Онлайн чтение книги Степное солнце
8

Ссыпной пункт был расположен у крохотного полустанка. Высокие тускло-желтые горы пшеницы вздымались вдоль железнодорожных путей. Длинная очередь грузовиков и бестарок пересекала пустырь перед ларьками, где суетились сдатчики и приемщики зерна.

Среди распряженных коней, быков, взъерошенных осликов, бочек с горючим и ящиков с деталями для комбайнов, как на воскресном базаре, шумела толпа водителей, грузчиков, колхозных завхозов, приемщиков хлеба и колхозных ребят. Очередь у ларька с вином и закусками шла замкнутым кругом — выпившие и закусившие, отойдя от прилавка, становились заново. Между палатками медицинской помощи и агрономической консультации латали рваные камеры, меняли скаты, ковали коней, чинили хомуты. Слепой певец играл на баяне, подпевая зычным басом, и от него далеко вокруг несло свежим луком. Женщина с тяжелой сумкой через плечо, толкаясь, ходила между группами.

— Предложу «Повесть о настоящем человеке»! — говорила она повелительно и строго. — Поповкина «Чистую криницу» могу рекомендовать. «Крокодил» свежий! Кому «Крокодила»? Про всех написано, между прочим. Кто не читал? «Теплоход „Кахетия“»! С точки зрения врача, очень волнующие эпизоды и встречи!.. Конверты с марками!.. Тебе чего, детка? — вдруг в упор спросила она Сергея, удивленно ее рассматривающего.

— Я просто так…

— Смотри у меня! — сказала она строго, как говорила Вера Зотова. — Кому книжку почитать, ума призанять?

…Сергей жил на ссыпном пункте уже пятый день.

Зотова чинила тут свой грузовик и согласилась, чтоб мальчик пока побыл с ней. Дел у нее было много, и она не особенно надоедала Сергею своими придирками, да и он теперь понял, что она не злая, а просто-напросто беспокойная и больше всего на свете любит порядок.

Он бегал за кипятком к железнодорожникам, за новостями на агитпункт, помещавшийся в особом вагоне, где иногда давали просмотреть журналы с картинками, узнавал, который час, в палатке приемщиков зерна, брал ордера на горючее, опускал в почтовый ящик письма отца Антону Антоновичу и письма Вольтановского Светлане. Его многие знали, и сам он знал многих. Однажды встретился ему Яша Бабенчиков.

— Здорово, Яша! — бодро и равноправно приветствовал его Сергей, и не сразу узнал тот в черномазом, запыленном и загорелом мальчугане робкого и трусоватого горожанина из автоколонны.

— Здорово! — отсалютовал Яша со снисходительным благодушием. — Ты чего тут?

— Сводку районную только что передавали… Жмут вас, Яша, — ответил Сергей тоном, на который не рискнул бы две недели назад.

Тот нехотя объяснил сквозь зубы:

— Чиляева впереди, а весь колхоз позади — скандал прямо. Семенова не было?

— Был с вечера, потом куда-то уехал.

— Ты ему передай — к нам бы ему заехать. Так, слушай, и скажи: «Бабенчиков просил». Понял?

Встретил Сергей здесь как-то и Светлану, помощницу комбайнера, но она не узнала его, а Сергею очень хотелось расспросить о тете Саше, и он долго ходил взад и вперед перед Светланой, но она не окликнула его.

Когда Сергей попал на ссыпной, его вначале испугало, что он потеряется среди взрослых.

Эх, был бы он старше хоть года на два, сколько увлекательных дел выпало бы сейчас на его долю! Местные ребята, Сергеевы одногодки, не теряли времени зря: они стерегли зерно и горючее, получали почту, сдавали овощи.

«Откуда они все знают и все умеют? — завистливо думалось Сергею. — И почему я ничего не умею и во всем отстаю, будто вчера родился?»

В своем родном городе Сергей только издали присматривался к жизни взрослых, ведя свою особую, маленькую, а тут для всех была одна жизнь, и ребята здесь были хозяевами наравне со взрослыми.

И однажды утром Сергей пошел в агитпункт послушать сводку, а потом сообщил ее Зотовой. На другой день принес ей газету и сообщил, какую картину готовит на вечер киномеханик.

С той поры дел у него появилось множество.

— Емельянов, медпункт когда открывается?.. Сергей, сбегай достань газетку!.. Сережа, не видал приемщика? Беги скажи, что три машины прибыли, ждать некогда… Сережка, севастопольских никого нет?.. — то и дело слышал Сережа.

Он уже всех знал. Севастопольские и керченские шоферы, алуштинские и симеизские школьники, евпаторийские солевары — все были у него на глазах.

Сегодня он ожидал отца. Предполагалось, что отец приедет с зерном в середине дня и останется на ночь, Зотова же поедет вместо него.

День выдался беспокойный. Зерно не успевали принимать и грузить в вагоны. Рабочих рук не хватало.

Подъехал на самоходе Тужиков, секретарь райкома, долго совещался с приемщиками зерна и железнодорожниками и уехал расстроенный. Агитвагон закрыли. Киносеанс был заранее отменен. Отец разгрузился и тут же уехал, только махнув рукой. Как-то так случилось, что уехала раньше намеченного срока и Вера Зотова, но сейчас это нисколько не испугало Сергея — он знал, что отец и все остальные из их колонны вернутся к вечеру. Днем же все равно нельзя было ни поесть, ни отдохнуть из-за утомительной духоты, которая все время поднималась, как температура у больного.

Небо запылилось и стало сереть, блекнуть, над горизонтом набухала темная, быстро нарастающая полоса. Ветер был совсем не тот, что у моря, а горячий, как поджаренный; он бил в лицо крупной пылью пополам с зерном и вдруг точно свалился вниз с высоты и разлился вокруг шумным паводком. Кто-то странным голосом крикнул:

— Черная буря!

Уже несло через пустырь палатки, фуражки и кепки, стучали ставни киосков, звенели разбитые стекла.

— К хлебу!.. К хлебу!.. — закричали со всех сторон.

Холмы зерна завихрились. Зерно тучей понеслось в воздух. Народ на мгновенье растерялся. Сергей вместе со всеми очутился у ближайшей горы хлеба. Его толкали, наступали ему на ноги, кто-то кричал ему, но он не заплакал и не испугался, ему было страшно не за себя; вместе со всеми он переживал случившееся.

Вдруг с проходившей мимо дрезины что-то свалилось вниз по откосу железнодорожного полотна. Свалилось, вскочило и побежало к зерну. Сергей узнал Тужикова, секретаря райкома партии, и Семенова. Они вскарабкались на склон пшеничной горы и показали куда-то руками: туда, мол, туда все! Две девушки-колхозницы уже тянули широкий и длинный брезент. К ним подскочили люди, и десятки рук завели брезент с подветра. Мало! Тужиков показывал руками, что нужно искать еще. Волокли брезенты с машин, фанерные щиты, одеяла.

Сергей растолкал людей и вынесся за их тесный круг. В кузовах стоящих на ремонте машин он еще утром видел брезенты.

— Сюда! За мной! — кричал он, или ему казалось, что кричит, — он не помнил. За ним побежали ребята из колхозов. — Берите! Вон он! Еще один! Тащите!

Удивительно, как его не остановили, не спросили, кто позволил распоряжаться. Чьи-то сильные руки подхватили найденные брезенты и понесли к зерну.

Лужа тавота каким-то образом очутилась под ногами, и он распластался в ней, как лягушонок, но тотчас поднялся, даже не оглянувшись, чтоб посмотреть, смеются над ним или нет. Какое это имело значение!

С ног до головы вымазанный, до смерти уставший, но бесконечно счастливый, долго носился еще Сергей вокруг хлебных гор, подтаскивая откуда-то куски фанеры, доски или просто камни.

Суховей свирепствовал много дней. В домах не разжигали печей, в полях не разводили костров. От пыли, остьев и половы, тучами гонимой по полям, останавливались моторы машин. Куры не покидали насестов. Перестав лаять, собаки неловко бегали боком.

Берег колхозного ставка был мокрый, как после дождя. Ветер выхлестывал воду и поливал плотную, прибитую людьми и скотом землю. Воды в ставке стало заметно меньше, она испарялась на ветру, как в духовке. Немало стекол побито в хатах, немало повалено плетней и разбито глечиков, сушившихся на частоколах, немало поломано деревьев и сбито яблок. Взъерошенные, мятые, стояли огороды с поломанными кустами помидоров, с расхлестанными и рваными огуречными и тыквенными плетями.

Еще одно усилие ветра — и полетят вниз крыши, затрещат стены домов, и раскаленный воздух воспламенит все, что любит гореть, а тогда не унять беды.

В колхозе «Победа» приостановили вывоз хлеба, в «Борьбе» снесли на тока все простыни и одеяла, чтобы укрыть зерно, в «Третьей пятилетке» сутками дежурили у насосов и колодцев.

Шел жестокий степной шторм. Зеленые кроны деревьев свернулись, пожухли. В воздухе тревожно запахло гарью. Может быть, уже где-то вдали заполыхала степь, и на много верст в ширину, гонимое ветром, пламя мчится сюда, все истребляя на пути?

Сергей ни на минуту не отлучался от отца, отец не покидал машину по целым суткам.

Вечером прибыли они в знакомый колхоз «Новая жизнь» и остановились часа на два передохнуть у колхозного агронома Федченко.

Когда, наскоро умывшись, Сергей вошел в низкую, густо заставленную фикусами комнату и увидел в большом, во всю стену, трюмо отражение мальчика в грязно-рыжей, порванной на локтях рубашке, с жесткими вихрами на недавно еще опрятной и коротко остриженной голове, он не сразу узнал себя. Пожалуй, теперь он отдаленно напоминал Бабенчикова, только тот был покрупней и как-то размашистее.

Но лицо Сергея, безусловно, приобрело черты мужества и отчасти геройства; по крайней мере он находил их в себе, без стеснения рассматривая в зеркале свой новый и, как ему казалось, приятный облик. Лицо его горело от ветра, глаза были красные, воспаленные, в ушах позванивало и ныло.

— Не думаешь ты о ребенке, Андрей, — нравоучительно сказала Вера Зотова. — Ребенку уход нужен, мать ему нужна… Верно я говорю? — спросила она у жены Федченко, и та согласилась с ней.

Отец ничего не ответил, а женщины, точно боясь, что Емельянов превратно поймет их, еще горячее заговорили о том, что мальчику нужна семья. Они показывали на его измазанную рубашонку, на грязные колени, на вихрастую голову, и выходило так, что один отец виноват во всех несчастьях и горестях Сергея.

Но Сергей не чувствовал себя ни обиженным, ни несчастным. Он шепнул отцу, молча сидевшему у окна:

— Пап, они ничего не понимают. Мне очень хорошо было, ты знаешь… и ничего плохого я не делал… честное ленинское…

Не ответив, отец привлек мальчика к себе. Грудь его дышала толчками, точно он задыхался от бега.

Вошел Федченко и, дымя цигаркой, спрятанной в рукав, сообщил последние новости: звонили из райкома, что у соседей два пожара, и требовали установить ночные дежурства у складов.

— И потом такая, знаете, история, — сказал Федченко и осторожно присел на стул, — Тольятти ранен, знаете. В Риме. В грудь навылет.

Жена Федченко негромко ахнула.

— Вот оно как, — впервые отозвался отец, все еще глядя в окно на багровеющий вечер. — За то ранили, что коммунист. За то, что поперек горла стал сволочам! — Он повернулся вместе со стулом. — Ты тут секретарем, товарищ Федченко?

— Он, он! — быстро сказала жена агронома, глядя на Емельянова, словно он допрашивал ее, а она созналась.

— Я буду такого мнения, — продолжал Емельянов, — всему вашему народу сегодня работы по хлебу не прекращать ни в коем случае. Понятно? Зотову, Еремушкина, моего Серегу, да и ваших всех — на посты по селу. Я и Вольтановский — на круглосуточную езду. Валяй оформляй, а мне дайте чаю стакан, если можно.

Женщины и Федченко молча вышли из комнаты. Отец потер лицо бурыми от масла руками, точно умыл его, и Сергей, не раздумывая, прижался щекой к этим уставшим, жестким, родным рукам.

— Ты знаешь, пап, что я тебе скажу, — забормотал он, давясь слезами, — ты, честное слово, даже лучше, чем Семенов.

— Спасибо, сынок, спасибо, с хорошим человеком ты меня сравнил, — тоже волнуясь и не стыдясь своего волнения, сказал отец, гладя Сергея по голове.

Потом они замолчали и, прижавшись друг к другу, долго сидели молча, глядя на быстро мрачнеющий дымно-багровый вечер, бегом переходящий в ночь.

Позже, дежуря в колхозном правлении у телефона, бегая из правления в пожарный сарай, а оттуда на край села, к отдельным постам, и еще дальше, в полевые станы, Сергей все время чувствовал грудь отца рядом со своею, его руку на своей голове и его сердце внутри себя, и что-то новое, сильное, совсем уже не мальчишеское, только не нашедшее пока своего проявления, росло и крепло в нем.

Ночью Вера Зотова обошла все бригады, рассказав о Тольятти. С ее слов Сергей информировал здешних ребят. Ждали последних известий о его здоровье. В полночь приехал Тужиков, с ним — Емельянов.

— Ну как, пап, что? — спросил Сергей.

А Тужиков, не разобрав, к кому обращаются, сказал:

— Ничего, ничего, отстояли.

— Он, товарищ Тужиков, о Тольятти интересуется, — объяснил отец.

— А-а! — Сонные, уставшие, едва глядевшие глаза Тужикова остановились на Сергее. — Ранен серьезно, но, видимо, вытянет.

Трое ребят, как по команде, выскочили за дверь.

— Это что такое! Почему? — спросил Тужиков.

Сергей ответил, что связные побежали в бригады, где с часу на час ожидают известий о раненом.

— А, да это твой ведь! — вдруг улыбнулся секретарь. — Говорили мне о нем, говорили. Смотри, пожалуйста, какой замечательный большевичок растет… Ишь ты!

С этой ночи Сергей часто встречался с Тужиковым. У него была удивительная и не совсем понятная Сергею профессия — партийный работник. Раньше Сергею думалось, что все партийные работники, вроде Веры Зотовой, только и делают, что заседают, агитируют, выводят народ на субботники и делают доклады. Теперь же, на примерах Семенова и особенно Тужикова, который был, надо признаться, еще занятней и необыкновенней Семенова, получилось так, что партийная работа — самая тяжелая и самая интересная, потому что она — все.

Много удивительных вещей услышал Сергей от Петра Петровича Тужикова о том, как подкармливать всходы пшеницы, как поливать сады перед цветеньем, как рыть колодцы, как читать книги.

Узнал он о том, что степи скоро не будет, что ее перегородят садами, и тогда никакой суховей не будет опасен людям. Узнал, что подземные реки очень просто извлекаются наверх — их всасывает ветряной двигатель, что Гончарук отличный комбайнер, но мастер выпить, а Востриков тоже замечательный комбайнер, но болен язвой желудка, и когда посылали комбайнеров на помощь сибирякам, все-таки остановились на Гончаруке, хотя он и отстал от других.

— Горячий старик, самолюбивый, и в Сибири не подведет, — утверждал Тужиков, и Сергей не мог понять, откуда Петр Петрович это заранее знает.

А когда однажды Тужиков на грузовике Емельянова попал на вечер колхозной самодеятельности, он посоветовал, где взять ноты и где купить гитары.

Удивительная, прекрасная была у него работа! Он так много знал, что даже как будто обижался, когда его ни о чем не расспрашивали. Но Тужиков, как понял Сергей, не такой человек, чтобы от него было легко отвязаться. Он сам начинал расспрашивать людей о том, чего не знал, и доставалось же тогда тем, кто не умел объяснить ему дела! Перед тем как заснуть, он всегда звонил в райком и домой, расспрашивал об уборке, о здоровье дочки и засыпал потом быстро и нехотя, как человек, делающий глупое, но неизбежное дело.

Сергей побаивался его. Тужиков мог чего доброго и мысли узнавать.