Онлайн чтение книги Стихотворения, эпиграммы, басни, сказки, повести (1908 - октябрь 1917)
1911

В родных полях вечерний тихий звон, —

Я так любил ему внимать когда-то

В час, как лучи весеннего заката

Позолотят далекий небосклон.

Милей теперь мне гулкий рев, и стон,

И мощный зов тревожного набата:

Как трубный звук в опасный бой — солдата,

Зовет меня на гордый подвиг он.

Средь суеты, средь пошлости вседневной

Я жду, когда, как приговор судьбы,

Как вешний гром, торжественный и гневный,

В возмездья час, в час роковой борьбы,

Над родиной истерзанной и бедной

Раскатится набата голос медный.

Ночной порой, когда луна

Взойдет над темными лесами,

Внимай: родная сторона

Полна живыми голосами.

Но, зачарованный волной

Ночных напевов и созвучий,

Прильни к груди земли родной,

Услышишь ты с тоскою жгучей:

Среди лесов, среди степей,

Под небом хмурым и холодным,

Не умолкает звон цепей

В ответ стенаниям народным.

Тщетно рвется мысль из рокового круга.

В непроглядной тьме смешались все пути:

Тайного врага не отличить от друга…

И стоять нельзя, и некуда идти…

Здесь — навис обрыв, а там — развалин груда;

Здесь — зияет ров, а там — торчит стена.

В стане вражьих сил — ликующий Иуда:

Страшный торг свершен, и кровь оценена.

Братья, песнь моя повита злой печалью,

Братья, голос мой — души скорбящей стон, —

В жуткой тишине над беспросветной далью,

Ободряя вас, пусть пронесется он.

Братья, не страшна ни злоба, ни измена,

Если в вас огонь отваги не потух:

Тот непобедим и не узнает плена,

Чей в тяжелый час не дрогнул гордый дух.

Порой мне кажется, что я схожу с ума,

Что разорвется грудь от непосильной муки.

Томлюсь в тоске, ломаю гневно руки,

Скорблю, но скорбь моя — нема!

Сегодня, как вчера, — одни и те же вести:

Насилий новых ряд, а всех — уже не счесть!

Врагом, ликующим в порыве дикой мести,

Все попрано — закон, свобода, совесть, честь!

Ты хочешь закричать: "Довольно же, довольно!

Остановитесь же, злодеи, палачи!"

Но кто-то горло сжал тебе и давит больно:

"Молчи!"

Не стало пламенных бойцов; над их гробами

Не скоро прошумит призывный клич борьбы.

Постыдно-жалкими, трусливыми рабами

Остались прежние рабы.

Нет, не для них прошла волна борьбы великой;

Горели не для них священные огни!

Толпой испуганной, бессмысленной, безликой

В ярмо привычное, покорны воле дикой,

Послушные кнуту, впряглися вновь они.

Но, мнится, где-то есть высокие стремленья.

Не все отравлено позором униженья!

Ростки могучие здоровое зерно

Готово дать и ждет — лишь только ждет — мгновенья.

Былого с будущим скрепляя прочно звенья,

Куется новое звено.

Однажды в лавке антиквара

Средь прочего товара

Заброшенный, забытый инвалид —

Шпажонка ржавая, убогая на вид,

Хвалилась пред другою шпагой

Своею честью и отвагой:

"В алмазах, в золоте, в чеканном серебре,

В ножнах из вылощенной кожи

Висела гордо я на вышитом бедре

Не одного вельможи.

За чью я не боролась честь?

Каких не добивалась целей?

И не припомнить и не счесть

Моих триумфов и дуэлей.

Случалось, справиться с врагом я не могла

Путем прямым… Ну что ж? Не скрою:

Борьбу решал порою

Удар из-за угла.

Изведав крови благородной,

Нашла я после вкус в крови простонародной.

Вот, подлинно, где был кровавый пир.

Как не сказать судьбе спасибо?

В те времена едва где-либо

Поднимет ропот сельский мир,

Готов был скорый суд для обнаглевшей черни.

Без лишних слов и без прикрас:

Справляла я тогда не раз

Кровавые обедни и вечерни.

— Вой, подлый род, стенай, реви!

Не шутки шутим мы и не играем в прятки! —

Купалась я тогда в крови

От острия до рукоятки!

Нам сердце закаляет гнев:

Остервенев,

Без всякой жалости я буйный сброд колола,

Колола…"

"Эк, замолола!

Опомнись, матушка. Ей-ей, ты мелешь вздор! —

Ввязался тут со шпагой в спор

Топор. —

Нашла хвалиться чем старуха:

Рядилась в золото, в шелка,

Походом шла на мужика…

Ох, баба, баба-говоруха!

В одной тебе еще беда б невелика,

Да шла-то ведь в поход ты, чай, не без полка.

Вовек мужицкого тебе б не видеть брюха,

Когда б не эта рюха,

Слуга твой верный — штык, сосед твой по стене.

Вот с кем потолковать хотелося бы мне.

Все — непутевый — он деревню, так бездолит:

Ему — кто подвернись, хотя бы мать, отец,

Приказано — конец:

Знай, колет!

А только, милая, все это до поры.

Дождемся мы венечной свалки.

Куются где-то топоры

Иной закалки.

Слышь? Топоры, не палки.

Эх, в тапоры я саж, чай, здесь не улежу!

Смекай-ка, что я доложу, —

Тебе, дворянке, не в угоду:

Не только топора, что на колоду!

Ему крестьянский люд обязан всем добром,

И — коль на то пошло, — скажу: лишь топором

Себе добудет он и счастье и свободу!"

Писал я басню не вчера:

Лет пять назад, коли не боле,

Про "верный штык" теперь уж песенка стара.

Штык шпаге изменил — и весь народ на воле.

— Штык! Обошлось без топора.

Ура! —

И кто-то, радуясь такому обороту,

Спешит собрать за ротой роту

И, из полка шныряя в полк,

Улестливо шипит: "Возьмите, братцы, в толк:

Ну можно ль темному народу

Дать сразу полную свободу?

Нет, надо нам идти испытанным путем,

Взяв буржуазные за образец порядки.

Уж поддержите нас, ребятки,

А мы порядок наведем!"

И пробуют навесть — не надо быть прилежней.

Авось-де у штыков смекалка так мала,

Что им и невдомек, что ждет их кабала

Куда почище прежней!

Штыки не гонят прочь улестливых господ.

И тех, кто подлинно болеет за народ,

Нет-нет, да и возьмет раздумье и опаска,

Что радостная быль пройдет, как сон, как сказка:

Вздохнули малость — и капут, —

Не отбояриться никак от новых пут.

Пойдет все, дескать, прахом.

Товарищи, скажу, что я подобным страхом

Не заражен.

Я знаю, "господа" прут сдуру на рожон.

Скажу открыто:

Ведь топоры-то,

Они там где-то ждут, они там где-то ждут:

Сполна ль все мужикам дадут? Аль не дадут?

Забыто, дескать, их житье аль не забыто?

Всей музыки конец получится каков?

И если "господа", к примеру, мужиков

Землей и волею лишь по губам помажут,

Так топоры себя покажут!

Вот что пророчу я, хоть я и не пророк.

Пусть смысл пророчества до острой боли жуток,

Но — время не прошло.

Когда ж наступит срок,

Тогда уж будет не до шуток!

Друзья, чтоб не было неясных многоточий,

Прибавлю, что, ведя всю речь про топоры,

Я с умыслом молчал про молоток рабочий.

Кто ж козыряет… до игры?

И чертыхалися враги и лбы крестили,

Но им ни черт, ни бог не мог помочь в игре,

Когда на них, гремя, наш молот опустили

Мы в "большевистском Октябре"!