Онлайн чтение книги Стихотворения
Стихотворения. 1914 — 1917

Увидевши соху, «Послушай-ка, старушка, —

Сказала пушка, —

Аль ты глуха?

Я тут гремлю весь день, а ты и не слыхала?

Ты что ж тут делала — ха-ха?»

«Пахала, — молвила соха. —

Пахала».

«Пахала? Что ты! Не смеши.

Работать для кого? Ведь ни одной души

Не сыщется живой в разбитой деревушке.

Так что ж тебе теперь осталось? Отдыхать?!»

«Пахать, — соха сказала пушке, —

Пахать!..»

На ниве брошенной, среди камней и терний,

Не прерывая борозды,

Друзья, работайте от утренней звезды —

И до вечерней!

Ваш мирный подвиг свят, и нет его безмерней.

Под грохот пушечный, в бою, в огне, в аду

Я думаю о вас, чей путь простерся в вечность.

Привет мой пахарям, борцам за человечность!

Привет мой мирному — культурному труду!

У мужика случилася беда.

Мужик — туда, сюда.

Подмоги ниоткуда.

Бедняк у бога молит чуда.

А чуда нет. В беде, спасаясь от сумы,

Мужик готов у черта взять взаймы:

«У черта денег груда!»

А черт уж тут как тут.

Мужик разинул рот:

«Вот легок на помине!

Анчутка, выручи! Пришел совсем капут.

Дела: хоть вешайся на первой же осине!»

«Да чем помочь-то?»

«Чем! Известно: дай деньжат!

Зря деньги у тебя, слыхал-от я, лежат».

Скребет Анчутка темя:

«Да ведь какое время!

Сам знаешь, старина:

Война!

Куда ни сунешься, все стонут от разору.

Нашел когда просить. Да тут собрать бы впору

Хоть старые долги!»

«Анчутка, помоги!

Верь совести, Анчутка,

Весь долг верну сполна».

«Война!»

«Так ведь война, гляди какая, шутка!

Как немцев сокрушим, так с этих басурман

Все протори сдерем…»

«Хе-хе, держи карман».

«Тогда по совести с тобой сведем мы счеты…»

«Хе-хе!»

«Вот и хе-хе! Ты — скуп!»

«Ох, брат, не скуп».

«Ну, глуп!

Не смыслишь, вижу, ничего ты.

Ведь опосля войны пойдут какие льготы!»

Тут, не жалея языка.

Мужик, что где слыхал, о льготах все поведал.

Черт молча слушал мужика,

Все выслушал, вздохнул… и денег не дал!

У кузнеца, у дедушки Филата,

Был двор и хата,

А в хате на стене —

Портрет, а чей портрет — не угадать в три года:

То ль в бричке поп, то ль воевода

На вороном коне,

То ль… как-нибудь потом скажу наедине.

Ну, словом, кто-то был когда-то намалеван,

Да после дедом так заплеван,

Что от лица почти не стало и следа:

Едва виднелися усы да борода!

У деда был такой обычай постоянный:

К портрету подойдет и — тьфу ему в глаза!

«Тьфу, разрази тебя гроза!

Тьфу, сатана ты окаянный!»

Случилось — сатана все это увидал, —

И стало так ему обидно и досадно,

Что он с досады похудал.

«Постой же! — про себя ворчал нечистый. — Ладно.

Посмотрим, так-то ль ты удал!

Плеваться вздумал, а? Моя-де это рожа!

Положим, на мою она и не похожа, —

Но ежли ты ее считаешь за мою,

Так я ж те поплюю!»

Тут дьявол подослал подручного к Филату.

Явился к деду бес под видом паренька.

«Не надо ль, дескать, батрака?»

«Что ж? — молвил дед. — Возьму. А за какую

плату?»

«Задаром! Лишь, мое усердие ценя,

Ты малость подучи кузнечеству меня!»

Дед рад тому: «Изволь, учись, коли охотник!»

Сам бабе шепотком: «Глянь, даровой работник!»

Работник даровой

У наковальни без отхода.

Прошло каких-нибудь полгода,

Дед не нахвалится: «Парнишка — с головой,

И золотые руки!»

Парнишка стал меж тем ковать такие штуки,

Что дед, хоть чувствовал в руках немалый зуд.

Хоть глаз не мог отвесть от мастерской работы,

Одначе взвыл: «Ой, парень, что ты!

Взлетим под суд!

Эх, черт! Подделал же ты ловко!

Пятак! Воистину — пятак!

Ну ж, молодец! И как ты так?!»

«Вот пустяки нашел! Какая это ковка?» —

Стал несуразное тут малый толковать. —

«Коль хочешь, я тебя могу перековать!!

Переверну в горне налево да направо —

Полсотни лет с тебя сниму!..»

«Да ну? Такое скажешь, право!

Никак и в толк я не возьму!»

«Возьмешь!.. Вон старичок идет по косогору!..

Эй, старина! А старина!

(Знал младший бес по уговору,

Что „старичок“ был — сатана.)

Слышь, дедушка, тебе помолодеть охота?»

«Еще бы!»

«Я тебя перекую в два счета».

«Что ж, милый, помирать равно мне. Хочешь — куй.

Ты парень, вижу я, удалый».

Засуетился сразу малый:

«Хозяин, дуй!»

Едва не лопаясь от смеха,

Пыхтит-кряхтит Филат у меха.

А бес клещами старца хвать

И ну ковать!

Вертел в огне его проворно.

Глядь, прыгнул из горна такой ли молодец:

«Благодарим покорно!

Ай да кузнец!»

Филат, оторопев, не мог промолвить слова.

А парень снова:

«Хозяин, что ж? Ложись!»

Очухался Филат:

«Ох, брат!

Кузнец и вправду хоть куда ты!

Помолодеть бы я и рад, —

Но, как война теперь, баюсь: возьмут в солдаты,

А я… какой уж я солдат?

Обидел я когда хоть муху?

Таких, как я, да ежли в бой…»

Озлился парень: «Шут с тобой!

Веди сюда свою старуху.

Пусть хоть ее омоложу!»

«Старуху? слова не скажу!

Старушка стала чтой-то слабой».

Посеменил Филат за бабой:

«Вот, баба, так и так, — пример тебе живой.

Вернешь ты молодость свою, красу и силу.

Помру, останешься такою ли вдовой!»

Мотает баба головой:

«Век прожила с тобой, с тобой пойду в могилу»

«Да ты подумай, голова!»

Дед не скупился на слова.

Просил по-доброму сначала,

Покамест баба осерчала,

Потом, озлившись сам, забил ей в рот платок.

Связал ее и в кузню приволок.

Вертели, жарили в огне старушку Дарью,

Пока запахло крепко гарью.

Тут дед встревожился: «Чай, вынимать пора?

Боюсь, не выдержит: стара!

Слышь, парень, погляди: старуха-то жива ли?»

А парня… Митькой звали!

Исчез, как не бывал. Дед глянул, а в огне,

Заместо бабушки, костей горелых кучка.

Да недотлевшая онучка.

Сомлел Филат: «Ой, лихо мне!

Ой, лихо!»

Прижался, съежившись, к стене

И… захихикал тихо:

«Хи-хи-хи-хи!.. Хи-хи-хи-хи!..

Помолодел… Хоть в женихи!..

А бабка… Под венец такую молодицу!..

Сережки, Дарьюшка, сережки-то надень!..»

Бедняк, отправленный в больницу,

В больнице помер в тот же день.

Не стало дедушки Филата!

В пустом его дворе стоит, как прежде, хата,

А в хате на стене

Висит портрет, а чей — не угадать в три года:

То ль в бричке поп, то ль воевода

На вороном коне,

То ль… как-нибудь потом скажу наедине.

Ну, словом, кто-то намалеван,

Да только кузнецом покойным так заплеван,

Что от лица почти не стало и следа:

Чуть-чуть виднеются усы да борода!

Всю правду говорить — обычай пролетарский,

Так потому скажу — какой уж тут секрет? —

Что дедушка Филат так заплевал портрет —

Чей? Ну, известно: царский!

На все наведена искусно позолота.

Идеи мирные, как шелуху, отвеяв,

Бытописатели российского болота

Преобразилися в Тиртеев.

Победно-радостны, нахмурив грозно брови,

За сценкой боевой спешат состряпать сценку:

С еще дымящейся, горячей братской крови

Снимают пенку!

На сияющей эстраде

В Петербурге — виноват —

В дивном граде Петрограде

Пел нам нежно бюрократ:

«Знаем, знаем с давних пор мы,

Ох, как нам нужны реформы,

Но… всему же свой черед:

Успокойтесь наперед!»

Было худо, стало хуже.

Миновало десять лет, —

Бюрократ на тему ту же

Декламирует куплет:

«Входит жизнь в иные нормы.

Ох, как нам нужны реформы,

Но… позвольте погодить:

Дайте немца победить».

Что нам делать с куплетистом?

Отвечать, как прежде, свистом?

Но в тяжелый час потерь

Не до свиста нам теперь.

Куплетист (пусть он с талантом)

Нас избитым «вариантом»

В изумленье не поверг.

Знаем: если ждать упорно,

И упорно, и покорно,

То получим всё, бесспорно…

«После дождика в четверг».

Много, много их, «злодеев»:

Сам М. Горький, Л. Андреев,

Короленко, — кто еще там? —

Все стоят под «общим счетом»

В черной рубрике прихода

«Сметы будущего года».

И пигмеи и гиганты,

Все грядущие таланты,

С новизною, с левизною,

«Предусмотрены казною».

Плод святого озаренья,

Гениальные творенья,

Коих нет еще и в плане,

«Предусмотрены заране».

Публицист, в статье задорной

Ты идешь дорогой торной!

Я, сатирик, в басне, в сказке

Подчинен чужой указке

И живу на белом свете —

«Предусмотренный по смете»!

На белом свете «Правда»

Жила во время оно.

Была на свете «Правда»,

Но не было Закона.

И вот Закон обрелся.

Но… что ж мы видим ныне?

Закон-то есть, да «Правды»

Давно уж нет в помине!

«Дилехтор?.. Хор-рошо!.. Учителя?.. Прекрасно!..

В шеренку вас да всех разделать под орех!..

Дают вам денежки напрасно:

В учебе вашей всей не сосчитать прорех…

На гимназистов я глядел намедни в храме.

Не то сказать — подумать грех

Об этом сраме:

Замест того чтоб, павши ниц,

Молиться им пред образами,

У них шушуканья, смешки…

Едят глазами Моих… девиц!

Да шутку под конец какую откололи!..

Оно, положим, так… искус…

У Шурки, скажем, аль у Поли

На всякий вкус —

Всего до воли.

Опять же Дуньку взять: хоша

По пьяной лавочке с гостями и скандалит,

А до чего ведь хороша!

Не сам хвалю — весь город хвалит!»

Читатель, это не секрет:

Перед тобой доподлинный портрет

Нравоблюстителя — иркутского Катона,

Носившего значок «за веру и царя!»,

Союзного вершилы, главаря

И содержателя публичного притона!

«Быки-то!»

«Господи!»

«Ур-ра!»

«А говорят еще: мы обеднели мясом!»

«Да шут ли нам война!»

«Да с этаким запасом!..»

«Взгляни на этого: гора!

Цены, чай, нет быку такому!»

«Слыхал?» — хваленый бык сказал быку

другом;

«Слыхал. Но лучше б не слыхал».

«А что?»

«Все было бы спокойней:

Я не охотник до похвал.

Так отдающих явно… бойней!»

Что Николай «лишился места»,

Мы знаем все без манифеста,

Но все ж, чтоб не было неясности,

Предать необходимо гласности

Для «кандидатов» всех ответ,

Что «места» тоже больше нет.

«Власть» тосковала по «твердыне»,

«Твердыня» плакала по «власти».

К довольству общему, — отныне

В одно слилися обе части.

Всяк справедливостью утешен:

«Власть» в подходящей обстановке.

Какое зрелище: повешен

Палач на собственной веревке!

Кадет дрожит, как в бурю лист,

Кадет наводит новый глянец:

Вчера лишь был он монархист,

Сегодня он «республиканец».

Кадеты — сколько там «голов»!

Каких от них не слышишь слов!

Посовещались полнедельки,

В программе краску навели,

Тут поскребли, там подмели…

А как коснулося земельки —

Давай выкручивать петельки!

Выхожу один я на дорогу.

Вдалеке народный слышен гул.

Буржуа в испуге бьют тревогу:

«Заговор!.. Спасайте!.. Караул!..»

Буржуа звериным воют воем:

«Смерть ему!.. Распять его, распять!..»

Мне грозит «их» Церетели боем,

Отступил и забурлил опять:

Загремел начальственно-солидно,

Задымил казенным сургучом…

Что же мне так больно и обидно?

Страшно ль мне? Жалею ль я о чем?

Не страшусь, пожалуй, ничего я, —

И не жаль буржуев мне ничуть:

Пусть они все изойдут от воя,

Знаю я, что путь мой — верный путь.

Богачам, конечно, я опасен:

Порох сух и только ждет огня.

Но чтоб всем был этот вывод ясен,

Я б хотел, чтоб взяли в кнут меня.

Но не так, как в оны дни пороли,

Давши власть злым полицейским псам:

Я б хотел, чтоб в этой чистой роли

Церетели выступил бы сам, —

Чтобы, всю таблицу наказаний

Прописавши на моей спине,

Дал он всем понять без толкований,

Что достоин порки я вполне;

Чтоб я мог, вновь натянув опорки,

Всем сказать спокойно, не грозя:

«Чтите власть… и ждите доброй порки:

Управлять иначе — „им“ нельзя!!!»

Как у нас, братцы, в полку

Ходит барыня в шелку.

Она ходит, ходит, ходит,

Разговоры с нами водит.

Что ни скажет, как споет.

Да газету нам сует:

«Вот „ Рабочая газета “,

В ней найдете два ответа:

Почему война важна?

Для кого она нужна?»

Чисто барыня одета,

Хороша ее газета,

И умна и хороша,

А не тянет к ней душа.

Прибегает к нам девчонка,

На ней рваная юбчонка, —

Уж известно, беднота,

С нею песенка не та.

Окружат солдаты Пашу:

«Принесла газету нашу?!»

«Вот „Рабочий и солдат“!»

Рвут газету нарасхват.

Идет барыня сторонкой,

Ее кличут «оборонкой».

Ой ты, барыня-мадам,

Шла б ты лучше к господам.

Подноси газету барам:

Нам ее не надо даром!

Пою. Но разве я «пою»?

Мой голос огрубел в бою,

И стих мой… блеску нет в его простом наряде.

Не на сверкающей эстраде

Пред «чистой публикой», восторженно-немой,

И не под скрипок стон чарующе-напевный

Я возвышаю голос мой —

Глухой, надтреснутый, насмешливый и гневный.

Наследья тяжкого неся проклятый груз,

Я не служитель муз:

Мой твердый, четкий стих — мой подвиг ежедневный.

Родной народ, страдалец трудовой,

Мне важен суд лишь твой,

Ты мне один судья прямой, нелицемерный,

Ты, чьих надежд и дум я — выразитель верный,

Ты, темных чьих углов я — «пес сторожевой»!

Отец, как водится, был злостным воротилой,

Но не таков

Обычай нынче у сынков:

Там, где им взять нельзя ни окриком, ни силой,

Они берут улыбкой милой

И ласковым словцом.

Встречаться мне пришлось в деревне с молодцом.

Шла про него молва в народе:

«Михал Иваныч-то!.. Богач, помещик вроде, —

Какая разница меж тем, гляди, с отцом.

Как распинается за бедноту на сходе!

„Мы, братцы, — грит, — одна семья…

Как, значит, вы да, значит, я…“ —

Не разобрать хотя, что „значит“, —

Заика, видишь ли, с суконным языком!

Но видно, что скорбит: в грудь тычет кулаком

И горько плачет!

Бог с ним, что не речист: была бы голова!» —

Такая шла молва.

И никому-то мысль в башку не приходила,

Что сын пошел в отца: такой же воротила,

Да только что дела ведет на лад иной.

Где? — За народною спиной.

Сойдутся, снюхавшись, добряк Михал Иваныч

Да Черт Степаныч,

Мошна с мошной,

Да толковать почнут, кого где можно скушать.

Вот тут бы нашего заику и послушать:

Скупой сначала на слова,

Кряхтит он, охает, вздыхает… Но едва

Запахнет жареною коркой,

Заика речь ведет — что чистый жемчуг льет,

Не говорит, подлец: поет!

Не как-нибудь: скороговоркой!

Друзья! Скажу вам напрямик:

Держитесь за сто верст от «социал-заик»,

Их развелася нынче — стая.

Но распознать их — вещь простая.

Высоких нот они — зарежьте — не берут.

А и затянут, так соврут.

С доподлинным борцом блистая внешним сходством,

Иной из этаких господ юлит-юлит.

Но вы узнаете, где у него болит,

Когда он заскулит с поддельным благородством:

«Тов…арищи! В борь…бе все ль средства… хор…оши?

Ну… ну… к чему… н…алог на б…ары…ары…ши?

И… и… з…ачем контр…оль… н…ад пр…оиз…оиз…

водством?!»

А дальше уж пошло: «Ваш разум затемнен,

И разгорелись ваши страсти;

Рабочим — надо ждать, а до иных времен,

Пока там что, должны буржуи встать у власти».

Что «пролетариев другие ждут дела»…

Песня

Ох, сложу-сложу

Полномочия.

Не допрос пишу, —

Многоточия!

Положеньице

Невылазное,

И в башку бредет

Несуразное:

То корнилится,

То мне керится.

Будет вправду ль суд, —

Мне не верится.