Онлайн чтение книги Спящий детектив
Эпизод второй. ЧЕРЕПОК АНУБИСА

I

Когда я просматриваю собранные мною документы и материалы, касающиеся Мориса Клау, некоторые факты буквально бросаются в глаза и требуют, мне кажется, особого упоминания.

К примеру, многие расследования Клау были связаны со всевозможными предметами старины и древними реликвиями. Личные пристрастия (главным его занятием, насколько могу судить, была антикварная торговля), вполне возможно, заставляли его отдавать подобным делам предпочтение перед другими. В то же время, все люди, так или иначе знавшие Мориса Клау, никогда не могли сойтись во мнениях относительно его истинного имени, происхождения и характера. Он был мастером перевоплощений и ревностно охранял от всех величайший секрет своей жизни.

Был ли Морис Клау, державший лавку древностей в Уоппинге, подлинным Морисом Клау? Верил ли он сам в психические феномены, на которых, как утверждал, основывались его методы? Поскольку любопытное дело о черепке Анубиса имеет самое тесное отношение к этому вопросу, я решил изложить его здесь.

В историях такого рода Босуэлл, мне кажется, частенько затмевает Джонсона[12]Сэмюэл Джонсон (1709–1784) — видный английский поэт, эссеист, литературный критик, составитель «Словаря английского языка»; книга «Жизнь Сэмюэла Джонсона» (1791), написанная его другом, шотландским юристом, литератором и мемуаристом Джеймсом Босуэллом (17401795), считается образцовым биографическим трудом.; поэтому данный эпизод я изложу словами мистера Дж. Э. Уилсона Клиффорда, инженера-электрика, проживающего в Коптхолл-хаус на Коптхолл-авеню, в центральной части Лондона. Я остаюсь в долгу перед ним за столь подробный и точный отчет. Не думаю, что могу хоть в чем-либо улучшить его повествование. Мои замечания только исказили бы рассказ; и потому, с вашего позволения, я предоставляю трибуну мистеру Клиффорду и призываю читателя уделить ему должное внимание.

Рассказ мистера Клиффорда о египетском черепке

Осенью 19.. года я делил приятную квартирку с Марком Лести, который только что получил должность в Лондонском госпитале[13]Лондонский госпиталь был основан в 1740 г., в 1990 г. переименован в Королевский лондонский госпиталь.. Помнится, в середине того месяца мы и узнали о странном происшествии с Гейлсвеном и его египетским черепком.

Из окон нашей квартирки (она находилась в юго-западном пригороде) открывался прекрасный вид на город. Гейлсвен снимал квартиру с таким же видом из окон; он только что вернулся из длительной поездки по Египту.

Гейлсвен был высок, светловолос, всегда чисто выбрит, мог похвастаться на диво свежим цветом лица и носил короткую стрижку. Он много путешествовал и прекрасно разбирался в антикварном деле. Жил он совершенно один; мы с Лести нередко проводили вечера у него. Дом его представлял собой настоящую кунсткамеру; хорошо помню, как он впервые показал нам свои последние приобретения.

Оба окна были широко распахнуты, ветерок слегка колыхал занавески. Вечерело. Мы сидели на балконе, молча дымя трубками и глядя на город. Гейлсвен демонстрировал нам древности, привезенные из страны фараонов; в археологии я был полным профаном, и больше всего меня впечатлила мумия священной кошки из Бубастиса[14]Также Баст, Пер-Бастет, древнеегипетский город в дельте Нила, был известен храмом богини радости и любви Баст, изображавшейся в виде кошки или женщины с кошачьей головой..

— Достойны интереса, пожалуй, только покровы, — заметил Гейлсвен. — А вот этот предмет и в самом деле уникален.

Это был фрагмент разбитой чаши или вазы; Гейлсвен указал на несколько иероглифов и фигуру человека с шакальей головой.

— Черепок с изображением Анубиса, — разъяснил он. — Очень ценный.

— Почему? — в своей обычной ленивой манере спросил Лести.

— Видите ли, — ответил Гейлсвен, — такие иероглифы мне никогда раньше не встречались. Думаю, что это тайнопись и что она имеет отношение к какому-либо секретному братству. Я рискнул даже обратиться к экспертам, хоть и украл черепок — украл во всех смыслах этого слова!

— Как это получилось? — спросил я.

— Понимаете, черепок раскопал профессор Шератон — его имя вы увидите на многих стендах в Британском музее. Более чем вероятно, что сообщать властям о находке он не собирался. Нет, профессор намерен был контрабандой вывезти черепок из Египта и украсить им свою личную коллекцию. Я узнал, где он нашел черепок, и стал наводить справки. Но эта бессовестная старая ящерица.

Лести рассмеялся.

— Согласен, мои мотивы оставляли место для подозрений! Во всяком случае, профессор предвидел все мои действия. Соответственно, я нанял некоего Али, почтенного представителя старинной воровской династии, и попросил его нанести визит в палатку ученого джентльмена. Короче говоря, черепок теперь у меня!

— Ого! ну надо же! — протянул Лести. — Старина, вы плохо кончите!

— Возникла забавная ситуация, — улыбаясь, продолжал Гейлсвен. — Никто из нас, находясь на египетской территории, не имел законных прав на черепок. Поэтому, даже если бы профессор узнал, что находка у меня — а он, кажется, что-то пронюхал — он не смог бы обратиться к властям!

— Дьявольская наглость! — заметил Лести.

— Не спорю. Но вспомните, мы находились в пустыне, за много миль от маршрутов Кука[15]Речь идет о туристическом агентстве и бюро путешествий Томаса Кука, основанном в 1841 г.. Стоит заполучить этот черепок — и он составит славу любого, кто хоть немного разбирается в предмете. Любопытней другое: за местом, где была сделана эта редкостная находка, следил и третий человек. Каким-то таинственным образом он сумел разузнать, что черепок оказался у меня. Через посредников он предложил мне сто фунтов. Я отказался, но примерно неделю спустя снова наткнулся на него в Каире. Теперь он готов был выложить двести фунтов.

— Странно, — сказал я. — Кто же он?

— Он называет себя Зеда — доктор Луис Зеда. Страшно разозлился, когда я отказался продать черепок, и с тех пор я его не видел.

Гейлсвен вернул черепок в шкафчик для коллекций и запер шкафчик на замок. Мы замолчали, глядя на живописные очертания домов в туманных осенних сумерках.

— Между прочим, Гейлсвен, — сказал я, — вижу, что соседняя квартира на вашем этаже сдается.

— Верно, — отвечал он. — А почему бы вам, друзья, ее не снять?

— Мы подумаем, — зевая, сказал Лести и потянулся всем своим длинным телом. — Может, утром ее посмотрим.

На следующий день мы осмотрели свободную квартиру, однако, связавшись с агентом, узнали, что она уже сдана. Так как собственная квартира вполне нас устраивала, мы не стали долго расстраиваться. Ближе к вечеру (мы как раз покончили с обедом) к нам заявился Гейлсвен и без лишних предисловий начал путаный рассказ о невероятных событиях, которые произошли с ним минувшей ночью.

— Помедленней, — сказал Лести. — Вы говорите, это было сразу после нашего ухода?

— Около часа спустя, — ответил Гейлсвен. — Я разместил черепок на деревянной подставке у себя на столе и копировал иероглифы. Они и впрямь крайне необычны. Горела только настольная лампа, остальная часть комнаты тонула в темноте. Сидел я спиной к окнам и лицом к двери, так что никто не смог бы войти в комнату незамеченным. Я склонился над черепком, пытаясь рассмотреть сильно поврежденный иероглиф — и в эту минуту меня охватило странное чувство, как если бы кто-то стоял позади моего кресла и наблюдал за мной!

— Такое часто бывает, — сказал Лести. — Нервы пошаливают.

— Да, я знаю; но слушайте дальше. Чувство это сделалось таким нестерпимым, что я вскочил с кресла. Комната была пуста. Я решил прогуляться, подумав, что на свежем воздухе у меня из головы выветрится вся эта сверхъестественная чепуха. Отлично — я выключил свет и вышел. И уже надевал шляпу, когда что-то заставило меня вернуться, чтобы положить черепок на место.

Он недоумевающе уставился на нас.

— В комнате был кто-то — или что-то!

— Что вы имеете в виду? — недоверчиво спросил Лести.

— Я отчетливо увидел, как над столом промелькнула ладонь, потом голая белая рука — и исчезла! Как вы помните, в комнате было темно, но я достаточно хорошо разглядел руку. Я зажег настольную лампу. Вокруг никого. Комната пуста, в квартире я один — все углы осмотрел!

Когда Гейлсвен закончил свой удивительный рассказ, наступило молчание. Я сидел, глядя на Лести, а тот, в свою очередь, смотрел на Гейлсвена тем бесстрастным, отсутствующим взглядом, что зачастую скрывал работу его проницательного ума.

— Жаль, что вы не сообщили нам раньше, — сказал он, поднимаясь на ноги. — Это интересно.

II

Было очевидно, что Гейлсвен никак не может оправиться от потрясения, вызванного необъяснимым происшествием. По дороге он рассказал, что в соседнюю квартиру въехал новый жилец.

— Меня весь день не было, — сказал он, — но мне сказали, что после обеда привезли вещи.

Мы поднялись наверх, в уютную комнату, где произошел знаменательный случай с черепком. Уже темнело; Гейлсвен включил электричество и указал на кресло у стола, где он сидел прошлым вечером.

— Окна были открыты? — спросил Лести.

— Да, — последовал ответ. — Я даже не стал задергивать занавески и оставил стулья на балконе, погода-то стояла теплая. Видите, стулья там же, где были вчера.

— Когда вы вернулись и увидели — или подумали, что увидели — ладонь и руку, вы попытались дотянуться до лампы, и вам пришлось обогнуть стол?

— Да.

Лести, видимо, хотел поделиться с нами каким-то наблюдением, но его прервали: раздался звонок в дверь, за ним осторожное фанданго стука.

— Кого там черти принесли? — пробормотал Гейлсвен. — В дом, кажется, никто не входил.

Наш хозяин пересек освещенную комнату и вышел в холл. Мы с Лести подались вперед на стульях и напрягли слух. Наше ожидание длилось недолго — дверь в квартиру отворилась, послышался странный, громыхающий голос с незнакомым акцентом:

— Ах, дорогой мой мистер Гейлсвен, я совершаю вторжение! Узнав, что мы с вами соседи, я обязан был нанести визит и возобновить столь приятное знакомство!

Мы услышали, как Гейлсвен неприязненно произнес:

— Доктор Зеда!

— Вечно ваш покорный слуга! — отвечал обходительный иностранец.

Мы с Лести переглянулись, вскочили и шагнули через раскрытое балконное окно в комнату. Успели мы как раз к появлению личности, в своем духе бесспорно примечательной.

Это был высокий, широкий в кости человек со снежной белизны седыми волосами, коротко остриженными по французской моде. Его высокий лоб был весь покрыт глубокими морщинами, на носу сидело пенсне в золотой оправе. Брови были густы и черны, как уголь, нафабренные усы и аккуратная эспаньолка также угольно-черного цвета. Бледное лицо, превосходно сшитый сюртук, широкий галстук в вырезе жилета — поразительная картина! Гость застыл в дверях в глубоком поклоне.

Гейлсвен быстро пробормотал обычные в таких случаях слова, представив нас друг другу; помнится, я подумал, что изысканные манеры доктора Зеды выгодно отличаются от бесцеремонности нашего приятеля.

Последний объяснил, что только что въехал в соседнюю квартиру и лишь к вечеру узнал, кто у него в соседях. Невзирая на поздний час, добавил доктор Зеда, он не смог противиться желанию повидаться с Гейлсвеном, о знакомстве с которым в Египте сохранил такие приятные воспоминания. Доктор показался мне человеком уклончивым, но его поведение было безупречным, и грубоватые реплики обычно вежливого хозяина дома я счел довольно-таки неуместными.

Завершив свой краткий визит, иностранный джентльмен стал прощаться, пригласив всех нас отобедать с ним на следующий день.

— Моя квартира в беспорядке, — сказал он, улыбаясь, — но вы люди богемы, как и я — нам все равно!

Я был почти уверен, что Гейлсвен откажется, но он принял приглашение, а вслед за ним и мы с Лести. Заручившись нашим согласием, Зеда раскланялся и ушел.

Гейлсвен вновь уселся на стул, закурил, задумчиво поглядел на огонек сигареты и наконец высказал свои сомнения:

— Зеда следил за мной! — сказал он. — Узнал, что соседняя квартира свободна, и воспользовался этой возможностью.

— Дорогой друг, — заметил я, — должно быть, Зеде просто необходим ваш черепок, если он снял квартиру по соседству только для того, чтобы держать его под присмотром.

— Вы не знаете, как он мечтает об этом черепке, — ответил Гейлсвен. — Видели бы вы его физиономию там, в Каире, когда я решительно отказался продавать находку! Тогда бы вы сразу поняли, что к чему.

— Так продайте его, и дело с концом.

— Черта с два! — упрямо заявил Гейлсвен.

На следующий день мы обедали с доктором. Квартира его сияла чистотой, все предметы обстановки, от пола до потолка, находились на положенных им местах.

— Быстро же вы прибрались, — заметил Лести.

— Ах, нет, — отвечал Зеда. — Эти большие компании, они все делают за день, если вы настаиваете — а я настаиваю, понимаете?

Доктор Зеда оказался радушным хозяином, и наш визит доставил мне большое удовольствие; подозрения Лести, похоже, немного рассеялись. Миновало несколько недель: доктор несколько раз заходил к нам, и мы часто встречались у Гейлсвена. Последний храбро отправил фотографии и зарисовки черепка в Британский музей и более не сообщал ни о каких таинственных явлениях — как вдруг, около семи часов утра, когда плотная завеса тумана повисла над городом, обещая жаркий день, к нам с Лести прибежал посыльный с новостями. Это был мальчишка, время от времени выполнявший разные поручения Гейлсвена; посыльный рассказал, что нашего друга пытались ограбить, и передал его настоятельную просьбу встретиться с нами немедленно.

Испытывая острое любопытство, мы вскоре присоединились к Гейлсвену. Он сидел в знакомой комнате перед высоким шкафчиком с двумя стеклянными дверцами, где все было перевернуто; другие витрины с древностями были открыты, повсюду в комнате царил беспорядок.

— Что пропало? — быстро спросил Лести.

— Ничего! — был ответ. — Черепок в сейфе, сейф у меня в спальне — иначе, думаю, кое-что и пропало бы!

— А, ночью вы его держите под замком? Мне казалось, вы храните черепок в шкафу для коллекций.

— Только днем. По ночам он вместе с двумя-тремя другими мелочами отправляется в сейф — но об этом никто не знает!

Мы молча переглянулись, однако имя, готовое сорваться с наших губ, так и осталось непроизнесенным — нас прервал отчаянный стук в дверь, перемежавшийся звонками. Гейлсвен отворил, и в комнату вбежал доктор Зеда!

— Ах, дражайшие мои друзья! — вскричал он своим хриплым, громыхающим голосом. — Квартиру мою навестил полунощный тать! Он ногами вверх перевернул все мои коллекции!

Лести громко кашлянул. Я обернулся к нему, но лицо его ничего не выражало. Ошеломленный Гейлсвен застыл на месте; я же, глядя, как бледные черты иностранца постепенно складываются в маску глубочайшего удивления при виде разоренной комнаты, вынужден был сказать себе, что доктор Зеда — либо непревзойденный актер, либо человек, о котором у нас сложилось чересчур поспешное и предвзятое мнение.

— Друг мой, дорогой Гейлсвен, — воскликнул он, широко раскрывая глаза и всплескивая руками, — что это я вижу? У вас беспорядочно, словно у меня!

Гейлсвен кивнул.

— Ваш взломщик навестил и мою квартиру! — мрачно пробормотал он.

— Дражайший сэр! — ахнул Зеда, пытаясь завладеть его рукой, — скажите скорее — вы ничего не потеряли?

Гейлсвен наградил его пристальным взглядом.

— Нет, — ответил он.

— Ах! какое облегчение! — загромыхал доктор. — Должно быть, гадаете вы, что они искали?

— Могу догадаться!

— Гадать не нужно; ибо я скажу вам. Они искали ваш фрагмент священной вазы. Ко мне приходили они за моим!

Эти слова доктора поразили нас куда больше, чем его первое утверждение.

— Ваш фрагмент! — медленно произнес Гейлсвен, глядя Зеде прямо в глаза. — О каком фрагменте вы говорите?

— О том, что вместе с вашим черепком составляет всю вазу! Но вы сомневаетесь? — Зеда пожал плечами. — Ждите минутку, и я докажу!

Зеда направился к выходу; в его походке ощущалась какая-то трудно уловимая, нарочитая неуклюжесть. Мы слышали, как удаляются тяжелые шаги. Нам оставалось только недоуменно переглядываться.

— Его проклятая изобретательность, — рявкнул Гейлсвен, — связывает мне руки!

Гейлсвен вынужден был на полуслове прервать свою тираду — в этот момент в комнату вошел обсуждавшийся нами джентльмен и продолжить обсуждение вопроса мы никак не могли. Зеда осторожно поставил на стол маленькую железную шкатулку и повернул в замочке ключ. Внутри находилась еще одна шкатулка из отполированной слоновой кости, которая, будучи в свою очередь открыта, явила нашим глазам фрагмент древнего керамического изделия, спящий на голубом бархатном ложе. Взяв этот обломок в руку, доктор Зеда попросил принести черепок.

Гейлсвен, мгновение помедлив, вышел из комнаты и почти тотчас вернулся, неся черепок, укрепленный на деревянной подставке. Доктор Зеда поднес друг к другу фрагменты сосуда, но так, что между ними еще оставалось некоторое расстояние.

— Они полностью совпадают, до малейшей детали! — провозгласил он; и это было совершеннейшей правдой.

— А теперь, — продолжал Зеда, явно наслаждаясь нашим неприкрытым изумлением, — я поведаю вам одну историю. Не стану просить вас поверить мне на слово; скажу только, что я посвятил всю жизнь свою подобным исследованиям и готов, поскольку обстоятельства так сложились, заручиться помощью вашей и установить истинность или же ложность моих представлений о черепке Анубиса.

— Прекрасно! — промолвил Лести и приготовился слушать. Мы с Гейлсвеном последовали его примеру. Зеда не спешил, как видно, собираясь с мыслями, однако мой невозмутимый друг придал этой паузе иной смысл и многозначительно прочистил горло.

III

— Дата не важна нам, — сказал доктор Зеда. — В те давние времена был в Гизе, к северу от Сфинкса, храм Изиды, но не Изиде поклонялись там. Лишь памятники хранят его следы, доказывая, что он существовал — верно, мистер Гейлсвен?

Гейлсвен кивнул.

— Там поклонялись богам мертвых — и культ Анубиса важнее был остальных, в отдельном святилище проводились его ритуалы. Здесь, за тридцатью тремя вратами, под охраной тридцати трех хранителей ключей, покоился священный символ — символ, друзья мои, что основой служил сокровенного знания посвященных; символ ценнее жизней десяти тысяч воинов — ибо так написано!

— Не сталкивался с подобной надписью, — сухо заметил Гейлсвен.

Доктор Зеда улыбнулся.

— Столкнуться с нею доведется вам едва ли! — отвечал он.

— Ваши Бельцони и Лепсиус, ваш Бирч, Ренуф, Бругш и Петри[16]Перечислены видные археологи, египтологи и исследователи Египта, работавшие в XIX и начале ХХ в. — все они слепые вандалы, не узревшие великую истину, высшую тайну, хранимую Египтом для того, чьи глаза видят и разум понимает!

Загадочный иностранец с неким вызовом поглядел вокруг и спокойно продолжал свой рассказ:

— Когда же в священный месяц сменялась луна, метори, дева, избранная из благородного дома, отличная красотой и чистотой своей, весь год служившая богам — брала в руки священный сосуд и высоко вздымала его, дабы поклонились ему посвященные; и когда первый светлый луч касался вместилища символа, склоняли все головы и пели «Гимн уходящих душ». После же запирали его снова за тридцатью тремя вратами, где пребывал он еще год. Символ тот не позволено никому было видеть, помимо верховного жреца, каковой лицезрел его в минуту посвящения в сан — ибо всякий иной, кто видел его, умирал! В священной вазе хранился он!

Зеда сделал внушительную паузу. Признаюсь, все мы не смогли устоять перед необычным обаянием рассказчика: нам казалось, что он говорит о глубоком духовном потрясении. Я готов был поверить, что он сам был свидетелем странных обрядов, о которых рассказывал так убедительно.

— В году столь давнем, — продолжал он тихим, хриплым шепотом, — что имя его ничего вам не скажет, девственница из знатного рода, коей доверен был возвышенный ритуал, на неисчислимые века закрыла пред своей бедной душой врата рая, навлекла на главу свою проклятие верховного жреца и гнев богов, и отринута была самим Сетом!

Она уронила из рук своих священную вазу, и святой символ навсегда утратили дети Земли! Утерян был ключ к книге мудрости; закрыта была та книга пред людьми навсегда!

— Продолжайте! — резко сказал Гейлсвен, так как Зеда снова замолчал.

— Вы не понимаете? — спросил доктор. — Знайте же, что приговор звучал так: «Пока осколки вазы вновь не станут единым целым». Фрагментов же было пять: большой, а именно ваш черепок, и четыре поменьше. Маленькие, после двадцати лет неустанных поисков, я обнаружил и соединил воедино. Не превратим ли разбитое в целое? Смогу ли я, посредством ничтожных осколков утраченной мудрости, что сумел я найти, вызвать пред собою ту блуждающую душу — прежде, нежели снова возвратится она молить об отдохновении в судилище Аменти[17]Правильно Амаунет или Амонет, одна из первичных богинь древнеегипетского пантеона, женское воплощение или пара бога Амона.?

Скажу без всякого преувеличения, что его слова буквально ударили нас, словно электрический разряд — таким удивительным показалось нам предложение доктора. Гейлсвен вскочил со стула и застыл, завороженно глядя на Зеду.

А тот, вновь сама любезность, пожал плечами и улыбнулся.

— Верите моей истории?

Лести первым пришел в себя. Ответ был вполне характерен для моего друга.

— Не могу сказать, что верю, — с искренней миной протянул он. — Но не хотел бы вас обескураживать.

— Тогда отчего бы вам не помочь доказать мои слова? Небольшой сеанс? Вы скептик, да? Очень хорошо; я стараюсь вам показать. Если ждет меня неудача, увы — я склоняю главу пред ликом неизбежного!

Мы вопросительно переглянулись, после чего Гейлсвен ответил:

— Хорошо, мы согласны. Историю вы рассказали странную, что и говорить, но мы готовы вам довериться.

Доктор поклонился.

— Нынче вечером для начинания? — предложил он.

— Непременно.

Доктор выразил свою глубочайшую радость, запер осколок вазы в двойную шкатулку и направился к двери. Но я наконец вспомнил, о чем все время намеревался его спросить:

— Могу я узнать, кого вы подозреваете в попытке ограбления?

Он обернулся в дверном проеме и как-то странно посмотрел на меня.

— Есть другие, — отвечал он, — кто ищет, подобно мне, и не стесняют средства для достижения целей своих. Их станем мы опасаться, друзья, ибо знаем, что замыслили они против нас!

Сказав это, доктор отвесил низкий поклон и вышел.

День тянулся медленно и без особых происшествий. В четыре наше ленивое безделье прервал визит Гейлсвена: он решил показать нам письмо из Британского музея.

Ранее Гейлсвен запрашивал музей относительно фотографий и зарисовок черепка; только что полученный им ответ гласил, что подобные фотографии и рисунки в музей не поступали!

Обычно мы в послеобеденные часы пили чай; Гейлсвен присоединился к нам, а в пять часов заглянул и доктор Зеда. Он оставался с нами до вечера; уже в сумерках все мы отправились к Гейлсвену на первое «заседание» — так назвал доктор задуманный нами сеанс. Зеда исчез в своей квартире, через несколько минут вернулся с железной шкатулкой и изложил план действий.

— Вокруг сего маленького стола сядем мы, как на сеансе, но медиума нет — лишь черепок. Этими каучуковыми лентами я на время скреплю осколки и поставлю вазу на подножие мистера Гейлсвена, здесь у окна — вот так. Рядом поставим мы лампу, затенив ее — дабы испускала тусклый свет. Видим мы ее, сидя в темноте. Сейчас мы будем ждать больше сумерек.

Мы вышли на балкон и курили около часа, причем Зеда отравлял чистый воздух дымом своих излюбленных черных и длинных сигар. Они походили на высушенные корни растений и запах имели настолько оригинальный, что сравнить его попросту не с чем. Между восьмью и девятью часами вечера свет — точнее, его отсутствие — удовлетворил Зеду; мы в полумраке уселись за стол и, по указанию доктора, соединили наши руки. Около часа прошло в напряженном молчании, а в комнате, казалось, становилось все жарче. Легкий ветерок донес сквозь растворенные окна запах сигары Зеды, после же, когда мы закрыли окна, эти гибельные испарения заполнили все пространство комнаты, словно нечто осязаемое — и тошнотворное. Сеанс начал мне надоедать; Лести, вопреки строгому наказу доктора хранить молчание, принялся покашливать и беспокойно заерзал на стуле; и тотчас прозвучал громыхающий голос — прозвучал так неожиданно, что заставил всех нас вздрогнуть:

— Нынче бесполезно; нечто не благоприятствует. Зажгите свет.

Гейлсвен поспешил исполнить эту просьбу; я заключил, что и он начал терять терпение.

— Имеется неблагосклонное условие, — заявил Зеда, возвращая свой осколок вазы в шкатулку. — Завтра мы изменим порядок.

Доктор ничем не выказал свое разочарование и, похоже, продолжал верить, что наши сеансы увенчаются успехом. Он предложил на время следующего сеанса оставить открытым одно из окон; мы только рады были согласиться, надеясь, что это хоть немного очистит воздух в комнате от удушающего запаха сигар. По словам Зеды, неудача объяснялась, вероятно, и некоторыми другими причинами — нашим местоположением за столом и относительным расстоянием между каждым из нас и черепком.

— Мы будем смотреть завтра, — и с этими словами Зеда покинул нас.

— Ходячее воплощение обмана! — пробормотал Лести. — Да и акцент у него, я подозреваю, деланный. Вот уж не знаю, отчего мы решили поверить в эту невероятную басню.

— И я не знаю, — задумчиво сказал Гейлсвен. — Но второй фрагмент вазы у него, и если он сам не верит в собственную гипотезу, ради чего он затеял сеансы?

— Ладно, довольно гадать! — отозвался Лести, выражая, мне кажется, общее чувство.

Весь следующий день Зеда не показывался, однако вечером явился в назначенный час и вновь усадил нас за стол — но в ином порядке. Одно из французских окон было оставлено открытым, а черепок и лампа сдвинуты влево.

Наши сорокаминутные старания были вознаграждены довольно обычным явлением: стол принялся покачиваться и издавать треск. Других потусторонних манифестаций мы не заметили и в половине десятого доктор прекратил сеанс.

— Прекрасно! — восторженно воскликнул Зеда, — чудесно! Мы вошли в гармоническое соприкосновение, и в кругу пребывала сила. Завтра ждет нас триумф, друзья мои, но понадобится видоизменение, считаю я. Вы, мистер Клиффорд, сядете слева от мистера Лести, мистер Гейлсвен будет от него справа, а я — напротив мистера Лести. И от фонарей снаружи слишком много света. Окна, думается мне, должны оставаться открытыми, но используем мы эту японскую ширму, что загородит излишний свет и затенит вазу. Завтра будем мы наблюдать эти вещи.

Тем и закончился наш второй сеанс, и теперь я перехожу к последнему эпизоду своего рассказа — истории со странным началом, необычайным продолжением и еще более удивительным финалом.

IV

На следующий день Зеда угостил нас вторым завтраком в городе и пригласил на дневной концерт; он заранее купил билеты, так как интересовался — или делал вид, что интересовался — игрой какого-то скрипача, чье имя гордо упоминалось в программке. Гейлсвен и доктор собирались перед сеансом пообедать у нас, так что мы сразу вернулись к себе и болтали, попутно занимаясь всякими делами, пока не подали обед. В блеске застольной беседы Зеда превзошел сам себя. Помнится, я подумал, какую он прожил, должно быть, странную и насыщенную событиями жизнь.

Около девяти вечера мы дошли в темноте до дома нашего друга; у Гейлсвена нам пришлось искать и разжигать в полнейшем мраке масляную лампу — доктор объявил, что ощущает в атмосфере нечто благоприятственное и что электрический свет может свести на нет положительные атмосферные условия. Он был сильно напряжен и, казалось, заряжен ожиданием — но при том не забыл о своих черных сигарах, одну из которых закурил, отправившись за железной шкатулкой. С этой целью он одолжил у меня спички, позабыв их вернуть.

Лишь без четверти десять, если не ошибаюсь, Зеда завершил все приготовления; благодаря высокой японской ширме, закрывавшей окна, в комнате было так темно, что я едва мог разглядеть доктора, который сидел по левую руку от меня, и Лести, сидевшего справа. Гейлсвен проступал смутным силуэтом в луче света от масляной лампы для чтения, расположенной рядом с древней вазой в дальнем конце комнаты. Я с трудом скрывал волнение; думаю, то же ощущали и мои друзья.

Часы где-то вдалеке пробили половину, затем три четверти; ничего не происходило. Я услышал шум мотора: с дороги свернул автомобиль и остановился на подъездной аллее у дома. Видимо, хирург из десятой квартиры, рассеянно подумал я. Затем наступила глубокая тишина; я ожидал услышать бой часов и напряг слух, пытаясь различить первый удар одиннадцатого часа, но вместо этого послышался громкий треск и стол заходил ходуном. Он трясся гораздо сильнее прежнего. Хриплый голос Зеды тихо произнес:

— Что бы ни случилось, продолжайте держать руки на столе!

Он замолк, стол перестал покачиваться, и с пугающей внезапностью смолки стуки и потрескивания, звучавшие со всех сторон. Мгновение тишины, краткое, почти незаметное, ибо в тишине почти сразу же раздался неожиданный звук.

То был женский голос, низкий и чистый; он что-то бормотал с причудливыми модуляциями, доходя до высоких нот в конце каждого третьего такта и повторяя это снова и снова — мрачная, полная ужаса музыка, отдаленно напоминавшая грегорианские песнопения.

— Триумф! — прошептал Зеда. — Это «Гимн уходящих душ».

Его слова, похоже, потревожили певицу, но лишь на долю секунды. Гимн продолжал звучать.

Я чувствовал, что больше не в силах выдерживать этот загадочный концерт; с каждым повтором тихой, ясной ноты в четвертой доле третьего такта по моей спине пробегал холодок. Монотонное пение становилось невыносимым — и внезапно я увидел, что рядом с вазой появилась изящная белая фигура!

Пение смолкло, слышалось лишь тяжелое дыхание моих друзей. Видение было скрыто от Гейлсвена и Лести, сидевших спиной к окну, но я был обращен лицом к ней — ибо это была женщина. Я различал каждую линию ее тела: изгибы шеи, рук и плеч, тусклый металлический отблеск тяжелой короны ее волос. Она протянула руку к свету и я отчетливо увидел кольцо с большим зеленым камнем на ее указательном пальце. Она должна быть очень красива, подумал я, вглядываясь в темноту в напрасной надежде рассмотреть ее получше. Страшный грохот — и полная тьма! Стол, за которым мы сидели, перевернулся, и я упал со стула на пол!

— Держите его! — раздался голос Лести. — Хватайте его, Гейлсвен, Клиффорд!

Громко хлопнула дверь.

— Проклятье! Я на полу! — голос Гейлсвена.

— Зажгите свет! — закричал я, ощупью продвигаясь в темноте и натыкаясь на мебель.

Основательно повредив щиколотки, я наконец нашел выключатель. Он не работал!

— Провод перерезан! Зажгите спичку!

— У меня их нет! — сказал Лести.

— Мои у Зеды! — отозвался Гейлсвен. — Откройте дверь!

— Заперта! — доложил Лести.

— Ломайте же! — закричал Гейлсвен, отшвыривая в сторону японскую ширму. — Черепок исчез!

Лести ударил плечом в дубовую дверь: раз — другой — третий. Никакого результата. Мы дружно набросились на дверь, полетели щепки, дверь распахнулась с оглушительным треском.

— Быстрее! К нему! — тяжело дыша, выпалил Гейлсвен и понесся вниз по лестнице.

Мы выскочили из подъезда, вбежали в соседний и мигом взлетели на второй этаж. На звонки и стук никто не отвечал, дверь оказалась слишком крепка и высадить ее нам не удалось. Мы застыли, уныло глядя друг на друга.

— На балкон! Скорее! Оттуда перелезем на его балкон и попадем в квартиру через окно! — воскликнул Лести.

Мы помчались обратно. До той ночи я и не знал, как легко, оказывается, перебраться с балкона на балкон; но Лести проделал это, не задумываясь, мы с Гейлсвеном тут же последовали его примеру, ворвались через открытое французское окно в темную комнату и бросились к выключателю у камина. Комната была пуста!

— Боже правый! — выдохнул Гейлсвен и метнулся в соседнюю комнату.

Она была совершенно пуста, как и все остальные! Дверь в квартиру была заперта.

— Пока мы валяли дурака, слушая этот концерт, он успел все вывезти, — сказал я. — Скорее всего, взял всю обстановку напрокат у большой мебельной фирмы, включая старинные безделушки и прочее. Помню, я еще удивился, увидев такую заурядную коллекцию у человека, который все время путешествует и изучает древности!

— Никаких сомнений и быть не может, — согласился Лести. — С ограблением у Зеды ничего не вышло (думаю, ему что-то помешало), хотя нельзя не восхищаться тем, как изящно он сумел выпутаться из весьма деликатного положения. Его новый и более сложный план оказался таким, о каком можно было только мечтать — с точки зрения Зеды!

— Но как он сумел удрать? — не скрывая удивления, спросил Гейлсвен.

— На углу ждал автомобиль, — быстро ответил Лести. — Я слышал шум мотора. Когда масляная лампа погасла, а так называемый призрак, который перебрался с его балкона на ваш и залез в комнату, скрываясь за ширмой, вернулся тем же путем — вместе с вазой! — Зеда перевернул стол и столкнул вас двоих на пол. Не успел я броситься за ним, как он очутился у двери и запер ее за собой. Он усыпил мою бдительность двумя предыдущими сеансами — ведь на них ровным счетом ничего не происходило. В этот раз он поступил очень хитро: расположился как можно ближе к двери и одновременно как можно дальше от меня. Вероятно, он вынул ключ из замка, когда ходил за шкатулкой, и по возвращении оставил его где-то рядом. Его сообщница сразу побежала вниз, к ожидавшему автомобилю, где он к ней и присоединился. Думаю, сейчас они уже на расстоянии миль тридцати от нас, не меньше!

Дверь мы открыть не могли и поэтому вернулись в квартиру Гейлсвена прежним путем, через балкон. Наш друг все оплакивал утраченный черепок и повторял:

— Лицемерный, коварный мерзавец!

— Я знал, что он что-то задумал, — сказал Лести, — но ничего подобного не ожидал. Конечно, я заметил, что он позаимствовал наши спички, но всю важность этой уловки осознал только сейчас. Мне и в голову не пришло, что он отключил электричество (кстати, я полагаю, что он сделал это ночью). Какой я глупец! Я должен был это понять, когда он стал говорить о масляной лампе. И если бы я сразу выбежал на балкон и оттуда пробрался в квартиру Зеды, то успел бы, вероятно, схватить нашу певицу. Такую возможность, впрочем, они предусмотрели, так сообщница Зеды старательно заперла за собой дверь.

— Что за изворотливый проходимец! — воскликнул я. — И тем не менее, первая попытка — думаю, именно так следует расценивать явление таинственной руки — была довольно неуклюжей, не так ли?

— Несомненно, — согласился Лести. — В то время, однако, мы еще не знали, что Зеда в Лондоне, а квартира пустовала. Может быть, они решили, что Гейлсвен лег спать. Не исключаю, что женщина (заметьте, доктор благоразумно скрывал ее от нас) нарушила приказания Зеды и попыталась украсть черепок, когда кто-то находился в комнате.

— И все же, — медленно произнес Гейлсвен, — мы не можем быть уверены, что имеем дело с женщиной.

— Гм, — хмыкнул Лести.

— Вы ее видели?

— Нет.

— А я видел. Она была слишком прекрасна, слишком восхитительна — для женщины!

Лести с любопытством поглядел на него.

— Вы меня удивляете, — сухо заметил он.

— Зеда был странным человеком, — продолжал Гейлсвен, — и, когда мы сидели за тем столом, произошло немало вещей, которые нуждаются в объяснении.

— Самые обыкновенные ложные феномены, — был ответ. — Всего лишь мошеннические трюки.

— Чем же было вызвано его горячее желание завладеть моим черепком, как не стремлением вновь собрать вазу воедино?

— Уж не собираетесь ли вы сказать, — поинтересовался Лести, — что готовы поверить в эту историю со жрицей даже после того, как он раскрыл свои карты? Вы намерены высказать предположение, что ему помогал призрак?

— Почему же он так хотел заполучить черепок? — настаивал Гейлсвен.

Лести посмотрел на него, перевел глаза на меня, пожал плечами и принялся набивать трубку. Закончив, он уселся, дымя трубкой и глядя на сверкающую в небе луну.

— Итак? — спросил хозяин дома.

— Ладно, — сдался Лести, — довольно гадать!

(Конец рассказа мистера Клиффорда)

Во время одного из визитов в лавку древностей Мориса Клау в Уоппинге меня сопровождал мистер Гейлсвен, с которым, как и с другими героями предшествующего рассказа, я успел познакомиться.

Где-то там, в мглистом сумраке этой лавки, заполненной реликвиями сотен веков и всех стран от одного полюса до другого — диковинными предметами, что скрывают свои черты в темноте — обитает большой серый попугай. Дуновения неслыханных ароматов и звуки скребущихся коготков говорят посетителю, что поблизости снуют и другие животные; попугай же пронзительным криком извещает его о своем присутствии:

— Морис Клау! Морис Клау! За тобой явился дьявол!

По этому сигналу Морис Клау выползает из своего укрытия. Шаркая ногами, он входит в лавку: трудно вообразить кого-либо, кто более соответствовал бы сумрачному окружению. Это высокий и сутулый человек, закутанный в выцветший синий халат. Цвет его кожи лишь на полтона светлее, чем у китайца; волосы, кустистые брови и реденькая бородка кажутся и вовсе лишенными цвета. На носу у него пенсне.

Когда я в тот день представил своего спутника и Морис Клау приветствовал его громыхающим голосом, Гейлсвен от удивления потерял дар речи.

Клау извлек откуда-то пузырек и увлажнил вербеной свой высокий желтоватый лоб.

— Здесь очень душно — в этой лавке! — пояснил он. — Изида! Изида! Принеси гостям моим прохладные напитки!

Он звал богиню, и богиня явилась на зов: сияющей красоты брюнетка с чудесно вылепленными алыми губками и блестящими глазами, чей огонь пронизывал мрак.

— Боже милостивый! — вскричал Гейлсвен — и отпрянул.

— Моя дочь Изида, — пророкотал Морис Клау. — А это мистер Гейлсвен, из рук коего мы спасли египетский черепок!

— Что!

Гейлсвен перегнулся через прилавок.

— Так вы узнаете мою дочь? — продолжал Морис Клау. — Но не доктора Зеду, а? Или только его старческий слабый голос? Вы заставили нас побегать, мистер Гейлсвен. Однажды вошли вы в ту минуту, когда Изида, забравшись к вам на балкон, собиралась унести черепок.

— В комнате никого не было!

— В комнате была я! — невозмутимо прервала девушка. — С ног до головы одетая в черное. Я успела спрятаться за занавеской, пока вы возились со своей лампой!

— Да, это было неблагоразумно, — продолжал Морис Клау, — и осложнило задачу мою: дальше запираете вы сокровище и поиски мои напрасны. К тому же мне мешают! Пуф! Как я неловок! Я зря трачу время! Но вспомните, я предлагал вам продать черепок!

— Предположим, — медленно сказал Гейлсвен, — что я сдам вас обоих властям?

— Вы не можете, — последовал безмятежный ответ. — Ибо не сумеете объяснить, как очутился черепок в вашем владении! Профессор Шератон попал в такую же развилку — и вот на сцену являюсь я!

— Что! Вы были с ним заодно?

— Разумеется! Я случаюсь быть в это время в Египте, он мой друг. Ваш вор, Али, потерял осколок вазы, поручено мне сделать ее целой!

— Это вам удалось! — мрачно признал Гейлсвен, украдкой любуясь прелестной Изидой.

— О да, — загромыхал Морис Клау. — Я — орудие поэтической справедливости. Изида, где прохладные напитки? Выпьем за справедливость!

И он увлажнил свой лоб вербеной.

В заключение читатель может спросить, оправдывала ли ценность черепка сложный и дорогостоящий метод его спасения.

Отвечу: на чем зиждется нынешняя слава профессора Шератона? На сочинении «Новый ключ к египетской „Книге мертвых“». На чем основан этот труд? На расшифровке иероглифов черепка Анубиса, каковой черепок (не задавая столь почтенному ученому лишних вопросов) государство приобрело не так давно у профессора за 15,000 фунтов!