Онлайн чтение книги Спящий детектив
Эпизод девятый. ПРИВИДЕНИЕ В ГРЕЙНДЖЕ

I

В центре стола горела большая лампа; близ каждого из обедавших мерцала свеча в прозрачном красном подсвечнике; мягкий свет контрастировал со снежно-белыми салфетками и блеском безупречно начищенного серебра, но не мог рассеять тьму вокруг нас. Стол казался освещенным оазисом в пустыне громадного зала. На далеких деревянных панелях стен смутно угадывались очертания рыцарских доспехов и охотничьих трофеев, и я как раз разглядывал их, когда рядом со мной возникла молчаливая фигура дворецкого.

Трое из мужчин, сидевших за столом, были ухожены и одеты в приличествующие случаю обеденные костюмы (осмелюсь и себя включить в их число); громоздкое тело четвертого было облачено во фрак с широкими сатиновыми лацканами, подобный тем, что мне приходилось видеть, если не ошибаюсь, на портретах викторианских знаменитостей. Фрак давно залоснился, и потому не приходилось сомневаться, что он вышел из рук портного викторианской эпохи. Под фраком имелся жилет с высоким вырезом и отворотами; брюки же, скрытые в настоящее время скатертью, относились к иному костюму — вероятно, утреннему — и другому периоду портновского искусства.

Платье на женщине, молодой, смуглой и неописуемо прекрасной, мерцало оттенками янтаря и было скроено со всей дерзостью парижской моды. Ее прелестные глаза по большей части оставались опущены: сэр Джеймс Лейланд, наш хозяин, не скрывал своего восхищения гостьей; он то и дело поворачивал к ней лицо, покрытое загаром, какой приобретается после долгих лет жизни в буше. Климент Лейланд, кузен баронета, был поразительно похож на сэра Джеймса, но никак не мог похвастаться живыми манерами последнего. Я посчитал его человеком, которые много размышляет и мало говорит.

Впрочем, разговор едва ли мог сесть на мель, учитывая присутствие истинного представителя колоний, каким был сэр Джеймс, и такого кладезя любопытных историй, как Морис Клау. Большую часть времени мы с мистером Климентом Лейландом выступали в нелегкой роли почтительно внимающей аудитории, поскольку Изида Клау, как оказалось, могла быть в беседе почти столь же занимательна, что и ее отец.

— Я так рад, — произнес Морис Клау, чей громоподобный голос эхом раскатился по залу, — этой возможности посетить Грейндж.

— Место и впрямь исторически значимое, — согласился сэр Джеймс. — Вот уж никогда не думал, что унаследую величественный старый особняк, не говоря уж о титуле. Ранняя смерть дядюшки, закоренелого холостяка, полностью изменила мою жизнь; я стал землевладельцем, а ведь вполне мог превратиться в китобоя с Маррамбиджи[45]Маррамбиджи — река в австралийском штате Новый Южный Уэльс.!

Он весело рассмеялся, переводя взгляд с Изиды Клау на кузена.

— Клем сохранил все для меня в идеальном порядке, включая семейного домового! — добавил он.

— Ах! тот семейный домовой! — загромыхал Морис Клау. — Он-то и нужен мне, сей гоблин!

История Грейнджа, собственно говоря, и была главной причиной визита Мориса Клау. Внимание исследователей оккультных материй не так давно привлекла странная книжица под названием «Психические измерения»; среди широкой публики она также приобрела популярность. Тема призраков трактовалась в книге с совершенно новой точки зрения, причем анонимный автор, по-видимому, был хорошо знаком с историей каждого «дома с привидениями» в Европе. Немногим было известно, что этим автором был антиквар из Уоппинга; так как в книге, среди прочих британских домов с привидениями, говорилось о Грейндже, издатель счел нужным передать автору письмо сэра Джеймса Лейланда, приглашавшее его к расследованию последних явлений фамильного призрака Лейландов.

Я имел честь находиться рядом с Морисом Клау во время другого расследования, связанного с предполагаемым привидением, о котором рассказывал в одном из предыдущих отчетов — речь идет о призраке в усадьбе, известной под именем «Рощи». Клау любезно пригласил меня помочь (его собственное выражение) в расследовании тайны Грейнджа. Я с радостью согласился, мечтая включить в свои хроники еще один случай предполагаемо оккультного свойства.

— Безотлагательно встретимся мы лицом к лицу с ним, сим нарушителем спокойствия, — продолжал эксцентричный исследователь. — Сэр Джеймс, явление того, что называете вы привидениями, подобно феноменам драгоценных предметов старины, бриллиантов, мумий — ах, эти мумии! — и прекрасных женщин!

— Сравнение прелестной женщины с предметом старины я не назвал бы комплиментом! — заметил сэр Джеймс, поглядывая на Изиду.

— Такова истина! — внушительно заверил его Морис Клау.

— Натура, сей таинственный процесс воспроизводства, зря не расходует образцы свои. Сэр Джеймс, всякая красота повторяется. Поглядите на дочь мою, Изиду.

Сэр Джеймс с готовностью подчинился.

— Видите ее, да? И что же вы видите?

Изида опустила глаза — но, говоря откровенно, я не заметил на лице этой девушки, поразительно умевшей владеть собой, ни малейшего признака смущения.

— Быть может, — продолжал ее отец, — поведал бы я вам, что видите вы; однако скажу лишь о том, что можете вы узреть. Пред вами красавица времен регентства или фаворитка вашего Карла; дочь викинга, принцесса древней Британии; рабыня Цезаря, танцовщица фараона!

— Вы верите в реинкарнацию? — негромко спросил Климент Лейланд.

— О да, безусловно, почему бы нет, конечно! — пророкотал Морис Клау. — Но не о перевоплощении говорю я теперь, о нет; повествую я о воспроизводстве Натуры и твержу вам, что Натура не расходует даром всякую красоту. Соотношение каково души с телом? Продолжается воспроизводство снова и снова, покуда форма, штамп, гравировальная доска не гибнет! То же и с призраками. Пишете вы, что домовой ваш новые исполняет трюки. Отвечаю я, что гоблин неспособен изучить новые фокусы; далее отвечаю я, что иначе станет он иным гоблином! Консервативна Натура в отношении домовых своих, равно как и прекрасных женщин; не любит она вносить изменения в древние формы. Как? Искрошить их? Ни за что! Создает она новые…

Климент Лейланд тонко улыбнулся, но сэр Джеймс был явно увлечен рассуждениями Клау.

— Как вы знаете, я внимательно прочитал «Психические измерения», мистер Клау, и ваши непривычные теории не слишком меня удивляют. Насколько я понимаю, вы хотите сказать, что любой зачарованный дом из поколения в поколение зачарован одинаково? И любое новое событие указывает на присутствие новой силы или духа?

— Сие именно так, — довольно кивнул Морис Клау. — Разум ваш восприимчив, сэр Джеймс; стоило бы вам заняться привидениями — вы им понравитесь. Пред восприимчивым охотником на привидений научное раскроется будущее, ибо — по секрету шепну вам — бедные привидения порою рады, что на них охотятся! Столь одинока жизнь привидения!

— Призрак Грейнджа — существо общительное, — заверил его сэр Джеймс. — Горестные вздохи в часовне или что-либо подобное ему не по душе; он часто наведывается в бильярдную, его нередко можно встретить здесь, в обеденной зале, а в последнее время он привык со мною спать!

— Слышал я о том, — громыхнул Морис Клау. — О да, слышал. Странно, странно. Продолжайте же, друг мой.

Глаза Изиды Клау были прикованы к сэру Джеймсу. Он продолжал:

— Традиционно считается, что в Грейндже обитает привидение в виде серого монаха, который в определенные ночи — я позабыл, какие именно — выходит из часовни за садом, опираясь на длинный посох, приближается к контрфорсам западной стены и исчезает в ней в том месте, где раньше находился потайной вход. В свое время там находился тайный проход со ступенями, ведущий к комнате, сооруженной одним из древних Лейландов эпохи Генриха VIII, печально знаменитым распутником и повесой. В последний раз комнатой пользовался сэр Френсис, конфидент Карла II. Следующий наследник приказал перестроить весь корпус, и проем старинной двери заложили кирпичами.

— Да, да, — произнес Морис Клау. — То мне известно, но рассказываете вы хорошо. Чрезвычайно любопытный дом, этот Грейндж. Я писал о нем, о том сером монахе; не удивительно ли, что новое привидение явилось пастись на его угодьях! Поведайте нам о последних событиях, сэр Джеймс.

Сэр Джеймс прочистил горло и оглядел стол.

— Курите, не стесняйтесь! Я и сама не прочь закурить! — сказала Изида.

— О да! — согласился Морис Клау. — Останься здесь, дитя мое; все мы останемся; не сдвинемся ни на дюйм. Обеденная зала хранит множество психических отпечатков. Закурим же и обратим умы наши к загадке.

Подали кофе и ликеры; зажглись красноватые огоньки сигарет. Полагаю, присутствие Изиды Клау помешало хозяину угостить нас сигарами; девушка, однако, закурила предложенную сэром Джеймсом египетскую сигарету с беззаботностью давней поклонницы миледи Никотин. Дворецкий покинул нас, и мы, точно путешественники в нашем освещенном оазисе, остались посреди темной пустыни громадного, населенного призраками дома.

— С тех пор, как я вернулся из Австралии, случилось много невероятных происшествий, — начал сэр Джеймс. — Конечно, я не стану говорить, что раньше такого никогда не бывало: дело в том, что последние семь или восемь лет жизни мой дядя безвыездно провел в Лондоне, тогда как Грейндж находился на попечении экономки. Забавно, не правда ли, что экономки и прочие достойные леди никогда не замечают ничего необычного в семейных поместьях, с которыми связывает их судьба? Но как бы то ни было, меня выкорчевали из буша и, пока завершались все формальности, старина Климент начал приводить дом в порядок; прибыв, я обнаружил, что Грейндж сияет чистотой от пола до потолка. Были наняты и новые слуги, хотя экономка и дворецкий, прослужившие здесь десятки лет, естественно, остались в Грейндже, как и кое-кто из числа старой прислуги. Итак, все было в полном порядке.

— Включая привидение! — со смехом вставил его кузен.

— В том-то и беда! — воскликнул сэр Джеймс и ударил кулаком по столу. — В первый же вечер, когда я обедал здесь, в зале, потустороннее показало характер! Мы с Климентом сидели за столом; мы пообедали — вполне скромно, не сомневайтесь — закурили и принялись болтать, как вдруг…

Он внезапно прервал свой рассказ: могло показаться, что кто-то с силой захлопнул тяжелую дверь и рассказчик остался за нею. В тот же миг напряженная тишина взорвалась. Кровь будто застыла у меня в жилах; безумный, сверхъестественный ужас приковал меня к стулу. Отзываясь со всех сторон гулким эхом, по громадному древнему дому прокатился раскат демонического хохота! Я не мог понять, откуда он доносился. Он был везде — вокруг, над нами, под нами. То был безумный, дьявольский, адский звук, который невозможно описать словами. Хохот звучал то громче, то тише, то снова громче — и оборвался так же резко, как начался.

— О Боже! — прошептал я. — Что это?

Призрачное явление заставило всех замолчать; мы сидели за столом и прислушивались. Сэр Джеймс заговорил первым.

— Наглядный пример, мистер Клау! — сказал он. — И такое происходит каждую ночь!

— Ах, — загромыхал Морис Клау. — Каждую ночь, говорите вы? Сей хохот? Вы исследовали причину — да — нет?

— Пытался. Правда, говоря по чести, я даже не знаю, с чего начинать, — ответил баронет.

Мы постепенно начинали приходить в себя.

— Слышен сей хохот лишь в данной комнате? — осведомился Морис Клау.

— Он всегда раздается во время обеда; в другое время я не слышал его, — был ответ. — Хохот разносится по всему дому. Слышали его и слуги. Все они, за исключением экономки и дворецкого, собираются в ближайшее время уволиться.

— А! канальи! — проворчал Морис Клау. — Трусливые свиньи! Всегда так с ними, с теми слугами. Не нашли вы того, кто хохочет, полагаю?

— Нет, — ответил сэр Джеймс. — Но хохотом он не ограничивается, не правда ли, Клем?

Климент Лейланд покачал головой. Его лицо, как мне показалось, было бледнее обычного: очевидно, происшедшее сильно встревожило его.

— Что еще? — вскричал Морис Клау. — Серый монах забыл о правилах приличия; становится он груб, тот серый монах, а?

— В доме стало невозможно жить, — с горечью сказал баронет. — Полная коллекция общеизвестных явлений. Двери у нас сами собой закрываются, то и дело доносятся звуки призрачных шагов и, если верить слугам, по ночам половина адских сил устраивает здесь банкет!

— Что испытали лично вы? — вмешался Клау.

— Мои впечатления вкратце сводятся к следующему. По вечерам, за обедом, я почти каждый день и порой несколько раз подряд слышу этот ужасающий хохот. В бильярдной, которая выходит вон в ту галерею, я постоянно ощущаю на лице или шее дуновение леденящего ветра, будь то в безветренную погоду или при закрытых окнах. Третье место, где происходят эти беспорядки — комната, которая примыкает к бильярдной слева и отделена от нее дверью. Там хранятся охотничьи ружья; ночью, когда дверь заперта, в комнате раздаются выстрелы — такое случалось на протяжении пяти ночей!

Морис Клау извлек из кармана цилиндрический пузырек и увлажнил вербеной свой высокий желтоватый лоб.

— Волнительно сие, — заявил он. — Следует остудить мозг.

— Последнее, что достойно упоминания — призрачный голос, который часто будит меня по ночам, — добавил сэр Джеймс.

— Голос! — громыхнул Морис Клау. — Голос какого рода? Что говорит тот голос?

— Я ни за что не соглашусь повторить! — сказал баронет, покосившись на Изиду. — Он произносит непристойности, мне кажется; это тихое, отвратительное бормотание, словно голос неживого и бесконечно порочного существа.

Морис Клау поднялся на ноги.

— Мы можем заключить, что дух сей имеет мысли, а мысли суть вещи, сэр Джеймс, — произнес он. — Нынче стану я спать в одном из прибежищ его, здесь ли, в бильярдной комнате или в оружейной. Изида, дитя мое, принеси мою одически стерильную подушку. Очаровательное дело! достойно оно тонких методов.

Он положил руки на плечи сэра Джеймса, который также встал из-за стола.

— Мысли, что проникнуты злом, живые, сэр Джеймс, — сказал он. — Не сумею объяснить вам, сколь сложно убить их. Немногие добрые мысли выживают; но в подобном древнем обиталище, — он сделал характерный жест руками, — живут мыслительные формы, что сохранились с темных веков. Раскрыл я внутреннее око, друг мой. К счастью, скажу я, закрыто внутреннее око у большинства из нас; у других слепо оно. Но раскрыл я то око и научил его видеть. Во сне, — Клау вдруг понизил голос, — приходят ко мне мыслительные формы. Нелегко жить с сим даром, о да; ибо здесь, в Грейндже, окажусь нынче ночью я в зловещей компании. Забытые давно злодеяния вновь свершатся пред моим внутренним взором! Утону я в крови! Подбираться станут ко мне наемные убийцы, крик жертв раздастся в ушах, блеснет потаенный нож, честный топор сделает свое дело; ибо в момент свершения сих деяний создаются две нерушимые мыслительные формы — то мысль убийцы, что выживает, напоенная кровью и местью, и мыслительная форма жертвы, мысль та, что также длительно живет, будучи мыслью безнадежного отчаяния, последним сбиранием духовных сил, какого не бывает обычно при жизни, во имя последнего мучительного сетования!

Клау смолк и огляделся вокруг.

— В сообществе призраков, — сказал он, — должен избрать я того, что помышляет о хохоте, ружьях и отвратном шепоте. Непростая задача! Сколь чудесна наука ментальных негативов!

Так закончилась наша вечерняя беседа. Изида Клау, достав из большого чемодана, составлявшего часть багажа ее отца, две огромные красные подушки, пожелала нам спокойной ночи и удалилась в свою комнату. Морис Клау, с подушкой в каждой руке, принялся неуклюже бродить из комнаты в комнату, точно медведь в поисках берлоги.

II

— Правильно ли я понял, — шепнул мне Климент Лейланд, — что ваш друг собирается спать здесь?

— Да, — ответил я, улыбаясь при виде откровенно удивленного лица своего собеседника. — Таков его метод расследования — метод эксцентричный, но эффективный.

— В самом деле? И все, о чем говорится в «Психических измерениях», не выдумка?

— Никоим образом. Морис Клау — человек выдающийся. Не припомню загадки, которую он не смог бы разрешить.

Громыхающий голос Мориса Клау, так часто напоминавший мне грохот бочек, перекатывающихся в глубоком погребе, прервал наш разговор:

— Вот идеальное место; здесь, на кушетке у двери в комнату, что хранит ружья, пребуду я в эпицентре психических бурь, сотрясающих еженощно Грейндж.

— Поскольку вы твердо намерены оставаться здесь, мистер Клау, я не буду пытаться вас переубедить. Но все же я предпочел бы, чтобы вы провели ночь на более удобной постели, — сказал сэр Джеймс.

— Нет, нет, — послышался ответ. — Здесь преклоню я старую свою голову, здесь буду лежать я и ждать того, кто хохочет.

Время было позднее, и мы оставили нашего новоявленного охотника за привидениями на кушетке в бильярдной. Зная, что любой шум способен потревожить Мориса Клау, я предложил перейти в дальнюю комнату и выкурить по последней сигарете, прежде чем отойти ко сну.

Мы мирно беседовали около часа, как мне кажется. Затем Климент Лейланд извинился и отправился к себе, сказав, что день у него выдался тяжелый.

— Клименту пришлось изрядно потрудиться, — сообщил мне баронет. — Я уже говорил вам, если не ошибаюсь, что в сложившихся обстоятельствах решил покинуть Грейндж. Сейчас мы восстанавливаем древний Фрайарс-хауз, или «Дом монахов», который находится приблизительно в миле отсюда; земли в той стороне также принадлежат нам. Дом оставался необитаемым на протяжении трех поколений, и он гораздо старше Грейнджа; часть постройки относится к временам короля Иоанна[46]Т.е. к концу XII — началу XIII в.. Надеюсь, я смогу убедить слуг перебраться туда; но Грейндж без прислуги содержать невозможно. Климент весь день наблюдал за работами в Фрайарс-хаузе — он отлично с этим справляется.

Через несколько минут мы разошлись по своим комнатам. Я оставил сэра Джеймса у дверей его спальни, которая некогда выходила на балкон над пиршественным залом. Дверь давно заделали, и вход располагался теперь в нижнем коридоре. Моя комната находилась севернее, на противоположной стороне того же коридора.

Заснуть мне никак не удавалось. Современная меблировка комнаты отнюдь не лишала стены, отделанные мелкими квадратами панельной обшивки, духа седой старины. Единственное окно, посаженное глубоко в стене и выходившее на большой фруктовый сад, словно притягивало надменный рыцарский взгляд; оно послужило бы прекрасным обрамлением для романтической девичьей головки эпохи Стюартов. Но в доме ощущался и мрачный дух времен более давних, более темных, чем дни «Веселого монарха»[47]«Веселый монарх» — прозвище короля Карла II (1630–1685), правившего Англией и Шотландией с 1660 г. — дух призрачного зла, черного облака, испускавшего дьявольский смех и непристойный шепот.

В тенях деревьев на дорожке внизу мне виделась серая фигура в рясе с поднятым капюшоном; она быстро пересекала полосы света и замирала, следя за мною зловещим взглядом, в озерах мрака. Милосердный сон не приходил. Морис Клау, не знавший подобных страхов, мог спать — нет, уже спал в самой воронке этой психической бури; но я был сделан из другого теста. Я бывал с ним во многих переделках и видывал немало мрачных преступлений, но потусторонний ужас Грейнджа подтачивал мое мужество.

Грейндж располагался на холме; на северо-востоке, над древесными кронами поросшего лесом склона, возвышалась серая башня, похожая в свете луны на гигантского монаха. Я рассеянно поглядывал на нее. Туда, в Фрайарс-хауз, баронет собирался отступить из захваченного призраками Грейнджа. Закурив трубку, я высунулся из окна, лениво глядя на древнюю башню и размышляя о том, сколько свершилось в ней за долгие века кровавых злодеяний и не превзошли ли они мерзостью те, что оставили призрачный отпечаток на Грейндже.

Ночь была спокойна и тиха. Ни в доме, ни снаружи не слышно было ни звука. Не знаю, сколько времени провел я у окна в полудреме, терзаемый смутными страхами. Меня вернул к действительности громкий вопль. Он расколол тишину ночи и как ножом прошелся по моим нервам. Я выронил трубку, отпрянул от окна и застыл, не в силах пошевелиться от невыносимого ужаса.

— Отец! — раздался пронзительный крик.

И снова:

— Отец! О Боже! спасите его! спасите!

III

То был голос Изиды Клау!

Сопровождая ее отца во время различных расследований, я привык брать с собой оружие и сейчас, держа в руке взведенный пистолет с полной обоймой внутри, выскочил в коридор и бросился к лестнице. Прямо передо мной хлопнула дверь, появился сэр Джеймс, надевая на бегу халат. Мы успели лишь обменяться быстрым взглядом; лицо его было бледно; вместе мы бросились в зал, испещренный пятнами призрачного лунного света.

— Вы слышали? — тяжело дыша, прохрипел сэр Джеймс. — Кричала мисс Клау! Что случилось, во имя Господа? Где она?

Не успел он задать свой вопрос, как мы очутились в бильярдной — и получили ответ. Изида Клау, в халате, наброшенном поверх ночной рубашки, стояла на коленях у кушетки, на которой распростерся ее отец.

— Что случилось? Что случилось? — простонал сэр Джеймс.

Мы подбежали к кушетке.

— Мистер Клау! Мистер Клау! — взывал баронет.

— Все в порядке, друг мой! — послышался громыхающий голос. К моему бесконечному облегчению, Морис Клау привстал и теперь оглядывал нас, поправляя на массивном носу пенсне. — Живу я! Спасен я Наукой разума!

Изида Клау склонила голову на красную подушку, и я заметил, что все тело ее сотрясает дрожь. Впервые на моей памяти ей изменило царственное самообладание; я не знал, что и думать, и только гадал, какая ужасная опасность могла грозить Морису Клау.

— Хвала небесам! — радостно отозвался баронет.

Послышались шаги; в двери бильярдной показались несколько испуганных слуг во главе с дворецким. В комнату протиснулся мистер Климент Лейланд. Его мертвенно-бледное лицо казалось совершенно белым по контрасту с надетым на нем темно-красным халатом.

— Джеймс! — хрипло произнес он. — Этот ужасный крик! Что случилось? Что произошло?

Спальня мистера Климента, как мне было известно, находилась в западном крыле; на таком расстоянии он не мог различить слова, произнесенные Изидой Клау, отчего ее пронзительный крик должен был показаться ему еще более пугающим.

Морис Клау протестующе поднял руку.

— Спокойней, дорогие друзья, — пророкотал он, — суетиться и тревожиться не стоит. Пагубно сие для нервов. Станем же спокойными, станем тихими.

Он положил руку на голову девушки, стоявшей возле него на коленях.

— Изида, дитя мое, сколь тонким инструментом психичесское является восприятие! Ты узнала ее, ту опасность, что грозила бедному старому отцу твоему, старому бедному глупцу, что лежит здесь в ожидании погибели! Ты словно знала раньше, чем понял я!

— Бога ради, мистер Клау, — запинаясь, сказал Климент Лейланд, — что случилось? Кто или что угрожало вам? Что привело в ужас мисс Клау?

— Друг мой, — отвечал Клау, — задаете вы мне головоломки. Нечто страшное обитает в сем Грейндже, нечто смертельно опасное. Нет живущего, что не познал бы страх, и я, старый глупец, воистину жил нынче ночью. Я сдаюсь, друг мой. Правит сим Грейнджем некий зловещий дух, коего не могу я запечатлеть негативом своим, — Клау по обыкновению притронулся ко лбу, — и предпринять то смерти подобно. Мощь его слишком велика для меня. Грейндж нечист, сэр Джеймс. Покинете вы Грейндж незамедлительно; ибо то я, старый и опытный, что знает, предупреждаю вас. Бегите, спасайтесь из Грейнджа. Завтра же переселяйтесь в Фрайарс-хауз!

Клау не счел нужным вдаваться в дальнейшие объяснения.

— Разбит я, потерпел поражение, друзья мои! — заявил он, безропотно пожимая плечами.

Изида, чье лицо заливала смертельная бледность, а глаза лихорадочно блестели, удалилась к себе. Направляясь к двери, девушка закрыла лицо руками. Морис Клау согласился расположиться в комнате, находившейся рядом с моей, и через некоторое время все мы в смятенных чувствах разошлись по своим спальням.

Мне было понятно, что в ночных событиях кроется какая-то глубокая тайна. Морис Клау и Изида Клау что-то скрывали. У них был общий, темный секрет, который они ревностно хранили; но смысл их действий являл полнейшую загадку, чье решение ускользало от меня.

Наступило утро и наша изрядно потрепанная компания собралась за завтраком. Едва ли кто-то спал той ночью под крышей Грейнджа, хотя потустороннее, насколько я мог судить, более ничем не проявило себя.

Морис Клау завел бесконечный рассказ о фауне Сахары; он полностью завладел разговором, единственной темой которого стали его занятные истории о змеях и скорпионах.

После завтрака мы отправились в автомобиле сэра Джеймса в Фрайарс-хауз; несмотря на современную мебель и драпировки, дом показался мне чрезвычайно унылым. Лишенный призрачной атмосферы, Грейндж был бы вполне очаровательным местечком; но это сооружение, похожее на темницу, с покрытой лишайником башней, возвышавшейся над долиной еще в те времена, когда Иоанн подписал Великую хартию вольностей, с массивными стенами и узкими бойницами, комнатами неправильной формы и запахом склепа, было чересчур архаичным и неудобным для жизни.

Морис Клау, стоя посредине комнаты, превращенной в библиотеку, снял свой коричневый котелок и извлек из-под подкладки пузырек.

— Это место, — произнес он, — омерзительно пахнет мертвыми аббатами!

Он брызнул вербеной на себя и Изиду, вернул пузырек в котелок и собирался было надеть свой головной убор, как вдруг застыл, задумчиво глядя в потолок.

— Мои заметки! — отрывисто сказал он. — Забыл я заметки те в саквояже. Потребны мне они. Проклятие мне, ибо старый я глупец! Сэр Джеймс, не покажете ли Изиде сию обворожительную древнюю башню в мое отсутствие? Я не создаю трудность? Но я одолжу автомобиль и поеду в Грейндж, где заметки мои!

— Не беспокойтесь! — с готовностью отозвался баронет. — Климент может поехать с вами!

— Нет, нет! Конечно же нет! И помыслить о том не мог я! Старый друг мой, мистер Сирльз, может присоединиться ко мне, если пожелает; если же нет, отправлюсь один я.

Разумеется, я согласился поехать с ним; оставив всех остальных у древних крепостных врат, мы направились в Грейндж. Автомобиль спустился в долину, затем мы принялись карабкаться вверх по склону; всю дорогу Морис Клау бормотал что-то себе в бороду, не обращаясь ко мне и явно избегая беседы.

— Пойдемте, друг мой, — сказал он, когда автомобиль остановился у дома, — покажу я вам, что успел запечатлеть мой ментальный негатив до того, как наступила великая опасность.

Он повел меня в бильярдную и приказал дворецкому удалиться. Когда мы остались одни…

— Заметить вы можете нечто, — загрохотал Клау, указывая в сторону пиршественной залы. — Заметите вы нижеследующее: смех — где слышен он? Здесь, в оружейной комнате справа, и в зале передо мною прямо. Грандиозна Наука разума! Проверю теперь я свой негатив.

Я недоуменно глядел на Клау, который проворно забрался в громадный старомодный камин, служивший одним из самых странных украшений комнаты. Клау пришлось нагнуться, чтобы не удариться лбом о каминную доску; свой исторический коричневый котелок он предварительно снял и положил на подставку для дров.

— Быть может, не найду я, — донесся из камина его громыхающий голос. — Негатив мой затуманен был убийствами, гибельными осадами, дуэлями при свечах и прочими мыслительными формами беспокойного прошлого; но ждет меня победа, может статься — быть может, ждет меня триумф!

Он стоял на подставке, засунув голову в каминную трубу, и вдруг из этого темного, покрытого сажей закутка до меня донесся негромкий скрежет.

— Есть! — торжествующе загромыхал Клау. — В кармане моем электрическая лампа. Я поднимаюсь; следуйте за мной, друг мой.

Клау подался вверх и, к моему неописуемому удивлению, внезапно исчез в камине. Удивляясь все больше, я последовал за ним и увидел, что он стоит в нише высоко над моей головой — каким-то непонятным образом, сообразил я, Клау сумел открыть прикрывавшую эту нишу дверцу. Он протянул вниз длинную руку и сжал мою ладонь.

— Вверх! — воскликнул он и с неожиданной силой и легкостью втянул меня в нишу, как если бы я был ребенком.

Он нажал кнопку фонаря, который держал в руке. Мы находились у подножия чрезвычайно крутой и узкой деревянной лестницы.

— В толще стены скрыта она, меж панелями, — с гордостью прошептал он. — Потайное укрытие якобитов. Сэру Джеймсу не известно ничего о нем; ибо не провел ли он всю свою жизнь в буше?

Клау двинулся вверх по лестнице.

— Справа оружейная комната, бильярдная комната! — услышал я его голос. — Слева обеденная комната. Отсюда исходит смех — отсюда исходит опасность.

Он все поднимался, и я следом за ним. Лестница вывела нас в пыльную квадратную комнатку размером шесть на шесть футов. Морис Клау, гротескно изогнув шею, водил фонарем взад и вперед. Затем он поднял с пола квадратный деревянный ящик и жестом велел мне спускаться.

— Нет выхода, — сказал он, — и нет прохода. Спальня сэра Джеймса в дальней стороне, но нет прохода, что и ожидал я.

Мы спустились вниз тем же путем — очевидно, другого прохода, как и сказал Клау, здесь не имелось. Клау бережно прятал под плащом деревянный ящик, найденный им в потайной комнате. Меня переполняло любопытство; но Морис Клау тут же отправился к себе, попросив меня подождать его у дома. Вернулся он без ящика, однако же с толстой записной книжкой и выразил готовность сесть в ожидавший нас автомобиль.

Его странные глаза за стеклами пенсне торжествующе блестели.

— Мы побеждаем, — сказал он. — Привидение Грейнджа уступает Науке разума!

IV

Мы перекусили в Фрайарс-хаузе, причем компанию нашу никак нельзя было назвать веселой. Сэр Джеймс казался озабоченным и был занят своими мыслями, Климент Лейланд вел себя сдержанней обычного. Морис Клау говорил без умолку, но все время рассказывал о Борджиа — он обладал неистощимым запасом самых неприглядных историй об этом печально известном семействе. Отвратительные исторические анекдоты, которые он излагал хриплым шепотом (невозможно описать или воспроизвести этот шепот), были так реалистичны, что каждый проглоченный кусок вставал у меня поперек горла.

После мы без дела бродили по окрестностям; прекрасные старинные сады несли на себе безошибочную печать монашеского труда. Сэр Джеймс, шедший впереди с Морисом Клау и Изидой, резко обернулся и стал ждать меня. В этот момент я с интересом разглядывал солнечные часы; однако же я ускорил шаг и присоединился к нашему хозяину.

— Могу я попросить вас остаться здесь на выходные, мистер Сирльз? — спросил он.

— Вы очень любезны, — ответил я. — Думаю, с этим никаких затруднений у меня не возникнет. Буду весьма рад погостить у вас.

Я заключил, что Морис Клау также намерен остаться, и был довольно-таки удивлен, когда он вскоре увлек меня в увитую розами беседку, стоявшую поодаль, и сообщил, что отправляется домой на четырехчасовом поезде.

— Но вернусь я утром, мистер Сирльз, — заявил он, таинственно помахивая пальцем перед моим носом. — О да, вернусь я утром!

— А мисс Клау?

— Она уедет со мной на четырехчасовом поезде, но возвращаться не станет — пока что не станет.

— Насколько я понимаю, сэр Джеймс нынче же переселяется в Фрайарс-хауз?

— Так это, друг мой; покидает он Грейндж. Слуги сегодня переехали. Не дан ли ему добрый совет? Изначально рекомендовал ему мистер Климент сделать Фрайарс-хауз своей резиденцией. Был он против идеи заселить Грейндж с самого начала. Мудр он, тот мистер Климент. Жил он в сих краях так долго. Знает он, что Грейндж проклят, недоступен для обитания.

Чуть позднее Морис Клау и Изида распрощались и уехали; перед тем, как автомобиль тронулся с места, мой эксцентричный друг достал из коричневого котелка пузырек и увлажнил свой высокий лоб вербеной. Он наклонился ко мне и хрипло прошептал:

— День и ночь, из вида не упускайте его, сэра Джеймса! Главное, не позволяйте ему исследовать…

Автомобиль двинулся, и я остался стоять на месте, теряясь в догадках. Позади меня, на ступеньках, стояли Климент Лейланд и его кузен. Последний провожал взглядом автомобиль, спускавшийся по живописной извилистой дороге. Кажется, он даже вздохнул.

Следующие сутки прошли без каких-либо знаменательных событий. Жизнь в Фрайарс-хаузе была достаточно приятна, но несколько монотонна. Сэр Джеймс не скрывал беспокойства, которое передалось и его кузену. Климент, завершив работу по подготовке новой резиденции к переезду баронета, похоже, никак не знал, чем себя занять. При всей внешней сдержанности он обладал, как мне показалось, пылким характером, и безделье тяготило его. Судя по всему, профессии у Климента никакой не было; надо полагать, имелся у него собственный дом где-либо по соседству, но вел он себя так, словно готов был вечно жить в Фрайарс-хаузе. Сэр Джеймс, думаю, не возражал против его общества, поскольку еще не до конца освоился в новой для себя роли поместного аристократа.

На следующее утро приехал Морис Клау, и я с растущим удивлением узнал, что он намеревался провести всю неделю под гостеприимным кровом Фрайарс-хауза.

До самого моего отъезда не произошло ничего интересного. В последующие шесть дней мои мысли частенько возвращались к призраку Грейнджа и загадке пребывания Мориса Клау в Фрайарс-хаузе, что порядком мешало моей работе. В субботу утром я получил телеграмму:

Я решил принять приглашение; чем бы ни занимался Морис Клау в Фрайарс-хаузе, он наверняка преследовал какую-то иную цель, нежели отдых в сельской местности — и любопытство мое не знало границ. Итак, я упаковал вещи; день был чудесный, и в пять часов вечера я уже пил чай в напоминавшей монастырскую залу комнате бывшего аббатства.

— Грейндж покинут, — произнес в ответ на мой вопрос сэр Джеймс.

— Заколочен, о да! — загрохотал Морис Клау. — Какая жалость! Какая жалость!

В течение дня случилось несколько происшествий, задним числом показавшихся мне важными. Тем не менее, я не стану упоминать о них и перейду прямо к тому, что можно смело назвать катастрофическим финалом этого необычного дела.

Мы вчетвером обедали в комнате, в древности явно служившей монахам трапезной. Климент Лейланд появился поздно и едва успел переодеться к обеду; он показался мне изможденным и обеспокоенным. Я решил, что ему не дают покоя какие-то заботы личного свойства; его мягкие и сердечные манеры, похоже, скрывали неотвязные мрачные мысли. Бледное бритое лицо, так похожее и одновременно так отличавшееся от загорелого лица сэра Джеймса, казалось маской, которая ничего не сказала бы самому дотошному наблюдателю; и все же я сознавал, что истинный Климент Лейланд скрыт от меня — не исключено, что и от всех нас.

Мне не терпелось узнать, рассказал ли Морис Клау сэру Джеймсу о потайной комнате в Грейндже; разумеется, меня бесконечно интересовал и ящик, видеть который мне довелось лишь мельком — ящик, найденный Морисом Клау в тайном убежище. Но мое любопытство так и осталось неудовлетворенным.

Приходилось ли вам испытывать ощущение близящейся беды, что порой становится предвестником трагических событий? Оно охватило меня тем вечером, еще за обедом; после, когда мы перешли в библиотеку и закурили сигары, оно зловещим образом усилилось. Мне казалось, что я стою на краю пропасти. В буквальном смысле, я не слишком ошибался. Морис Клау, к большому неудовольствию сэра Джеймса, завел разговор о привидениях. Я видел, что он то и дело поглядывает на часы, а на его пергаментном лице появилось странное выражение.

— Не примечательно ли, — сказал он, — что бедные духи заключены, канарейкам подобно, в свои клетки? Никогда не парят они свободно, те призраки. Смеющийся демон Грейнджа — поглядите на него. Остается он в том пустынном, заброшенном доме; он…

Явление ужаса прервало его слова.

Монастырскую тишину разорвал раскат злобного хохота, завершившийся гортанной скороговоркой.

Хохот прокатился по комнате, проник в каждую клеточку моего тела. Звук отдалился — и смолк.

Сэр Джеймс, вцепившись в кожаные подлокотники кресла, словно окаменел. Я был охвачен страхом. Морис Клау стоял в эту минуту позади меня, у книжного шкафа, и видеть его я не мог. Но я никогда не забуду лицо Климента Лейланда! Пред ним точно предстала сама Смерть. Его глаза вылезли из орбит, зубы беспрестанно стучали.

— Святые небеса! — еле прошептал он. — Что это? О Боже! Что это? Заберите его — заберите!

Послышался размеренный голос Мориса Клау:

— Заберите его вы, мистер Лейланд!

Климент Лейланд вскочил на ноги; он раскачивался, как пьяный, а его сверкающие безумием глаза вперились в Клау.

— Вы — вы, — ахнул он.

— Я! — громыхнул Морис Клау. — Я нашел потайное убежище якобитов в Грейндже, и в нем обнаружил я коробку! А! уставились вы! Продолжайте таращиться, друг мой! Вернул я коробку на место, изучив прежде содержимое ее! Что? демонический сей хохот страшит вас? Спускайтесь же, мистер Лейланд, спускайтесь и приведите демона — того, кто хохочет!

Сэр Джеймс застыл в кресле; я также не в силах был пошевелиться. Но при виде того, что произошло далее, мы оба вскочили со своих мест. Морис Клау шагнул к глубокой нише, ступил на гулкий дубовый пол и с усилием нажал плечом на стену, казавшуюся несокрушимой.

Часть стены повернулась, как дверь на петлях, открыв темный провал.

Морис Клау замер в нише, подобно причудливой статуе, указывающей рукой в черную бездну.

— Спускайтесь, друг мой! — вскричал он. — Тот, кто смеется, на седьмой ступени!

— Седьмой ступени…

Шепот Климента Лейланда был едва слышен. Из провала в библиотеку накатывал волнами сырой воздух подземелья.

— Спускайтесь, друг мой!

Морис Клау снова и снова беспощадно повторял эти слова. В центре комнаты застыла жалкая фигура Климента Лейланда — он озирался, колеблясь. Внезапно заговорил его кузен.

— Не ходи, Климент! — прошептал он.

Тот изумленно обернулся к сэру Джеймсу.

— Не ходи — в эту яму. О Господи! теперь я наконец начинаю понимать. Ступай! Даю тебе полчаса!

Сэр Джеймс сгорбился в кресле и закрыл лицо руками; Морис Клау так и остался стоять у темного провала. Климент Лейланд, склонив голову, вышел из комнаты.

Молчание прервал голос Мориса Клау:

— Ждите меня, джентльмены! Спускаюсь я за хохотом!

Он шагнул в провал.

— Первая — вторая — третья — четвертая — пятая, — считал он вслух.

Его голос доносился к нам из глубины.

— Шестая!

Он стал подниматься. Войдя в библиотеку, Клау поставил на столик перед сэром Джеймсом довольно большой и весьма современный граммофон!

— Смех! — кратко пояснил он. — Той ночью, друзья мои, когда впервые спал я в Грейндже, запечатлел я средь других ужасных негативов образ того, кто прятался в потайном убежище. Видел я, как выбирается он из камина, держа в руках громадную булаву, что видел я висящей в зале! Наука разума едва не изменила мне; ибо счел я его мыслительной формой! Но разум Изиды взаимосвязь имеет с разумом бедного ее старого отца. Во сне увидала она опасность, и крик ее спас меня! — спас от убийцы с булавой в руках!

Сэр Джеймс молча слушал. Морис Клау продолжал:

— Рассудил я тогда, что тот, кто прятался в якобитском убежище, издавал дьявольский смех и производил иные феномены, имел одну только цель. А именно, заставить вас покинуть Грейндж и поселиться в Фрайарс-хаузе! Более ничего наука моя подсказать мне не могла. И оттого помог я прятавшемуся осуществить его план; и сам я приехал сюда, друг мой, дабы наблюдать, охранять и следить!

Граммофон его нашел я, исследовал и вернул на место. Имел он часовой механизм, изобретательный весьма, что запускал и останавливал его; скрежет иглы почти был не слышен. Нынче ночью, из этой комнаты, неизвестно для него, извлек я граммофон из ящика, что находился на дне его сундука. Да! похитил я ключ! Старый я лис! Зачем принес он граммофон сюда? Ответить я не могу. Быть может, желал им воспользоваться; планы его темны для меня, но назначение их светло.

Сэр Джеймс застонал.

— Старина Клем! — прошептал он. — Я так ему доверял!

— Не верил он в науку мою, — вновь заговорил Морис Клау, — но не ведал он, что спал я, спрятавшись, почти рядом с ним, покуда сидел он и строил планы в сей комнате! Из злобного его разума получил я второй негатив; показал он мне смертельную ловушку, что устроил древний блудный сын материнской Церкви! В Грейндже имелось лишь потайное убежище якобитов, здесь же дьявольщина феодальных времен! Вернулся я в Лондон. Отчего? Дабы узнать, обоснованы ли подозрения мои.

О да! Могли вы знать то или нет, но если умрете вы бездетным, порочный Климент унаследует Грейндж!

— Я знал об этом, — прошептал сэр Джеймс.

— Ах! вы знали? Итак. Вернулся я сюда, ибо заподозрил, что случайная ваша смерть целью была переезда! Затем получил я второй свой негатив. Тянул я время, а покуда исследовал то пахнущее смертью подземелье. Сочленения зловещего механизма недавно смазаны были маслом! Ах! хорошо знал он секреты древнего дома, что надеялся унаследовать!

Однажды вечером, когда сидели бы вы здесь, в неведении полном, вместе с остальными гостями, нашел бы он ту дверь! И вы, хозяином будучи, возглавили бы экспедицию! Но понимал я, что боится он действовать, покуда я здесь, и создал для него привидение из собственного его призрака!

Сэр Джеймс поднял голову. Волнение явственно отражалось на его бронзовом от загара лице.

— Мистер Клау, — хрипло проговорил он, — почему вы так подчеркивали слова «на седьмой ступени»?

Морис Клау пожал плечами и коротко ответил:

— Потому что никакой седьмой ступени нет — лишь зев глубокого колодца!