Онлайн чтение книги Старик
Шестая глава

Беленые колонны семинарии призрачно подымались вверх, здание, почти пропадало во мраке, тополя, переросшие крышу, поглощены были ночью. Короткого порядка маленьких домиков против семинарии нельзя было угадать в темноте. Только узенькая щель какой-то ставни теплилась желтым светом.

Это был крайний дом на Московском взвозе, почти у самой Волги — укромное владение коллежского асессора. С вечера не потухал в доме огонь. Агриппина Авдеевна давно была готова. Не раз уже подымалась она с дивана, шла к зеркалу.

Тогда подбегала к ней простоволосая девка в сарафане, — Машутка, и, присев на корточки, начинала обирать и одергивать на ней платье. Агриппина Авдеевна поправляла завитушки на висках, накручивая волосы вокруг пальчика, становилась то одним боком к зеркалу, то другим, опять шла к дивану.

Машутка вдруг хваталась за грудь и, закатив глаза под лоб, взвизгивала:

— Светики, ой, никак подкатывают?!

Агриппина Авдеевна вздыхала:

— Почудилось.

— Как я теперя подумаю, — тихонько говорила Машутка, — ну, как погоня? Страх! У нас у соседнего барина меньшую дочку офицер умыкал, невесту, так за ними десятеро суток гнались, покеда не пымали. Три пары кобыл на-смерть застегали, страх!

— То невеста, — улыбнулась Агриппина Авдеевна.

— Какой жених! — сказала Машутка. — Коли его стерегут, получается он дороже другой невесты.

Она опять схватилась за сердце:

— Ой, светики, никак кто к крыльцу подкралси!

Агриппина Авдеевна привстала, послушала.

— Ступай, спроси, кто там?

Машутка зажмурилась:

— Бейте меня до смерти, ни за что не выду! Коленки трясутся, дух спирает, а там темень! Ой, стучатся!

Агриппина Авдеевна вышла из комнаты и тотчас вернулась. За нею хромал Денисенко.

— Зараз пийдем, — говорил он. — Что жених, что кони: не сдержать!

Машутка заткнула от страха уши.

Агриппина Авдеевна покрылась кружевною черной косынкой, надела ротонду с меховым воротничком. Придавленная ею, она неловко торопилась за Денисенкой.

Шагах в двухстах от дома, у соборной ограды, нетерпеливо перебирали ногами лошади.

Денисенко помог Агриппине Авдеевне забраться в тарантас. Там уже сидел Мирон Лукич. Дрожащими руками он хлопотливо потрогал армячок, который накинут был на ее ноги. Глебка-ямщик отпустил вожжи. Следом за тарантасом тронулся заложенный парой возок: Денисенко сопровождал в нем стариково кресло.

Пока ехали мимо гостиного двора, под его арками лезли из шкуры собаки, звонкие цепи визжали по проволокам, и пристяжные в испуге дергали и толкали коренную. Потом стихло, тройка побежала ровно, всё прибавляя ходу, колеса почти не тарахтели, накопившаяся за лето пыль половиком покрывала улицы.

Мирон Лукич молчал. Все чаще его прохватывала дрожь, так что тряслась борода и руки подскакивали на коленях, он робко взглядывал на Агриппину Авдеевну, точно прося извинить его за то, что не может перебороть приступов дрожи. Он думал сказать ей особенные ласковые слова, каких не говорил ни разу в жизни, но она села рядом с ним молча, не поздоровавшись даже, и у него вдруг пересохло в горле. Он пригляделся к темноте. За волнистым краем косынки ему хорошо виден был маленький, немного приподнятый носик невесты, он угадывал очертание ее бровей, подбородка, и они чудились ему точь-в-точь такими, какими он рисовал их себе в безмолвии своей комнаты.

— Не холодно ли вам? — спросил он, наконец, и не узнал своего голоса.

Агриппина Авдеевна обернулась к нему; он почувствовал ее взгляд, впервые и в такой близости горевший перед ним, подался ему навстречу, но тут же его опять встряхнуло дрожью, и он изо всех сил скрестил и сжал свои руки.

— Вам, как я гляжу, холоднее моего, — сказала Агриппина Авдеевна и перетянула, армячок со своих ног на его.

Тогда, растроганный и посмелевший, он наклонился к ней и выговорил:

— Лихорадка эта от щастия!

Она отвернулась. Он сказал:

— Верить ли, что мечта моя сбывается?

Он медленно приподнял руку и дотронулся до плеча Агриппины Авдеевны. Она ничего не отвечала, но он слышал, как плечо ее дрогнуло. Он еще выше поднял руку, непослушными пальцами взял край косынки и тихо оттянул его назад. Перед ним забелела щека Агриппины Авдеевны, завитушки волос высыпались из-под косынки, чуть-чуть мелькнул и скрылся тонкий краешек уха.

— Желанная красотка, — шепнул Мирон Лукич и совсем близко наклонился к ней.

Но Агриппина Авдеевна быстро напустила косынку на лицо, и опять Мирону Лукичу виден стал только ее приподнятый носик.

Они уже давно выехали из города, темнота лилась им навстречу и догоняла их; казалось, что лошади топчутся по какому-то кругу, неподвижное множество звезд, светясь, углубляло мрак.

— Гони скорей! — вдруг крикнул Мирон Лукич.

Глебка понял крик по-ямщицки, обернулся в полуоборот к седокам, сказал:

— Выдалась ночка!

Седоки не отозвались.

— Вот это ночка! — повторил Глебка врастяжечку. — До смерти не забудешь! Удумано! По этой по самой дорожке прокатил я час назад Пал Мироныча. Взад-вперед. Примчались на Увек — к церкви. На ней будто и замок заржавел. Побежали к попу. А он и в сени не пустил — с ума, бает, вы сошли, может, разбойники! Так ни с чем и вернулись… Я-то знаю, а Пал Миронычу не терпится, все меня в спину кулаком тыкал, погоняй да погоняй. Я погонял, мне что!..

Глебка засмеялся, поправился на козлах, весело спросил:

— Вы, чай, Мирон Лукич, страху натерпелись, как под армяками сидели?

— Пошел скорей! — приказал Мирон Лукич.

— Я думал, догадаются, найдут вас. Да где догадаться! Денисенку сызроду никто не перехитрил.

— Гони, чорт! — исступленно закричал Мирон Лукич.

Дрожь трясла его безжалостно, не отпуская ни на минуту, говорить он не мог. Агриппина Авдеевна глядела в небо. Прямо над нею сорвалась звезда, чиркнула по черному, рассыпалась ракетой, в порошок. Агриппина Авдеевна вздохнула.

— Вы по-французски знаете? — спросила она, в раздумьи.

— Нет, — отозвался Мирон Лукич. — Есть ли в том надобность… при моих чувствах к вам? — договорил он, с трудом одолевая дрожь.

Она молчала долго, потом, по-прежнему задумчиво, спросила:

— Вам парки Алексея Давыдовича обозревать доводилось ли?

— Его превосходительства? Был единажды… случаем…

Опять помолчав, Агриппина Авдеевна проговорила:

— Полагать надо, такое только у Лудовиков могло быть…

Мирон Лукич не ответил. Что было силы сдерживал он себя, чтобы не заскулить от необыкновенного озноба.

— Все Лудовики проживали во Франции, в Версале, — плавно пояснила она.

Он не выдержал и застонал. Прыгающая челюсть его разорвала стон на кусочки: — а-вва-вва — и, чтобы чем-нибудь загладить этот стон, Мирон Лукич выдавил из себя, простирая руки к Агриппине Авдеевне:

— Ан-гел, ан-гел…

Но она ничего больше не сказала.

Так, в безмолвии, домчались они до Увека…

Невеста первая вошла на паперть и стала перед запертой церковной дверью. Денисенко притащил кресло и убежал. Глебка вынул из тарантаса жениха, внес его по ступеням на паперть и усадил в кресло, ловко прикрыв ноги одеялом.

Очень живо вынырнул из темноты дьячок, отпер дверь. Потом прискакал Денисенко с попом. Поп был маленький, проворный. Бесшумно ступая валенками, он вошел в церковь, зажег свечечку около ктиторского ящика и тут же облачился в помятую зелененькую ризу.

Жениха вкатил Денисенко вслед за невестой. Она скинула ротонду, косынку и сверкнула белизною платья. Жених смотрел на нее, ничего не видя кругом.

Поп раскрыл книгу, закапанную воском, опросил жениха и невесту. За свидетелей расписался Денисенко и, по неграмотности, поставил два креста Глебка-ямщик. У налоя, по середине храма, уже горели свечи. Дьячок тихонько запел, поп крикнул ему тенорком через всю церковь:

— Постой, постой! Сперва обрученье!

Дьячок легко перешел на другое.

Все двинулись к налою и остановились перед ним.

Денисенко помог Мирону Лукичу расстегнуть поддевку, сюртук и вынуть из жилета обручальные кольца. У жениха тряслись руки, в пламени восковых свечей они больше обычного напоминали собою гусиные лапки, и когда священник надевал на женихов палец золотое кольцо, палец был похож на птичий — сухой, красноватый, с кривым, жестким ногтем.

Агриппина Авдеевна стояла рядом с креслом, опустив глаза, внимательно вслушиваясь в певучее, бормотанье дьячка и в возгласы священника. В ней было что-то строгое и простое, как в девушке, ожидающей от венчанья страшной для себя перемены.

Пораженный, глядел на нее Мирон Лукич. Худая слава, которая ходила о ней по городу, молва о том, что она загубила не одну человеческую судьбу, насмеялась над стариками и, как цыганка, обманула молодых — все это было ложью, выдумкой, наветом. Подле него была невеста — кроткая, чистая, со встревоженным юным дыханием. Сердце его не ошиблось. Под конец жизни отыскал он вожделенное свое счастье, и вот оставались теперь какие-то минуты, чтобы взять его в руки, какие-то поповские причитанья мешали еще коснуться девичьего сверкающего платья, и — в нетерпении, с мольбою — жених громко сказал священнику:

— Не тяни, сделай милость!

Но невеста набожно перекрестилась, и, глянув на нее снизу вверх, он притих.

Да и нельзя было бы вести дело скорее, чем оно шло. Поп и дьячок были под стать друг другу, и шафера не успели опомниться, как надо было браться за венцы.

Тоненько отдавалось по углам пустой церкви дьячково пенье, неслышно двинулся вокруг налоя поп, помятая риза болтыхнулась на нем мягким платком. И торопясь, приковыливая, Денисенко покатил за попом кресло, одной рукой держа над головою Мирона Лукича медный венец, усеянный горячими, как рубины, красными стеклами. Страшно вытянув руку, поминутно наступая на белый шлейф невесты, Глебка-ямщик нес такой же горящий венец над Агриппиной Авдеевной.

Мирон Лукич побледнел, пот снова проступил у него на лице, внезапно он схватился за колеса и судорожно начал подгонять движенье кресла.

Так трижды совершен был круг и тут же, без оглядки, кончилось венчанье.

Все бросились к выходу.

Перед дверьми остановились, чтобы одеть невесту. В полутьме, накидывая косынку, она скользнула локтем по плечу Мирона Лукича. Он схватил ее и прижал к себе, что-то замычав.

Тогда вдруг, с женской стремительной жадностью, она сдавила его костлявые пальцы и шепнула, почти дотронувшись губами до его уха:

— Что ты! Погоди!..

Его кинуло в жар от этого погоди, он чуть не выскочил из кресла, поднявшись на руках, но она уже укутывалась в ротонду, и Денисенко, скаля зубы, поздравлял ретиво:

— С законным браком, молодой, с законным браком, молодая!

Забыв, что еще не вышли из церкви, Мирон Лукич цыкнул на него:

— Вези живей, сатана…