Онлайн чтение книги Совиный дом
4

На другой день Клодина пошла лесом в Нейгауз, потому что хотела лично переговорите с Беатой.

Она выбрала узкую извилистую тропинку, выходившую на широкую проезжую дорогу. Предстояло пройти значительное расстояние, но приятно было идти по мягкому ковру из мха и травы, под темным густым лиственным сводом. Сама молодая девушка, «прекрасная лебедь Герольдов», как нежно и восторженно называл ее брат, в своем светлом платье и белой соломенной шляпе, скользила, как солнечный луч, в свежем зеленом сумраке.

Выйдя на дорогу, она шла мимо образцовых нив и чудесных лугов, и невольно нагнулась, чтобы сорвать несколько желтых цветков, сверкавших, как золотые звезды, в сочной траве. Скоро заблестели окна замка. Он стоял на пологом возвышении, склоны которого покрывал бархатный ковер зеленого, низко подстриженного газона.

Клодина пошла по узкой, перерезавшей газон дорожке. Она шла, наклонив голову, и только дойдя до площадки под липами около западной стороны дома, подняла глаза и, смутившись, нерешительно замедлила шаги: в Нейгаузе были гости.

К ней навстречу шла полная, но стройная дама с очень белым лицом и южными, темными глазами. Вероятно, она гуляла в тени. Шлейф элегантного серого шелкового платья мел песок, а в гребне, придерживающем на затылке густые косы, при каждом движении блестели разноцветные каменья. Она держала на руках худенького бледного ребенка в белом платьице, кружевной подол которого опускался почти до земли.

Взор Клодины, как прикованный, остановился на лице ребенка. Она знала эти большие, темные, как вишни, глаза, этот слегка согнутый нос над пухлыми губками, низкий лоб, над которым упрямо поднимались блестящие черные волосы. Это было типичное лицо боковой ветви герцогского дома.

— Хочу взять, — залепетал ребенок и протянул ручонку к цветам Клодины.

Девушка с приветливой улыбкой хотела дать их в руки малютке, но дама так быстро отстранилась, как будто считала ее прикосновение заразным.

— О, пожалуйста, не надо! Я не могу позволить этого! — запротестовала она, скользнув надменным взглядом по простому туалету Клодины.

Было что-то враждебное в глазах женщины. Получив отказ, ребенок поднял оглушительный плач. В это мгновение из-за угла показался какой-то господин.

— Почему малютка так кричит? — с неудовольствием в голосе воскликнул он, быстро приближаясь.

Клодина невольно приняла холодный, недоступный вид, служивший ей защитой при дворе. Барон Лотарь вернулся в Германию, и маленький своенравный ребенок был его дочерью.

Обрамленное бородой лицо его мгновенно вспыхнуло, а глаза блеснули при виде фигуры бывшей фрейлины. Он глубоко и рыцарски вежливо поклонился ей.

— Дитя, — сказал он, насмешливо улыбаясь и утирая своим платком слезы малютки, — кто же требует цветы, сорванные другими? И знай, что женщины всего охотнее отказывают в том, чего другие всего сильнее желают.

Клодина с изумлением посмотрела в лицо этого избалованного, боготворимого любимца дам и совершенно спокойно выдержала его ответный пронзительно-наблюдательный взор.

— Ваш ребенок, конечно, не из-за меня получит первый грустный урок, — возразила она тихо и спокойно. — Едва ли я имею право на эти цветы: они выросли на вашем лугу… Не позволите ли вы теперь дать цветы ребенку? — обратилась она к даме, несшей ребенка.

Барон Лотарь быстро обернулся, удивленно и сердито глядя на даму.

— Теперь? — повторил он. — Что это значит?

— Я боялась, что Леони может засунуть цветок в рот, — с запинкой отвечала дама, смущение и злость слышались в ее голосе.

Он с оскорбительной небрежностью сжал губы.

— А те цветы, что, безжалостно ощипанные, лежат возле коляски девочки — кто их дал ей, фрау фон Берг?

Дама промолчала и отвернула голову.

Клодина поспешила дать цветы ребенку, потому что сцена становилась неприятной. Две маленьких ручки стали разрывать цветы в мелкие клочки.

Клодина невольно вспомнила принцессу Екатерину, о которой рассказывали, что она в начале своей скрытой страсти ощипывала все попадавшие ей в руки цветы, лихорадочно бормоча про себя «любит — не любит». Она не жалела ни чудных роз, ни экзотических тепличных цветов…

Барон Лотарь, вероятно, думал о том же. Он, насупив брови, смотрел на варварские ручонки и пожал плечами.

— Прошу, кроме того, положить девочку, — сказал он даме, — она сидит уже слишком долго и утомлена — я это вижу по ее согнувшейся спинке.

Дама с высоко поднятой головой пошла к детской колясочке, а Клодина поклонилась барону, чтобы проститься с ним, но он остался рядом. При повороте за угол дома на них налетел легкий ветерок, поднимавший тихий шелест в вершинах лип.

— Как таинственно шумит там, наверху, — заметил барон. — Знаете ли, о чем шепчутся старые деревья? О Монтекки и Капулетти Полипенталя.

Девушка холодно улыбнулась.

— В институтах редко думают о домашних распрях, — возразила она спокойно. — Если дружны с кем-нибудь, то не спрашивают, имеют ли на то право. И если я теперь отправилась в место, в котором семья моя не бывала, то только из-за школьной подруги. Я уже была здесь однажды, во время своих последних каникул — старые деревья знают меня.

Он молча поклонился и пошел дальше, а Клодина вошла в вестибюль.

Ей не надо было спрашивать, где Беата: из ближайшей двери, за которой находилась, вероятно, выходившая во двор комната, энергично звучал повелительный голос ее подруги.

— Иди, не упрямься, милый ребенок, — говорила она кому-то. — Мне некогда терять время, давай сюда руку! — Последовала короткая пауза. — Смотри, смотри, как хорошо заживает разрез, теперь можно вытянуть нитку! — Кто-то вскрикнул, и опять все замолкло.

Клодина тихо отворила дверь. Тяжелый запах нагретых утюгов охватил ее. Около длинной доски стояли три женщины и усердно гладили, а у окна Беата перевязывала руку молодой девушки. Она не заметила вошедшей, но, едва окончив перевязку, внимательно посмотрела на работниц.

— Луиза, ротозейка, что ты делаешь? — воскликнула она, недоверчиво прищуривая глаза. — Великий Боже! Мой лучший воротничок под неуклюжими руками! Это более чем дерзко с твоей стороны, чучело ты этакое!

Она отняла у девушки шитье, спрыснула его водой и скатала.

— Я потом сама поправлю испорченное, — сказала она остальным, указывая на маленький сверток, пошла к двери и… удивленно остановилась перед Клодиной.

Искренняя, сердечная радость осветила ее строгие черты.

— Горячей воды в кофейник, — коротко приказала она девушкам, обхватила рукой плечи подруги и повела ее в большую угловую комнату со старинной мебелью из красного дерева, с белыми еловыми полами и красивыми кружевными занавесками.

Комната эта имела совершенно такой же вид до рождения Беаты и Лотаря, еще в то время, когда у окна, не переставая, жужжало веретено в умелых руках. На трех окнах, выходивших на юг, шторы были спущены, окон же, выходивших на восток, не нужно было закрывать от яркого послеобеденного солнца. Перед ними темнели липы, и сквозь их тенистый покров можно было свободно смотреть в цветущую, залитую светом даль.

— Ну, усаживайся, мой старый пансионский друг! — проговорила Беата, подводя Клодину к одному из этих окон.

Она сняла с подруги шляпу и провела рукой по прелестным, слегка растрепавшимся волосам.

— Еще целы локоны, которые мы все так любили. Ты не носишь накладок, и придворный парикмахер не снял своими прическами золотого блеска с твоих волос… Да, ты довольно благополучно вышла из этого Вавилона.

Клодина улыбнулась и села к рабочему столу Беаты. На нем лежало тонкое белье для починки и «Экгард» Шеффрля в простом переплете. Беата стала готовить стол для кофе и, взглянув на книгу, произнесла как бы в свое оправдание:

— Видишь ли, дорогая моя, человек, который, как я, постоянно воюет сам, всего более дорожит редкими часами сладостного отдыха. Для таких часов я постепенно собираю лучшие произведения новейшей литературы.

При этом она положила книгу и белье в рабочую корзинку, постелила на стол скатерть, потом принесла старинную сахарницу из лакированной стали с крепким замком, отперла ее и сделала сердитое лицо.

— Ну вот, извольте видеть! Конечно, это не удивительно при таком переполохе. Сахар для хозяйства попал сюда! Такого со мной еще не случалось. Но Лотарь преподнес мне сюрприз. В ответ на мое письмо о покупке серебра он написал, что возвращается. Я думала — не раньше июля, и потому не торопилась с приготовлениями к его приезду, и вдруг третьего дня он является с багажом, как раз во время нашей большой стирки. Это было ужасно! Мне понадобилось все мое присутствие духа, потому что мадемуазель совершенно потеряла голову и делала глупость за глупостью.

Беата зажгла спирт под только что принесенным кофейником и нарезала пирог. Клодина подумала о том, как шла роль хозяйки к ее высокой фигуре в темном платье с белым фартуком, белым воротничком и манжетами. Здесь ее движения были сильны и уверены, в отличие от неловких, связанных движений и поведения, из-за которого ее недавно в Герольдгофе Альтенштейнов назвали варварской женщиной.

— Лотарь один не смутил бы нас, хотя он очень избалован, — продолжала Беата, вынимая из буфета корзинку с ранней земляникой и ставя ее на стол, — но вся эта орава, которую он таскает за собой… Тут фрау фон Берг, ее горничная, нянька, различная мужская прислуга, и всех надо было разместить. А ребенок-то, ребенок! Такой несчастный червячок никогда не пищал в стенах Нейгауза!.. Нет, никогда! Посмотрел бы на него мой покойный дед, добрый Ульрих Герольд, — какие бы глаза он сделал! Он называл пискунами такую мелюзгу без крови и костей. Девочка не может стать на свои тоненькие ножки, а ей почти два года. Ванны из дикого тмина и молока были бы ей полезны, но мы не смеем коснуться сложной программы питания фрау фон Берг, она ведь непогрешима, как папа! Теща Лотаря, старая принцесса Текла, пригласила ее для своей внучки и совершенно влюблена в эту толстую полоумную особу, которая как нельзя более антипатична мне.

Она пожала плечами, налила кофе в чашки и села к столу. Теперь Клодина могла начать свое сообщение.

Беата молча выслушала ее, мешая свой кофе, но когда дело дошло до самой находки, со смехом подняла голову.

— Что, воск? А я уж вообразила, что старый Гейнеман выгребает целую массу церковной утвари и других драгоценностей. Воск! Вот так новость! А монахини! Поэты-лирики представляют их белыми розами, вздыхающими за железными решетками о прекрасном запрещенном мире, — она засмеялась. — Но здесь монахини не имели на это времени: они были настоящими духами хозяйства и бережливости. В нашей родословной упоминаются две девицы Герольд, которые находились в числе изгнанных сестер. Может быть, именно они сошли вниз с лопатами, чтобы спрятать свой воск от бунтовщиков! Кто знает! Я поступила бы так же. — Она с улыбкой покачала головой. — Чудесная история! И совершенно удивительно также, что это глубоко честное создание, сидящее передо мной, вполне серьезно желает, сосчитав все круги, разделить с нами находку.

Луч светлого юмора скользнул по ее правильным строгим чертам.

— Конечно, воск всегда нужен, хотя бы для того, чтобы вощить нитку. Но в этом вопросе я не высшая инстанция, дорогая моя. Надо посоветоваться с Лотарем.

Она встала и вышла; Клодина не старалась ее удержать. Хотя лишняя встреча с бароном Нейгаузом и была ей неприятна, тем не менее она понимала, что этим все дело сразу будет окончено, и потому спокойно встала, когда через некоторое время в вестибюле послышались его шаги.

Он вошел со своей сестрой. Клодина при дворе видела его только в офицерском мундире, блестящим, победоносным «как Бог войны», как шептали многие дамы… Сегодня он был в штатском, в простом сером костюме. Клодина должна была сознаться, что не мундир придавал ему тот блеск, который делал его, даже рядом с рыцарственным герцогом, самым видным мужчиной при дворе. Она отошла от окна и хотела заговорить, но он со смехом поднял руку.

— Больше не требуется ни слова, — поспешил он сказать. — Беата сообщила мне, что ваш романтичный Совиный дом открыл свои сокровища — старинное монастырское имущество. Как интересно! Конечно, души монахинь разрушили стену, потому что, наконец, к ним явилась настоящая хозяйка.

Клодина невольно взглянула на губы, произносящие столь любезные слова. Это был уже не тот человек, который близ принцессы никогда не обращался к ней с родственным приветом и мрачный взор которого при виде новой фрейлины всегда выражал плохо скрытую досаду.

Беата снова подвела ее к столу.

— Иди же, не держись так торжественно, мы не при дворе, — сказала она. — Садись. Знаешь ли, твои ножки настоящей Золушки, нашей институтской диковинки, должны были удивляться, совершая сегодня такой длинный путь.

Клодина покраснела и поспешно опустилась на стул. Беата села рядом с ней, а барон остановился перед ними, опираясь на спинку стула.

— Конечно, дорога через лес длинна, — поддержал он сестру, — и не следовало женщине отваживаться идти одной. Разве вы не боитесь натолкнуться на грубость?

— Нет, не боюсь. Раньше я чувствовала себя в лесу, как в детской. Мне скорее думается, что он охраняет меня, как старый друг…

— Да, я тоже готова бродить в лесной чаще, даже среди тумана и ночи, — засмеялась Беата. — Мы дети тюрингских лесов. Но для твоих ножек, Клодина, дорога эта все-таки слишком дика…

— Совершенно ненужная жертва, которую заставила вас принести чересчур щепетильная честность, — добавил ее брат, — потому что и без соломоновой мудрости ясно, что мы не имеем и тени права на находку. Совиный дом давно принадлежит линии Альтенштейнов. Как могли бы мы так далеко простирать наши притязания, которые всего менее идут нам, потому что мы сами должны были постараться исправить некогда сделанную несправедливость. Я всегда не понимал, как мой дед мог согласиться обменять ничего не стоящие развалины на плодородный участок земли.

— Я того же мнения, — подтвердила Беата, энергично кивнув головой. — Пусть теперь старый Гейнеман докажет, что его оценка находки верна… Ежегодное подкрепление для твоих хозяйственных нужд не будет для тебя лишним.

— Ты практична, как всегда, дорогая Беата, — сказал барон Лотарь. — Но я почти готов протестовать против такой судьбы наследства монахинь. Разве не было бы более поэтично, если бы старая цветочная пыль обратилась не в воск, а в драгоценные камни, например, в брильянтовый убор, который наследница надела бы при возвращении ко двору? — спросил он, пристально глядя через плечо на молодую девушку.

Клодина подняла свои омраченные глаза и встретила его взор.

— Камни вместо хлеба? — проговорила она. — Мне дороже спокойное чувство, что нужда изгнана из моего дома. Поэтому я рассуждаю так же практично, как Беата… А что мне делать при дворе? Вы, кажется, не знаете, что я вышла в отставку?

— Как же, об этом щебечут даже воробьи на крышах резиденции. Но разве ваше имя и столь завидное для многих положение любимицы герцогини-матери не дают вам права когда угодно вернуться ко двору?

— Из бедного Совиного дома? — спросила она дрогнувшими губами, и глаза ее сверкнули.

— Конечно, расстояние далеко, — произнес барон, и голос его звучал безжалостно, как будто ему попалась давно желанная жертва. — Ровно восемь часов езды!.. Но двор может найти средство и подвинуться к вам поближе.

— Как это возможно? — воскликнула она со сдержанным испугом. — Кроме старой Лесной отрады, у герцогского дома нет владений в окрестностях.

— И в трех узких комнатах знаменитой Лесной отрады вода течет со стен, — заметила с улыбкой Беата.

— Буря скоро обратит негодную постройку в груду мусора… — Барон замолчал и зашагал по комнате. — Третьего дня я провел несколько часов в резиденции, чтобы показать принцессе Текле ее внучку, — продолжал он, остановившись, — и слышал мельком о подобном намерении герцога.

При этом он пристально, почти враждебно, посмотрел в прекрасное лицо бывшей фрейлины, которая густо покраснела.

— Много соображали и шептались по такому поводу, — продолжал он и с насмешливой улыбкой отвел глаза от покрасневшего лица. — Вы знакомы с придворной болтовней. Она, как мяч, вылетает из какого-нибудь угла, и ее трудно поймать, но след остается даже на задетом венце святыни.

При этих словах Клодина подняла опущенную голову.

— Да, я знакома с придворной болтовней, — согласилась она, — но никогда не унижалась до такой степени, чтоб она могла оказывать на меня какое бы то ни было влияние.

— Браво, старый пансионский товарищ! — воскликнула Беата. — Ты действительно выбралась оттуда целой и невредимой!

Ее светлые глаза все время внимательно наблюдали за возбужденными лицами говоривших.

— Но оставьте придворные воспоминания, — прибавила она, наморщив лоб. — Я до глубины души ненавижу сплетни; все равно — на плоту ли на реке или при дворе — они всегда непорядочны… Скажи мне лучше, Клодина, как ты справляешься со своей новой задачей?

— Ну, сначала было, конечно, трудно, — сказала девушка с кроткой улыбкой, к которой примешивалась легкая грусть. — На руках и фартуках есть следы неумения стоять у плиты. Но первая страда уже прошла, и я теперь даже нахожу время пользоваться нашей тихой семейной жизнью и слушать приятные и интересные рассказы Иоахима.

— Неужели? Он с удовольствием смотрит на то, что вы исполняете обязанности прислуги?

Лотарь насмешливо взглянул на нее.

— Вы думаете, я не умею избегать того, чтобы он видел мои хозяйственные занятия? — весело возразила она, не замечая насмешки. — И для этого не требуется особенной хитрости. Иоахим с утра до вечера пишет «Путешествие по Испании», в которое вставляет свои лучшие стихи. За работой, которая делает его счастливым, он забывает будничную жизнь со всеми ее мелочными заботами. Это человек, которому все равно — спать на полу или на мягкой постели, он может питаться черным хлебом и молоком и быть довольным. Но он требует любви, нежного участия, а это он постоянно находит, когда спускается к нам вниз из своей «колокольной комнаты». О, я могу сказать, что поняла свою задачу: Иоахим — поэтическая натура, и заботы о нем мне вручила сама муза поэзии!

Она встала и взяла шляпу и перчатки.

— Теперь пора идти домой и приготовить к ужину яичный пирог… Не смейся, Беата, — но она и сама присоединилась к звонкому смеху подруги. — Моя старая Линденмейер гордится искусством, с которым ее ученица уже печет пироги.

— Следовало бы твоей старой герцогине посмотреть на это! Она была бы довольна. Она настоящая немка, хозяйственные наклонности у нее в крови. Но понравилось бы ей, если бы горькая необходимость перенесла ее из салона в кухню? Смена света и тени, которая выпала на твою долю, слишком резка, и мне тяжело об этом думать.

— Успокойся, Беата! — с хорошо заметной иронией произнес барон. — Испытание непродолжительно. Это только переходная ступень, эпизод из сказки о короле Дроздовике. Раньше, чем ты думаешь, солнечный блеск озарит скромный цветок, такой блеск, которому станут завидовать розы Шираза.

Брат и сестра незаметно обменялись взглядом, и при последних словах барон Лотарь вышел из комнаты.

— Он, кажется, фантазирует, — сказала Беата, пожав плечами и, по-видимому, ничего не понимая, пошла к двери, ведущей в соседнюю комнату. — Подожди минуту, Клодина, я оденусь для гуляния: мне хочется проводить тебя.