ФЛАГ РОДИНЫ

Онлайн чтение книги Сталки и компания
ФЛАГ РОДИНЫ

Стояла зима и по утрам было страшно холодно. По этой причине Сталки и Жук (Мактурк, будучи человеком деятельным, при любых обстоятельствах находил время для своего туалета) спали до последнего момента и появлялись в освещаемом газовым рожком гимнастическом зале перед самым началом переклички. В результате они часто опаздывали и, поскольку каждое нарушение расписания приносило им замечание, а три замечания в неделю означали дисциплинарное взыскание, отсюда неизменно следовали долгие часы упражнений под командованием сержанта Фокси. Он муштровал провинившихся со всей помпой своего военного прошлого. «Не думайте, что мне это по душе, – он всегда начинал этими словами. – Я бы лучше спокойно покурил трубку у себя дома, но, похоже, у нас тут сегодня собралась старая гвардия. Эх, были бы вы под моим командованием, мастер Коркран», – говорил он, выравнивая строй.

– Я с вами почти полтора месяца, а вам все неймется. Справа налево, рассчитайсь!

– Не так быстро. Тут я командую! Полоборота нале-во! Медленно, шагом... марш!.. – Двадцать пять лентяев, все как один закоренелые нарушители дисциплины, колонной двинулись в гимнастический зал. – Спокойно взяли гантели и спокойно вернулись на свое место. Справа налево рассчитайсь, говорим тихо! Нечетные номера, шаг вперед! Четные номера, стоим на месте! Теперь, по моему счету, наклоны вперед от бедра!

Гантели поднимались, опускались, звякали и возвращались в исходную позицию. Ребята были специалистами по части силовых упражнений.

– Оч-чень хорошо. Было бы очень жаль, если бы кто-нибудь из вас снова стал бы вдруг пунктуален. Тихо вернули гантели в исходную позицию. А теперь мы попробуем одно простое упражнение.

– Ага! Знаю я это простое упражнение.

– Вот стыдоба-то была бы, если б не знали, мастер Коркран. Но, одновременно, оно не такое простое, как кажется.

– Ставлю шиллинг, что я шагаю не хуже вас, Фокси.

– Посмотрим. Теперь попробуйте представить, что вы не наказанные, а рота на параде под руководством командира. Так, приказа смеяться не было. Если вам повезет, то большинство будет полжизни заниматься строевой. Сделайте мне одолжение. Вы уже бог знает сколько тянете эту лямку.

Они строились по четверо, маршировали, разворачивались и маршировали в обратном направлении, они очень хорошо знали команды движений. Как сказал Фокси, они уже давно тянули эту лямку.

Дверь гимнастического зала открылась, и появился Мактурк в сопровождении пожилого джентльмена.

Сержант, выполняя поворот кругом, не видел их.

– Ну, ничего, неплохо даже, – пробормотал он. – Человек, делающий поворот кругом, всего лишь помечает время упражнения, мастер Суэйн. Ну-ка, мастер Коркран, говорите, значит, что знаете это упражнение. Сделайте одолжение, возьмите командование на себя и повторите все мои команды в обратном порядке, чтобы все стало как раньше.

– Что тут происходит? Что тут происходит? – властным голосом заговорил посетитель.

– Э-э, небольшое упражнение, сэр, – замялся Фокси, умолчав о первоначальных причинах.

– Отлично... отлично, – прощебетал посетитель. – Хотел бы я, чтобы таких упражнений было побольше. Не хочу вас прерывать. Вы просто хотели ведь передать руководство кому-то, да? – Он сел; было холодно, и изо рта у него вырывался пар.

– Я все испорчу, – беспокойно зашептал Сталки, и волнение его ничуть не улеглось, когда с задних рядов донеслись разговоры, что старый джентльмен – это генерал Коллинсон, член совета директоров колледжа.

– М-м, что? – спросил Фокси.

– Коллинсон, рыцарь Бани[108]Почетнейший орден Бани – британский рыцарский орден, основан в 1725 году.... Он командовал «помпадурами»[109]«Помпадуры» – выдуманное прозвище полка индийской армии. в старом полку моего отца, – прошипел Суэйн.

– Не торопитесь, – сказал посетитель. – Я-то знаю, каково это. Это ваше первое упражнение?

– Да, сэр. – Сталки нервно вздохнул. – Внимание! Равняйсь! – Звук собственного голоса придал ему уверенности.

Они безошибочно сделали разворот, отступили, разбились по четыре и восстановили строй. Официальный час наказания давно прошел, но никто из них об этом не думал. Они поддерживали Сталки – Сталки страшно боялся, как бы не сорвать голос.

– Он делает вам честь, сержант, – заметил посетитель. – Хорошее упражнение... и хороший материал для упражнений. И вот что удивительно, я обедал сегодня с вашим ректором, и он мне не сказал, что у вас в колледже существует кадетский корпус.

– У нас нет его, сэр. Это просто небольшие строевые упражнения.

– Но ведь они делают их с увлечением, правда? – спросил Мактурк, впервые открыв рот, и в глазах его блеснул огонек.

– Да, Вилли, а почему же тебя нет среди них?

– А я недостаточно ответственный. Сержант выбирает только лучших из нас.

– Вольно! Перерыв! – крикнул Фокси, испугавшись, что кто-то в строю проговорится. – Я... я должен сказать вам, сэр, что...

– Но у вас должен быть кадетский корпус, – генерал продолжал развивать свою мысль. – И у вас будет кадетский корпус, если мои рекомендации в совете чего-нибудь стоят. Я давно не получал такого удовольствия. Мальчики, которыми движет такой дух, должны стать примером для всей школы.

– Обязательно, – сказал Мактурк.

– Господи благослови! Неужели уже так поздно? Меня уже полчаса ждет коляска. Я должен бежать. Я ничего подобного не видел. В каком конце здания выход? Ты покажешь мне, Вилли? Что это за мальчик, который проводил упражнения?

– Кажется, его фамилия Коркран.

– Ты должен познакомиться с ним. Вот именно с такими мальчиками тебе нужно общаться. Необычный тип. Великолепное зрелище. Двадцать пять мальчишек, про которых думаешь, осмелюсь сказать, что они скорее будут играть в крикет (зима была в самом разгаре, но взрослые, особенно те, которые долго прожили за границей, позволяли себе подобные оговорки, и Мактурк не поправлял их), занимаются строевой подготовкой только потому, что им это нравится. Жалко дать пропасть такому материалу, но надеюсь, что я смогу изложить свою точку зрения.

– А что это у тебя за друг с седыми бакенбардами? – спросил Сталки, когда Мактурк вернулся в комнату.

– Генерал Коллинсон. Иногда приезжает к нам пострелять с отцом. Довольно симпатичный старый хрыч. Он сказал, что мне нужно поддерживать знакомство с тобой, Сталки.

– Дал тебе чего-нибудь?

В ответ Мактурк продемонстрировал великолепный соверен.

– Так, – сказал Сталки, аннексируя соверен, поскольку он был казначеем. – Сегодня будет отличное угощение. Это, конечно, была неслабая наглость с твоей стороны, Турок, когда ты распространялся по поводу нашего мастерства и точности.

– А что, старикан не знал, что мы наказаны? – спросил Жук.

– Ничего он не знал. Он приехал пообедать с ректором, а я наткнулся на него потом, когда он тут болтался в одиночестве, и подумал, что покажу ему отличную строевую подготовку. Ну а когда я увидел, как он обрадовался, я же не мог охладить его пыл. Тогда я мог и не получить свой фунт.

– А старина Фокси не обрадовался? Видел, как у него шея покраснела? – сказал Жук. – Для него это была большая удача. И мы ему здорово помогли. Пошли к Кейту – возьмем какао с сосисками.

По дороге они нагнали Фокси, направлявшегося к Кейту, чтобы пересказать случившееся. Кейт в свое время служил старшиной в кавалерийском полку, а теперь был ветераном войны, местным почтальоном и кондитером.

– Вы нам кое-чем обязаны, – со значением произнес Сталки.

– Да, уж я очень вам обязан, мастер Коркран. Я, конечно, вас гоняю иногда, но скажу, что, если говорить помимо дел... ну там, выход за границы территории, курение и всякое такое, мне не найти молодого джентльмена лучше вас, который помог бы мне так выкрутиться. Вы, это, здорово провели строевую, надо сказать. Если вы будете таким всегда...

– Но ему, может, придется опаздывать три раза в неделю, – сказал Жук. – Нельзя требовать этого от человека лишь для того, чтобы порадовать вас, Фокси.

– Да, конечно. Но все-таки, если бы вы смогли... и вы, мастер Жук... Это было бы для вас отличным началом, когда сформируется кадетский корпус. Я думаю, генерал даст вам рекомендацию.

Чего только они не набрали у Кейта, разохотившись до сладкого: старик, который хорошо их знал, был полностью погружен в разговор с Фокси.

– У меня получилось семь шиллингов и шесть пенсов за все, что мы взяли, – сказал наконец Сталки, стоя у прилавка, – но лучше бы вы посчитали сами.

– Нет, нет. Я всегда верю вам на слово, мастер Коркран... По-моему, он служил у «помпадуров», сержант. Мы вместе были расквартированы в Умбале.

– Я не помню, эта банка ветчины с языком стоит восемнадцать пенсов или шестнадцать.

– Скажем, шестнадцать, мастер Коркран... Конечно, сержант, если бы от меня была какая-то польза, я бы с удовольствием это сделал, но я уже слишком стар. Но я бы хотел снова посмотреть на строевую подготовку.

– Ай да ладно тебе, Сталки, – воскликнул Мактурк. – Он тебя не слышит. Оставь деньги.

– Я хочу разменять фунт, осел. Кейт! Рядовой Кейт! Капрал Кейт! Старшина кавалерии Кейт, вы дадите мне сдачу с фунта?

– Да... да, конечно. Семь шиллингов и шесть пенсов. – Он посмотрел на них отсутствующим взглядом, придвинул к ним мелочь и растаял в темноте задней комнаты.

– Теперь они до полдника будут болтать о восстании сипаев, – сказал Жук.

– Кейт участвовал в битве при Собраоне, – сказал Сталки. – Я слышал, как он об этом рассказывал. Посильнее, чем рассказы Фокси.

* * *

Ректор склонил свое как всегда непроницаемое лицо над ворохом писем.

– Что вы об этом думаете? – спросил он преподобного Джона Джиллетта.

– Неплохая идея. Ничего тут не скажешь... Идея, достойная уважения.

– Ну, допустим. И что?

– У меня есть некоторые сомнения... и все. Чем больше я узнаю мальчиков, тем меньше я могу угадать их настроения, но должен признаться, что я буду очень удивлен, если этот проект будет принят ими. Это не совсем соответствует характеру школы. У нас же не армия, мы только готовим к ней.

– Моя роль в данном вопросе выполнять решения совета. Они требуют создать добровольческий кадетский корпус. Они его получат. Я, правда, предложил, пока мы занимаемся строевой, не выделять деньги на закупку формы. Генерал Коллинсон посылает нам пятьдесят единиц оружия, списанные снайдеры, как он их называет... Все надежно заглушенные.

– Да, это совершенно необходимо в школе, где используются заряженные тренировочные пистолеты, – улыбнулся преподобный Джон.

– Поэтому никаких расходов не предвидится, за исключением времени сержанта.

– Но если он вас подведет, виноваты будете вы.

– Да, безусловно. Я должен вывесить объявление в коридоре сегодня днем, и...

– Я буду следить за результатами.

* * *

– Очень прошу вас не трогать руками стойку для ружей. – Фокси пытался сладить с наседавшей толпой в гимнастическом зале. – Ничего хорошего не будет даже с этим непригодным снайдером, если вы будете постоянно щелкать затвором, мистер Суэйн... Да, форма прибудет позже, когда мы чему-нибудь научимся, а сейчас мы ограничимся только строевыми упражнениями. Я здесь для того, чтобы записать имена тех, кто хочет заниматься. Мастер Хоган, положите снайдер на место!

– Что ты собираешься делать, Жук? – раздался голос.

– Все, что мне нужно от строевой, я получил, спасибо.

– Как! После всего, что ты узнал? Да ладно тебе. Не будь дураком! Ты станешь капралом через неделю, – закричал Сталки.

– Я не иду в армию. – Жук тронул рукой свои очки.

– Подождите-ка, Фокси, – сказал Хоган. – А где вы будете нас учить?

– Здесь... в зале... пока вы не будете готовы заниматься на дороге, – честно признался сержант.

– Чтобы на нас глазели все эти недоучки из Нортемской школы? Это не годится, Фоксибус.

– Хорошо, не будем об этом сейчас. Сначала выучите упражнения, а там посмотрим.

– Здравствуйте, – сказал Анселл из класса Макрея, пробираясь сквозь толпу. – А что это за история про кадетский корпус?

– Сэкономит вам много времени в Сэндхерсте, – тут же ответил сержант. – И от строевой вас быстро освободят, если увидят, что вы ничего себе подготовлены.

– Гм! Да я не против строевой, но мне не хочется болтаться по деревне с игрушечным снайдером. Пероун, а ты что собираешься делать? Хоган записался.

– Не знаю, будет ли у меня время, – ответил Пероун. – У меня дополнительных занятий конца краю нет.

– Хорошо, считай, что это дополнительные занятия, – сказал Анселл. – Для этих упражнений много времени не потребуется.

– Ну, тут-то ладно, а если придется маршировать при зрителях? – спросил Хоган, который не знал, что через три года он погибнет в солнечной Бирме у форта Минхла.

– Боишься, что для твоей комплекции не будет формы нужного размера? – спросил Мактурк со злобной усмешкой.

– Замолчи, Турок, ты же не идешь в армию.

– Нет, но я пошлю замену. Эй! Моррели и Уэйк! Вы, два шкета у ружейной стойки, записывайтесь добровольцами.

Сильно покраснев – они слишком робели и не решались обратиться, – мальчишки скользнули к сержанту.

– Но мне не нужны такие молодые... не сейчас, – скривился сержант. – Мне нужны... Мне хотелось бы кого-нибудь из старой гвардии наказанных... Чтобы закалить их как следует.

– Не будьте неблагодарны, сержант. Они уже достаточно большие, таких сейчас уже берут в армию. – Мактурк читал газеты в те годы, и его информации можно было верить: он пользовался ею так же легко, как стрелял из рогатки. Он не знал, что Уэйк станет «бимбаши»[110]«Бимбаши» – британский офицер на службе в египетской армии. Так же называли капитана или командира турецкой армии. в египетской армии накануне своего тридцатилетия.

Хоган, Суэйн, Сталки, Пероун и Анселл стояли у гимнастического коня, погруженные в разговор; Сталки, как обычно, о чем-то безапелляционно вещал. Сержант беспокойно наблюдал за ними, зная, что многие ждут, как поступят они.

– Фокси не нравятся мои рекруты, – сказал Мактурк Жуку обиженным голосом. – Приведи ему своих.

Жук охотно прихватил еще двух малышей – каждый ростом с карабин.

– Вот, Фокси. Пушечное мясо. Соберитесь с духом, молодежь... и вы быстро всему научитесь.

– Все равно он не рад, – сказал Мактурк.

Вот такая жизнь в пехоте

Вот такая жизнь во флоте.

Тут вступил Жук. Они недавно нашли это стихотворение в старом номере «Панча», и оно было как раз к месту.

И везде все так по-разному.

И не надо нам другой.

– Тише, юные джентльмены. Не можете помочь – не мешайтесь, – но взгляд Фокси был по-прежнему прикован к совету, проходившему у гимнастического коня. К обсуждению присоединились Картер, Уайт и Тиррел – все довольно авторитетные мальчики. Остальные нерешительно трогали ружья.

– Подождите, – воскликнул Сталки. – Мы можем выгнать эту шушеру, пока не начали заниматься?

– Конечно, – сказал Фокси. – Любой, кто хочет записаться, остается здесь. Те, кто не будут записываться, уходят, тихо закрывая за собой дверь.

С полдюжины серьезно настроенных ребят ринулись к Жуку и Мактурку, и те едва успели улизнуть в коридор.

– Ну, а ты почему не записался? – спросил Жук, поправляя воротник.

– А ты?

– А зачем все это? В армию мы не идем. Кроме того, я знаю эти упражнения практически все, кроме, разумеется, приемов с оружием. Интересно, чем они там занимаются внутри?

– Заключают договор с Фокси. Слышал, как Сталки сказал: «Вот что мы будем делать»... И если даже это ему не по нраву, то ему волей-неволей придется смириться. Он будет использовать Фокси как репетитора. Ты, что, не понимаешь, дурак? Меньше чем через год они будут поступать в Сэндхерст или в «Лавку». Они выучат строевую подготовку и попадут туда без разговоров. Ты что думаешь, люди, у которых куча дополнительных занятий, будут добровольно записываться на строевую подготовку просто так?

– Ну, не знаю. Думаю написать об этом стихотворение... такое ироническое, знаешь... «Баллада об охотниках на собак»... А?

– Думаю, не стоит. Кинг и так будет мордовать кадетов со страшной силой. С ним не посоветовались, и он теперь рыскает у доски объявлений. Пойдем, бросим ему приманку.

Они беззаботно зашагали к преподавателю – вид у этой парочки был самый смиренный.

– Как это так? – спросил Кинг с деланным удивлением. – А я-то думал, вы учитесь сражаться за свою родину.

– Мне кажется, там уже нет мест, сэр, – сказал Мактурк.

– Очень жаль, – вздохнул Жук.

– Значит, у нас имеется сорок доблестных защитников, так? Как благородно! Какая преданность! Я полагаю, что в основе этого рвения лежит возможное желание избежать обычных обязательств. Они, несомненно, получат особые привилегии, наподобие хора или общества естествознания... Наверное, не следует называть их охотниками за насекомыми.

– Да, наверное так, сэр, – бодро сказал Мактурк. – Ректор пока еще ничего про это не говорил, но, конечно же, скажет.

– Конечно скажет.

– Может так случиться, дорогой Жук, – Кинг повернулся к говорящему, – что преподавателям (фактор необходимый, но зачастую игнорируемый в схеме нашего скромного существования) тоже найдется, что сказать по этому поводу. Жизнь, по крайней мере для юношей, это не только оружие и снаряжение для войны. Одной из наших целей является, между прочим, образование.

– Этот болтун всегда верен себе, – проворчал Мактурк, когда они отошли за пределы слышимости. – Всегда знаешь, как его зацепить. Ты видел, как он взъелся, когда я сказал ему про ректора и специальные привилегии.

– Бог с ним. Он мог бы ради приличия поддержать это предложение. Я мог бы сочинить замечательную ироническую балладу, а теперь мне придется изображать из себя энтузиаста. Но это, во всяком случае, не запрещает нам смеяться над Сталки в комнате?

– Конечно нет. Но в колледже мы в любом случае должны защищать кадетов. А ты не можешь сочинить какую-нибудь классную эпиграмму в стиле Катулла о Кинге, который против кадетов?

Когда разгоряченный Сталки вернулся со своего первого занятия, Жук находился в процессе выполнения этой благородной задачи.

– Привет мастеру строевой! – начал Мактурк. – Наигрались? Оборона или нападение?

– Нападение, – сказал Сталки и прыгнул на Мактурка. – Послушай, Турок, ты не должен смеяться над кадетами. Мы все замечательно устроили. Фокси клянется, что не потащит нас на улицу, пока мы сами не скажем ему, что пора.

– Отвратительная демонстрация незрелых детей, которые стараются походить на взрослых. Фу!

– Ну что, ты разыграл Кинга, Жук?

– Не совсем, он в своем гениальном стиле.

– Итак, послушайте вашего дядю Сталки – великого человека. Кроме всего прочего, Фокси позволяет нам муштровать кадетов, privatim et seratim [111]Privatim et seratim (лат.) – всех и каждого., поэтому мы все будем знать, как нам командовать ротой. Ergo и propter hoc [112]Ergo и propter hoc (лат.) – следовательно и на основании этого., когда мы отправимся в «Лавку», нас вскоре освободят от строевой, мои возлюбленные слушатели, и мы будем сочетать образование и развлечение.

– Я знал, что ты, наглая морда, сделаешь из этого что-то вроде дополнительных занятий, – сказал Мактурк. – Неужели ты не мечтаешь умереть за свою любимую родину?

– Не хочу, если я легко могу избежать этой участи. Поэтому ты не должен смеяться над кадетами.

– Да мы уже давным-давно все решили, – недовольно сказал Жук. – Смеяться будет Кинг.

– Тогда, мой дорогой поэт, ты должен высмеять Кинга. Сочини какой-нибудь лихой лимерик, и пусть малышня его распевает.

– Послушай, занимайся своим упражнениями и не тряси стол.

– Он боится, что ему будут мешать, – сказал Сталки с загадочно важным видом.

Они не понимали, что имеется в виду, пока несколько дней спустя не решили посмотреть на строевые занятия. Они обнаружили, что дверь гимнастического зала заперта, а на страже стоит мальчишка из младшего класса.

– Ну, это наглость, – сказал Мактурк, нависая над ним.

– Запрещается смотреть сквозь замочную скважину, – сказал часовой.

– Мне это нравится! Послушай, Уэйк, гад, это же я записал тебя в добровольцы.

– Ничего не могу сделать. Мне приказано никому не разрешать смотреть.

– Представь, что мы посмотрим, – сказал Мактурк. – Представь, что просто возьмем и убьем тебя?

– Мне приказано сообщать в группу имя того, кто будет мешать мне на посту, и после занятий они будут сами с ним разбираться по закону военного времени.

– Ну Сталки и негодяй! – сказал Жук. У них ни на секунду не возникло сомнений, кто придумал эту схему.

– Ты считаешь себя классным центурионом, да? – спросил Жук, прислушиваясь к шуму и стуку прикладов.

– Мне приказано не разговаривать, а только объяснить, что мне приказано... Меня выпорют, если я буду разговаривать.

Мактурк посмотрел на Жука. Они оба покачали головами и отвернулись.

– Клянусь, Сталки великий человек, – сказал Жук после долгой паузы. – Одно утешает, что такое секретное общество сведет Кинга с ума.

Оно беспокоило многих, помимо Кинга, но ученики молчали, как рыбы. Фокси, не связанный никакими клятвами, делился всеми своими невзгодами с Кейтом.

– Никогда еще я не сталкивался с такой ерундой. Все, значит, засекречивают, выставляют внутреннюю и наружную охрану и только после этого начинают заниматься и занимаются-то как сумасшедшие.

– А для чего все это? – спросил бывший старшина кавалерии.

– Чтобы выучить строевые упражнения. Ты ничего подобного не видел. После того как я даю команду разойтись, они продолжают... учить приемы, но на улицу идти не хотят... ни за что на свете. Все это сплошная ерунда. Если вы кадетский корпус, толкую я им, будьте кадетским корпусом, а не прячьтесь за закрытыми дверями.

– А что начальство говорит?

– Тут, значит, опять ничего не понимаю, – говорил раздраженно сержант. – Иду к ректору, а он мне не хочет помогать. Мне вот даже кажется иногда, что он смеется надо мной. Я никогда не был добровольцем, слава богу... но я всегда им сочувствовал. И мне нравится.

– Хотелось бы посмотреть на них, – сказал Кейт. – Из твоих заявлений, сержант, я не могу понять, чего они хотят.

– Да не спрашивай, старшина! Спроси лучше у этого парня в веснушках, Коркрана. Он их генералиссимус.

Невозможно отказать участнику битвы при Собраоне, да еще к тому же единственному кондитеру на территории школы. Поэтому Кейт получил приглашение; он пришел, опираясь на палку, старчески пошатываясь, сел в угол и стал смотреть.

– Они в хорошей форме. В отличной форме, – шептал он между упражнениями.

– Это еще не все, что они умеют. Подожди, пока я дам команду «разойтись».


При слове «перерыв» быстро сформировался строй, вперед вышел Пероун, повернулся к строю и, периодически заглядывая в переплетенную красную книгу с металлическими застежками, чтобы освежить свою память, в течение десяти минут муштровал их. (Это был тот самый Пероун, которого потом застрелили в Экваториальной Африке свои же солдаты.) За ним вышел Анселл, а за Анселлом вышел Хоган. Всем им повиновались беспрекословно. Затем Сталки отложил свой снайдер и, набрав воздуху, выразил роте свою благодарность в яростной, испепеляющей ругани.

– Постойте-ка, мастер Коркран, такого нет в упражнениях, – заявил Фокси.

– Все в порядке, сержант. Никогда не знаешь, что придется говорить своим солдатам... Ради всех святых, вы можете стоять, не облокачиваясь друг на друга, как слепые, как вялые селедки, как несчастные попрошайки? У меня совершенно нет желания отчислять вас. Это нужно было делать до того, как вы приперлись сюда, – вам только вениками махать.

– Знакомо... знакомо. Мы это помним, – сказал Кейт, вытирая слезящиеся глаза. – Но где он этого набрался?

– У отца... или у дяди. Не спрашивай! Должно быть, добрая половина родилась где-то у казармы (Фокси был недалек от истины). Я столько этих разговоров наслушался, с тех пор как началась эта добровольная ерунда, сколько не слышал в первый год службы.

– А кто это там в заднем ряду выглядит так, будто заложил свое пузо в ломбард? Да, ты, рядовой Анселл. – И Сталки в течение трех минут измывался над жертвой, и в целом и в частности.

– Ладно! – сказал он нормальным голосом. – Это первая кровь. Ты краснел, Анселл, ты не стоял на месте.

– Я не мог не краснеть, – был ответ. – Но я не двигался.

– Ну, теперь твоя очередь. – Сталки занял свое место в строю.

– Боже! Боже! Прямо как представление, – захихикал вежливый Кейт.

Анселлу тоже посчастливилось иметь родственников в армии и он медленно, лениво растягивая слова (его стиль был более задумчивый), прошелся по всем потайным уголкам личности подопытного.

– Кровь прилила! – закричал он, торжествуя. – Ты тоже не можешь выдержать!

Сталки был багрового цвета, и его снайдер явственно дрожал.

– Я и не думал, что смогу, – ответил он, пытаясь сохранить стойку, – но я скоро научусь. Интересно, правда?

– Неплохо для формирования характера, – сказал медлительный Хоган, когда они поставили ружья в стойку.

– Видел такое когда-нибудь? – безнадежно спросил Фокси у Кейта.

– Я не часто сталкивался с волонтерами, но это самое странное представление, которое я видел. Но я знаю, чего они хотят. Боже! Сколько раз меня ругали и отчитывали в те дни! Они в хорошей форме... в отличной форме.

– Да мне бы пора вывести их на улицу, но я ничегошеньки не могу поделать с ними, старшина. Может, когда получим форму, они передумают.

Действительно, наступило время, когда кадеты пошли навстречу школе. Трижды часового довольно жестоко заставляли покинуть пост, и трижды корпус поступал с обидчиками по закону военного времени. Школа была в ярости. Какой смысл в кадетском корпусе, возникал вопрос, который никто не может увидеть? Мистер Кинг поздравил их с невидимыми защитниками, и они не могли парировать его выпады. Фокси становился все мрачнее и беспокойней. Некоторые из кадетов открыто выражали сомнение в правильности выбранного поведения, а вопрос формы уже маячил на горизонте. Если они получат форму, то будут вынуждены носить ее.

Но, как часто бывает в этой жизни, дело решилось неожиданно просто.


Ректор своевременно уведомил совет, что их рекомендации выполнены и что, насколько ему известно, мальчики занимаются строевой подготовкой. Но он ничего не сказал об условиях проведения занятий. Естественно, генерал Коллинсон обрадовался и рассказал своим друзьям. Один из его друзей порадовал своего приятеля, члена парламента, усердного, умного и, самое главное, весьма патриотического господина, который стремился сделать максимум полезного в кратчайшие сроки. Но, увы! мы не можем отвечать за друзей наших друзей. Если бы друг Коллинсона представил этого человека генералу, то последний принял бы меры и спас бы ситуацию. Но его друг просто рассказал генералу о своем приятеле, а поскольку они никогда не видели друг друга, то описание, переданное Коллинсону, было не совсем точным. Более того, человек, который был членом парламента, представлял собой консерватора с головы до ног, а генерал по-солдатски питал тайное уважение к апелляционным судам последней инстанции. Господин этот собирался отправиться куда-то на запад страны, дабы пролить свет знаний в отсталые умы электората. И, может быть, совсем не плохо, если он, взяв на вооружение рекомендации генерала, обкатает текст своей речи в замечательном, только что организованном кадетском корпусе, скажет несколько слов кадетам... «Просто поговорил бы с ребятами немного... а? Ну что-нибудь такое, что им понравится, а он-то как раз тот самый человек, который умеет говорить. Говорить так, чтобы мальчишки поняли, понимаете».

– В мое время с ними-то не очень считались, – подозрительно сказал генерал.

– Да, но времена меняются... Растет уровень образования и так далее. Сегодняшние мальчишки – это завтрашние мужчины. Впечатления юности обычно остаются навсегда. А сейчас такое время, когда страна катится ко всем чертям.

– Вы совершенно правы.

Остров входил в пятилетие правления мистера Гладстона[113]Правление премьер-министра Вильяма Гладстона началось с поражения консерваторов в 1880 году. Гладстон не был популярен среди людей с имперскими взглядами., и генералу не нравилось то, что он видел. Он твердо решил написать ректору, поскольку не было сомнений в том, что из сегодняшних мальчишек формируются завтрашние мужчины. Это, по его мнению, было необычайно верно сказано.

В ответ ректор сообщил, что он будет рад пригласить члена парламента мистера Реймонда Мартина, о котором он так много слышал, устроить его на ночь и позволить ему поговорить с учениками на любую тему, которая, по его мнению, может заинтересовать их. Если мистер Мартин никогда до этого не сталкивался с аудиторией, состоящей из британской молодежи этого социального класса, то ректор не сомневается, что это будет чрезвычайно полезный опыт.

– Я не думаю, что сильно ошибаюсь в своем последнем замечании, – сообщил он преподобному Джону. – Вы случайно не слышали о некоем Реймонде Мартине?

– Я учился в колледже с человеком с таким именем, – ответил капеллан. – Насколько я помню, он был личностью безвидной и пустой[114]Бытие I:I., но при этом страшно серьезной.

– В следующую субботу он выступит в колледже с речью о патриотизме.

– Если существует что-то, что мальчишки ненавидят больше всего, так это когда их лишают субботних вечеров. Патриотизм не выдерживает сравнения с пирами.

– И искусство тоже. Помните наш «Вечер с Шекспиром»? – Глаза ректора сверкнули. – Или этого смешного джентльмена с «волшебным фонарем»?

* * *

– А кто такой этот Реймонд Мартин, член парламента? – спросил Жук, увидев в коридоре объявление о лекции. – Почему эти гады всегда являются по субботам?

– «У-у! Рюмео, Рюмео. Где ж ты, мой Рюмео?» – воскликнул через плечо Мактурк, передразнивая артистку, которая читала им Шекспира в последнем семестре. – Ну, я думаю, что он будет не хуже, чем она. Надеюсь, Сталки, что в тебе хватает патриотизма? Потому что в противном случае ему придется делать из тебя патриота.

– Я надеюсь, что это не на целый вечер. Похоже, нам придется его слушать.

– Я не променяю его ни на что, – сказал Мактурк. – Многие ребята считают, что эта тетка Ромео-Ромео оказалась страшно скучной. А мне так не показалось. Она мне понравилась! Помнишь, как она вдруг стала икать посередине? Может, и он будет икать. Тот, кто первый зайдет в гимнастический зал, занимает места для нас.

* * *

Мистера Раймонда Мартина, члена парламента, встретили совсем не настороженно, а бодро и доброжелательно, когда он подкатил к дому ректора, сопровождаемый множеством взглядов.

– Немного похож на головореза, – заметил Мактурк. – Не удивлюсь, если он окажется радикалом. Ругался с водителем из-за оплаты. Я слышал.

– Это проявление патриотизма, – объяснил Жук.

После чая они побежали занимать места в укромном уголке и принялись критиковать. Горели все газовые рожки. На небольшой кафедре в дальнем конце зала находился стол ректора, откуда мистер Мартин должен был читать лекцию, и поставленные вокруг стулья для преподавателей. Затем торжественно вплыл Фокси и прислонил к столу что-то похожее на палку, обмотанную тряпкой. Никто из начальства еще не присутствовал, поэтому все ученики зааплодировали с криками: «Что такое, Фокси? Зачем вы украли у джентльмена зонтик? Здесь не секут розгами. Здесь секут палками! Уберите эту тросточку... Рассчитаться справа налево», – и так далее, пока приход ректора и преподавателей не положил конец этому представлению.

– Одно хорошо... учительской не нравится это так же как и нам. Видели, как Кинг старался выкрутиться из этого мероприятия?

– А где этот Реймондиус Мартин? Пунктуальность, мои любимые слушатели, – это образ войны...

– Заткнись! А вот и он сам. Боже, что за морда!

Мистер Мартин в вечернем костюме выглядел, безусловно, внушительно – высокий, крупный бело-розовый мужчина. И все-таки Жук зря грубил.

– Посмотри на его спину, когда он говорит с ректором! Что за мерзкая манера поворачиваться спиной к слушателям! Он филистер, ходячий журнал для мальчиков, иезуит. – Мактурк откинулся назад и презрительно фыркнул.

В нескольких бесцветных словах ректор представил оратора и сел под звуки аплодисментов. Мистер Мартин принял аплодисменты на свой счет, так как это были самые продолжительные аплодисменты. Прошло некоторое время, прежде чем он начал говорить. Он ничего не знал о школе... о ее традициях и наследии. Он не знал, что по последней описи восемьдесят процентов учеников родились за границей – в военных лагерях, военных городках или в открытом море, или что семьдесят пять процентов были сыновьями офицеров, находящихся на службе... Все эти Уиллоуби, Поллеты, Де Кастро, Мейны, Рандаллы собирались идти по пути своих отцов. Обо всем этом ректор говорил ему, и еще о многом другом, но, проведя час в его компании, ректор решил больше ничего не говорить. Мистер Реймонд Мартин, казалось, знал и так слишком много.

Он начал свою речь, признеся скрипучим голосом «Итак, юноши», чем сразу же насторожил всех, хотя они этого еще и не осознали. Он предположил, что они знают... да?.. зачем он приехал? У него не часто выдается возможность разговаривать с мальчиками. Он предположил, что эти мальчики такие же – хотя некоторые и считают их странными, – как и в его юности.

– Этот человек – свинья Гадаринская[115]Ев. от Марка, 5., – сказал Мактурк.

Но они должны помнить, что не всегда они останутся мальчишками. Они вырастут в мужчин, потому что сегодняшние мальчишки завтра превратятся в мужчин, а от завтрашних мужчин зависит светлое будущее их родины.

– Если это будет продолжаться, мои любезные слушатели, то мой неприятный долг будет заключаться в том, чтобы высмеять этого тупицу. – Сталки глубоко втянул носом воздух.

– Не надо, – сказал Мактурк. – Он же за своего Ромео денег не берет.

И поэтому им не следует забывать о своем долге и обязательствах в той жизни, которая раскрывается перед ними. Жизнь это не только... тут он перечислил несколько игр и, чтобы уже ничто не препятствовало его стремительному и бесповоротному падению, добавил игру в «шарики». «Да, – сказал он, – жизнь – это не только игра в “шарики”».

У всех вырвался стон, а у младших почти что крик... ужаса: это же пария... варвар... это невозможно было терпеть... он сам себя проклял на глазах у всех. Сталки нагнул голову и обхватил ее руками. Мактурк с блестящими радостными глазами впитывал каждое слово, а Жук торжественно одобрительно кивал.

Несомненно, через несколько лет некоторые из них будут иметь честь получить от королевы офицерское звание и носить шпагу. Он сам выполнял свой долг в качестве майора в полку добровольцев, и ему было очень приятно узнать, что у них сформирован кадетский корпус. Создание такой организации является ключом к формированию правильного, здорового духа, который при надлежащем воспитании принесет огромную пользу их любимой родине, в которой им посчастливилось родиться. Некоторые из них уже сейчас – и он в этом не сомневается – с нетерпением ждут того момента, когда можно будет повести своих солдат под пули врагов Англии, биться на поле брани со всей храбростью и дерзостью молодости.

Возможности юноши в десять раз больше возможностей девушки, она сотворена слепой природой только для одного, а мужчина для многого. Твердой, не дрогнувшей рукой он срывал покрывала с тайников души и демонстративно топтал их перлами своего красноречия. Своим раскатистым голосом он громко изъяснялся о таких вопросах, как мечты о почете и славе, которые мальчишки не обсуждают даже со своими самыми близкими товарищами, – он радостно предположил, что до его речи они никогда и не думали о таких возможностях. Он размахивал руками, указывая им на славные цели и размазывая своими жирными пальцами все, что так манило, привлекало их на горизонте. Он опоганил самые тайные уголки их души своими криками и жестикуляцией, он описывал деяния их предков так, что у них уши горели от стыда. У некоторых из них (его резкий голос резал звенящую тишину), возможно, есть родственники, которые погибли, защищая родину. И многие из них, как только начали ходить, мечтали о той переходящей по наследству шпаге, которая висит над обеденным столом, и тайком трогали ее. Он заклинал их стать достойным подражанием этих блестящих примеров, а они смотрели в сторону, испытывая чрезвычайную неловкость.

За все эти годы они даже не пытались четко формулировать свои мысли для себя. Они просто ощутили прилив ярости, которую вызвал у них этот толстяк, назвавший «шарики» игрой.

И так он разглагольствовал до самой заключительной части (которую, кстати, он использовал позже с оглушительным успехом на встрече избирателей), пока ученики, испытывая сильное отвращение, сидели красные от стыда. Сказав много-много слов, он протянул руку к палке, обмотанной тряпкой, и ткнул в нее пальцем. А это... это наглядный символ нашей страны... достойный всяческого почета и уважения! И никто из юношей не должен взирать на этот флаг, если он не имеет цели внести достойный вклад в его бессмертное великолепие. Он потряс его, большой, трехцветный, хлопчатобумажный «юнион джек», и застыл в ожидании грома аплодисментов, которые должны были увенчать его успех.


Ученики смотрели в молчании. Они, конечно, уже видели флаг раньше... На здании береговой охраны или в телескоп, когда какой-нибудь бриг проходил мимо пляжа в Браунтоне; над крышей гольф-клуба и в окне кондитерской Кейта, на бумаге, в которую были завернуты коробки леденцов. Но в колледже флаг никогда не вывешивали – это не входило в расписание их жизни; ректор никогда не упоминал его, и отцы их не проповедовали его им[116]Намек на слова святого Павла при обращении к афинянам (Деяния, 17).. Этот вопрос был закрытый, священный и особенный. Куда он лез со своей вульгарностью, зачем рассказывал перед ними обо всех этих ужасах? Спасительная мысль! Наверное, он был пьян.

Спас ситуацию ректор, который быстро встал и предложил выразить свою благодарность, и при первом же его движении ученики яростно, с чувством облегчения захлопали.

– Я уверен, – лицо его освещалось газовыми рожками, – что вы присоединитесь ко мне, выражая сердечную благодарность мистеру Реймонду Мартину за эту наиприятнейшую речь.

Мы и сегодня не знаем обстоятельств этого дела. Ректор клянется, что он этого не делал, или, что если и делал, то, значит, ему что-то попало в глаз, но присутствовавшие уверены в том, что он подмигнул – один раз демонстративно и значительно – после слова «наиприятнейшая». Мистер Мартин получил свои аплодисменты в полной мере. Как он выразился: «Должен сказать без ложной скромности, что мои слова дошли до их сердец. Никогда не думал, что мальчики могут так аплодировать».

Он уехал, когда прозвучал звонок на молитву, и ученики выстроились вдоль стены. Флаг, все еще развернутый, лежал на столе. Фокси с гордостью поглядывал на него: красноречие мистера Мартина задело его за живое. Ректор и преподаватели стояли поодаль на кафедре и не обратили внимания на нарушение, когда староста вышел из строя, быстро свернул флаг, положил его в чехол и спрятал в шкафчик.

После этого, как будто он отпустил пружины, раздался гул, сменившийся нестройными аплодисментами.

Его речь обсуждали в спальнях. Все сходились в одном: мистер Реймонд Мартин родился в трущобах и воспитывался в обычной государственной школе, где играли в «шарики». Кроме того, он был (я привожу только некоторые наиболее интересные наблюдения из всего многообразия) Несусветный хам, Мерзкий вонючка, Жиртрест с флажком (это придумал Сталки). Некоторые определения не совсем подходят для печати.

В следующий понедельник волонтеры кадетского корпуса построились – подавленные и пристыженные. И даже тогда все можно было бы исправить, если бы эту тему обошли молчанием.

Первым заговорил Фокси:

– После той прекрасной речи, которую вы давеча слышали, мы должны упражняться еще больше. Теперь вам сам бог велел маршировать на улице.

– А можно, мы не будем делать этого, Фокси? – шелковый голос Сталки должен был бы насторожить его.

– Нет, не можем, после того как он развернул перед нами этот флаг. Он сказал мне перед отъездом, что не возражает, если кадеты будут использовать его как свой собственный. Это красивый флаг.

В мертвой тишине Сталки поставил ружье в стойку и вышел из строя. Его примеру последовали Хоган и Анселл. Пероун колебался.

– Послушайте, а может мы... – начал сержант. – Я сейчас вытащу его из шкафчика, – он повернулся, – и тогда мы сможем...

– Хватит! – заорал Сталки. – Какого черта вы ждете? Разойдись! Закончили!

– Почему... а что... а где?

Голос Фокси потонул в стуке снайдеров, устанавливаемых в стойку: один из другим мальчики выходили из строя.

– Я... я не знаю, наверное, мне надо сообщить об этом ректору, – запинаясь, говорил Фокси.

– Сообщайте – и черт с вами, – закричал побелевший как мел Сталки и выскочил за дверь.

* * *

– Странно! – сказал Жук Мактурку. – Я был в комнате и сочинял замечательный стих о Жиртресте с флажком, и тут зашел Сталки, я сказал ему «Привет», а он обругал меня, как грузчик, а потом вдруг разрыдался... Положил голову на стол и заревел. Надо, наверное, что-то делать?

Мактурк забеспокоился:

– Может, он как-то сильно ударился?

Когда они нашли его, он сидел, посвистывая, с блестящими глазами.

– Ну что, надул я тебя, Жук? Думаю, что да. Хороший розыгрыш? А ты подумал, что я реву? Неплохо у меня получилось? Ты просто старый толстый дурак! – и он начал щипать Жука за уши и щеки в том стиле, который назывался у них «подоить корову».

– Я знаю, что ты ревел, – ответил Жук сдержанно. – Почему ты не на строевой?

– Строевой! Какой строевой?

– Ладно, не умничай. На строевой в гимнастическом зале.

– Потому что ее нет. Добровольческий кадетский корпус рассыпался... развалился... умер... растворился... сгнил... протух. И если ты будешь продолжать так на меня смотреть, Жук, я тебя тоже убью... Да, еще: на меня будут жаловаться ректору за то, что я ругался.


Читать далее

ФЛАГ РОДИНЫ

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть