это мастерский выпад, — проговорил он. — Дело начинает становиться серьезным. Смелее, гасконец!

Авантюрист снова бросился в атаку, решив покончить с этим чертовым болтуном.

Он молниеносно сделал четыре или пять выпадов, один за другим, потом, убедившись, что не достиг цели, перехватил драгинассу из правой руки в левую, крикнув гасконцу, все время парировавшему его выпады с поразительной ловкостью:

— А сейчас я покажу вам секретный выпад, которому меня научил осел, как вы назвали моего учителя.

Потом, повернувшись к трактирщику и его помощникам, неподвижно стоявшим в дверях кухни, добавил:

— Приготовьте сеньору свечи: через полминуты он будет мертв!

Гасконца охватил приступ гнева.

— Гром и молния! — воскликнул он. — Вы хотите испугать меня? Если бы я не был гасконцем, то, признаюсь, сеньор бородач, ваши мрачные слова глубоко бы тронули меня.

Потом, заметив трактирщика, вернувшегося с двумя свечками в руках, сказал ему:

— Отнесите свечи пока назад. Я еще жив, черт возьми! И я совсем не уверен, что шпага этого сеньора рассечет надвое мой каркас. Сделан я не из хлебного мякиша: там, внутри, есть еще кости, и это — гасконские кости!

— Хвастун! — закричали авантюристы и горожане.

Мендоса схватил шпагу и, сделав пару шагов в их направлении, сердито сказал:

— Тихо вы!.. Здесь на карту поставлены две человеческие жизни, и вам не следует болтать. Дон Баррехо! Берегитесь!..

— Позвольте мне закончить дело, приятель, — ответил гасконец. — Мне очень интересно познакомиться со знаменитыми секретными выпадами фламандских мастеров. Когда я вернусь на родину, буду обучать им моих друзей.

Удивительное спокойствие грозного дуэлянта подействовало на посетителей таверны.

В зале воцарилась глубокая тишина. Можно бы даже сказать, что все затаили дыхание, чтобы не мешать двум врагам.

Бородач встал в защитную стойку, согнув ноги в коленях и сгруппировавшись, — возможно, для того чтобы не быть легкой мишенью для гасконца.

Его длинная шпага была выставлена вперед; рука совершенно не колебалась. Разумеется, он готовил свой тайный выпад.

Дон Баррехо пристально посмотрел на него, словно пытаясь прочесть в глазах противника порядок готовившихся им движений.

Он встал во вторую позицию, полностью раскрывшись.

— Должно быть, он очень уверен в себе, — пробормотал Мендоса, который и сам был отличным шпажистом, — иначе не поступал бы подобным образом. Так в чем задержка?

Фламандец продолжал прижиматься к полу, даже коснулся левой рукой половиц и тянулся вперед, все время держа шпагу прямо перед собой.

Гасконец внимательно следил за его странными движениями, задаваясь — не без некоторого беспокойства — вопросом, какого рода удар нанесет этот бородатый человек.

Конечно, он предпочел бы бешеную атаку, сопровождаемую криками и широкими движениями держащей оружие руки. Тем не менее этот человеческий экземпляр сохранял удивительное спокойствие и ни на мгновение не спускал глаз с фламандца. Можно бы даже сказать, что он пытался околдовать бородача, как это делают змеи с мелкими пташками.

В зале сохранялась глубокая тишина. Все напряженно ожидали этого ужасного удара, который, вероятно, должен был послать на тот свет одного из двух противников.

Внезапно фламандец, не перестававший пригибаться к полу, вытягиваясь как гремучая змея, резко выпрямился.

Его клинок сверкнул на одно мгновение и устремился к гасконцу, он был направлен уже не в сердце, а в низ живота.

Послышался сухой стук, и, к безмерному удивлению всех присутствующих, драгинасса фламандца, вместо того чтобы разорвать внутренности дона Баррехо, отлетела в глубину зала, разбив несколько бутылок, стоявших на столе.

Фламандец быстро поднялся, с изумлением глядя на хохотавшего до упаду гасконца, в то время как зрители разразились бурной овацией. Слышались выкрики:

— Отличная защита!..

— Изумительно!..

— Вы же знаменитый фехтовальщик!..

— Угостим его вином, карамба!..

Покрасневший от гнева бородач приблизился к гасконцу и сказал:

— Вы победили, убейте меня!..

— Ну что вы!.. Я не бью даже москитов, даже тех, кто порой мешает мне спать. И потом скажите, что мне делать с вашей кожей? Возможно, шкура ягуара или кугуара что-нибудь да стоит, а вот человечью я мог бы предложить только дарьенским людоедам, но они слишком далеки.

— Так вы что, неприступная крепость?

— Гасконская скала, — ответил дон Баррехо.

— Что я теперь могу сделать для вас? Подобрать свою драгинассу и возобновить дуэль?

— Спокойно, кабальеро, — выступил вперед трактирщик. — Вы не пустите в ход свою шпагу, пока вон тот сеньор не заплатит мне за четыре бутылки агуардьенте и две бутылки настоящей малаги, которые он разбил.

— Кто это тот сеньор? — спросил гасконец.

— Вы.

— И вы хотите, чтобы я заплатил?

— Десять пиастров.

— Ба!.. Воровской пес! — крикнул гасконец. — Сначала ты украл у нас дублон, дав выпить что-то ядовитое, а теперь хочешь уворовать еще больше?

— Довольно! — заорал разъяренный трактирщик. — Я сыт вами по горло!.. Убирайся, подлец!

— Это ты мне?

— Сатанинское отродье! — взорвался фламандец. — Хозяин помешался! Дай-ка мою шпагу или я вылью еще и бочки, хранящиеся у тебя в подвале.

— Заплатите мне десять пиастров! — визжал трактирщик.

Гасконец крутанулся на пятках и закричал в ответ:

— Гасконцы, баски и фламандцы, вперед!.. Прикончим этого нахала!

Однако нахал, хотя и не был человеком с оружием, оказался далеко не робкого десятка. Он швырнул в обоих флибустьеров и присоединившегося к ним фламандца кастрюлю, а его помощники, рассвирепевшие не менее своего хозяина, принялись швырять тарелки и бутылки, наполнив таверну адским грохотом.

Испуганные посетители, опасаясь вернуться домой с разбитыми головами, широко распахнули дверь и со всех ног помчались по улице.

Гасконец, Мендоса и фламандец бесстрашно противостояли атаке хозяина и четырех его людей, швыряя во всех направлениях стулья и табуретки, разбивая фляги и бутыли.

Херес, малага, аликанте, порто и агуардьенте лились на столы и скамьи, а тарелки, бутылки, кастрюли, ведра, сковороды и вертела продолжали летать по залу, увеличивая сумму убытков.

— Укокошим этих плутов! — диким голосом орал гасконец, яростно сражаясь с настоящим градом снарядов, отражая летящие предметы шпагой.

Фламандец оторвал прибитый к полу стол, повалил его на бок и укрылся за ним, посылая с поразительной скоростью по адресу хозяев бутылки и мелкие тарелки, тогда как баск не прекращал швырять табуретки.

Битва эта продолжалась уже несколько минут, когда один из только что убежавших посетителей, вернулся с криком:

— Дозор!.. Бегите!..

Гасконец ухватился за стол, за которым укрывался Мендоса, и швырнул его в хозяина и его помощников, разбив добрую полусотню бутылок, выставленных на стойке.

Хозяйская пятерка, напуганная грохотом разбитого стекла, высунулась в дверь и заорала во все горло:

— Сюда, стража!.. Убивают!..

— Смываемся! — сказал фламандец. — Сеньоры, здесь есть другой выход, из кухни!

— Показывайте дорогу, — сказал гасконец.

— А где моя драгинасса?

— Ее унес этот чертов хозяин.

— Ворюга!..

— Я же вам говорил, что он патентованный жулик! — сказал дон Баррехо. — У нас он украл дублон!

— Бежим! — закричал Мендоса.

Три авантюриста устремились к кухне, прыгая по столам и табуреткам, загромождавшим проход.

— Сатанюга! — крикнул бородач. — Он запер дверь!..

— Прыгаем из окон, — сказал гасконец. — Их здесь два, если не ошибаюсь. Сеньор баск, выдавите одно из них.

— Оставьте это для меня, — попросил фламандец. — Я же силен, как бык.

— И в самом деле: у вас крепкие плечи, много мяса и много костей, — ответил гасконец.

Фламандец, увидев висящую на стене деревянную колотушку, несомненно, служившую поварам для отбивания кусков мяса, схватил ее и с такой силой ударил по переплетам окна, что оно с дьявольским грохотом вывалилось на улицу.

Сразу же послышались пять или шесть голосов.

— Ого!.. Вы что, людей там убиваете?

— Что происходит сегодня вечером в этой таверне?

— Может, началась революция?

Гасконец проворно запрыгнул на подоконник и выскочил на улицу, попав точно в середину группы гуляющих полуночников.

— Кто вы? — хором закричали они.

— Спасайтесь! — заорал гасконец. — Из клетки выскочил ягуар и сожрал хозяина!

Услышав это, гуляющие пустились наутек и с молниеносной быстротой скрылись в улочках города.

— Гениальный человек, — сказал фламандец, в свою очередь оказавшийся на улице. — Кто решится войти внутрь, зная, что там свирепствует ягуар? А!.. Блестящая находка!

Последним выпрыгнул баск.

— Оставьте ягуаров и кугуаров, шевелите ногами, — сказал он. — Может, вы хотите, чтобы вас забрал дозор?

— Попутного ветра! — закричал гасконец, вытягивая свои длиннющие и худющие ноги. — Заставим дозор побегать. Сеньор фламандец, смотрите: гасконцы и баски проворны, как олени.

— Знаю, — ответил бородач, разгоняясь.

Так они и бежали втроем вдоль ручейка, казалось, перерезавшего пополам Пуэбло-Вьехо.

Они пробежали двести или триста шагов и свернули в поперечную улицу, заполненную прохожими.

Как только беглецы появились на этой улице, эти прохожие подняли крик.

— Вот эти воры!..

— Стой!.. Стой!..

— Зовите дозор!

— Проклятый хозяин! — крикнул гасконец, обнажая свою драгинассу. — Он все время путается под ногами!.. Сейчас я его зарежу, как петуха!..

— Проложите лучше проход! — крикнул фламандец, оставшийся безоружным.

Гасконец врезался в группу прохожих, нанося налево и направо удары плашмя, а в это время Мендоса покалывал кончиком своей шпаги самых близких к нему горожан и кричал:

— Место!.. Место!.. За нами гонится взбесившийся ягуар!

И здесь эти слова вызвали всеобщее бегство. Только трактирщик, знавший, что в его заведении нет никаких диких зверей, отпрыгнул в сторону, продолжая кричать:

— Помогите!.. Воры!.. Сюда, дозор!

Гасконец и оба его приятеля пустились наутек, а из недалекой таверны выбежали двое стражников с алебардами и двое — с аркебузами; на них были стальные кирасы и шлемы.

— Убейте их! — орал трактирщик. — Это флибустьеры!

Большего и не надо было стражникам, чтобы на ногах у них выросли крылья. Флибустьеров так сильно боялись, что выпускать их безнаказанными не следовало, а поэтому четверо бравых солдат пустились в погоню за беглецами, крича, в свою очередь:

— Стой!.. Стой!.. Флибустьеры!.. К оружию!.. К оружию!..

— Гром и молния! — выругался гасконец. — Вот мы и вляпались!.. Ходу, Мендоса!.. Ходу, фламандец!..

— У меня не такие ноги, как у басков и гасконцев! — пробормотал бородач, пыхтевший, как кузнечные меха. — Из фламандца не сделаешь гончую!

Так или иначе, ругаясь и тяжело дыша, но он держался за ловкими сынами Бискайского залива, которые мчались, словно зайцы, преследуемые легавыми.

Однако эта вторая гонка длилась недолго, потому что гасконец, опередивший всех, внезапно остановился, отпрыгнув даже на три-четыре шага назад.

— Что там такое? — спросил Мендоса, подбежавший следом.

— Тупик!

— И нет никакой щели?

— Нет, приятель.

— Давайте перелезем через дом, закрывающий проход!.. Для гасконцев нет ничего невозможного.

— Нет, я не кошка.

— Тогда нас схватят!.. Дозор за спиной! — сказал фламандец. — Дайте мне шпагу.

— Что вы будете ею делать? — спросил баск.

— Брошусь на дозор.

— И дадите подстрелить себя? Холодное оружие бессильно против аркебуз.

— Думаю, господа, — сказал дон Баррехо, вкладывая шпагу в ножны, — что занимательная сцена закончится именно здесь, в этом глухом тупике. А виновата во всем ваша борода, сеньор фламандец. Если бы вы сидели тихо, я убил бы этого жулика из таверны, и все бы закончилось там.

— Если бы я только знал, обрезал бы ее, — ответил фламандец.

— А вот и дозор, — сказал Мендоса, тоже вкладывая шпагу в ножны. — Теперь мы пропали.

— Пока еще нет, приятель, — ответил гасконец. — Положитесь на меня и увидите, какую партию в кости я разыграю в Пуэбло-Вьехо!.. Уверен, что мне удастся убить dos pajaros en un golpe,[51]Одним ударом двух птиц (исп.). как говорят эти испанцы. Сеньор фламандец, у вас есть сигары?

— Кубинские, да еще из лучших.

— Дайте мне одну, а сами закурите другую. Боже мой!.. Как хорошо — подымить, подставив луне бороду.

В это мгновение в тупиковой улочке появились двое солдат с алебардами и двое — с аркебузами. Раздался повелительный голос:

— Сдавайтесь или откроем огонь!..

Глава II. Граф д’Алкала

Ни гасконец, ни Мендоса, ни тем более фламандец ничего не ответили.

Они спокойно стояли один против другого, раскуривая — как обычные, мирные горожане — длинные кубинские сигары, ожидая удара колокола, с которым можно отправляться спать.

— Сдавайтесь или мы откроем огонь! — во второй раз крикнул старший.

Гасконец обернулся, выпустив в воздух облачко ароматного дыма.

— Простите, кабальерос, — сказал он, ступив в полосу лунного света, падавшего в промежуток между двумя коньками крыши, — вы это нам?

— Разве вы не те бандиты, что разгромили таверну «Эль Моро»? — спросил старший, направляя свою алебарду на гасконца.

— Что это вам взбрело в голову, кабальеро? — возмутился гасконец. — Назвать меня бандитом? Разве вам не известно, что перед вами стоит благороднейший дон Арамехо дей Мендоса и Аликанте и Бермехо де лос Анхелос и…

— Значит, мы потеряли следы этих мошенников, — сконфузился старшина дозора. — Вы тут не видели бегущих людей?

— Мы слышали торопливые шаги в той стороне улицы, — ответил Мендоса.

— Сеньоры, вы здесь живете?

— Вот в этом самом доме, что находится прямо перед вами, — вступил в разговор фламандец.

— Братва, — сказал солдат, обращаясь к своим товарищам, — надо начинать охоту заново. Спокойной ночи, кабальерос!

Просто чудо, что трое авантюристов не разразились оглушительным смехом.

— Вы в самом деле гениальный человек, — во второй раз повторил фламандец, смотря на гасконца с искренним восхищением. — Сначала был ягуар, пожирающий людей, который мог побеспокоить нас, а теперь куча звонких имен послала стражников гулять в других местах, сеньор дон Арамехо дей Мендоса и Аликанте и Бермехо де лос Анхелос…

— И граф д’Алкала, — добавил гасконец, чуть не лопавшийся от смеха.

— И гранд Испании, — добавил моряк. — Этот прохвост даже мое имя использовал.

— Ну, а теперь что будем делать? — спросил фламандец. — Вы действительно живете здесь?

— Это вы сказали, не я, — ответил гасконец.

— Верно, а я и позабыл. Но у вас ведь есть какое-то жилье.

— А вы по ночам спите посреди улицы? — спросил Мендоса. — Ведь у вас есть какая-нибудь комната или, по крайней мере, какая-нибудь конура.

— Я только утром прибыл в этот город и рассчитывал расположиться в таверне «Эль Моро».

— Ну, а наш дом несколько далековат, — сказал гасконец.

— Ничего, у меня длинные ноги.

— Он расположен за городом, по пути к тихоокеанскому побережью.

Фламандец подозрительно посмотрел на Мендосу и гасконца.

— Ну, — сказал он, — такие отважные люди не могут быть никем иным…

— Что вы хотите сказать? — сказал гасконец, хмуря брови.

— Кроме как авантюристами, похожими на меня. У меня нет никакой другой профессии, я умею только драться, когда представляется случай.

— Тогда вы очень богаты.

— Ну… Я сколотил кое-какую сумму на золотых рудниках в Коста-Рике.

Гасконец посмотрел на Мендосу.

— Хороший новобранец, — ответил баск.

— Хотите пойти с нами? — спросил Баррехо.

— Всегда следую за людьми со шпагами; я люблю рискованные приключения, — ответил фламандец.

— Даже в том случае, когда эти люди… предположим такое… флибустьеры.

— Я всегда мечтал присоединиться к этим жутким бродягам. Ван Хорн был тоже из Брабанта.

— А я сражался под командой Ван Хорна, — сказал Мендоса.

— Какая удача!.. Я мечтал отправиться на Тортугу и завербоваться.

— Нет надобности совершать столь далекое и опасное путешествие, — сказал баск. — Флибустьеры находятся гораздо ближе, чем вы думаете. Через несколько дней вы увидите, как они опустошают бутылки и бочонки в таверне «Эль Моро».

— А испанцы об этом не знают?

— Нет, и остерегайтесь, чтобы они этого не узнали от вас.

— Фламандец никогда не предаст.

— Тогда пойдемте с нами, — сказал гасконец. — Попытаемся покинуть город до восхода солнца. Наша миссия уже закончена, и граф, должно быть, проявляет нетерпение.

— Надо постараться не наткнуться на дозор, — сказал Мендоса. — Если разошелся слух, пущенный этим мошенником из таверны, о том, что мы флибустьеры, маркиз де Монтелимар бросит по нашим следам своих лучших солдат.

— Вот и я этого боюсь, — поделился своими опасениями гасконец. — Как бы там ни было, мы не можем оставаться всю ночь перед этим домом, который никогда нашим не был.

— Наблюдать луну и курить сигары, — добавил фламандец.

— В путь, — решительно произнес баск. — Попытаемся достичь большого леса.

— Но вы не найдете другого дона Баррехо на страже у западных ворот, — улыбнулся гасконец.

— Мы спустимся с бастиона, дружище.

Они прислушались и, не уловив никакого шума, отправились в путь, торопясь покинуть ловушку, чуть не ставшую для них роковой.

Они уже почти прошли всю тупиковую улочку, когда гасконец, шедший впереди всех и подошедший к последнему углу, внезапно остановился, потянувшись рукой к драгинассе.

— Эй, друзья, — сказал он. — Кажется, фортуна нам сегодня не благоприятствует.

— Дозор? — в один голос тревожно спросили Мендоса и фламандец.

— К нам приближаются какие-то люди с факелами. Вижу, как поблескивают кирасы и аркебузы.

— Канальи! — выругался Мендоса. — Неужели они нас задержат?

Он сделал несколько шагов вперед, обогнув угол последнего дома с правой стороны.

Гасконец не обманулся: приближались семь или восемь человек, освещая дорогу факелами. Это были солдаты, но за ними баск заметил крупного мужчину, одетого в белое; он нес фонарь.

— Клянусь гибелью всех тихоокеанских акул! — вырвалось у него, и баск быстро отступил назад. — Это хозяин «Эль Моро!» Мы погибли!

— Попытаемся добавить ко всем моим титулам еще один: графа д’Алкала, — сказал гасконец. — Как знать, не отпустит ли нас дозор еще раз.

— Если бы не трактирщик!..

— Мы совершили большую ошибку, не выпустив у него кишки, когда он хотел ограбить нас еще на десять пиастров.

— Точно, — согласился фламандец.

— Если бы мы заплатили, он оставил бы нас в покое, — сказал Мендоса.

— Посмотрим, можно ли это исправить, — отозвался дон Баррехо. — Давайте опять займем места у дома, который якобы должен быть нашим, и возобновим беседу добропорядочных горожан, которым совсем не хочется спать, пока светит луна.

Они быстрым шагом вернулись на прежнее место и спокойно продолжали курить и болтать.

Именно в этот момент показался дозор, усиленный еще двумя аркебузирами и сопровождаемый проклятым трактирщиком. Увидев стоящую троицу, старший крикнул:

— Вот они!.. Посмотрим, те ли это!..

— Уверен, что не обманулся, — громко сказал трактирщик. — Они не могли сбежать так быстро. Мои помощники следили за всеми улицами, чтобы они не исчезли. Клянусь вам, это флибустьеры.

— Пусть тебя дьявол унесет в ад, — пробормотал гасконец, сделав страшную гримасу. — Этот негодяй все испортит. Если бы я мог тебя схватить, мы бы посчитались, слово гасконца.

Старший дозора вышел вперед с обнаженной шпагой в правой руке и факелом в левой.

— Как? — сказал он. — Вы еще здесь, сеньор д’Арамехо дей Мендоса и Аликанте и Бермехо де лос Анхелос…

— И граф д’Алкала, — добавил гасконец, оборачиваясь и принимая позу обиженного сеньора. — Вы недовольны, сеньор солдат?

— Почему вы не отправились спать?

— Потому что мы спорим о Луне. Вы можете сказать нам, обитаема она или нет?

— Вы хотите, чтобы я знал это, сеньор?..

— Граф д’Алкала, черт возьми!..

— Граф, как бы не так! — ухмыльнулся подоспевший трактирщик, который смахивал заливавший лицо пот салфеткой, служившей ему для вытирания терракотовых чашек. — Вот он, мой человек.

Гасконец повернулся к мошеннику, жестко спросив его:

— Кто вы?

— Хозяин таверны «Эль Моро». Не делайте глупое лицо, сеньор. Я узнал вас и точно так же узнал ваших дружков.

— Сеньор командир, — сказал гасконец, притворяясь крайне удивленным. — Разве нет в этом городе лечебницы для сумасшедших? Если ее уже построили, закройте там этого слабоумного и держите его под двойным замком.

— Уверяю вас, что это как раз тот человек! — настаивал хозяин. — Он хотел перерезать горло или распороть живот тому, другому, бородачу, который теперь стал его дружком. Это флибустьеры!.. Клянусь вам.

— Сатанинское отродье! — закричал Мендоса, выступая вперед с обнаженной шпагой. — Кто ты такой, негодяй, что осмеливаешься оскорблять графа д’Алкала, моего хозяина? Откуда ты выкатился? Что хочешь от людей нашего уровня?

— Ну, да. Этот человек безумен, — поддержал гасконца фламандец. — Я никогда не ссорился с моим хозяином, графом д’Алкала.

— Мошенники! Да вы же выпили в моей таверне вина на целый дублон.

Старшина дозора уже и не знал, чью сторону ему принять. Кому верить: этому дворянчику с целым букетом титулов или трактирщику?

— Сеньор граф, — наконец сказал он, — следуйте за мной в кабильдо.[52]Кабильдо (исп.) — городской совет. Я должен выяснить это дело. Хозяина таверны «Эль Моро» я знаю как порядочного человека.

— Как?! — взорвался гасконец. — Вы хотите отвести в тюрьму сеньора д’Арамехо дей Мендоса и Аликанте и Бермехо де лос Анхелос, графа д’Алкала? Я буду жаловаться маркизу де Монтелимар, моему другу, и добьюсь, чтобы вас посадили под арест недельки на две, сеньор командир.

— Долг повелевает мне не оставлять вас ни на секунду на свободе, сеньор граф, — сказал в ответ солдат. — Вот стоит человек, известный всему Пуэбло-Вьехо. Он вас обвиняет.

— А вот еще четыре моих помощника, — сказал трактирщик.

Гасконец обменялся быстрым взглядом со своими товарищами, потом, поняв, что сопротивление четырем аркебузам и двум алебардам было бы опасным, учитывая к тому же безоружного фламандца, раздраженно сказал:

— Графа д’Алкала еще никогда не запирали в кабильдо. Если вы хотите арестовать меня, то ведите в губернаторский дворец. Думаю, что там найдутся помещения, чтобы закрыть, хоть на тридцать железных решеток, честных людей. Но завтра, негодяй-трактирщик, ты узнаешь, кто я такой и что за люди меня сопровождают. Тогда дрожи за свою шкуру!..

— Не вы будете цедить вино из моих бочек, — ответил хозяин, все еще взбешенный.

— Увидишь, друг!.. Сеньор командир, мы готовы. Но заявляю вам, что если вы поведете нас в кабильдо, заработают наши шпаги.

— Поскольку вы объявили себя другом маркиза де Монтелимар, губернатора города, я отведу вас к нему, — сказал солдат. — С меня хватит этого грязного дела.

— Дружище, — обратился гасконец к фламандцу, — вы хорошо запаслись сигарами, как я приказал?

— Да, сеньор граф, — ответил бородач. — Вы хорошо знаете, что я никогда не забываю ваших приказаний.

— Тогда дайте покурить дозору.

Фламандец вынул из внутреннего кармана пригоршню настоящих кубинских сигар и предложил их солдатам, которые не заставили просить себя и взяли любезный подарок.

— Но не трактирщику, — сказал фальшивый граф. — Он заслуживает только веревку на шею. А теперь, господа, пошли спать в губернаторский дом. Завтра это грязное дело кончится и мошенник-трактирщик принесет мне свои извинения. Идемте.

— А вы идите в свою гостиницу, — сказал старшой хозяину таверны. — Пока что вы нам не нужны.

— Хорошенько смотрите за ними, потому что эта троица может сыграть с вами злую шутку. Еще раз говорю вам, что это — большие злодеи.

— Закрой клюв, грязный попугай, — оборвал его угрожающе «граф». — А теперь убирайся, или я, даже в присутствии этих храбрых воинов, научу тебя, сколько стоит оскорбление, нанесенное графу д’Алкала.

— Давай, уходи, до завтра, — сказал старшой дозора, взяв трактирщика за плечи и подталкивая его.

— Что такое?! Негодяи!..

— Хватит! Каррай! Уходите, или я и вас арестую.

— А теперь я подумываю, не убить ли его, — сказал фламандец.

— Сеньоры! — сказал старшой дозора, наслаждаясь сигарой, подаренной ему авантюристом. — Прошу вас следовать за мной во дворец губернатора. Надеюсь, что это дело кончится для всех хорошо.

Трое солдат с аркебузами заняли места впереди авантюристов, четвертый стрелок и оба алебардщика — позади; в таком порядке они и отправились к дворцу, а трактирщик, ничуть не удовлетворенный, пошел в другую сторону, что-то бормоча.

Мендоса коснулся колена гасконца.

— А теперь что? — спросил он его вполголоса.

— Ни о чем не беспокойтесь, приятель, — ответил дон Баррехо. — Сейчас часы бьют полночь, а его сиятельство губернатор не пьет шоколада раньше девяти или десяти часов. За девять часов бравый гасконец сможет перевернуть мир, если захочет.

Моряк покачал головой, как человек, слабо верящий подобному хвастовству, но поостерегся прокомментировать, дабы не зародить сомнение у солдат, хотя все они были заняты курением сигар бородача, и в самом деле превосходных.

Пересекши четыре или пять улиц, маленький отряд оказался на обширной площади, посреди которой высилась великолепная церковь огромных размеров: та самая церковь, в которой переживут ужасные минуты жители маленького городка.

Перед нею находился небольшой дворец с зубцами и башенками по верху и широкими воротами, открывавшимися в обширный внутренний двор. Это было жилище его превосходительства маркиза де Монтелимара, губернатора Пуэбло-Вьехо.

Большая лампа, состоявшая из семи или восьми свечей, закрытых внутри огромного шара из желтого стекла, освещала вход, который охраняли два солдата с алебардами.

— Его превосходительство спят, — сказал старшой, окинув взглядом темные закрытые окна.

— Это не страшно, — отозвался гасконец. — Шоколад он мне предложит завтра, когда встанет. О!.. Мы так долго знаем друг друга.

— Я попрошу для вас и ваших сотоварищей хорошую комнату, хорошие постели…

— Бутылки и ужин, — прервал его дон Баррехо. — Мне надо потратить дублоны, которые не знают, что им делать в глубине моих карманов. Вероятно, они очень скучают, как и их хозяин. Вот вам дублон, чтобы нам дали поесть и выпить. Я слишком раздражен, чтобы сразу лечь спать.

— Сделаю все возможное, чтобы удовлетворить вас, — ответил старшой дозора, который, в сущности, в глубине души был добрым человеком. — У его превосходительства хорошая кухня, а повар, говорят, просто отличный; пойду проверю, что там осталось от ужина повкуснее.

Он обменялся несколькими словами со стражниками и отвел пленников по великолепной широкой лестнице из желтого мрамора в комнату на втором этаже; двери ее были открыты.

— Подождите меня там, внутри, а я пойду предупрежу дворецкого его превосходительства.

Гасконец и его друзья вошли в комнату, а дозор остался на страже перед дверью…

Хотя полночь уже наступила, комната еще была освещена парой свечей.

Это, пожалуй, был зал, обставленный без шика: вся меблировка состояла из огромного стола, покрытого зеленой скатертью, дюжины стульев и двух шкафов, забитых пыльными фолиантами.

— Может быть, здесь находится библиотека его превосходительства? — спросил гасконец.

— Похоже, — ответил Мендоса, внимательно осматривавший все углы в надежде найти незамеченный командиром дозора выход.

— А на окнах есть решетки? — спросил гасконец.

Фламандец поднял тяжелые шторы и нахмурился.

— Это тюремный зал, сеньоры, — сказал он. — Старшой дозора, несмотря на свой простецкий вид, продувная бестия.

— И как вы теперь освободитесь отсюда, дон Баррехо? — спросил Мендоса после внимательного осмотра комнаты. — Ваш друг-губернатор узнает вас?

— Мой друг!.. Я никогда в жизни не видел маркиза!.. Но не слишком задумывайтесь над этим вопросом, сеньор баск. Комедия еще не окончена.

Фламандец с изумлением посмотрел на него.

— Вы кто, дьявол? — промолвил он.

Гасконец обернулся и попытался разглядеть что-то на своей спине.

— Нет, хвоста нет, — ответил он. — Как же я могу быть дьяволом без этого черного или рыжего дополнения? А поскольку его у меня нет, можно сказать, что я такой же человек, как вы, сеньор фламандец.

— Ну, если вы и в самом деле не Вельзевул, то уж его близкий родственник — это точно, — рассмеялся Мендоса.

В этот момент дверь открылась и вошел старшой дозора, за которым шли двое африканских слуг, несших покрытые салфетками корзинки.

— Сеньор граф д’Алкала, — сказал солдат, обращаясь к гасконцу, — мне очень жаль, но я должен вам сообщить, что других, более удобных, покоев во дворце его превосходительства нет и вам придется провести ночь здесь. Если желаете, я прикажу принести матрасы.

— Не стоит, — ответил дон Баррехо. — Мы больше хотим есть, чем спать, пить, а не отдыхать, нам достаточно пары стульев. Я — человек военный, да и мои слуги привыкли спать на голой земле, когда мы отправляемся в поход.

— А еще я должен объявить, сеньор граф, что получил приказ не покидать вас.

— О!.. — нахмурился гасконец. — Вы что, не сказали ему, что я граф д’Алкала?

— Я даже добавил все ваши прочие титулы; они такие симпатичные, что еще не вылетели у меня из памяти.

Командир дозора произнес эти слова с легкой долей иронии, что не скрылось от дотошного авантюриста.

— Это меня огорчает, — надулся гасконец, пройдясь несколько раз вдоль стола. — Кажется, мне не верят.

— Я, сеньор граф, всего лишь бедный солдат и вынужден всегда повиноваться.

— По крайней мер, вы принесли нам поесть и попить?

— Все, что нашел на кухне его превосходительства господина губернатора.

— Вы должны были добавить хотя бы деревянный стаканчик и кости, чтобы сгонять несколько партеек.

— У солдата в карманах всегда есть и то, и другое. Надо же приятно проводить время, когда сдашь пост.

— Ладно, хорошо, — сказал гасконец. — Ужинайте с нами. Да, и отпустите этих двух негров. Не люблю, когда ем, видеть вокруг себя черные морды.

Старшой забрал у слуг две большие корзинки, поставил их на стол, потом дал знак невольникам, и те, низко поклонившись, быстро вышли.

Мендоса и фламандец вынуждены были пройти перед солдатом, чтобы прислуживать графу; потом они медленно опустошили обе корзинки, выложив на стол холодное мясо, пару едва начатых уток, соленый сыр, пирожные, а также полдюжины бутылок французского вина, если судить по позолоченным этикеткам.

— Давайте ужинать, — сказал гасконец с напускной ворчливостью. — Дав дублон повару его превосходительства, мы могли бы получить кое-что и получше.

— Обед не сделаешь с бухты-барахты, сеньор граф, — возразил солдат. — Уже за полночь, и все лавки закрыты.

— Хорошо, хорошо, давайте есть.

Трое авантюристов, у которых аппетит пробуждался в любое время суток, принялись уничтожать остатки ужина его превосходительства губернатора, которых с лихвой хватало даже для четверых человек.

Солдат, которому, вполне возможно, еще не приходилось сидеть перед такими прекрасно поджаренными утками, нисколько не отставал от графа д’Алкала, сеньора д’Арамехо дей Мендоса и Аликанте и Бермехо де лос Анхелос, а также прочих местностей и весьма активно атаковал бутылки, которые баск откупоривал по две за раз.

Когда все это милосердие Божье закончилось, старшой дозора, пришедший в хорошее настроение под влиянием испанских и французских вин, вытащил стаканчик и кости, после чего вся четверка сыграла несколько партий в монтес, пустив в оборот немалое количество пиастров.

Трое пленников выказывали удивительное спокойствие, однако скорее видимое, чем подлинное, потому что между швыряниями костей они не переставали поглядывать на окна, опасаясь восхода солнца.

Возможно, самым спокойным был гасконец. Видимо, этот дьявол в облике человечьем уже придумал нечто необыкновенное, чтобы вытащить себя и своих товарищей из этого путаного дела, за которым могли скрываться три крепких веревки для виселицы.

Испанцы не слишком нежны к флибустьерам, что имеет свои причины, и очень редко они выпускают из рук, когда им повезет, кого-нибудь из этих грозных бродяг, бесчинствующих в американских морях.

К сожалению, наступило утро и сквозь шторы начал пробиваться свет. Мендоса и фламандец тревожно смотрели на гасконца, который как раз в этот момент поставил десять пиастров против солдата.

Дон Баррехо, казалось, нисколько не беспокоился. Только глубокая морщина, изрезавшая его лоб, выдавала его тревогу.

Партия кончилась, гасконец положил в карман выигранные деньги, потом поднялся и сказал:

— Пришло время пойти выпить чашку шоколада к его превосходительству маркизу де Монтелимару. Он скоро встанет, сеньор солдат?

— Он ранняя пташка, как и все страстные охотники, — ответил старшой дозора.

— Тогда он уже на ногах.

— И я так полагаю.

— Вы изволите пойти и объявить, что граф д’Алкала желает приветствовать его?

— Я даже должен объяснить ему причину вашего ареста, чтобы избежать наказания.

— Тогда ступайте.

Солдат уже приподнялся, когда дверь открылась и вошел довольно пожилой господин в одежде испанского гранда.

— Сеньор управляющий его превосходительства, — сказал солдат, кланяясь.

— Кто здесь граф д’Алкала? — спросил старик.

— Это я, сеньор, — ответил гасконец, в знак приветствия слегка приподнимая правую руку.

— Его превосходительство маркиз де Монтелимар ждет вас.

— Он знает, почему меня арестовали?

— Ему рассказали про ваш несчастный случай, сеньор граф. Надеюсь, что все уладится.

— Готов следовать за вами.

— А мы, сеньор граф? — в один голос спросили Мендоса и фламандец.

— Вы будете ждать меня здесь. У меня нет скверной привычки водить слуг на прием к чиновникам высокого ранга. Сеньор управляющий, я к вашим услугам.

— Ну, этот одержимый либо выведет нас на свободу, либо все погубит, и тогда нас повесят, — пробормотал баск.

Ложный граф вышел вслед за управляющим, а солдат остался сторожить баска и фламандца.

Пройдя несколько коридоров, имевших вместо окон узкие щели, потому что в колониях все губернаторские дворцы испанцев должны были превращаться в крепости в случае опасности, гасконец был введен в элегантнейшую гостиную с диванами и маленькими креслами, обитыми желтым шелком с рисунком из красных цветов, с богатейшими портьерами, задерживавшими много света.

Человек лет сорока, утонченный на вид, с бородой и усами, чуть тронутыми проседью, с черными, очень живыми глазами, утопающий в огромном накрахмаленном воротнике, модном в те времена, сидел за превосходным письменным столом из красного дерева, покрытым богатейшей скатертью из голубого шелка с вышитыми узорами и заваленным огромным количеством бумаг.

— О!.. Ваше превосходительство!.. Очень рад увидеть вас после стольких лет, — сказал гасконец, приближаясь со смело вытянутой рукой.

Губернатор Пуэбло-Вьехо не мог не подняться, пристально вглядываясь в авантюриста.

— Как!.. Вы не помните графа д’Алкала, сеньора д’Арамехо дей Мендоса и Аликанте и Бермехо де лос Анхелос? Мой отец был испанским грандом. Вы же маркиз де Маракайбо и де Сан-Доминго?

— Конечно! — сказал губернатор, рассматривавший с растущим удивлением смелого авантюриста.

— Тогда вы должны помнить обо мне, — сказал гасконец, в отчаянии поставивший на последнюю карту.

— Где же вы меня видели, сеньор граф?

— Во дворце вашей невестки, прекраснейшей маркизы де Монтелимар. Мы вместе пили шоколад, ваше превосходительство, возле игорного стола или в большом зале. Сейчас я уже не помню, потому что прошло так много лет.

— Возможно, — ответил губернатор. — Я в самом деле какое-то время жил во дворце моего покойного брата.

— А я это помню, словно все произошло только вчера, — продолжал гасконец. — В тот вечер еще был концерт в доме Монтелимаров. Ах!.. Что это был за вечер!..

— Вы, стало быть, знаете мою невестку?

— Маркизу Кармен де Монтелимар?! Это же жемчужина Больших Антильских островов!..

— И как же вы, сеньор граф, оказались под арестом?

— В течение двух месяцев я путешествую, направляясь в Панаму, где должен получить небольшое наследство в сто тысяч дублонов, оставленных мне герцогом де Барракесом, моим дядей по материнской линии.

— И вы называете это небольшим наследством?

— Ну… мелочь! — ответил фальшивый граф.

— А почему вы прервали свое путешествие и были арестованы ночным дозором?

— Скажу вам, ваше превосходительство, что по пути, всего в нескольких лигах от города, на меня набросилась толпа индейцев, перебивших половину моей свиты, лошадей и похитивших все огнестрельное оружие. Просто чудо, что я спас хотя бы шпагу, и мне удалось освободить двоих слуг. Других, бедных чертеняг, верно, уже сожрали.

— Эти индейцы становятся слишком дерзкими! — воскликнул маркиз. — Надо их хорошенько проучить, карамба!

— Вот и я о том же подумал, когда вошел в этот город пешком, как нищий, даже без аркебузы, — сказал гасконец.

— И что же вы намерены делать?

— Как можно быстрее добраться до Панамы, чтобы забрать эти несколько дублонов, — ответил гасконец.

— Вы уже приобрели новых лошадей и новые ружья?

— Нет, ваше превосходительство, и это меня очень тревожит. У меня осталось всего полсотни пиастров. Индейцы украли все мои чемоданы, а в них были две тысячи дублонов, которые я взял с собой на дорожные расходы.

Гасконец произнес эти слова так трогательно, что его превосходительство губернатор был потрясен.

— Сеньор граф, — сказал он, — благородные люди должны помогать друг другу. В моих конюшнях есть превосходные лошади настоящей андалусийской породы, на складах с избытком хватает аркебуз и пистолетов. Если хотите, возьмите взаймы. Когда прибудете в Панаму, отошлете животных назад.

— Что же я могу сделать для вас, ваше превосходительство? — спросил гасконец, казавшийся глубоко тронутым.

— Поприветствуете от моего имени вице-короля Панамы.

— Я сделаю гораздо больше, ваше превосходительство. Человек, унаследовавший сто тысяч дублонов наличными…

— Оставьте, сеньор граф. Ах!.. А ваше дело?

— Какое?

— Объясните мне, почему вас арестовали мои стражники?

Гасконец рассмеялся.

— Это было комичное приключение, ваше превосходительство, — сказал он. — Не зная города, я вместе со слугами вошел в какую-то таверну, желая проглотить что-нибудь и отдохнуть от пережитого. Хозяин, узнав уж не знаю каким образом про мое графское достоинство, потребовал, чтобы я заплатил за утку и жалкую бутылку мецкаля[53]Мецкаль — крепкий (43–55 %) спирной напиток на основе пульке, перебродившего сока агавы; перебродившая смесь сока и воды подвергается двойной перегонке в керамических или медных дистилляторах, подтапливаемых дровами; готовая смесь выдерживается в бочках до шести лет; часто в готовый мецкаль бросают гусениц. целый дублон. Пустяк, конечно! Но я протестовал, этот мошенник настаивал на своем, даже напустил на меня всех своих поваров, вооруженных вертелами; тогда я выхватил шпагу и обратил их в бегство. Думаю, что любой дворянин поступил бы подобным образом.

— Если не еще хлеще, — рассмеялся маркиз. — Нанизал бы кого-нибудь из них.

— Да и я бы выпустил кому-нибудь потроха, если бы они не убежали, словно свора борзых.

— Ну, это к лучшему, что происшествие окончилось без кровопролития, граф. Так когда же вы хотите ехать?

— Если возможно, то хоть сейчас, — ответил гасконец, который боялся, и не без причины, что с минуты на минуту появится хозяин «Эль Моро» со своими адъютантами.

Губернатор хлопнул в ладоши, и тут же возник управляющий, а за ним двое черных слуг, несших на серебряных подносах чашки с шоколадом и бисквитным печеньем.

Маркиз о чем-то вполголоса переговорил со своим управляющим, потом обратился к гасконцу:

— Надеюсь, сеньор граф д’Алкала, что вы не откажетесь от чашки шоколада. Вы знаете, что мы здесь, в Америке, его очень любим.

— Я всегда его пью, когда открываю или закрываю глаза, — ответил гасконец и, взяв чашку, стал поспешно отхлебывать из нее.

— Ваше превосходительство, — продолжил он через несколько секунд, — вы позволите мне по возвращении навестить вас?

— Дом мой всегда открыт для благородных людей с того берега Атлантики, — любезно ответил губернатор, протягивая руку фальшивому графу.

Дон Баррехо с готовностью пожал ее, трижды глубоко поклонился, потом вышел из гостиной, отвесив, прежде чем переступить порог, еще три глубоких поклона.

Внизу его ожидал управляющий.

— Лошади и оружие готовы, сеньор граф, — сказал он.

— Порядочный человек ваш маркиз, — ответил ему дон Баррехо. — Когда я получу наследство, то не забуду ни его, ни вас. Конечно, сто тысяч дублонов — не такая уж большая сумма, но в конце концов — и не сто пиастров.

— Что вы говорите! Это же колоссальное состояние, сеньор граф.

— Ба! — продолжал гасконец. — Дядя мог бы мне оставить гораздо больше. Он же был племянником архиепископа Панамы, того, что умер шесть лет назад. Вот тот был богатейший человек. О!.. Ну да ладно!.. Сеньор управляющий, сделайте одолжение, сообщите моим людям, чтобы они пришли сюда.

— Я об этом позабочусь, — ответил добрый человек. — Ступайте во двор, сеньор граф, там, у дверей дворца, вы найдете готовых лошадей.

— Спасибо, сеньор управляющий; когда я получу свои сто тысяч дублонов, о вас не забуду.

Гасконец без особой спешки спустился по лестнице, хотя желание у него было одно: поскорее оказаться за бастионами, потому что он очень боялся появления проклятого трактирщика, который непоправимо испортил бы так хорошо начатое дело.

Перед дворцом двое негров удерживали превосходных темно-гнедых лошадей, длинногривых, низкорослых, что характерно для андалусийской расы, лучших лошадей среди выращенных в Испании: очень быстрых, выносливых и изумительно крепких.

Гасконец долго осматривал их, как человек, знающий толк в лошадях, потом довольно потер руки и сказал:

— Черт возьми!.. Отличные лошади у сеньора маркиза де Монтелимара!.. Когда я получу свои сто тысяч дублонов, попрошу его продать мне несколько кобылок. Так, всё на месте: сбруя крепкая, аркебузы привязаны к седлу, пистолеты в сумках. Его превосходительство господин губернатор очень любезен.

Разумеется, эти слова он произнес громким голосом, чтобы их услышали оба конюха, придерживавших лошадей и оба алебардщика, стоявших на часах у великолепного входа во дворец.

В этот момент появились Мендоса и фламандец, в сопровождении командира дозора, выглядевшего очень подавленным от совершенной им чудовищной ошибки.

— По коням, слуги мои, — сказал гасконец, вскакивая в седло как опытный наездник. — Предупреждаю вас, что я очень спешу, а поэтому скачка нам предстоит долгая.

Ошеломленные баск и фламандец застыли в неподвижности, глядя с величайшим изумлением на этого человека-дьявола.

Они полагали, что их переводят в тюрьму, куда менее удобную, чем та, что была в губернаторском дворце, а потом, по всей видимости, их поведут на виселицу. И вот они оказались перед двумя великолепными лошадьми, перед ружьями, прикрепленными к седлам.

— Вы поняли? — крикнул дон Баррехо, не скрывая нетерпения. — Сеньор губернатор признал ошибку своих стражников и отпустил нас на свободу. Бог ты мой!.. Не мог же он содержать под арестом графа д’Алкалу.

А потом, обратившись к старшому, строго сказал:

— А вы в следующий раз будьте осмотрительнее, карамба!..

— Сеньор граф, примите мои извинения, — промямлил бедный солдат.

— А вы примите это, — ответил гасконец, вынув из кармана несколько пиастров и бросив их солдату. — Вперед!

Он ослабил поводья и умчался в сопровождении баска и фламандца; стражники у входа сделали на караул, а черные конюхи склонились до земли.

Гасконец, все время очень боявшийся появления трактирщика, пересек город рысью, поехал по подъемному мосту и пустил лошадь в карьер, бормоча:

— И в этот раз у них не было времени сплести веревку, чтобы повесить меня.

Глава III. Погоня

Больше часа трое всадников летели во весь опор по дороге, ведущей к берегу Тихого океана, часто оглядываясь назад и боясь увидеть солдат; потом они поехали напрямик через леса, покрывавшие крутые холмы перешейка. Эти леса тянулись до самого Чагреса.

— Теперь мы можем дать этим прекрасным животным немножко отдохнуть, — сказал гасконец, закуривавший последнюю из сигар, подаренных ему фламандцем. — Не стоит перегружать их.

— Вы все еще боитесь погони, дон Баррехо? — спросил Мендоса.

— Теперь злодей-трактирщик уже все рассказал, и губернатор, мой друг, уже послал по нашим следам почетный эскорт с заданием: взять нас за шиворот и привести назад в Пуэбло-Вьехо.

— А вы еще называете его своим другом! — удивился фламандец. — Он не простил бы вам такого ловкого розыгрыша, если бы вы попали в его руки. Я же сказал, что вы — родня дьяволу.

— А выдумка была блестящая, — рассмеялся Мендоса. — Я уже готов был болтаться на каком-либо толстом суку с конопляным галстуком на шее.

— А я дал вам и лошадь, и оружие.

— Которые мы, конечно, не вернем сеньору губернатору, — сказал фламандец.

— Честных людей в Америке так мало, — строго сказал дон Баррехо. — И потом, признательность — это миф, а его превосходительство компенсировал бы нашу честность веревкой, а с ней я не хотел бы познакомиться, потому что она всегда вызывала у меня глубокое отвращение.

— Шутник!

— Нет, я говорю серьезно, сеньор Мендоса.

— Нам необыкновенно повезло. Это факт.

— Беда, если бы авантюристам не покровительствовала добрая звезда!

— Вот обрадуется граф, увидев, что мы возвращаемся в лагерь хорошо вооруженными, да еще с рекрутом.

— А особенно он обрадуется вестям, которые мы привезем, — добавил гасконец. — Наконец-то он узнает, где находится маркиз, и не замедлит отправиться на встречу с ним. Не сомневаюсь, что он приступит к осаде Пуэбло-Вьехо, хотя и сил у него немного.

— Знаю, что он послал гонца на остров Сан-Хуан за подкреплениями. Возможно, как раз в этот час какой-нибудь отряд флибустьеров уже прибыл в его лагерь. Никто не может отказать в помощи сыну Красного корсара.

— А потом ведь у графа есть мы! — сказал гасконец. — Втроем мы способны взять штурмом колокольню, которую защищает бомбарда.

— Не покидая седла, — добавил фламандец.

— Точно.

Они пустили лошадей шагом и поднялись на холм, поросший редкими пальмами и зарослями кустарников, за которыми должен был течь Чагрес, единственная река, пересекающая Панамский перешеек и тем не менее имеющая некоторое значение.

Болтая по пути, они уже почти достигли вершины и собирались спуститься в широкую долину, как вдруг резко остановили лошадей, тревожно переглядываясь.

— Неужели это река так шумит? — спросил гасконец, прислушавшись.

— По-моему, это несколько лошадей скачут галопом, — ответил Мендоса.

— Что вы об этом скажете, фламандец?

— За нами охотятся, — ответил авантюрист.

— Они нашли наши следы? — задал себе вопрос дон Баррехо. — Скорей, доберемся до вершины и увидим, кто прав.

Они ослабили поводья и сжали коленями бока лошадей, поскольку шпор у них не было. Лошади пошли рысью, хотя холм был очень крутым, и за несколько минут достигли вершины, остановившись перед широкой долиной, покрытой кустарником и камнями; долина спускалась к Чагресу.

Оттуда трое авантюристов могли наблюдать за окрестностями и легко обнаружить приближающихся всадников.

— Кроме реки, я ничего не вижу, — сказал гасконец.

— А это слышите? — спросил баск, быстро нагнув голову.

Прогремел выстрел из аркебузы, и пуля, мрачно просвистев, пролетела над ними.

— Они хотят предательски убить нас! — крикнул гасконец.

В этот момент полдюжины всадников, также на великолепных лошадях, показалась на опушке пальмовой рощицы.

Это были испанские кавалеристы, определенно посланные за тремя смельчаками маркизом де Монтелимар.

— В галоп! — крикнул гасконец, и в то же время раздался второй выстрел.

— Не ожидал я такого сюрприза, — пробурчал Мендоса. — Они должны были подождать, чтобы мы оказались хотя бы в видимости нашего лагеря.

Андалусийские кони бросились в долину, легко перескакивая через кусты и камни, и всадникам совсем не надо было их понукать.

Местность была отнюдь не благоприятной для бешеной скачки; тут и там встречались препятствия и расселины, однако трое авантюристов, знающих, что скакуны под ними великолепные и очень выносливые, были уверены в том, что удержат преследователей на большом расстоянии.

Испанцы, одолев вершину, в свою очередь устремились в долину, издавая устрашающие крики и время от времени постреливая из аркебуз — скорее с целью напугать беглецов, чем попасть в них.

Лошади авантюристов обливались потом, не меньше устали и скакуны испанцев, хотя они, естественно, были похуже губернаторских.

Скачки становились все более бешеными, да и более опасными. Баск, гасконец и фламандец, оказавшиеся, к счастью, отличными наездниками, так как моряк, прежде чем стать флибустьером, служил в кавалерийском полку, с трудом объезжали препятствия.

Каждые десять-пятнадцать шагов они вынуждены были резко осаживать лошадей и поднимать ноги, чтобы пронести их над зарослями.

— Крепче держите поводья, — кричал то и дело дон Баррехо, ехавший по-прежнему первым. — Кто упадет, пусть считает себя погибшим!.. Следите за дорогой!..

Испанцы делали героические усилия, чтобы выиграть расстояние и выбраться на дистанцию прицельного огня, но при подъеме на последний холм они безнадежно отстали.

Они безжалостно пришпоривали животных и кричали изо всех сил, подгоняя своих тощих лошадей, но не выигрывали и метра в расстоянии, отделявшем их от беглецов.

Преследование длилось уже добрых полчаса, и все время по крутой, дикой долине, которая, казалось, никогда не кончится, как вдруг гасконец резко вскрикнул.

— Что такое, дон Баррехо? — испуганно спросил Мендоса. — Ваш скакун выдыхается?

— Путь перерезан, — ответил гасконец.

— Не может быть!.. Мы прошли здесь всего неделю назад.

— А теперь прохода больше нет, клянусь кровью Вельзевула!.. Стоп, друзья!.. Остановите лошадей, прежде чем они разобьют себе череп.

Они достигли изгиба долины; перед ними высилась колоссальная скала, полностью перекрывавшая проход. За нею виднелась огромная земляная, с камнями, осыпь, образовавшая нечто вроде холма.

— Мы пропали, — сказал фламандец.

— Нет, сеньор, — ответил гасконец, никогда не терявший присутствия духа. — К вашему седлу прикручена аркебуза, а в сумке лежат пистолеты. Выберем удобную позицию и будем защищаться.

— Куда же пойти? — спросил Мендоса. — Разве вы не видите, что срез скалы острый?

— Уложите коней, а мы спрячемся за ними. Старайтесь не поднимать голову. Быстрее! Испанцы на подходе!

В один миг они скинули седла, взяли в руки аркебузы и пистоли, потом заставили лошадей лечь на краю кустарниковых зарослей.

Шесть кавалеристов приближались галопом, красные от злости, со шпагами в руках.

Увидев трех лежащих на земле лошадей, они попридержали собственных, вложили шпаги в ножны и отвязали от седел аркебузы.

Они остановились всего в двухстах шагах от беглецов, а значит, быстро догадались о причинах этой неожиданной задержки.

Командир эскадрона в одиночку приблизился посмотреть, где спряталась троица авантюристов, не торопившаяся показываться.

— Эй! — закричал он, увидев, как блеснул ствол аркебузы позади одной из лошадей. — Мы вас, кажется, захватили. Надеюсь, у вас нет никакого желания сопротивляться нам: ведь нас больше, и мы полны решимости привезти вас к его превосходительству губернатору Пуэбло-Вьехо. Сдаетесь или нет?

— Граф д’Алкала никогда не сдается и бьется до последнего! — с этим выкриком гасконец высунулся.

— О!.. О!.. Так это вы выдавали себя за друга его превосходительства губернатора!..

— Собственной персоной, кабальерос!

— Я в этом не сомневался. Итак, сдаетесь?

— Граф д’Алкала никогда не отвечает утвердительно на подобный вопрос. Однако мы можем договориться, не тратя бесполезно порох да пули и не убивая друг друга.

— Что вы хотите сказать, сеньор?

— Это дело можно было бы уладить небольшой суммой дублонов.

Командир эскадрона угрожающе потряс рукой.

— Испанские солдаты не продаются, бандит! — крикнул он. — И потом его превосходительство губернатор заплатит за вашу поимку гораздо щедрее.

— Значит, вам не сказали, что я еду прямиком в Панаму, где должен получить наследство в сто тысяч дублонов? Вместо того, чтобы иметь неприятности, вы бы могли стать нашим эскортом, и я вам заплачу по княжески, — сказал гасконец.

— Предпочитаю прихлопнуть вас на месте, сеньор.

— Тогда у меня к вам другое предложение.

— Кажется, вам нравится много болтать, господин бандит.

— Нет, я не бандит; я граф д’Алкала, сеньор д’Арамехо, де Мендоса и Аликанте и Бермехо де лос Анхелос.

— И гранд Испании… Знаем, знаем, — сказал с иронией командир эскадрона.

— Да, также и гранд Испании, — спокойно ответил гасконец.

— Да бросьте!..

— Предлагаю вам дуэль.

— Кому?

— Вам, кабальеро.

— Вы сошли с ума?

— Ничуть, потому что я предлагаю вам отличные условия. Если вы меня убьете, даю вам слово чести, что оба моих товарища сдадутся, но если повезет мне, то вы с нами расстанетесь без боя.

— После моей смерти?..

— Мы позволим уйти вашим кавалеристам.

— Предпочту расстрелять вас, если вы не сдадитесь.

— Что ж, попробуйте!.. Предупреждаю вас, что рядом со мной находится грозный флибустьер, который никогда не промахивается. Представьте себе, что он разбивает орех и одной пулей гасит пламя факела.

— Вранье!.. Расскажи эту байку своему дедушке, если он еще жив.

— Он умер двадцать лет назад.

Командир эскадрона был сыт по горло этой болтовней. Он повернулся и отошел к своим солдатам, которые тем временем легли на землю, тоже спрятавшись за лошадьми.

— Сеньор баск, — сказал гасконец, поворачиваясь к Мендосе. — Я неплохой стрелок, думаю, что и фламандец зря свинец не тратит, но надеюсь в основном на вас. Вы говорили мне, что были буканьером, прежде чем пойти во флибустьеры.

— Полагаю, что убил тысячу быков в лесах Сан-Доминго и Кубы.

— Ну так выбейте из седла этих солдат. Когда лошадей у них не будет, они наверняка уйдут. Вам предоставляется право первого выстрела.

Флибустьер, вытянувшийся в кустах, чтобы полностью защититься от пуль, встал на колени, продолжая скрываться за крупом своей лошади, и прицелился.

В этот момент кавалеристы снова садились на лошадей, чтобы предпринять рискованную атаку со шпагами и пистолетами.

Мендоса целил в животное, бывшее под командиром эскадрона: красивейшего скакуна чисто-белого цвета; он выстрелил.

В ответ раздался гневный крик, за которым последовали поток ругательств и ответный выстрел.

Белый конь грохнулся на землю, а командир эскадрона вылетел из седла. Но, пораженный в область сердца, конь, прежде чем упасть, так резко повернулся, привстав потом на правые ноги, что не оставил времени своему хозяину освободить ноги из стремян и отпрыгнуть в сторону.

Увидев своего командира лежащим, пятеро кавалеристов ничком попадали на землю, хотя склон, который вел к оползню, был покрыт огромными глыбами, оторвавшимися от колоссальной скалы, перегородившей дорогу.

— Наша очередь, фламандец! — крикнул гасконец.

Раздались один за другим два выстрела, пробудившие эхо и вызвавшие двойное ржание и новые потоки ругательств.

Еще две лошади упали на землю, увлекая с собой на скалистую землю всадников.

Оставшиеся трое кавалеристов остановились, потом сделали молниеносный поворот и помчались назад, к изгибу долины, возле которого находился и командир, разъяренный более, чем когда-либо.

— Мы называем себя грозными шпажистами, оказывается, мы к тому же и превосходные стрелки, — сказал дон Баррехо. — Сеньор фламандец, да вы и вправду ценнейший человек, несмотря на свою огромную бороду.

— А разве я не из Брабанта? — гордо сказал фламандец.

— Клянусь сотней тысяч хвостов дьявола, но я до сегодняшнего дня не знал, что брабантцы могут отлично стрелять…

— Какие пустяки!..

— Тогда можно быть уверенными, что мы всех их ссадим на землю!

Двое выбитых из седел всадников, укрываясь за кустами и скалами, быстро удалялись ползком, словно змеи, покинув своих умирающих лошадей.

Их товарищи, осознав невозможность новой атаки, а также боясь за своих лошадей, укрылись за скалой, иногда стреляя из аркебуз.

Они оказались неплохими стрелками, потому что после третьего выстрела красивейшая андалусийская лошадь фламандца встала на дыбы, жалобно заржала, несколько раз ударила копытом, а потом упала в трех-четырех метрах от трещины.

— Вот это настоящая беда, — сказал гасконец. — Это животное стоило по меньшей мере двести пиастров, и я не смогу отправить ее назад к его превосходительству маркизу де Монтелимару. Правду сказать, у меня и не было таких намерений. Бог ты мой, его конюшни гораздо богаче моих. Эй, сеньор Мендоса, вы почили на лаврах?

— Подождите немножко — и вы узнаете, что умеют делать флибустьеры. Я пытаюсь уложить лошадь вместе с всадником.

— А этот кавалеристик пытается раздробить мою голову, — ответил гасконец, быстро упав на землю, тогда как его фетровая шляпа, пробитая пулей, отлетела на несколько шагов. — Да это настоящий бой!..

— Гасконцы всегда были боевыми, поэтому вам должно понравиться, — проговорил со своим обычным спокойствием фламандец.

— Гасконцы предпочитают рукопашную, бой на шпагах.

— Ну, пока-то устройте фехтование свинцовыми пулями.

— Предательское оружие; оно убивает, даже не предупредив: «Берегитесь или я пошлю вас посмотреть на мир иной».

— Да, неприятное.

Их беседу прервал выстрел из аркебузы. Это стрелял флибустьер; как и обещал, он поразил сразу двоих: лошадь и сидевшего на ней всадника.

— Сеньор Мендоса, — отозвался неисправимый болтун, — да вы в самом деле поразительный стрелок.

— Я ведь флибустьер, — скромно ответил Мендоса.

— У вас есть еще заряды?

— Только три заряда; его превосходительство губернатор пожадничал.

— Возможно, он предчувствовал, что мы применим оружие против его солдат, — высказался гасконец.

В этот самый момент кто-то из солдат выстрелил, и вторая губернаторская лошадь, подскочив, замертво грохнулась на землю.

— Это моя, — сказал гасконец и выругался. — Не стоило дарить таких дорогих лошадей, чтобы позволить расстреливать их своим кавалеристам.

— Если бы нам дали ослабленных мулов, конец был бы таким же.

— Сеньор фламандец, вы слишком долго смотрите на свою аркебузу. Вы что, все такие медлительные, когда дело доходит до стрельбы?

— Я тоже поджидаю своего случая, — ответил авантюрист.

— Тогда давайте выстрелим вместе: ставлю дублон, что я убью лошадь и двоих всадников… Только пропивать его будем в таверне «Эль Моро».

— О! — заметил Мендоса. — Лучше буканьера!..

— Принято, — согласился фламандец.

Они открыли огонь одновременно, и брабантец убил еще одну лошадь.

— Клянусь сотней тысяч хвостов дьявола! — воскликнул дон Баррехо. — Видно, гасконцы умеют стрелять только шпагами. Сеньор фламандец, я буду хранить дублон, чтобы выпить за ваше здоровье. Черт побери!.. Дело-то начинает становиться по-настоящему серьезным.

Испанцы, разъяренные тем, что им угрожают три грозных авантюриста, стреляли беспрерывно, укрываясь за неровностями местности.

Они отвечали выстрелами на каждый выстрел баска, фламандца или гасконца и пытались приблизиться.

Но им не везло. То ли какая-то паника их охватила, то ли у их аркебуз дальность боя была меньше, но их пули пролетали над головами авантюристов, не причиняя никакого вреда.

Гасконца и его приятелей хорошо укрывали лошади, две из которых больше не подавали признаков жизни; авантюристы сопротивлялись с восхитительной стойкостью.

Но через четверть часа у всех троих кончились заряды. У них теперь остались только пистолеты и шпаги.

— Что за ворюга этот губернатор! — бормотал дон Баррехо. — Мог бы быть и пощедрее. Он не пожалел ценных лошадей, но сэкономил на боеприпасах. Что ж! Этот должок — за ним.

Потом, повернувшись к своим приятелям, он сказал:

— Пистолеты надо пускать в ход только в самый последний момент, будьте готовы работать шпагами.

— А у меня ее нет, — сказал фламандец.

— Деритесь седлом своей лошади, — сказал гасконец.

Испанцы продолжали приближаться. Решившись захватить троих авантюристов, они все-таки приняли меры предосторожности, не забывая, что имеют дело с людьми решительными и готовыми на все.

Стараясь не высовываться, они ползли между камнями, скользили по расселинам. Им тоже пришлось оставить аркебузы возле лошадей.

До авантюристов испанцам оставалось метров двадцать, как вдруг послышался резкий свист, за ним — другой.

Все подняли головы.

— Стрелы! — определили гасконец. — Отлично!.. Перед нами испанцы, сверху — индейцы. Лучше бы уж остаться в Пуэбло-Вьехо.

На скалах показались семь или восемь человек с кожей медного цвета, почти совсем голых, с пестрыми перьями в волосах; в руках у них были длинные луки.

Они, однако, не стремились прийти на помощь ни испанцам, ни авантюристам, поэтому их опасные стрелы летели то на одних, то на других.

Для них белый человек являлся врагом, к какой бы нации он ни принадлежал.

— Что будем делать, дон Баррехо? — спросил Мендоса, сразу же укрывшийся вместе с фламандцем за выступом огромной скалы.

— Драться с испанцами, они сейчас опаснее, — ответил гасконец.

Дождь стрел больше угрожал кавалеристам, и они отскочили кто вправо, кто влево, чтобы их не задело.

— Воспользуемся этим, друзья, — сказал гасконец.

Трое авантюристов бросились вперед, дав только по одному выстрелу из пистолетов, чтобы не остаться совсем без огнестрельного оружия; потом гасконец и баск с дикими криками бросились в атаку, выставив шпаги.

Испанцы находились в худшей позиции из-за обстрела индейцев; кроме того, они потеряли еще одного человека, пораженного пулей в грудь. Они пустились наутек, направляясь к оставшимся в живых лошадям.

— Надеюсь, я их больше не увижу, — сказал гасконец, быстро прячась за скалу, чтобы не быть раненым индейскими стрелами.

— Но индейцы-то остались, — возразил фламандец.

— Им трудно будет попасть в нас. Для этого надо обойти долину, а мы знаем, как она велика.

— Мне кажется, что они разделились, — сказал Мендоса. — Некоторые пустились в погоню за кавалеристами. Вижу, как наверху летят стрелы.

— Так они ускоряют отход испанцев, сеньор баск.

— А другие продолжают осаждать нас, дон Баррехо.

— Дождемся ночи.

— А тем временем они убьют у нас последнюю лошадь! — сказал фламандец.

В самом деле, последняя из предоставленных губернатором лошадей, пораженная пятью или шестью стрелами, с жалобным ржанием упала рядом с двумя другими.

— Вот мерзавцы!.. — закричал гасконец. — Мало им здесь мяса, так надо еще убить это бедное животное.

— Они лишают нас возможности убежать, — заметил Мендоса.

— Сколько пиастров погибло!..

— По меньшей мере, тысяча, дон Баррехо.

— Мы их возместим при грабеже Пуэбло-Вьехо… О, черт возьми!.. Мне в голову пришла великолепная мысль.

— Так говорите же.

— Заставить мошенника-трактирщика заплатить за этих лошадей. Если только удастся его разыскать, я заставлю его выть, как койот.

Пока они, спокойные, словно находились в безопасности внутри прочного замка, обменивались этими фразами, индейцы не переставали осыпать своих врагов стрелами, издавая время от времени пронзительные боевые крики.

Но стрелы транжирились зря, потому что авантюристы остерегались выйти из-за скального прикрытия.

— Предполагаю, что у них не тысячи стрел, — продолжил гасконец после короткого молчания. — Они уже потратили несколько дюжин. Ах, если бы у нас было еще немного пороха!..

— У нас осталось всего три заряда, — сказал Мендоса.

— И пистолеты…

— Они поражают только близкие цели.

— Знаю, сеньор баск. Я все терзаю свой мозг, пытаясь найти какое-нибудь средство, которое позволило бы нам уйти, но никак не могу его отыскать, и это меня беспокоит.

— Здесь мы не подвергаемся никакой опасности, — сказал фламандец, жуя последний кусочек своей сигары.

— Меня беспокоят не индейцы, — ответил гасконец.

— Может быть, солнце?

— Плевать мне на жару. Беспокоят меня испанцы.

— Но они же бежали!..

— А если вернутся с подкреплениями и обнаружат нас все еще на этом месте?..

— Вот это будет штука! — ужаснулся Мендоса. — К счастью, Пуэбло-Вьехо находится не так близко, а кавалеристы почти все остались без лошадей.

— Зато те, что на лошадях, могут поскакать вперед и привести с собой новые эскадроны.

— Черт побери! — пробормотал Мендоса, яростно потирая голову. — Вы в ухо мне запустили блоху. Надо принимать героическое решение. Вы считаете эту скалу абсолютно неприступной?

— Я пока ее как следует не разглядел, — ответил гасконец. — Можно попробовать.

— Индейцы нас не убьют? — поинтересовался фламандец.

— Не думаю, им помешает выступ скалы.

— Давайте попытаемся, — решительно сказал Мендоса. — Будьте внимательны к стрелам; впрочем, днем они не так опасны.

Они взяли аркебузы, оружие слишком дорогое, чтобы оставлять его другим даже без боеприпасов, взяли в руки три заряженных пистолета и заскользили вдоль скальной стенки, направляясь к противоположному склону долины.

Индейцы не могли заметить это отступление, потому что оползень мешал им видеть, что происходит внизу.

Троим авантюристам, спускавшимся со всеми предосторожностями и соблюдавшим полнейшую тишину, удалось наконец добраться до другой стороны завала.

Абсолютно случайно оказалось, что огромная скала в своем низвержении была, так сказать, срезана у основания, оставив таким образом проход между сползшим пластом и уходящей вверх стенкой горного склона.

— Я всегда говорил, что все совершается под своей звездой! — торжествующе воскликнул гасконец. — Лошадь здесь не смогла бы пройти, но человек проползет. Мы нападем на сеньоров индейцев с тыла!..

— Действительно, нам необыкновенно везет, — сказал Мендоса. — Кто бы мог предположить, что здесь существует проход?

— Внутрь, друзья, — скомандовал дон Баррехо. — Надо спешить, пока индейцы не обнаружили нашего исчезновения. Я все еще слышу, как свистят стрелы с той стороны оползня.

Он нагнулся и пополз под скалу, за ним последовали Мендоса и фламандец.

Некое подобие галереи продолжалось метров на пятнадцать; оно было заполнено землей и обломками скал.

Авантюристы быстро преодолели этот туннель и оказались с другой стороны осыпи.

— Внизу ревет Чагрес, — сказал гасконец. — Ну что, будем атаковать индейцев или уйдем?

Вероятно, ему было противно отступать перед таким врагом.

— Я бы высказался за атаку, — ответил Мендоса. — Если они обнаружат наш уход, то будут преследовать нас. Я знаю, как упорны эти проклятые краснокожие.

— Вам бы следовало быть генералом.

— Почему, дон Баррехо?

— Люди познаются в опасности. Когда индейцы услышат выстрелы, они побегут?

— Как зайцы.

— Тогда попытаемся застать их врасплох. Что вы на это скажете, сеньор фламандец?

— Я тоже знаю этих людей с кожей медного цвета и могу сказать, что лучше идти на приступ.

— Вот только удастся ли нам застать их врасплох?

— Достаточно влезть на скалу, — ответил Мендоса. — Здесь она доступнее, чем с другой стороны.

— Мы исключительно удачливые люди, — сказал гасконец. — Если индейцы не заметят, как мы поднимаемся, атака с тыла нам удастся. Мендоса, показывайте нам путь. Вы уже не молоды, это так, но еще можете соревноваться с диким котом. Эти флибустьеры — и в самом деле люди замечательные!..

— Сейчас я вам покажу, на что способны сыны Тортуги, — объявил баск. — Если я не обращу в бегство этих индейцев, пусть меня сожрет ягуар.

— Глупое обещание, — сказал гасконец, покачав головой.

Флибустьер внимательно осмотрел огромную осыпь, потом, открыв некое подобие лесенки, начал подниматься. Хотя это подобие и нельзя было считать настоящей лестницей, но морской волк смело лез по ней, сгорая от желания неожиданно напасть на индейцев, не перестававших осыпать стрелами долину, чтобы не дать осажденным уйти.

Фламандец и гасконец карабкались позади, готовые помочь ему в смелом начинании.

Ставя ноги на выступы скалы, цепляясь за сухие ветки, морской волк без большого труда добрался до верхушки осыпи и проскользнул незамеченным к деревьям, обрамлявшим край долины.

— Вот момент показать этому ужасному гасконцу, что баски тоже кое-чего стоят, — пробормотал он. — Мне начинает надоедать, что вся слава достается ему, потому что он живет на другом берегу Бискайского залива… Мы тоже знамениты умением драться и убивать, хотя бы и с помощью навахи.

Дон Баррехо и флегматичный фламандец добрались до баска; краснокожие все еще их не заметили.

— Сеньор Мендоса, — сказал дон Баррехо, — не наступило ли время показать вашу ловкость?

— Что вы хотите сказать? — спросил флибустьер.

— Индейцы находятся всего в двадцати шагах от нас, стоят к нам спиной, а я слышал о необыкновенной ловкости басков.

— Поиграть шпагой?

— Шпага — орудие гасконцев, — сказал дон Баррехо. — А вот бросок навахи я бы хотел увидеть. Он сэкономил бы нам один пороховой заряд.

— Понял, — улыбнулся баск.

— У вас же всегда при себе наваха?

— Я предпочел бы оставить шпагу ради национального оружия.

— Значит, вы сделаете хороший бросок! Увидим, тверже ли кожа индейцев, чем у людей белой расы. Такой мощный бросок должен произвести определенный эффект.

— Исполню ваше желание, — сказал Мендоса. — Пулю я сберегу. Оставайтесь здесь и — никакого шума!

Индейцы находились в тридцати или сорока шагах; они прятались за огромными глыбами, усеивавшими осыпь. Уверенные в том, что белые все еще находятся у выступа огромной скалы, они беспрерывно посылали туда стрелы и даже не думали оглядываться.

— Ложись, Мендоса, — посоветовал гасконец.

— Позвольте мне действовать по-своему, — недовольно буркнул баск. — Будьте готовы броситься в атаку со шпагами, если не хотите растратить последние заряды. А теперь — тихо!

И он пополз, освободившись от аркебузы, которая теперь была бесполезной.

В вытянутой руке он держал страшную баскскую наваху: острием к запястью, рукоятью наружу.

Он полз, как змея, совершенно бесшумно.

Гасконец и фламандец следовали за ним на небольшом расстоянии, держа наготове пистолеты; они могли в любой момент прийти на помощь, если только баску не удастся бросок.

Внезапно Мендоса остановился возле крупной пальмы.

Индейцы были теперь всего в десяти-двенадцати шагах; они по-прежнему стояли спиной и не прекращали обстрел.

Послышался легкий свист, и что-то мелькнуло в воздухе.

Это баск бросил наваху; она вонзилась между лопатками дикаря, причем с такой силой, что перерубила позвоночник.

Его соплеменники, увидев падающее тело, сделали три или четыре прыжка вперед и устрашающе заорали.

Гасконец выстрелил из пистолета, потом бросился на индейцев со своей ужасной драгинассой.

Но эта атака была совершенно бесполезной, потому что сыны лесов, испугавшись одного вида внезапно появившихся перед ними белых людей, бежали, как зайцы, в ближайший лесок.

И почти сразу же из долины послышались звуки ружейных выстрелов.

— Испанцы! — крикнул гасконец, в то время как баск подбирал свою наваху. — Ходу, друзья!

Глава IV. Штурм Пуэбло-Вьехо

Еще бы несколько минут — и благоприятная звезда, до той поры покровительствовавшая авантюристам, закатилась бы, и возможно, навсегда, потому что маркиз де Монтелимар, разумеется, не простил им проделки гасконца.

Выстрелы, прогремевшие в долине, сделали испанцы, расправившиеся с какой-то другой группой индейцев.

Видимо, командир эскадрона и его товарищи встретили не очень далеко еще один кавалерийский отряд, посланный на разведку. Объединившись, они поспешили к огромной скале, надеясь застать там авантюристов и заставить их принять новый бой или сдаться.

— Я верю, что господин Вельзевул очень симпатизирует нам, — сказал гасконец, бежавший, словно лань, к Чагресу, в поисках убежища среди огромных лесов, покрывавших берега реки.

— Да, точно, какой-нибудь святой нам покровительствует, — согласился баск. — Знать бы, какой, честное слово, поставил бы ему две свечи, по пиастру каждая.

Обмениваясь короткими фразами, они проворно трусили рысцой, спускаясь по долине и приближаясь к ее концу.

Теперь они уже ясно слышали шум воды, разбивавшейся о каменистое ложе реки.

Вдали все еще гремели ружейные выстрелы испанцев. Казалось, что индейцы, получившие солидное подкрепление, мужественно вступили в бой.

Через двадцать минут трое авантюристов оказались в лесах, окаймлявших Чагрес.

В это время солнце уже заходило, и под величественными пальмами сгущалась темнота.

— Надо перевести дыхание, — сказал гасконец. — Мне далеко до андалусийской лошади и даже до пиренейского мула. Испанцы теперь нас не догонят.

— А далеко нам до лагеря флибустьеров? — спросил фламандец.

— Через три-четыре часа мы туда придем, — ответил Мендоса.

— А мы не заблудимся в этих лесах?

— Надо все время следовать вдоль реки. Мы уже приняли все меры предосторожности.

— Не терпится увидеть сына знаменитого Красного корсара. Я слышал много рассказов о троице братьев-флибустьеров.

— Хватит болтать, — прервал его гасконец. — В путь, друзья. Мне говорили, что леса Чагреса населены страшным зверьем; как-то не хочется иметь с ними дел. Я всегда предпочитал людей: они хотя бы не прыгают на голову, как хищные кошки.

Они отправились в путь, не отходя далеко от русла реки.

Тысячи странных шумов проснулись в темнеющем лесу. Гудели пипа, громадные мерзкие жабы, у которых проколота вся спина, и в этих отверстиях прячутся головастики, и паррануа; пронзительно посвистывали крупные лягушки, прячущиеся в высоких речных травах, ворчали кайманы.

Во главе маленькой группы шел с обнаженной шпагой в руках баск, привычный к этим местам, потому что он участвовал в походе Моргана на Панаму.

За ним следовали гасконец со своей драгинассой и фламандец с пистолетом, поскольку у него не было режущего или колющего оружия.

Все трое старались не шуметь, и не потому, что они боялись быть настигнутыми испанцами, а чтобы не привлекать внимания кровожадных зверей.

В то время ягуаров и кугуаров было еще очень много на перешейке, и они набрасывались на путников, отважившихся забраться в их владения.

Шли они уже пару часов, все время следуя вдоль Чагреса, воды которого глухо ревели, разбиваясь о скалистое дно, как вдруг Мендоса резко остановился, вытянув шпагу и схватив заряженный пистолет.

— Опять индейцы? — спросил гасконец, тоже поднимая шпагу.

— Никогда не видел индейца с фосфоресцирующими глазами, — ответил баск.

— Тогда — дикая кошка.

— Может быть, и пострашнее. Сеньор фламандец, снимите у меня с пояса наваху и приготовьтесь пустить ее в дело. Это не шпага, но резать ею можно.

— Какие злые глаза! — отметил гасконец. — Это кот.

— Почему не голодный ягуар?

— Не представляю себе голодного ягуара, потому что в Гаскони я видел только котов и волков.

Во тьме, под огромными листьями пальмы такара, поблескивали святящиеся точки странного зелено-желтого цвета.

Видимо, это был поджидающий добычу ягуар или кугуар, а то и американский лев.[54]Американский лев — неверное, с точки зрения классификации животного мира, название пумы; тем не менее оно встречалось в ранних описаниях животного мира обеих Америк.

— Итак, сеньор Мендоса? — спросил гасконец, увидев, что баск не решается сдвинуться с места. — Было бы смешно, если бы какой-то котяра, пусть и размером с быка, испугал трех знаменитых шпажистов.

— Разве вы не видите, что он загораживает нам проход, дон Баррехо? — вопросом на вопрос ответил Мендоса.

— А вы пните его ногой. Гасконские коты, как только увидят поднятую ногу, мигом убегают. Скорее дайте мне заряженный пистолет, потому что в моих не осталось пуль… О, черт возьми!.. Зверь не может остановить таких людей, как мы.

— Возьмите, — ответил баск, протягивая гасконцу оружие. — Только смотрите, как бы этот котяра, как вы его назвали, не выцарапал вам глаза.

— Ха!.. Я столько их видел в Гаскони, когда был мальчишкой.

— Но они отличались от здешних.

— Сейчас увидим.

Забияка-шпажист взял пистолет, выставил вперед свою длинную шпагу и приблизился с безумной отвагой к двум фосфоресцирующим точкам, которые не переставали блестеть в сумерках.

Баск и фламандец шли за ним, готовясь оказать помощь в столь опасном предприятии.

Гасконец не преодолел и десяти шагов, как послышалось страшное мяуканье, закончившееся грозным сдержанным рокотом.

— Котище зашипел, — сказал дон Баррехо. — Должно быть, рассердился. Сейчас я тебя успокою!

Но это был вовсе не котище! В зарослях прятался самый настоящий кугуар,[55]Кугуар — так в XVII–XIX вв. называли подвид пумы, обитавший в лесах Канады и северо-востока США; после уничтожения этого подвида название считается анахронизмом, хотя время от времени и встречается в популярной литературе. одно из самых опасных животных, встречающихся в американских лесах; по силе и жестокости он не уступает огромным серым медведям Скалистых гор.

Их называют американскими тиграми, и они могут соперничать с настоящими бенгальскими тиграми, хотя уступают последним по массе. Кугуары настолько сильны, что могут перешибить одним ударом быка.

Гасконец, несколько озадаченный диким мяуканьем хищника, остановился.

— Ну, дон Баррехо, что будем делать? — спросил Мендоса, улыбаясь в усы. — Это и вправду не гасконский кот?

— Мне кажется, что шипит он погромче.

— Дайте ему пинка.

— А!.. Черт возьми!.. Дело, кажется, осложняется!

— Проколите его.

— Вот это я сейчас и обдумываю.

— Колите шпагой вниз!

— Лучше я подожду, пока он на меня бросится.

Он навел пистолет и выставил драгинассу.

Зверь по-прежнему шипел и глухо рычал, но не двигался.

Дону Баррехо это наскучило, и он сделал несколько шажков вперед, подбадривая себя криком:

— Ко мне, котище, отведай-ка мою шпагу!

Кугуар присел, готовясь прыгнуть.

Мендоса встал рядом с гасконцем, опасаясь, как бы не случилось несчастье; фламандец взялся за пистолет.

— Котище испугался, — сказал дон Баррехо. — Черт!.. Кажется, я прослыву истребителем котов.

Едва он произнес эти слова, как кугуар стремительно прыгнул и опрокинул гасконца.

Мендоса, стоявший рядом, молниеносно выставил шпагу, воткнув ее в тело животного, в то время как фламандец, у которого в пистолете еще оставалась пуля, выстрелил в упор.

Несмотря на два полученных ранения, кугуар перепрыгнул через охотников и, рыча, исчез в лесу.

— Ну и чертяка! — вырвалось у быстро поднявшегося гасконца, к счастью, не получившего повреждений. — Что за котяры живут в этой стране? Они не из тех, что я убивал мальчишкой. Вы его убили, сеньор Мендоса?

— Не знаю, — ответил баск. — Однако шпага моя окровавлена.

— А моя пуля должна была глубоко войти в его тело, — добавил фламандец. — Держу пари, я его ослепил.

— Замечательный парень! — сказал дон Баррехо. — Я зверя почти и не видел, а он попал ему прямо в глаз. Будем надеяться, что котище, ослепнув, не станет нам надоедать.

— Фламандец… — начал Мендоса.

— Что вы хотите сказать? — прервал его брабантец.

— Это ведь наполовину гасконец, если не полностью.

Дон Баррехо и брабантец разразились громким смехом.

— А Мендоса — баск, — сказал первый.

— Да, баск, — повторил серьезно второй.

— Который работает ногами, чтобы его не застал врасплох слепой котяра, — ответил Мендоса и побежал. Оба буяна почли за благо последовать за ним, не убежденные, впрочем, что кугуар в самом деле лишился своих зрачков с желтоватыми отблесками.

Этот второй галоп продолжался еще минут двадцать, потом Мендоса, уже некоторое время пытавшийся разглядеть берега Чагреса, остановился, показывая своим товарищам на огоньки, сверкавшие под деревьями.

— Опять индейцы? — спросил гасконец, видя остановившегося баска.

— Лагерь графа, — ответил тот. — Уверен, что не обманулся.

И в этот самый момент хриплый голос угрожающе крикнул:

— Кто идет? Отвечай, или буду стрелять.

— Мендоса, — ответил баск.

— Тогда проходи, приятель.

Четверо человек, вооруженных аркебузами и пистолетами, выскочили из-за кустов, за ними вышел пятый, несший факел.

— Морской волк! — обрадовался старший среди часовых. — Ты что-то больно задержался, приятель. Ну, как там, в Пуэбло-Вьехо, выпивка хорошая?

— Превосходная, — ответил дон Баррехо. — Мы дадим вам попробовать такого аликанте, какого не пьют даже в старой Испании.

— Когда же?

— Когда штурмом возьмем город, — ответил гасконец.

— Это правда, приятель? — спросил флибустьер у Мендосы.

— Поживем — увидим, — ограничился коротким ответом баск и быстро удалился на встречу с графом ди Вентимилья.

Проходя по лагерю, он заметил, что флибустьеров стало гораздо больше, чем прежде. Вокруг костров, поставив ружья между ног, беседовали или курили флибустьеры, которых он никогда не видел.

— Господин граф получил подкрепления, — пробормотал Мендоса. — Теперь мы сможем, играючи, взять Пуэбло-Вьехо.

Палатка графа находилась посреди лагеря; она была освещена даже изнутри.

Мендоса решительно вошел туда и сказал:

— Вот и я, капитан.

— Наконец-то! — обрадовался сеньор ди Вентимилья, сидевший на стволе дряхлого дерева и пытавшийся разглядеть при свете факела какое-то подобие географической карты окрестностей. — А я уже побаивался, что тебя схватили и повесили.

— Вовсе нет, сеньор граф, — ответил морской волк. — Когда со мной идет этот чертяка-гасконец, никакая опасность мне больше не угрожает.

— Ну, и что там?

— Маркиз находится в Пуэбло-Вьехо. Дон Баррехо говорил с ним и даже распивал шоколад. Он сам вам расскажет попозже…

— А мою сестру он держит при себе?

— Этого мы не смогли узнать, сеньор граф. Но зато мы узнали, что еще недавно при маркизе находилась очень красивая метиска, прибывшая неизвестно откуда и таинственно испарившаяся в неизвестном направлении.

Граф живо поднял голову, и лицо его резко переменилось:

— Это была моя сестра, внучка великого касика Дарьена?

— Вполне возможно.

— Мне нужно захватить маркиза.

— И я так считаю, сеньор граф.

— Ты знаешь, сколько солдат в городе?

— Две или три сотни кавалеристов и несколько рот аркебузиров.

— А артиллерия?

— Несколько пушек.

— Мы возьмем город приступом еще до полудня, — решительно сказал граф. — Ты знаешь, что ко мне подошли подкрепления?

— Я отметил присутствие людей, которых раньше не было.

— Я послал гонцов к побережью Тихого океана, чтобы попросить у Гронье и Тасли подкреплений, но мои люди встретили группу флибустьеров в семьдесят пять человек, которой командует французский дворянин сеньор Равено де Люсан.

— Да у вас было пятьдесят, вот и стали мы приличной силой, — сказал Мендоса.

— Дорогу ты теперь знаешь?

— Да, сеньор граф.

— Можем мы добраться до рассвета до стен Пуэбло-Вьехо?

— Даже раньше.

Граф вышел из палатки, достал свои пистолеты и разрядил их в воздух.

Это был сигнал сбора.

Люди, сидевшие около костров или стоявшие на страже по четырем углам лагеря, поспешно поднимались и собирались перед палаткой. Их опередил человек низкого роста, облаченный в стальную кирасу, на груди которой красовался золотой герб. Это был Равено де Люсан.

— Выступаем, граф? — сказал в нос французский дворянин.

— Да, сеньор де Люсан, — ответил сын Красного корсара. — Надо атаковать Пуэбло-Вьехо.

— Мы возьмем город, — спокойно сказал флибустьер, — а то мои люди уже начинают скучать.

— Гасите огни, и в путь, не теряя времени. Попытаемся застать маркиза врасплох в его дворце.

Спустя десяток минут флибустьеры сняли лагерь и углубились в густой лес, ведомые Мендосой, гасконцем и фламандцем.

Граф ди Вентимилья шел сразу же за тремя авантюристами, вместе с Равено.

Отряд благополучно достиг реки Чагрес, а к двум часам ночи втянулся в долину, где произошло столкновение троих авантюристов и испанских кавалеристов.

Опасаясь сюрприза, граф послал вперед большой авангард. Если бы испанцы еще находились там, занимая склоны долины, авангарду пришлось бы несладко.

На его счастье, испанцы, прогнав индейцев, вернулись в Пуэбло-Вьехо, даже не подозревая о находящемся поблизости большом отряде врага.

За полчаса до восхода солнца флибустьеры подошли к Пуэбло-Вьехо на расстояние нескольких ружейных выстрелов, а барражировавшие в пригородных лесах полусотни так и не заметили их прихода.

Как и большая часть мелких городков на Панамском перешейке, Пуэбло-Вьехо, не слишком людный и равно отдаленный от двух океанов, был защищен только несколькими старыми бастионами и рвом, через который было легко перебраться с помощью пары вязанок хвороста. Для флибустьеров, привыкших взбираться на высочайшие стены, отлично защищенные великолепными для тех времен пушками, взятие города не представляло трудной задачи.

Сын Красного корсара разделил своих людей на две колонны, доверив командование меньшей из них французскому дворянину. Едва загорелся первый луч солнца, флибустьеры смело пошли в атаку.

Испанские часовые, расставленные на бастионах, заметив группы людей, которые приближались по плантациям кофе и сахарного тростника, без промедления дали сигнал тревоги и открыли стрельбу из аркебуз.

Однако флибустьеры не удостаивали их ответом. Ведомые графом, Мендосой и гасконцем, они быстро преодолели ров, покрыв его связками хвороста, а потом открыли огонь по крайним домам городка, заставив их обитателей выскочить из своих жилищ полуголыми.

Никто не сопротивлялся штурму, столь молниеносен он был, так что флибустьеры ворвались на улицы города бегом; в то же время Равено де Люсан овладел с некоторой долей удачи старым бастионом, сразу же заклепав несколько пушек, на нем расположенных, которые, впрочем, были полезнее для устрашения тика-тика,[56]Тика-тика — местное название маленьких пташек из семейства воробьиных. грабящих плантации, чем для действий против людей решительных и страшных, каковыми были корсары Мексиканского залива и Тихого океана.

Жители города, разбуженные внезапным нападением и выстрелами, бежали к главной площади, где находились церковь, которая могла служить крепостью, и дворец губернатора.

Мужчины, женщины, дети толкали друг друга вынесенными из домов самыми ценными вещами.

Флибустьеры полагали, что городок они уже захватили, когда из-за церкви вылетели два эскадрона кавалеристов с саблями наголо.

Их было около ста пятидесяти человек, они были хорошо вооружены и прекрасно экипированы, а значит, могли нанести немалый вред нападающим, если бы тех не считали непобедимыми, потому как верили, что они и есть сущие исчадья ада.

Сын Красного корсара решительно бросился к церкви, призывая своих людей:

— Вниз, друзья!

Флибустьеры после громких побед, одержанных ими в разных местах перешейка, очень рассчитывали на внушаемый ими ужас; они залпом разрядили свои ружья.

Кавалеристы попытались было пойти в безнадежную атаку, но потом развернули лошадей и в беспорядке отступили по городским улицам.

Некоторые уже попадали с лошадей и лежали мертвыми или умирающими у ступеней церкви.

— Сейчас я рассчитаюсь с этим проклятым трактирщиком, — сказал гасконец. — Если только найду его…

Граф ди Вентимилья взял с собой дюжину флибустьеров и бросился в губернаторский дворец, из окон которого не было сделано ни одного ружейного выстрела; другие воспользовавшись какими-то бревнами, крушили дверь церкви, намереваясь заставить жителей города, спрятавшихся там вместе со своими ценностями, выйти наружу.

Сопровождавшие графа гасконец, Мендоса и фламандец были готовы, защищая его, отдать свои жизни.

— Клянусь сотней тысяч чертей! Голуби улетели вместе с соколом, — убежденно говорил дон Баррехо, поднимаясь по лестнице. — Сеньор граф, моего милейшего друга маркиза де Монтелимара вы здесь не найдете. Бьюсь об заклад, он не окажет вам чести испить вместе чашку его изысканного шоколада.

Граф со своими людьми торопливо шел по залам дворца, отшвыривая мебель и распахивая двери.

Они нашли только семерых алебардщиков, спрятавшихся в каморке под связками стеблей сахарного тростника. Но среди них оказался человек, уже знакомый Мендосе и гасконцу.

— Ах, ты, осипшая труба! — воскликнул дон Баррехо. — Командир эскорта! Эй, приятель, граф д’Алкала очень хотел бы услышать ваш благозвучный голосок. Говорил же я вам, если не ошибаюсь, что вы меня еще увидите, и притом очень скоро.

Старшой дозора, очень подавленный самим фактом лицезрения перед собой бывшего пленника, вышел из каморки, что-то бормоча и угрожающе сжимая некое подобие мизерикордии.[57]Мизерикордия — в Средние века так назывался кинжал, которым приканчивали умирающего врага, чтобы сократить его страдания (от лат. misericors — милосердный).

— Допросите этого человека, сеньор граф, — сказал дон Баррехо. — Это наш старый знакомый.

— Где маркиз? — закричал сеньор ди Вентимилья, выказывавший все признаки раздражения.

— Еще вчера вечером, кабальерос, он ускакал по дороге, ведущей в Новую Гранаду, — ответил солдат. — Ваши товарищи, выдававшие себя за графов и испанских грандов, были не столь хитры и выдали себя.

— Шутишь! — не поверил гасконец.

— Когда он уехал? — спросил граф.

— Еще до полуночи. Его превосходительство не так легко поймать в ловушку; он вовремя спасся. Новая Гранада — это вам не Пуэбло-Вьехо, и вы, сеньор мой, не возьмете ее несколькими выстрелами аркебуз.

— С кем он уехал? Говори, если хочешь спасти свою шкуру. Ты же знаешь, что флибустьеры не слишком любезны.

— Его сопровождал эскорт из восьми человек.

— И среди них девушка?

— Да, кабальеро.

— Метиска, не так ли?

— Как вы об этом узнали?

— Отвечай, а не спрашивай, — сказал сеньор ди Вентимилья с угрозой в голосе.

— Да, метиска, — ответил солдат.

— Каково было положение этой метиски в доме губернатора?

— С нею обходились как с родственницей его превосходительства.

— Сколько лет ей было?

— Пятнадцать или шестнадцать.

Граф быстро сосчитал в уме.

— Это может быть только она, — пробормотал он.

Потом, повысив голос, граф спросил:

— Значит, Новая Гранада сильно укреплена?

— Так говорят.

— Ты там бывал?

— Никогда, кабальеро.

Сына Красного корсара аж передернуло от негодования.

— Несколькими часами раньше они бы оба попали в мои руки, — сказал он, потом обернулся к одному из своих офицеров. — Возьмите под стражу этих людей. Позднее они могут стать мне весьма полезными.

Он покинул залу и спустился на площадь в сопровождении Мендосы, гасконца, фламандца и еще полудюжины флибустьеров.

Корсарам сеньора де Люсана все еще не удалось проникнуть в церковь.

Находившиеся внутри жители с ожесточением защищали свои поспешно собранные богатства, и на каждое требование сдачи отвечали выстрелами из аркебуз.

— Сеньор ди Вентимилья, — сказал французский дворянин, завидев графа, — эти испанцы не собираются выходить. Не хотите ли взорвать эту церковь полудюжиной бочек пороха?

— Это была бы бесполезная бойня, — ответил граф.

— Но если они останутся там, мы не получим ни пиастра.

— Я отказываюсь от своей доли.

— Но от нее не откажутся ни мои, ни ваши люди.

— Вы взяли кого-нибудь в плен?

— Всего две дюжины.

— Пошлите одного из пленников в церковь, чтобы он разъяснил осажденным: если они не капитулируют, мы будем казнить каждый час по одному из пленников.

Пока сеньор де Люсан готовился повиноваться, Мендоса приблизился к гасконцу и фламандцу.

— Друзья, — сказал он, — пока эти люди решают вопрос с церковью, воспользуемся этим, чтобы пойти осаждать доброе вино знакомого нам негодяя-трактирщика. Когда начнется всеобщий грабеж города, мы найдем только пустые бутылки. Я знаю жажду флибустьеров… И потом, наше присутствие здесь излишне. Графа и француза вполне достаточно, чтобы склонить осажденных к сдаче.

— Гром и молния! — воскликнул дон Баррехо. — Я совсем позабыл о нашем друге!.. Может, он прячется в своих подвалах?

— У меня теплится надежда найти негодяя посреди его бочек, — ответил Мендоса.

— И у меня, — прибавил фламандец.

— Пошли, приятели, — заключил гасконец.

Воспользовавшись царившим на площади беспорядком, трое авантюристов выбрались на простор и незамеченными нырнули в хорошо им знакомую улочку, которая должна была вскоре привести их к таверне «Эль Моро».

Как они и предполагали, дверь таверны была заперта, и внутри царило гробовое молчание.

— А может быть, наш друг скрылся в церкви вместе со своими поварятами? — спросил гасконец, после того как некоторое время прислушивался, приложив ухо к замочной скважине.

Он не услышал даже мяуканья черного кота.

— Давай вышибем дверь, — предложил фламандец, который заметил невдалеке кучу бревен и досок, приготовленных для строительства дома, и уже вооружился подходящим бревном.

— Вот самый сильный из нас человек, — сказал дон Баррехо, увидев, что фламандец не согнулся под тяжестью. — Отныне мы, поскольку он не открыл нам свое имя, — будем звать его дон Эрколе, то есть Геркулесом.

Они крепко ухватили бревно, разбежались и одним ударом буквально вышибли дверь таверны, причем с таким грохотом, что показалось, будто внутри выстрелили из пушки.

— Дон Эрколе!.. Вы герой дня!.. Король таверны, — сказал гасконец. — Черт возьми! Какие мускулы!.. Да вы способны разрушить настоящую крепость!..

— Я же фламандец, — серьезно ответил авантюрист.

Они обнажили шпаги, опасаясь атаки вертелами и кастрюлями, и вошли внутрь.

Один большой черный кот, тот самый, которого заметил гасконец, убежал от них. Бедное животное, испуганное громовым ударом, помчалось по столам и скамьям, как безумное, опрокидывая стаканы и бутылки.

— У этой бестии должна быть душа того гадкого котяры, которого мы встретили на берегу Чагреса, — сказал дон Баррехо.

— Вы знаете, где находится подвал? — спросил Мендоса фламандца.

— Дверь находится прямо за стойкой.

— Ну-ка, где у нас тут подходящее бревнышко? — сказал гасконец.

— В нем нет нужды, — ответил Мендоса.

Он забрался на стол и выдрал из стенки большой фонарь, служивший для освещения зала. Не без труда он зажег его и направился к двери, ведущей в погреб.

Хватило одного пинка гасконца, чтобы дверь слетела с петель и полетела по лестнице вниз.

— Там они!.. — закричал Мендоса, поднимая фонарь.

— Кто? — спросил дон Баррехо.

— Я услышал в подвале крик.

— Какая удача!.. А!.. Бедный трактирщик!.. В какие руки он попадет!.. — говорил гасконец. — Посветите, Мендоса!

Он осторожно спустился по лестнице, держа шпагу в вытянутой руке, и оказался в просторном подземелье, к стенам которого жалась дюжина, если не больше, респектабельных и очень пузатых бочонков.

— Где же спрятался этот плут? — спросил дон Баррехо.

Из-за бочонков, что в правом ряду, раздался голос:

— Это кто осмеливается называть меня плутом?

— Гром и молния!.. Трактирщик!..

— Опять этот прохвост!.. — заорал владелец «Эль Моро». — Ну, теперь-то я пущу тебе кровь!..

— Друзья, пистолеты к бою!.. — скомандовал гасконец.

Трактирщик выскочил из своего укрытия, угрожающе размахивая вертелом, а за ним появились, один за другим, четверо его поварят, вооруженных все теми же вертелами.

— Опять ты здесь, негодяй! — заорал взбешенный трактирщик.

— Всегда возвращаешься туда, где пил хорошее вино, — ответил гасконец, наставив на хозяина таверны шпагу и пистолет.

— Я догадался, что вы должны быть флибустьером, — сказал трактирщик, не осмеливавшийся ступить и шагу вперед, заметив три дула, направленных на него.

— Я пришел предупредить вас, что город в наших руках и всякое сопротивление бесполезно.

— И что же вы хотите от меня?

— Еще раз попробовать ваше аликанте и ваш херес.

— Мое вино!..

— Может, вы хотите, чтобы сначала вас убили? — спросил гасконец, меняя тон. — Тогда мы останемся полными хозяевами ваших подвалов и никаких протестов просто-напросто не будет. Хотите дружеский совет? Садитесь вон на те бревна вместе со своими помощниками, оставьте в покое вертела, которые хороши для того, чтобы насаживать на них кур и уток, а не подобных нам людей, и не надоедайте, иначе мы сделаем бум! И тогда вы отправитесь на встречу с приятелем Вельзевулом.

— Вы собираетесь разорить меня.

— Можете утешиться тем, что мы разорили весь город.

— Я не дам вам ни пиастра!..

— Какие пиастры!.. Мы хотим вашего вина. Вы принимаете нас за обыкновенных жуликов? А ну, быстрее! Бросайте вертела и — скорее в угол. Мы хотим пить, гром и молнии!

Бедный хозяин и его помощники, испуганные строгими нотками в голосе гасконца и понявшие, что всякое сопротивление и в самом деле бесполезно, отделались от своего случайного оружия и отправились в указанное место, находившееся у противоположной стены подвала.

Мендоса поставил на земляной пол фонарь, а дон Баррехо и фламандец вооружились несколькими весьма вместительными терракотовыми бокалами.

— Попробуем сначала херес, — сказал баск, — тот, на который пошел знаменитый дублон.

— А потом, надеюсь, перепробуем и все остальные бочки, — добавил фламандец.

— Смотрите, не упейтесь, — сказал гасконец. — Мы здесь не одни, и котищи из подземелья могут нам вспрыгнуть на спину.

В то время как один залпом пил херес, а другие — порто и аликанте, бедный трактирщик рвал на себе волосы и громко кричал:

— Они меня разорят, эти плуты!

Ни гасконец, ни его друзья не обращали внимания на жалобы и оскорбления трактирщика и его подручных. Они спокойно продолжали пить, по очереди пробуя содержимое бочек. Должно быть, пьяницы это были замечательные, потому что постороннему глазу казалось, что они поглощают воду.

Но в какой-то момент гасконец, который, может быть, что-то почувствовал, немного повернул голову и качнул ногой, потом отбросил бокал, зажатый в руке и почти полный порто, и сказал:

— Хватит, друзья!.. Достаточно бочек!.. Пришло время торжественного наказания трактирщика!

— Что вы хотите сделать? — заорал хозяин, еще больше разъярившись. — Вы все еще недовольны?

— Мы оставляем вам пиастры, у вас их, должно быть, хорошенькая кучка. А вы еще жалуетесь? Стало быть, вы не знаете: когда флибустьеры нападают на город, они сносят все. Вы должны быть довольны столь мягким обхождением.

— Вы хотите убить нас?

— Вас — нет, как и ваших подручных. А вот ваши бочки заплатят за ваше плохое отношение к людям нашего ранга. Мендоса, какие бочки, по-вашему, самые лучшие? Вы ведь все перепробовали?

— Все.

— А вы, дон Эрколе?

— И я все, — сказал фламандец.

— Ну, и какое же вино лучше?

Двое авантюристов, по зрелом размышлении, указали на две огромные бочки: одна из них содержала херес, другая — выдержанную малагу.

Гасконец взял два пистолета и с серьезнейшим видом произнес:

— В качестве председателя военного совета я приговариваю к смерти обе этих бочки.

После этого он произвел два выстрела по бочкам, продырявив их.

И сразу же из них фонтаном забили две струи, заливая пол.

Трактирщик издал такой дикий крик, словно у него вырвали сердце, и выпрыгнул вперед, намереваясь броситься на трех сорвавшихся с цепи демонов. Но гасконец успел наступить ногой на вертела и выставить свою грозную драгинассу:

— Остановись, смельчак!.. Это оружие всегда жаждет человеческой крови и пьет ее, как только представляется случай.

— Презренные шакалы! Вы опустошили мои бочки, да еще те, в которых было самое лучшее вино.

— А нам всегда нравилось предлагать первоклассное вино земле, чтобы она воспроизводила его еще более утонченным. Земля иногда пьет очень охотно.

Мендоса и фламандец хохотали до упаду, нисколько не обращая внимания на отчаяние владельца таверны.

Дон Баррехо наблюдал некоторое время, как херес и выдержанная малага смешивались, заполняя подвал, а потом сказал своим товарищам:

— Время уходить. Если мы останемся здесь еще хоть на четверть часа, то будем пьянее этой впитывающей вино земли. Прощай, трактирщик!

В то время как хозяин таверны орал так, словно с него живьем сдирают кожу, а четверо его помощников изрыгали из себя поток проклятий, трое авантюристов забрали с собой фонарь и поднялись по лестнице, не удостаивая крикунов ответом.

— Пошли теперь посмотрим, что там делается в церкви, — сказал гасконец, когда они вышли из таверны.

К церкви они опоздали. Жители города сдались, и флибустьеры занялись грабежом города, забирая все золото, которое только могли найти, и уже готовились к отходу.

— Как!.. Вы продолжите поход, сеньор граф? — спросил Мендоса, когда ему удалось найти сеньора ди Вентимилья.

— Мы отправимся к флибустьерам, обосновавшимся на острове Сан-Хуан, — ответил сын Красного корсара. — Без Гронье и Тасли мы не сможем захватить такую сильную крепость, как Новая Гранада. Надо, чтобы маркиз во второй раз не сбежал от меня. Собирай наших людей, и пойдем знакомиться с Тихим океаном.

Глава V. Дерзкие дела флибустьеров

Мир, подписанный в конце XVII века между различными морскими державами, в особенности между Испанией, Францией, Англией и Голландией, не дал выбора флибустьерам, завладевшим островком Тортуга.

Предоставленные самим себе, не поддерживаемые враждебными Испании нациями, лишенные капитанских патентов, которые обеспечивали им права воюющей стороны, флибустьеры по большей части решили перенести свои действия на Тихий океан, памятуя прославленный погром Панамы, который за несколько лет до этого устроил Морган.[58]Захват Панамы произошел 18 января 1671 г.

На побережье Мексиканского залива уже были разорены все значимые испанские города, а их жители ввергнуты в нищету. Напротив, на тихоокеанском берегу Панама возродилась еще более цветущей и богатой, чем прежде, а многочисленные другие города жили за счет золотых рек из неисчерпаемых рудников Мексики и Перу, текших в Центральную Америку.

Они уже изведали Тихий океан и знали по опыту, который получили во время немногочисленных экспедиций, что тамошние испанцы не слишком подозрительны, а прибрежные города защищены малыми силами.

И вот в начале 1684 года флибустьеры Тортуги начали покидать Мексиканский залив; им не терпелось наложить руку на галеоны, шедшие из Чили, Перу или Калифорнии.

Первую партию составили восемьдесят англичан, за которыми последовали две сотни французов, потом — более мелкие группы, которым, возможно, так и не удалось увидеть тихоокеанских волн, потому что больше никто о них ничего не слышал.

Этими флибустьерами, как мы уже сказали, были англичане, голландцы, французы; попадались среди них авантюристы из Генуи и Венеции.

Первые построили девять судов, остальные (французы и прочие) — всего одно; они шли под предводительством знаменитого английского корсара, которого все звали Дэвис.

Когда мы читаем в записках мореплавателей восемнадцатого столетия, — Кука, Бугенвиля, Лаперуза, Крузенштерна и многих других, — о великих трудностях, встреченных ими при переходе из Атлантики в Тихий океан, то не можем не удивляться высочайшей смелости этих корсаров, которые при минимуме географических знаний, с ограниченными средствами, на утлых суденышках (на них в наши дни даже опытный моряк не решился бы отправиться в рейс длиной больше двухсот лиг) смогли обогнуть мыс Горн и выйти в Тихий океан.

И тем не менее это так: после жутких лишений, после ужасных бурь в марте 1685 года маленькая эскадра обогнула Огненную Землю и смело взяла курс на перуанское побережье, очень надеясь на абордажные схватки и богатую добычу.

Первой жертвой этих тысячи ста флибустьеров, составлявших экипаж двух фрегатов, тридцатишестипушечного и шестнадцатипушечного, пяти более мелких судов, на которых не было крупной артиллерии, и трех жалких барказов,[59]Барказ — в романе под этим типом корабля следует понимать парусное двухмачтовое судно небольших размеров, предназначенное в основном для различных перевозок в гаванях и на рейдах. стал испанский парусник.

Узнав от попавших в их руки пленников, что все торговые суда получили приказ от вице-короля Перу не покидать порты, пока испанская эскадра не очистит океан от флибустьеров, намерение которых перебраться в воды, омывающие Америку с запада, было уже раскрыто, Дэвис повел свою флотилию на север, время от времени нападая на одиночные корабли.

Всеобщий ужас поразил испанцев Центральной Америки, когда неожиданно флот корсаров появился в виду Панамы, уже воскресшей и ставшей более процветающей, чем до погрома, учиненного Морганом.

Появление этих страшных людей мигом пробудило память о прошлых несчастьях, перенесенных от таких же разбойников, почему Дэвис и не осмелился атаковать город, а отдал якоря у острова Тарога после четырех недель беспрерывного наблюдения за бухтой в ожидании хоть какого-нибудь покинувшего гавань судна.

Вице-король запросил помощи в Мексике и Перу, сформировал эскадру и направил ее к острову, чтобы покончить с опасными бандитами.

Эскадру составляли семь боевых кораблей, два из которых были вооружены семьюдесятью пушками каждый.

Море было бурным, качество кораблей — несоразмерным. К тому же флибустьеры не знали рельефа дна и не имели достаточного количества артиллерии, чтобы противостоять мощным испанским батареям.

По этим причинам испанцы не могли не тешить себя надеждой за один день уничтожить этот внушающий страх сброд.

Уже был окружен и подвергнут жесточайшему обстрелу один из фрегатов, но другие корабли корсаров находились в открытом море, а поэтому могли легко избежать плена; однако они сделали поворот и поспешили на помощь своим товарищам.

Казалось, опасность придала флибустьерам Дэвиса нечеловеческую силу.

Они с неистовством напали на испанские фрегаты и галеоны и, хотя не могли победить в этом бою вследствие огромного превосходства вражеских сил, по справедливости заслужили пальму первенства.

Самым удивительным было то, что в этом столкновении флибустьеры потеряли только один барказ с испанскими пленниками.

Эта лодка была так изрешечена испанскими ядрами, что могла вот-вот утонуть, а поэтому флибустьеры просто-напросто бросили ее вместе с пленниками.

Эти последние, сообразив, что они свободны, немедленно взялись за весла, надеясь, что их подберут соотечественники.

Однако испанский адмирал, приняв этот барказ за вражеский брандер, двинулся ему навстречу и, приказав как можно быстрее открыть огонь, потопил лодчонку, став таким образом палачом несчастных пленников, сам не ведая о том.

Поскольку во время сражения ветер и волны резко усилились, флотилия флибустьеров была вскоре рассеяна.

Некоторые суденышки исчезли в тот злополучный день, и никаких вестей о них в дальнейшем не приходило. Другие же в конце концов соединились и нашли убежище на острове Сан-Хуан, удаленном от континента на пять лиг.

Но после такой катастрофы не замедлило появиться несогласие, особенно между англичанами и французами, то есть между протестантами и католиками.

Казалось странным, что эти морские разбойники помнят о своей религии; в особенности это касалось англичан, чья родная земля в эти годы раздиралась борьбой между различными сектами. Они просто взрывались, когда видели, что их сотоварищи спасали при грабежах символы католической веры.

Сто тридцать французов поселились на Сан-Хуане; вскоре к ним добавились еще двести, которых привел капитан Гронье, обогнувший мыс Горн; англичане же выбрали путь по Магелланову проливу, чтобы вернуться в Мексиканский залив.

И все же среди флибустьеров нашлись решительные и смелые люди. Они уходили с острова во всех направлениях, порой захватывали испанские парусники, вели военные действия на перешейке.

Они взяли штурмом городки Леон и Эспарсо, сожгли Ралехо и повсюду сеяли непреодолимый страх.

Поскольку разбойников такого масштаба еще не видывали в этих широтах, испуганные жители бежали куда глаза глядят, искренне веря в демонов, перевоплотившихся в людей.

Вместо того чтобы бороться с ними, жители заставляли своих священников проклинать бандитов, изгонять бесов; против морских разбойников было обращено самое священное орудие религии, словно бы речь шла о посрамлении ада.

Испанцы, подавленные такой катастрофой, пытались ослабить бедствие, послав в адрес Гронье письмо генерального викария Коста-Рики, в котором сообщалось о заключении мира между Испанией, Францией и Англией, а также о том, что вице-король Панамы предоставит в их распоряжение несколько судов для перевозки раскаявшихся разбойников в Европу.

Флибустьеры были не столь наивны, чтобы принять подобное предложение, отдававшее их в распоряжение неприятеля. Вместо ответа они штурмом взяли город Никойя, разграбили его и сожгли; от разрушения убереглись только церкви и прочие объекты католического культа.

Таково было положение дел, когда однажды утром, пока флибустьеры снаряжали несколько старых барказов, собираясь осуществить какой-нибудь смелый рейд, они увидели, как к их острову, ставшему маленькой Тортугой, пристают семь шлюпок с полутора сотнями человек.

Это были корсары графа ди Вентимилья и Равено.

Эти храбрецы, взяв и разграбив Пуэбло-Вьехо, быстрым маршем вышли к Тихому океану, чтобы отправиться на остров, на котором, они были уверены, им не откажут в поддержке.

Осторожно обходя города и селения, продвигаясь только в лесных массивах, чтобы не столкнуться с испанскими войсками, которые вице-король Панамы, обеспокоенный непрекращающимися нападениями, разослал во всех направлениях, решив сбросить в море этих опаснейших врагов, корсары благополучно добрались до берега Великого океана. Там они, воспользовавшись неожиданностью, захватили довольно большое число рыбацких лодок.

Однако на Сан-Хуан они прибыли не в самый благоприятный момент. Всего несколько дней назад испанский флот в количестве пятнадцати единиц появился в этих водах, вынудив Гронье и его людей поспешно сжечь свой фрегат и все имевшиеся у них шлюпки, чтобы они не достались врагу.

К счастью, испанцы удовлетворились тем, что взяли с собой все судовое железо, разрушив то, что осталось от судна, а на остров сунуться не решились.

Известие о прибытии сына Красного корсара и Равено, возвращавшихся после взятия Пуэбло-Вьехо, вызвало всеобщее воодушевление и даже заметно подняло мораль флибустьеров, которые после разрушения их флотилии были не в состоянии совершать свои рейды на континент.

Гронье, которому сообщили о прибытии родственника знаменитого Черного корсара и не менее знаменитого Моргана, завоевателя Панамы, поспешил навстречу. В мгновение весть о том, что в этих водах появился родственник самых знаменитых флибустьеров Мексиканского залива, облетела остров.

Гронье, в отличие от Равено, дворянином не был, однако он пользовался славой одного из самых дерзких корсаров того времени. Начинал он, как и почти все флибустьеры, юнгой; он сражался во Франции, в Англии, в Голландии, потом, желая быстро сколотить состояние, перебрался в Америку.

Но, к сожалению, он прибыл слишком поздно, после того как л’Олоне и Монбар, три корсара, Граммон, Ван Хорн, Морган и многие другие, не менее известные, полностью разграбили все города Мексиканского залива.

Тогда он пошел по следам Дэвиса, обогнул мыс Горн и поспел в самое время, чтобы грабить городки Центральной Америки с помощью трех сотен отчаявшихся людей, не боявшихся ни аркебуз, ни испанской артиллерии, ни — тем более — их эскадр.

Хроники того времени рассказывают, что он немножко походил на Моргана и при своем среднем росте обладал чудовищной силой и несравнимой храбростью.

Как мы уже сказали, Гронье, услышав, что вождя высадившихся на острове Сан-Хуан-де-Пуэбло флибустьеров зовут сыном Красного корсара, он поспешил ему навстречу, сказав при этом:

— Сеньор граф, я надеялся увидеть вас здесь. Все старые флибустьеры знали трех корсаров и сражались под их началом; хотя теми руководила личная месть, они нанесли жестокий удар испанскому владычеству в Мексиканском заливе. Вот моя рука, вот мои люди, готовые следовать за вами, куда вы захотите.

— Именно в вас я и нуждаюсь, — ответил корсар. — Я прибыл сюда, чтобы предложить вам одно небезопасное дельце.

— Вы же знаете, сеньор граф, что ни одно дельце никогда не пугает Береговое братство, как нас много лет называли. Что вы хотите от нас?

— Взятия Новой Гранады, — ответил сеньор ди Вентимилья.

— Черт возьми, — сказал Гронье. — Это все равно что требовать головы губернатора Панамы, взятия Мехико или Куско. Новая Гранада — один из самых укрепленных городов Никарагуа, сеньор граф.

— Вы испугались? Тогда город возьму я с господином Люсаном.

— Черт возьми, да не спешите вы так, сеньор граф. Там можно поживиться сказочными сокровищами…

— От которых я готов отказаться в пользу ваших людей и флибустьеров сеньора Люсана.

— Всем известно, что три знаменитых корсара были очень богатыми людьми, — проговорил Гронье. — Что вы хотите для себя?

— Только одного человека.

— Пленника? — спросил с удивлением флибустьер.

— Вовсе нет.

— Что за черт!.. Тогда, без сомнения, речь идет об очень ценном фрукте.

— О маркизе де Монтелимар.

— Губернаторе Пуэбло-Вьехо?

— Именно так.

— Он убежал от вас? Мне говорили, что вы взяли приступом этот городок, сеньор граф.

— Мне не повезло; я прибыл слишком поздно, сеньор Гронье.

— Сколько у вас людей?

— Сто пятьдесят, если считать людей Люсана.

— И у меня столько же, — раздумывал Гронье. — Если Франсуа л’Олоне, имея всего третью часть наших сил, захватил Маракайбо, а потом Хибралтар, я был бы очень и очень удивлен, сеньор граф, если бы мы не смогли штурмом овладеть Новой Гранадой, схватить маркиза, кучу пиастров да еще кой-кого взять в плен.

— Верно, сеньор Гронье.

— А сам маркиз в городе?

— Я в этом не уверен.

— Идет, — сказал после непродолжительного молчания флибустьер. — Посмотрим, чем заряжены пушки, защищающие форт Новой Гранады: железом или горячей водой. Уважающий себя флибустьер ни в чем не может отказать сыну Красного корсара. Сеньор граф, приглашаю вас в свою бедную палатку, а завтра мы выступаем.

— Вот это парень, — сказал дон Баррехо, который присутствовал при состоявшемся на пляже разговоре, оборачиваясь к своим неразлучным друзьям: фламандцу и Мендосе.

— Настоящий флибустьер, — ответил баск.

— Вы когда-нибудь бывали в этом городе, сеньор Мендоса?

— Поскольку у меня никогда не было желания получить паспорт на тот свет, я всегда остерегался входить в города, защищенные слишком большим количеством пушек.

— Ну, таверны-то мы там, надеюсь, найдем!..

— Чтобы гранадцы пили воду? — сказал фламандец. — Да никогда я в это не поверю.

— И я тоже, дон Баррехо, — согласился Мендоса. — Думаю даже, что мы там найдем бочонки получше тех, которые мы пробовали в Пуэбло-Вьехо. Гранада снабжает вином Панаму, а поскольку в Панаме находятся вице-король и высшие чиновники, я более чем уверен, что мы найдем там подвальчики с чудесным набором вин. Однако вы, сеньор гасконец, меня поражаете.

— Это почему же? — спросил отчаянный забияка.

— Я сказал бы, что вы пошли во флибустьеры скорее из желания пить испанские вина, чем из алчности. Тем не менее мне кажется, что и дублоны вам не помешают.

— Они появятся позже, — ответил гасконец. — Пошли лучше поищем место, где бы можно было поесть и попить. Несколько дублонов еще гуляют по моим карманам; я был бы счастлив, если бы можно было проесть и пропить их. Черт возьми!.. Да гасконцы всегда щедры.

На острове Сан-Хуан-де-Пуэбло нетрудно было потратить деньги, потому что укрывшиеся там флибустьеры устроили там, как мы уже говорили, маленькую Тортугу.

Несмотря на постоянные угрозы со стороны испанцев, эти грозные морские бродяги развлекались во всю, профукивая награбленные богатства с расточительностью набобов.

Метисы, прибывшие с континента с богатым запасом продуктов и, главным образом, вин и прочих крепких напитков, понастроили бараков, продавая свой товар по неслыханно высоким ценам.

Флибустьеры же как истинные разбойники платили, не задумываясь. Да и чем для них были деньги?

В чем-чем, а в деньгах бандиты никогда не знали недостатка!..

Трое друзей легко нашли поэтому обширный шатер, где множество людей весело пили, дулись в карты или танцевали с испанскими пленницами под звуки гитар. Играли на гитарах негритянские музыканты.

— Да это страна изобилия, — сказал дон Баррехо, садясь за длиннющий стол с краю. — Бьюсь об заклад, что эти испанки никогда так не развлекались, как здесь, с разбойниками.

— Спокойней, сеньор гасконец, — возразил баск. — Иногда эти развлечения дорого обходятся пленникам и пленницам.

— Почему? Разве с этими сеньорами плохо обходятся?

— Очень даже хорошо. Беда — корсару, посмевшему плохо обойтись с пленницей. Порой, однако, наступают грустные дни, и улыбки этих несчастных превращаются в кровавые слезы.

— Что вы хотите сказать?

— Что если родственники или власть не заплатят выкупа, флибустьеры заставляют пленников, будь то мужчины или женщины, тянуть жребий.

— Ну и?

— Несчастному или несчастной, на чью долю выпала черная метка, отрубают голову и отсылают ее губернатору, чтобы вынудить того платить.

— Это гадко.

— Что вы хотите? Идет война. Здешние испанцы не более великодушны: когда им удается поймать одного из наших, они вешают его безо всякого сострадания.

— Значит, надо остерегаться, чтобы не попасть в руки испанцев, — сказал фламандец.

Они заказали бутылки и копченую ветчину, а потом взялись за питье и еду.

Но едва они осушили несколько чаш, оглушительный грохот заставил их вскочить на ноги.

— Пушка! — закричал дон Баррехо.

Все находившиеся в шатре флибустьеры выскочили наружу, прихватив с собой аркебузы, завизжали женщины, а гитаристы исчезли, побросав свои инструменты.

— Что там такое случилось? — спросил гасконец, обнажая свою драгинассу.

— Это испанские пушки, — определил Мендоса.

Друзья тоже выбежали наружу, устремившись к маленькой бухточке, где стояла на якоре флотилия флибустьеров, состоявшая из одного корабля и полудюжины барказов.

Прибежавшие на берег флибустьеры были в большом замешательстве. Сюда выбрались также граф ди Вентимилья, Гронье и де Люсан.

Вдали продолжала грохотать пушка.

Пятнадцать кораблей, выстроившись в две линии, медленно приближались к острову. Это шел испанский тихоокеанский флот, которому приказали закрыть путь корсарам, прибывающим со стороны Магелланова пролива и мыса Горн, могучая эскадра, которой было под силу навсегда очистить западноамериканское морское пространство от дерзких разбойников, если бы на то был соответствующий приказ.

— Сеньор граф, — немного взволнованно сказал Гронье сыну Красного корсара, — вы прибыли в неподходящее время.

— Мне так не кажется, — ответил сеньор ди Вентимилья, — потому что я же привел вам подкрепление.

— Мы не можем сопротивляться столь мощной эскадре. У меня всего один корабль и барказы.

— Прикажите вытащить на берег барказы и шлюпки. Спрячьте их в лесу.

— А судно?

— Подожгите, чтобы его не захватили испанцы. И поторопитесь, сеньор Гронье. После мы отступим в глубь острова. Если они захотят подступиться, мы сможем защититься.

Гронье сразу же отдал соответствующие распоряжения. Одна часть корсаров поднялась на борт корабля, собрав всю смолу, что только была в трюме, и подожгла ее; другие озаботились спасением самых лучших барказов и шлюпок, чтобы остались хоть какие-то транспортные средства, на которых позднее можно было бы достичь континента.

Испанская эскадра, уверенная в себе, повела тем временем огонь бортовыми залпами, целясь главным образом во флибустьерский корабль, к тому времени уже эвакуированный.

— Черт побери! — воскликнул гасконец. — На этот раз испанцы взялись за дело серьезно. Сеньор баск, поскольку наши товарищи смылись, дадим и мы работу своим ногам. Я охотно принимаю уколы шпагой, но никогда не испытывал большой привязанности к крупным ядрам, которые разрывают надвое, даже не предупредив: «Берегись, дурачина, я тебя убью!»

И в самом деле, флибустьеры, спрятав шлюпки, исчезли, тогда как собственники бараков пытались с помощью негров унести самое ценное из своего имущества, чтобы не оставлять его на разграбление испанцам.

Пушечная канонада тем временем не переставала. Ядра сыпались частым градом на пляж и на пылавший корабль, изрыгавший из орудийных портов[60]Орудийные порты — почти квадратные отверстия, вырезанные в бортах корабля; предназначались для стрельбы с нижних артиллерийских палуб; когда надобность в боевом использовании орудий отпадала, порты прикрывались плотными крышками. густые облака дыма.

Испанская эскадра была действительно могучей; она состояла из галеонов, фрегатов и крупных каравелл; две тысячи моряков составляла численность экипажей этих кораблей.

А флибустьеры, которыми командовали сеньор ди Вентимилья, Гронье и Равено де Люсан, принуждены были спасаться на холме, занимающем почти весь центр острова и находящемся вне досягаемости флотской артиллерии, которая, как мы уже говорили, имела в те времена весьма ограниченную убойную дальность.

Командиры, однако, пребывали в беспокойстве: они очень боялись, что испанские экипажи пойдут в атаку.

К счастью, ничего серьезного не произошло. Эскадра, расстреляв бараки, высадила несколько сот человек для сбора корабельного железа с разрушенного пожаром корсарского судна, а через несколько часов продолжила свой путь к Панаме.

— Черт подери! — возмутился гасконец, наблюдавший за величественными кораблями с высокого холма. — Они могли разбить нас. Но предпочли уйти. Доброго пути, сеньоры, и пусть Бог охранит вас от бурь!

Он приподнял шляпу и поприветствовал эскадру, одновременно так глубоко поклонившись, что вызвал смех не только у баска, но также и у стоявших рядом графа ди Вентимилья и Гронье.

Глава VI. Захват маркиза

В тот же вечер, незадолго до полуночи, флибустьеры покинули остров Сан-Хуан-де-Пуэбло, опасаясь возвращения испанской эскадры, и отправились искать убежища на континент. Они высадились в бухте Калдейра.

Но высадились они уже с подкреплениями: со знаменитым флибустьером Тасли, принимавшим участие в дерзком плавании Дэвиса, а потом отделившимся от французов по причине религиозных разногласий, а также с отрядом из ста двадцати англичан.

Этих последних встретили в нескольких лигах от континента; судно их было в превосходном состоянии. Хотя и узнанные корсарами, флибустьеры графа ди Вентимилья и Гронье яростно атаковали их, желая дать урок предводителю. Флибустьеры, пусть шли они на простых шлюпках и изрешеченных артиллерией барказах, смело бросились на абордаж и легко овладели судном.

Правду сказать, что англичане Тасли, узнав в нападавших своих старых товарищей, оказали крайне слабое сопротивление.

Флибустьеры графа, Гронье и Люсана, продержав пленников несколько часов в глубине трюма и немного пожурив, выпустили их на свободу, так что англичане, тронутые столь любезным обхождением, согласились присоединиться к отряду, пообещав действовать сообща и больше никогда не отделяться от своих старых товарищей, вместе с которыми они совершили переход по Магелланову проливу.

После двадцати четырех часов отдыха флибустьеры, решившиеся помочь графу ди Вентимилья в его начинании, покинули бухту Калдейра, горя нетерпением штурмовать Новую Гранаду и застать врасплох маркиза де Монтелимара, прежде чем он успеет убежать.

Новая Гранада была одним из самых значительных испанских городов в Центральной Америке. Молва утверждала, что там собраны огромные сокровища, благороднейшие продукты золотых рудников Никарагуа.

Город вырос на берегу одноименного озера, на очень удобном месте, примерно в двадцати лигах от Тихого океана; он был защищен центральным фортом квадратной формы, расположенным на холме; в форте собрали такое количество артиллерии, что легко можно было отбиться от целой армии.

Кроме того, город окружала крепостная стена и бастионы, также напичканные артиллерией: в каждом из них было по двадцать пушек.

В предместьях находилось множество сахарных заводиков.

Защиту крепости доверили шести кавалерийским эскадронам и нескольким артиллерийским батареям.

Семнадцатого апреля 1687 года флибустьеры, пройдя через болота и рощи, столь же старые, как сам мир, появились вблизи огромной крепости.

Их отряд состоял из трехсот сорока пяти человек: корсары графа ди Вентимилья и флибустьеры Тасли, Гронье и Равено.

По дороге они узнали, что испанцы, быстро информированные шпионами, приготовились к защите, а маркиз де Монтелимар лично возглавил оборону центрального форта; однако эти превосходные бойцы ничуть не испугались и продолжали свой марш, уверенные в том, что они возьмут город штурмом, несмотря на его страшную насыщенность артиллерией.

Испанцы и в самом деле были готовы встретить врага. Солдаты и жители города заняли откосы и бастионы, готовые мужественно защищать свои богатства.

Флибустьеры первым делом сожгли предместья.

Обширные сахарные заводы пылали, как спички, на глазах у доведенных до ужаса горожан и солдат, которые не решались сражаться за пределами укреплений против людей, которые, как они верили, вышли из ада.

В полдень, после завтрака, флибустьеры разделились на четыре колонны, каждая из которых имела своего командира, и начали штурм города, ничуть не испугавшиеся артиллерийской канонады; самый сильный огонь вел форт, который защищал маркиз де Монтелимар.

Береговые братья, как всегда называли себя эти грозные корсары даже после перехода из Мексиканского залива в Тихий океан, казалось, одержимые адским неистовством, бесстрашно пошли на приступ, несмотря на чудовищное количество артиллерии, имевшееся у испанцев. Атакующие воспользовались примитивными штурмовыми лестницами, сколоченными в лесах.

Не помогали усилия горожан, присоединившихся к солдатам, которые защищали стены и бастионы, и сражавшихся с большим воодушевлением, решившись скорее умереть, чем сдаться.

К трем часам свершилось немыслимое: триста пятьдесят флибустьеров стали полными хозяевами города.

Они потеряли всего двенадцать человек, тогда как число погибших на бастионах жителей города и кавалеристов было огромным. Даже батарея из двадцати пушек оказалась в руках флибустьеров.

Город пал, но форт, защитой которого руководил маркиз де Монтелимар, все еще держался.

Как мы уже сказали, это было могучее сооружение, хорошо защищенное тяжелой артиллерией и основательно укомплектованное солдатами.

На каждое предложение сдаться форт отвечал артиллерийским огнем, уничтожавшим дома горожан.

Граф ди Вентимилья, сражавшийся, как всегда, в первых рядах рядом с Мендосой, гасконцем и фламандцем, встретился с тремя другими главарями корсаров у одного из бастионов. В это время старые буканьеры пытались, но без видимого результата перебить артиллеристов, укрывавшихся за крупными зубцами крепостной стены и обстреливавших атакующих.

— Сеньор граф, — спросил Гронье, казавшийся встревоженным. — Вам так уж необходим маркиз?

— Мне не нужны богатства Гранады, — ответил сын Красного корсара. — Я хочу лишь этого человека. Это будет моей долей в добыче.

— Ваш отец поступал так же, — сказал Тасли. — Вы всегда оставались дилетантами среди корсаров, но какими страшными дилетантами!..

— Тогда давайте штурмовать эту крепость, — предложил никогда ни в чем не сомневавшийся Равено де Люсан. — Мы покорили город, завоюем и крепость.

— Я бы подождал ночи, — продолжал Гронье. — Помню, однажды флибустьеры с успехом применили шары из хлопка, насаженные на шомпола своих аркебуз.

— А я, — раздался еще один голос, — помню, как однажды смельчаки подорвали форт несколькими бочками пороха.

Все обернулись. Сказанные слова принадлежали дону Баррехо.

— Если хотите, чтобы вас убило осколком, милости прошу, — с легкой иронией произнес Гронье.

— Я гасконец.

— А я из Бордо.

— Очень приятно слышать, сеньор Гронье, но должен вам сказать, что бордосцы ничего не стоят против гасконцев.

Высказав это, забияка пожал плечами и отошел к Мендосе и фламандцу.

Сражение между тем набирало силу.

Все старые буканьеры, прославившиеся точностью своей стрельбы, были призваны на борьбу с испанскими артиллеристами, но, как и прежде, успеха они не имели, разве что вызвали новую пальбу, яростную и весьма опасную.

Казалось, маркиз де Монтелимар поклялся скорее похоронить себя под развалинами крепости, чем спустить большой испанский штандарт, гордо развевавшийся над центральной батареей.

Гасконец, не обращая внимания на свистевшие со всех сторон ядра, рушившие городские здания, нашел в конце концов своих приятелей, которые в ожидании решения четырех вождей флибустьеров сидели на краешке оборонительного рва и преспокойнейшим образом осушали большую бутыль вина, обнаруженную ими в развалинах какого-то дома.

— Как! — возмутился дон Баррехо. — Вы пьете без меня?

— Ну, я-то думал, что вы уже растянулись в каком-нибудь погребке и трескаете аликанте, — оправдывался Мендоса. — Неужели вы еще ни одного не нашли?

— Это слишком опасно под градом бомб, которыми осыпает нас артиллерия маркиза де Монтелимара. Подождите, пока все закончится.

— Если закончится, — усомнился фламандец.

— А мы-то на что? — взревел гасконец, оторвавшись от долгого поцелуя, которым он приласкал горлышко бутыли. — Вояки мы или нет? Заставить замолчать эти бронзовые штучки можем только мы, поскольку вожди затрудняются принять решение.

— О чем вы, дон Баррехо? — спросил Мендоса.

— О том, что такую троицу, как мы, какой-то форт сдержать не может. Черт побери!.. Да разве мы не отчаянные буяны? Разве я согласился стать флибустьером только для того, чтобы курить сигары и совершать прогулки по морям и лесам?

— У нашего приятеля родилась какая-то грандиозная идея, — сказал фламандец, который каждый артиллерийский выстрел запивал большим глотком жидкости, заключенной в бутыли.

— Она великолепна, друзья, — пояснил гасконец. — Предлагаю вам взорвать форт.

— Вместе с собой? — спросил Мендоса.

— Что ты, дружище!.. Я не испытываю еще желания получить паспорт на тот свет.

— Объясните-ка поподробнее, дон Баррехо, — сказал Мендоса.

— Объясняю: раз форт не сдается, мы его взорвем.

— Весь разом?

— На это я не претендую. Хватит и одного угла.

— И из этого угла мы бросимся в атаку, — сказал фламандец.

— Прекрасно, дон Эрколе, — похвалил его гасконец.

— Когда мы устроим салют? — спросил Мендоса.

— Нынешним вечером, когда мы, надеюсь, станем любимцами хорошенького урагана. На горизонте я вижу плотные облака; видимо, пойдет ужасный ливень.

— А где взять порох? — озаботился Мендоса.

— Вот кто его даст, — ответил гасконец.

Вдоль края рва к ним приближался человек, спокойно насвистывая какой-то мотив, хотя вокруг падало немало ядер. Это был Равено де Люсан.

Увидев троицу, потягивающую из бутыли, он остановился:

— Так-то вы сражаетесь?

— Сеньор де Люсан, — сказал гасконец, — мы ищем на дне этой бутыли решение большой проблемы.

— Какой же?

— Каким образом отдать вам эту крепость?

Француз внимательно посмотрел на говорившего, а потом, засмеявшись, сказал:

— А, это вы, знаменитый гасконец!.. Я-то думал, что вот-вот увижу вас на бастионах крепости.

— Не так скоро, сеньор мой, — ответил немного задетый дон Баррехо. — Я же не говорил вам, что крепость капитулирует через десять минут. Откуда вы?

— Из Турени.

— А я из Гаскони. Это как раз те две провинции, что рождают самых храбрых солдат.

— Не возражаю, сеньор…

— Для вас — Гастон де Люсак, для прочих — дон Баррехо.

— Гасконский дворянин! — воскликнул немного удивленный Равено и протянул руку.

— Вы же знаете, что на берегах Бискайского залива — изобилие голубой крови, — ответил авантюрист. — Можем мы предложить вам глоток вина?

— Хорошее вино никогда не повредит, а всем известно, что гасконцы всегда пьют превосходное.

Он взял бутыль, поданную доном Баррехо, и сделал несколько глотков.

— А теперь, сеньор де Равено, вы должны передать в наше распоряжение две бочки пороха, — сказал гасконец.

— Для какой цели?

— А разве я вам не сказал? Сегодня вечером мы хотим взорвать по крайней мере часть этой крепости.

— Вы сошли с ума!..

— Ни в коей мере, сеньор Равено, — сказал Мендоса. — Мы уже провернули три хорошеньких дельца.

— И уверяю вас, что завтра маркиз будет в руках графа ди Вентимилья. Вы же знаете, как он нужен графу.

— Вы храбрые люди, — сказал тюреньский дворянин. — На закате, если крепость к тому времени не падет, вы получите две бочки пороха. До скорой встречи, господин де Люсак, и помните, что ядра не щадят даже гасконцев, уверяю вас.

Сказав это, француз удалился, а трое приятелей продолжали пьянку, совершенно не интересуясь сражением, кипевшим в центре города.

В то время как большая часть корсаров, набранных в основном среди бывших буканьеров, управлялась с гарнизоном форта, прочие занялись грабежом, прогнав из города жителей и не желая брать пленников, которые могли причинить серьезные неудобства.

Однако они были сильно разочарованы, потому что горожане, узнав о приближении такой оравы разбойников, имели время закопать большую часть своих ценностей.

Целый день не переставали грохотать пушки, рушились дома, подвергались серьезному испытанию упорство и мастерство буканьеров.

Маркиз де Монтелимар, возможно, знавший о присутствии среди флибустьеров сына Красного корсара, стойко защищался; его не заботили ответы на постоянные предложения сложить оружие.

Тем не менее угроза Гронье перерезать весь гарнизон, если флибустьерам удастся завладеть крепостью, потрясла его.

Когда солнце зашло, испанская артиллерия повела еще более жестокий огонь, чем днем, чередуя заряды ядер и картечи.

Небо потемнело, мощные облака погнал над головой сильный западный ветер.

В отдалении сверкали молнии, слышались удары грома.

Трое авантюристов, так и не покинувших за долгие часы рва перед бастионом, поднялись.

Равено де Люсан сдержал слово, приказав принести им три бочонка с порохом, по тридцать фунтов в каждом.

— Друзья, — сказал гасконец. — Пришло время действовать. У вас есть фитиль, сеньор Мендоса?

— Мне их надавали с полдюжины, — ответил баск.

— Дон Эрколе, вы не боитесь?

— Чтобы фламандец боялся!.. Да что вы такое говорите, сеньор?

— Прекрасно! Теперь посмотрим, сможем ли мы отвалить кусок от этой проклятой скалы.

— И сможем ли мы захватить маркиза.

— О!.. О!.. Дон Эрколе!.. Вы забегаете далеко вперед. В крепости находится две сотни человек, и не так легко справиться с ними, будь ты хоть гасконцем, баском или фламандцем. Пусть испанцы и не стреляют так метко, как флибустьеры, но они отлично умеют работать шпагой и алебардой, сеньор. Кто займется бочонками?

— Я, — решительно ответил фламандец.

— Дон Эрколе всегда должен быть Геркулесом, — серьезно сказал Мендоса.

Когда они оставили ров, с неба падали первые капли дождя.

Только это был не дождь: с неба сыпались градины величиной с орех; стукаясь о землю, они подскакивали с каким-то странным шумом.

Флибустьеры поспешили укрыться в домах, а двадцать крепостных пушек не прекращали греметь, словно желая состязаться с молниями, время от времени перерезавшими набрякшие дождем тучи.

Трое авантюристов преодолели бастион и приблизились к крепости, пользуясь узкими тропинками, чтобы не получить заряд картечи.

Через четверть часа они достигли ровной площадки.

Лило как из ведра, и флибустьеры прекратили обстрел. Испанцы тоже стали стрелять гораздо реже, полагая, что неприятель не решится на штурм в такую скверную погоду.

Стреляли они только для того, чтобы показать: мол, мы на страже, застать врасплох нас не удастся.

— Будьте предельно осторожными, — предупредил гасконец своих товарищей. — Мы подложим порох под западный угол крепости. Он мне показался менее прочным. Все, что я вам советую, так это не шуметь.

— Испанцы пошли курить, укрывшись за зубцами или в казематах, — сказал фламандец. — Только такие дураки, как мы, могут прогуливаться под таким дьявольским потопом.

— Вы жалуетесь?

— Нисколько: это же нежное купание. День был слишком жарким.

— При той капельке вина, что мы выпили! — буркнул Мендоса.

Темнота им покровительствовала, они удачно преодолели горизонтальную площадку и начали карабкаться на откос, особенно крутой в основании.

Каждые четыре-пять минут над их головами звучал пушечный выстрел, вслед за которым слышался шум рушащегося дома.

Но трое авантюристов были уже в безопасности. Только ружья могли бы достать их, однако испанцы, укрывшиеся за крупными зубцами стены, пока еще ничего не замечали.

После того как погасили фонари, темнота стала кромешной.

Карабкаясь, словно козы, гасконец и его товарищи наконец-то достигли угла форта и пробрались в некое подобие свода, на котором был устроен люнет[61]Люнет — в XVII — начале ХХ в. так называли открытое с тыла укрепление, состоявшее из фронтального вала со рвом впереди и боковых фалов; в крепостях устраивались перед стеной; имели в основном наблюдательное значение. с двумя пушками.

— Вот и готовая шахта, — сказал вполголоса гасконец.

Этот свод не смог бы сопротивляться взрыву шестидесяти фунтов пороха.

— Люнет упадет вместе с пушками.

— А потом можно идти на штурм, по крайней мере с этой стороны. Сеньор Мендоса, готовьте фитили.

— А испанцы не увидят огонь? — спросил корсар.

Тогда гасконец, немного подумав, вылез наружу и осмотрел зубцы, загораживавшие люнет.

— Куда там! — сказал он. — Кто на нас обратит внимание? Идет дождь, а в такую погоду лучше находиться под крышей. Мы закончим свое дело, и никто нас не побеспокоит.

Он вернулся под свод, где Мендоса и фламандец готовили фитиль.

— Мы в полной безопасности, — сказал им гасконец, — по крайней мере до той минуты, когда бочонки взорвутся. Вы хорошо прикрепили фитили, сеньор Мендоса?

— И вы это спрашиваете у старого флибустьера?

— Ну, тогда поджигайте и — ходу!

Баск поджег трут, огонек побежал по двум просмоленным и посыпанным порохом шнурам.

Гасконец сначала убедился, что все исполнено в точности, потом поднялся во весь рост и сказал:

— На волю!.. А то взлетим вместе с крепостью.

Они покинули свод и что есть мочи побежали по откосу.

Они уже пробежали несколько метров, когда послышался голос:

— К оружию!.. Флибустьеры!..

Потом грохнул выстрел из аркебузы.

— Быстрее! — закричал гасконец, несшийся вниз невообразимыми скачками.

Раздалось еще семь или восемь выстрелов. Однако испанцы стреляли наобум, поскольку темнота была полнейшая.

Трое авантюристов мгновенно спустились с откоса, пересекли ровную площадку и устремились в первую попавшуюся улочку, скрывшись в лабиринте необитаемых лачуг.

Испанцы, полагая, что флибустьеры попытаются пойти на штурм, беспорядочно палили во всех направлениях.

Грохот пушек и аркебуз достиг ужасающей громкости; испанцы бомбардировали все кварталы города.

Летящие огни расцвечивали ночь, а над крепостью поднималось огромное розоватое облако, которое образовали, возможно, бесчисленные костры, зажженные за ее стенами.

Флибустьеры, заметившие трех авантюристов, которые молниеносно преодолевали откос, спасаясь от артиллерийского огня, смело выскочили из своих укрытий и в ожидании сигнала к атаке завязали ружейную перестрелку.

Они собрались на главной площади, возле кафедрального собора, где было легче сформировать штурмовые колонны.

Тем временем гасконец из окошка какой-то лачуги внимательно следил за двумя светящимися точками под сводом.

Это были подведенные к бочкам фитили.

— Еще полминуты — и люнет взлетит на воздух, — сказал он стоявшему за ним баску. — От дождя фитили защищает свод.

А центральная батарея все продолжала неистово стрелять. Между тем флибустьеры, не обращая внимания на ливень, яростно обрушившийся на город, уже сформировали штурмовые колонны и приближались к форту по узким улочкам, сжимая в руках абордажные сабли и пытаясь защитить пистолеты от потопа.

Внезапно у последнего угла крепости сверкнула яркая вспышка, за которой последовал оглушительный грохот.

Бочонки взорвались почти одновременно и обрушили свод.

Жуткий крик, вырвавшийся из тысячи глоток, разорвал ночь:

— На штурм!

И сразу же с диким воем бросились вверх по откосу четыре колонны, которыми командовали сын Красного корсара, Гронье, Тасли и сеньор Равено де Люсан.

Трое авантюристов быстро присоединились к своему капитану, выбившись в первые ряды атакующих.

Крепость отозвалась ужасным гулом. Весь гарнизон собрался на откосах; особенно многолюдно было у рухнувшего люнета, который больше не мог никого защитить.

Взрыв шестидесяти фунтов пороха вызвал обрушение стен на протяжении многих метров; рухнул уступ и расположенные на нем две пушки.

Колонна сына Красного корсара, состоявшая из шестидесяти матросов фрегата и трех авантюристов, первой добралась до развалин свода.

Флибустьеры Тасли и Равено атаковали с другой стороны с целью отвлечь часть испанских сил; следуя своей обычной тактике, они начали забрасывать бомбами зубцы на башнях, чтобы прогнать прятавшихся за ними защитников крепости, но на этот раз все усиливавшийся ливень мешал атакующим добиться успеха.

Граф, возглавлявший свою колонну, смело бросился в развалины свода. В ночи раздавался его громкий голос:

— На штурм, мои храбрецы!

Он готов был уже карабкаться вверх, когда неожиданно перед ним возник человек и сказал:

— Позвольте быть вашим щитом, сеньор граф.

Это был гасконец.

— Благодарю, — ответил сеньор ди Вентимилья, — но первым должен идти я. Вы последуете за мной.

Он отстранил доблестного авантюриста и устремился вперед, стреляя из пистолетов и работая шпагой.

Три авантюриста и корсары с «Молнии» поспешили за ним; им наступали на пятки подоспевшие флибустьеры Гронье.

Угол форта защищала полурота алебардщиков.

Граф отважно бросился на алебарды, открывая проход ударами шпаги; он навязывал бой, в который энергично вступили его люди.

Проход был узким, поэтому сражались с трудом, как испанцы, так и флибустьеры; еще одним препятствием был непрекращавшийся ливень, подмочивший порох и сделавший невозможным использование аркебуз.

Граф сражался отчаянно, с воодушевлением атакуя врага; его доблестно поддерживали драгинассы трех авантюристов, перерубавшие древки алебард, будто это были соломинки; в конце концов графу удалось проложить дорогу корсарам и выбраться на уступ.

Испанцы, хотя и павшие духом, еще несколько минут сопротивлялись, защищая площадку уступа пядь за пядью; потом, подавленные числом атакующих, так как к тому времени уже пошли на приступ и флибустьеры Гронье, защитники форта беспорядочно отступили к просторной площади форта, пытаясь остановить флибустьерскую лавину пушечными выстрелами.

На помощь защитникам подошли и те, кто отражал на западной стене безуспешные атаки людей Тасли и Равено; их вдохновляло присутствие маркиза де Монтелимар.

Кровавая буча заварилась перед центральным замком; обе стороны несли тяжелые потери; однако заваруха эта продолжалась всего несколько минут, потому что флибустьеры западных штурмовых колонн воспользовались случаем, забрались на стену, а потом подступили к площади.

Зажатые с двух сторон, испанцы сочли всякое сопротивление бесполезным и сложили оружие.

Флибустьеры, озлобленные оказанным сопротивлением, готовы были растерзать защитников, когда вмешался граф ди Вентимилья.

— Вложите в ножны шпаги и абордажные сабли! — закричал он громким голосом. — Там, где сражается Вентимилья, не убивают безоружных!.. Убрать оружие!.. Так приказывает вам сын Красного корсара!..

— Повинуйтесь! — крикнул и Равено де Люсан своим людям.

Испанец в испачканной кровью одежде раздвинул рукой толпу солдат и приблизился к графу в сопровождении солдата с фонарем.

— Вы захватили меня, сеньор ди Вентимилья, — сказал он несколько резко. — Что вы теперь сделаете со мной?

— Кто вы? — спросил сын Красного корсара.

— Маркиз де Монтелимар.

Граф вскрикнул и внимательно посмотрел на маркиза.

— Что вы теперь от меня хотите? — повторил свой вопрос маркиз, скрещивая на груди руки. — Знаю, что вы меня ищете.

— Не время и не место здесь говорить об этом, — ответил граф.

— Предпочитаете мой кабинет?

— Готов последовать за вами.

К графу приблизился Гронье:

— Не доверяйте этим людям.

— Я дворянин, — гордо возразил маркиз.

— И потом: мы пойдем с графом, — сказал гасконец.

— Сеньор Гронье, — сказал граф, — займитесь пленниками и грабежами, берите столько, сколько посчитаете нужным.

— Как хотите, граф, — обиделся флибустьер.

— Я к вашим услугам, маркиз, — сказал сеньор ди Вентимилья.

Испанский дворянин печально улыбнулся, потом, следуя за солдатом с фонарем, вошел в замок; за ним прошли сын Красного корсара и три авантюриста, тогда как прочие корсары укрылись в казематах вместе со своими пленниками, ожидая окончания ливня.

Маркиз прошел по нескольким переходам, заставленным бочками с порохом и пирамидами ядер, потом открыл одну из дверей и сказал:

— Входите, граф, вам здесь нечего бояться.

Глава VII. Возвращение на Тихий океан

Сеньор ди Вентимилья немедля принял приглашение, хотя подобная любезность со стороны злейшего врага, безусловно, вынужденная, потому как могла быть порождена заботой о собственной жизни, насторожила подозрительного гасконца, а также Мендосу.

Кабинет маркиза представлял собой комнату, обставленную без претензий и освещенную двумя канделябрами, которые находились над огромным письменными столом, покрытым зеленой тканью и ворохом карт.

Маркиз де Монтелимар указал графу на стул, сам разместился напротив него и заговорил:

— Теперь рассказывайте, чего вы от меня хотите. Вы искали меня в Пуэбло-Вьехо, может быть, даже и в Сан-Доминго и вот пленили в Новой Гранаде. Так что же вам нужно?

— Порасспросить вас прежде всего, чиста ли передо мной ваша совесть, — ответил сеньор ди Вентимилья.

Маркиз слегка прикрыл глаза и после короткого молчания произнес:

— Ваш вопрос меня немного удивляет.

— А! — вырвалось у графа. — Тогда скажите, кто был пятнадцать лет назад губернатором Маракайбо?

— Я, — ответил маркиз.

— Так, значит, это вы приказали повесить моего отца! — неожиданно взорвался граф.

— Не буду отрицать.

— Вы знали, что он дворянин.

— Да.

— Что он сражался не ради выгоды, потому что у рода Вентимилья было все: и земли, и дворцы, почти такие же, какими владеют герцоги Савойи.

— Знаю, что этот род очень богат.

— Вам известно, по какой причине мой отец и его братья, Зеленый корсар и Черный корсар, объявились в Америке?

— Мне говорили: чтобы отомстить герцогу Ван Гульду, — по-прежнему спокойно ответил маркиз.

— Вы знаете, что сделал этот герцог?

— Похоже, что нет; Центральная Америка слишком далека от Европы, и многие сведения теряются при переходе Атлантики.

Граф поднялся, охваченный порывом сильнейшего волнения:

— Франция и Пьемонт вели войну с Испанией на каналах Голландии и на Шельде. Командиром итальянцев был фламандец. Его звали Ван Гульд.

— Я слышал об этом, — сказал маркиз, — но очень поверхностно.

— Графов ди Вентимилья было четыре брата; все они считались хорошими военачальниками и пользовались полным доверием герцогов Савойских. Запершись в крепости с двумя полками, они успешно ее защищали. Но однажды ночью враг вошел в крепостные ворота, открытые предателем, соблазнившимся огромной суммой денег. Старший Вентимилья погиб, а точнее, был предательски убит наемником герцога, когда пытался организовать сопротивление. Это именно Ван Гульд продался врагу, чтобы стать, гораздо позднее, губернатором одной из самых богатых испанских колоний в Мексиканском заливе.

— Кое-что я припоминаю, — прервал его маркиз де Монтелимар. — Три графа ди Вентимилья пересекли, в свой черед, Атлантический океан, замыслив убить предателя; под прозвищами Красного, Зеленого и Черного корсаров, при помощи Франсуа л’Олоне, Ван Хорна, Лорана, Граммона и других известных флибустьеров, они разрушали наши колонии, предавали огню и мечу все наши приморские города на берегах Мексиканского залива.

— И испанцы повесили моего отца, не так ли?

Маркиз смертельно побледнел и, не совладав с собой, содрогнулся.

— Это правда? — повторил граф.

— Не могу отрицать.

— Если бы вашего отца повесили, а вам бы удалось в один прекрасный день заполучить в свои руки того, кто произнес ужасный приговор, что бы вы сделали?

— Мой отец был испанским грандом, а не флибустьером, — ответил маркиз де Монтелимар.

— И мой не был морским разбойником! — взорвался граф. — Ди Вентимилья не положили в Америке в карман ни одного дублона, ни одного пиастра.

— Зато ими набивали карманы сопровождавшие их флибустьеры, — жестко парировал маркиз. — Для нас ваш отец был всего лишь опаснейшим корсаром, опустошавшим наши колонии и разрушавшим наши города. Мы имели полное право казнить его.

— Как обычного бандита, не так ли? — с издевкой спросил граф.

Маркиз не ответил.

Сеньор ди Вентимилья сделал три-четыре шага вдоль письменного стола, потом внезапно остановился перед экс-губернатором Маракайбо, беспокойно следившим за его движениями, и сказал:

— Ладно, об этом деле мы поговорим позднее, сеньор маркиз. Я стремился захватить вас совсем по другой причине.

— Говорите.

— Мой отец еще до приезда в Америку овдовел. Здесь он женился на дочери Ары, великого касика Дарьена, которая родила ему дочь. Когда мой отец, оставшись вдовцом во второй раз, был захвачен вашими соотечественниками и привезен в Маракайбо, при нем была эта девочка. Что с ней сталось? Вы должны знать об этом.

— Я!..

— Э, сеньор маркиз, не пытайтесь обмануть меня. Эту маленькую метиску, мою сестру, забрали вы. Я это знаю. В Пуэбло-Вьехо, впрочем, это известие мне подтвердили, а ваш секретарь, кабальеро де Баркисимето, прижатый к стенке, не смог этого отрицать.

— Значит, мой секретарь в ваших руках? — вскрикнул маркиз.

— Был, но поскольку он мне стал совершенно бесполезен, я его отпустил. Пленники быстро надоедают.

— И он выдал секрет!..

— Сказать или умереть, сеньор маркиз, — объяснил граф. — Поставленный перед такой дилеммой, он предпочел открыть рот.

Маркиз гневно стукнул кулаком и стремительно поднялся, бросив на сына Красного корсара свирепый взгляд.

— Ну, и что вы хотите? — процедил он сквозь зубы.

— Сестру.

— И за ней вы приехали в Америку?

— Да.

— А если я откажусь вам ее возвращать?

— Черт возьми! — закричал граф. — Я не стану церемониться с человеком, приговорившим моего отца к смерти на виселице!..

— Вашей сестры здесь нет.

— Ее здесь нет?

— Нет.

— Значит, вы ее отослали, куда же?

— В Панаму.

— Тысяча чертей! — разъярился граф.

— Здесь ее могла подстерегать опасность.

— Так вы знали, что я ищу ее?

— Я узнал, что большая группа флибустьеров приближается к городу. И испугался, что при штурме девушку могут убить. А потому поторопился отправить ее в Панаму.

— Почему такая забота о дочке флибустьера?

— Я воспитывал ее как собственную дочь, — ответил маркиз. — Что бы там кто ни говорил, но в моем доме с вашей сестрой всегда обращались как с благородной девушкой, хотя и метиской, а не как с рабыней.

— В самом деле, мне об этом говорили. А теперь?

— Она ждет вас, сеньор ди Вентимилья, ждет, чтобы вы пришли и забрали ее.

— В Панаме? Изволите шутить, маркиз? Времена Моргана прошли, и сегодня никто, даже мой дядя Черный корсар, если бы был жив, не осмелится на подобное предприятие.

Ироническая улыбка тронула губы маркиза де Монтелимар.

— Не знаю уж, что и делать, сеньор граф.

— Кому вы ее доверили?

— Дону Хуану де Сасебо, моему другу и советнику вице-короля.

— Мне сообщили, что прежде за ней присматривал некий майораль.

— Да, когда она была маленькой. Теперь ей исполнилось пятнадцать лет, и она должна посещать только семьи видных людей.

— Стало быть, я ни в коем случае не доберусь до нее?

— Только если мы с вами отправимся в Панаму, потому что я строго наказал дону Хуану: ни в коем случае не доверять ее кому бы то ни было.

— Вы были исключительно предусмотрительны.

— Я ведь уже считаю ее своей дочерью, сеньор граф.

— Но я без нее не оставлю Америку, — сказал сеньор ди Вентимилья. — Она — моя сестра.

— Никто у вас вашего права не отбирает. Только я боюсь, сеньор граф, — сказал маркиз с той же иронической интонацией, — что воздух в Панаме вам не слишком подойдет.

— Увидим, а пока вы остаетесь моим пленником.

— Пленников можно выкупить; назначьте цену.

— Человек из рода Вентимилья не нуждается ни в пятидесяти, ни в ста тысячах пиастров, сеньор де Монтелимар. За ваше освобождение я не назначу никакой цены.

Потом граф обратился к троим авантюристам, присутствовавшим при беседе, неподвижным и немым, словно статуи, со шпагами в руках, готовым к любой неожиданности:

— Доверяю этого господина вам; он будет постоянно находиться под вашим наблюдением.

Он едва коснулся полей своей фетровой шляпы, вышел из комнаты и быстро спустился по ступенькам замковой лестницы.

Начинало светать, а ливень прекращался. Площадки форта были усыпаны флибустьерами, забивавшими дула орудий и засыпавшими в мешки порох, поскольку нуждались в этом продукте всегда.

Тасли, Гронье и Равено де Люсан седели на балюстраде, курили и мирно беседовали.

При появлении графа все встали.

— Итак, сеньор граф? — спросил де Люсан не без некоторого волнения.

— Еще одна карта плохо разыграна, — ответил сеньор ди Вентимилья. — Акулу-то я поймал, а вот жавороночка схватить не смог.

— Ваша сестра?

— Ее здесь больше нет.

— Клянусь всеми виноградными лозами Турени! — вскрикнул француз. — Не демон ли этот маркиз, постоянно угадывающий ваши планы?

— Похоже, — ответил граф.

— Где же мы поймаем жаворонка?

— В Панаме, если вообще хотим поймать.

— Серьезное дело, — нахмурившись, сказал Гронье. — Панама — это вам не Пуэбло-Вьехо и не Новая Гранада. Если бы нас было с тысячу человек, ну, тогда дело было бы нетрудным. Но с силами, находящимися в нашем распоряжении, ни один флибустьер, и даже Морган, не осмелился бы на подобное дело.

— Отправимся на Тарогу, — сказал Тасли, до этого не проронивший ни слова. — Мне известно, что отряд флибустьеров на двух фрегатах должен подойти со дня на день. Они собирались блокировать Панаму. Если нам удастся найти их, то мы еще раз нагоним страху на жителей этого города. Но в данный момент меня беспокоит другое.

— Говорите, сеньор Тасли, — сказал граф.

— Один из пленников только что рассказал мне, что возле города собрались крупные силы испанцев; они хотят отрезать нам путь к Тихому океану. Я советовал бы вам, в общих интересах, как можно быстрее очистить Новую Гранаду и добраться до побережья. Все, что здесь можно было взять, уже находится в наших карманах.

— К сожалению, этого мало, — сказал Равено де Люсан. — Все награбленное не стоит и восьмидесяти тысяч пиастров.

— Мы наберем еще во время отхода, — утешил его Гронье. — По пути нам будут попадаться селения, деревни, города; мы их сожжем, ничего не щадя.

— Я готов к выступлению, — сказал граф. — Моей долей добычи будет только один пленник: маркиз де Монтелимар.

— А нашей — тридцать именитых горожан; в свое время мы получим за них хорошенький выкуп, — сказал Гронье. — Они будут полезны, если мы решимся на демонстрацию нашей морской силы в виду Панамы. Сеньор де Люсан, дайте приказ об отходе. Лучше оказаться в густом лесу до того, как испанские полусотни, марширующие к городу, нападут на нас с тыла.

Не прошло и получаса, как флибустьеры, потерявшие в жестоких столкновениях всего двенадцать человек, тогда как сами учинили сущую бойню среди горожан, защищавших стены, были готовы оставить город.

Кроме пленников, флибустьеры прихватили с собой пушку для лучшей защиты от неприятельских атак, которых ожидали на пути к Тихому океану.

А чтобы лучше обмануть войска, которые непременно отправят по их следам, флибустьеры решили сначала пойти на север. Этот путь к тому же проходил по более плодородной местности, сулившей больше ресурсов.

В восемь утра четыре маленьких отряда вышли из города, предварительно взорвав и другое крыло крепости; они быстро скрылись в бескрайних лесах, покрывавших в те времена большую часть Центральной Америки и населенных редкими племенами индейцев, чудом избежавших тяжелого ярма испанского рабства.

Но привыкшие к войнам люди чувствовали врага.

И в самом деле, в десяти милях от Новой Гранады отряд в две с половиной тысячи человек, посланный из Панамы, попытался их окружить в чистом поле.

Но несколько выстрелов из пушки, к счастью, прихваченной в Гранаде, обратили солдат в бегство!..

Двумя часами позже, возле маленького городка Леон, расположенного в нескольких лигах от Гранады, путь попытался преградить отряд из пятисот копейщиков, но стремительной атакой, в которой особо отличились люди графа ди Вентимилья и Равено, этот отряд был опрокинут. Уверяем читателя, что рассказанная история произошла на самом деле!..

И так же верно, что испанцы очень боялись морских разбойников, которых они считали детьми Вельзевула.

Перипетии флибустьеров на этом не кончились. По приказу губернатора Панамы индейцы жгли леса и плантации, чтобы морским бродягам нечего было есть, и осыпали их дождем стрел в гуще бескрайних лесов.

Возле городка Хинандехо испанцы устроили в узком проходе засаду, а потом послали нескольких жителей городка навстречу флибустьерам с приглашением посетить их фактории, где будто бы изобилуют вина и яства.

Но и на этот раз ловушка не удалась. Флибустьеры, разозленные таким отношением, буквально рвали на кустки испанские полусотни, грабили и сжигали города, наказывая горожан за их готовность к обману.

Через четырнадцать дней непрерывного марша и непрекращающихся боев флибустьеры в оборванной одежде, изголодавшиеся, потому что на их пути все сжигалось, прибыли наконец на побережье Тихого океана, как раз напротив острова Тароги, где они надеялись встретить пришедших с Атлантики товарищей.

Глава VIII. Жестокое морское сражение

Надо просто поверить, что этим отважным морским разбойникам необыкновенно везло, тогда как печальная судьба преследовала с невероятным постоянством потомков тех жестоких, но исключительно смелых конкистадоров, которые несколькими выстрелами из аркебуз покоряли самые могучие империи Северной, Южной да и Центральной Америки.

Взять штурмом город, считавшийся одним из самых укрепленных в Никарагуа, уйти от двух с половиной тысяч солдат, избежать многочисленных засад и пройти целыми и невредимыми по стране, опустошенной враждебными индейцами — все это кажется ошеломляющим, почти невероятным; и тем не менее историю столь дерзких странствий кучки людей всегда можно проверить с исключительной точностью, включая самые поразительные подробности.

Фортуна все еще не отвернулась от этих ужасных морских разбойников, поскольку спустя всего сутки после прибытия на берег Тихого океана мы находим их в полной безопасности, на острове Тарога, посреди других флибустьеров, пришедших из Южных морей на двух превосходных боевых кораблях.

Четыре колонны, понесшие во время отхода потери, которые можно бы назвать значительными, быстро восполнили эту убыль двумя сотнями моряков, англичан и французов, не менее решительных в схватках и не менее жаждущих не столько побед, сколько золота.

Они владели, как мы уже сказали, двумя боевыми кораблями, и четыре предводителя решили на состоявшемся через несколько дней совете осуществить сначала набег на город Вильиа, находящийся всего в двадцати лигах от Панамы, чтобы запастись там продовольствием, поскольку островок с его мелкими деревцами, по большей части неплодоносящими, не мог прокормить такое количество людей.

На двух пришедших из Южных морей кораблях вся провизия была съедена, а бравшие Новую Гранаду флибустьеры принесли с собой только пиастры, столь же бесполезные в данный момент, как и песчинки, накапливающиеся на пустынном острове.

Прежде чем атаковать Панаму, флибустьеры хотели, как минимум, хорошенько запастись съестным и боеприпасами.

Эту задачу взял на себя Тасли. Отобрав на оба судна двести флибустьеров, он подошел к берегу недалеко от города, потом решительно повел своих людей на штурм и за несколько часов стал полным хозяином городка, несмотря на стойкое сопротивление испанцев.

Он взял в плен триста горожан, захватил пятнадцать тысяч пиастров, товаров на полтора миллиона; все еще недовольный таким богатством, он отправил послание бежавшему в лес алькальду,[62]Алькальд — городской голова. предложив тому выкупить пленников за пятьдесят тысяч пиастров.

Алькальд ответил, что не может предложить таким разбойникам ничего, кроме ядер и пороха; и то, и другое уже готово; что же касается пленников, то их судьбу он вручает Провидению; так, между делом, он предупредил флибустьеров о том, что собираются внушительные силы для изгнания корсаров с тихоокеанского побережья.

Получив такой ответ, Тасли приказал поджечь город, погрузил продовольствие и добычу на две большие шлюпки, захваченные на соседней реке, и собрался отходить.

Но тут-то и начались первые неудачи.

Триста испанцев, укрывшихся за поворотом реки, овладели этими двумя шлюпками и зверски убили их экипажи.

Флибустьеры, отступавшие лесом, узнали об этом происшествии и послали новое письмо алькальду, угрожая перебить триста пленников, если не будет возвращена добыча и не будет внесен выкуп.

Ответ задерживался, и Тасли приказал расстрелять часть пленников, а головы их отправить в Вильию.

Алькальд, придя в ужас, вернул и добычу, и обе шлюпки, да еще и добавил десять тысяч пиастров, чтобы спасти жизнь несчастным, остававшимся в руках корсаров.

Однако испанцы, в свой черед, не замедлили проявить себя. Они застали врасплох отряд из тридцати шести флибустьеров, отправленный вдоль реки Боккачика на восточное побережье континента, и буквально разнесли его в клочки. Уцелел только один флибустьер, взятый в плен и отправленный в Панаму.

Почти одновременно испанцы напали на две небольших колонны флибустьеров, человек по сорок каждая, и полностью уничтожили их в густых лесах перешейка.

Однако Тасли, хотя и преследуемый со всех сторон, довел свой отряд до берега океана и благополучно прибыл на Тарогу с нетронутыми двадцатью пятью тысячами пиастров, товарами, продовольствием и двумя своими кораблями.

Экспедиция Тасли длилась всего пятнадцать дней, и в это время оставашиеся на островке флибустьеры питались только морскими черепахами да некоторыми фруктами, что не приносило удовольствия гасконцу и двум его приятелям, особенно жаловавшимся на плохое качество воды и полное отсутствие бутылок хереса и аликанте.

В достатке разжившись продовольствием и в особенности боеприпасами, флибустьеры собрали новый совет, на котором решили попытаться блокировать Панаму, чтобы заставить вице-короля выдать сестру сеньора ди Вентимилья и других пленников.

Через четыре дня после возвращения Тасли флибустьеры подняли якоря.

Однако теперь они не были такими многочисленными, как прежде, потому что сто сорок восемь французов отделились от своих сотоварищей, что было вызвано религиозными разногласиями, и ушли на север в надежде заняться грабежом побережья Калифорнии.

Но все-таки у флибустьеров вполне хватало сил для устрашения испанцев, тем более что вели их четыре храбрейших главаря.

Узнав от одного из пленников, что в Панаме ожидаются два крупных парусника из Лимы с грузом муки и денег, флибустьеры решили захватить их, прежде чем они придут в порт.

Недостаток продовольствия всегда больше всего волновал этих людей, потому что у них не было никаких других способов снабжения, кроме грабежа, ибо все побережье охранялось, а все плантации на много лиг от берега океана уничтожались.

Первый корабль вели сеньор ди Вентимилья и Равено де Люсан; второй — Тасли и Гронье.

Не стоит и говорить, что троица грозных авантюристов взошла на корабль графа. Все они ждали нового случая пустить в дело свои страшные драгинассы.

— Тарога — черепаший остров, — сказал дон Баррехо, едва ступив ногой на палубу. — Но мы же прибыли в Америку не затем, чтобы пробовать прочность наших шпаг на панцирях черепах.

— А я забрался сюда не затем, чтобы разглядывать пески и слушать шум моря, — добавил Мендоса.

— А я покинул Брабант не для того, чтобы видеть, как покрываются ржавчиной мои руки, — заключил фламандец.

И они весело взошли на корабль, пообещав друг другу принимать участие в новых восхитительных делах, ни на мгновение не упуская из виду маркиза де Монтелимара, доверенного их наблюдению.

Первый день прошел без приключений. Оба не слишком больших и не слишком хорошо вооруженных корабля шли все время в виду островка, чтобы можно было застать врасплох приближающиеся из Лимы парусники.

На второй день, не встретив ни одного корабля, флибустьеры решились взять курс на Панаму, впрочем, не осмеливаясь слишком приблизиться к порту, так как вице-король успел бы за несколько часов собрать мощную эскадру.

Наступило утро третьего дня, когда марсовые дали первый сигнал тревоги.

— Паруса с востока!

Сеньор ди Вентимилья и Равено де Люсан, только что поднявшиеся на верхнюю палубу, первыми поспешили на бак.

Этот крик, «паруса с востока», несколько удивил их, потому что совсем не с этой стороны горизонта должны были приближаться корабли, шедшие с юга.

— Может, эти суда идут из Панамы? — задал вопрос граф.

— Именно этого я и боюсь, — ответил Равено де Люсан. — Испанцы сыты нами по горло и вот, собрали кое-какую флотилию.

— Которую мы захватим и потопим, — сказал Мендоса, не замедливший присоединиться к командирам вместе со своими друзьями.

— Сеньор де Люсан, готовимся к бою, — сказал граф ди Вентимилья. — Люди наши решатся на все, а пушки отнюдь не в плохом состоянии. Еще раз покажем испанцам, как умеют сражаться и умирать береговые братья.

Раздались звуки труб.

— Все наверх!

Флибустьеры, всегда готовые к любой опасности, заспешили на боевые посты: старые буканьеры — на верхнюю палубу, за койки, скатанные в трубку вдоль переборок, корсары — на батареи.

Судно Тасли и Гронье было в какую-то минуту обойдено кораблем сеньора ди Вентимилья, отважно двинувшемуся навстречу замеченным парусам.

— Дон Баррехо, — сказал баск, пробовавший кончик своей драгинассы. — Боюсь, что на этот раз дело будет посерьезнее, чем в Пуэбло-Вьехо и Новой Гранаде. Те корабли идут из Панамы; это вам говорит старый моряк, который знает ветры лучше самого Эола.

— А что, известные вам капитаны фрегатов всегда держат хороший запас бутылок? — спросил гасконец, который также занялся поверкой своей драгинассы.

— Какого черта вы меня об этом спрашиваете, дон Баррехо? — удивленно спросил баск.

— Сеньор гасконец хорошо сказал, — с обычной серьезностью вступил в разговор фламандец. — Отвечайте на вопрос, дон Мендоса.

— Думаю, что у них больше ядер, чем бутылок, — сказал баск. — Но не исключаю, что есть у них и небольшие погребки.

— Другого ответа я и не ожидал, — гасконец казался удовлетворенным. — Мы попробуем это вино и увидим, какой напиток утонченнее: тот, что покоится в подвале, или тот, который болтается по морям.

Крик с грота-марса[63]Грота-марс — площадка на грот-мачте, при соединении основного мачтового дерева и его продолжения — стеньги. прервал их беседу.

— Фрегат в поле видимости!..

— А что я вам говорил? — важно отозвался Мендоса. — Это совсем не то, что корабли из Лимы, груженные мукой и деньгами. Мы найдем там железо и свинец.

— А также погребки, — добавил гасконец.

В третий раз раздался голос впередсмотрящего:

— И два барказа поддержки!..

— На них уж точно нет бутылок, — проворчал баск. — Скорее они забиты до краев веревками, чтобы нас повесить.

— Нас повесить! — повторил гасконец, рассекая воздух своей шпагой. — Таким людям, как мы, нужно кое-что другое!..

— Да, — согласился фламандец. — Кое-что другое.

Флибустьеры с воодушевлением готовились к сражению; они пытались подобраться к фрегату раньше, чем барказы, скверные ходоки, подоспеют на помощь.

Граф ди Вентимилья с высоты надстройки отдавал звонким голосом приказания; Гронье распоряжался на другом корабле.

Крупнотоннажный тридцатипушечный фрегат держал курс прямо на корсаров; его командиры были уверены, что первые же бортовые залпы вызовут панику среди флибустьеров.

Сеньор ди Вентимилья вовремя заметив что испанцы решительно идут на сближение, отдал приказ корсарским судам разойтись, чтобы фрегат оказался между ними еще до подхода барказов, на которых могло находиться много солдат и крупнокалиберной артиллерии.

Суда сошлись на тысячу шагов, и тогда закипело яростное сражение.

На фрегате старались вести огонь по мачтам флибустьерских кораблей; корсары отвечали как могли, располагая очень малым количеством орудий.

В пятистах шагах испанцы, будучи уверены, что быстро одолеют эту толпу морских разбойников, взяли на гитовы марсели и брамсели,[64]Гитовы — снасти, служащие для уборки парусов; у прямых парусов гитовы подтягивают шкотовые углы паруса под середину рея, к которому привязан данный парус. Команда «Взять паруса на гитовы» означает: убрать (подобрать) парус гитовами. Марсель и брамсель — второй и третий снизу прямой парус. чтобы быть более свободными в маневрах, и направились прямо на ближайший корабль (а им оказалось судно графа ди Вентимилья), намереваясь взять его на абордаж.

На верхней палубе надрывались барабанщики, и большой штандарт Испании гордо развевался по ветру.

Испанские аркебузиры и алебардщики выстроились вдоль фальшборта, готовясь к абордажу, а в то же время оба барказа открыли огонь, частый, однако совершенно неффективный из-за большого расстояния.

— Скоро здесь будет очень жарко, — сказал Мендоса, не терявший фрегат из вида. — Если испанцы прут на нас так решительно, значит, они решили покончить с нами. Дон Баррехо, боюсь, что капитанские бутылки будет трудновато заполучить.

— Я привык уважать все мнения, но уверяю вас, что граф пойдет на абордаж раньше испанцев… Ох, какая жажда! Почему же мне нельзя попить?

— Хорошо сказано, — прокомментировал фламандец. — Мы будем пить панамское вино.

Оба корсарских судна выполнили молниеносный маневр, уйдя в сторону открытого океана и отвечая яростным огнем своих орудий. Корсары несли большие потери от непрерывной испанской бомбардировки, однако они не могли дать достойный ответ неприятелю.

Фрегат, все еще опережавший барказы на несколько кабельтовых,[65]Кабельтов — десятая часть морской мили (185,2 м). неожиданно вклинился между корсарскими судами, чередуя выстрелы из пушек и аркебуз.

Наступил тот самый момент, которого ждали четверо главарей флибустьеров: время отчаянной атаки.

Оба парусника в какие-то десятки секунд подошли вплотную к вражескому кораблю. Как это вошло у флибустьеров в привычку, они забрасывали палубы чудовищным количеством гранат, стараясь вывести из боя как можно больше стрелков и алебардщиков, а потом, воспользовавшись общим замешательством, смело броситься с оглушительными криками на абордаж.

Буканьеры и артиллеристы, с неслыханным озверением, тоже готовились к атаке.

Граф ди Вентимилья, Равено де Люсан и трое авантюристов первыми ворвались на фрегат.

Завязалась гомерическая потасовка. Люди Тасли и Гронье также пошли на абордаж; в неудержимом натиске они понеслись по палубам, сражаясь, как сорвавшиеся с цепи львы.

Испанцы, прижатые к баку, стремглав пересекли верхнюю палубу и укрылись в надстройке, где у них была установлена батарея кулеврин, однако и бака достиг дождь ручных бомб, которые швыряли флибустьеры и остававшиеся на марсах и салингах марсовые; среди испанцев началась неописуемая паника.

Их доблесть ничего не стоила в сравнении с огненным дождем и ужасным натиском корсаров, слишком привыкших к громким викториям; и вот уже испанский штандарт спустился под громкие «ура!» атакующих, которым еще раз улыбнулась фортуна.

Из ста двадцати человек, находившихся на фрегате, около восемьдесяти моряков были убиты или тяжело ранены.

Покончив с наиболее опасным противником, флибустьеры оставили несколько человек на фрегате; остальные вернулись на свои корабли, которые в этой жесточайшей схватке получили лишь небольшие повреждения. Началась новая охота: за двумя барказами с многолюдными экипажами.

Завязался новый бой, не менее жестокий и кровопролитный, но два корсарских судна и в этот раз имели преимущество.

Осуществив молниеносную атаку они овладели более крупным барказом, несмотря на отчаянное сопротивление его экипажа числом в семьдесят человек, из которых только девятнадцать избежали смерти; на другом барказе поняли безнадежность сопротивления и на всех парусах поспешили к берегу. Однако барказ налетел на подводный камень, раскололся пополам, и бóльшая часть его людей погибла.

Но не все еще было кончено, и звезда, покровительствовавшая грозным морским бродягам, еще не закатилась.

Они намеревались очистить фрегат от мертвецов, загромождавших палубу, и залатать такелаж на своих судах, прилично пострадавший от неприятельской артиллерии, когда два новых барказа показались на горизонте.

Обеспокоенные флибустьеры принялись расспрашивать выживших моряков с фрегата; угрожая смертью, они дознались, что эти суденышки получили приказ держаться как можно ближе к флотилии, чтобы оказать в случае надобности необходимую помощь.

Флибустьеры, хотя и находившиеся на избытке сил после стольких часов боя, не стушевались. Поняв, что в Панаме еще не знают судьбы, постигшей испанские корабли, они перешли на фрегат и захваченный барказ, подняли на гафеле[66]Гафель — наклонное рангоутное дерево, которое поднимается по мачте и упирается в нее пяткой; служит для растягивания верхней кромки косых четырехугольных парусов; на гафель также поднимают флажные и иные сигналы, иногда флаг. бизань-мачты штандарт Испании и взяли курс на нового врага, гордо приближавшегося, уверенного, что идет на встречу со своими соотечественниками.

— Дон Баррехо, — сказал Мендоса, который, как мы уже говорили, был одним из лучших артиллеристов у флибустьеров, а потому ему поручили уход за носовой кулевриной, — надеюсь, теперь вы не будете жаловаться на то, что ваши руки недостаточно загружены работой.

— Черт возьми, — ответил гасконец, занимавшийся починкой своего камзола, поврежденного вражеской алебардой, — я и не думал, что у меня будет столько работы. Моя драгинасса так часто утыкалась в шлемы и кирасы, что превратилась в настоящую пилу. Необходимо где-нибудь заточить ее, иначе она станет непригодной даже для открывания бутылок.

— Поменяйте ее: мы же захватили на фрегате целую кучу шпаг.

— Ой-ой-ой!.. Бросить шпагу моего отца!.. Вы, верно, не знаете, что этот клинок участвовал более чем в двадцати сражениях. Это исторический клинок в роду де Люсак!

— Мне жаль, что он теперь затупился.

— Это почему же?

— Разве вам не сказали, что на этих барказах служат бискайцы, лучшие моряки из тех, что можно найти в Испании?

— Ну, сегодня-то клинком еще можно воспользоваться.

— Смотрите, чтобы он хорошо работал, потому как, говорят, в этих суденышках хранится большой запас веревок.

— И на что они могут сгодиться?

— На них могут нас повесить, если захватят живыми.

— Вы говорите серьезно?

— Мне об этом по секрету сообщили пленники с фрегата, — ответил Мендоса.

— О!.. Мошенники!..

— Вице-король Панамы устал от нас и поклялся устроить нам последний танец, повесив нас на реях.

— Что за гадкий танец! — сказал молчавший до того фламандец.

— Да, видимо, он не очень приятен, — ответил гасконец. — Поручаю себя своей шпаге.

— А вы знаете, что решили флибустьеры?

— Порезать пленников на колбасу.

— Вовсе нет: прибегнуть к их помощи, чтобы заставить плясать на реях, а еще лучше — под реями, экипажи барказов.

— Но мы их еще не захватили в плен.

— О!.. Подождите немного.

Тем временем фрегат приблизился на расстояние выстрела. Оба барказа, обманутые развевавшимся на гафеле бизань-мачты испанским штандартом, продолжали приближаться.

Короткая, сухая команда послышалась с мостика пиратского судна.

— Бортовой залп!

В одно мгновение испанский флаг спустили, заменив его французским и английским флагами, и целый ураган ядер обрушился на оба барказа, лишив их мачт и сгладив палубу, как у понтонов.

Один барказ сразу же загорелся и пылал как кусок сухого дерева; огонь дошел до порохового склада; с ужасающим грохотом взорвался порох, высоко подняв верхнюю палубу, развалив корму и отправив в воду левый и правый борта.

Зато второй барказ мужественно противостоял атаке, яростно отстреливаясь из двух своих орудий, единственных имевшихся на борту.

Сопротивление продолжалось всего несколько минут, потому что на помощь флибустьерам поспешили оба их корабля, открывших адский огонь по двум несчастным суденышкам.

Пылавший барказ пошел на дно, другой был взят на абордаж и быстро прекратил сопротивление.

Однако в сражении получили тяжелые ранения двадцать два флибустьера, и среди них — Тасли, который был задет отравленной пулей и умер несколько дней спустя.

Флибустьеры, озлобленные столь тяжелыми потерями, а также обнаружившие огромную кучу веревок, предназначенных для виселиц, не оставили в живых ни одного человека из находившихся на втором барказе, несмотря на протесты графа ди Вентимилья.

Гордые такими успехами, флибустьеры в тот же день взяли курс на Тарогу. Оттуда они собирались заняться освобождением по меньшей мере пяти своих пленников, томившихся в панамских тюрьмах.

Сначала они намеревались нагло приблизиться к богатому городу и попытаться взять его штурмом. Однако, узнав о том, что сильная эскадра покинула перуанские порты с намерением раз и навсегда покончить с корсарами, решились отправить гонца в Панаму и потребовать от председателя Королевского суда быстрой выдачи пятерых пленников и дочери Красного корсара, угрожая в случае отказа убивать за каждого пленника четверых испанцев, попавших в руки корсаров.

Председатель суда послал к флибустьерам чиновника, устно передавшего сожаление судьи, что он ничего не может поделать, но в то же время обратился к епископу Панамы, пытаясь узнать, позволено ли ему вступиться по меньшей мере за французов, всегда остававшихся в католической вере.

Епископ ответил, что отказ председателя обусловлен ни чем иным, кроме как повиновением приказам старших начальников, каковые запрещают подобного рода действия. Одновременно епископ сообщил, что четверо английских пленников уже обратились в истинную веру и решились остаться у испанцев.

Подобные ответы, как легко можно понять, были недостаточны, чтобы убедить страшных корсаров.

На следующем совете было решено послать в Панаму еще одного пленника, чтобы он объяснил председателю суда, хотя бы устно, что флибустьеры как никогда твердо решили убить триста захваченных ими испанцев; в числе прочего это будет месть и за отравленные пули, применявшиеся аркебузирами фрегата и ставшие причиной смерти Тасли и еще двадцати двух раненых.

Чтобы произвести более сильное впечатление, флибустьеры обезглавили двадцать выбранных по жребию пленников и послали их головы в Панаму.

Такая жестокость побудила председателя суда немедленно выпустить на свободу пленников и выплатить десять тысяч пиастров. Однако дочь Красного корсара к ним не присоединили.

Ее отсутствие вызвало ужасный взрыв неподдельного гнева, потому что флибустьеры больше всего хотели заполучить девушку, ибо они признавали графа ди Вентимилья своим настоящим вождем. И на какое-то время они были даже готовы умертвить мучительной смертью всех пленников, включая маркиза де Монтелимара…

— Пошлите голову бывшего губернатора Маракайбо председателю Королевского суда Панамы, — в один голос сказали Гронье и Равено де Люсан, ожесточившиеся больше всех. — Дадим жестокий урок людям, использующим против нас отравленные пули, что противоречит правилам войны.

— Нет, — сдержанно ответил граф. — Предлагаю вам действовать самостоятельно. Я же решил отправиться в Панаму, на поиски сестры. Если вы будете мне нужны, не сомневаюсь, что поспешите мне на помощь. Оставьте в моем распоряжении барказ, чтобы я мог добраться до берега, и шлюпку, чтобы проникнуть в порт. Голова маркиза де Монтелимар будет гарантией моей жизни.

Глава IХ. Королева Тихого океана

Сумерки быстро опускались на Тихий океан, на небе появлялись тысячи звезд, блестевших яркими огоньками на абсолютно ясном небе.

По воде медленными гребками весел продвигалась в глубину обширного, уже погружающегося в темноту панамского порта шлюпка.

В ней находилось четверо человек: граф ди Вентимилья, сидевший у руля, Мендоса, дон Эрколе и гасконец, орудовавшие веслами.

Шлюпка, легкая подобно современной гичке,[67]Гичка — легкая быстроходная шлюпка. мягко скользила по черной воде, оставляя время от времени за кормой фосфоресцирующий след. Она уже обогнула незамеченной крайнюю западную точку и бесшумно шла среди крупных испанских галеонов, пришедших из Мексики и Перу, среди тонких и тщедушных каравелл, стоявших на якорях вдоль высокого мола и готовых по приказу вице-короля поднять паруса, когда Мендоса, сидевший на передней паре весел, сказал вполголоса:

— Стоп!

Граф ди Вентимилья привстал.

— Что такое? — спросил он.

— За нами следует каравелла и пытается обойти нас.

— Уйдем за галеоны.

— Это я и хотел вам предложить, сеньор граф.

— Потабаньте.

— Предпочел бы работать шпагой, а не веслом, — буркнул гасконец, у которого никогда не наблюдалось излишней любви к гребле.

Шлюпка быстро скользнула между больших галеонов, изящно пританцовывавших на своих якорях, и пристала к берегу как раз на закате солнца.

И как раз в этот момент большая тень пересекла бухту: это была одна из каравелл, которым поручено было наблюдение за входом в порт.

Видимо, она сопровождала шлюпку, потеряла ее, а теперь разыскивала. Однако между крупными судами каравелла пройти не могла и теперь искала обход.

— Слишком поздно, дорогие мои, — пробормотал граф. — Когда вы сюда прибудете, то не найдете больше ничего, кроме пустой шлюпки.

Повернув румпель,[68]Румпель — рычаг для управления рулем. граф направил шлюпку к молу, а три авантюриста тихо отложили весла.

— Быстрее, — приказал граф. — С каравеллы спустили шлюпку. Возможно, мы встретим этих людей на берегу.

Гасконец пропустил сеньора ди Вентимилья, потом выпрыгнул на мол, баск и молчаливый фламандец — за ним.

— Шевелите ногами, — сказал граф. — Если нас здесь схватят, мы заплатим жизнью.

— А куда бежать? — спросил гасконец.

— Пропустите меня, — сказал Мендоса. — Я достаточно хорошо знаю город и приведу вас, если только черт не всунет свой хвост, в одну таверну, где мы упились очаровательным порто, — жаль, всего один раз.

— Можно сказать, что вы, приятель, знаете все таверны известной и неизвестной Америки, — сказал гасконец. — Вы и в самом деле замечательный человек!..

— Замолчите, и — шире шаг, — оборвал их граф. — Уверен, что нас преследуют.

— Люди с каравеллы? — спросил гасконец.

— Да, дон Баррехо.

— Но у этих испанцев прямо-таки поразительный нюх. Они чувствуют флибустьера на любом расстоянии. Или наша плоть пропитана чем-то особым?

— Да, порохом, — засмеялся Мендоса. — Не так ли, сеньор граф?

— Не шути, Мендоса, — сказал сеньор ди Вентимилья, резко останавливаясь. — Не время для этого. Всем замолчать!

Они остановились на углу узкого переулка, по сторонам которого виднелись грязные лачуги, и прислушались.

В ночной тишине, нарушаемой только лаем собак, отчетливо слышались невдалеке тяжелые шаги ночного дозора.

— Говорил я вам, что за нами будут охотиться, — сказал граф. — Ну, Мендоса, скорей веди нас в известную тебе таверну. Я не имею никакого желания быть арестованным. Далеко она?

— Ближе, чем вы думаете, сеньор граф.

— Шпаги наголо, пистолеты оставьте в покое.

Четверо корсаров бегом проскочили переулок и углубились в лабиринт узких и грязных, а прежде всего — темных, улочек.

Мендоса шел во главе и, казалось, нисколько не смущался их видом.

Минут через двадцать он остановился перед скромным снаружи домом, к которому слева и справа подходили сады. Над входной дверью была подвешена деревянная столешница, которая, должно быть, служила вывеской.

— Вот и посада[69]Посада — постоялый двор. прекрасной кастильянки Панчиты, — сказал он. — Называется она некрасиво, но вино в тот раз здесь было отличным.

— Как же она называется? — спросил гасконец.

— «Посада дель муэрто».[70]«Постоялый двор мертвеца» (исп.).

— Гром и молнии!.. Будем надеяться, что не найдем его внутри!

— Пусть откроют, — сказал граф. — Мне кажется, я все еще слышу за нами шаги дозора.

Баск забарабанил в дверь эфесом шпаги.

Через некоторое время чуть-чуть приоткрылось окно, и отозвался живой женский голос:

— «Посада» ночью закрыта; ступайте куда-нибудь еще.

— Я привел к вам графа, Панчита; он щедро заплатит за гостеприимство.

— Кто вы такой, что знаете мое имя?

— Старый бывалец. Открывайте быстрее, а то мы выломаем дверь. За нами гонятся бандиты, они хотят ограбить нас.

— Подождите минутку.

— Если она еще немного повозится, то стража будет стучать нам в спины, — сказал гасконец. — Сеньор граф, хотите, чтобы мы с фламандцем задержали их? Если они увидят, что мы входим в таверну, завтра нас придут вытаскивать полсотни человек.

Сеньор ди Вентимилья на мгновенье задумался.

— А вы уверены в своих шпагах? — спросил он.

— Отвечаю за свою и даже за шпагу дона Эрколе.

— Если вы не сможете обратить в бегство ночной дозор, отходите, и мы придем к вам на помощь.

— Пошли, дон Эрколе, — сказал гасконец. — Остановим этих любопытных, которые не хотят оставить в покое почтенных граждан вроде нас.

Пока Мендоса требовал, чтобы поскорее открыли дверь, двое забияк побежали к углу улицы.

Оттуда слышались поспешные шаги и даже стук шпаг. Можно было бы предположить, что это возвращаются по домам какие-то загулявшие полуночники, но была и другая вероятность: это действительно идет ночной дозор, пытавшийся обезопасить четверых корсаров еще до того, как они расстались с молом, а потом преследовавший их по городским улочкам.

— Если это в самом деле стража, постараемся поводить их за нос, пока не удостоверимся, что граф и Мендоса находятся в надежном месте; тогда мы их атакуем и заставим убраться.

Они повернули за угол улицы и заметили трех человек, приближавшихся шагом, с обнаженными шпагами в руках.

Авантюристам не требовалось много времени, чтобы узнать солдат капитаната, в задачу которых входило наблюдение за порядком в порту.

— Хорошенькое дельце, — сказал гасконец. — Вы берете на себя того, что справа, я возьму тех, что слева и в центре. Только не надо торопиться, дон Эрколе. Дверь посады еще не открыли. Видно, хозяйка занята туалетом, чтобы достойно принять графа.

— Вот они! — раздался в этот момент крик одного из стражников.

Дон Баррехо отскочил назад, устроился под окнами какого-то дома и запел вполголоса любовную серенаду.

— Что вы делаете? — удивился дон Эрколе.

— Позвольте мне поступать по-своему, — ответил, смеясь, гасконец.

Трое стражников капитаната срезали угол и неожиданно, с поднятыми шпагами, бросились к авантюристам, крича во все горло:

— Стойте, или мы убьем вас!

Гасконец спокойно обернулся в ним, тем временем как дон Эрколе прижался спиной к стене, чтобы на него не напали сзади.

— Буэна ноче, кабальерос,[71]Доброй ночи, господа (исп.). — произнес слащавым голосом гасконец.

— Что вы здесь делаете? — спросил один из трех стражников.

— Пою серенаду своей красотке, — ответил гасконец. — Знаете, это роскошная кастильянка; глаза ее сверкают, как звезды, а… ротик вскружит голову даже сеньору председателю Королевского суда.

— Кто такая?

— Тихо, тихо, тихо, господа стражники. Нельзя быть слишком любопытными, когда в дело замешана женщина, особенно такая прекрасная, как моя. О, если бы вы видели, как волосы обрамляют ее чудесную головку!.. Если бы великий Веласкес, наш славный живописец, был еще жив, он бы без памяти влюбился и, вне всяких сомнений, создал бы чудесную картину. А что за кожа у моей звезды… Кубинские креолки могут сгореть со стыда… Это первые лучи утренней зари!.. А ее ручки? А ее зубки?.. Чисто рисовые зернышки, клянусь вам проржавевшей шпагой моего покойного отца.

Фламандец прилагал отчаянные усилия, чтобы не расхохотаться, а трое стражников остолбенело глазели на гасконца, не прекращавшего воспевать волшебные красоты своей возлюбленной.

— Но… — попытался вставить слово самый старший из стражников, начинавший уже терять терпение.

— Никаких «но»!.. Или вы осмелитесь поставить под сомнение красоты моей сеньориты? Не вздумайте, потому что я из настоящих кабальеро: когда речь заходит о защите дамы сердца, я не испытываю страха даже перед двумя полусотнями.

— Не собираюсь возражать вам, хотя лично мне кажется невозможным, чтобы подобная красотка жила в такой халупе.

— Остановитесь!.. Не оскорбляйте дворец моей возлюбленной! — угрожающе прошипел гасконец.

— Да это помешанный! — воскликнул другой стражник.

Дон Баррехо бросил быстрый взгляд в глубину улицы и, не увидев больше перед дверями посады ни графа, ни Мендосу, отпрыгнул на два шага, дико закричав:

— Это я-то помешанный!.. Сейчас ты мне ответишь, негодяй!

Он выхватил шпагу из ножен и бросился на троих стражников, фламандец последовал за ним.

Подвергнувшиеся нападению стражники отступали до угла улицы, потом выставили, в свою очередь, шпаги и закричали:

— Сдавайтесь!..

— Ах, вот как, сдаваться! — возмутился дон Баррехо. — Вам тощего, дон Эрколе!.. Я научу этих людишек уважать даму моего сердца.

И этот гасконский дьявол не шутил. Он наносил удары с невероятным бешенством; его достойно поддерживал фламандец, который говорил мало, зато действовал с полной выкладкой.

В течение нескольких минут на улице слышался звон оружия, потому как авантюристы сражались основательно, но и стражи капитаната не считали себя худшими; со временем, однако, эти последние поняли, что не смогут противостоять бешеным атакам; они уже вообразили себя нанизанными на острия шпаг, а поэтому предпочли показать противнику спины и удирать во все лопатки.

Гасконец с фламандцем гнались за ними две или три сотни шагов, угрожая пустить кровь грубиянам, мешающим влюбленным; потом, заметив, что стражники продолжают бежать, как будто за ними гонится свора псов, авантюристы вернулись к посаде.

Дверь была закрыта, но сквозь замочную скважину просачивалась узкая полоска света.

Как только гасконец постучал, дверь открылась, и оба дуэлянта оказались в обширной, довольно низкой комнате со слегка задымленными стенами, освещенной большим фонарем.

Перед ними, за столом, обильно сервированным холодными блюдами и солидным количеством запыленных бутылок, спокойно сидели граф, Мендоса и очень красивая женщина лет тридцати, с волосами густого черного цвета, украшенными букетиком цветов, с искрящимися миндалевидными глазами, какие часто встречаются у кастильянок. Женщина была одета в просторную нагуа[72]Нагуа (исп. nagua, enagua) — юбка (слово взято из языка индейцев таино; обозначает широкую юбку, надеваемую поверх нижнего белья). в черно-желтую полоску.

Увидев ее, гасконец снял шляпу и галантно поклонился, не удержавшись, правда, от своего чудовищного «Гром и молния!», однако тут же добавил:

— Буэна ноче, сеньора! Вы так похожи на даму моего сердца, под окном которой я недавно пел любовную серенаду.

— Неужели? — спросил фламандец и разразился громким хохотом. — Вы пели серенаду под окном жалкой лачуги, которая может служить жилищем разве что какой-нибудь грязной негритянки.

— Молчите, дон Эрколе, — серьезным тоном ответил гасконец. — Вы никогда не знали моих секретов.

— А стражники? — спросил граф.

— У них оказались срочные дела. Мы можем ужинать спокойно.

— Их было много?

— О!.. Всего трое, — небрежно бросил авантюрист. — Очень жаль, что моя красотка из хибары не присутствовала при подвигах своего возлюбленного.

— Вы сошли с ума, дон Баррехо, — сказал граф.

— О том же и стражники мне говорили, но я никогда не поверю, что повредился умом. Уж я им задал, сеньор граф, уверяю вас, и обратил их в бегство. У нас в Гаскони нет сумасшедших и психов.

— Что за чудесная страна! — подал голос Мендоса. — В другой раз я хотел бы родиться на той стороне Бискайского залива!..

— И хорошо сделаете, но мне лично кажется, что нам бы лучше продемонстрировать прелестной хозяйке, как умеют работать гасконские, а также фламандские челюсти, не так ли, дон Эрколе? Если, конечно, граф позволит…

— Принимайтесь за работу, — ответил сеньор ди Вентимилья.

— Жалко, что здесь не хватает закусок… Ах, с каким удовольствием я проглотил бы в обмен на них прекрасные глаза этой симпатичной кастильянки!..

— Нет, севильянки, — возразил Мендоса.

— Ладно уж, глаза прекрасной испанки, — согласился с глубоким вздохом гасконец, пододвигая к себе пару тарелок, полных жареной рыбы, и наливая себе бокал. — Дон Эрколе, соблаговолите подражать мне. И вы тоже, госпожа, если только не поужинали с господином графом.

Прекрасная хозяйка разразилась серебряным смехом.

— Я совсем не госпожа, кабальеро, — произнесла она, показывая два ряда великолепных зубов. — Я всего лишь хозяйка бедной посады.

— Что до гасконца, то для него любая женщина — госпожа.

Так ответил дон Баррехо, который работал челюстями, как волк, не переставая болтать и осушая при этом бокалы превосходного порто. Молчаливый фламандец активно помогал ему.

— И потом, ради ваших прекрасных глаз гасконец дал бы себя убить.

— Кто же такие эти гасконцы? — спросила прекрасная кастильянка.

— Ближайшие родственники дьявола, — ответил Мендоса, то и дело бросавший томные взгляды на милейшую хозяйку.

— Господи, помилуй! — ужаснулась Панчита и быстро перекрестилась.

— Приятель, — сказал гасконец, хмуро взглянув на баска. — Говорят, что и с той стороны Бискайского залива проживают близкие родственники Вельзевула. Уж не ревнуете ли вы?

— Дон Баррехо, — спросил граф, — уж не хотите ли вы затеять ссору?

— Нет, сеньор ди Вентимилья, пока что я хочу затеять другую игру — с бутылками этой прекрасной кастильянки. Гром и молния!.. Ведь идет как вода. Не так ли, дон Эрколе?

— Как масло, — ответил фламандец.

— Сеньора, надеюсь у вас в подвалах еще много этого добра.

— Мой муж перед смертью много завез этого вина.

— А!.. Так ваш муж мертв?

— Как-то вечером он поспорил с флибустьером.

— Какие мерзкие люди эти мошенники, — сказал дон Баррехо. — Постоянно убивают!.. Вот они-то и есть настоящие сыны Вельзевула. О!.. Но когда-нибудь и они иссякнут. Сеньора, еще одну бутылку вашего порто. Я осушу ее за ваше здоровье, слово дворянина!

— Вы, дон Баррехо, как губка, — сказал граф.

— Я вместе с доном Эрколе сражался со стражниками капитаната порта, сеньор ди Вентимилья, а в сражениях всегда подстерегает жажда, даже гасконцев.

— И фламандцев, кажется, тоже — добавил Мендоса.

Дон Эрколе, не отвечая, удовлетворился тем, что опрокинул в свою пасть северного волка последний остававшийся на столе бокал.

В этот момент появилась хозяйка с заполненной бутылками корзиной. Еще до прихода двух авантюристов граф положил на край стола солидную кучку пиастров, а потому мог обильно заказывать напитки, давая трактирщице подработать.

— А теперь, донья Панчита, поговорим, — обратился к хозяйке граф, пока Мендоса и дон Баррехо продолжали осушать бутылки. — Я пришел сюда за кое-какой информацией.

— Ко мне, сеньор граф?! — удивилась прекрасная кастильянка.

— Вы в городе знакомы со многими.

— Я здесь родилась.

— Вы когда-нибудь слышали про некоего дона Хуана де Сасебо, советника Королевского суда Панамы?

Кастильянка на мгновение задумалась, а потом сказала:

— Да, как-то я поставляла ему свое вино.

— Должно быть, это большой хитрец, — сказал гасконец. — Он знал, где можно найти хорошее вино.

— Тогда, Панчита, вы знаете, где он живет, — продолжал граф.

— На улице Арамейо.

— Уверены, что не ошиблись?

— Конечно, сеньор граф. Я сама вместе со своими слугами относила ему полсотни бутылок.

— Гром и молния!.. Хорошо пьют советники Королевского суда Панамы! — пробурчал гасконец. — А меня, видите ли, обзывают губкой!..

— И далеко отсюда его жилище? — поинтересовался сеньор ди Вентимилья.

— Оно расположено прямо перед дворцом вице-короля.

— Ты знаешь это место, Мендоса?

— Смогу найти, — ответил баск.

— А что за человек этот дон Хуан де Сасебо? — спросил корсар у прекрасной кастильянки.

— Ему уже под сорок, и это очень смелый человек; говорят, что он когда-то был адъютантом у короля Испании или у одного из его родственников.

— Что-нибудь еще вы мне можете сказать?

— Нет, сеньор граф.

— Вот вам пятьдесят пиастров за сказанное.

— Вы слишком щедры. Что я могу сделать для вас?

— Дайте нам комнату или две, где мы смогли бы отдохнуть несколько часов, — ответил сеньор ди Вентимилья.

— У меня только одна комната. В ней шесть кроватей, и все они в данный момент свободные.

— Большего я и не прошу.

Граф поднялся. За ним поднялись и трое авантюристов, уже успевших опустошить несколько новых бутылок.

Хозяйка зажгла сальную свечку и поднялась по лестнице, приведя своих гостей в большущую комнату, где стояло несколько пустых кроватей.

Едва войдя в комнату, флибустьеры были поражены странным рокотом, доносившимся снаружи.

— Что это такое? — спросил граф.

— Это река, она проходит прямо под посадой, сеньор, — ответила кастильянка.

— Она будет петь нам колыбельную, — добавил гасконец, — чтобы мы скорее заснули.

— Смотрите, как бы не заснуть и больше не открыть глаза, — сказал граф.

— Чего вы боитесь, сеньор?

— Кто мне даст гарантию, что люди, которых вы прогнали, не вернутся искать вас?

— Тем хуже для них, господин граф. Мы с доном Эрколе удовлетворили их желание поскандалить; если они предстанут перед нами во второй раз, мы их убьем, не так ли, сеньор фламандец?

— Конечно, — ответил рассудительный человек.

— А если они вернутся в большем количестве? — спросил Мендоса.

— Так разве нашу четверку не признали лучшими клинками среди флибустьеров? — ответил дон Баррехо.

— Давайте ложиться, — сказал граф. — И будем спать с открытыми глазами.

— Спокойной ночи, кабальерос, — попрощалась прекрасная кастильянка.

Гасконец галантно поклонился и ответил:

— Прекрасная сеньора, желаю вам того же и попытаюсь увидеть во сне ваши лучезарные глаза. Попытайтесь увидеть хотя бы мои усы.

Хозяйка, смеясь, вышла, а четверо авантюристов, не раздеваясь, бросились на постели. Шпаги и пистолеты они положили рядом с собой, поскольку не были уверены, что ночь пройдет спокойно.

К сожалению, они оказались хорошими пророками!

Проспали они всего пару часов, когда внезапно их разбудили гулкие удары в дверь посады.

Граф и гасконец первыми спрыгнули с кроватей.

— Гром и молния! — крикнул гасконец, хватая свою драгинассу. — Разве нельзя в Панаме поспать хоть пяток минут?

— Это ломятся стражники, — сказал граф, нахмурив лоб.

В этот момент дверь комнаты раскрылась. И появилась хозяйка, едва прикрытая полосатой шалью и насмерть перепуганная.

— Кабальерос, — сказала она, задыхаясь. — Там, внизу, стоят десять или двенадцать стражников из порта; они хотят обыскать посаду.

— А глубока ли река? — спросил граф.

— Очень глубокая, кабальеро.

— Можете задержать стражников хотя бы на несколько минут?

— Я выпросила у них время, чтобы одеться.

— Это окно выходит на реку?

— Да, кабальеро.

— Мы выскочим через него. Вы позволите еще раз увидеть вас?

— Моя посада всегда открыта для вас, сеньор граф.

— Мы вернемся завтра вечером.

Он вытащил из кармана туго набитый кошелек и вложил его в руки хозяйки, сказав при этом:

— Прощайте, прекрасная вдова; я рассчитываю на вашу хитрость.

Удары в дверь раздались с новой силой; стражники барабанили прикладами аркебуз и рукоятями шпаг; слышались угрожающие голоса:

— Откройте, или мы выбьем дверь!.. По приказу вице-короля!

Хозяйка заспешила вниз, а гасконец тем временем распахнул выходившее на реку окно.

Водный поток, довольно-таки стремительный, мчался под посадой, слегка касаясь ее стен.

Граф выглянул в окно и быстро огляделся.

— Самое неприятное — то, что придется искупать пистолеты. Что же!.. У нас ведь останутся шпаги, не так ли, дон Баррехо?

— И порой они бывают ценнее огнестрельного оружия, потому что надежнее, — ответил гасконец.

— Плавать все умеют?

— Все! — в один голос ответили трое авантюристов.

— Прыгаем, пока стражники не высадили дверь.

— Сначала я, сеньор граф, — сказал гасконец.

Он забрался на подоконник, проверил, хорошо ли закреплена шпага, и решительно прыгнул в речку, выплыв на поверхность метрах в четырех ниже по течению.

— Глубоко? — спросил граф, увидев его голову.

— Плывется великолепно, — ответил гасконец.

— Все вниз!

Один за другим они попрыгали в воду, которая была настолько глубокой, что никто не коснулся дна; все без приключений выплыли на поверхность.

Их подхватило и понесло быстрое течение. Все, однако, были опытными пловцами, и, хотя время от времени водовороты пытались накрыть их и затащить в свои губительные вихри, через четыреста или пятьсот метров все выбрались на берег недалеко друг от друга.

— В такую душную ночь купанье неприятным не назовешь, — сказал Мендоса.

— Особенно, если спасаешь шкуру, — добавил гасконец, стаскивавший с себя одежду, чтобы отжать из нее воду.

Граф поспешил подняться по берегу, чтобы определить, куда их вынесло.

Они находились на краю плантации сахарного тростника, покрытой высокими побегами, которые могли стать лучшим убежищем.

Весьма маловероятно, чтобы стражники пошли искать их на этой плантации, следовательно, пока что бояться было нечего.

— Что будем делать? — спросил гасконец. — Здесь я не вижу ни посады, ни таверны, ни венты.[73]Вента — корчма.

— Вы еще не напились, дон Баррехо? — спросил граф.

— Эх!.. Если бы можно было осушить несколько бутылок аликанте, чтобы побыстрее высохнуть, я бы не высказал неудовольствия, — ответил гасконец.

— Пососите стебель сахарного тростника. Их здесь сотни тысяч.

— Это занятие я оставлю детям, сеньор граф.

— Тогда ждите, пока вас высушит солнце. Мы не можем вернуться в город в таком размокшем виде. И потом не забывайте, что сегодня, по меньшей мере вечером, нам придется сделать визит.

— В таверну?

— К дону Хуану де Сасебо.

— Вы так хотите его увидеть?

— Если маркиз де Монтелимар меня не обманул, моя сестра находится в руках этого советника.

— Тогда пойдем и схватим его за горло, а если он будет сопротивляться, сдавим покрепче. Ну, а до тех пор, спрашиваю я себя, чем мы будем заниматься?

— Смотрите и подражайте мне, — сказал Мендоса.

Он вытащил свою шпагу и начал рубить тростник, укладывая стебли на землю плотным слоем.

— Сеньор граф, — сказал он через некоторое время. — Можете ложиться и продолжить свой сон, так некстати нарушенный стражниками. Здесь никто не будет нам надоедать.

Гасконец и фламандец поспешили заняться тем же и буквально за пару минут приготовили себе ложе, правда, не очень удобное, зато достаточно сухое.

— Давайте поспим, пока солнце не вернет нашим одеждам более или менее презентабельный вид, — сказал граф.

Они бросились на тростниковую подстилку, один подле другого; позади у них была жаркая ночь, и все мгновенно заснули, хотя еще и не высохли.

Когда они проснулись, одежда успела полностью высохнуть, а солнце поднялось уже очень высоко.

На плантации по-прежнему никого не было видно, поскольку еще не пришло время рубки драгоценного тростника.

— Теперь отправимся в город, на первую разведку, — сказал граф. — Я хочу убедиться, действительно ли советник обитает в том месте, которое указала прекрасная кастильянка. Будьте благоразумны и не совершайте неосторожных поступков. Это я для вас говорю, дон Баррехо.

— Хорошо, я обещаю быть спокойным, как барашек в Пиренеях, — ответил гасконец.

— Нет, как баран, — поправил его Мендоса.

— Ладно, пусть будет баран!

Глава Х. Советник Королевского суда

Немного приведя себя в порядок, чтобы не выглядеть совсем уж оборванцами, граф и трое авантюристов оставили плантацию, следуя по правому берегу шумливой речки, спасшей их от стражников капитаната.

Перед ними, куда ни кинешь взгляд, гигантским амфитеатром раскинулась вдоль восхитительной бухты Панама со своими величественными церквями и великолепными дворцами.

Город, разрушенный Морганом, восстал из праха еще более прекрасным и еще более обширным, чем прежде. Только построили его в нескольких лигах южнее, на равнине, куда более благостной для здоровья и более просторной, а Панамский порт так расцвел, что ему стали завидовать все приморские города Центральной Америки, Перу, Боливии и Чили.[74]До 1883 г. Боливия имела выход к Тихому океану. Потеряла она его после поражения от Чили во Второй Тихоокеанской войне.

Хотя городу то и дело угрожали флибустьеры, постоянно таившиеся в засаде в прибрежных водах, караваны парусников и галеонов прибывали из южных портов, доставляя неисчислимые богатства, и прежде всего продукцию неисчерпаемых перуанских рудников золота и серебра, а также не менее богатых калифорнийских и мексиканских рудников.

Три авантюриста и граф позавтракали в какой-то фонде, то есть в маленьком трактире, в одном из бесчисленных кварталов города, которые вытянулись вдоль цветущих плантаций, а потом направились к богатым районам, встречая по пути важно прогуливавшихся добропорядочных горожан.

Как всегда, их вел знавший город Мендоса. Обедали они в другой фонде, все еще не осмеливаясь приблизиться к посаде, которую содержала прекрасная кастильянка, потому что там мог остаться в засаде отряд стражи. Когда спустился вечер, они вышли к огромной площади, где высились дворец вице-короля, кафедральный собор и дома советников Королевского суда Панамы.

— Сеньор граф, — сказал гасконец, когда они подходили к жилищу дона Хуана де Сасебо, — а примет ли нас этот господин? Советник Королевского суда — это большая акула.

— Об этом я как раз и думал, — ответил сын Красного корсара.

— Предполагаю, что вы не думаете представляться графом ди Вентимилья, сеньором ди Роккабруна и ди Вальпента.

— Это все равно что накинуть себе петлю на шею.

— Но надо же найти какой-нибудь предлог.

— Вы, будучи родом из Гаскони, всегда придумываете что-нибудь необыкновенное.

— Уже придумал, — признался дон Баррехо.

— Тогда рассказывайте.

Гасконец внимательно посмотрел на графа, а потом сказал:

— А почему мы не можем объявить себя посланниками глубокоуважаемого председателя Королевского суда Панамы, который дал нам задание сделать советникам очень серьезные разоблачения?

— В какой области?

— Ну, например, о планах флибустьеров.

— У вас чудесная фантазия.

— Об этом еще мой отец говаривал, предсказывая мне большой успех. Только до сих пор я верю, что он больше пиастров выклянчил, чем заработал. Отец был очень старым, бедным человеком и не очень хорошо видел.

— Но вы же еще не закончили своей карьеры, — сказал Мендоса. — Вместо того чтобы идти на службу к испанцам в Сан-Доминго, вы должны были скитаться по морям с флибустьерами Мексиканского залива.

— Вы правы, сеньор баск. Я был глуп, но надеюсь исправиться.

Они вышли на огромную площадь перед собором. С одной стороны вздымался мраморный дворец вице-короля, с другой — тянулась вереница дворцов, где жили важные персоны из правительства; перед каждым дворцом горел огромный фонарь, а входные двери стерегли черные алебардщики.

Гасконец придержал за рукав первого же солдата, пересекавшего площадь, и спросил у него, где живет господин советник дон Хуан де Сасебо.

— Вот за той дверью, что прямо перед вами, — ответил испанец. — Вы, верно, приехали из Чили или из Перу, раз не знаете, где живет столь важная персона.

— Мы прибыли из Мексики, страны невежд, — напустился на него несколько раздраженный гасконец.

Солдат пожал плечами и продолжил свой путь, бормоча под нос:

— Эти мексиканские авантюристы совсем превратились в идиотов, потому что пьют много мецкаля.

К счастью, ужасный гасконец этих слов не расслышал.

Граф и его забияки отправились прямо ко дворцу советника Королевского суда Панамы и остановились перед двумя неграми, прогуливавшимися взад-вперед по широкой лестнице.

— Ваш хозяин дома? — спросил граф.

— Он работает в своем кабинете.

— Ступайте и сообщите ему, что у меня есть очень важное сообщение для него от глубокоуважаемого сеньора председателя Королевского суда. Получите десять пиастров, если быстро управитесь.

Один из негров понесся, словно ягуар, вверх по лестнице, подгоняемый высокой премией, какую он получал не слишком часто.

Не прошло и минуты, как он спустился, перепрыгивая через четыре ступеньки и рискуя сломать себе шею.

— Следуйте за мной, кабальеро, — сказал он. — Сеньор советник ждет вас.

Граф отдал ему десять пиастров и поднялся по лестнице в сопровождении своих авантюристов. Они пересекли несколько залов и были введены в кабинет, освещенный двумя гигантскими серебряными канделябрами на две свечи и обставленный со строгой элегантностью.

Человек лет сорока, изысканный на вид, с очень черной бородой, резко выделявшейся на белизне высокого накрахмаленного воротничка, какие носили в то время знатные люди, прогуливался по кабинету, нервно ударяя по полу ножнами своей шпаги.

Граф снял шляпу, делая в то же время легкий поклон. Троица авантюристов проделала то же самое; после этого они отошли к двери и тут же закрыли ее, чтобы никто не смог помешать беседе.

— Это вы, дон Хуан де Сасебо? — спросил граф.

— Собственной персоной, — ответил советник. — Мне сказали, что у вас есть для меня ценное сообщение от председателя Королевского суда.

— Это правда, сеньор.

— Говорите, только… — и советник указал на троих авантюристов.

— Потом я вам скажу, кто они такие, — ответил граф. — Они могут присутствовать при нашем разговоре.

— Тогда говорите.

— Знаете ли вы, что маркиз де Монтелимар захвачен в плен пиратами Тихого океана?

— Что вы сказали? — советник побледнел.

— Что он пленен в Новой Гранаде.

— И сам город взят?

— После шестичасового боя.

— Несмотря на сильный форт?

— Ничто не устоит перед флибустьерами, вы это хорошо знаете.

— Да, ибо они — сущие дети ада, — раздраженно сказал советник.

— И я этому верю, дон Сасебо.

— Ну, и что теперь?

— Я пришел, чтобы побеспокоиться о безопасности внучки великого касика Дарьена.

— По чьему приказу?

— По приказу маркиза, дон Сасебо, — ответил граф.

— Значит, вы видели моего несчастного друга? — спросил советник, глубоко расчувствовавшись.

— Я расстался с ним двадцать четыре часа назад…

— Где?

— На острове Тарога.

— И вы тоже побывали в когтях у этих разбойников?

— Да, сеньор советник.

— И вам удалось бежать?

— Мне повезло, а эти трое мне помогали. Без них я бы сюда не добрался.

— Они тоже были в плену?

— Да, это трое нобилей из Новой Гранады.

— А почему маркиз не смог последовать за вами? — спросил советник.

— За ним очень внимательно следили.

— Он мог откупиться. Я готов был бы уплатить этим разбойникам даже пятьдесят тысяч пиастров, если бы они попросили.

— И они бы, конечно, взяли этот выкуп, да только один человек возражал против выкупа.

— Кто же?

— Сын Красного корсара, граф ди Вентимилья.

Дон Сасебо вскрикнул:

— Как? Разве сын знаменитого корсара и племянник не менее известных Черного и Зеленого корсаров находится в Америке?

— Да, сеньор советник.

— Что же ему здесь надо?

— Он разыскивает свою дочь, внучку великого касика Дарьена, доверенную вам.

— Откуда вы это знаете?

— Мне об этом рассказал маркиз.

— И что же потребует граф за освобождение моего бедного друга?

— Возвращения сестры.

— А если ее подле меня уже нет?

На этот раз уже сеньор ди Вентимилья побледнел.

— Возможно ли? — сказал он. — Маркиз уверял, что она находится здесь.

— Да, она была здесь.

— А теперь?

Вместо ответа советник спросил:

— А вы, сеньор, считаете возможным освобождение маркиза?

— Каким образом?

— Вы же знаете Тарогу, по крайней мере только что уверяли меня, что пребывали там в качестве пленника.

— Верно, — ответил граф, державшийся настороже, потому что не знал, куда клонит советник.

— Так не могли бы вы нанять на мой счет дюжину искателей приключений, а таких людей в Панаме хватает, и попытаться с ними освободить маркиза?

— Вы предлагаете мне очень трудное дело. Флибустьеры не дремлют, а если они нас схватят, то не помилуют.

— Денег я не пожалею.

— Не буду ни соглашаться, ни отказываться, сеньор советник, — ответил корсар. — Решаясь на подобное дело, я хотел бы иметь хотя бы сутки на размышление.

— Да хоть двое, если вам будет нужно, — быстро согласился дон Хуан де Сасебо.

— Я вернусь завтра вечером, если вы позволите, и дам вам ответ. Если я соглашусь и мне удастся освободить маркиза, что я должен сказать ему о доверенной вашему попечению девушке?

— Что она находится в надежном месте.

— Где же? — настаивал граф.

— Это я скажу только маркизу.

С большим трудом сеньор ди Вентимилья удержался от гневного жеста.

— Мы увидимся завтра вечером, — сказал он.

— Где вы остановились?

— В маленькой посаде в предместье; не знаю даже, как она называется.

— Вам нужны деньги?

— Пока что нет, сеньор советник. Они потребуются, если я приму ваше предложение.

Дон Хуан де Сасебо поднялся, давая знак, что аудиенция окончена.

Граф глубоко поклонился и вышел вместе со своими драчунами, не слишком удовлетворенный беседой.

Он еще не успел выйти из дворца, когда в кабинет вошел слуга и доложил:

— Сеньор, один человек желает вас видеть.

— Он назвал себя?

— Сеньор маркиз де Монтелимар.

Советник буквально подскочил на месте.

— Ты, верно, не расслышал.

— Никак нет, хозяин, — ответил негр.

— Невозможно, чтобы мой друг прибыл сюда.

— Он назвал себя маркизом де Монтелимар.

— Введи его сейчас же.

Слуга вышел и через несколько секунд вернулся с маркизом.

— Ты! — вскрикнул советник, поспешив навстречу и обнимая друга. — Не сон ли это?

— Нет, друг мой, — ответил бывший губернатор Маракайбо. — Случается, что и от флибустьеров можно сбежать.

— И ты прибыл с Тароги?

— Вместе с дюжиной других пленников.

— А я-то уже предложил одному авантюристу заняться твоим освобождением.

— Кто таков?

— Тот самый человек, которого ты послал ко мне за известиями о внучке великого касика Дарьена.

— Я?! — удивился маркиз. — Что ты мне рассказываешь, дон Хуан?

— Как?.. Разве ты никого не посылал?

— Никому я не давал подобного поручения, — ответил маркиз.

— Кто же тогда этот авантюрист?

— Только одного человека может интересовать, что случилось с внучкой великого касика Дарьена и где она спрятана. Она еще при тебе?

— Нет, — ответил советник.

— Куда же ты ее отправил?

— Уже несколько недель ходят слухи, что флибустьеры отважатся на безумно смелый шаг и нападут на город. Зная это и понимая, на что способны эти страшные морские разбойники, я отправил ее с хорошей охраной в Гуаякиль, в город, который очень нелегко взять.

— И хорошо сделал, — успокоил его маркиз, — потому что в один прекрасный день эта девушка будет стоить миллионы и миллионы пиастров, которые намерен забрать себе я. Если сын Красного корсара увидит ее потом, пусть ее берет без пиастров.

— О чем ты мне тут говоришь?

— Она единственная наследница сказочных богатств великого касика; когда старик умрет, она станет хозяйкой горы золота, которое, говорят, спрятано в пещерах, известных только близким дикарского князька.

— Значит, великий касик еще жив?

— И отличается отменным здоровьем, несмотря на свои восемьдесят или девяносто лет.

— Ты, значит, полагаешь, что этот авантюрист…

— Не кто иной, как сеньор ди Вентимилья, — ответил маркиз. — Красиво сложенный человек, еще молодой, настоящий итальянский тип, с черными волосами и усами, кожа слегка загорелая…

— Да, это он! — признал гостя советник.

— С ним были еще три человека?

— Да, с лицами драчунов.

— Это его преданнейшие люди. Он вернется сюда?

— Завтра вечером.

— Что бы ты сделал на моем месте, дон Хуан?

— Приказал бы как можно скорее арестовать его и повесить.

Маркиз покачал головой.

— Нет, — сказал он. — Тогда бы раскрылось, что прекрасная индианка, которую я удочерил, дочь Красного корсара; стали бы дознаваться, зачем я держу ее возле себя, да и еще о кое-каких делах. Нет, от этого сеньора надо отделаться без лишнего шума.

— Что ты этим хочешь сказать, амиго?[75]Амиго (исп. amigo) — друг, приятель.

— Нет ли у тебя под рукой какого-нибудь жуткого дуэлянта? Известного потрошителя, потому как граф слывет превосходным фехтовальщиком. Засада, ссора, точный укол — и мы освободились от надоедливого человека.

Советник, недолго подумав, сказал:

— Вспомнил.

— Кто это?

— Его зовут Смельчаком. Кажется, этот авантюрист приехал из Центральной Европы, потому что он ужасно коверкает наш язык. Однажды я прибегал к его помощи в определенных обстоятельствах и не имел претензий к его умению.

— Хорошо владеет клинком?

— Просто жутко становится.

— Дорогой?

— Пятьдесят пиастров.

— Я бы и тысячу отдал, лишь бы ему удалось убить сына Красного корсара.

— Ты забываешь одно обстоятельство.

— Какое?

— Троих авантюристов, сопровождающих графа.

— Найдем какой-нибудь предлог, чтобы разлучить их с графом. А можно посмотреть на этого Смельчака?

— Прямо сейчас?

— Если возможно.

— Я знаю, где он живет. Пошлю слугу с приказанием, чтобы этот забияка немедленно явился.

Он взглянул на стенные часы, заключенный в ящик высокий часовой механизм.

— Сейчас только девять, — сказал он. — Через десяток минут он может быть здесь. Подожди меня.

Советник вышел отдать распоряжения, потом вернулся:

— Гонец уже летит на лошади; давай пока поужинаем; воображаю, как ты, дорогой друг, голоден.

— Не ел со вчерашнего вечера, — ответил маркиз.

Дон Хуан де Сасебо провел гостя в соседнюю комнату, меблированную с изысканным вкусом; здесь уже был готов стол с очень красивыми серебряными, тонкой чеканки тарелками.

Они ели фрукты, когда вошел черный слуга и сказал советнику:

— Хозяин, Смельчак здесь.

— Где его удалось разыскать?

— В одной таверне поблизости от его халупы.

— Немедленно приведи его сюда.

Негр быстро вышел, и почти сразу же перед маркизом и советником Королевского суда предстал Смельчак.

Это был типичный авантюрист и забияка. Он был высокого роста, крупный, сильный, как молодой бык, с длинными светлыми волосами и рыжеватой бородой; нос его напоминал клюв попугая, а в серых глазах, казалось, поблескивала сталь.

На поясе у него висела французская шпага, длинная и тонкая, и один из тех кинжалов, что зовут мизерикордиями.

— Вы меня звали, ваше превосходительство? — спросил он, неловко кланяясь и приподнимая шляпу, украшенную длинным страусиным пером, ставшим розовым от времени и непогод.

— Да, потому что у меня опять появилась нужда в вас, — ответил советник.

— Опять вам кто-то надоедает?

— Именно так.

— Тогда я пошлю его в преисподнюю, — ответил забияка. — Там для всех хватит места.

— Да и для вас тоже, — вставил слово маркиз.

— Может быть, ваше превосходительство, только, надеюсь, гораздо позже.

— Тогда поберегитесь, потому что у дворянина, которого вы должны убить, очень крепкий кулак.

Презрительная усмешка тронула губы бандита.

— Я послал на тот свет немало дворян, ваше превосходительство, и куда легче того, о ком вы думаете. Бывает, что люди выдают себя за мастеров шпажного боя, тогда как на деле они оказываются всего лишь жалкими дилетантами, неспособными хорошо провести выпад «кульком» или парировать удар «сотня пистолей».

— Говорят, что это очень знаменитый удар, — сказал маркиз.

— Ужаснейший, ваше превосходительство. Если его не парировать, то можно отправиться прямо на тот свет, даже без минутной задержки, а отбить его удается с большим трудом. Так где этот человек, которого я должен убить?

— Вы слишком торопитесь, Смельчак, — сказал советник.

— Когда надо колоть, всегда торопишься, — ответил бандит.

— Вы не убьете его раньше завтрашнего вечера, — сказал маркиз.

— Подождать двадцать часов? Это можно. Поупражняюсь в ударе «сотня пистолей».

— Удастся?

— Его немногие знают, ваше превосходительство. Кое-что о нем известно только знаменитым фехтовальщикам.

— Но ваш противник — один из лучших в этом ремесле.

Бандит пожал плечами.

— Ну и что?.. Он же будет иметь дело со мной.

— Какую запросите цену?

— Пятьдесят пиастров за душу — таков мой тариф. За меньшую цену не работаю. Времена настали тяжелые, и даже на убийствах много не заработаешь, — ответил Смельчак.

— Предлагаю вам тысячу, но завтра вечером этот дворянин должен быть мертв.

Смельчак нахмурился, словно заметил какую-то страшную опасность.

— А если от этого человека со мной приключится беда? — задумался он. — Видимо, этот сеньор — и в самом деле отличный фехтовальщик, раз за него предлагают тысячу пиастров.

— Я уже говорил вам, что дело придется иметь не с дилетантом, — сказал маркиз.

— Да я уже убил таких штук двадцать. Неужели же двадцать первый отправит меня в гости к господину Дьяволу? Не верю я в это. Когда я должен прийти сюда?

— Завтра вечером перед «Аве, Мария».[76]«Аве, Мария» — название католической молитвы («Богородице Дево, радуйся…»); употребление этого названия в данном случае означает: до вечерней службы. Тогда и дадим вам необходимые инструкции.

— Ладно, — ответил бандит.

Он снова поклонился, еще более неуклюже, набросил на плечи разодранное серапе,[77]Серапе — мужской плащ-накидка у индейцев Латинской Америки. которое он до той поры держал накинутым на левую руку, и спокойно ушел, словно речь шла об обычнейшей торговой сделке.

— А когда ты его повесишь? — спросил маркиз у дона Хуана де Сасебо. — Этот мошенник заслуживал бы по меньшей мере двадцати пядей веревки, и притом очень крепкой.

— Когда больше не буду в нем нуждаться, тогда мы отправим его составить компанию всем тем несчастным, которых он послал на тот свет, — ответил советник.

— Порой и такие негодяи бывают необходимы.

— Амиго, теперь мы можем пойти отдохнуть.

Глава ХI. Засада Смельчака

На двадцати семи колокольнях Панамы звонили «Аве, Мария», когда граф ди Вентимилья в сопровождении троих своих забияк подошел ко дворцу дона Хуана де Сасебо, советника Королевского суда.

Сказать, что корсар может быть спокойным, — ложь. Можно даже утверждать, что он инстинктивно предчувствует засаду.

Однако решившийся узнать свою сестру, внучку великого касика Дарьена, а также уверенный в поддержке трех знаменитейших шпажистов, способных атаковать, не задумываясь, целую полусотню алебардщиков, граф и не подумал уклониться от опасной встречи.

Прежде чем войти во дворец советника, он остановился и спросил Мендосу:

— А что бы ты сделал на моем месте?

— Не входил бы внутрь, — ответил старый моряк.

— А если этот советник — честный человек?

Гасконец ухмыльнулся:

— Боюсь, сеньор граф, что вам устроили засаду.

— Но при нас же шпаги, — ответил сеньор ди Вентимилья. — Пошли.

Два вооруженных алебардами негра, стоявшие на часах у входной двери, дали им свободно пройти, позвав только дежурившего у подножия лестницы человека, похожего на управляющего.

Графа и его забияк тут же ввели в рабочий кабинет советника.

Дон Хуан де Сасебо восседал за своим огромным письменным столом, притворяясь, что просматривает бумаги.

— А!.. Вот и вы, сеньор? — произнес он, поднимая голову и устремляя на графа проницательный взгляд. — Итак, вы приняли свое решение?

— Да, господин советник, — ответил корсар.

— Значит, вы беретесь за освобождение маркиза де Монтелимара?

— Я отправлюсь по первому вашему желанию, но при одном условии.

— Каком же?

— Сегодня от некоторых своих друзей я получил достоверное известие, что внучка великого касика Дарьена все еще находится в Панаме.

— Продолжайте.

— Я не уеду, пока не увижу ее.

— А почему вас так интересует эта девушка?

— Я должен ей кое-что передать от маркиза.

— Но вчера вечером вы мне об этом не говорили. Я ответил бы вам без обиняков.

— Значит, эта девушка на самом деле находится здесь?

— Не буду больше этого отрицать, — признался советник.

— Значит, перед тем как ступить в шлюпку, я смогу ее увидеть?

— Для этого нет никаких препятствий; однако вы должны быть крайне осторожными, ибо многочисленные недруги уже не раз пытались ее похитить, не знаю уж по какой причине. Я спрятал эту девушку в одиноком домике возле Белого мыса. И я разрешу пройти туда только вам одному.

— Мои друзья умеют хранить секреты, сеньор.

— Я доверяю вам одному, — твердо повторил советник. — Я дам вам провожатого, человека порядочного и очень сильного; он о вас позаботится.

— А эти люди?

— Пойдут готовить шлюпки. Вы наняли еще кого-нибудь?

— Нет, сеньор, — ответил корсар. — Я подумал, что в подобном начинании лучше иметь немного людей, но очень решительных. Флибустьеры бдят, и крупная лодка не пройдет незамеченной.

— Вы правы, и я ценю вашу предусмотрительность. Когда вы намерены отправиться?

— Возможно, около полуночи.

— Вы уже наняли шлюпку?

— Нет еще.

— Возле маяка живет один человек. Он сдает много шлюпок. За несколько десятков пиастров, воспользовавшись поддержкой моего имени, вы сможете выбрать самую лучшую. Ваши люди могут подождать вас там!

Граф обернулся к Мендосе:

— Ты знаешь это место?

— Да, сеньор, — ответил баск.

— Там я постараюсь поскорее присоединиться к вам.

Советник вытащил из ящика большой кошелек и положил его на стол, сказав при этом:

— Даю вам на первые траты сорок дублонов. Остальное получите, когда освободите маркиза.

Гасконец проворно завладел этим маленьким сокровищем.

— А теперь идите и ждите вашего главаря, — сказал советник.

— Будьте на чеку, сеньор граф, — шепнул гасконец корсару.

Сеньор ди Вентимилья слегка пожал плечами, а вслух сказал:

— Поняли меня? У маяка, ровно в полночь. И чтобы шлюпка уже была готова.

Троица авантюристов, немного ободренная спокойствием графа, вышла в сопровождении слуги, который, казалось, поджидал их в соседней комнате.

Советник подождал, пока шум шагов не прекратится, опять притворившись углубленным в свои бумаги, потом позвонил в колокольчик.

Вошел другой слуга.

— Скажите моему оруженосцу, чтобы он немедленно пришел ко мне, да пусть не позабудет взять оружие.

Полминуты спустя на пороге кабинета показался Смельчак, приветствовав советника как всегда неуклюже.

— Эмануэль, — сказал советник, указывая на графа, — отведи этого сеньора в мой домик на Белом мысу и оставь его поговорить с сеньоритой. Береги его.

— Да, ваше превосходительство, — ответил бандит, искоса поглядывая на графа.

— За жизнь этого сеньора ты отвечаешь головой.

— Я смогу его защитить, ваше превосходительство.

— Сеньор, вы можете идти, — сказал советник графу. — Желаю удачи в вашем смелом начинании и надеюсь увидеть вас вскоре вместе с маркизом де Монтелимар.

— Дня через три-четыре надеюсь вернуться вместе с ним, — ответил сеньор ди Вентимилья.

Он попрощался и вышел в сопровождении Смельчака, подмигнувшего советнику и словно бы сказавшего: «Этот человек уже мертв».

Они спустились по лестнице, пересекли широкую площадь, направляясь к морю.

Ни один из двоих не разговаривал, и оба казались весьма озабоченными, однако граф внешне ничуть не боялся фальшивого оруженосца советника. Когда они пришли в предместья, раскинувшиеся вдоль всей бухты, сеньор ди Вентимилья спросил бандита:

— Долго нам еще идти?

— Видно, что вы мало знакомы с Панамой, сеньор.

— Да, я сошел на берег всего несколько дней назад.

— А! Значит, вы моряк.

— Вы догадались.

— А что там поделывают эти псы-флибустьеры?

— Понятия не имею.

— Говорят, что они готовятся напасть на город?

— Возможно!

— Вы неразговорчивы, сеньор.

— Люди моря говорят мало.

— И даже несколько подозрительны по отношению ко мне.

— Я?

— Мне показалось.

— Нисколько.

Они продолжали идти по темным, извилистым улочкам окраинных кварталов и наконец вышли на песчаный западный берег, открытый ветрам и волнам и служивший местом последнего отстоя каравелл, которые уже не могли выходить в море.

— Но где же этот дом? — спросил наконец граф, после того как они долгое время шли вдоль песчаных дюн, о подножья которых с глухим шумом разбивались океанские волны. — Я вижу здесь только полуразрушенные остовы судов.

— Чуть подальше, — ответил бандит. — Вы сомневаетесь во мне, сеньор?

— Я же сказал, что нет, хотя вы и завели меня в абсолютно пустынное место, очень подходящее для засады.

— Бомбарду тебе в глотку! — взорвался бандит. — Вы хотите оскорбить меня? Не глядите, что сегодня я простой оруженосец, — в моих жилах течет дворянская кровь.

— Что меня совершенно не интересует, — ответил граф.

— Как это «не интересует»? — закричал разбойник, останавливаясь перед высокой дюной и кладя левую руку на эфес шпаги. — Вы ищите ссоры, как мне кажется?

— Или, напротив, вы к ней готовитесь? — спросил корсар, собираясь обнажить свою шпагу.

— Да подавись ты мушкетоном! Вы становитесь слишком дерзким, сеньор мой!

— Принимайте меня, как хотите, мне на это наплевать, сеньор бандит!

— Что?! Я бандит?

— Да, потому что вы заманили меня сюда совсем не для того, чтобы отвести в дом, где живет прекрасная метиска, а для того, чтобы убить меня. Сколько вам заплатил дон Хуан де Сасебо?

— Об этом я вам скажу, после того как моя шпага проткнет ваше тело.

— Вы так уверены, что вам это удастся?

— Никто еще не пережил поединка со Смельчаком.

— Это ваша кличка?

— Да, сеньор мой.

— Тогда дам тебе возможность полюбоваться поразительным зрелищем.

— Каким же?

— Увидеть, как Смельчак падает передо мной на колени и просит у меня пощады.

Бандит громко расхохотался, а тем временем граф, которому происходящее начинало надоедать, к тому же он боялся появления других разбойников, выхватил шпагу.

— Бомбарду вам в глотку!.. А вы смелы, сеньор мой. Кто-нибудь другой, оказавшись перед Смельчаком, быстро отбросил бы шпагу, да и кошелек бы отдал.

— У меня нет подобных дурных привычек, — ответил сеньор ди Вентимилья. — Ну, пора кончать, шут. Я дам тебе урок, который ты давно заслужил.

Бандит снял с себя украшенное кисточками серапе, новехонькое, видно, купленное им на деньги советника, и набросил его на левое предплечье, чтобы быть более свободным в движениях, отпрыгнул на два шага в сторону дюны, чтобы не подвергаться опасности драться спиной к морю и упасть в воду, потом вытянул свою шпагу и сказал:

— Мне хватит одного удара, чтобы убить вас.

— Верно, какой-нибудь тайный выпад!

— Самый известный изо всех.

— Бесполезно, бандюга, пытаться напугать меня. Я ведь тоже владею кое-какими секретами.

— Но моего вы не знаете.

— Хватит болтать, пора заняться делом.

Граф быстро принял защитную стойку и сделал шаг вперед, одновременно совершая обводы клинком шпаги. Перед решающей атакой он хотел убедиться в силе соперника. И он признал в своем враге сильного шпажиста.

Смельчак парировал его удары, не приходя в замешательство.

— Видно, что ты силен, — сказал граф.

— Это еще что, — ответил бандит. — Скоро вы не то увидите. Хотел бы дать вам один совет, чтобы вы не отправились на тот свет мусульманином.

— То есть?

— Я бы на вашем месте за те несколько минут, что вам остались, не стал бы терять времени и прочитал как можно больше раз «Ave, Maria».

— Ну, так начинай, — ответил граф и пошел в атаку.

— Мне это не нужно.

— Ты быстро раскаешься.

— То, что вас очень трудно охладить, сеньор мой, это правда, — сказал бандит, продолжавший отступать, приближаясь к дюне. — Но я надеюсь сделать это, когда в вашей руке почувствуются признаки усталости.

— Тогда тебе придется ждать несколько часов.

— А!.. Черт…

Граф нанес ему укол точно в середину груди, распоров куртку. Бандит спасся чудом, парировав выпад графа в терцию и отскочив назад.

— Великолепный выпад, и я его не ожидал, — признался бандит. — Но он, правда, не стоит «сотни пистолей». Кто научил вас этому выпаду?

— Один знаменитый итальянский маэстро.

— Итальянские мастера шпаги великолепны. О, я их знаю!

— Тогда защищайтесь.

Граф, казалось, полностью забыл о грозящей опасности и начал развлекаться в этой ужасной партии.

Он сделал еще один выпад, и опять Смельчаку удалось во время отбить шпагу противника.

— Бомбарду тебе в глотку, — пробормотал он. — Дело движется вовсе не так, как я рассчитывал. Этот человек крепче, чем я предполагал. Возьмем защиту.

Граф опять пошел в атаку, стараясь измотать противника, прежде чем отважиться на какой-нибудь решительный бросок. Но бандит постоянно уклонялся, отступая к дюне.

— Теперь-то ты от меня не убежишь! — крикнул граф. — Читай «Аве, Мария».

— Вот оно, — ответил бандит.

Он молниеносно обернулся и, набрав полную горсть песка, бросил его в лицо корсару, стараясь ослепить его.

— Бандит! — взревел граф.

Он догадался о намерениях негодяя и закрыл глаза широкими полями шляпы.

— Теперь у меня не будет никакой жалости к тебе! — и граф бросился в новую атаку.

Смельчак еще раз ушел от удара, отпрыгнув в сторону, потом весь сжался, почти свернувшись клубком.

— Удар «сотня пистолей», — сказал граф, защищаясь во второй позиции. — Он мне известен, негодяй, и не твоей шпаге проткнуть мою грудь.

Бандит издал настоящий рев.

— И все же мне надо убить вас, — сказал он хриплым голосом. — Я обещал это сделать дону Хуану де Сасебо и маркизу де Монтелимар. Если я не справлюсь с этим заданием, они могут меня повесить.

— Маркиз де Монтелимар! — вскрикнул граф. — Ты его видел?

— Как вас в эту минуту.

— Где?

— У советника.

— Ты лжешь!

— Пусть я мошенник, но не лжец. Маркиз в городе, он бежал с Тароги. Берегитесь!

Он в свою очередь сделал бешеный бросок, нанеся четыре удара, один за другим. Он собирался нанести и пятый, но, испустив громкий крик, упал.

Шпага графа пронзила ему горло, войдя в тело на глубину нескольких сантиметров. Какой-то момент он лежал, вытянувшись и раскинув руки, а потом покатился по песку, бормоча:

— Все кончено.

Граф выдернул шпагу.

— Ты этого хотел, — сказал он.

— Я… мертв… — лепетал несчастный. — Поднимите мне… голову… кровь… душит… прошу вас…

Граф наклонился над умирающим, чтобы облегчить ему страдания, как вдруг почувствовал рывок за рукав и удар. Бандит вытащил мизерикордию и направил ее в область сердца. Кинжал порвал на графе камзол и вошел в тело.

— Я… отомщен, — теряя последние силы, прошептал бандит.

— Каналья! — закричал граф, почувствовав на руке несколько капель крови. Он снова схватил шпагу и резко вонзил ее два раза в грудь убитого.

Но это были ненужные удары, потому что Смельчак уже был мертв.

— Предатель! — бормотал граф. — Маркиз де Монтелимар, а также вы, дон Хуан де Сасебо, мне за это заплатите.

Он расстегнул камзол, разорвал рубаху и осмотрел рану. Сверкала яснейшая луна, и можно было безо всякого факела рассмотреть рану, нанесенную бандитом.

— Ба! — сказал он. — Рана не кажется серьезной. Попробуем добраться до моих забияк, если только и на них не напали. Я знаю, где находится маяк; посмотрим, пришли ли туда мои люди.

Он перевязал рану платком, чтобы остановить кровь, потом тщательно застегнул камзол, зарядил пистолеты, которые носил спрятанными под повязкой, и, сориентировавшись, пошел вдоль высокой дюны, даже не удостоив бандита взглядом.

Ночь была великолепной. Поблескивал океан, отражая нежнейшие лучи ночных звезд; без особого шума рокотал прибой, то накатываясь на берег, то убегая прочь, а со стороны открытого океана веял свежий, живительный бриз.

Корсар, опасаясь, что у бандита могут быть сообщники, прячущиеся в дюнах, ускорил шаг и держал шпагу обнаженной, чтобы быть готовым к отражению возможной неожиданной атаки. Гранадский маяк, указывающий вход в порт, мимо западных скал, светил ярко, так что корсар не мог сбиться с выбранного пути.

Но его очень беспокоила мысль, что трое авантюристов тоже могут подвергнуться нападению какой-нибудь бандитской шайки.

Шел он около получаса, все время придерживаясь линии дюн, и наконец вышел к высокой, напоминающей башню конструкции, на верхушке которой сверкал большой фонарь.

И тут же он увидел три прямые тени на пляже, которые могли принадлежать людям, занимающимся сбором моллюсков.

Он громко позвал:

— Мендоса!

И услышал тройной ответ:

— Сеньор граф!

Трое забияк легко помчались по дюнам и быстро достигли графа.

— Разве на вас не нападали? — спросил он с удивлением.

— Нет, сеньор, — ответил гасконец.

— Это кажется невероятным!

— И тем не менее мы были заняты только сбором устриц. Нам никто не мешал. Нашли вы свою сестру?

— Да, в виде удара мизерикордии, который чуть было не пронзил мне сердце. Смотрите!

Он расстегнул камзол и показал испачканный кровью платок.

— Что б я умер! — вскрикнул гасконец. — Но я же предвидел, что вам устроят засаду.

— Сеньор граф, — взволнованно сказал Мендоса. — Рана серьезная?

— Да вроде бы нет.

— Надо немедленно сделать перевязку, — сказал гасконец.

— Какая-нибудь фонда слишком далека, — размышлял фламандец.

— Здесь есть маяк, — ответил гасконец. — Попросим приюта у смотрителя. Если он откажет, мы его сбросим с башни. Пойдемте, дон Эрколе.

Пока Мендоса разрывал рукав рубашки, чтобы остановить кровь, не перестававшую течь из раны графа, двое авантюристов подбежали к двери маячной башни и громко застучали по ней рукоятями своих шпаг.

Сверху донесся хриплый голосище:

— Кто вы и чего хотите?

— Открывайте быстрее, — ответил гасконец. — Мы подобрали потерпевшего кораблекрушение, и он, кажется, при смерти.

— Несите его в Панаму. Здесь докторов нет.

— Я буду за доктора. Открывайте, или мы разнесем дверь.

— Подождите немного.

Спустя полминуты показался смотритель с факелом в руке. Это был старый моряк с длинной седой бородой, еще очень крепкий; лицо его стало почти черным от морских ветров и экваториальной жары.

— Ну, что вы хотите? — сказал он грубым голосом.

— Вашу постель, — ответил гасконец.

— А я?

— Пойдете спать к черту в логово. Впрочем, мы вам щедро заплатим.

Морщинистый лоб смотрителя разгладился, когда старик услышал о компенсации.

Как раз в это время подошел граф, опиравшийся на руку Мендосы.

— Так где же этот выживший при кораблекрушении? — спросил смотритель маяка.

— Вот он, — ответил гасконец, указывая на графа.

— Но его одежда суше, чем моя!

— Зато изнутри она полита кровью.

— Значит, речь идет о раненом.

— Хватит болтать! Зажгите свет и ведите нас в свою комнату.

Смотритель поднялся по лестнице, что-то бормоча под нос, и остановился на третьем этаже маячной башни; здесь находилась его комнатка, в которой ничего не было, кроме кровати и пары расшатанных комодов.

— Оставьте факел и возвращайтесь к фонарю, — сказал гасконец. — Если понадобитесь, мы позовем, а вы, дон Эрколе, составите ему компанию. Пока что в вашей шпаге нужды нет.

Мендоса и гасконец сняли с графа камзол и рубаху, внимательно осмотрели рану.

В те времена, столь щедрые на войны, все рубаки были отчасти медиками, умели делать перевязки и прекрасно лечили колотые раны.

С одного взгляда баск и гасконец определили, что клинок мизерикордии большого вреда не причинил. Острие, однако, надрезало мышцы на протяжении пяти-шести сантиметров, и притом совсем рядом с сердцем.

Бандит хорошо рассчитал свой удар: будь его рука тверже, он бы убил графа.

— Ничего серьезного, не так ли, дружище? — спросил сеньор ди Вентимилья. — Много крови, но ничего больше.

— Да, сеньор, — ответил Мендоса. — Это всего лишь удар кинжала.

— Убийца нанес его, когда уже был при смерти.

— Как вы думаете, кто устроил эту ловушку?

— Маркиз де Монтелимар вместе с советником.

— Но ведь маркиз находится на Тароге, — удивился гасконец.

— Был, хотите вы сказать, потому что теперь он находится здесь.

— Гром и молния!

— Он бежал.

— Кто вам сказал об этом?

— Убийца, прежде чем умереть.

— А если он вас обманул? — усомнился Мендоса, который в это время перевязывал рану куском найденной в комоде простыни.

— Не думаю. У него не было никаких причин обманывать меня или что-либо скрывать.

— Тогда мы должны снова захватить маркиза, — сказал дон Баррехо.

— Без него я никогда не смогу узнать, где эти чертовы души спрятали мою сестру. Либо он, либо советник должны быть в наших руках. Они подготовили ловушку для меня, мы устроим другую: для них.

— Мы-то всегда готовы, не так ли, Мендоса? — сказал гасконец.

— Как и подпалить Панаму, — ответил баск, закончивший перевязывать графа.

— Только надо действовать с максимальной осторожностью, — предупредил граф. — Завтра, если моя рана позволит, мы вернемся в фонду кастильянки и поразмышляем, что нам делать. Особенно рассчитываю на вас, дон Баррехо, потому что вы среди нас самый изобретательный.

— Я займусь этим делом, сеньор граф.

— А тем временем мы займемся делом более срочным, — сказал фламандец, как раз в этот момент вошедший в комнату.

— Значит, у нас есть неотложные дела? — удивился граф.

— Через дюны к нам приближается большой отряд солдат.

— Гром и молния! — вспыхнул дон Баррехо.

— Они идут за вами, — сказал граф. — Мне казалось невероятным, чтобы маркиз и советник оставили вас в покое. Беру на себя командира, вы займетесь стражей.

— Надо бежать, — предложил Мендоса.

— Мы не сможем, — ответил дон Эрколе. — Отряд разделился и приближается к нам с двух противоположных направлений. Мы зажаты посредине.

— Да и кроме того: сеньор граф еще слаб и не сможет перенести долгой дороги, — добавил гасконец. — Но я кое-что придумал. Дон Эрколе, далеко они?

— В тысяче шагов, и мне кажется, они не очень спешат.

— Черт побери!.. Ну и глаза у фламандцев! — восхитился дон Баррехо. — Они превосходят в этом отношении даже гасконцев.

— Выкладывайте свою идею, дон Баррехо, — сказал граф. — Не будем терять времени.

— Вы, Мендоса, проверите, заперта ли нижняя дверь; вы, сеньор граф, останетесь пока здесь; хорошо бы вам даже полежать, а вы, дон Эрколе, поднимитесь к маячному огню. Я отвечаю за все.

Они вышли и быстро поднялись по внешней лесенке, спиралью обвивавшей башню; очень скоро они забрались под купол, в котором сверкала большущая стеклянная лампа.

Смотритель сидел в углу терраски, покуривая свою большую трубку.

— Где они? — спросил гасконец дона Эрколе.

— Вон, внизу, первый отряд.

Гасконец посмотрел в указанном направлении и в самом деле увидел шагах в восьмистах от маяка малюсенькую цепочку людей. Ее составляли дюжины две солдат. Она двигалась по пляжу вдоль дюн.

Все еще ярко светила луна, и невозможно было обознаться, потому что в лунном сиянии отчетливо посверкивали кирасы, шлемы, аркебузы и алебарды.

— Они идут вдоль дюн с севера.

— Так, они хотят зажать нас в клещи. Что же!.. Посмотрим. Если быть хоть чуть-чуть хитрым, то всегда избежишь опасности.

Он зарядил пистолет, потом вытащил из кармана горсть пиастров и приблизился к смотрителю, без памяти наслаждавшемуся табачным дымом. Он даже не соизволил обернуться, хотя слышал, как чужаки поднимались по лестнице.

— Старина, выбирай, — сказал ему гасконец, показывая оружие и деньги, — свинец или серебро?..

— Что вы хотите? — спросил смотритель, вскочив на ноги и уронив трубку. — Убить меня?

— Ни в коем разе. Я даже предлагаю вам хорошенькую кучку пиастров, но вы должны будете безоговорочно повиноваться мне… Всего лишь несколько мгновений. Если вы откажетесь, я не поручусь за вашу жизнь.

— Говорите, — промямлил испуганный старик.

— Прежде всего снимите с себя свою темную одежду. Она мне понадобится.

— А после?

— Ложитесь под свою кровать.

— Вы хотите утащить или испортить большой фонарь?

— Не знаю, какую пользу мы получим от этого фонаря. Быстрее, а то вместо пиастров я всажу вам пулю в лоб.

— Предпочту пиастры, — сказал старик после недолгого колебания. — Впрочем, сопротивление с моей стороны было бы бесполезным.

— Вот что значит разумный человек, — похвалил его гасконец. — Вот пиастры, скидывай одежонку.

Смотритель, который предпочел деньги свинцу, поспешно повиновался.

Гасконец натянул штаны, напялил просторный камзол из темной ткани, с желтыми металлическими пуговицами и водрузил на голову большой клеенчатый берет.

— Ну, похож я на фонарщика? — спросил он у дона Эрколе, который в это время связал несчастного настоящего смотрителя и заткнул ему рот.

— Вы вполне можете оставить шпагу и пойти служить на маяк, — улыбнулся фламандец.

— Когда буду старым, дружище. А теперь ведите или, если вам больше нравится, несите этого человека в комнату графа. Запихните его там под кровать.

— Предпочту нести.

— А теперь: милости просим, господа солдаты, — пробормотал гасконец, оставшись один.

Он подобрал еще курившуюся стариковскую трубку и уселся на ступенях внешней лестницы, занявшись наблюдением за окрестностями.

Глава XII. Еще одна выдумка гасконца

Два отряда, наверняка посланных доном Хуаном де Сасебо для поимки трех забияк, приблизились на несколько сотен шагов, все время держась за песчаными дюнами.

Им, должно быть, сообщили, что люди, которых хотят арестовать, стреляные воробьи, способные выкинуть любой фортель и задать работу целой полусотне алебардщиков.

Гасконец внимательно следил за их движениями, притворяясь, что наблюдает за океаном, и время от времени слегка поворачивал голову, чтобы сообщить Мендосе, спрятавшемуся за горящим фонарем:

— Подходят… Они уже в трехстах шагах… В двухстах пятидесяти… Встретились.

Как мы уже говорили, два отряда шли с противоположных направлений, предполагая в середине захватить авантюристов и воспрепятствовать их бегству.

Однако сближались они очень осторожно, с аркебузирами впереди и алебардщиками сзади.

Две маленьких колонны вскоре соединились, и тогда между командирами, по всей видимости, разгорелся горячий спор. Гасконец, несмотря на свой тончайший слух, уловил из этого спора мало подробностей.

— Мендоса! — позвал он.

— Чего изволите?

— Зажгите-ка мне факел. Я хочу, чтобы эти люди хорошенько увидели смотрителя маяка.

— А если кто-нибудь из них знает старика?

— А!.. Да тьфу на них!.. Зажигайте и больше пока ни о чем не думайте.

Он медленно поднялся по лесенке, так и не вынимая трубки изо рта, и возвратился под купол, притворяясь, что занимается фонарем.

Солдаты тем временем образовали широкий полукруг, чередуя в строю аркебузиров и алебардщиков, и направились к пляжу, надеясь найти троих авантюристов, занятых снаряжением шлюпки.

Взбешенные голоса дали гасконцу понять, что они уже вышли на пляж.

— Ох, как они рассердились, — пробормотал присевший Мендоса.

— Они совсем себя дискредитировали, — рассмеялся гасконец. — Ругаются, как язычники.

— Эгей! Фонарщик!

Дон Баррехо взял факел и появился на терраске, крикнув грубым голосом:

— Кто меня зовет?

— Капитан аркебузиров.

— Чем могу быть полезен?

— Не видел ли ты здесь не так давно троих человек?

— Нет, не видел.

— А ты не спал?

— Я не могу допустить, чтобы фонарь погас. Моя вахта длится двенадцать часов.

— Однако они должны были подойти сюда на шлюпке.

— Повторяю вам, сеньор капитан, что я не видел ни людей, ни посудины. А увидеть их я бы мог, потому что маяк поднимается в небо на двадцать два метра.

— Ты там один?

— Абсолютно один. Сменить меня придут только в восемь утра.

Капитан выпустил из себя звучное «карамба», а потом сказал, обращаясь к своим:

— Нас обманули. Эти мошенники унюхали: здесь, мол, что-то не так; и сели в шлюпку в другом месте. Но мы свой долг выполнили. Доброй ночи, фонарщик, и спокойной вахты.

— Доброй ночи, сеньор капитан. Удачи вам.

Отряды перестроились в одну колонну и удалились через дюны в сторону Панамы.

— Вы когда-нибудь видели такой спектакль, Мендоса? — сказал гасконец, возвращаясь на терраску у фонаря. — Ну, где люди хитрее, с той или с этой стороны Бискайского залива?

— Вы, должно быть, заключили какой-то договор с дьяволом, — рассмеялся баск.

— Пойдем к графу; нам надо бежать скорее, чем искра сомнения прояснит мозг этого капитана. Никогда не знаешь наперед, что может случиться.

— Сеньор ди Вентимилья несколько слаб.

— Дон Эрколе силен, как античный Геркулес; если надо будет, он понесет господина графа.

Они спустились в каморку, где находился граф, мирно беседовавший с настоящим смотрителем, сняв с него кляп.

— Сеньор, — сказал гасконец, — если хотите, мы можем продолжить наш марш. Бандиты, на вас напавшие и вас поранившие, ушли.

— Вы можете передвигаться, сеньор? — спросил Мендоса.

— Могу, если меня будут поддерживать за руку, — ответил граф.

— Тогда лучше поторопиться с уходом, — обратился к нему гасконец, уже успевший снять с себя темную одежду смотрителя.

— Я готов.

— Та-ак!.. Полагаю, у этого фонарщика должна быть какая-нибудь лодка. Не так ли, добрый человек?

— Да, — ответил смотритель, — но это не моя лодка. Она принадлежит капитанату.

— Скажете, что ее унесло в море, и получите за это еще одну горсть пиастров. Так мы сможем вернуться в Панаму, не рискуя встречей с разбойниками, жаждущими ограбить прохожих. Сколько вы хотите за лодку?

— Хочу вам заметить, что океан в последние дни был спокойным.

— Скажете своим начальникам, что в лодке открылась течь и она затонула, — нашелся гасконец. — Вы же знаете, что я привык предлагать либо свинец, либо серебро.

— Даже очень хорошо знаю.

— Вы недовольны?

— У меня будут неприятности.

— Предлагаю вам двадцать пиастров за обычную лодку. Ну?.. Мы ведь так щедры. И потом: так мы быстрее исчезнем с ваших глаз.

А потом, пересчитывая пиастры, гасконец бормотал себе под нос:

— Кончились деньги многоуважаемого дона Хуана де Сасебо, советника Королевского суда Панамы.

Считал он деньги очень тщательно, потому что в глубине души гасконец был скуп, как и все его соотечественники; покончив с подсчетом, он сказал:

— А теперь, сеньор фонарщик, ведите нас.

Все впятером они оставили маяк и направились к высокому рифу, защищавшему маячную башню от ярости волн.

Шлюпка, которая могла вместить шесть-семь человек, была подвешена на два блока, закрепленные на двух вбитых в скалу железных балках; в шлюпке уже лежали весла и маленькая мачта с треугольным парусом.

Смотритель, казавшийся очень довольным щедростью этих таинственных личностей, помог дону Эрколе столкнуть лодку в море.

Вода за рифом была очень спокойной, так что посадка прошла довольно легко.

Ветер был попутным, поэтому Мендоса поставил мачту и развернул парус; граф тем временем уселся на корме и взялся за румпель.

— Прощай, фонарщик! — крикнул гасконец, берясь за весло. — За наши деньги ты сможешь купить бочонок агуардьенте. Она очень полезна старикам, уверяю тебя.

Шлюпка сразу же разогналась, а смотритель маяка помахал своим клеенчатым беретом и крикнул вслед:

— Счастливого пути, сеньоры!

Тихий океан, по крайней мере в эту ночь, был спокойным.

Только с глухим шумом возле рифа и у песчаных дюн то наступали, то отступали, прихотливо пересекаясь, прибойные волны.

Мендоса следил за парусом, дон Эрколе и гасконец уселись на носу.

Бриз набирал крепость и бойко гнал лодку; она шла вдоль берега, метрах в ста от него, направляясь ко входу в порт.

Уже показывалось солнце, когда четверо корсаров обогнули бакен у входа в порт.

Панама, богатейший город тихоокеанского побережья, кладовая богатств, созданных в Мексике, Перу и Чили, предстала перед ними.

Они могли спокойно войти в бухту, не подвергаясь какой-либо опасности, потому что испанские каравеллы наблюдали за входом только после захода дневного светила и до рассвета, чтобы предотвратить неожиданное ночное нападение флибустьеров с Тароги.

И вот они вывели лодку на спокойные воды бухты, лавируя среди множества стоящих в ней судов, и пристали к берегу у южного оконечности торговой пристани.

— Ну, и что мы теперь будем делать с этой малышкой? — спросил гасконец, спрыгнув на землю.

— Хотите донести ее до фонды прекрасной кастильянки? — спросил Мендоса. — Если это доставит вам удовольствие, тащите ее на своем горбу.

— Даю двадцать пиастров.

— Скряга!

— Не будь я гасконец…

— Ну, так берите же ее.

— Если операцию возглавит дон Эрколе.

— Слишком грязная шляпа, — ответил фламандец. — Оставляю ее вам.

— Ну, поскольку мы не можем забрать ее с собой, не привлекая внимания многочисленных торговцев и носильщиков, снующих по причалу, оставим шлюпку здесь.

Мендоса предложил графу руку, и четыре корсара медленно направились к фонде прекрасной кастильянки, переговариваясь между собой, словно богатые бездельники.

Полчаса спустя они добрались до постоялого двора, который в этот момент был совершенно пустым.

Прелестная вдова мыла в этот час посуду. Завидев входящих графа и его друзей, она чуть было не выронила на землю поднос с чашками, едва успев поставить его на стол.

— Вы, сеньор граф! — вскрикнула она.

— Не кричите так, Панчита, — сказал Мендоса. — Хотите погубить нас?

— Мы одни.

— Разве портовая стража больше не появлялась? — спросил корсар.

— После того вечера я их больше не видела, сеньор.

— И никаких подозрительных личностей не крутилось в окрестностях?

— Сюда заходили лишь обычные пьяницы, — ответила прекрасная севильянка.

— Сеньора, — сказал гасконец, — не изволите ли предложить нам хороший завтрак в верхней комнате? Прежде всего позаботьтесь о том, чтобы были бутылки хорошего вина.

— Я принесу вам лучшее, что у меня есть. Вы добрые и щедрые господа.

— Если кто-нибудь придет шпионить, предупредите нас.

— Не сомневайтесь.

Они поднялись в комнату, послужившую им спальней; пока Мендоса менял графу повязку, гасконец и дон Эрколе готовили стол, прежде всего расставив на нем тарелки и разложив салфетки, стараясь снять часть трудов с плеч прекрасной вдовы. Черт возьми!.. Он всегда был галантен этот дон Баррехо, или сеньор де Люсак!

Хозяйка не задержалась, неся в своих сильных руках корзины, заполненные съестным, а прежде всего — бутылками, выбранными из самых лучших, какие только оказались в погребе; от нее не ускользнуло, что Мендоса и гасконец выказывают ей предпочтение.

— Эту севильянку можно считать образцом трактирщицы! — восхитился дон Баррехо. — За пару часов, что мы здесь пробыли, она прознала все наши вкусы. Не так ли, баск? Эта фонда через несколько лет принесет милой сеньоре состояние.

— О!.. Зовите меня просто Панчитой, сеньор, — засмущалась вдова.

— Никогда, сеньора; я ведь дворянин, и для меня женщина, кем бы она ни была, всегда воспринимается дамой.

— Дон Баррехо, уж не влюбились ли вы в прекрасную кастильянку? — пошутил Мендоса.

— Да, в ее бутылки, — серьезно ответил гасконец.

Граф, имея крайнюю нужду подкрепиться после столь серьезных происшествий, дал сигнал к атаке на завтрак.

— А теперь, сеньор ди Вентимилья, — сказал гасконец, когда был уже достаточно сыт и осушил бутылку бордосского, кто знает как оказавшегося в подвалах покойного трактирщика, — поговорим серьезно о наших делах. У меня, когда я пью и ем, чрезвычайно разыгрывается фантазия, и самые необычайные идеи растут как грибы.

— Надеюсь, что сейчас вырос очень большой гриб, — ответил граф, который весьма почтил еду, хотя ему порой докучала рана.

— Это зависит от вас, сеньор граф, — ничуть не смутился гасконец, выпив залпом бокал отличного французского вина. — Прежде всего я хотел бы попросить вас, если это возможно, пленить маркиза де Монтелимар или дона Хуана де Сасебо, или кого-то из их слуг. Застать врасплох двух жирных акул будет, мне кажется, тяжеловато, поскольку живут они в центре города.

— И что же? — спросил сеньор ди Вентимилья.

— А если бы я вместе с доном Эрколе притащили вам какого-нибудь слугу этих господ? У подобных господ всегда есть майораль или что-то вроде управляющего; они обязательно в курсе господских секретов. Это дело мне кажется более легким.

— Предоставляю вам полную свободу действий, — ответил сеньор ди Вентимилья. — Вы столько раз проявляли передо мной качества отъявленного плута, который способен захватить в плен даже вице-короля Панамы.

— Если бы только захватить его врасплох и проводить до Тароги, будьте уверены, что через сорок восемь часов вы бы получили свою сестру, — не стеснялся давать обещания гасконец. — Но это — уже другое дело. Дон Эрколе, вы согласны пойти со мной?

— Я всегда в вашем распоряжении, — ответил набивавший брюхо фламандец.

— Вы, Мендоса, остаетесь здесь, будете составлять компанию сеньору графу. Если мы задержимся, не волнуйтесь. Дело это нелегкое, но я не теряю надежды преуспеть в своем начинании. Гасконская тыква всегда стоит чуть больше других — по меньшей мере, так говорит наша старая пословица.

Он опустошил второй бокал, потом простился с сеньором ди Вентимилья, который с помощью Мендосы ложился на одну из кроватей, стоявших в комнате, и вышел вместе с пыхтевшим, как тюлень, доном Эрколе.

Прекрасная кастильянка все еще приводила в порядок таверну.

— Сеньора, — сказал гасконец, подкручивая усы, — надеюсь встретить вечером еще одну бутылку этого великолепного бордо. Верно, она не будет последней в вашем погребке.

— Я подыщу вам еще что-нибудь, кабальеро, — ответила прекрасная вдова, показав свои белоснежные зубы.

— Рассчитываю на вас, точнее — на ваши подвалы.

И он с чрезвычайной важностью приподнял свою шляпу с пером, словно находился перед знатной дамой, потом послал кончиками пальцев воздушный поцелуй и удалился в сопровождении молчаливого фламандца.

— Дружище, — сказал гасконец, — а пойдем-ка прогуляемся по улице Арамейо. Правда, я не знаю, где она находится, но думаю, мы ее найдем. Надо пройтись вдоль дворца этого мошенника-советника. На главной площади мы можем встретить либо дона Хуана де Сасебо, либо маркиза, и тогда — дело скверно! Тогда придется отступать.

— Что вы хотите сделать в конце-то концов?

— По меньшей мере, похитить какого-нибудь слугу маркиза.

— Посреди бела дня?

Гасконец остановился и удивленно посмотрел на дона Эрколе.

— Гром и молния! — пробурчал он. — Может быть, у фламандцев слегка туповатые мозги? Наши-то, гасконские, всегда ясные.

— Зато слова у вас какие-то темные.

— Может быть, вы и правы, дон Эрколе; попозже объясню вам понятнее.

Каждый закурил по толстой сигаре, подаренной прекрасной кастильянкой, и двое авантюристов продолжили прогулку, время от времени осведомляясь у прохожих, где находится улица Арамейо.

Двадцать четыре городских колокольни отзвонили полдень, когда наконец-то они подошли ко дворцу дона Хуана де Сасебо.

Из предосторожности они надвинули свои шляпы на глаза и приблизились к маленькой калитке, возле которой важно прохаживался молодой метис, вооруженный алебардой.

— Вот он, мой человек, — сказал гасконец. — Предпочту наполовину белого чистокровному негру. Они понятливее диких сыновей Африки и не так хитры. Дон Эрколе, ждите меня здесь, можете продолжать курить. С этой задачей справлюсь я один.

Он решительно направился к метису и, приподняв шляпу, спросил почти плачущим голосом:

— Не находится ли случаем дома многоуважаемый советник дон Хуан де Сасебо?

Метис резко остановился, высокомерно оглядел гасконца, потом, уперев тяжелую алебарду в дверной косяк и важно подбоченившись, спросил пренебрежительно:

— Кто вы такой?

— Бедный искатель приключений, прибывший из Мексики; бедный — это так принято говорить, но в моих карманах завалялось больше сотни пиастров, которые могут оказаться в ваших карманах.

Метис, услышав о пиастрах, которые могут стать его собственностью, и возможно, без большого труда, скинул с себя немного важности.

— Что вы хотите от моего многоуважаемого хозяина, советника Королевского суда Панамы?

— Я хотел бы обратиться к нему с просьбой о правосудии. Я специально приехал из Мексики и готов потратить свои последние сбережения на того, кто мне поможет в этом деле.

— Но вы не сказали, в чем оно заключается.

— А!.. Долго рассказывать, да и не могу я это делать здесь, прямо посреди улицы. Если бы вы пошли со мной в гостиницу, где я остановился, там мы могли бы неплохо выпить.

Метис, уже видевший в мечтах большую кучку пиастров, что выдавал блеск его глаз, подозвал негра, курившего на первой ступеньке лестницы. И передал ему алебарду с такими словами:

— Стань на пост, а вечером я дам тебе бутыль агуардьенте. Мне надо проводить вот этих сеньоров, — потом, повернувшись к гасконцу и фламандцу, он добавил: — Я к вашим услугам.

— Идемте; мы весело проведем полдня, — пообещал дон Баррехо.

Они пошли по главной улице. Гасконец внимательно смотрел то направо, то налево, отыскивая какую-нибудь таверну, потому как из предосторожности не хотел вести метиса в посаду прекрасной кастильянки.

Пройдя несколько улиц, он отыскал наконец одну фонду, что-то вроде харчевни, которую посещали в основном люди сомнительной наружности; разумеется, она и смотрелась неприглядно.

— Вот мы и на месте, — сказал гасконец. — Здесь подают настоящие испанские вина.

Они вошли, хлопнув дверью, как люди, которым дозволена некоторая фамильярность, и уселись за стол в самом темном углу харчевни.

Хозяин, человек довольно смуглый и весьма волосатый, с готовностью подлетел на громкий призыв гасконца.

— Чего изволите, кабальерос? — спросил он.

— Четыре бутылки самого лучшего вина, какое только есть у вас в подвалах, — сказал дон Баррехо. — И если это будет не испанское или не французское вино, я оторву вам уши.

Хозяин, давно привыкший к грубостям авантюристов, дождем сыпавшихся в Панаму из Мексики или Перу, исчез, ухмыляясь, и вскоре вернулся с бутылками, которые вроде бы имели почтенный возраст, судя по покрывавшим их пыли и паутине.

— Как вас зовут? — спросил гасконец, поворачиваясь к метису.

— Алонсо.

— Хорошо, любезный Алонсо, пейте вволю, потому что плачу я. Потом подойдут и пиастры.

— Вы очень щедры, — ответил метис, — куда щедрее моего хозяина.

Они наполнили чаши и залпом осушили их; так продолжалось до тех пор, пока две бутылки не опустели.

— Ну, а теперь, когда мы слегка остудили язык, можно и поговорить, — сказал гасконец, который, казалось, и не пил ничего, кроме воды, тогда как метис, не привыкший, конечно, пить столь благородное вино, уже начинал чувствовать легкое головокружение. — Вы должны знать, любезный Алонсо, позвольте мне вас так называть…

— Можете, — согласился метис, который прислонился спиной к стене, поскольку держаться прямо на табуретке ему было уже трудновато.

— Так вот я и говорю, — продолжал гасконец, откупоривая третью бутылку, — что я долго воевал в Мексике с мятежными индейцами. Полагаю, что я перебил их штук пятьсот… нет, шестьсот… и поджарил, пожалуй, шесть десятков языческих касиков.

— Он — страшный вояка, скажу я вам, — вставил слово фламандец, с трудом удерживая улыбку.

— Господи, помилуй! — испуганно выдавил метис.

— Тише, дайте мне договорить, любезный дон Алонсо. Вице-король Мексики обещал мне за такие героические деяния тысячу пятьсот дублонов… Мелочь!.. Однако этот мошенник вместо уплаты засадил меня в тюрьму и вышвырнул из Мексики.

— Он поступил плохо, — прокомментировал метис.

— И еще как!.. Вы понимаете, мой бедный друг, что я не хотел бы терять свои дублоны и поэтому приехал в Панаму искать справедливость.

— И хорошо сделали.

— Вот я написал жалобу, чтобы вручить ее многоуважаемому советнику дону Хуану де Сасебо, вашему хозяину, чтобы он передал ее председателю Королевского суда.

— Я этим займусь, — пообещал метис. — Дадите мне прошение?

— Не торопитесь так, дружище. У нас ведь есть что выпить. Гром и молния!.. Да!.. А верно ли, что у вашего хозяина гостит маркиз де Монтелимар?

— Да, сеньор? А вы его знаете?

— Мы не раз вместе пили в Мексике и даже обедали в веселых компаниях.

— Что за превосходный человек этот маркиз!..

— Я его считаю первым воином Центральной Америки.

— Так все говорят, — согласился метис, опустошая очередной стакан, подставленный ему фламандцем.

— А мне сказывали, что он попал в плен к тихоокеанским флибустьерам.

— Так и было, но ему удалось бежать.

— А-а-а… А скажите-ка мне, любезный друг, известно ли вам, что у маркиза есть дочь? В Мексике ходят слухи, что он тайно женился на принцессе, но я им не верю.

— Дочь, ясное дело, есть.

— Красивая?

— Несказанно.

— А где же это он ее прячет? Я-то ее ни разу не видел.

— В последнее время он доверил ее опеке моего хозяина.

— И она все еще у вас?

— Нет, сеньор. Хозяин отослал ее в Гуаякиль, потому что разнесся слух, что один знаменитый корсар хочет ее похитить.

— Разве в Панаме она не в безопасности?

— Говорят, что флибустьеры готовятся напасть на город, и мой хозяин отправил ее. Я даже входил в число сопровождающих.

— А что, мощная крепость в Гуаякиле?

— И даже очень, — ответил метис.

— Ну, еще бокальчик! Вы стесняетесь пить. Эй, чертов хозяин, принеси-ка нам еще бутылок. Да не забудь корзину соленой рыбы. Мы голодны и все еще хотим пить. Не так ли, дон Алонсо?

Несчастный метис уже не мог отвечать. Он по-прежнему сидел, прислонясь спиной к стене, и смотрел на гасконца полностью бессмысленными глазами.

— Выключился, — шепнул дон Эрколе гасконцу.

— И мне так кажется.

— А прошение?

— Подожди, пока глаза закроет. Пока что я узнал, что хотел.

Трактирщик принес соленую рыбу и новые бутылки.

Метис немного пожевал рыбы, выпил еще один бокал вина, потом откинулся на стену и почти сразу же захрапел.

Гасконец и фламандец спокойно закончили второй завтрак, основательно осушили бутылки и, заплатив по счету, удалились, посоветовав перед уходом трактирщику оставить бедного метиса переваривать выпивку и не будить его.

Переваривание было довольно долгим, потому что только к восьми вечера слуга дона Хуана де Сасебо открыл глаза.

Оглядевшись, он очень удивился своему одиночеству.

— Эй, трактирщик! — закричал он. — А куда делись сеньоры, составлявшие мне компанию?

— Они ушли пять или шесть часов назад, — ответил хозяин таверны.

— И не оставили никакой записки?

— Нет.

— А пиастры они для меня не оставляли?

— Они заплатили по счету. Других денег они не оставляли.

Хотя мозг несчастного и был затуманен излишком выпитого вина, но искра просветления в нем промелькнула.

— Что я наделал! — запоздало раскаялся он. — Эти двое, конечно, были враги моего хозяина. Они напоили меня, чтобы выведать интересовавшие их вещи, а я, глупый, попался в расставленную ловушку. Пойду скорее расскажу обо всем моему хозяину. Несмотря на большую дозу выпитого вина, я пока еще помню, о чем меня расспрашивали. Мошенники!.. Вы украли мои пиастры, но я заставлю вас заплатить.

Он выскочил из фонды как сумасшедший, и через десять минут дон Хуан де Сасебо узнал обо всем, что произошло с несчастным. Маркиз де Монтелимар, естественно, присутствовал при этом рассказе.

— Негодник! — заорал советник, когда метис закончил сообщение о своей прогулке в фонду. — Тебя следовало бы засечь кнутом, каналья!..

— Убейте меня, — ответил слуга, рвавший на себе густые волосы. — Да, я стал негодяем.

— Осел!.. Дурная башка!..

— Да, хозяин, я дурень.

— Этот человек нас предал, — сказал советник, оборачиваясь к маркизу де Монтелимар, флегматично покуривавшему толстую сигару, развалившись в мягком кресле, покрытом рыжей замшей, которую окаймлял позолоченный бордюр.

— Подожди, друг мой, — ответил экс-губернатор Маракайбо. — Наоборот, это происшествие принесет нам удачу.

— Ты так считаешь?

— Послушай, Алонсо, — продолжал маркиз, не отвечая советнику. — Один из тех мошенников был высокий, худой, достаточно смуглый, с черными усами, кончики которых приподняты, и с маленькими поблескивающими глазами?

— Да, ваше превосходительство.

— А на поясе у него была прицеплена длинная шпага-драгинасса, не так ли?

— Совершенно верно, ваше превосходительство.

— Ты его знаешь? — спросил советник.

— Это — правая рука графа ди Вентимилья… Однако как смелы эти негодяи! Ну, пока что ничего не потеряно, — продолжал маркиз. — Я даже думаю, что это происшествие принесет нам пользу. Пусть этот слабоумный Смельчак со всем своим фанфаронством позволил себя убить, но теперь мы организуем настоящую охоту на графа. Легче схватить его в чистом поле, чем в Панаме, где он может отыскать тысячу укрытий. Предоставь в мое распоряжение пятьдесят отборных кавалеристов — и ты увидишь, что я схвачу этих корсаров, прежде чем они увидят стены Гуаякиля.

— Даже сотню, если захочешь.

— Нет, это слишком. Мне нужно немного людей, но очень смелых. Да и потом, флибустьеров всего четверо; будь они четырежды отважны, им не выдержать боя с хорошо вооруженным и хорошо экипированным полуэскадроном.

— Кто будет руководить экспедицией?

— Я, — ответил маркиз. — Хочу покончить с этим графом, который вечно разрушает мои планы. Он не уйдет от меня, если только это не дьявол в человеческом обличье.

— Ты полагаешь, они уже на пути в Гуаякиль?

— Больше, чем уверен в этом.

— Когда рассчитываешь выступить?

— Еще до полуночи. Пошли своих оруженосцев отбирать подходящих людей. И пусть они смотрят, чтобы лошади были самого лучшего качества и хорошо отдохнувшие.

— Через час полуэскадрон соберется перед дверями моего дворца, — ответил советник, вставая.

Глава XIII. Пленение графа ди Вентимилья

Начинало смеркаться, когда из Севильских ворот, самых красивых из шести ворот, что были тогда в Панаме, выехали четыре всадника на прекраснейших андалусийских скакунах, невысоких ростом, но очень выносливых, поджарых, с тонкими, нервными ногами и легкой головой.

За поясом у них были шпаги и пистолеты, аркебузы висели у седел, а в объемистые кожаные сумки, вероятно, были заложены продовольствие и боеприпасы.

Это были граф и трое его забияк; закупив лошадей и огнестрельное оружие, они поспешно покинули фонду прекрасной кастельянки и направились в Гуаякиль, прежде чем на пути вырастет новое препятствие, расставленное маркизом и доном Хуаном де Сасебо.

Они проехали подъемный мост, не вызвав никакого подозрения у стражи ни на въезде в галерею, прорытую под бастионом, ни на выезде из нее, потом ослабили поводья и пустили лошадей в галоп по безмолвной равнине.

Мендоса, прекрасно знавший весь Панамский перешеек, который он пересек несколько лет назад под началом Моргана, сразу же возглавил маленький отряд, потому что его товарищи не знали, где находится Гуаякиль.

— Сеньор граф, — сказал гасконец, который не мог помолчать и пяти минут, — может быть, на этот раз нам повезет? Ваша сестрица заставила нас побегать.

— Надеюсь, что на моем пути не встанут больше ни маркиз де Монтелимар, ни дон Хуан де Сасебо, — ответил сеньор де Вентимилья, который великолепно держался в седле, хотя рана ему порой основательно давала о себе знать.

— Вы бы предпочли встретить очаровательную маркизу? — спросил гасконец.

— Да, ее бы я охотно встретил, — признался граф. — Я ее никогда не забуду.

— Вы увидитесь с нею, прежде чем оставить Америку?

— Я не вернусь в Европу, не попрощавшись с нею.

— И подвергнетесь какой-нибудь новой опасности.

— Какой же, дон Баррехо?

— Опасности жениться.

— Дьявол, а не человек! — рассмеялся граф. — Там посмотрим.

— А была бы очень хорошая партия, сеньор граф.

— Время покажет, а пока займемся маркизом. В этот момент именно он представляет наибольшую опасность. Знаете, что мне не дает покоя, с тех пор как я забрался в седло?

— Что проклятый метис обманул меня? Не думаю, сеньор граф; он говорил слишком серьезно, а потом, вы же знаете, что вино всегда выводит правду наружу, а любезный друг выпил его превеликое количество.

— Нет, не это меня тревожит; я даже уверен, что сестра находится в Гуаякиле. Флибустьеры Гронье и Равено действительно угрожали городу, поэтому я вполне верю, что мою сестру отправили, чтобы уберечь ее от опасностей грабежа Панамы.

— Тогда чего же вы боитесь?

— Тот метис, чтобы отомстить за наглый розыгрыш, мог рассказать обо всем маркизу и дону Хуану.

— Гром и молнии!.. Червь сомнения зашевелился в моем мозгу, сеньор граф. Об этом я не подумал.

— В таком случае преследование вполне возможно.

— Но у нас преимущество во времени и отличные лошади. Я сам их выбирал, и весьма тщательно. Этот болван после такого количества выпитого вина не мог так скоро проснуться. Может быть, он и сейчас еще спит, а мы уже летим галопом.

— И все больше удаляемся от Панамы. Мне нужно прибыть в Гуаякиль прежде, чем туда сможет добраться маркиз.

— Когда мы там будем?

— Завтра к вечеру, как мне сказал Мендоса.

— А возможно, и раньше, сеньор граф, — сказал баск, все время находившийся во главе отряда, тогда как дон Эрколе составлял арьергард.

— Надо скакать так быстро, как только можно.

— А ваша рана не откроется?

— Не обращайте на нее внимания, — ответил граф. — Зарубцуется позже.

Четыре лошади продолжали между тем бешеную скачку, благо дорога была просторная и в очень хорошем состоянии.

А кругом проносились великолепные пейзажи: тянулись беспрерывные шпалеры огромных пальм, а за ними виднелись роскошные плантации индиго и сахарного тростника.

В полночь граф перевел лошадей на шаг, чтобы не слишком утомлять их, но в час ночи скачка галопом возобновилась; тем временем и луна появилась за деревьями, венчавшими отдаленный холм.

Так они проехали несколько лиг, не встретив живой души, как вдруг Мендоса, обладавший более острым слухом, резко остановил своего скакуна и сказал:

— Всем стоять!..

— Вы опять увидели какого-нибудь котищу? — спросил гасконец.

— Не шутите, дон Баррехо: не время.

Они стояли и прислушивались, им даже показалось, что они различают далекий шум.

— Лошадиный галоп? — спросил обеспокоенный граф.

— Или, может быть, гул водопада? — засомневался дон Баррехо.

— Лошади, как мне кажется, — определил Мендоса.

— Не маркиз ли это охотится за нами? — предположил граф.

— Так быстро? — удивился гасконец. — Мог бы подождать, по крайней мере, до рассвета, понежиться в постели. Или он лунатик?

Все четверо продолжили прислушиваться и очень скоро убедились, что это не шум водопада, а топот многих лошадей, мчащихся что есть духа по Гуаякильской дороге.

— Будем сражаться, сеньор граф? — спросил гасконец, всегда готовый поразмять руки или пострелять из аркебузы.

— Предпочел бы спрятаться и пропустить маркиза, — ответил сеньор ди Вентимилья.

— А после? Ведь если он доберется до Гуаякиля раньше нас, мы не сможем попасть в город. Предлагаю устроить засаду и перестрелять побольше его людей.

— И попасть в их руки? — возразил Мендоса. — Ведь его сопровождают не четыре, не пять человек. Судя по доносящемуся до нас шуму, это галопирует целый эскадрон.

— Давайте укроемся на плантации, — предложил дон Эрколе.

— Нет, тростник еще недостаточно высок, чтобы скрыть нас, да и луна восходит, — ответил граф. — Если бы здесь были кустарники!

— О!.. Чертов мост! — выкрикнул вдруг Мендоса. — Сеньор граф, в карьер!

Не требуя дальнейших объяснений, все пустили лошадей вскачь; те буквально распластывались над землей, пожирая расстояние с фантастической скоростью.

Эта бешеная скачка длилась добрых полчаса, потом Мендоса сменил аллюр и сказал:

— Приехали.

В пятидесяти шагах перед ними виднелся довольно широкий каменный мост, переброшенный над жалкой речушкой.

Мендоса спрыгнул на землю, взял лошадь под уздцы и быстро приблизился к речке, бросив:

— Следуйте за мной, сеньор граф.

— Почему ты хочешь переправиться через речку вброд? — спросил корсар. — Ведь и на том берегу я не вижу кустов, в которых можно было бы спрятаться.

— А свод моста вы не учитываете?.. Всадники, преследующие нас, промчатся поверху и даже не подумают, что те, кого они ищут, могут спрятаться под мостом.

— Ого, приятель, да вы, кажется, становитесь очень хитрым, — проговорил гасконец.

— Я ведь тоже с берегов Бискайского залива. Поспешим, сеньоры, потому что испанцы тоже расслышали наш галоп и погнали лошадей.

Они спустились по береговому склону и завели лошадей под мост так, что вода прикрыла им колени.

— Обмотайте головы наших скакунов попонами, — приказал граф. — Иначе они могут заржать и выдать нас.

Трое забияк с готовностью повиновались.

Между тем стук копыт приближавшихся лошадей становился с минуты на минуту все слышнее. Видимо, испанцы тоже услышали беглецов и перешли на самый быстрый аллюр.

Граф и Мендоса спрятались за устоем моста, намереваясь получше убедиться, с кем они имеют дело, тогда как фламандец с гасконцем крепко держали лошадей.

— Они уже не дальше, чем в полумиле, — сказал сеньор ди Вентимилья верному баску. — Ты полагаешь, что это маркиз?

— Я поставил бы десять дублонов против пиастра, сеньор. Дон Баррехо плохо сделал, что оставил на свободе этого метиса.

— А ты хотел бы, чтобы он перерезал ему горло среди бела дня?

— Он мог бы дождаться до вечера и увести его.

— Нельзя сразу всего предусмотреть… Вот они… Не выдай себя.

Полуэскадрон маркиза де Монтелимар, доверенный ему доном Хуаном де Сасебо, подлетел на бешеной скорости и с дьявольским шумом.

Граф отчетливо услышал приказ маркиза:

— Пришпоривайте, постоянно пришпоривайте лошадей; беглецы уже недалеко.

Пятьдесят всадников ураганом пронеслись по мосту и наполовину растворились в плотном облаке пыли.

— Спасибо, Мендоса, — сказал граф, хлопнув баска по плечу, — ты спас нас.

— И без единого удара шпагой, без единого пистолетного выстрела, — ответил флибустьер. — Ваше, да и мое собственное спасение не стоило мне больших трудов.

— Но без твоей придумки мы бы уже были в руках маркиза, и я, вероятно, кончил бы точно так же, как мой отец. Сколь доблестным ни будь, нельзя выдержать натиск половины эскадрона.

— Сеньор граф, — сказал гасконец, приближаясь к лошадям, — садимся в седло?

— Я предпочту остаться на некоторое время здесь. Так и лошади полностью отдохнут. Пусть маркиз гонится за нашими тенями.

— Боитесь, что он вернется?

— Кто может знать это? Не найдя нас на этой дороге, он может разделить свой отряд и послать часть всадников назад, чтобы поискать нас на плантациях.

— Ну, тогда не буду терять времени, сеньор. Вам нравятся раки?

— Вы с ума сошли, дон Баррехо?

— Нисколько, сеньор граф. Я почувствовал, как один из них набросился на мой сапог; он был очень большим, спросите у дона Эрколе, который сожрал его живым и не поделился со мной.

Фламандец только рассмеялся.

— Вот и молчаливые сыны Фландрии в нашей компании становятся веселыми и насмешливыми, — сказал дон Баррехо.

— Что там у вас течет в венах? — спросил граф. — Мы только что избавились от величайшей опасности, а вы уже шутите.

— Что вы хотите, сеньор граф? Такова уж гасконская кровь. Дон Эрколе, стреножьте лошадей и пойдемте искать нежнейшее блюдо на завтрак. Я обожаю раков, но только тогда, когда они находятся в моем желудке.

И одержимый дьяволом авантюрист, вовсе не думая о том, что испанцы могут с минуты на минуту вернуться, запалил кусочек фитиля и с помощью фламандца стал переворачивать под самым мостом камни и шарить руками в холодной воде.

Должно быть, раков в этом месте было много, потому что два приятеля за полчаса наполнили четыре вьючных сумки, предварительно высыпав их содержимое.

В два часа ночи граф, не слыша больше никакого подозрительного шума в окрестностях, дал сигнал выступать.

Не без труда они взобрались по склону и пустили лошадей рысцой, каждую минуту ожидая появления кавалеристов маркиза.

А ночь была великолепной; луна заливала бескрайние плантации голубоватым светом, позволяя таким образом четырем авантюристам издалека увидеть неприятеля.

Но они внимательно смотрели и по краям дороги, потому что там попадались места, очень подходящие для засады.

В четыре утра они стали взбираться на поросшие лесом холмы, за которыми на расстоянии трех или четырех лиг должна была находиться мощная крепость Гуаякиль.

Ни маркиза, ни его кавалеристов до тех пор не было видно. Что с ними? Продолжали ли они скакать до самых крепостных стен или где-то остановились, чтобы обыскать плантации?

Некоторое время спустя беглецы, достигнув вершины первого холма, остановились передохнуть в небольшом лесочке.

Основу их завтрака, о чем не стоит и говорить, составили раки, пойманные гасконцем и фламандцем; их слегка обжарили на огне, так что блюдо было признано всеми изысканным.

Авантюристы уже оглядывались в поисках какого-нибудь ручейка, чтобы утолить жажду, когда их лошади звонко заржали и стали бить копытами.

— Друзья, внимание! — крикнул граф, подбегая к своему скакуну и быстро выхватывая аркебузу. — Наши андалусийцы что-то почуяли.

— Испанские лошади сторожат не хуже собак! — заметил гасконец.

— В седло! — скомандовал баск.

Все вскочили в седла и быстро добрались до дороги, пустив лошадей вскачь.

— Что ты там увидел, Мендоса, что так быстро погнал нас? — спросил граф, когда они удалились от леска на ружейный выстрел.

— Я увидел, как по склону холма крались люди. Они хотели застать нас врасплох, сеньор.

— Их было много?

— Не хватило времени посчитать. Я заметил только шлемы и стволы аркебуз.

— Это наверняка были солдаты, — решил граф. — Друзья, к оружию!

— Видно, раки приносят несчастье, — размышлял гасконец. — Если это так, не буду больше есть их никогда в жизни.

Они скакали минут десять, когда из канавы, что была справа, раздался выстрел. Лошадь Мендосы дернулась, встала на дыбы, а потом грохнулась оземь.

И почти сразу же плотный залп прозвучал с другой стороны дороги, уложив на землю лошадей графа и дона Эрколе.

Только лошадь гасконца чудесным образом убереглась от свинцового дождя.

— Дон Баррехо, спасайтесь! — закричал граф, вскакивая на ноги и выхватывая пистолет. — Приказываю вам!.. Нас поймали!

Гасконец молниеносно развернул своего скакуна и, хотя сердце его обливалось кровью от невозможности помочь своим товарищам, помчался вскачь в сторону Панамы. Он подумал, что свободным послужит им лучше, чем пленным. И это было верно.

Храбрец мигом разработал план спасения. Он доскачет до Панамы, доберется до Тароги и поставит в известность Гронье и Равено.

А граф тем временем, не двигаясь, поджидал испанцев. Мендоса и дон Эрколе тоже встали на ноги и обнажили шпаги.

Из правой канавы вышел человек, в то время как три десятка кавалеристов показались на левой обочине дороги, держа аркебузы наготове.

— Кажется, вы попались, сеньор граф, — сказал появившийся справа человек. — Сопротивление бессмысленно и, скорее всего, будет стоить вам жизни.

— Ах, так это вы, сеньор маркиз! — отозвался корсар, изменившимся от волнения голосом.

— Теперь мы квиты: сначала я был пленником у флибустьеров, а теперь вы попали в плен к испанцам. Бросьте шпагу и пистолеты.

Граф колебался. Если бы еще были живы лошади, он уже помчался бы на испанских кавалеристов; конечно, баск и фламандец поддержали бы его в этой безумной атаке.

— Прежде чем сложить оружие, — сказал наконец граф, — я хотел бы знать, сеньор маркиз, что вы намерены сделать со мной и моими товарищами. Если у вас появилось желание вздернуть меня, как вы это проделали с моим отцом, то предупреждаю вас, что буду сражаться, что бы потом ни случилось, и первым погибшим будете вы, потому что я держу вас под прицелом моих пистолетов.

— У меня нет никаких намерений причинить вам зло, сеньор граф, — ответил маркиз, который боялся этих отчаянных корсаров, не меньше, чем все его соотечественники. — Вас отвезут в Гуаякиль, и там вы будете ожидать решения председателя Королевского суда…

— Который, вне всякого сомнения, выскажется за мою смерть, а также за казнь моих товарищей, — насмешливо закончил фразу сеньор ди Вентимилья.

— Нет, потому что мой авторитет может оказать влияние на судебное решение, а я сделаю все возможное, чтобы получить для вас декрет, предписывающий изгнать вас из испанских колоний в Центральной Америке.

— Но вы забываете причину, по которой я оставил Европу. Уж, конечно, не из жадности. У меня столько земель и замков на родине, что я уже не знаю, как с ними обоходиться. Я пересек Атлантику, чтобы найти свою сестру, дочь Красного корсара и внучку великого касика Дарьена.

Маркиз де Монтелимар нахмурился.

— Вы знаете, где находитесь? — спросил он после недолгого молчания.

— Да, вблизи Гуаякиля.

— А почему вы так интересуетесь этой юной метиской?

— Черт возьми!.. Это же моя сестра! — закричал граф.

— Вам известно, что я всегда обходился с нею как с дочерью, что она меня любит как родного отца?

— Она, вероятно, не знает, что ее отцом был граф ди Вентимилья, а в Европе у нее есть брат.

— Это верно, — согласился маркиз.

— Ну, и что вы решили?

— Предпочел бы воспрепятствовать вашей встрече.

— Тогда мы будем сражаться, и я убью вас, — решительно сказал граф.

— Не торопитесь так, сеньор граф. В этом вопросе мы можем отлично договориться. Оставим девушке право выбора между мной и вами.

— Даете слово дворянина?

— Клянусь честью Монтелимаров.

— Этого достаточно, — сказал граф.

Он бросил шпагу и пистолеты. Этот жест повторили фламандец и Мендоса.

Маркиз обернулся к своим людям.

— Трех лошадей этим сеньорам, — приказал он.

Подвели трех красивейших вороных коней. Граф и его забияки забрались в седла, а с обочины дороги приблизились два десятка кавалеристов, хорошо вооруженных и вдоволь снаряженных.

— Сеньор граф, — сказал маркиз, также садясь на коня. — Прошу вас следовать за мной.

— Помните: я верю вашему слову, — ответил сеньор ди Вентимилья.

— Вы убедитесь в честности испанских дворян. Впрочем, лично к вам у меня нет ненависти.

— Что, однако, не помешало вам попытаться убить меня, — с иронией напомнил ему граф.

— Тогда у меня был повод для этого.

— А теперь вы передумали?

— Этого я не могу вам сказать. Но вы здорово расправились с тем задирой, который хвастался своей неуязвимостью. Ведь недаром мужчины из рода Вентимилья издавна славятся как истинные мастера холодного оружия.

В этот момент вдали послышались выстрелы.

— Кто бы это был? — опасливо спросил корсар.

— Верно, охотники, — ответил маркиз.

Он лгал. На самом деле это вела охоту за храбрым гасконцем часть его отряда.

Маркиз пришпорил коня, и полуэскадрон, уменьшенный на полдюжины всадников, рысцой направился в сторону Гуаякиля, внимательно наблюдая за пленниками.

Через четыре часа конный отряд въехал в город и остановился перед красивым дворцом, окруженным прекрасным садом, заполненным высокими пальмами и раскидистыми бананами, огромные листья которых разбрасывали вокруг освежающую, дарящую наслаждение тень.

Гуаякиль находился примерно в десяти лигах от Тихого океана и был в те времена знаменит своей архитектурой: его дома воздвигали на некотором подобии мостов, что было своеобразной защитой зданий от частых наводнений. Город считался одним из богатейших в Центральной Америке, поскольку был центром обширного края, изобиловавшего рудниками золота, серебра и — прежде всего — изумрудов.

В городе жили несколько десятков тысяч человек, но защищали его три форта, считавшихся неприступными; гарнизон каждого форта состоял из пятидесяти человек.

Маркиз, остановившись перед дворцом, спрыгнул на землю, знаком пригласил графа сделать то же самое и вошел в сад.

— Куда вы меня ведете? — спросил сеньор ди Вентимилья.

— На встречу с вашей сестрой, — ответил маркиз. — Вы же так стремились ее увидеть. Она любит свежий воздух, и наверняка сейчас в саду.

Как раз в этот момент до них донесся нежный звук гитары.

— Это, должно быть, Неала, — сказал маркиз.

— Моя сестра носит такое имя? — спросил граф, казавшийся очень взволнованным.

— Да, граф.

Маркиз направился к маленькому павильону в мавританском стиле, приютившемуся в углу сада, в тени трех или четырех огромных веерных пальм, и показал графу на девушку шестнадцати-семнадцати лет, одетую в простенький халат из мелкого кружева, переплетенного серебряными нитями; в руках у нее была маленькая гитара.

Это было прелестнейшее создание: высокая, стройная, со слегка бронзоватой кожей, с очень черными зрачками, в глубине которых застыло диковатое выражение, с длинными волосами такого же безукоризненно черного цвета с вплетенными в них красными цветами.

Увидев маркиза, она поднялась, отложила гитару и вытянула губы в грациозной улыбке.

— Дочь моя, — сказал маркиз, — ты не ожидала увидеть меня так быстро?

— Нет, — ответила молодая девушка, останавливая взгляд на сыне Красного корсара.

— Я привел к тебе одного сеньора, который утверждает, что он твой брат и…

Граф резко прервал его.

— Маркиз, не говорите: «утверждает». Вы, так же хорошо, как и я, знаете, что мой отец женился на дочери великого касика Дарьена, а следовательно, эта девушка приходится мне сестрой. Я рожден от белого отца и белой матери, но второй женой моего отца стала индейская принцесса.

Молодая метиска продолжала испытующе смотреть на корсара и даже сделала шаг вперед, как бы притянутая непреодолимой симпатией.

Разумеется, такое тайно подсказывал ей голос крови.

— Дочь моя, — продолжал маркиз, — этого сеньора зовут граф ди Вентимилья; он хочет разлучить нас и увезти тебя далеко-далеко, в Европу…

— В мои замки, где море голубее, чем Тихий океан, где воздух благоуханнее и чище, чем здесь, — сказал корсар. — У меня белый цвет кожи, у вас — смуглый, но вы — моя сестра; у нас один отец: Красный корсар, граф ди Вентимилья, сеньор ди Роккабруна и ди Вальпента. Что говорит ваше сердце, Неала? Что подсказывает вам кровь? Что советует разум? Я покинул Европу, чтобы найти вас, преодолел тысячи препятствий, сражался по всему Панамскому перешейку, чтобы только прийти сюда и назвать вас своей сестрой. Кого вы предпочтете? Маркиза де Монтелимар, воспитавшего вас как дочь, или своего брата? Выбирайте.

Неала некоторое время пребывала в молчании, потом внезапно бросилась к корсару и обвила руками его шею:

— Сердце и кровь говорят одно: я — ваша сестра, а вы — мой брат!

Глава XIV. Взятие Гуаякиля

В то время как маркиз вез в Гуаякиль пленненных графа ди Вентимилья, баска и фламандца, дон Баррехо во весь опор летел к Панаме, преследуемый полудюжиной испанских кавалеристов.

Гасконец очень быстро догадался, что за ним охотятся, и пустил лошадь через плантации, надеясь добраться до другой группы холмов, уходивших на север; там он надеялся найти временное укрытие.

Ему повезло: лошадь его оказалась очень выносливой и вместе с тем очень проворной, так что он рассчитывал очень быстро утомить своих преследователей.

Чудом уклонившись от трех или четырех ружейных выстрелов, он достиг подножия холма с преимуществом в добрых четыре сотни метров.

— Держись, мой воронок! — крикнул гасконец. — Придет время, и мы убьем тех, кто заставил тебя попотеть. Прошу тебя сделать еще одно крайнее усилие и перескочить через этот холм. А потом мы вернемся на дорогу.

Андалусийская лошадь почти поняла его. Она ответила продолжительным ржанием и пылко понеслась вверх, тогда как испанские кавалеристы орали что есть мочи:

— Стой!.. Стой!..

— Сейчас, подождите-ка меня немного, — ответил гасконец, беспрерывно понукавший кобылку. — Надеюсь, заставлю вас побегать, вот только поймать меня вам не удастся.

Андалусийка и в самом деле была превосходным скакуном. Она галопом взлетела на холм, преодолела небольшую ровную полянку и резво поскакала по противоположному склону.

Испанские кавалеристы, тоже великолепные наездники, не остановились перед препятствием и тоже взлетели на вершину холма, не переставая кричать:

— Стой, негодяй!

— Не будь вас шестеро, я бы показал вам, что за негодяи — гасконцы с Бискайского залива, — бормотал дон Баррехо, красный от гнева. — Это оскорбление вам дорого обойдется. Вот подождите, выберемся на равнину, увидите, какой огонь я открою по вам.

Вороная кобылка, уверенно направляемая гасконцем, вскачь летела по склону, тогда как испанцы, достигшие к тому моменту крохотной равнины, готовились пуститься за ней в погоню.

Но внезапно гасконец громко чертыхнулся.

Он заметил длиннющий ров шириной не меньше четырех метров, пересекавший весь склон холма.

— Гром и молния!.. — закричал он. — А прыгнет ли кобылка? К счастью, она еще не очень устала.

Он замедлил скачку, потом, когда они были уже у самой трещины, гасконец подобрал поводья, вытянул ноги и крикнул:

— Хип! Воронок!

Лошадь встала на дыбы, громко заржала, а потом оторвалась от земли и прыгнула. О, это был действительно замечательный прыжок, достойный ирландского скакуна.

Они перепрыгнули ров!..

Гасконец приласкал смелое животное, спрыгнул на землю, отвел лошадь за кусты, росшие немного в стороне, поднял аркебузу и вынул из седельной сумки два пистолета.

— Теперь посмотрим! — сказал он.

Шестеро красных от злости кавалеристов стремительно спускались с обнаженными шпагами по склону; они также готовились к прыжку.

Гасконец лег на землю, укрывшись за обломком скалы, и навел аркебузу.

Кавалерист, опередивший товарищей на десяток метров, подлетел к препятствию, вытянул ноги и вскрикнул.

Гасконец открыл огонь с двадцати шагов.

За выстрелом последовали жалобное ржание и мучительное восклицание:

— Черт побери!

Лошадь вместе с всадником полетели в ров, переломив себе шеи.

Гасконец отбросил еще дымившуюся аркебузу, вскочил на ноги, потрясая двумя большими пистолетами.

И тут же пуля просвистела у самого уха, срезав кусочек мочки. Полмиллиметра в сторону — и дона Баррехо не было бы.

К трещине подскакал другой всадник, готовый преодолеть препятствие.

Гасконец дважды выстрелил — и этот кавалерист свалился в расселину вместе со своей лошадью, разбившись о каменистое дно.

Остальные четверо, испугавшись, развернули своих скакунов и во всю мочь понеслись вверх по склону, полностью уверенные в том, что имели дело с одним из тех грозных флибустьеров, которых все считают непобедимыми, потому что им покровительствует дьявол.

Гасконец подождал, пока они доберутся до вершины, потом подошел к своей лошади, запрыгнул в седло и рысцой продолжил свой путь через плантации, намереваясь позднее выбраться на дорогу, ведущую в Панаму.

— Пока что они меня оставят в покое, — размышлял он. — Если же захотят продолжить преследование, то будет слишком поздно. Поехали разыскивать Гронье и Равено. Гуаякиль их притянет, да и речь идет о спасении сына Красного корсара; значит, все флибустьеры возьмутся за оружие. Маркиз де Монтелимар, ты еще не выиграл партию, клянусь смертью дьявола.

Он перевел лошадь на более длинный шаг, перезарядил оружие и закурил сигару, последнюю из тех, что имел. Теперь гасконец был уверен, что ему уже никто не помешает.

Солнце уже садилось, когда он въехал в Панаму, свернув к фонде прекрасной кастильянки.

Там в этот вечер было людно: по большей части собрались лодочники и грузчики, поскольку харчевня эта считалась второсортной.

Он знаком подозвал хозяйку и уселся в маленькой комнатке, которая оказалась свободной.

Кастильянка, разнеся напитки некоторым постоянным посетителям, подошла к нему с парой бутылок.

— Почему вы здесь, кабальеро? — спросила красавица, не скрывая своего удивления. — Что случилось с вашими товарищами?

— Их схватили, — ответил дон Баррехо, старательно откупоривая бутылку. — Я проскакал галопом шесть лиг и умираю от жажды.

— Схватили! — ужаснулась прекрасная кастильянка. — И графа?

— И его, — ответил гасконец, грозно стукнув по столу кулаком. — Но партия еще не закончена. Мне нужна только шлюпка, пусть она стоит хоть пять дублонов.

— Здесь есть владельцы шлюпок, кабальеро.

— Найдите того, кто сможет продать мне шлюпку, только обязательно с парусом, и я его отблагодарю, Панчита. Речь идет о спасении графа.

— Подождите здесь, — ответила хозяйка.

Гасконец принялся за холодное мясо, которое прекрасная кастильянка принесла вместе с бутылками; после каждого выпитого стакана он что-то бормотал.

Уже и вторую бутылку прикончил гасконец, когда снова появилась хозяйка.

— Ну? — спросил гасконец, закуривая оставшийся у него кусок сигары.

— Шлюпка ваша, — ответила Панчита. — Один рыбак согласился продать ее вам.

— Где она находится?

— У входа в порт.

— Сколько?

— Пусть вас это не волнует, кабальеро, — ответила Панчита, посмотрев на него смеющимися глазами.

— Вы — превосходная женщина, — сказал гасконец, погладив ее по подбородку. — Если уйду от смерти, то, слово гасконца, вы станете сеньорой де Люсак. Конечно, если примите предложение моей руки.

— А почему бы и нет? — ответила прекрасная вдова. — Чего стоит только эта благородная приставка «де».

— А род Люсаков относится к старейшим в Гаскони. Прощай, моя милая, я очень тороплюсь, но пусть меня накажет Бог, если я не вернусь. Где там этот рыбак?

— Пойдемте, мой кабальеро, — позвала его хозяйка.

Молодой моряк стоял у двери, прислонясь к косяку и набросив на плечи куртку.

— Вот этот сеньор купил вашу барку, — сказала ему Панчита. — Счет оплачен.

Рыбак внимательно посмотрел на гасконца, потом, удовлетворенный осмотром, надвинул поглубже на лоб свою соломенную шляпу и сказал:

— Идите за мной, сеньор; ваша шлюпка готова.

Дон Баррехо переглянулся с хозяйкой и вышел за рыбаком.

В этот вечер дул сильный ветер с океана, вдали грохотал гром. Однако никакими признаками приближающегося урагана и не пахло, хотя подобные атмосферные возмущения отнюдь не редки в этом жарком климате.

Рыбак довел гасконца до спуска в порт и, остановившись перед последним молом, указал:

— Вон ваша шлюпка, кабальеро. Она полностью оснащена.

Гасконец сунул ему в руку пиастр, заскочил в шлюпку, поднял парус и, пожелав рыбаку доброй ночи, направился к выходу из порта.

Сторожевые каравеллы не обратили на выходящую шлюпку никакого внимания.

Они обязаны были наблюдать за входящими судами; их они могли даже задерживать, поскольку в Панаме давно уже опасались внезапного нападения флибустьеров.

Гасконец был неплохим моряком: ведь он родился на берегах Бискайского залива. Он поставил парус по ветру, закрепил шкот[78]Шкот — снасть, предназначенная для растягивания нижних углов парусов по рею. и уселся у руля, взяв курс на остров Тарога, в виду которого надеялся оказаться к рассвету.

Хотя ветер дул довольно свежий, океан, к счастью, оставался спокойным.

Умело управляемая шлюпка легко летела по поверхности океана, следуя изгибам берега, от которого она не отдалялась больше чем на пятьдесят шагов.

В полночь гасконец резко повернул от берега, так как был уверен, что уже находится на широте острова Тарога.

Всю ночь он боролся с волнами, которые мало-помалу росли, но при первых проблесках зари, как и ожидал, вошел в маленькую бухту, где стояла на якоре флотилия флибустьеров, состоявшая из двух дюжин судов, но боевого корабля при ней не было: он погиб в одну бурную ночь.

Имевшихся судов было вполне достаточно для перевозки на континент трехсот пятидесяти человек, которыми располагали теперь Равено де Люсан и Гронье.

Гасконца уже многие из этих грозных морских разбойников хорошо знали, поэтому его приняли как доброго старого товарища и сразу же отвели в палатку, где жили оба вожака флибустьеров.

— Сеньор де Люсак, истинный гасконец, которому мы обязаны взятием Новой Гранады! — приветствовал его Равено. — Откуда прибыли?

— С моря, — ответил дон Баррехо, — и с плохими вестями.

— От графа? — спросил, вскакивая на ноги, Гронье.

— Его схватили, сеньоры.

— Кто? Говорите скорей! — в один голос закричали оба флибустьера.

— Маркиз де Монтелимар, которому вы позволили сбежать.

— Так я и думал! — крикнул Равено де Люсан, опрокинув стоявший перед ним стул. — Когда мне сообщили, что, воспользовавшись нашими кутежами и темной ночкой, он сбежал, я сразу же подумал про графа ди Вентимилья. Не так ли, Гронье?

— Да, ты мне об этом говорил. Куда его отвезли, сеньор де Люсак? В каком бы месте он ни находился, даю слово флибустьера, что мы освободим его. Испанцы не вздернут его, как это сделали с его отцом, даже если нам придется сжечь Панаму до последнего дома.

— Его увезли в Гуаякиль, — ответил гасконец.

— В Гуаякиль! — присвистнул Равено де Люсан. — Как раз накануне мы обсуждали план набега на этот город, где, как говорят, накоплены неисчислимые богатства!.. Вы прибыли очень кстати, сеньор де Люсак!.. Все наши люди уже согласились участвовать в этом деле.

Гронье вынул из кармашка великолепные золотые часы, добытые, несомненно, в каком-то грабеже, посмотрел на них и сказал:

— Сейчас только семь; в девять мы можем быть на континенте и до заката успеем к Гуаякилю. Десять лиг — для нас легкая прогулка. Пойду скажу людям, что мы выступаем немедленно, не задерживаясь ни на минуту.

Не прошло и пяти минут, как флибустьеры покинули остров, быстро разместившись на своих пирогах и шлюпках.

Ровно в девять, как и обещал Гронье, триста пятьдесят флибустьеров (больше на острове просто-напросто не было) высадились на берег Панамского перешейка всего в десяти милях от этого города.

Флотилию свою они затопили, чтобы испанцы не смогли догадаться об их новой задумке, и отправились в путь по лесному бездорожью, ведомые знавшим местность пленником, которому обещали свободу, пригрозив немедленной смертью в случае обмана.

Хотя флибустьеры и были моряками, но умением быстро передвигаться по суше они тоже владели, так как многие из них прежде изведали ремесло буканьера. Поэтому расстояние в десять сухопутных лиг[79]То есть 55,7 км, если речь идет о сухопутных лигах, но всего лишь 40 км, если автор имеет в виду почтовые лиги. их не пугало.

И вот солнце еще не закатилось, когда они оказались вблизи города.

Однако их передвижения не остались незамеченными. Индейцы, обитавшие в девственных лесах перешейка, сразу же догадались о появлении такой компактной колонны белых людей и поспешили сообщить об этом губернатору города.

Надвигался ураган, который надо было предотвратить.

Отряд из семисот испанцев спешно отправился в лес, чтобы навязать там бой грозным тихоокеанским разбойникам, но, как и всегда, страх, вызываемый флибустьерами, действовал лучше оружия.

После первых же выстрелов испанцы повернули назад и закрылись в трех фортах, защищавших город; эти форты, как мы уже говорили, считались неприступными.

На небе уже появлялись звезды, когда флибустьеры, разделившись на две колонны, появились перед городом, полные решимости не только взять его приступом, но и разграбить, поскольку знали, что в городе собраны огромные богатства.

Но овладеть городом было нелегко, потому что его защищали три форта; в каждом из них находился гарнизон из пятидесяти человек, поддержанных немалым числом пушек, тогда как у флибустьеров не было даже маленькой мортиры.

Это не привело в уныние нападающих, и, пока жители города спасали значительную часть своих богатств, загружая ими стоявшие на реке лодки, флибустьеры попытались пойти на приступ.

Они разделились на три части, чтобы не дать возможности гарнизонам оказывать взаимную помощь; одной колонной командовал Гронье, другой — Равено де Люсан и третьей — гасконец.

Однако форты защищались упорно, отвечая на ружейный огонь флибустьеров пушечными выстрелами. Казалось, что испанцы решились скорее погибнуть под развалинами, чем сдаться этим ненавистным морским разбойникам.

Всю ночь продолжался яростный бой. Тщетно флибустьеры раз за разом бросались на приступ и подставляли штурмовые лестницы, чтобы забраться на стену.

На каждое требование сдаться испанцы неизменно отвечали прямо-таки адским, хотя и малоэффективным, огнем.

К утру три форта еще не были взяты, тогда как население, воспользовавшись темнотой, эвакуировало город, спасая ценности, которые не могли уместиться на лодках.

Флибустьеры уже сомневались в удачном исходе дела, когда около восьми утра ряды атакующих облетела весть, что Гронье смертельно ранен и вот-вот испустит дух.

При этом известии флибустьеры в один голос закричали:

— Отомстим за вожака!

Они яростно сражались до десяти утра. Их мучили голод и жажда; и все-таки, твердые, словно куски стали, не обращающие внимания на испанскую канонаду, эти отчаянные храбрецы уже в десятый раз, наверно, шли на приступ фортов.

Они приставляли лестницы, несмотря на интенсивный огонь неприятеля, неудержимо взбирались по ним, перелезали через зубцы, заклепывали установленные на стенах пушки и ввязывались в отчаянный бой с гарнизонами.

Атаки теперь были направлены только против двух фортов; третий — надеялись захватить позднее; этот форт был лучше вооружен, а его защитой руководил маркиз де Монтелимар, который, как мы уже говорили в другом месте, пользовался славой опытного военачальника.

Если бы история флибустьеров, рассказанная Равено и другими английскими или французскими корсарами, не подтверждала героизм этих грозных морских разбойников Тихого океана, можно было бы усомниться в конечном исходе сей замечательной операции.

Флибустьеров оставалось три сотни, потому что за десять часов сражения они потеряли полсотни человек, испанцев же насчитывалась целая тысяча, да еще на их стороне была тяжелая артиллерия, и тем не менее первые одолели вторых, гораздо более многочисленных.

После кровопролитной схватки два испанских гарнизона были буквально разнесены в клочья, и только нескольким сотням побросавших оружие испанцев удалось спастись в лесах.

Однако сопротивлялся третий форт, защищаемый маркизом; именно в нем находились граф ди Вентимилья, Мендоса, фламандец и внучка великого касика Дарьена.

Артиллерия сильнейшего бастиона свирепствовала неимоверно, обстреливая два уже захваченных флибустьерами форта и городские дома. Многочисленные аркебузиры, отобранные из лучших, старались изо всех сил помочь артиллеристам, осыпая горизонтальные площадки и скаты градом пуль.

В одиннадцать, несмотря на продолжающиеся атаки флибустьеров, крепость еще сопротивлялась.

Принявший командование Равено де Люсан, поскольку Гронье находился при смерти, вызвал гасконца.

— Сеньор де Люсак, — сказал он ему, — мы, вероятно, в конце концов справимся с этим трудным делом, потому что мои люди не сделают ни шага назад. Но нас не так много, а кроме того, мы не можем заменить павших. Поэтому я хотел бы кое-что предложить вам.

— Говорите, сеньор де Люсан, — ответил гасконец. — Вы хотите, чтобы я минировал какой-нибудь угол форта?

— Мне очень не хотелось бы терять такого доблестного человека, как вы. Граф ди Вентимилья никогда бы не простил такую жертву.

— Так что тогда я должен сделать?

— Отправиться к маркизу де Монтелимар и потребовать сложить оружие, обещав жизнь ему и всему гарнизону.

— Не думаю, что он согласится, ведь мы имеем дело с упрямым воякой.

Искорки гнева сверкнули в глазах французского дворянина:

— Если он откажется, мы не оставим в живых ни одного человека.

Гасконец задумался, а потом сказал:

— Посмотрим, можно ли уладить это дело, не послав столько людей на свидание с Вельзевулом. Пусть он отдаст нам графа, внучку великого касика Дарьена, двух моих друзей, а потом пусть отправляется к своему распрекрасному советнику Королевского суда Панамы.

Флибустьеры и буканьеры получили приказ прекратить огонь; потом на пику привязали белую рубашку, обнаруженную в одном из домов, и дон Баррехо решительно зашагал к крепости.

Испанцы, которым вовсе не хотелось злить этих грозных океанских бродяг, также отложили фитили и отвели аркебузиров со стен.

Дон Баррехо остановился перед крепостным рвом и воткнул пику в какую-то кочку.

Офицер выглянул из-за зубцов и закричал:

— Чего вы хотите? Убирайтесь, мы согласны только на пятиминутное перемирие. После этого срока мы открываем огонь.

— Я хотел бы поговорить с маркизом де Монтелимар, — подал голос гасконец. — Хочу также предупредить: если только кто-нибудь из вас выстрелит в меня, мы всех вас перережем, от первого до последнего.

Через пару минут на террасе люнета появился маркиз де Монтелимар с обнаженной шпагой под мышкой.

— Кто вас послал? — спросил он, обращаясь к гасконцу, все еще стоявшему под своим странным и смешным знаменем.

— Равено де Люсан, главарь тихоокеанских флибустьеров, — ответил дон Баррехо.

— А Гронье?

— Сеньор Гронье в данный момент курит трубку; по этой причине он отказался до вечера от командования.

Маркиз нахмурился, потом, внимательно посмотрев на гасконца, сказал:

— А! Так вы один из троих забияк графа ди Вентимилья.

— Вы не ошиблись, ваше превосходительство. Кстати, я пришел осведомиться об этом достойном кабальеро.

— Он находится под моим покровительством. Так что же вам нужно? Убирайтесь вон; мои люди хотят драться.

— Я пришел предложить вам сдаться.

— Кому?

— Вам.

— Вы, стало быть, не знаете, что под моей командой находятся пятьдесят солдат и двадцать две пушки, а снарядов к ним так много, что ими можно сравнять с землей целый город.

— А вы, ваше превосходительство, должно быть, не видели, что мы уже захватили две из трех ваших крепостей, которые тоже защищали по пятьдесят человек каждый и по сорок пушек? Мы все это видели. Так сдаетесь или нет? Равено де Люсан обещает сохранить вам жизнь при условии, что вы немедленно передадите нам графа ди Вентимилья, его авантюристов и внучку великого касика Дарьена. В свою очередь, даю вам пять минут на раздумье. Потом мы пойдем на штурм и, уверяю вас, ваше превосходительство, возьмем вашу крепость, как взяли две других.

— Дайте мне посоветоваться с офицерами, — сказал маркиз.

Гасконец достал сигару, поджег ее, воспользовавшись кусочком трута, и уселся возле своего белого флага.

Тем временем флибустьеры, не очень-то уверенные в капитуляции маркиза де Монтелимар, готовились под руководством Равено к решающему штурму.

В первую линию они поставили пятьдесят человек, вооруженных ручными гранатами; за ними расположилась сотня буканьеров, которые должны были в первую очередь уничтожать артиллеристов.

Другие держали в руках лестницы, набранные по церквям.

Ответа маркиза де Монтелимар ждать долго не пришлось.

— Передайте сеньору Равено, — сказал он гасконцу, — что до тех пор, пока у меня останется хоть один человек, хоть один пороховой заряд, я буду защищать крепость. А теперь уходите, или я прикажу вас расстрелять.

— Буду помнить ваше любезное предложение, — ответил гасконец, вытаскивая пику. — Надеюсь скоро увидеться, сеньор маркиз.

Несмотря на угрозу испанского командующего, он не торопясь пересек площадку перед крепостью и передал Равено ответ маркиза.

— Мы возьмем штурмом эту крепость, как взяли уже две других, — ответил французский дворянин.

Потом он дал сигнал к атаке.

Флибустьеры, горя нетерпением покончить с фортом и заняться грабежом города, прежде чем его жители не унесут все ценные вещи, ринулись на приступ, несмотря на убийственный огонь испанцев.

Молниеносным броском они достигли мертвых зон крепости, сведя тем самым к нулю поражающее действие артиллерийского огня, и первая шеренга начала забрасывать гранатами защитников, укрывавшихся за зубцами крепостной стены. В то же время буканьеры расстреливали вражеских аркебузиров, расставленных в редутах, на террасах и в люнетах.

Заставив отступить артиллеристов, которые не могли сопротивляться одновременным разрывам стольких гранат, флибустьеры приставили лестницы и полезли наверх.

Испанцы во главе с маркизом де Монтелимар ожидали их на главной площадке форта.

Буквально в один миг страшные люди моря взобрались на стену, перелезли через зубцы и бросились на алебардщиков, вооружившись пистолетами и короткими, но широкими абордажными саблями.

Гасконец был в числе первых; он подбежал к маркизу и, в то время как вокруг кипел жесточайший рукопашный бой, несколько раз ткнул в его сторону шпагой.

— Сдавайтесь, или я убью вас! — заорал он.

Маркиз, немного отступив, смело принял вызов гасконца. Он тоже был хорошим фехтовальщиком и защищался отчаянно, оказывая сопротивление, прямо-таки удивившее грозного дуэлянта.

Столкнувшись с необычной горячностью, он отступал до террасы люнета, а в это время флибустьеры беспощадно убивали тех, кто отказался сложить оружие.

— Сеньор маркиз, — сказал гасконец, раз двадцать попытавшись нанести укол, но все его старания были пресечены уверенной защитой испанца. — Так долго не может продолжаться. Я гораздо моложе вас, а главное — гасконец. Сдавайтесь, или я вынужден буду убить вас, а это, если сказать честно, мне вовсе не нужно. Форт уже взят, и всякое сопротивление бесполезно. Бросьте шпагу и верните мне графа, моих товарищей и внучку великого касика.

Маркиз отступил на шаг, вытер левой рукой капельки пота, выступившие на лбу, и быстро оглянулся.

Его люди, оказывавшие до сих пор отчаянное сопротивление, сдавались группами, а флибустьеры сбрасывали пушки в ров, предварительно заклепав их, чтобы вывести из строя.

— Это конец, — печально проговорил он.

Потом, встряхнувшись, процедил вполголоса:

— Но ведь может произойти и ответное сражение.

Он бросил шпагу как раз в тот момент, когда Равено де Люсан в сопровождении полудюжины флибустьеров поспешил на помощь гасконцу.

— Сеньор маркиз сложил оружие, — сказал дон Баррехо. — И сдался он человеку из рода де Люсак. Вам здесь делать больше нечего, сеньор де Люсан, этот кабальеро находится под покровительством гасконцев.

Равено приподнял шляпу и вежливо приветствовал защитника форта:

— Сеньор де Люсак, настоящий дворянин, изволил спасти вам жизнь, и я ее у вас не отберу, сеньор де Монтелимар, потому что флибустьеры умеют ценить мужество, а вы только что доказали, что его у вас в избытке. А теперь укажите нам поскорей, где находится граф ди Вентимилья.

— Следуйте за мной, — ответил маркиз, вынимая из голубого свертка ключ.

Он приблизился к главному зданию форта, окруженному многочисленными казематами, открыл дверь, а потом сказал:

— Входите! Они все здесь!

Мгновением позже графа принял в свои объятия Равено де Люсан; гасконец в то же время отпечатал четыре звучных поцелуя на щеках Мендосы и дона Эрколе.

Внучка великого касика Дарьена решительно последовала за своим братом, едва удостоив взглядом маркиза де Монтелимар, которого всего несколько дней назад почитала своим отцом.

— Сеньор граф, — сказал главарь флибустьеров, потому как он был выбран таковым после смерти Гронье, — теперь наконец-то вы свободны и получили вашу сестру. Что мы еще можем сделать для вас?

— Дай мне человека, который сможет провести меня через перешеек. В водах Мексиканского залива меня ждет мой фрегат. У меня только одно желание.

— Какое?

— Как можно быстрее высадиться на Сан-Доминго.

— А потом?

— Вернуться в Европу, в мою Лигурию. Моя миссия закончена, сеньор де Люсан.

— А для сеньора де Монтелимар что мы можем сделать? — спросил новый вожак флибустьеров.

— Дайте ему коня, и пусть он возвращается в Панаму.

Де Люсан удивленно посмотрел на графа:

— Что вы сказали?

Сын Красного корсара подошел к нему вплотную и прошептал на ухо несколько слов.

— Понял, — улыбнулся француз. — Больше об этом не говорим. Сеньор граф, пойдемте позавтракаем с вашей сестрой и сеньором маркизом. Мы это заслужили, уверяю вас.

И пока Равено и его компаньоны искали укромное место в покинутом доме, флибустьеры, ставшие полными хозяевами последнего форта, предались безудержному грабежу.

Мы не можем, однако, умолчать о странным чудачестве, пример которого дали во время взятия города французские флибустьеры, потому что оно лучше всяких иных рассказов обнаруживает странную природу этого сорта разбойников.

Пока их английские сотоварищи бегали по лесам за укрывшими там свои богатства жителями, захватив семьсот пленников, французы собрались в городском кафедральном соборе, чтобы спеть «Те Деум»;[80]«Те Деум» — католический благодарственный гимн, названный по начальной строке песнопения «Те, Деум, лаудиамус…» («Тебя, Господа, хвалим…»). тем самым они полагали, что поступают как добрые католики, исполняя свой религиозный долг!..

А добыча, взятая флибустьерами, была огромной; состояла она главным образом из невероятного количества жемчуга и изумрудов, серебра в слитках и семидесяти тысяч пиастров.

Добавьте к этому массивную серебряную пушку стоимостью в двадцать две тысячи пиастров и золотого орла, осыпанного изумрудами и весившего шестьдесят восемь фунтов, которые в свое время были пожертвованы кафедральному собору, а перед приходом флибустьеров погружены на лодки и отправлены по реке.

Кроме того, более семисот жителей попали в плен, и среди них губернатор города. И хотя такое количество пленников вести с собой было бы неудобно, тем более, что стало известно о выходе из Панамы крупного отряда отборных солдат, которому поставили цель: уничтожить разбойников, прежде чем они доберутся до берега Тихого океана, флибустьеры направили послание председателю Королевского суда Панамы. В этом послании флибустьеры требовали выкуп: миллион пиастров за всех пленников и четыреста мешков кукурузной муки, поскольку запасы питания подходили к концу.

Начались переговоры, и флибустьеры уже не сомневались получить и то, и другое, когда на третью ночь после взятия фортов вспыхнул чудовищный пожар как раз недалеко от того места, куда морские разбойники снесли награбленные сокровища.

Но флибустьеры не понесли никакого ущерба, потому что успели вынести добычу в безопасное место, чудесным образом избежав опасности. После они обратили свои силы на спасение несчастного города, во многих районах которого показалось пламя, однако добрая треть города все же погибла вместе с жителями.

Воздух в городе стал зловонным от разложения множества непогребенных трупов. Это привело к распространению многих болезней. Тогда грозные морские разбойники, бросив совершенно ненужные им испорченные крепостные пушки, потянулись к Тихому океану, прихватив с собой пятьдесят заложников обоего пола, которые должны были гарантировать получение выкупа, выплата которого должна была произойти по частям, а потом отправились на остров Пуна, где оставались в течение месяца.

Это был месяц веселых кутежей, и вместе с тем было удивительно видеть, как грубые, неотесанные авантюристы воображают себя дворянчиками, бесконечно организуют танцевальные вечера и банкеты, поскольку среди пленников оказалось много умельцев играть на гитаре или мандолине. Были среди пленниц и самые прекрасные женщины Гуаякиля, которые уже не видели в своих похитителях нарушителей мирной жизни своего города и похитителей имущества своей семьи, а скорее — мужчин по большей части любезных и почтительных, так что эти несчастные получили достаточно приятную компенсацию за свой страх и перенесенные муки; они могли пользоваться такой же свободой, что и в своем потерянном доме, под гнетом ревнивых мужей. Испанская гордость и суровость не подходили этим женщинам.

Впрочем, привлекательная природа острова придавала плену скорее характер приключения, чем тюрьмы, особенно для пленниц, имевших больше возможностей для развлечений.

Однако к концу месяца веселье разом прекратилось, потому как никакого выкупа так и не последовало.

Председатель Королевского суда Панамы постоянно просил отсрочек, хотя флибустьеры подозревали, что отсрочки эти обусловлены отнюдь не отсутствием денег, а тайной целью надуть их, получить время, необходимое для того, чтобы собрать достаточные силы, и разбить морских бродяг. И тогда они приняли жестокое решение, несмотря на протесты Равено, который, как и Гронье, ненавидел жестокость.

Флибустьеры собрали всех пленников и заставили их тянуть жребий, уже решив, что головы четырех несчастных передадут испанскому чиновнику, который прибудет с просьбой об очередной отсрочке.

Увы! — но эти несчастные вынуждены были подчиниться жестокой судьбе, и четыре головы передали чиновнику с предупреждением: если через четыре дня обговоренный долг не будет выплачен, новые головы отправятся в Панаму, к председателю Королевского суда.

Подозрения флибустьеров, впрочем, были небеспочвенными, потому что на следующий день удалось перехватить курьера, отправленного из Гуаякиля в Лиму. Он нес письма, в которых ясно указывалось, что в ожидании обещанных подкреплений на Пуну будет отправлена некая сумма, долженствующая обмануть корсаров. В приписке говорилось, что истребление морских разбойников видится делом гораздо более важным, чем гибель пятидесяти пленников.

Как мы уже сказали, среди заложников был губернатор Гуаякиля, а так как он очень не хотел лишиться головы, то нанял одного монаха, оказавшегося в компании пленников, человека очень уважаемого испанцами, и послал его на континент со всеми полномочиями для сбора средств, необходимых для выкупа.

Но в самый тот момент, когда монах покидал остров, к берегу подошла лодка, на которой флибустьерам привезли двадцать тысяч пиастров золотом и двадцать мешков муки. Чиновник, привезший эти богатства, попросил трехдневной отсрочки для полной выплаты выкупа.

Флибустьеры на это не согласились, объявив, что раз испанцы не выполняют своих обещаний, они снова навестят Гуаякиль и сожгут его дотла.

Ответ на такое заявление не мог не быть куда более решительным.

Новый посланец по делу Гуаякиля прибыл несколько дней спустя. Он объявил, что по всем платежам испанцы согласны отдать только двадцать две тысячи пиастров, а если флибустьеры захотят снова атаковать город, то найдут в нем пять тысяч человек, готовых принять их.

Никто не мог даже усомниться, что в ответ на такое заявление среди корсаров Равено найдутся такие, кто захочет мгновенно перерезать глотки всем пленникам, включая женщин. Но нашлось много других, которые говорили, что подобная жестокость не принесет никакой пользы, поэтому лучше принять двадцать две тысячи пиастров и отпустить на свободу пленников, а потом уйти в море, на новые, еще более удивительные, дела.