Онлайн чтение книги Совиный дом
11

Да, Клодина ехала ко двору. Она сидела в карете с обычным спокойным и гордым видом. Утром она справилась со своими хозяйственными делами и после обеда переменила одежду Золушки на простой, но элегантный туалет из мягкого синего шелка, присланный ей портным перед самым ее отпуском. То не было тщеславие с ее стороны — она надела это платье, потому что накануне ее высочество заметила, что не любит черного цвета.

Когда Клодина вошла к брату проститься, он с изумлением и гордостью посмотрел на нее.

— Как ты хороша! — сказал он, целуя ее в лоб.

Она ответила смущенным взглядом.

— У меня нет другого платья, и при такой плохой погоде…

— Я не упрекаю тебя, — ласково возразил он, — а только любуюсь тобой — сочетанием твоих светлых волос и густой синевы платья. Будь спокойна, сестрица, иди без забот. Эльзе очень хорошо под присмотром фрейлейн Линденмейер, а я пишу. Отчего ты в нерешительности? У тебя какая-нибудь неприятность?

Клодина неуверенно подошла к брату, и губы ее дрогнули, как будто она хотела что-то сказать, но потом быстро повернулась, промолвила: «Прощай» — и вышла.

Она не могла искать разрешения своих забот у него, мечтателя с мягким характером. Единственный верный путь был в самостоятельных действиях. Она села в герцогскую карету с чувством неудовольствия, присущим благородным характерам, когда вокруг них не все ясно и понятно, но с твердым намерением выпутаться из лабиринта своими силами.

Что следовало сделать прежде всего? Герцогиня звала ее, и она должна ехать. Если она не была действительно больна, то не имела права отказывать больному человеку, отделываться ложью она не хотела, а сказать правду — не смела.

Да и не была ли Клодина в безопасности вблизи герцогини? В будуаре, где ни один жгучий и молящий взгляд не смел преследовать ее? В присутствии этой милой женщины должно было умолкнуть всякое эгоистическое желание.

Она прижала к вискам носовой платок, как будто могла унять так головную боль, мучившую ее целый день.

Внизу, перед лесом, показались высокие кровли Альтенштейна; в то же мгновение сквозь поредевшие облака прорвался первый после долгого ненастья луч солнца и заблестел на позолоченном карнизе башни, как будто родной дом приветствовал Клодину.

— Ее высочество с нетерпением ждала вас, — сообщила ей еще в передней старая фрейлина фон Катценштейн; — она желала, чтобы вы спели новую песню Брамса, и играла два часа на рояле. Она ужасно нервна и возбуждена, милая Герольд, — был маленький спор с его высочеством.

Молодая девушка вопросительно взглянула в лицо фрейлины.

— Между нами, милая Герольд, — прошептала та, — ее высочество желала, чтобы герцог пил у нее чай в пять часов, но он отказался решительно и коротко, можно сказать сердито. «Мы хотим заняться музыкой, — робко сказала ее высочество, — ведь в последнюю зиму, мне казалось, мы особенно увлекались пением. Ты почти никогда не пропускал маленькие музыкальные вечера у мамы», на что его высочество отвечал: «Да, да, конечно, моя дорогая, но я назначил Пальмеру час для доклада, а так как погода стала лучше, я отправляюсь с Мильфельдом на охоту; ты знаешь, доктор настойчиво рекомендовал мне как можно больше пользоваться чистым воздухом».

Клодина сжала свои ноты; она не слишком огорчилась этим сообщением.

— Пожалуйста, доложите обо мне ее высочеству, — попросила она.

— Сейчас, милая Герольд, дайте я доскажу вам. Герцогиня повернулась к нему спиной и сказала: «Ты не хочешь, Адальберт!». Он ушел, ничего не ответив, а она заплакала горючими слезами.

Когда Клодина вошла, герцогиня сидела за столом и протянула ей руку.

— С вами как будто прилетел в мою комнату первый луч солнца, заблестевший на дворе, милая Клодина, — любезно сказала она своим глухим, беззвучным голосом. — Вы не можете себе представить, как иногда чувствуешь себя одинокой даже среди людей, которые должны составлять, да и составляют все для тебя. Я перед вашим приходом ужасно волновалась, но стала перелистывать свой дневник, и это успокоило меня. Я испытала много счастья — и должна быть благодарной. Садитесь. Что это? Песни, о которых я говорила? Да! «Верность в любви». Вы должны мне спеть потом, но сначала я попрошу поехать со мной гулять: я жажду свежего воздуха, и, слава Богу, небо прояснилось.

Возвратившись через час, дамы пили чай, потом Клодина подошла к роялю, а герцогиня, лежа на кушетке, слушала… Сзади у окна сидела старая фрейлина и следила за каждым движением своей повелительницы.

Прекрасный голос Клодины наполнял уже темнеющую комнату, она поставила перед собой ноты, но не нуждалась в них, песня лилась за песней. Она пела с грустным наслаждением — дорогой инструмент, на котором она аккомпанировала себе, занимал то же самое место, где некогда стоял ее собственный. Безоблачное счастье ее юности живо воскресло перед ней: она почти невольно пела любимые песни Иоахима.

Вдруг тихо и печально прозвучал голос герцогини: «Адальберт, я знала, что ты придешь!». Клодина поднялась и увидела высокую фигуру герцога, склонившегося, чтобы поцеловать руку жены. Она поклонилась и оперлась на спинку стула, словно нуждалась в поддержке.

— Продолжайте петь, фрейлейн фон Герольд, — попросил герцог, — уже давно я не имел удовольствия слушать ваше пение.

Он сел в тени, рядом с женой, спиной к окну. Клодина не видела его лица, но знала, что на нее падал последний розовый вечерний свет, и еще больше смутилась… Она старалась успокоиться. Но когда начала петь, голос ее зазвучал тускло и бессильно, как будто судорога свела ей горло. Она извинилась и встала.

— Как странно! — сказала герцогиня. — Вы раньше были подвержены этому, милая Клодина?

— Никогда, ваше высочество, — откровенно ответила она.

— Бывают такие нервные волнения, — спокойно заметил герцог. — Может быть, ты слишком утомила фрейлейн?

— О, вполне возможно… Простите, дорогая Клодина, и отдохните! — воскликнула заметно испытанная герцогиня и указала девушке на низкое сиденье возле себя, с которого только что встал герцог, начавший ходить взад и вперед неслышными шагами. — Сядьте, пожалуйста, так, чтобы я видела ваше лицо, — попросила она. — Действительно, вы побледнели, но теперь краски возвращаются… Боже, я готова подумать, что вы испуганы внезапным появлением герцога… Адальберт! — воскликнула она, повернувшись, так как он стоял позади нее. — Ты виноват в этом… О, злой человек, какие вещи ты делаешь!

Клодина невольно подняла глаза и тотчас опустила их, смертельно испуганная: она снова встретила горящий взгляд, устремленный к ней через голову жены. Но совершенно спокойный голос проговорил:

— Это очень огорчает меня, милостивая государыня, хотя я не могу себе представить, чтобы мое появление было чем-нибудь страшным или необычным. Я…

— О, конечно, ваше высочество, — громко сказала Клодина и встала. — Просто я почувствовала себя усталой, и у меня немного болит голова, уже все прошло.

— Тем лучше, — улыбнулась герцогиня, — а теперь поболтаем. Ты так молчалив, Адальберт; как это ты отказался от своей охоты?

Она смотрела на него счастливыми, сияющими глазами, когда он проходил мимо, и продолжала говорить:

— Подумай, наследный принц сочинил свои первые стихи, мне их сегодня передал гувернер, который нашел их в его латинской тетради; хочешь прочесть?.. Дорогая Клодина, они на моем столе под пресс-папье… нет, под тем, со статуэткой герцога. Очень благодарна. Не прочтете ли вы нам? Они написаны по-детски, но глубоко прочувствованно.

Клодина подошла к окну и при угасающем вечернем свете стала разбирать крупный детский почерк. Она не могла разглядеть лица герцогини, но видела, как та протянула руку мужу и прошептала что-то, затем громко прибавила:

— Не правда ли, эго прелестно?

— Да, хорошо, только бы Господь направил его так, чтобы когда-нибудь ему не было тяжело из-за того, что он нарушает верность, о которой пишет…

— Но сохранять верность не может быть тяжело никогда, Адальберт!

— Никогда? — переспросил он.

Герцогиня покачала головой.

— Никогда! Что скажете вы, Клодина?

— Ваше высочество, — начала молодая девушка, — бывают случаи, когда для того, чтобы не изменить верности, требуется тяжелая борьба.

— Но тогда это не будет верность, основанная на любви, — возразила герцогиня, и щеки ее вспыхнули, — будет искусственная верность.

— Да, — вполголоса проговорил герцог. Странно прозвучало это краткое подтверждение.

— Тогда будет не верность, а чувство долга, — возбужденно добавила молодая женщина.

— Верность своему долгу, может быть, высшая степень верности, — мягко заметила Клодина.

— Ах, такая борьба не имеет смысла, дорогое дитя! — перебила ее герцогиня. — Верность, которая требует для своего сохранения борьбы, вообще теряет смысл. Если бы, например, если бы герцог… — она запнулась, и долгая улыбка скользнула по ее лицу, — если, предположим… его мысли были бы иногда заняты вами, Клодина, то его супружеская верность ничего бы не стоила, хотя на деле он и оставался бы самым безупречным мужем… Слышишь, Адальберт? В таком случае ты бы, по моему мнению, уже нарушил верность.

Герцог отвернулся и смотрел в окно. Клодина сидела, боясь шелохнуться, но герцогиня ничего не замечала — она смеялась: высказанная ею мысль была так забавна. Она продолжала смеяться так по-детски весело, как может смеяться только уверенный в своем счастье человек, который шутя говорит о его потере, потому что убежден в невозможности этого.

— Клодина! — воскликнула она. — Какой у вас вид! Не бойтесь, я не выдаю его. Не правда ли, Адальберт, я часто поддразниваю тебя? О Господи, мне стало больно… Грудь! Это смех. Клодина, Клодина!..

Слова перешли в сильный припадок кашля.

— Воды! Воды!

Испуганная девушка поспешила к столу, на котором постоянно стояла вода. Фрау фон Катценштейн вбежала и обхватила руками задыхающуюся женщину, герцог с мрачным лицом стоял у кушетки. Страдалица схватила его за руку. Она вся сотрясалась от кашля и не могла пить. Тихими шагами вошел врач.

Клодина отошла в сторону.

— Милый доктор, — проговорила больная, — мне уже лучше; это проходит, я уже могу дышать! Боже мой!

В комнате стало уже совсем темно. Клодина стояла у окна как на угольях, почти бессознательно глядя на происходящее… Больная спросила слабым голосом, обращаясь к мужу:

— Я очень испугала тебя, Адальберт? Извини меня!

Он сделал отрицательное движение, в котором выражалось тайное нетерпение.

— Ваше высочество должны тотчас лечь, — сказал доктор. Герцог, подошедший к двери, вдруг вернулся назад.

Больная, поддерживаемая фрау фон Катценштейн, стала послушно подниматься. Она ласково кивнула Клодине:

— До свидания! Я скоро позову вас, дорогая… Покойной ночи, мой друг, — обратилась она к герцогу, — завтра я буду совершенно здорова.

— Ваше высочество, ничего страшного не произошло, — сказал герцогу доктор, когда за больной опустилась драпировка, — но надо очень беречь герцогиню: избегайте возбуждающих, воодушевленных, умных споров, которые так любит ваше высочество. Темперамент герцогини и без того часто шутит с ней плохие шутки… Больная должна жить однообразно и совершенно спокойно.

— Милейший доктор, ведь вы знаете герцогиню, впрочем, сейчас она только немного посмеялась.

— Я лишь еще раз осмеливаюсь обратить на это внимание вашего высочества, — сказал с поклоном старый доктор.

Герцог рассеяно и нетерпеливо махнул рукой:

— До свидания, милый доктор!

Клодина, трепеща, прижалась к темному углу окна и со страхом смотрела вслед удаляющемуся врачу.

Она была одна с герцогом.

Случилось то, чего она всегда старательно избегала и чего страстно искал он. Но, может быть, он забыл о ее присутствии, он так взволнованно ходил взад и вперед по комнате. О, он не заменит ее: слабый пламень второпях зажженной свечи едва освещал ближайшие к камину предметы, а Клодина стояла за шелковой занавесью.

Затаив дыхание, она замерла, как дикая коза, не знающая, как спастись от охотника. Она одинаково хорошо слышала биение своего сердца и его тихие шаги по ковру.

Девушка вздрогнула — шаги приблизились; высокая фигура ступила за занавеску, и голос, почти беззвучный от страстного волнения, назвал ее по имени:

— Клодина!

Она боязливо отодвинулась в сторону, будто ища возможности убежать.

— Клодина, — повторил он и нагнулся к ней так, что, несмотря на темноту, она видела умоляющее выражение его глаз. — Эта сцена огорчила вас? Я в ней не виноват, но хотел бы попросить у вас прощения.

Он хотел схватить ее руку, но она спрятала ее в складках платья. Крепко сжатые губы Клодины не произнесли ни звука, она без слов отталкивала его и смотрела ему в лицо полными гнева глазами.

— Как мне понимать это? — спросил он.

— Ваше высочество, я имею честь быть другом герцогини! — сказала она с отчаянием.

Грустная улыбка пробежала по его лицу.

— Я знаю! Вообще вы не склонны внезапно подружиться с кем-либо, но тут… вы думаете, надо всем воспользоваться!

— Так, кажется, думает ваше высочество.

— Я? По чести нет, Клодина! Но вы, вы с такой стремительностью стали за преграду, которую эта дружба ставит между нами.

— Да, — прямо сказала она, — и я надеюсь, что ваше высочество с уважением отнесется к этой преграде, или…

— Или?.. Я уважаю и ценю вашу сдержанность. Клодина, — перебил он, стоя на почтительном расстоянии от нее. — Не думайте, что я буду красться за вами, как влюбленный паж. Но позвольте мне быть вблизи вас, не встречая постоянно ледяной холодности, которую вы всегда выказываете мне, оставьте мне надежду на будущее, в котором и для меня засветит солнце, — только надежду, Клодина!

— Я не люблю вас, ваше высочество! — коротко и гордо ответила она и выпрямилась. — Позвольте мне удалиться.

— Нет, еще одно слово. Клодина. Я не требую подтверждения вашей склонности: теперь не время и не место, вы правы, напоминая мне об этом. Но чем я виноват, что не по любви женился на герцогине, что моя первая страсть принадлежит вам! Я думаю, такое случается и с людьми получше меня! Чувство приходит помимо нашего желания, существует и постепенно растет, тем больше, чем сильнее мы боремся с ним. Я не знаю, почувствуете ли вы что-нибудь похожее, но надеюсь на это и не хочу жить без этой надежды.

Герцог подошел ближе и наклонился к ней.

— Только одно слово, Клодина, — тихо и смиренно попросил он. — Смею ли я надеяться?.. Скажите «да», и ни один взгляд не выдаст наших отношений.

— Нет, ваше высочество. Клянусь вам любовью к своему брату, я ничего к вам не чувствую, — проговорила Клодина и отвернулась к окну.

— К другому, Клодина, к другому? Если бы я был уверен в этом! — страстно сказал он.

Она ничего не ответила.

Герцог с отчаянием повернулся и пошел к двери, но вернулся.

— Неужели вы думаете, что не все требования чести будут соблюдены? Неужели думаете, что я могу вас унизить? — спросил он.

— Ваше высочество делает это, говоря мне о любви в комнате своей больной супруги, — отвечала она.

— Если вы так принимаете это… — горько сказал он.

— Да, так, клянусь вам, так! — воскликнула девушка вне себя.

— Клодина, прошу вас! — прошептал герцог и так быстро заходил по комнате, что пламя свечи заколыхалось и стало еще темнее…

Он снова подошел к ней.

— Вы знаете, что мой брат, наследный принц, внезапно умер перед кончиной отца, двенадцать лет тому назад? — спросил он.

Она утвердительно наклонила голову.

— Но вы не знаете, что тогда велись переговоры с Х-ским кабинетом о бракосочетании принцессы Елизаветы с моим братом. Уже было решено, что брат поедет в X. посмотреть невесту. Когда кончился траур, поехал я и попросил руки принцессы.

— Это была ваша воля, ваше высочество.

— Нисколько! Эта свадьба была лишней тяжестью, принесенной мне короной. Принцесса Елизавета, ничего не подозревая, смотрела на меня своими большими, детскими глазами, зная о моих намерениях так же мало, как о переговорах относительно женитьбы моего покойного брата. Она легко воодушевилась, и я без труда завоевал ее сердце; в то время я был в высшей степени равнодушен к женщинам: лучших я не знал, остальные казались мне ужасно скучными. Принцесса сначала стеснялась меня — я не выношу, когда женщины постоянно витают в высших сферах. Я ненавижу всякую экзальтированность, то прыгающую до небес, то смертельно печальную, и сначала почти приходил в бешенство при потоках слез… Позднее то, что меня отталкивало, стало мне совершенно безразличным… Я всегда был внимательным супругом и довольно снисходительно относился к капризам жены с тех пор, как она заболела. Я уважаю ее, как мать моих детей, но мое сердце было спокойно и становилось тем равнодушнее, чем больше росла ее привязанность. Я ничего не могу поделать, никакие рассуждения не изменили бы этого. И тогда я увидел вас. Я знаю, вы осудили все последовавшее затем и спаслись бегством в свою лесную идиллию; но меня непреодолимо влекло к вам, и я нашел вас еще более неприступной, чем прежде, — встретил другом герцогини…

Его лицо дрогнуло.

— Хорошо, Клодина, я прощаюсь теперь, — продолжал он, — но еще одна просьба — скажите, вы любите другого?

Она молчала. Предательский румянец залил ее лицо, выдавая смущение, и она наклонила свою белокурую голову.

— Скажите «нет!», — страстно прошептал герцог.

— Ее высочество просит фрейлейн фон Герольд пожаловать в ее спальню с песнями Шеффеля, чтобы почитать вслух, — сказала, входя, фрейлина Катценштейн.

Клодина вздрогнула и умоляюще посмотрела на герцога.

— Да или нет, Клодина, — занято ли ваше сердце? — повелительно прошептал он.

Она отошла и поклонилась.

— Да! — твердо произнесла она и, выпрямившись, прошла мимо него, взяв со стола книгу. Читать теперь вслух?!. Теперь! Она была почти оглушена.

Герцогиня лежала на великолепной французской кровати, тяжелые пурпурные занавеси были подобраны. Все убранство комнаты было выдержано в этих любимых герцогиней тонах. С потолка свисал фонарь из рубинового стекла, около постели стоял обшитый красным шелком стол, на нем — лампа с таким же абажуром и складная рамка с портретами герцога и принцев. На противоположной стене в тяжелой золотой раме висела чудная копия мадонны… Первый взгляд проснувшейся падал на нее.

Герцогиня, казалось, совершенно оправилась, она даже с удовольствием лежала под шелковым одеялом и улыбнулась вошедшей.

— Садитесь и почитайте мне тюрингские песни, милая Клодина… Был еще с вами герцог? — спросила она. — Он очень испуган припадком кашля? Мне так неприятно, когда я при нем кашляю, — я знаю, что он расстраивается. Он грустен?

Больная вопросительно посмотрела в лицо девушки, не знавшей, что отвечать. Она села и нагнулась, поднимая платок, чтобы выиграть время. Ужасное положение!

— Клодина, — сказала герцогиня, — я думаю, вы считаете меня более опасно больной, чем это есть в действительности. Читайте, не нужно ответа. Там, где лежит закладка.

Клодина начала читать прелестные стихи из песен Шеффеля. Во время чтения герцогиня экзальтированно восклицала, перебивая ее:

— О, моя милая родина! Я выздоровею! Завтра будет солнце, и мы отправимся в сосновый лес вдыхать здоровье!

Когда вечером Клодина сходила с лестницы, чтобы ехать домой, к ней подошел Пальмер и проводил ее до низу. Он сделал за ее спиной знак горничной, которая моментально исчезла.

— Глубокоуважаемая фрейлейн, — начал он с величайшим почтением, которое не могло бы быть больше, даже если бы Клодина была герцогиней, — его высочество дал мне лестное поручение передать записку, что я и позволю себе сделать теперь.

И он подал конверт, запечатанный герцогской печатью.

— Письмо касается ее высочества и ответа не нужно, так приказал герцог. Можно передать вам?

Клодина вынуждена была взять письмо, хотя она охотно оттолкнула бы его. Как мог герцог так неосторожно посылать ей письмо через этого человека? Она разорвала конверт в его присутствии и прочла заключавшиеся в нем несколько строк:

«Клодина!

Вы — необычайный характер и сообразно с этим правильно поймете необычайное. После ваших слов у меня только одна просьба: останьтесь, несмотря ни на что, другом герцогини, пусть мое признание не заставит вас избегать Альтенштейна! Это не нужно для вас. Даю слово, что вы можете довериться мне.

Адальберт»

Клодина быстро пошла дальше, держа в руке конверт и письмо.

Пальмер проводил ее и почтительно помог сесть в карету. Он даже уложил ее шлейф с нежностью матери, озабоченной бальным туалетом дочери, и отошел с глубоким поклоном. Лакей захлопнул дверцы.

— До свидания! — воскликнул он, когда лакей сел на козлы и экипаж тронулся, потом со смеющимся лицом вынул бумагу из рукава. — Такие вещи надо держать крепче, прекрасная Клодина, — пробормотал он и прочел записку при свете фонаря.

С довольным видом, напевая опереточный мотив, Пальмер пошел в свою комнату в нижнем этаже. Там он зажег гаванскую сигару, растянулся на кушетке и еще раз перечел записку. Он и так знал ее содержание: он тайно читал все, что писал герцог, издали по движению его пера, а если это не удавалось, то распечатывал конверты. Сегодня же обошлось и без таких затруднений. Герцог перед тем, как вложить бумагу в конверт, взволнованно вскочил и заходил по комнате, так что содержание записки стало доступно зорким глазам секретаря. Но все же было приятно владеть оригиналом.

«Его высочество, кажется, сделал немного резкий приступ, а она с добродетельной суровостью оттолкнула его и пригрозила не приезжать более. Теперь он просит ради герцогини отказаться от этого жестокого решения и обещает исправиться, думал он. Все развивается вполне логично — ничего нельзя сказать против. Она умна и не удовольствуется тем, чтобы украшать голову герцога рогами, а захочет помогать в управлении: ведь все эти дамы думают исправить не совсем ясное положение так называемыми «добрыми делами». Они хотят отблагодарить несчастного, попавшего под их власть, показать народу, что его любимый владыка попал в достойные руки. Они желают, чтобы перед ними падали на колени и называли их «добрым ангелом страны». Их интересы всегда направлены на мелочи; только умнейшие видят, чем можно воспользоваться близ них, а в данном случае среди ближайших нахожусь я!».

Он пустил дым кверху и стал рассматривать арабески на потолке. «Она не выносит меня и относится ко мне, как невинная Гретхен к Мефистофелю: ясно, что в один прекрасный день она скажет своему высокопоставленному Фаусту… и так далее. А это могло бы мне все-таки помешать. Я не допущу, чтобы герцог услышал от нее, что я плут. Покамест — внимание! Берг поможет мне: она удивительно способна к интригам. Я сам иногда боюсь этой женщины».

— Ужин подан, — доложил лакей.

Господин фон Пальмер медленно поднялся и аккуратно положил письмо в ящик старого огромного письменного стола, украшенного гербом Герольдов. Потом подошел к зеркалу, причесал свои редкие волосы, полил руки одеколоном, глубоко зевнул, взял у лакея шляпу и перчатки и, взглянув на часы, показывавшие десятый час, пошел в столовую, где собралась немногочисленная свита герцога: она состояла из старого камергера фон Штольбаха, адъютанта фон Риклебена в чине ротмистра и яхт-юнкера Мерфельда, молодца, похожего на собаку, как называл его Пальмер.

Приход последнего, кажется, не особенно обрадовал остальных.

— Извините, — сказал он им, — я заставил ждать себя, но был занят: выполнял приятнейшее поручение, милостивые государи! По повелению его высочества я усаживал в карету прекрасную Клодину фон Герольд.

— Черт возьми, опять она была здесь! — воскликнул Мерфельд с нескрываемым удивлением.

— Она только что покинула герцогские покои.

— Вы хотите сказать — комнаты ее высочества, господин фон Пальмер, — резко заметил ротмистр и слегка покраснел.

— Я имел счастье встретить прелестнейшую гостью этого дома в верхнем коридоре, — с многозначительной улыбкой возразил Пальмер.

— Ах, так! — засмеялся яхт-юнкер.

Ротмистр недовольно взглянул на него.

— Фрейлейн фон Герольд пела в гостиной герцогини и потом была в ее спальне, — громко и решительно сказал он.

— Прекрасно осведомлены! — прошептал Пальмер и низко поклонился — вошел герцог.

— Я не понимаю фрейлейн фон Герольд, — серьезно сказал ротмистр, идя после ужина с юнкером по коридору, в конце которого находилась их общая комната. — Здесь храбрость неуместна. Ей следовало бы избегать пещеры льва. Невероятно, с какой безумной смелостью женщина относится к своему доброму имени, когда уверена в своей безопасности и добродетели.

— Может быть, опасность забавляет прекрасную Клодину, — легкомысленно заметил юнкер. — Если она пошатнется, то объятия, готовые подхватить ее, давно уже открыты, если нет — тем лучше. Но думаю, что это может стать весьма забавным, а то ужасно скучно жить на свете.

— Вероятно, я тоже думал бы так же о ком-нибудь другом, милостивый государь, но относительно этой девушки я попросил бы вас смягчить свою критику.

— Только не так трагично, ротмистр, — засмеялся молодой человек. — Не портите себе сон из-за таких вещей. Его высочество не имеет вида осчастливленного, он скорее был в дурном настроении духа. Скука-то! Скука! Что за нелепость этот Альтенштейн! Если здесь наделают глупостей, я найду смягчающие обстоятельства.


Читать далее

Евгения Марлитт. Совиный дом
1 - 1 12.08.15
1 12.08.15
2 12.08.15
3 12.08.15
4 12.08.15
5 12.08.15
6 12.08.15
7 12.08.15
8 12.08.15
9 12.08.15
10 12.08.15
11 12.08.15
12 12.08.15
13 12.08.15
14 12.08.15
15 12.08.15
16 12.08.15
17 12.08.15
18 12.08.15
19 12.08.15
20 12.08.15
21 12.08.15
22 12.08.15
23 12.08.15
24 12.08.15
25 12.08.15
26 12.08.15
27 12.08.15
28 12.08.15
29 12.08.15
30 12.08.15

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть